В конце марта 1880 года Саблин приехал в Одессу. Затем приехала Перовская. Они явились к члену Исполнительного комитета Вере Фигнер, на Ямскую улицу в доме Ставрова, где она жила под именем Антонины Александровны Головлевой. Саблин и Перовская пришли с готовым планом покушения.

- Надо наметить улицу, которая имела бы наибольшие шансы на проезд царя от вокзала к пароходной пристани - сказал Саблин.

— На этой улице мы с Николаем,- заявила Перовская,- снимаем как муж и жена лавочку и заведем торговлю.

- Из лавочки проведем мину под мостовую улицу и хлопнем его,- с улыбкой заключил Саблин.

- Улица может быть только одна - сказала Фигнер - это Итальянская , по которой всегда едут от вокзала в порт.

Перовская сообщила Фигнер, что привезла письмо от Николая Колодкевича к рабочему Василию Меркулову. Он принимал участие в прошлом году в попытке покушения и на его помощь они надеются. Кроме того, Колодкевич просил связаться с Львом Златопольским, который поможет в технических вопросах.

— Приедет ли Кибальчич? - спросила Фигнер.

- Нет! Он что-то делает и трогать его нельзя. На днях прибудут Исаев и Якимова. Думаю, мы справимся без Кибальчича,- заявила Перовская.

Фигнер передала Перовской 300 рублей, которые необходимы будут для платы за помещение, покупки бакалейного товара и бурава, на содержание всех участников и последующий разъезд их.

4 апреля 1880 года на Итальянской улице в доме № 47, у домовладельца Вильгельма Галка, было снято торговое помещение № 7 с двумя жилыми комнатами. В них поселились Саблин и Перовская под именами уманских мещан Петра и Марии Прохоровских. 23 апреля приехали Исаев и Якимова, которые поселились в доме № 3 по Троицкой улице под именем Сергея и Варвары Потаповых.

Царя ждали в мае. Надо было спешить. Сравнительно быстро удалось создать бакалейную лавочку, а провести подкоп было труднее.

Саблин связался с Львом Соломоновичем Златопольским, проживавшем в доме № 81 по Старо-Портофранковской улице. Златопольский был мастер на все руки. Недаром его звали «механик». Он приобрел земляной бурав и водопроводные трубы, разрезал их на 12 частей и нарезал их концы. Достал сгоны для соединения труб, и бурав был готов.

В помещении, где производилась торговля бакалейным товаром, в левом углу за прилавком ветхие половицы заменили новыми досками. Здесь устроили люк под пол и выкопали колодец. Из него буравом Златопольского просверливали канал для мин. Работать можно было только ночью, так как днем приходили покупатели. Бурение шло с большим трудом: почва оказалась глинистой, она забивала бурав, который двигался при громадных физических усилиях и очень медленно.

Динамит, оболочки мин, батарея и запалы хранились в лавке или в квартире «Потаповых». Однажды на их квартире в руках Исаева взорвался запал с гремучей ртутью. Три пальца левой руки были оторваны, кожа руки повисла безобразными клочьями, струилась кровь.

Якимова проявила свойственное ей присутствие духа и перевязала искалеченную руку. Быстро уничтожила следы крови. Убедившись, что ни хозяева, ни соседи не обратили внимания на шум взрыва, Якимова свезла Исаева к знакомому доктору. После этого все вещи, необходимые для работы (динамит, гремучая ртуть, провода), хранившиеся на квартире «Потаповых», были перенесены к Фигнер, так как боялись, что грохот от взрыва запала мог все же обратить на себя внимание жильцов дома.

Рытье канала для мин дальше осложнилось. Бурав при работе уклонился вверх и вскоре дошел почти до поверхности тротуара, не дойдя до мостовой. Было решено, чтобы выправить направление бурава, провести лопатами подкоп в несколько аршин земли и уже затем снова действовать буравом.

Землю начали складывать в одну из жилых комнат. По окончании работы было решено всю землю вывести вон, на случай осмотра домов по пути следования царя. Поэтому, уже заранее начали уносить ее, кто сколько мог. На квартире Фигнер нашли место, куда можно было сложить массу этой земли. Ее привозили и приносили в корзинах, пакетах, узлах, которые Фигнер затем опорожняла. При таких способах работы надо было не менее двух недель, чтобы дойти до середины мостовой.

Полученное в середине мая известие о том, что царь прибудет в Одессу через три дня, заставило прекратить работы, которые не могли быть доведены до конца в столь короткое время. Александру II опять повезло. Исполнительный комитет дал указание свернуть это предприятие. Колодец был засыпан землей, находившейся в жилых комнатах. Рыхлую землю утоптали. Когда все было приведено в порядок, лавка была закрыта.

24 мая «Прохоровские» оставили помещение, отметившись выбывшими в город Полтаву. 14 июня уехали «Потаповы». В июле выехали Фигнер, Златопольский и Меркулов. Обо всем этом и о других делах народовольцев власти узнали впоследствии от Меркулова, который стал предателем, выдал всех известных ему революционеров. На суде по процессу «20» он обличил своих товарищей, за что Тетерка на суде нанес ему сильный удар в лицо кулаком. Этот же Меркулов 10 февраля 1883 года в Харькове выдал в руки полиции В. Фигнер.

В 1880 году народовольцы не планировали покушений на железных и шоссейных дорогах. Сведения, полученные с мест, говорили о весьма тщательной охране дорог и окружающей местности на пути от Петербурга до Ливадии.

Весь путь по обе стороны железнодорожного полотна, а затем шоссе охранялся сторожами, расставленными друг от друга на расстоянии 20 - 30 метров, у мостов и в лесных местах — еще чаще.

Интересно отметить, что такой план охраны царя был лично им одобрен. Боязнь покушений заставляло его принимать меры чрезвычайной предосторожности. Особенное внимание уделялось охране мостов. «Бдительность» здесь привела однажды к расстрелу рыболовов, принятых за минеров железнодорожного моста.

Отказавшись от попыток покушений на дорогах, решено было выполнить покушение в столице. Исполнительный комитет «Народной воли» в конце апреля 1880 года приступил к организации покушения в Петербурге. Было много разных планов, но при детальном рассмотрении их они оказывались неосуществимыми. Охрана царя была усилена. Дворники, проинструктированные полицией, тщательно следили за всеми жильцами. Успех дела мог быть обеспечен только при оригинальном техническом решении. На заседании Исполнительного комитета решающее слово было предоставлено Кибальчичу:

— Вы знаете, я всегда сторонник подкопа. Но времени у нас мало. Кроме того, полиция несомненно принимает меры, чтобы обезопасить путь следования царя и неверное держит на учете все квартиры и подвалы на улицах, по которым проезжает царь. Лучше взорвать какой-либо мост по пути проезда царя...

Это предложение заинтересовало Исполнительный комитет и было принципиально одобрено. С особым жаром и энергией взялся за воплощение в жизнь его Александр Михайлов. Скоро он заметил, что царь часто ездит от Царскосельского вокзала в Зимний дворец. Каждый раз на этом пути он проезжает по Гороховой улице и Каменному мосту через Екатерининский канал.

Исполнительный комитет начал обсуждать технические подробности осуществления шестого покушения на жизнь царя взрывом Каменного моста.

Смерть царицы Марии Александровны 22 мая и женитьба царя отодвинули намеченную поездку на август.

Для организации покушения были выделены: Желябов, А. Михайлов, Пресняков, Баранников, Грачевский. Привлекли к этому делу Складского, Меркулова и Тетерку. Решено было заложить под Каменным мостом мину и взорвать ее при проезде царя.

Исполнительный комитет предложил внимательно изучить всю обстановку. Начались поездки Желябова, Преснякова, Баранникова, Грачевского и Тетерки на лодке по Екатерининскому каналу на угол Гороховой улицы под Каменный мост. Свод моста добротно выведен из толстых каменных плит. Под мостом только гладкий каменный свод и вода. Ни карниза, ни выступа. Где же заложить мину? Ни одной плиты со свода моста не выдернешь. Мост постоянно под наблюдением полицейского.

Желябов ищет выхода. И находит его. Он заявляет товарищам:

- Я подъеду на лодке с миной и в нужный момент взорву себя и мину. Кибальчич ласково, с улыбкой дотрагивается до горячей руки Желябова:

— Такая жертва совершенно не нужна.

- А куда же заложить мину? - кричит Желябов.

— Мину опустим в воду на дно канала. Здесь глубина небольшая. И вода не помешает взорвать мост.

- Сколько же понадобится динамита для такой мины?

- Семь пудов.

— Но динамит в воде испортится.

— А мы его запакуем в гуттаперчевые подушки,— ответил Кибальчич. — Так не испортится.

На том и порешили.

— Ты дай нам динамит в подушках, а мы их опустим в воду около устоев моста и отведем куда-нибудь проводку,- задумчиво сказал Желябов.

- Перед царским проездом надо будет приехать на лодке, достать концы проводов и сделать соединение с батареей и индукционной катушкой, как это было у тебя в Александровске, - напутствовал Желябова Кибальчич.

Через несколько дней Макар Тетерка по указанию Желябова пришел в динамитную мастерскую Кибальчича на Большой Подьяческой улице, который дал Тетерке корзину, в которой лежала завернутая в рогожу резиновая подушка весом около 30 килограммов. Тетерка принес корзину в Петровский парк и положил ее в лодку, купленную Окладским. Лодку сторожили по очереди участники покушения.

Повторив операцию, Тетерка затем уселся в лодку, куда поместились еще Желябов и Пресняков, и они выехали на взморье. Там меньше было любопытных глаз. Связали обе подушки веревками и пустились в обратный путь. Фонтанкой и Крюковым каналом проехали в Екатерининский, где под Каменным мостом опустили подушки в воду, прикрепив незаметно конец веревки и провода к находившемуся вблизи моста плоту, на котором стирали белье.

Двух подушек с зарядом около четырех пудов динамита было, по расчетам Кибальчича, мало для подрыва моста. И Тетерке пришлось еще два раза ходить к нему за динамитом и опускать подушки в воду около Каменного моста.

План дальнейших действий состоял в том, что Тетерка в назначенный день и час, имея при себе корзинку с картофелем, должен был сойтись с Желябовым у Чернышева моста и отправиться вместе с ним на плот, к которому были привязаны провода. Под видом промыва картофеля надо было соедини провода с батареей, которую взялся принести Желябов.

Наблюдения за Зимним дворцом и Царскосельским вокзалом и агентурные сведения дали возможность узнать, что 17 августа 1880 года царь уедет в Крым, и это было сообщено Тетерке и Желябову. Однако покушение не удалось вследствие того, что в тот день, не заезжая в Петербург, царь выехал в Ливадию прямо из Царского села.

Желябов, Тетерка и Баранников ночью поехали поднимать подушки с динамитом со дна канала, но не успели, так как имевшиеся у них две железные «кошки» в виде якорьков не захватывали своими лапами подушек. «Кошки» Баранников потом отдал Меркулову на сохранение.

Меркулов после своего ареста 27 февраля 1881 года сообщил полиции о подготовлявшемся покушении под мостом. По его указанию, полиция 5 мая и 6 июня 1881 года обнаружила четыре резиновые подушки, наполненные динамитом, в количестве 115 килограммов. Первые две подушки, лежавшие рядом, метров в 50 от моста, не имели при себе ни запалов, ни проводов, вторые же, найденные 6 июня, лежали в отдалении 17 метров от моста и были снабжены проводами и держали в себе запалы с проводами.

О предательстве Окладского и Меркулова народовольцам не было известно и подозрение в предательстве пало на Макара Васильевича Тетерку. Находясь вместе с ним в заключении, народовольцы его бойкотировали и от него отворачивались. Тяжело ему пришлось. Но на суде во время процесса «20-ти» ошибка разъяснилась, и товарищи вернули Тетерке, этому стойкому и безупречному человеку, свое уважение, доверие и дружбу.

С конца апреля до начала мая 1880 года Н. И. Кибальчич жил в Серапинской гостинице на Забалканском проспекте, дом № 10 (ныне № 22).

Изготовление взрывчатки, изобретательство мин и бомб и их изготовление, непосредственное участие в организации покушений на царя Александра II далеко не исчерпывало деятельность Н. И. Кибальчича в 1878-81 годах.

В начале мая 1880 года, когда после вооруженного сопротивления была разгромлена полицией типография «Народной воли» в Саперном переулке, Н. И. Кибальчичу было поручена организация подпольной временной, «летучей» типографии «Народной воли». Помещалась эта типография на Подольской улице в доме № 11, в квартире № 21 (ныне дом № 9-11, кв. № 38).

Хозяином этой квартиры был Н. И. Кибальчич под фамилией Агатескулов, его «женой» Надеждой Семеновной была Прасковья Семеновна Ивановская. «Прислугой» у них была Людмила Александровна Терентьева под фамилией Климович. Ивановская и Терентьева были наборщицами типографии; Кибальчич кроме заведывания этой типографией руководил еще и лабораторией взрывчатки на Большой Подъяческой улице. Вот как П. С. Ивановская вспоминает совместную с Кибальчичем свою работу в этой типографии:

«Мы выразили желание раньше оборудования квартиры встретиться с будущим нашим хозяином. Мы шли с Лилой (Теретьевой) на смотрины, как на первый пробный экзамен, в приподнятом настроении, преувеличивая несколько действительность. Лилечка как более молодая, экспансивная, торопясь и волнуясь, все приставала с вопросами:

— Какой он - добрый, умный, серьезный?... Откуда пришел он?...

Но встреча с Н. И. Кибальчичем вышла довольно сухой, сдержанной, с коротким обменом мнений по поводу устройства квартиры и количественного состава работников. И мы не только не познакомились дружески, как одной веры и одной мысли люди, но выразили к нашему замкнутому, будущему хозяину не вполне доброе отношение.

Правда, солидный по виду Николай Иванович Кибальчич казался много старше своих лет, и это внушало с нашей стороны почтительное к нему чувство. Он был среднего роста, не очень сильного сложения, черты лица его были тонки и правильны, но излишне разлитая бледность без сменяющейся нервной подвижности, придавала его физиономии какой-то неопрятный вид безжизненности, оттенка равнодушия ко всему.

Спадавшие на высокий лоб пряди темных волос, прямые как ледяные сосульки, создавали на лишенном подвижности лице выражение тупости, полного небытия. Изредка, впрочем, его прекрасные голубые глаза внезапно вспыхивали, смягчая и скрашивая вялость лица.

— Вот так хозяин! Степка-растрепка... Жить и работать доведется в условиях сложных, требующих большой осмотрительности, порой быстрой находчивости. .. Все же любопытно! - выпаливала на обратном пути Лила свои замечания.

Впоследствии наше невыгодное мнение о Н. И. Кибальчиче решительно и резко изменилось. Мы вынесли свое опрометчивое и глубоко ошибочное определение только потому, что он был натурой высоко созерцательной, человек жизни, книжник.

Действительность показала как наивна была попытка в течении одной встречи понять и узнать сложную и замкнутую натуру Николая Ивановича. Это внешнее впечатление, производимое в первый момент Н. И. Кибальчичем, многих приводило к несправедливым о нем суждениям, в чем однако, не было ни правды, ни вдумчивого понимания его индивидуальных особенностей.

Это ошибочное о нем представление возникло потому, что он был чужд обычных, шумных, эмоциональных порывов. Но Николай Иванович не был пессимистом, в вульгарном смысле этого слова, хотя и иллюзий, присущих большинству тогдашней молодежи, у него, действительно, не было; однако в его словах светилась надежда. Мучительно перестрадав период жесточайшей реакции и продолжительного одиночного заключения, он в редкие моменты, как бы переполненный горечью, говаривал, что у него является иногда желание бросить зажженную спичку у пороховой бочки.

Освободившись из тюрьмы, Николай Иванович в 1879 году предложил через Квятковского свои силы и знания партии «Народная воля», разделяя и признавая правоту ее дела. В своей комнате он занимался много, упорно. Его очень занимал тогда новый тип воздушного двигателя. Он заглядывал изредка в нашу рабочую комнату, но не для помощи, а вернее всего, затем, чтобы ослабить немного напряженную работу мысли, расправить вечно согбенную над книгами спину. Иногда он едва-едва касался своего прошлого, продолжительного сидения в тюрьме, знакомство в ней с уголовными типами из «шпаны».

По мере продолжения нашей совместной жизни Николай Иванович все более и более к нам приближался, и мы стали его больше понимать, свыкаться с этим своеобразным положением, медлительным философом. Ему были чужды мелочность, обывательщина, кичливость своими знаниями. Всегда спокойный, меланхоличный, он вдруг оживал до неузнаваемости при каждом посещении нашей квартиры В. Н. Фигнер, делалась веселым, разговорчивым».

Из этих наблюдений П. С. Ивановской можно сделать предположение, что в то время Николай Иванович Кибальчич был неравнодушен к своей подруге по совместному проживанию на конспиративной квартире в Одессе.

Когда в типографии на Подольской улице в доме № 11 сломался тискальный станок А. Желябов послал туда для ремонта И. Окладского. Там он встретил Н. Кибальчича, знакомому ему по Александровску. Такая повторная встреча позволила затем предателю Окладскому помочь полиции арестовать Кибальчича.

«В последний день перед самым нашим распадом,- вспоминала Ивановская,— Николай Иванович попросил сходить с ним в Гостиный двор помочь приобрести новое «приличное» (как добавил А. Михайлов) пальто. Эта деловая прогулка почему-то неизгладимо запечатлелась в памяти со всеми подробностями.

День стоял необычайно красивый, солнечный. Николай Иванович под влиянием ли этой красоты осеннего дня, или по иной причине, весь путь по Невскому был весел, шутлив, разговорчив.

В Гостиных рядах мы с большой тщательностью выбрали пальто, которое Николай Иванович тут же надел на себя; для большего шика куплены были тросточка и перчатки. На обратном пути Николай Иванович внезапно остановился среди тротуара. Внимательный осмотр своей изысканно одетой фигуры, по-видимому, вполне удовлетворил его; по бледному лицу его разлилась широкая ребяческая улыбка.

В этот же день мы распрощались с Николаем Ивановичем навсегда. Конец его жизни многим открыл всю внутреннюю величавую красоту этого замкнутого человека».

Динамитные мастерские и тайные типографии всегда подвергались постоянной опасности раскрытия. Это вызывало перемену квартир, перемену их хозяев, перенос имущества мастерских, конспиративные ухищрения и глубокие волнения. В воспоминании революционерки Христины Гринберг-Кон сохранился рассказ об одной перемене квартиры мастерской взрывчатки.

В 1880 году на исходе лета Христине Григорьевне Гринберг (впоследствии жена революционера Феликса Кона) было предложено совместно с Кибальчичем организовать новую конспиративную квартиру для производства взрывчатки и снарядов,

Гринберг, в целях конспирации, заявила со слезами на глазах хозяйке меблированных комнат, где жила по фальшивому паспорту, о своем отъезде к тяжело заболевшему отцу. Собрав свои вещи, она отправилась на вокзал, как бы для отъезда. Там ее ожидал Г. П. Исаев также с вещами. Дождавшись, первого прибывшего поезда, они смешались с прибывшей этим поездом публикой, вышли с вокзала, наняли извозчика и прибыли в гостиницу. Как муж и жена должны были прописаться по дубликату паспорта штабс-капитана в отставке Григория Александрова, живущего где-то на Кавказе.

Через несколько дней, когда паспорт штабс-капитана и его супруги был прописан, супруги переехали на нанятую квартиру, но вместо Исаева на квартире по тому же паспорту поселился Н. И. Кибальчич.

Когда «штабс-капитан» со своей «штабс-капитаншей» разместились на новой квартире, товарищи начали сносить на эту квартиру все необходимое для производства взрывчатки. Это требовало большой осторожности и ухищрения, чтобы не возбудить подозрения дворника. Пользуясь тем, что двор был проходной, товарищи старались проносить вещи через те ворота, у которых в данный момент не было дворника.

Все необходимое для производства было снесено и производство началось. На Христине Гринберг кроме хозяйственных обязанностей и помощь по производству взрывчатых веществ лежала забота — маскировать мастер скую под обычную обывательскую квартиру. Так прошло около трех недель. Вдруг явился посыльный штаба Петербургского военного округа с предложением штабс-капитану в отставке явиться в штаб округа завтра 12 часам.

Для Н. И. Кабальчича создавалось очень опасное положение. В штабе он мог встретить лиц, знающих настоящего штабс-капитана. Это грозило арестом его, обыском на квартире, обнаружением мастерской взрывчатки и, следовательно, судом и казнью. Можно было не являться в штаб и скрыться, но это наверняка влекло за собой раскрытие мастерской и потерю всего имущества мастерской, т. к. в течение одной ночи невозможно было очистите мастерскую.

Кибальчич решил рискнуть жизнью. Он явился в назначенный час в штаб военного округа. Только его выдержка и самообладание не выдали тревог; и волнения. В штабе какой-то чин начал резко отчитывать мнимого штабе капитана за то, что он, находясь под судом, по приезде в Петербург н сообщил своего адреса и его пришлось разыскивать. Кибальчич с достоинством давал объяснения, извинялся и, обещав сообщать свои адреса, благополучно удалился.

Наведенными народовольцами справками было установлено, что настоящий штабс-капитан вернулся с Кавказа и поселился в Красном Селе в 21 верстах от Петербурга. Каждую минуту могло выясниться существование фальшивого штабс-капитана. Нужно было спешно ликвидировать мастер скую, но для этого нужно несколько дней, чтобы спасти имущество мастерской. Кибальчич в течение двух ночей остается в мастерской, рискую каждую минуту быть арестованным, а следовательно и казненным. В течение трех суток мастерская была ликвидирована и фальшивый штабс-капитан мог освободиться от своего рискованного и тягостного положения.

В середине июля 1880 года типография «Народной воли» в доме № 11 по Подольской улице была ликвидирована. Тогда М. Ф. Грачевским была организована новая типография, где отпечатали три номера «Листка Народной ли» в брошюру М. П. Драгоманова «Соловья баснями не кормят». Типография] существовала до начала ноября 1880 года. Адрес ее остался неизвестным.

С 1 ноября 1880 года до 3 мая 1881 года существовала типография «Народной воли» на Подольской улице в доме № 42/14 в квартире № 31 (теперь дом № 34, квартира № 26), угол Малого Царскосельского проспекта.

Квартира находилась на третьем этаже и состояла из четырех комнат. Две комнаты выходили окнами на Подольскую улицу и две комнаты — во двор (в одной из них и была типография). Хозяевами были супруги «Пришибины» (М. Ф. Грачевский и П. С. Ивановская), а «прислугой Трифоновой» — Л. А. Терентьева.

В типографии работали: А. С. Борейша (живший здесь нелегально) и Г. П. Исаев, связным был А. И. Баранников. Здесь отпечатали № 4 и 5 газеты «Народная воля», листовки о казнях А. А. Квятковского и А. К. Преснякова.

После ликвидации в конце августа 1880 года динамитной мастерской Н. И. Кибальчича на Большой Подьяческой улице, в типографии на Подольской улице в доме № 42/14 хранился динамит для подготовки покушения на Малой Садовой улице.

Н. И. Кибальчич осенью 1880 года поселился на Невском проспекте в доме № 124, в меблированных комнатах Марфы Кононовой. Он называл себя Василием Агатескуловым.

Параллельно с террористической деятельностью «Народная воля» вела определенную пропагандистскую работу среди рабочих. Было ясно, что социально-политическое освобождение возможно лишь при сознательном и активном участии народных масс, в том числе и рабочих.

В своей статье «Политическая революция и экономический вопрос» Кибальчич писал: «Одна лишь социально-революционная партия, прочно укрепившись среди городского и фабричного населения и заняв удобные и многочисленные позиции в крестьянстве, может послужить тем ферментом, который необходим для возбуждения городского и деревенского движения... Не деревня, а город даст первый лозунг восстания. Но первая удача в городе может подать сигнал к бунту миллионов голодного крестьянства».

Весной 1880 года в местные организации «Народной воли» была разослана секретная инструкция «Подготовительная работа партии». Среди главных задач указывалось на необходимость «обеспечить восстанию поддержку рабочих масс». Конкретизируя эту задачу, писалось:

«Городское рабочее население, имеющее особенно важное значение для революции, как по своему положению, так и относительно большей развитости, должно обратить на себя серьезное внимание партии.

...В рабочей среде должна усиленно вестись пропаганда: 1) социалистических идей (чем шире, тем лучше), 2) политического переворота и создания демократического правительства, как первого шага к осуществлению народных требований.

Рядом с пропагандой должна идти организация рабочих масс, имеющая цель сплотить их, развить в них сознание единства и солидарности интересов. Организация рабочих может быть введена на всякой почве, начиная с артелей, товариществ, кружков саморазвития, стачек и кончая чисто революционными сообществами».

Народовольцы С. Л. Перовская, И. И. Гриневицкий, Л. М. Коган-Берштейн, П. П. Подбельский, Т. М. Михайлов, Н. М. Ивановский, Е. А. Дубровин, П. Е. Попович посещали чайные Выборгской, Василеостровской и Петербургской сторон, заполненные рабочей публикой. Заводя на первых порах более или менее безобидные разговоры, устанавливали знакомства, которые потом продолжались в рабочих казармах, артелях, на квартирах.

Здесь уже велась революционная пропаганда «на основе примеров» из рабочей жизни (рост безработицы в городе в связи с голодом в деревне, массовые увольнения столичных рабочих, снижение заработной платы, самоуправство заводского начальства). Эти беседы подводили рабочих к сознанию необходимости бороться за свои права.

С 15 сентября 1880 года в Троицком переулке в доме № 27/1 в квартире № 25, где раньше помещалась динамитная мастерская, по инициативе Желябова была основана типография для издания «Рабочей газеты». Хозяевами являлись «Супруги Николаевы» - Андрей Иванович Тетерка и Геся Мироновна («Елисавета Андреевна») Гельфман. Набор выполняли Г. М. Гельфман, И. И. Гриневицкий и живший нелегально 3. А. Ивашкевич. Печатали М. В. Тетерка и А. С. Борейша.

В создании «Рабочей газеты» деятельное участие принимали, кроме Желябова, А. А. Франжоли, Н. А. Саблин, И. П. Каковский. Были отпечатаны: «Программа рабочих членов партии «Народная воля» (5 ноября 1880 г да) и два номера газеты (№ 1-15 декабря 1880 года и № 2 - 27 января 1881 года).

Помещение типографии в Троицком переулке являлось также главной конспиративной квартирой, куда приходил Кибальчич для встречи с руководством «Народной воли». На этой же квартире под руководством Н. И. Кибальчича приготовляли пироксилин и гремучий студень для бомб, сработавший 1 марта 1881 года.

Имея уже достаточный опыт по организации типографии в Саперном переулке и Подольской улице Кибальчич помог собрать необходимое типографское оборудование. Но в основном его помощь «Рабочей газете» выражалась как всегда, в корректуре.

Необходимо было, чтобы газету мог читать малоподготовленный читатель. Поэтому особое внимание он уделял замене непонятных иностранных; слов, разбивке длинной запутанной фразы на ряд коротких, ясных и выразительных фраз, понятному построению каждого предложения.

С наступлением 1881 года «Народная воля» все меньше и меньше могла уделять внимание и газете и кружкам, так как вся энергия уходила на под готовку террористического акта против Александра II.

17 февраля 1881 года квартира в Троицком переулке была ликвидирована

Послеглавие

Борейша Антон Степанович (1858-1924), народоволец. В 1883 году приговорен к ссылке в Восточную Сибирь. Умер в Сибири.

Гринберг Христина Григорьевна (1957-1942), народоволка. В 1883 году приговорена к ссылке в Сибирь. Умерла в Москве.

Златопольский Лев Соломонович (1947-1907), народоволец. В 1882 год приговорен к 20 годам каторжных работ, отбывал их на Каре. В конце 90-х годов вышел на поселение. Умер в Чите.

Ивановская (Волошенко) Прасковья Семеновна (1962-1935). В 1883 год приговорена к бессрочным каторжным работам, отбывала их на Каре. Бежал; с каторги. Принимала участие в боевой организации партии социалистов-революционеров. Умерла в СССР.

Терентьева Людмила Михайловна (1862-1883), народоволка. В 1882 год приговорена к 20 годам каторжных работ. Умерла в Петропавловской крепости

Тетерка Макар Васильевич (1853-1883), народоволец. В 1882 году приговорен к бессрочным каторжным работам. Умер в Петропавловской крепости.

Глава XIII

ПУБЛИЦИСТ

Практическая работа в динамитных мастерских и тайных типографиях, и участие в покушениях на царя не давали Н. И. Кибальчичу возможность углубленно заниматься литературной деятельностью. Хотя это направление больше соответствовало его характеру и склонностям и, кроме того, обеспечивало существование. Давая 20 марта 1881 года показания на следствии Кибальчич так ответил на вопросы:

— Занятие - «Литературный труд»;

- Средства к жизни - «Заработки от литературного труда».

В 1886 году в Петербурге появилась нелегально изданная литографированная брошюра «Кибальчич — Материалы для биографии и воспоминания». В первой части брошюры — она принадлежала перу Л. А Тихомирова,— говорилось, что хотя почти все время Кибальчича поглощала работа в области взрывчатых веществ:

«Он также занимался денежной работой (литературной) и много читал по историй, социологии, политической экономии. Он обладал очень хорошей памятью и быстрым соображением, только при таких условиях ему и удавалось следить за наукой при таком незначительном количестве времени. Писал Кибальчич легко и очень хорошо, но мало — по недостатку времени».

В обвинительном акте по делу Кибальчича отмечалось наличие в числе изъятых при аресте материалов рукописей и заметок, не имеющих прямого отношения к делу. По архивным материалам (Российский государственный архив, ф. 112, оп. 1, д. 523, л. 47) можно установить, что это были вырезки из разных газет по земельному вопросу и недостаточности земельных владений, тетради с заметками о положении рабочего класса, рукопись со сведениями о крестьянах — государственных преступниках, где особо отмечены арестованные за ругательства в адрес царя, рукопись о положении земства. О последней адвокат В. Н. Герард на суде сказал:

— Я прошу вас прочесть хотя бы три-четыре страницы рукописи Кибальчича и вы увидите, что он задается самыми скромными идеалами — о большей самостоятельности земства по отношению к администрации.

Из этих данных видно, что Кибальчич готовил статью о рабочем классе, крестьянстве и земстве, то есть по самым важным вопросам общественного движения в тогдашней России. 

Талантливость Н. И. Кибальчича поражала разносторонностью и многогранностью. Кроме глубоких знаний и изобретательности в области химии он был широко эрудированным публицистом и пропагандистом по социально-экономическим вопросам.

Начитанность Кибальчича была удивительна. Рекомендуя Елене Андреевн Кестельман список книг для чтения, он выявляет собственную начитанность Список этот приводится в его письме к Кестельман от 14 февраля 1878 года: «1) История, этнография, социология, критика: Кольб «История культуры», Бокль «История цивилизации», Луи Блан «История французской революции», Минье «Французская революция», Шерр «Комедия всемирной истории», Тэн «Париж и провинция» и «Очерки Англии», Вер морель «Деятели 48-51 годов», Миртов «Исторические письма», Костомаров «Русская история», Мордовцев «Политические движения русского народа», «Гайдаматчина», Тиосо «Страна миллиардов», Мэкри «Американцы у себя дома», Какольо «Порт в человечестве», Тренч «Очерки Ирландской жизни, Спенсер «Изучение социологии» и «О воспитании», Милль «О свободе» и «Подчинение женщины», Лавеле «Первобытная собственность», Сочинения Добролюбова, Писарева, статьи Михайловского в «Отечественных записках». Журнал «Слово» 

2) Естествознание и медицина: Дарвин «Происхождение видов» и «Происхождение человека», Сеченов «Физиология растительных процессов», Тиндаль «Теплота», "О свете» и др, Моссо «Слуги желудка», Португалов «Вопросы общественной гигиены», Жюль Сир «О питании», Реклам «Популярная гигиена». 

Исполнительный комитет «Народной воли» высоко оценивал Кибальчича не только как заведующего «адской лабораторией», поставляющей «Народной воле» взрывчатку, но как способного и целеустремленного журналиста-литератора. Когда Исполнительный комитет «народной воли» исполняя общепринятый план, решил подчинить своему влиянию журнал «Слово», он поручил это ответственное дело двум крупным своим деятелям - Н. И. Кибальчичу и А. И. Иванчину-Писареву.

Кибальчич работал в журнале «Слово» под фамилией «Самойлов». В этой своей деятельности Кибальчич находился в непосредственной связи с известным народником Н. К. Михайловским. Известно, что «Самойлов» — Кибальчич в журнале «Слово» писал статьи о социологии, политической экономии, истории и ведал в этом журнале отделом библиографии. Он с чрезвычайной добросовестностью писал рецензии на новые книги.

Е. Г. Бушканец в статье «Революционеры 1870-х годов и журнал «Слово (В кн. «Русская литература и освободительное движение», сб. 2, вып. 851 Казань, 1970) утверждает: 

«Мы располагаем рядом свидетельств о том, что с весны 1879 г. Н. И. Кибальчич, находясь на нелегальном положении и отдавая большую часть своих сил революционной работе, в то же время сотрудничал в легальных изданиях. Кибальчич сотрудничал в журналах «Слово», «Мысль» и «Новое обозрение», Он печатался на страницах этих журналов под псевдонимами или анонимно». Н. И. Кибальчич помещал также рецензии в журнале «Русское богатство». Этот факт подтверждает писатель А. И. Иванчин-Писарев в статье «Встречи с Н. Михайловским («Заветы», 1914, № 1, с. 116).

Изучая тематику, стиль и язык, обращая внимание на научно-лаконичное и четкое выражение мыслей, что характерно для Кибальчича вообще, С. М. Серпокрыл в книге «Подвиг перед казнью» (Лениздат, 1971, с. 123), предполагает, что перу Н. И. Кибальчича принадлежат рецензии на книги "Александр Дюма-отец как политический деятель», «Записки революционера», «Театр эпохи французской революции 1789-1799 гг.».

Предположение об авторстве Кибальчича в рецензиях на вышеуказанные книги сходится с тем, что он еще с юношеских лет интересовался историей революционного движения во Франции и хорошо знал этот предмет. Едко высмеивая в рецензиях французских либералов, предавших революцию, он тем самым высказывал свое отношение к русским либералам-пустословам.

Настойчивое и постоянное тяготение Кибальчича к литературной деятельности было характерной чертой его нравственного облика. Сам Кибальчич придавал своим литературным занятиям большое значение. Однако литературное наследство Кибальчича до сих пор остается еще не исследованным. В перечисленных журналах несомненно есть много статей, принадлежащих перу Самойлова (Кибальчича) как легального журналиста. Статьи эти представляют большой интерес, однако до сих пор эти статьи не выявлены.

Литератор И. И. Ясинский в своей книге «Роман моей жизни» рассказывает о работе Кибальчича в журнале «Новое обозрение»:

«Несколько позднее меня познакомили с Самойловым, личностью значительною во многих отношениях. Был Самойлов лет двадцати семи, среднего роста молодой человек, носил черный сюртучок, крахмальное белье, галстук и вообще вид имел европейский. Был не щеголеват, очень опрятен, вежлив и скромен. От него веяло холодком. Он располагал к себе, чем-то притягивал, но, как будто, и отталкивал.

Большой лоб, бородка и зачесанные назад густые прямые волосы. Лицо крупное, очень бледное, а на бледном лице два... сверкающие, серьезные, спокойно глядящие перед собою, глаза. Говорил мало. Был, казалось, умеренно-либеральных взглядов; по крайней мере, когда Оболенский или Юзов и в особенности Жуковский, начинали требовать конституцию, свержения царя или вообще создания такого порядка вещей и совершения такого подвига, который никому из них не был под силу, он холодно молчал, а конституцию не хотел.

— Едва ли она нужна народу,— вскользь замечал он.

— А что же нужно? 

— Не знаю что; наверно не знаю.

- Но согласитесь, что прежде всего надо разделаться с ним..., вы понимаете?

— Догадываюсь. Что ж попробуйте!

Тончайшая улыбка пробегала по его аскетическому лицу.

Жуковский со своим адвокатским острословием (он стал присяжным поверенным) как-то терялся при Самойлове. И когда тот уходил, понижал голос с ужимкой.

— Странный господин. Не очень-то нравится мне!

И выразительно нюхал воздух своим мефистофельским носом. Но Оболенский горячо ручался за Самойлова, иногда писавшего рецензии в его «Мысли», а Каблиц становился серьезен и сдержан. Осипович-Новодворский, мой друг... усердно наблюдал и изучал Самойлова для своей беллетристики.

— Знаешь что,— делился он со мною,— этот тип тем интереснее, что он как-то благородно загадочен.

...Первая, вторая и третья книжки «Нового обозрения» не заключали в себе ничего выдающегося. Были мои статьи и рассказы... были критические заметки Самойлова.

Непосредственных отношений у меня с террористами не было, а даже Самойлов продолжал играть у нас молчаливую роль скептика, а может бы и в самом деле он смотрел вдаль через головы своих товарищей и боялся, что либералы, на мельницу которых самоотверженная молодежь льет свою кровь, в решительную минуту изменят и предадут революцию.

... Мария Николаевна позаботилась оставить для Самойлова кусок мяса и салат, на случай, если он придет. Бывало и раньше, что он ужинал у нас и раза два ночевал. Я тогда заметил, что такой спокойный и сдержанный обыкновенное время, Самойлов метался на диване и бредил. Но в вечер первого марта, когда мы особенно хотели его общества, он таки не явился больше нам не суждено было увидеть его. Недели две с лишним он не показывался в редакции и не приносил обещанных заметок для четвертой книжки. В газетах и в литературных кружках тем более только и было речи, об первом марте и об его участниках...

Крайне умеренное письмо Александру III со стороны Исполнительного комитета, требовавшее конституцию и амнистию в обмен на ликвидацию терроризма, даже перепугало либералов, потому что их могли счесть солидарными с первомартовцами. Стали всячески открещиваться и готовить верноподданнические адреса. Разыгралась мерзость, на возможность которой намекал было Самойлов своими полусдержанными фразами и недомолвкам. — А что же Самойлова, в самом деле, нет и нет? Придется наспех писать рецензии, чтобы заполнить библиографический отдел,— сказал однажды Антонович, обращаясь ко мне и потрясая пачкой новых книжек. - Давайте-ка наваляем мы с вами. Надо будет раскатать вот эту дрянь... 

Но тут влетел в редакцию белый от испуга Владимир Жуковский и объявил:

- Наконец изловили самого главного алхимика, приготовлявшего бомбы для первого марта! Вы знаете кого? Он наш, или вернее, - он указал на меня и Антоновича,- ваш... Самойлов!

— Самойлов?

- Точно так. Ведь вы сами понимаете, что отсюда вытекает? В лучшем случае нас погонят в места не столь отдаленные. Он оказался на самом деле не Самойловым, а Кибальчичем. Он заскорузлый анархист и, конечно, я согласен,- поправился Жуковский,- личность героическая и во всяком случае, изобретательная, и его разумеется повесят, но каково нам!

Самойлову на редакционных бланках иногда посылались мною и Антоновичем коротенькие записочки с просьбой ускорить присылку рукописей. Он часто задерживал типографию, и приписывалось это добросовестности, с которой он обрабатывал свои рецензии, насквозь прочитывая разбираемые книги ... Мы разошлись из редакции не без тревожного чувства. На следующий день... «Новое обозрение» было ликвидировано».

Н. К. Бух в своих «Воспоминаниях» сообщает, что в 1879 году Кибальчич был заведующим иностранным отделом газеты, название которой Бух забыл. Он видел Кибальчича в редакции газеты в отдельной комнате, завалено английскими и французскими газетами, из которых он черпал материал для иностранного отдела своей газеты.

Сотрудники журналов, где работал Кибальчич, считали его человеком «интересным и значительным»: далеким от политики и умеренных взгляде: Как они были удивлены, узнав после его ареста, что их аполитичный и спокойный Самойлов был участником убийства царя, изобретателем бомб, предназначенных для этого убийства, заведующим «адской лаборатории» «Народной воли», поставщиком взрывчатых веществ и запалов, хозяином подпольной типографии.

Кроме работы в легальных журналах и газетах, Кибальчич работал и в нелегальной прессе «Народной воли». Он помещал свои статьи в «Листке Народной воли» и в газете «Народная воля».

В одной из своих статей, помещенных под псевдонимом А. Дорошенко в газете «Народная воля» № 5 от 5 февраля 1881 года, озаглавленной «Политическая революция и экономический вопрос» Кибальчич проявляет себя, как теоретик «Народной воли» и философ. Хотя в этой статье Кибальчич и отдает еще дань основным воззрениям народников, однако статья эта вносит уже новое в позиции народничества. В ней уже ясно видно влияние марксизма.

Статья посвящена соотношению экономики и политики в революционной борьбе, т. е. развивает одну из центральных идей народовольческой публицистики. Она была единственной специальной статьей на эту тему.

Кибальчич ставил своей целью ответить на те возражения и нападки, которые возникали внутри «Народной воли», так и вне ее после опубликования Программы Исполнительного комитета. Основные нарекания, и сомнения вызывал важнейший вопрос о соотношении экономической и политической борьбы в революционном движении.

Кибальчич говорит, что на долю российской социально-революционной партии выпала задача двойной трудности: во-первых, уничтожить систему политического деспотизма (что на Западе уже сделано буржуазной революцией), а, во-вторых, обеспечить переворот в экономике страны.

Вопреки взглядам народников Кибальчич считает, что политический и экономический факторы тесно связаны между собой и не могут разрешиться каждый отдельно. Он пишет:

«Ни экономический переворот не может осуществиться без известных политических изменений, ни, наоборот, свободные политические учреждения о могут установиться без известной исторической подготовки в экономической сфере».

Следующая