Корона за Нечаева октябрь- декабрь 1882 г "Террористами являются все те,
Н.К.Михайловский: "Дело было ...незадолго до коронации Александра III. Правительство было в большом смущении, оно ожидало какого-нибудь сюрприза в момент коронации и вообще опасалось новых террористических предприятий. Действовало, хотя не знаю действовало ли, но во всяком случае было образовано тайное противореволюционное общество... Складывались и другие тайные общества с тою же целью. Однажды ко мне явился N (Н.Я.Николадзе) с следующим сообщением. Он хлопотал о газете, которую намеревался издавать, и, не знаю каким образом, добрался с этою целью до Воронцова-Дашкова. Тот сказал ему, что это можно устроить, можно устроить и гораздо большее. Государь настроен наилучшим, наиблагосклоннейшим образом, он готов дать России конституцию, но надо, чтобы прежде прекратились действия террористов, потому что не может же правительство выступить на либеральный путь под угрозою. «Вот, сказал он, примите на себя труд переговоров с революционерами, и если коронация пройдет благополучно, можете рассчитывать не только на газету, но и на многое другое. Если хотите — прибавил он —я вам устрою свидание с Государем, и он сам вам скажет это.» В подтверждение N показал мне одну-две записки Воронцова-Дашкова незначительного содержания — приглашение пожаловать к нему тогда-то и тогда-то. N сообщил мне, что в деле этом принимает участие Шувалов, не помню который по имени, но знаю, что он был тогда личным другом Государя. Знаю также, что этот Шувалов занимался одно время химией и затем был психически болен, о чем я слышал от его учителя химии Г. (Гольдштейна) и психиатра Т.(Томашевского), которым Шувалов сам рассказывал о нижеследующей истории. N., у которого было мало связей в революционной партии, предложил мне действовать вместе. Я знал, что партия была в это время в упадке, — кто арестован, кто казнен, и только Вера Филиппова (Фигнер) была из крупных деятелей на свободе, скрываясь в Харькове. Ожидать чего-нибудь на коронации и без того нельзя было, но правительство этого не знало, а у страха глаза велики. Поэтому согласиться на предложение было лестно. Но я все-таки решил сначала посоветоваться с К. (С.Н.Кривенко), с которым был тогда очень близок, а N. не особенно доверял. С К. происходили в это время тоже какие-то заигрывания, и мы решили, что принять предложение следует, но держать ухо востро. Я поехал в Харьков к Вере, а N.— за границу, в Париж. Моя поездка в Харьков (я ездил туда под предлогом устройства своих книг у харьковских книгопродавцев) была добычливее. Веру я розыскал... Этот удивительный человек очень устал от своей бурной жизни, и в ту минуту и от тяжкого положения скрывающегося, вечно с оглядкой, вечно под страхом быть кем-нибудь узнанной. " В.Н.Фигнер:"15 октября, в то время, как Дегаев находился в отъезде, ко мне в Харьков неожиданно приехал Михайловский. Разыскав меня, он сказал, что целью его приезда является весьма важное дело, по которому необходимо получить ответ. Это дело состояло в следующем: в Петербурге к нему явился известный литератор Николадзе и сообщил, что одно очень высокопоставленное лицо (граф Воронцов-Дашков) просило его быть посредником между правительством и партией «Народная Воля» и поручило ему войти в переговоры с Исполнительным Комитетом для заключения перемирия. Правительство, со слов Николадзе передавал Михайловский, утомлено борьбой с «Народной Волей» и жаждет мира. Оно сознает, что рамки общественной деятельности должны быть расширены, и готово вступить на путь назревших реформ. Но оно не может приступить к ним под угрозой революционного террора. Этот террор, только он, препятствует осуществлению этих реформ. Пусть «Народная Воля» прекратит свою разрушительную деятельность, и они будут проведены. Если «Народная Воля» решится воздержаться от террористических актов до коронации, то при коронации будет издан манифест, дающий: 1) полную политическую амнистию; 2) свободу печати и 3) свободу мирной социалистической пропаганды. А в доказательство своей искренности правительство освободит кого-нибудь из осужденных народовольцев, напр., Исаева. Выслушав Николадзе, Михайловский решился повидаться с кем-нибудь из членов Исполнительного Комитета, а так как единственным представителем его в России оставалась я, то он и передает мне то, что слышал от Николадзе. Сам Михайловский придавал большое значение миссии, возложенной высокопоставленным лицом на Николадзе. Я же нашла в ней повторение того, чем в 1879 году прокурор Добржинский обольстил Гольденберга. Добржинский тоже уверял Гольденберга в благожелательности правительства, которому в проведении необходимых реформ мешает террористическая деятельность Исполнительного Комитета. Во имя блага родины он убеждал Гольденберга пожертвовать друзьями и товарищами и расчистить широкий путь к свободе русского народа. Результаты известны: Гольденберг раскрыл те, что ему было известно, и хотя физически не отдал никого в руки правительства, но дал некоторые адреса, описал наружность, дал характеристику всех лиц, которых когда-либо встречал, а когда увидел, что обманут, повесился в Петропавловской крепости, как нас тотчас же уведомил Клеточников (летом 80 г.). Я не буду здесь приводить все доводы, которые убеждали меня в том, что это ловушка, чтобы, завязав переговоры, обеспечить безопасность коронации, или же обыкновенная хитрость полицейского сыска для того, чтобы найти нить, по которой можно было бы проследить народовольческую организацию. На все мои возражения, указывающие на несерьезность и даже опасность каких бы то ни было сношений по данному делу, Михайловский поставил вопрос: «А может ли фактически партия произвести какие-нибудь террористические действия в настоящее время?» На это мне пришлось сказать правду: положение революционной организации не дает надежд на это. «В таком случае вы ничего не теряете, — сказал Михайловский, — а выиграть кое-что все же можете». В конце концов мы остановились на том, что, категорически отказываясь вести в России какие-либо переговоры с Николадзе по данному делу, я, не сообщая ему, пошлю за границу лицо, которое передаст Тихомирову; и Ошаниной как о миссии Николадзе, так и о моем отношении к ней, предоставляя им, если он явится, поступить по своему разумению, при чем мы, в России, не будем считать себя связанными каким бы то ни было исходом переговоров, которые они будут вести, и если обстоятельства будут благоприятны, то останемся вольны; и в области террористических действий. Михайловский же обещая сказать Николадзе, что никого из Комитета он не нашел и что члены его находятся за границей. Когда Дегаев вернулся из объезда, я передала ему и вызванному из Киева Спандони о моем свидании с Михайловским. Они вполне одобрили как мое отношение к делу, так и предложенную мной посылку в Париж к Тихомирову своего человека. Подходящей для этого была Салова. Я вызвала ее из Одессы, рассказала все, что было нужно, и поручила взять заграничный паспорт, чтобы отправиться к Тихомирову для передачи всего вышеуказанного, что она и исполнила без отлагательства. В числе поручений было указание, в случае требования от правительства гарантий в искренности его предложения выставлять условием освобождение не Исаева, а Нечаева. Об этом я говорила и Михайловскому." См.также статью В.Н.Фигнер: "Из политической жизни 80-х годов" Н.К.Михайловский: "Мы решили так: партия, которая, повторяю, и без того была бессильна, обещает воздержаться от действия во время коронации, но мы с своей стороны боялись в виду этого бессилия, предъявить какие-нибудь очень большие требования, тем больше, что не были уверены, что нас не надуют. Поэтому, не определяя ближайшим образом тех реформ, которые должно произвести правительство после коронации, мы потребовали в виде задатка и в удостоверение добрых намерений правительства исполнения к 19 февраля двух пунктов: освобождения Чернышевского и расследования бесчинств, произведенных не задолго перед тем на Каре. Это были более, чем скромные требования, но ведь все дело наше было, собственно говоря, безнадежно, много запрашивать не приходилось, при том же это был задаток... Справедливость требует сказать, что оба требования были исполнены, но не 19 февраля, а гораздо позже: Чернышевский был возвращен сначала в Астрахань, а потом на родину в Саратов, а для расследования Карийского дела был командирован флигель-адъютант, помнится, Норд. На счет же либеральных реформ мы были обмануты. Кто — не знаю, так как весьма возможно, что N. передал Воронцову и Шувалову наши два пункта, как окончательные, исчерпывающие все наши желания. По крайней меpе Шувалов говорил впоследствии Т.(Томашевскому): «что это, какие скромные требования поставили N. и Михайловский?» Утешением может разве послужить то, что все равно никаких реформ, кроме попятных, Россия при Александре III не получила бы..." Л.А.Тихомиров: "Кажется, в ноябре 1882 года я получил от Марины Никаноровны (то есть Оловениковой) известие, что в Париж едет для свидания со мной Николай Яковлевич Николадзе, имеющий важные предложения исполнительному комитету со стороны влиятельных правительственных лиц. Так ей писала из России Вера Фигнер, к которой по этому предмету приезжал Николай Константинович Михайловский. Дело состояло в следующем. После цареубийства 1 марта, как известно, образовалась так называемая Священная дружина, поставившая своей задачей борьбу с террористами для охраны безопасности Императора. " С.Ю.Витте: "В то время, когда я жил в Киеве, произошли некоторые выдающиеся политические события и самым главным из них было 1 марта 81 года. В этот день вечером я был с моею женою в театре и помню, что одна знакомая, г-жа Меринг, которая находилась в соседней с нами ложе, сказала: получена телеграмма, что Император убит. — Я сейчас же покинул театр, написал моему дяде Фадееву, который жил в это время в Петербурге, письмо, в котором чувство преобладало над разумом. Мысль этого письма заключалась в следующем: у меня в Киеве, в паровозной и вагонной мастерской имеется громадный паровой молот, и если положить на наковальню громадный кусок железа и ударить по нем этим молотом, то от этого удара железо обратится в лист... А вот с этими анархистами такой молот, как вся сила государства — справиться не может, хотя сила государства может быть сильнее, могущественнее, чем молот. Почему это происходит? А происходит это потому, что, если, например, под этот самый молот мы подложим микроскопическую песчинку железа, то можем бить этим молотом сколько угодно, а песчинке никакого вреда не нанесем. Так в данном случае и тут — вся государственная сила не может справиться с этими анархистами. Через несколько дней после того, как я послал это письмо, я получил от моего дяди Фадеева ответ, в котором он мне сообщал, что мое письмо (которое я тогда ему написал) в настоящее время находится на столе у Императора Александра III и “ты, я думаю, будешь вызван” — писал мне дядя. И действительно, через некоторое время я получил телеграмму от нового министра двора Воронцова-Дашкова (а тогда он занимал временно пост начальника охраны Его Величества в Гатчине, потому что по вступлении своем на престол, первое время Император Александр III поселился в Гатчине), — что он просит меня приехать в Петербург. Я приехал в Петербург, был у Воронцова-Дашкова (как видно из моих предыдущих рассказов, Воронцов знал меня, когда я еще был мальчиком). Он меня спросил: “А что вы от того, что написали, не отступаете?” Я отвечал: “Нет,—это мое убеждение”. — Тогда он представил меня флигель-адъютанту (который оказался гр. Шуваловым) и сказал мне, чтобы я отправился с Шуваловым в его дом. Как только я вошел в кабинет, Шувалов вынул евангелие и предложил мне принести присягу в верности сообществу, которое было уже организовано по этому моему письму и которое было известно под именем “святой дружины”. — Вся организация общества была секретная; так что мне не сообщили, как это общество было организовано, а только сказали, что я буду главный для Киевского района и что надо образовывать пятерки, и одна пятерка не должна знать следующих пятерок; так, например, я должен образовать пятерку, и каждый член этой пятерки должен в свою очередь образовывать новую пятерку и т. д. Таким образом, это было секретное сообщество в роде тех сообществ, которые существовали в средние века в Венеции и которые должны были бороться с врагами и оружием, и даже ядом. Отнестись критически ко всему этому — я не мог и дал присягу. — Меня снабдили некоторыми шифрами, некоторыми правилами и некоторыми знаками, по которым можно узнавать, в случае надобности, членов сообщества." С.Д.Шереметев, флигель-адъютант Александра III: "... Незадолго до 1 марта 1881 г. ко мне обращался П. П. Голенищев-Кутузов с предложением вступить в таинственную охрану, требовавшую особой присяги и безусловного повиновения неизвестному и невидимому вождю. Нелепость эта, перешла в новое царствование и даже оживилась легкомыслием тогдашней золотой молодежи и ее авторитетов. Многих заманила эта деятельность, имевшая спортивный характер.… Даже люди очень хорошие и вполне надежные увлеклись этой затеей: появились таинственные изумрудные перстни, обозначавшие особое положение в этой дружине. Весьма скоро появились не видимые вдохновенным организаторам и неизбежные злоупотребления, стали вербовать людей, давая им понять, что таково было желание государя… Решительным противником этой затей явился Победоносцев…" Из письма неизвестного на имя В. Иохельсона: "Общество утверждено Александром III с целью подготовить часть русского общества к реформам, которые имелись совершиться года через три. На знамени этого общества было начертано: 1) свобода совести и слова; 2) свобода печати; 3) созыв Земского собора; 4) всевозможные экономические реформы и т. д.; 5) борьба с крамолой." К.П.Победоносцев - Александру III: "Время страшное, и враг не дремлет, а теперь, озираясь вокруг, я убеждаюсь все больше и больше, что, как бы ни была велика опасность вашему величеству от злодеев-заговорщиков, еще серьезнее опасность от дружины." Г.П.Судейкин:
"Это такое учреждение, с которым надо бороться не меньше, чем с
террористами, — Больше даже. И с ними бороться труднее. Революционеры — это
люди, люди идеи, а это скопище... Банда! Но эта банда под покровительством.
Мне мешают, невозможно. Делают доносы, требуют арестов, когда мне это не
нужно. Средств расходится масса. Жандармское управление тратит много, но мы
тратим на дело, и наши расходы ничто в сравнении с их расходами. Там
миллионы выбрасываются, и все напрасно — нажива каким-то..." Воронцов-Дашков и его единомышленники предлагали вопрос: ценой каких уступок правительства исполнительный комитет может обещать не производить террористических действий? Если комитет ни при каких уступках не соглашался дать такого обещания, то очевидно, переговариваться не о чем, незачем Николадзе ездить за границу, незачем беспокоить меня и Марину Никаноровну. Такой ответ Вера Фигнер могла послать сразу через Михайловского. Но у нее теперь явилась просто некоторая аберрация памяти, в действительности же такого нелепого заявления она нам не посылала. Имя Николадзе очень меня заинтриговало. Еще раньше, до моего приезда за границу, какие-то политические аферисты, может быть с примесью шпионства, связанные, кажется, с Добровольной охраной, тогда возникшей, приезжали к Лаврову с аналогичными предложениями, и на разговорах с ними присутствовала и Марина Никаноровна." В.Дебагорий-Мокриевич: "Летом 1882 года, когда я уже совсем собрался уезжать из Парижа в Марсель, откуда с ожидавшим меня там Н. Судзиловским мы должны были отправляться дальше в Константинополь, я вдруг получил телеграмму от Михаила Петровича Драгоманова: он звал меня в Женеву «по очень важному делу». В телеграмме не было сказано в чем именно состояло дело; но так как Драгоманову известно было мое плачевное материальное положение и то обстоятельство, что я приготовился уезжать из Франции, и следовательно совсем не имел ни свободного времени, ни лишних денег, и раз, несмотря на все это, он все же звал, то для меня это служило доказательством того, что на самом дл было какое то очень важное дело, а потому, не мешкая, с ближайшим же поездом я отправился в Женеву. В Женеве на квартире Драгоманова я был представлен какому-то господину, с своей стороны рекомендовавшемуся мне под польской фамилией, которую с точностью не могу теперь припомнить. Так как, по его словам, у него в Петербурге имелось где-то гидротерапевтическое заведение, то я буду называть его просто «Доктором», хотя был ли он на самом дел доктор или нет, я этого утверждать не могу. То был человек на вид лет около сорока, полный, белобрысый, в золотых очках. С первых же слов он заявил, что состоит членом организации «Добровольной Охраны», во главе которой стоит Шувалов (при этом, помню, он подчеркнул имя Петра Шувалова в отличие от какого то другого Шувалова) и что приехал он из Петербурга за границу с тою целью, чтобы отыскать пути к «Исполнительному Комитету» для вступления с ним в соглашение. На вопрос,— что за организация «Добровольная Охрана» и каковы ее цели,— Доктор рассказал, что в правительственных, придворных кругах существует два течения—враждебные, борющиеся между собою,—реакционное и либеральное, и что либеральное течение, поставившее своей целью проведение конституционной реформы в России, именно и создало организацию «Добровольной Охраны»; а самое название «Охраны» организация присвоила потому, что ближайшей задачей своей ставит охрану Царя от убийства, которым угрожают ему революционеры. При этом Доктор напирал на то обстоятельство, что не должно смешивать «Добровольной Охраны» с обыкновенной полицейской охраной, окружающей Царя, так как если полиция свои усилия направляет на то, чтобы переловить так называемых злоумышленников, то «охранцы» никоим образом не ставят ceбе подобной задачи. «В опасные моменты говорил Доктор—охранцы просто напросто окружают Царя, не подпускают к нему никого постороннего и защищают его так сказать собою, своими собственными силами. И если заметят злоумышленника, то не будут предавать его полицейским властям, а возьмут за руку и отведут в сторону». Так как члены «Исполнительного Комитета» внутри Poccии держались конспиративно и не было никакой возможности вступить с ними в прямые сношения, то поэтому «охранцы» наметили трех лиц за границей, как посредников для предполагаемых переговоров, и с этими тремя лицами Доктор и должен был видеться и начать переговоры. Эти три лица были: Михаил Петрович Драгоманов, Петр Лаврович Лавров и я. Почему выбор пал на Драгоманова и Лаврова само собою понятно: то были самые видные представители нашей заграничной прессы, и следовательно «охранцы» имели основание считать их влиятельными среди революционеров; но почему намечен был я — нахожу нужным сделать некоторые разъяснения. В то время почти все наши эмигранты, проживавшие в г.г. Женева и Париж, были лица, покинувшие Poccию значительно раньше народовольческого периода; я же бежал за границу уже после цареубийства; это обстоятельство по-видимому давало основание охранцам предполагать, что у меня имелись прямые связи с «Исполнительным Комитетом», а это им и нужно было. Правда, месяца четыре перед тем в Париж приехала Марина Никаноровна (М.Н.Оловенникова-Ошанина), только что эмигрировавшая из России, но свой приезд она до того законспирировала, что о ней знали только самые близкие люди. Тихомирова же в ту минуту, кажется, еще совсем не было за границей, по крайней мере, насколько мне известно, появился он только осенью 1882 года, а то, о чем я рассказываю, происходило летом. Но «охранцы» ошибались относительно меня: прямых сношений с «Исполнительным Комитетом» у меня не было. Поэтому вместо себя я предложил ввести в переговоры Марину Никаноровну, а для этого нужно было мне обратно ехать в Париж. Переговоривши обо всем с Драгомановым, мы так и решили сделать; в тот же день с вечерним поездом Доктор и я отправились в Париж. В Париж наш поезд прибыл ранним утром. Доктор остановился в отеле; я же, чтобы не застать Петра Лавровича еще в кровати, сначала побродил немного по улицам и бульварам, и потом зашел к нему. Сообщивши в общих чертах о деле, я предложил ему пойти вместе к Марине Никаноровне, чтобы условиться, где и в котором часу должна была произойти встреча с Доктором. У Марины Никаноровны опять рассказал сущность дела и затем, договорившись собраться спустя час времени на квартире Петра Лавровича, куда я должен был привести Доктора, я отправился в отель за Доктором. Но вот мы и
собрались уже у Петра Лавровича на его
бессменной квартире в улице St Icques. Петр Лаврович
поместился в кресле за своим длинным рабочим
столом; Марина Никаноровна стояла сзади его;
Доктор с низко остриженной, белобрысой головой
сел на стуле и, поворотившись лицом к Петру
Лавровичу и блестя золотыми очками, принялся
излагать все по порядку. Он начал с заявления о
том, что он член организации, называющейся
«Добровольная Охрана», разъяснил какого рода
была эта организация, каковы были ее цели, состав
(не помню, чтобы упоминал и в этот раз кого либо
еще кроме Шувалова) и пр. Одним словом повторил
то, что я уже передал выше. Но теперь из его слов
для меня яснее очертился характер борьбы,
ведшейся партиями при дворе царя. Обе партии,
преследуя различные цели, одна—реакционные,
другая—либеральные, для достижения этих своих
целей шли одним и тем же путем, держались одного и
того же средства, именно стать к царю ближе своих
противников. Так что все дело сводилось к тому,
которой из двух партий удастся заручиться
большим доверием у царя Александра III. «Под
страхом угрозы «Исполнительного Комитета»,
говорил далее Доктор—Царь легко может
склониться в сторону реакционеров. Чтобы
уменьшить их шансы на успех, «Охранцы» решили
войти в пepeговоры с «Исполнительным Комитетом»,
убедить «Исполнительный Комитет» так сказать
кассировать свой смертный приговор над царем
Александром III.» «Охранцы» надеялись, что когда
Александр III не будет ощущать занесенной над
собою руки революционеров, то им возможно будет
удержать свое влияние при Дворе и провести
известные политические реформы. При этом Доктор
высказал уверенность, что конституцию желают все
в России и вероятно точно также и социалисты. Но
Петр Лаврович на это стал возражать. «Без всякого
сомнения социалисты ставят в свою программу
завоевание свободы, говорил он, но свобода, к
которой стремятся социалисты-революционеры,
ничего общего не имеет с конституцией, которая
нужна буржуазии, так как истинная свобода не
может быть достигнута до тех пор, пока не будет
уничтожена экономическая эксплуатация». Потом
Петр Лаврович стал укорять русских либералов за
то, что они мало деятельны, не энергичны, не
предпринимают решительных мер для осуществления
своей программы. Но разговаривая с нами от лица «Добровольной Охраны», Доктор не мог, конечно, не понимать того обстоятельства, что для нас, непосвященных в придворные тайны, эта представляемая им «охрана» могла казаться просто таки мифом, вымыслом; правда, чтобы сколько-нибудь легализировать так сказать ее в наших глазах, он упоминал о том, что в ней принимает участие Шувалов, но сущность дела от упоминания одного имени мало изменялась; не знаю, заметил ли Доктор у кого либо из присутствовавших сомнение, или же все это раньше было им обдумано, но вот как он пошел на встречу этому щекотливому положению вещей. «Мое положение, господа, выгоднее вашего, заметил он; я знаю, кто вы все. Но я для вас неизвестная величина и следовательно ко всему тому, что я здесь говорю и предлагаю, вы имеете основание относиться с недоверием. Чтобы вы могли увериться в том, что наша организация представляет действительную силу, я предлагаю следующее доказательство: кого хотите из эмигрантов «Добровольная Охрана» возьмется легализировать и даст возможность воротиться в Россию». Исключению подлежали только двое: П. Кропоткин, легализация которого невозможна была, насколько припоминаю, по словам Доктора, по той причине, что о нем в самых высших сферах составилось мнение, как о весьма опасном человеке, и еще кто-то, но я забыл кто именно." П.Л.Лавров: "Немногие члены Исполнительного Комитета, находящиеся за границей, и с которыми я успел снестись, передали мне следующее: Есть пункты, относительно которых они могут говорить за всех своих товарищей, и другие, по которым им необходимо снестись с Россией. Они доверяют мне начать переговоры на тех основаниях, относительно которых они безусловно уверены в согласии своих товарищей. Именно: 1. Они требуют прежде всего какого либо ручательства, что переговоры идут с людьми действительно серьезными, а не выдающими себя за имеющих право вести подобные переговоры. 2. За основание переговоров должно быть принято письмо Исполнительного Комитета к Александру III от 10 марта 1881 года и в пределах условий этого письма они могут ручаться за согласие их товарищей еще и в настоящее время. 3. Если раз лица, с которыми начаты переговоры, могут считаться компетентными во всем, касающемся их, то надо, чтобы некоторые предварительные действия со стороны правительства ручались за искренность его в этом случае. 4. Они могут поручиться, что: а) если по предыдущим трем пунктам произойдет удовлетворительное соглашение то, до коронационного манифеста Александр III будет огражден от всех попыток организованных или организуемых Комитетом. Ь) если Исполнительный Комитет увидит из ряда действий правительства, что оно серьезно приступило к исполнению условий соглашения, то, насколько эта уверенность будет длиться, Исполнительный Комитет не предпримет ничего против Александра III. И если русским социалистам будет обеспечено право мирно распространять свои идеи, то он решительно откажется от всякой террористической деятельности. В виду развития со времени 10 марта взглядов, которые прежде не имелись в виду, лица, с которыми я (неразборчиво) сочли нужным сказать в пояснение сказанного в письмах к Александру III от 10 марта о выборах в Народное Собрание, что их товарищи понимают это собрание, как созыв представителей всех классов общества с преобладанием настоящего рабочего народного о элемента, с необходимым участием представителей интеллигентных групп (университетов, прессы и т. д.), для устройства нового государственного порядка и для экономических преобразований, которые обеспечили бы благосостояние рабочего класса. Прелиминарные условия. I. Земская Лига ( в реальности - Священная Дружина) обязуется прежде всего (доказать) выяснить свою силу и (полную благонадежность своих намерений) свои цели; для этого: a) Земская Лига выхлопочет амнистию Чернышевского, или b) облегчение участи политических каторжных (в Сибири), c) Сверх того, Земская Лига оставляет в залог крупную сумму, которая должна быть возвращена Лиге, по исполнению ею обязательства, в случае же неисполнения — может быть конфискована. d) Сверх того, Земская Лига дает возможность обстоятельного ознакомления со своими средствами и целями (наиболее желательно посредством принятия в состав своих членов) какому- нибудь лицу, которое бы пользовалось доверием Земской Лиги и Исполнительного Комитета. Лицо это выбирается по соглашению обеих сторон. Если это лицо находится в ссылке, то должно быть предварительно амнистировано. Исполнительный Комитет не требует от этого лица сообщения каких-либо секретов Земской Лиги и довольствуется общим его удостоверением в том, что силы и цели Земской Лиги позволяют Исполнительному Комитету вступать с ней в соглашение. II. Немедленно по получении означенного ручательства, Исполнительный Комитет обязуется опубликовать прокламацию, к сему прилагаемую, и пунктуально соблюсти данные в ней обещания. III. Земская Лига должна сообщить теперь же, в какие приблизительно сроки она считает возможным (при пассивном содействии Исполнительного Комитета) подготовить: a) более или менее полную амнистию, b) доставить русской прессе и русскому обществу возможность (свободно) подготовиться к Земскому Собору, путем (более или менее) достаточно свободного обсуждения русских общественных вопросов c) подготовить, наконец, созыв самого Земского Собора, который (как кондиция sine que non) должен быть непременно всенародным, должен быть избран при вполне свободной агитации и должен иметь права Учредительного Собрания. IV. В случае, если бы Земская Лига в означенные ею самой приблизительные сроки, оказалась бессильной исполнить принятые на себя обязательства, Исполнительный Комитет тем самым освобождается от всяких обязательств по отношению к самой Лиге. Л.А.Тихомиров: "Но это была явная пустопорожность, так что Марина Никаноровна даже не рассказывала мне о ней серьезно. В настоящем же случае дело получало иной вид. Я до тех пор не знал лично Николадзе. Но он пользовался крупной репутацией в русском радикальном мире. Жизнь его также была мне известна. Грузин по племени, он обладал пылким южным темпераментом, но вместе с тем был очень умен, с университетским образованием и прошел такую житейскую школу, которая могла научить побольше, чем университет. Имея очень яркие радикальные убеждения, он подвергался и политическим преследованиям, был эмигрантом, издавал за границей газету, завел обширные знакомства с французскими радикалами. ...Трудно было
сомневаться в том, что Николадзе имеет какие-либо
серьезные основания верить в пользу переговоров,
и я отправился в Париж немедленно по получении
известия о его приезде туда. Это было около
половины декабря 1882 года. Я отправился к
нему незамедлительно. Он жил в какой-то весьма
приличной гостинице. Никого другого я у него не
видал, хотя в той же гостинице жил какой-то
русский, с которым он был в сношениях. Само собою подразумевалось, что Воронцов-Дашков не мог вступить в переговоры без ведома и согласия Императора. Но Николадзе ручался мне за нечто большее. Он был совершенно уверен, что Император по крайней мере один раз самолично, хотя и невидимо, присутствовал при переговорах, слушая их из другой комнаты, скрытый за портьерой. Николадзе подмечал, что в более интересных местах разговора портьера шевелилась, и утверждал, что, по его сведениям, там был именно Император. Откуда шли сведения, он не говорил. Он вообще, казалось мне, умел держать язык за зубами... Николадзе имел с Воронцовым несколько свиданий. На них выяснилось, что высшие сферы считают исполнительный комитет таинственной грозной силой, справиться с которой они потеряли надежду. Между тем, не говоря уже о правлении вообще, необходимо было совершить коронацию нового Царя. Письмо исполнительного комитета к Императору Александру III было свидетельством, что комитет соглашался прекратить террор на известных условиях, но они были неприемлемы, потому что требовали, в сущности, отречения от самодержавия. Воронцов ставил вопрос: нельзя ли получить от комитета обязательства прекратить террор, хотя бы до коронации, на каких-либо других, более исполнимых условиях? Николадзе выражал свое мнение, что это действительно возможно. Весь вопрос в условиях, в тех уступках, какие сочтет возможным сделать власть. По поводу террора Николадзе заметил, что политические убийства иногда составляют только акт самозащиты от полицейских агентов. Воронцов отвечал, что шпионы не идут в счет, пусть берегутся сами. Требуется только прекращение террора в отношении Царской фамилии и правительственных лиц. Но что же можно предложить комитету за эту уступку? Об этом Николадзе и должен был переговорить с народовольческим центром. В разговоре с Воронцовым правительственные уступки могли быть намечены только примерно. Воронцов находил возможным дать общую политическую амнистию, свободу печати, свободу организации обществ, свободу мирной пропаганды, расширение земского и городского самоуправления. Обо всем этом требовалось, так сказать, поторговаться с комитетом. Сверх того, являлся другой вопрос. Переговоры вело не само правительство, а некоторая таинственная группа влиятельных лиц. Не само правительство давало обязательства, а эта группа обязывалась выхлопотать в коронационном манифесте объявление уступок, которые будут условлены при переговорах. Но где же гарантия не только добросовестности этой группы, но даже силы ее в правительстве? Нужны были, стало быть, какие-то немедленные уступки. Входить обо всем этом в подробные условия Воронцов с Николадзе не могли до переговоров с исполнительным комитетом. Условия набрасывались только примерно. Окончательный проект договора мог быть составлен только при переговорах с исполнительным комитетом, да и этот проект должен был быть подвергнут на решение обеих сторон, причем снова возможно было представить себе какие-либо его видоизменения. И вот почему лица, пишущие об этом предполагавшемся договоре, далеко не одинаково излагают его пункты, а каждый помнит только то, что ему хотелось. Наиболее точное изложение мы находим теперь в меморандуме, составленном, по-видимому, Бороздиным со слов Николадзе, но со множеством произвольных прибавок. В этих переговорах мы с Николадзе остановились лишь в общих чертах на следующих пунктах: 1) общая политическая амнистия; 2) свобода печати, мирной социалистической пропаганды, свобода обществ; 3) расширение земского и городского самоуправления. Этой ценой исполнительный комитет должен дать обязательство не производить террористических покушений до и во время коронации. Мы оба прекрасно понимали, что выторговываемые нами свободы при законодательном определении могут быть и расширяемы, и суживаемы, а потому и не пытались определить их с точностью. Что касается, так сказать, «залога» со стороны «влиятельных лиц», мы остановились: 1) на немедленном освобождении какого-нибудь важного политического преступника; 2) на внесении «влиятельными лицами» какой-либо крупной суммы, например миллиона рублей, какому-либо благонадежному третьему лицу в Париже с тем, чтобы эти деньги возвращались «влиятельным лицам» по исполнении ими обещаний или передавались исполнительному комитету в случае неисполнения обещаний. Мы с Николадзе несколько раз переговаривались об этих условиях, переделывали их, дополняли. Он записывал наши разговоры, но кто сочинял упомянутый меморандум — не знаю. Я, конечно, говорил ему, что мне необходимо перетолковать с товарищами, но в действительности мне не с кем было и толковать, кроме Марины Никаноровны. Мнения наши были совершенно одинаковы. Мы твердо решили приложить все усилия, чтобы уговорить русские толпы народовольцев и тамошний жалкий «центр» Веры Фигнер принять предлагаемые условия. Нам прямо валился с неба подарок. От чего мы должны отказаться? От террора, на который все равно не было сил. А взамен этой фиктивной уступки мы получали ряд реальных ценностей, и каких! Мы с Мариной Никаноровной не были террористами и даже не без удовольствия думали, что партия хоть временно откажется от этой системы убийств. Но со всех точек зрения амнистия, возвращение к жизни десятков и сотен испытанных бойцов, была такой ценностью, из-за которой даже террористы могли бы временно пожертвовать террором. Для меня лично мысль послужить орудием освобождения товарищей была невыразимо отрадна. Ну и прочие уступки — самоуправление, свободы, — в каком бы урезанном виде ни явились они фактически, все же были полезны для развития страны. В конце концов мы
столковались с Николадзе на вышепомеченных
условиях. Относительно суммы залога он мог
сделать изменения, если нужно. Относительно
человека, которого требовалось освободить
немедленно, я предоставил ему выбор по
усмотрению, и он хотел требовать Чернышевского. Л.А.Тихомиров: "Я обязался добиваться от партии ратификации условий, а он — добиваться ратификации от Воронцова с К°. Он извещал Воронцова о ходе переговоров с «представителем исполнительного комитета», но делал ли это лично или через Бороздина — не знаю. Оба мы были чрезвычайно довольны и вместе мечтали о будущем, которому оказали такую услугу своими переговорами. Николадзе в душе верил, что множество революционеров при новых условиях перейдут на почву легальной деятельности, да так, вероятно, и было бы. Я же в душе надеялся, что после этой последней работы буду в состоянии совсем отойти от политики и заняться серьезно проверкой своего миросозерцания. Мы с Николадзе с каждым днем сдружались, оба веселые и довольные. К.П.Победоносцев - Александру III, 23 ноября:"...Нельзя дальше терпеть государственного обмана, ....во главе дружины стоят безумцы, которым дана власть повелевать, производить аресты, требовать насильственных мер. Так продолжаться не может. Официальные государственные деятели, в недоумении останавливаются и спрашивают себя, где же, наконец, власть? Я знаю, что вследствие этих выходок отношения между правительством и дружины и законным, вашим правительством до того обострились, что вскоре законные представители власти признают свое положение в государстве невозможным." П.А.Валуев,
из дневника, декабрь 1882 года: "7 декабря. Вчера был здешний
губернатор Волков. По его словам, „Св. дружина" распущена или распускается.
Он сам отпущен, и его "пятерка" упразднена. «...» "Свиты его
величества генерал-майор Брок прочел мне письмо г. министра внутренних дел
на имя Воронцова-Дашкова, в котором граф Толстой, по приказанию государя
императора, передает монаршее благоволение всем тем лицам, которые вошли в
состав общества, имевшего целью охрану особы его величества и борьбу с
крамолою. Александр III, 26 ноября 1882 г.: "Все дела «Священной дружины» передать Департаменту полиции." И.И.Воронцов- Дашков - Н.Я.Николадзе: "...Наша договоренность прекращается и революционеры вольны считать себя свободными от всякого уговора и поступать по своему усмотрению." Л.А.Тихомиров: "Однажды прихожу я к Николадзе и застаю его мрачным и встревоженным. Он сообщил, что произошло нечто непонятное и, очевидно, очень скверное. Какой-то единомышленник извещал его из России: «Прекрати переговоры и немедленно возвращайся, иначе угрожают большие неприятности». Оба мы ломали голову, что может означать такой переворот, но мне только месяца через два пришлось узнать печальную разгадку тайны. Что касается Николадзе, он поспешил уложить свои чемоданы, и мы только на прощание условились, что если окажется возможным продолжать переговоры, то известит меня, и тогда мы начнем хлопотать о согласии своих российских товарищей, а он снова приедет для, так сказать, окончательного обмена ратификаций. Но ничему подобному не суждено было случиться." |
Оглавление |
Персоналии | Документы
| Петербург"НВ"
"Народная Воля" в искусстве | Библиография