01:39 Грамматика поэтического дискурса и перевод | ||||||||
1. Введение Существует миф, что стихотворный перевод в наибольшей степени удалён от первоисточника, наиболее подвержен произволу авторского субъективизма и т. п. Р. О. Якобсон в своё время высказывал сожаление о «невозможности воспроизвести грамматический строй переводимого стихотворения» (Якобсон 2001: 525). Впрочем, он говорил о переводах с русского языка на чешский. Видимо, в этом случае стремление переводчика к дословному копированию оригинала преобладало именно в силу близости языков. Возможно, переводчик вынужден был бы искать большего приближения к замыслу автора, если бы язык перевода был более далёк от русского. И тем не менее, настолько ли невозможно воспроизвести грамматический строй переводимого стихотворения? Или в поэтическом переводе всё же воспроизводится грамматика исходного языка в каком-то виде и в какой-то мере? 2. Прототипическая ситуация интродукции Материал параллельных переводов поэтических текстов демонстрирует как раз то, что грамматическая партитура, на уровне глубинных универсальных смыслов, при переводе сохраняется практически в неизменном виде. Примем в качестве постулата то, что существует три вида грамматики: 1) грамматика полная, универсальная, глубинная, концептуальная; 2) грамматика явная, категориальная, формализованная и 3) грамматика скрытая, латентная, коллокативная, контекстуальная (ср. Раздел 1.7). Полная грамматика включает проявления одного грамматического концепта, языковое кодирование прототипической коммуникативной ситуации, во-первых, как в явном, так и в неявном виде, а во-вторых, как в отдельном языке, так и во всех языках в целом. В реальном дискурсе грамматическая концептуализация проявляется в комплексном грамматическом действии, которое может включать формальные средства и менее формализованные синтаксические конструкции, сочетаемостные аспекты лексических единиц, взаимодействие лексики и грамматики, контекстуальные элементы. При перекодировании (переводе, либо пересказе) грамматический концепт не исчезает, его выражение перераспределяется между средствами контекстуального комплекса переводящего, либо того же самого (перефразирующего) языка. Параллельные переводы из сферы поэтического дискурса, имеющиеся в нашем распоряжении, весьма различны в плане образном, далеко не все из них могут быть признаны удачными с точки зрения передачи общего художественно замысла автора оригинального стихотворения и т. д. В то же время эти параллельные тексты проявляют удивительное единообразие в отношении грамматической части партитуры текста. Вот, например, перевод известного фрагмента «Руслана и Людмилы»:
В данном примере поэтический дискурс представлен на примере поэтической сказки (сказания). Сказка, как известно, является прототипом нарративного текста вообще. Именно в тексте сказки наиболее отчетливо проявляются прототипические коммуникативные (дискурсивные) ситуации интродукции (введения основных термов) и повторной референции. Протипическая ситуация универсальна, средства же комплексного грамматического действия специфичны для каждого языка (или типа языков) в отдельности. В русском языке интродуктивный прототип не имеет категоризованного формального выражения, как в языках с артиклевыми формами имени. В то же время, контекстуальные и коллокативные средства (в устном дискурсе в сочетании с просодическими средствами) выражают интродуктивность настолько явно, что независимые переводчики на любые артиклевые языки распознают данный прототип и «реагируют» соответствующим формальным средством в переводах: Есть в мире сердце, где живу я (Пушкин) англ. There beats a heart wherein I dwell; немецк. die Welt besitzt ein Herz noch, wo ich wohne!; франц. il est au monde un cœur Où je vis / Un cœur où vit encore ma vie; итал. c’è ancora un cuore ove son viva / vi è nel mondo un cuore, nel quale io vivo; венгерск. S még élek én egy tiszta szívben. Прототипическая ситуация интродуктивности стоит на грани дискурса устного и письменного, на грани типа речи Besprechung (Weinrich 1977: 18-21) или плана discours (Бенвенист 1974: 271) и типа речи Erzählung или плана истории. Первый тип высказываний (назовем его дискурсив) исторически первичен по отношению ко второму (назовем его нарратив). Нередко нарративный монолог (от сказки до романа), вслед за М. М. Бахтиным, рассматривают как автономизированную реплику диалога читателя и писателя. Действительно, инициаль сказки во многих лингвокультурах несет на себе печать исходной диалогичности: Шахразада сказала: «Рассказывают, о счастливый царь, что был один купец среди купцов, и был он очень богат…»; «Дошло до меня, о счастливый царь, – сказала Шахразада, – что был один рыбак, далеко зашедший в годах…» (Книга тысячи и одной ночи, пер. М. А. Салье). Таким образом, прототипическая ситуация интродукции (как, вероятно, и другие коммуникативные прототипы) определяется прагматикой коммуникации, структурой и участниками дискурсивного взаимодействия. Действительно, коммуникант, позиционирующий себя в дискурсе через координаты я – здесь – сейчас, «иллокутивно вынужден» (выражение А. Н. Баранова и Г. Е. Крейдлина) противопоставлять себя другому участнику дискурсивного взаимодействия, вместе же дискурсанты противопоставляют себя третьему или теме, описываемому фрагменту действительности либо ситуации. Позиционирование коммуникантов – опять же с необходимостью – вынуждает появление категорий множественности, положения в пространстве, временной соотнесённости, информативной новизны, направленности рассмотрения действия с точки зрения производителя либо объекта и т. п. В интродукции один из коммуникантов (исполняющий роль отправителя сообщения) вводит новый для другого коммуниканта (получателя сообщения) терм, нового героя, новый объект и т. п. новый предмет для последующего разговора. Интродуцируемый терм рематичен, но в дальнейшем становится темой и употребляется в прототипической ситуации вторичной референции: «А жил этот купец в деревне, и у него…»; «Однажды он отправился в какую-то страну…»; «Увидев это, рыбак опечалился…». Прототипическая ситуация вторичной референции связана с анафорическими, ретроспективными отношениями в дискурсе. Высказывания с вторичной референцией в артиклевых языках включают в себя определённо-артиклевую форму имени. В безартиклевых языках (например, в русском) вторичная референция обслуживается периферийной (скрытой, латентной, пограничной) грамматикой, отдельные элементы которой могут считаться прото-артиклями (вышеприведённые примеры «А жил этот купец…» с определённым, и два ранее упомянутых примера – «один купец», «один рыбак» – с неопределёнными протоартиклями). С неопределённо-артиклевой формой связана ещё одна прототипическая ситуация, которую можно было бы назвать ситуацией репрезентации (один из множества). Намёк на эту сторону семантического потенциала неопределенного артикля видим в примере «был один купец среди купцов…». Следует сказать, что в диахроническом плане этот прототип не сразу связывается с неопределённым артиклем, за исключением дискурсивных единств, подобных приведенному примеру: Жил-да-был один князь (интродукция с протоартиклем в русском), но не: *Он был один князь (репрезентация класса князей), впрочем, возможно: Он был один из (многих) князей, которые… (экземплярная репрезентация). Можно проследить развитие неопределённого артикля, например, на материале переводов библейских текстов на венгерский язык, сделанные в разные исторические периоды. Венгерский язык не так давно грамматизировал неопределённо-артиклевые формы имени, и тексты предшествующих исторических периодов показывают, что репрезентативный прототип не сразу стал полностью обслуживаться неопределённо-артиклевой формой, предпочитая артикль нулевой (Кашкин 2001: 80-95, ср. Раздел 1.6). Подобные тенденции наблюдались и в истории современных артиклевых языков (в английском и т. п.), и, например, в современном болгарском языке, где функциональный потенциал неопределённо-артиклевых форм и сейчас ещё находится в стадии формирования: Как мимолетное виденье (Пушкин)
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, – Такая пустая и глупая шутка… (Лермонтов)
Несмотря на различие способов интерпретации, все переводы сохраняют глубинную дискурсивную ситуацию репрезентативной референции, ср. также французский перевод с неопределённым прилагательным (полуартиклем): La vie est quelque chose et stupide et bouffon. Функциональная эквивалентность средств интерпретации коммуникативного прототипа свидетельствует об универсальности самой прототипической дискурсивной ситуации. 3. Прототипическая ситуация предшествования Универсальность прототипической ситуации прослеживается и в темпоральной структуре дискурса. Позиционирование коммуникантов в дискурсивном взаимодействии вынуждает появление и таких категорий, также мотивированных прагматикой коммуникации, как одновременность, предшествование, следование. Обратимся вновь к прототипической ситуации, которая традиционно связывается с формами презентного перфекта в тех языках, где таковые имеются в явной грамматике (Кашкин 1991: 44-47, а также Раздел 1.4). Прототипическая ситуация перфектности включает такое презентное состояние коммуниканта (здесь–сейчас), которое им (либо объектом в его поле зрения или влияния) достигнуто в результате изменений предшествующего состояния (там–тогда). Именно два этих плана соединились первоначально в дискурсивном единстве, а затем в синтаксической конструкции и, наконец, в комплексной (аналитической) форме: англ. have (здесь–сейчас) + Xed (там–тогда), итал. essere (здесь–сейчас) + Xto(ta/ti/te) (там–тогда), рус. у меня (здесь–сейчас) + Хн(о/а/ы) (там–тогда) и т. п. (приведены не все варианты форм и конструкций, см. далее). Рассмотрим возможные трансформы прототипического перфектного высказывания я имею сделанное, то есть, варианты интерпретации прототипической перфектной ситуации различными средствами и в различных языках. Варианты представлены в виде русскоязычной модели, что, разумеется, вовсе не означает их отмеченности в русском языке.
Формальное разнообразие выражения перфектных смыслов находится в границах континуума от дискурсивного единства двух высказываний, раздельно кодирующих два темпоральных плана, соединяемых перфектом, до формы аналитического типа – то есть, все-таки распределяющей смыслы перфектности между двумя составляющими – и формы синтетической, выражающей перфектные смыслы универбально. Два семантических полюса, две смысловые границы перфектного континуума смыслов – претерит и презенс. Именно соединение этих двух планов и есть основной смысл перфектности. Перфектный ситуативный прототип исторически и прагматически относится к сфере дискурсива (Besprechung, discourse: презентное обговаривание релевантных для дискурсантов элементов прошлого опыта), но занимает промежуточное положение между презентностью и претеритальностью. В отдельных языках и в отдельных фрагментах дискурса поэтому возможен выбор формы претерита либо презенса для интерпретации данной ситуации, с контекстуальным восполнением смысла, либо без него. Возможно и «распределённое» выражение перфектности в дискурсивном единстве двух высказываний: одного в претерите (действие там–тогда), другого же в презенсе либо футуруме (состояние, либо его необходимость здесь–сейчас), см. далее пример из Мандельштама: «Дано мне тело…». Между этими двумя полюсами располагаются разнообразные трансформации прототипического перфектного высказывания, кодирующие различные аспекты или фазы прототипа. Двойственность перфекта предопределяет неизбежное развитие функционального потенциала его формы в сторону нарратива (итальянский, французский, русский). Кстати, «распределённой» по дискурсу может быть и неопределённость. Так, в текстах сказок о животных, когда носитель типичных качеств (лиса – хитрости, осёл – глупости, волк – жестокости и т. п.) воспринимается как персонализированный герой, то весьма часто терм, обозначающий такой персонаж, даже в интродукции вводится в определённо-артиклевой форме: итал. C’era una volta il lupo «Жил да был однажды (тот) волк». При этом неопределённость сохраняется в рамках дискурсивного единства или высказывания в целом: una volta «один раз, однажды». Аналогично употребление уникалий, типа солнце, луна (итал. il Sole, англ. the Moon и т. п.). В случае уникалий мы имеем дело с внетекстовой анафорой, ссылкой на обобщённый человеческий опыт. Интродукцией, первичным введением в дискурсивный опыт, например, солнца, можно было бы признать фразу творца мира: Пусть будет (одно) солнце! Все дальнейшие тексты и устные дискурсы ссылаются на уже интродуцированный объект. «Распределённая» по тексту перфектность наблюдается в дискурсивных единствах типа я сделал, (и) у меня есть; я сделал, (и/а) я делаю/должен буду делать; мне сделали, (и/а) у меня есть; мне сделали, (и/а) я делаю/должен буду делать, то есть, в сочетании высказывания в претерите с высказыванием, описывающим последствия в презенсе либо в футуруме (модальном презенсе). В следующем примере видно, что переводчики на разные языки в своих интерпретациях перфектного прототипа акцентируют тот, либо иной момент перфектной ситуации. Например, ппредшествующее действие «придания тела» лирическому герою, приводящее к изменению состояния отправителя сообщения и необходимости «что-то делать с ним», т. е. с телом: Дано мне тело (дативный результатив) – что мне делать с ним, Таким единым и таким моим? (Мандельштам) англ. What shall I do with this body they gave me (претерит с дативом, здесь мы наблюдаем дискурсивное единство претерита с футурумом, кодирующее две фазы перфектного прототипа раздельно, в двух минимальных высказываниях), so much my own, so intimate with me? (tr. A. S. Kline) I have a body (презентный посессив) – what with it to do, So one and so my own? I wish I knew. (tr. Ye. Bonver) франц. Un corps m’est échu (дативный пассив). Qu’en ferai-je enfin (футурум), Tellement entier et tellement mien ? (tr. H. Abril). Некоторые из трансформ перфектного прототипа включают момент наблюдения результата, в них присутствуют глаголы восприятия вместо посессивных; я вижу (+ другие глаголы подобной семантики) сделанное: На стекла вечности уже легло Моё дыхание, моё тепло. (Мандельштам) (в оригинале условно неперфектный русский язык описывает ситуацию через глагол действия с адвербиальным детерминантом уже в сочетании с именами дыхание и тепло, соотносимыми с планом прошлого; данные имена «стоят в прошедшем времени» – это эффект, достигаемый именно в дискурсе) англ. On glass of the eternal one can see The signs of breath and of the warmth of me. (tr. Ye. Bonver) (интересно, что оба английских переводчика выбирают глагол восприятия «результата дыхания»: The signs of breath) My living warmth, exhaled, you can see, on the clear glass of eternity (tr. A. S. Kline) (в этом переводе «след» предшествующего действия сохраняет семантика причастия exhaled). «Видимость» результата может передаваться и указанием на него. Во французском и итальянском весьма распространена экзистенциально-демонстративная конструкция (см. раздел 1.5): Вот вы вернулись в Россию;
Ты вернулся сюда, – так глотай же скорей Рыбий жир ленинградских речных фонарей. (Мандельштам) франц. Hâte-toi d’avaler, que voilà revenu, Les lanternes et leur huile de foie de morue. (Ph. Jaccottet). Перфектный смысл в дискурсе может передаваться через отглагольное имя, содержащее семантику либо глагольного действия, либо последующего состояния. Принадлежность отправителю сообщения может передаваться маркерами посессивности, перфектные смыслы дополнительно могут быть переданы адвербиальными детерминантами; моё (имя действия/качества + стало) + уже (+другие): Я от жизни смертельно устал, Ничего от неё не приемлю… (Мандельштам) (в оригинале наблюдаем дискурсивное единство претерита в перфектной функции и презенса, отражающего состояние-последствие перфектного действия) франц. Ma fatigue (досл. «моя усталость») de vivre est mortelle Et je ne veux plus rien de la vie... (tr. H. Abril) (во французском переводе А. Абриля сохраняется вторая часть дискурсивного единства, первая же перекодируется в форме имени «усталость»). Одним из средств передачи части смыслов перфектного прототипа в дискурсе может служить причастие (без презентного глагола, как в форме или конструкции), присоединяющееся к общей предикации высказывания: И день сгорел, как белая страница: Немного дыма и немного пепла! (Мандельштам) франц. Et que, page brûlée, le jour s’achève: Juste un peu de fumée, un peu de cendre ! (tr. H. Abril). Причастие в неперфектных языках входит в состав результатива, аналитической конструкции с перфектным смыслом: Но продуман распорядок действий, (связочный глагол быть в русском опущен) И неотвратим конец пути (Пастернак). англ. But the plan of action is determined, (в английском переводе сохраняется пассивный результатив, вероятно, из-за безличности исполнителя действия) And the end irrevocably sealed (tr. L. Pasternak Slater). But, the predestined plot proceeds. (в этом английском переводе причастие сочетается с основной предикацией и сохраняет смысл перфектного прототипа) I cannot alter the direction of my path (tr. A. Kneller). But the order of the acts has been determined, (пассивный перфект) And the ending of the journey cannot be averted (tr. E. Rowe). франц. Mais on a fixé l’ordre des scenes (досл. «установили порядок действий», здесь собственно перфектная форма, но в безличном виде) Et fatale est l’issue de chemin (tr. H. Abril). Лексическое значение некоторых глаголов даже в форме презенса позволяет им выражать перфектные смыслы. Это возможно в высказываниях с глаголами презентно-перфектной семантики типа я прихожу++; я знаю/не помню++, в глаголах с перфективирующими формантами: Я вернулся в мой город, знакомый до слёз (Мандельштам) Je retrouve ma ville, connue jusqu’au sang (Ph. Jaccottet) (досл. «снова нахожу»). В интерпретации перфектной ситуации презенс возможен и в том случае, если в высказывании или в дискурсивном единстве перфектный результат представлен как презентное состояние или действие, являющееся последствием или продолжением антецедента, часто с соответствующим адвербиальным детерминантом в рамках контекстуального комплекса, я (более не / вот уже / ещё++) делаю: Я кончился, а ты жива (Пастернак). франц. Je ne suis plus, tu vis pourtant (tr. H. Abril). Трансформационный потенциал дискурсивного прототипа, универсального смыслового континуума, фактически, является и континуумом возможных средств перевода. Переводное высказывание использует либо средства явной, либо средства периферийной, скрытой грамматики. Это позволяет переводчику в необходимых случаях варьировать свой грамматический выбор, кодируя прототипическую ситуацию в целом через какую-то её часть, перераспределяя прототипические смыслы в рамках грамматико-контекстуального когмплекса, а также шире – в рамках дискурсивного единства. Например, грамматическая метонимия перфектности может включать такие модели как «предшествующее действие + последующее состояние, раздельно», «последующее состояние с подразумеваемым, либо выводимым предшествующим действием», «фаза завершения действия» и т. п. 4. Заключение Не случайно, видимо, Р. О. Якобсон выбрал эпиграфом своей знаменитой статьи «Поэзия грамматики и грамматика поэзии» строки Мандельштама: И глагольных окончаний колокол / Мне вдали указывает путь. Точкой отсчёта дискурсивного времени является коммуникант, но он же осуществляет проспекцию и ретроспекцию. Маркерами «пути» коммуниканта по дискурсивному полю служат глаголы и другие темпоральные маркеры. Якобсон пишет о «путеводной значимости морфологической и синтаксической ткани» (Якобсон 2001: 525). Такими же маркерами в информационном поле дискурса служат артиклевые формы и другие средства обозначения неопределённости/определённости. Артиклевые формы обозначают направление ментального движения по текстовой партитуре (катафора и анафора, проспекция и ретроспекция) и вне текста (обобщение, внетекстовая анафора, ссылка на обобщённый опыт). Перевод – лишь одна из разновидностей межъязыковых контрастов, в которых прототипическая коммуникативная ситуация проявляется как универсальная основа вариативности. Исследование грамматической партитуры стихотворного дискурса позволяет сделать выводы не только в отношении языка и стиля поэзии. Фактор рифмы и ритма, побуждающий переводчика искать варианты-трансформы с сохранением глубинной временнóй структуры, темпоральных, таксисных и аспектуальных отношений, информативной структуры и коммуникативной перспективы высказывания, что доказывает наличие самой этой глубинной основы, позволяет исчислить варианты поверхностного воплощения глубинных отношений.
Кашкин, В.Б. Парадоксы границы в языке и коммуникации. Воронеж: Издатель О.Ю.Алейников, 2010. С.190-201. | ||||||||
| Просмотров: 330 | ||||||||