Толстой М.В. Рассказы из истории Русской Церкви

Семинарская и святоотеческая библиотеки

   Почти в то же время на одном из бесплодных островов Белого моря возникла обитель иноческая, которой суждено было занять одно из самых видных мест между монастырями Русской земли.
   В Белозерской Лавре преподобного Кирилла подвизался инок Савватий. Безответное послушание игумену, кроткая любовь к братии и строгая жизнь приобрели ему уважение всех. Это тяготило старца, и он решил скрыться в безмолвном месте. Услышав, что в Новгородской стороне на озере Нево (Ладожском) есть остров Валаам и на нем — монастырь, отделяемый от мира водой, любитель смирения и безмолвия собрался на этот тихий остров; Белозерские иноки не без скорби расстались с подвижником Божиим. На Валааме Савватий был также иноком послушливым и безответно выполнял поручения, не спрашивая и себя, для чего требуют того или другого. Дошло до слуха Савватия, что еще дальше на севере есть Соловецкий остров [35], никем необитаемый, весьма тяжелый для пребывания на нем, редко доступный даже для рыбаков. Загорелась душа пустыннолюбивого старца желанием пожить там в любезном безмолвии. Когда объявил он о своем желании игумену и братии, они никак не хотели расстаться с Савватием. Чудная ревность к суровым подвигам! Убеленный сединами старец ночью бежал с Валаама. Когда достиг он берега Белого моря и стал расспрашивать прибрежных жителей о Соловецком острове, они рассказали ему, что остров велик, с озерами, лесами, горами, но необитаем оттого, что очень неудобно сообщение с ним. Этот рассказ еще более воспламенил в старце желание поселиться там. “Чем же ты будешь питаться и одеваться там, старец, когда ты так беден и дряхл?” — спросили люди, с которыми беседовал Савватий. Подвижник отвечал: “У меня такой Владыка, Который и дряхлости дает силы свежей юности, и голодных питает до сытости.” Старец решился остаться на время в часовне, стоявшей вблизи устья реки Выга [36]. Здесь увидался он с отшельником Германом и от него узнал еще более, как благоприятен для безмолвия остров. Герман изъявил готовность не только проводить его до острова, но и поселиться с ним там. На малой ладье отправились они по беспокойному морю и, хранимые Господом, на третий день счастливо достигли берега. Близ горы Секирная, на расстоянии 12 верст от нынешней обители, поставили они крест [37] и себе кущи. Это были первые отшельники на дальних Соловках. Подвиги их с 1429 года освятили негостеприимный остров сурового севера. Это отшельничество далеко тяжелее отшельничества восточного. На здешней почве нельзя было иметь никакой растительной пищи, а страшный холод зимы и сырость осени сжимали самую жизнь в организме телесном. Подвижники Божии терпеливо выносили все перемены климата в своих хижинах, согреваясь любовью к Господу; они молились и пели псалмы, ожидая вечности блаженной.
   Когда прибрежные жители Кеми услышали, что на Соловецком острове поселились монахи, они позавидовали и послали туда одну семью, с тем чтобы она, ознакомясь ближе со средствами острова, открыла удобства и другим для поселения. Раз Савватий пел с другом своим воскресную всенощную и вышел покадить крест, поставленный пред кельей. Неожиданно слышит он крик и вопль и в смущении спешит в келью сказать о том Герману. Оградясь крестным знамением, Герман идет на голос крика и видит только рыдающую женщину. “О чем ты так плачешь?” — спросил он. “Я шла к мужу, — отвечала она, — и вдруг встретились мне двое юношей светлых, с гневом стали жестоко бить меня и говорили: бегите отселе, не для вас это место, сонмы иноков будут здесь славить Бога, — бегите, чтобы скорая смерть не постигла вас. И мгновенно исчезли они.” Герман рассказал старцу, что узнал, и оба прославили Господа за Его дивную волю.
   На шестом году соловецкой отшельнической жизни авва Герман для нужд келейных отправился на берег к реке Онеге. После того в том же году старцу Савватию было извещение о скором разрешении его от уз телесных. Он поспешил на твердую землю, чтобы приобщиться Святых Тайн, и в два дня на утлой ладье достиг берега. Там встретил он игумена Нафанаила, жившего при часовне на реке Выга; рассказав о себе, где он жил, Савватий просил преподать ему разрешение и приобщить Святых Тайн. Нафанаил спешил напутствовать больного и просил святого старца идти в часовню и там ждать его до утра. “Не весте, что утре будет,” — сказал старец и просил не отлагать исполнения просьбы его до утра. Игумен исполнил желание святого старца и просил подождать его в часовне, чтобы насладиться духовной беседой. “Как Господу угодно, так и будет,” — отвечал старец и пошел к часовне. В это время прибыл на берег новгородский купец Иоанн. Помолясь в часовне, зашел он в келию и здесь увидел благолепного старца. Усладясь беседой его, купец предложил ему богатое подаяние. “Мне это не нужно, — сказал старец, — раздай бедным,” и объяснил, как много значит для души подаяние милостыни. Купец опечалился тем, что святой старец не принял у него ничего для себя, и Савватий с лаской любви сказал ему: “Останься, друг, до завтра здесь, не будешь жалеть о том, и путь твой будет покоен.” Купец отвечал, что ныне же должен отправиться в море. Но едва вышел из келии, как в море поднялась буря. Пришлось и против желания остаться на берегу. Наутро добрый купец пришел принять благословение у старца; с молитвой толкнул дверь, ответа не было, взошел в келию и увидел старца, сидящего в куколи и мантии, с кадильницей в руке, но не слышал ответа на приветствие: старец скончался с молитвой на устах. Это было 27 сентября 1435 года. Пришедший игумен Нафанаил вместе с Иоанном похоронили почившего подвижника.
   По кончине преподобного Савватия остров, освященный его молитвами и подвигами, не надолго остался необитаемым. В поморский край пришел инок по имени Зосима [38], искавший удобного места для безмолвия. При устье реки Сума встретил он блаженного авву Германа и узнал от него о подвигах преподобного Савватия. Зосима обрадовался и вместе с Германом пустился в ладье через Белое море на Соловецкий остров. Прибыв безбедно на желаемое место, пустынники ходили по острову с мыслью, где бы Бог благословил устроить обитель, и остановились недалеко от морского берега, на берегу озера с приятной водой. Они поставили себе кущи и провели ночь в молитве. Это было в 1436 году. Наутро преподобный Зосима вышел из хижины и увидел над местом их необыкновенный свет и парящую на воздухе церковь. Незнакомый еще с видениями, он ужаснулся и в страхе поспешил в кущу. Старец Герман, увидев изменившееся лицо его, понял, что он видел что-нибудь особенное и спросил: “Что случилось с тобой, брат мой? Ты видел что-то необыкновенное.” Зосима передал ему, что видел. Старец рассказал ему, в свою очередь, как еще при Савватии прогнаны были с того места мирские люди, и как оно свыше назначено было для пребывания иноков. Обрадованный уверением небесным о назначении места, Зосима утвердился в намерении основать здесь обитель. Помолясь Господу, отшельники начали рубить деревья для сооружения кельи; днем они занимались работой, а ночь проводили в молитве. В исходе лета Герман отправился на Сумский берег, чтобы запастись хлебом, и надеялся возвратиться осенью. Но ветер, а потом и снег не позволили ему пуститься в море, и он провел зиму на берегу. Зосима остался один, но возложил упование на Господа. Он удвоил молитвенные бдения свои [39]. Духи злобы стали тревожить отшельника разными призраками, домогаясь прогнать его с места, но Зосима подвизался твердо. “Если дана вам, — говорил он, — власть надо мною, делайте что хотите; если же нет, напрасно трудитесь.” Призраки исчезли. Но стала грозить голодная смерть: скудный запас хлеба исчезал. Зосима обратился с молитвой к Господу о помощи. И вот приходят к нему два человека с запасом хлеба, муки и масла и говорят: “Возьми это и положи у себя; если будешь иметь нужду, можешь употреблять в пищу до нашего возвращения.” Зосима не успел спросить, кто они и как зимой попали на остров. Напрасно прождав их немалое время, он понял, что это — помощь от Господа, и возблагодарил Его. Весной Герман привез с собой запас хлеба и рыболова Марка со снастью для рыбной ловли. Духовные друзья прославили вместе Господа за дивную благость Его.
   Когда разнеслась молва о новом подвижнике Соловецком, к преподобному Зосиме стали приходить любители безмолвия, и он принимал их с любовью. На месте дивного видения срублен был небольшой храм Преображения Господня и при нем трапезная. Послали одного монаха в Новгород испросить благословения архипастыря и антиминс для нового храма. Возблагодарив Господа за благодать, одушевившую таким мужеством рабов Его, святитель [40] решил послать игумена Павла с антиминсом для освящения храма и для управления новым братством. Так началась обитель Соловецкая. Для содержания своего братия рубили дрова, копали под огород землю, доставали из озер соль. Последнюю время от времени продавали они сторонним людям, которые стали ездить на остров и взамен соли привозили хлеб. Приобретая трудами рук средства к жизни, иноки по наставлению и примеру Зосимы ревностно славили Бога в храме и довольны были малым. Но жадная зависть подняла войну против пустынников. Боярские люди явились на остров и отнимали у иноков рыбную ловлю. “Это отчина бояр наших,” — говорили они, тогда как дотоле никто не жил на острове. Лопари также жестоко обижали иноков. Эти нападения злости также тревожили Зосиму. Старец Герман успокаивал его. “Нужны терпение и молитва,” — говорил он. Между тем игумен Павел недолго мог вытерпеть трудности жизни на суровом и глухом острове. После него были еще два игумена, но и они возвратились в Новгород.
   Так как настоятели, посылаемые на остров, не могли ужиться там, то братия решилась избрать игумена из своей среды, и стали они просить первоначальника своего, преподобного Зосиму, чтобы он принял на себя игуменство. Но смиренный подвижник не хотел и слышать о том. Пустынники собрались к Герману и сказали: “Мы собрались сюда для подвижника Божия Зосимы, из нас никто не может быть игуменом; игуменом должен быть тот, кому поручили мы души свои.” Затем тайно отправили посла в Новгород, чтобы архипастырь вызвал и посвятил в игумена Зосиму. Святитель согласился и, вызвав Зосиму, убедил его принять сан священства и игуменства. В Новгороде уже слышали о чудном подвижнике соловецком, и многие желали получить от него благословение в домах своих. Преподобному игумену Зосиме дарили для обители церковную утварь и хлеб; другие вызывались помогать обители в возможных нуждах.
   Возвратившись на свой остров, преподобный Зосима ревностно занялся устроением внутреннего быта обители. Постановив непременным правилом для нее общежитие, он внушал братии вести жизнь иноческую так, как заповедали великие отцы общежития: не желать и не искать для себя, а заботиться об общем покое; в храме стоять со страхом Божиим, не сходить с места до конца службы, не разговаривать с другими, в трапезе сохранять молчание и внимать назидательному чтению. Поныне известен устав его о жизни братии. “Игумен, — говорится в нем, — священники, старцы, вся братия едят и пьют в трапезе; кушанье — для всех одинаковое; по келиям, за исключением больных, нет стола; из трапезы не выносят еды и питья. Одежда и обувь выдаются из казны. Если кто может, покупает себе келию; иначе живут в келиях обители. Дохода нет никакого ни священникам, ни братии, ни служащим в монастыре и за монастырем: все нужное для каждого выдается из казны” [41].
   Бог благословил монастырь по молитвам угодника Своего. По двум грамотам [42] новая обитель получала земли по реке Суме и право на владение целым островом Соловецким и другими соседними островами.
   Слух о высокой духовной жизни преподобного Зосимы привлекал на остров ревнителей вечного спасения со всех сторон. Приходили священники, диаконы, причетники, иноки, желая жить с преподобным и пользоваться наставлениями его: старец принимал их с любовью. Даже лопари и чудь, даже норвежцы приходили к преподобному Зосиме и поучались душевному спасению. Мало зная язык русский, они слушали язык сердца чистого, которое без слов говорит сердцам о Боге и вечности [43].
   В 1465 году по совету Кирилловских иноков [44] преподобный Зосима перенес мощи преподобного Савватия, уже прославленные чудесами, с берега реки Выга в свою обитель. Между тем люди мира грешного не переставали оскорблять иногда Соловецких иноков. Блаженный игумен отправился в Новгород. “Часто приходят к нам боярские дети, — говорил он владыке Феофилу, — и много делают оскорблений, не позволяя ловить рыбу и угрожая даже совсем выгнать нас из нашей пустыни; заступись за нас.” Владыка обещал помочь. Старец обратился с просьбой и к новгородским боярам. Боярыня Марфа, вдова посадника, была тогда лицом сильным в Новгороде. К ней более, чем к кому-либо, нужно было обратиться с просьбой, потому что слуги ее, жившие на ее землях, близких к острову, более других, оскорбляли послушников обители. Преподобный явился к ней. Гордая боярыня, возмутившись, сочла за личное оскорбление жалобы иноков и приказала выгнать Зосиму из своего дома. Преподобный спокойно перенес оскорбление и сказал со вздохом ученикам: “Настанут дни, когда обитатели сего дома перестанут ходить в нем; затворятся двери его и дом зарастет травой.” Прочие же бояре почтительно принимали преподобного, у кого бы только он был. Марфа почувствовала затем вину свою и пригласила к себе святого старца. Встретив его с детьми своими, просила она простить ее вину пред ним и обителью. Она вручила ему новую вкладную грамоту на землю и рыбные ловли. За обедом, к которому приглашено было несколько бояр, Зосима сидел молча и по обыкновению мало кушал. Взглянув на сидевших с ним, он увидел, что шестеро бояр сидят без голов; в другой и третий раз смотрел он на них и видел одно и то же. Слезы жалости потекли из глаз его, и он уже более не касался пищи. Ученик его Даниил, когда вышли они из дома боярыни, спросил его: что значит, отче, что во время стола три раза смотрел ты на сидевших и потом с поникшим лицом плакал? Святой старец открыл ученику, что видел он, и не велел говорить о том до времени другим [45].
   Великий светильник глубокого севера Русской земли, начальник общежития в стране нестерпимых морозов, богоносный Зосима прожил 42 года на Соловецком острове и 26 лет настоятельствовал в созданной им обители. Убеленный сединами, чувствуя близость кончины, созвал он братию и сказал: “Дети, я иду в путь отцов, изберите себе наставника.” Они зарыдали о разлуке с ним. “Не плачьте, — сказал преподобный, — поручаю вас милостивому Спасителю и Матери Божией.” Братия со скорбью объявила, что только он, наставник их, может назначить им вместо себя наставника. Преподобный указал на Арсения и, обратясь к последнему, сказал: “Ты строитель и питатель обители сей; смотри, чтобы сохранялось все установленное по храму и трапезе, соблюдался чин, введенный смирением моим. Заповедую ученикам моим соблюдать устав киновии; опьяняющее питие и женские лица не должны быть на этом острове, даже и дающие млеко животные не должны быть здесь. Телесно разлучаюсь я с вами, но духом с вами пребывать буду.” Сказав последнее: “Мир всем,” — он осенил себя крестным знамением и предал душу свою Господу 17 апреля 1478 года [46].
   Вскоре по блаженной кончине преподобного Зосимы множество исцелений и других благодатных знамений доказали святость угодника Божия. Особенно пловцы Белого моря много раз испытывали дивную помощь в страшных опасностях, когда призывали на помощь преподобного Зосиму. “Постоянно обуреваемые бедами и страстями, прибегаем к тебе, преподобный Зосима, и молим быть молитвенником за нас пред Богом. Посещай милостиво, отче наш, за тобой спасаемые, поем: благословен Бог отцев наших” [47].
   Под руководством великого аввы образовались крепкие подвижники благочестия. Таковыми были свещеносец и ученик святой Иоанн, Василий-ученик, Онуфрий-ученик и пустынник, Герасим-ученик и отшельник [48]. Все они пережили дивного наставника. Пережил и его ветхий старец Герман. Более 50 лет прожил авва на острове Соловецком. Он не был человеком книжным, но многолетний духовный опыт научил его различать явления духовные от естественных. Убежденный в том, что жизнь великих подвижников доставляет назидание многим, авва Герман приказывал ученику своему Досифею [49] и другим записывать все, что он видел при жизни преподобного Савватия и как тот жил с ними на острове. Он любил слушать назидательное чтение и собирал книги. Несмотря на глубокую старость, он много раз путешествовал на твердую землю для нужд обители, и самая кончина застигла старца в 1479 году вдали от обители — в Великом Новгороде, куда он был послан игуменом Арсением. Преподобный Герман преставился в обители преподобного Антония Римлянина [50].
   Прославляя подвиги первоначальников Соловецкой обители, святая Церковь воспевает: “Избегая шума многомятежного мира, мудрый Савватий, ты поселился на пустынном острове и в ладье телесной при кротком дыхании всеоживляющего Духа легко переплыл пучину житейскую, в которой мы теперь подвергаемся бурям и напастям: молись о душах наших” [51].
   “Воссияла весна духовная в стране лютого мороза, когда ты, богомудрый Зосима, руководимый доблестным Германом, проник в незнакомые отоки моря, в селение Савватия, и там собрал множество подвижников, неусыпно прославляющих Господа” [52].

20. Основатели монастырей 15-16 веков.
Прежде, нежели приступим к изложению общецерковных и соединенных с ними гражданских событий при преемнике Иоанна III, обратим благоговейный взор на подвиги тружеников Божиих, насадителей иночества, основателей пустынных обителей, которые светили, как яркие светильники, среди лесов, болот и дебрей покрытой мраком земли Русской.
   В стране Белозерской доживал последние годы долгой своей жизни дивный подвижник Мартиниан, ученик преподобного Кирилла Белозерского, основатель общежительной обители на безлюдном острове озера Вожа, а после преподобного Ферапонта — настоятель в монастыре его. Там подал он совет державному слепцу, изгнаннику Василию Темному, искать наследия, отнятого Шемякою [1], и благодарный великий князь, возвратив снова престол, вызвал Мартиниана к себе и поручил ему игуменство в Лавре чудотворца Сергия. Искренне любя великого князя Василия и желая ему добра, преподобный Мартиниан всегда прямо говорил ему правду. Однажды Василий поручил ему уговорить вельможу, удалившегося к Тверскому князю, возвратиться в Москву, и обещал, что тот не только будет прощен, но и получит награду. Боярин послушался преподобного, но вместо почести заключен был в темницу. Услышав о том, Мартиниан немедленно явился к великому князю и сказал ему: “Таков ли праведный суд твой, государь! Ты продал грешную мою душу, лишив свободы того, кому ручался я за свободу душою моею. Да не будет благословение мое на тебе и на твоем княжении!” Великий князь сознал свой грех. Вслух перед боярами своими сказал он, как бы гневаясь: “Судите бояре, что со мною наделал болотный чернец? Пришел ко мне во дворец и снял с меня благословение Божие.” Бояре не понимали, что это значит. Великий князь прибавил: “Виноват я пред Богом, забыл свое слово и поступил несправедливо; пойдем к Святой Троице, к преподобному Сергию и блаженному Мартиниану, чтобы получить прощение.” Вслед за тем освободил он боярина и осыпал его милостями и потом отправился в обитель преподобного Сергия. Здесь со всей братиею вышел к великому князю навстречу обрадованный Мартиниан. Но обитель, близкая к столице, тяготила пустынника. Он припоминал себе слова наставника своего преподобного Кирилла: “Добро иноку хранить молчание и нестяжание и избегать всего, что может возмущать чувства.” С другой стороны, желал он докончить устроение внутреннего порядка в любезной ему Ферапонтовой обители.
   Он простился с братиею Лавры в 1455 году и еще 28 лет управлял обителью преподобного Ферапонта. Здесь он преставился 86 лет от рождения 12 января 1483 года [2]. Любимый ученик великого Кирилла и собеседник подвижника Ферапонта воспитал много духовных чад. В числе их особенно замечателен преподобный Галактион. Он жил в келье своего отца и наставника, и когда старец по дряхлости не мог ходить в церковь, Галактион носил его на плечах своих. Достигнув тайными подвигами высокого совершенства духовного и желая сохранить смирение, Галактион по благословению преподобного Мартиниана иногда налагал на себя юродство и предсказывал будущие события. По кончине наставника своего он прожил еще 20 лет в обители, служа примером строгой жизни и подкрепляя ослабевших. Так сказал он одному брату, который впал в уныние и хотел оставить обитель: “Что это, брат, задумал ты? От волнения не убежишь, хотя бы ты и удалился от нас: нельзя нигде избежать искушений вражьих.” Когда в 1505 году великий князь Василий посылал войско против Казани, прозорливый подвижник говорил: “Еще много раз князь Василий будет хлопотать о Казани, но безуспешно; родится сын Иван, тот овладеет Казанским царством” [3]. Блаженный Галактион предвидел свою кончину и известил о том братию; сотрудник его Савва скорбел о разлуке с ним. “Не скорби, чрез восемь дней увидимся,” — сказал ему Галактион. И точно, спустя 8 дней после блаженного Галактиона умер и Савва. Это было в 1506 году.
   В Тверской области, близ города Кашина, в селе Грибково (ныне Кожино) у боярина Василия Кожи [4] родился сын Матвей. Рано обученный грамоте молодой Кожин женился на девице из рода Яхонтовых, но, скоро овдовев, решил быть слугою Царя Небесного и постригся в Клобукове монастыре [5] с именем Макария. Спустя несколько лет, не довольствуясь подвигами послушания и стремясь душою из городской обители в пустынное уединение, Макарий удалился с семью иноками из Клобукова, чтоб отыскать безмолвное место для подвигов. В 18 верстах от Кашина между двумя озерами, вблизи Волги, нашел он место красивое и тихое, какого искал всей душою. Водрузив крест, поставил он хижину и стал подвизаться в безмолвии. Место трудов его назвал Колязиной пустыней боярин Иван Коляга, которому принадлежали ближние земли. Этот Коляга сначала ненавидел пустынников, но, исцеленный преподобным Макарием от тяжкой болезни, отдал свои земли под новую обитель иноческую. Она была устроена в честь Святой Троицы, и Макария принудили принять на себя настоятельство. В сане игумена Макарий трудился наряду со всею братиею, как и в то время, когда был простым иноком. Для умножавшейся братии купил он у Тверского князя село Сергеевское. Игумен к подвигам инока присоединил заботу и труд наставлять братию и посетителей обители. К Макарию приходили и простые люди, и многие вельможи. Они уважали его, как отца, хотя носил он одежду худую, покрытую заплатами. По такому одеянию и по простоте обращения иные принимали его за человека простого и даже смеялись над ним. Утешением для него было ходить по местам безмолвным и беседовать с природою. Тогда почти единственными жителями пустынного края были дикие звери; но они были кротки с кротким рабом Божиим и иногда принимали от него пищу.
   Духовная жизнь цвела в обители Макария. Вот что говорил сам Макарий посещавшему его преподобному Иосифу Волоколамскому: “Когда пришел я на это место, то со мной пришли из Клобукова монастыря семь старцев. Они были так совершенны в добродетелях и духовной жизни, что все братия приходили к ним принимать наставления; они же учили всех полезному, одних утверждали в добродетелях, а уклонявшихся к бесчинию удерживали запрещением и не дозволяли следовать своей воле.” Благодать Божия проявлялась в подвижнике Божием чудными знамениями еще в земной жизни его. Раз привезли в обитель его расслабленного Захарию, и больной со слезами просил Макария помолиться за него. “Зачем привезли тебя ко мне, брат мой, зачем просишь ты помощи у грешника, который едва кое-что приобрел только для своего спасения?” — говорил смиренный игумен. Расслабленный не переставал просить помощи. “Знаю, — говорил он, — что молитва твоя за меня несчастного не останется тщетною пред Богом.” Макарий сказал ему: “Сын мой! Бог не хочет смерти грешника и ведет его к покаянию. Вот и на тебя пришло посещение Божие. Если покаешься и отстанешь от прежних привычек худых, получишь исцеление; если же нет, хуже будет с тобою.” Захария со слезами исповедал все грехи свои. Блаженный благословил его, и больной стал здоров. Другой случай произошел с бесновавшимся молодым человеком Василием Рясиным. Макарий отслужил молебен о его здравии, осенил его крестом, и выздоровевший больной уже не возвратился в свой дом, а принял в обители иночество. Раз недобрые люди украли рабочих волов обители, но внезапно ослепли. Блуждая по окрестностям, они невольно воротились в обитель и покаялись в грехе своем Макарию; преподобный разрешил их от греха и слепоты, прибавив: “Вперед не грешите.”
   С тех пор, как поселился в пустыни, Макарий не изменял своего иноческого правила до глубокой старости: твердо стоял он на молитве днем и ночью. Раз вступив на жесткий путь, не оставлял его до гроба и часто лил слезы умиления. По смерти нашли на нем тяжелые вериги, о которых дотоле не знали. Блаженная кончина его последовала 17 марта 1483 года, на 83 году жизни его [6].
   Родная сестра преподобного Макария Ксения Васильевна была замужем за помещиком Иваном Гавреневым, верным слугою Углицкого князя Андрея Васильевича. Сын их, отрок Павел Гавренев, часто приходил в обитель Калязинскую, а по смерти родителей совсем перешел к дяде: был им пострижен на 11-м году возраста и наречен Паисием. Под руководством опытного старца в тиши обители юный инок возрастал в жизни духовной, не тревожимый опасными волнениями и наветами мира: с юных лет научился он подвигам послушания, поста и молитвы. Он занимался списыванием душеполезных книг и, между прочим, списал книгу святого Григория Богослова. Не засоряемый впечатлениями мирскими и очищаемый подвигами самоотречения, дух его стал способен и к созерцанию мира духовного. Раз во время ночной молитвы явился к нему ангел и сказал: “Ты должен быть наставником для многих; ты выйдешь отсюда и будешь жить там, где тебе велят, так надобно для славы Божией.” Паисий со страхом выслушал эту весть и тайно пересказал наставнику своему преподобному Макарию.
   Прошло некоторое время после чудного видения. По просьбе князя Андрея, желавшего основать обитель иноческую в Угличе, преподобный Макарий отпустил к нему юного инока. Паисий поселился в хижине на левом берегу реки Волги в 3 верстах от Углича и на первый раз построил деревянный храм Богоявления с несколькими кельями. К нему собралось 10 человек братии, и он ввел строгое общежитие. По настоянию князя подвижник принял сан игуменства. Благочестивый и добрый князь искренно уважал Паисия и щедро подавал пособия для новой обители; в 1482 году освящен был каменный храм в честь Покрова Богоматери. Но ни уважение князя, ни сан игумена не ослабили подвижнической строгости в достойном ученике преподобного Макария. Он сам копал землю, носил воду и в жестокие морозы ходил в одной власянице. Светская ветренность смеялась над трудолюбивым старцем, но себе во вред. Раз молодой боярин ехал мимо обители и, увидев старца, заступом копающего землю, посмеялся над ним. Вдруг лошадь сбросила его с себя, и он упал без чувств: блаженный Паисий привел его в чувство и кротко сказал: “Не осуждай иноков.” Печальная участь любимого князя Андрея, скончавшегося в темнице (в 1493 г). [7], и детей его, сосланных в заточение, оживляла в душе подвижника мысль, что в Царствие Божие входят путем скорбей многих. Преподобный просил великого князя за невинных детей; но это не облегчило горькой их участи; удручаемый скорбию и немощами глубокой старости, передал он управление монастырем ученику своему Геннадию, но неутомимо продолжал молитвенные подвиги. Каждый воскресный день и каждый праздник сам он совершал литургию. Когда же, наконец, ноги отказались служить, ослабленные дряхлостию и подвигами, он сидя совершал келейное правило. Преподобный Паисий почил от трудов на 107-м году своей жизни 6 июня 1504 года [8].
   Между тем невинные дети князя Андрея Васильевича, жертвы подозрительности державного дяди, невинно томились в Вологодской темнице. Старший из них, Димитрий, тосковал и по временам горько жаловался на жестокость Иоанна III. Но младший — Иоанн, с юных лет кроткий и богобоязненный, находивший утешение только в изучении Закона Божия, и самую темницу сделал для себя училищем благочестия; не только не роптал он на суровую участь свою, но благодарил за нее Господа, по примеру мучеников Божиих: он подвизался в молитве и в ней находил для себя силу и утешение. Он утешал брата теми высокими мыслями христианскими, которыми жила душа его. “К чему скорбеть, брат мой? — говорил он Димитрию. — Бог внушил великому князю позаботиться о спасении душ наших. Не видишь ли, как мы далеки от мира, опасного для души? Все, что есть в мире — похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, — все это не от Отца, но от мира. Тесен затвор наш? Но не тесным ли путем шли в Царство Небесное святые? Они терпели голод, стужу, побои, раны, темницу, потерю всего; но пели псалмы и утешались чтением Слова Божия. Будем же и мы подражать им, и нам дан будет венец нетления.” Так чистая душа блаженного юноши смотрела на земную участь свою, как на строение благой премудрости Божией, обращающей и дела людские в средства ко спасению. Наконец, страдалец Божий истомился в душном воздухе темницы и, чувствуя близость кончины своей, захотел облечься в иноческую одежду. Почему же давно он не облекся в эту одежду? Тогда подозрительная политика людская, конечно, возвратила бы ему свободу. Но в таком случае брат Димитрий, не желавший иночества, не принявший его и пред смертию, остался бы один в темнице; а этого не допускала нежная любовь к брату. По просьбе блаженного узника Прилуцкий игумен Михаил облек его в иноческую одежду, назвав Игнатием. Страдалец причастился Святых Тайн и, осенив себя крестным знамением, сказал: “В руки Твои, Господи, предаю дух мой.” Так перешел он в вечный покой 19 мая 1523 года, 45 лет от рождения. Горько плакал брат Димитрий о потере утешителя и наставника-брата. Но, смотря на светлое лицо почившего, не имевшее вида мертвенности, и ощущая легкое благоухание, исходившее от почившего, успокоился уверенностию в блаженной его доле. Весь город собрался к темнице, услышав о преставлении блаженного князя: его уважали в узах более, нежели других, обладавших силою власти земной. Во время погребения блаженного князя-инока совершилось несколько чудес [9].
   Собеседником и другом преподобного Паисия был пришелец из Греции, потомок княжеского рода по имени Константин. Он прибыл в Москву с невестою Иоанна III, царевною Софиею, но не захотел остаться при дворе великокняжеском и, любя уединение и скорбя о горькой участи своей родины, страдавшей под игом турок, избрал себе скромное место боярина при Ростовском архиепископе Иоасафе из князей Оболенских. Когда святитель Иоасаф отказался от кафедры и удалился в Ферапонтов монастырь, на место своего пострижения, сюда вместе с ним перешел и князь Константин. Здесь в молитве и чтении книг находил он покой душе. Это было спустя шесть лет по преставлении преподобного Мартиниана. Константин не желал пострижения иноческого, хотя и уговаривали его блаженный Иоасаф и другие. Явившись ему в сонном видении, преподобный Мартиниан грозил подвергнуть его строгому наказанию за сопротивление доброму совету. “Видел я во сне, — рассказывал он владыке Иоасафу, — благолепную церковь с иконами; посреди ее как бы кафедра, и на ней — преподобный Мартиниан с жезлом в Руке. “Постригись,” — говорит мне игумен. “Не постригусь,” — отвечал я. “Если не послушаешься, — продолжал он, — буду бить тебя жезлом,” — и хотел ударить меня. От страха я проснулся.” Константин тогда же, по просьбе его, пострижен был с именем Кассиана.
   В обители Ферапонтовой жил он недолго и удалился с несколькими братиями в удел доброго Угличского князя Андрея, с которым был дружен еще в мире. В 15 верстах от Углича, на берегу Волги при слиянии с рекой Учма, водрузил он крест, поставил кельи и по благословению Ростовского архиепископа построил храм в честь Успения Богоматери. Но храм поврежден был разливом Волги. Добрый князь Андрей доставил ему средства построить храм и кельи на новом месте и назначил еще пособие на содержание обители. Чудотворец Кассиан, предузнав свое отшествие к Господу, преподал наставление братии, приобщился Святых Тайн и преставился 2 октября 1504 года [10].
   В половине XV века подвижник по имени Савва, пришедший из чужих стран (из Сербии, а по сказанию других, со Святой Горы Афонской), спасался в окрестностях Пскова, сначала в Снетогорском [11], потом в Елеазаровом монастыре [12], где пользовался наставлениями преподобного Евфросина; наконец, он удалился за 15 верст далее на урочище, называемое Крыпцы, находившееся в непроходимом месте, где жили только медведи и другие дикие звери, около озера, обильного рыбой. Там на камне поставил себе Савва малую хижину, подвизался в посте и молитве, питался хлебом и водою, а в среду и пяток пребывал вовсе без пищи, возделывая землю своими руками, что впоследствии завещал и ученикам своим, которые вскоре начали стекаться к нему на жительство, привлекаемые молвою о святой его жизни. Не желая сам начальствовать, блаженный старец в обители своей поставил игумена по имени Кассиана и устроил общежительство, не дозволяя никому из братии считать что-либо своим, хотя бы кто и пожертвовал из имения своего при вступлении в монастырь. В келии у самого Саввы ничего не было, кроме икон Спасителя и Божией Матери, убогой мантии и ветхой рогожи, на которой он ложился для краткого успокоения. Посадники и бояре псковские усердно жертвовали имения для нового монастыря, а псковский наместник князь Ярослав Васильевич Оболенский, имея великую веру к преподобному Савве, подавал много милостыни обители и еженедельно приезжал туда ко всенощному бдению. Однажды он вздумал отправиться туда с супругою, которая была больна и хотела просить преподобного о исцелении. Но прозорливый старец выслал к нему навстречу ученика своего с такими словами: “Грешный старец Савва говорит тебе, князь: не входи с княгинею в монастырь, ибо, по преданию святых Отцов, не дозволено женщинам входить в обители иноческие; если же не послушаешь меня, то супруга твоя не получит исцеления.” Князь смиренно повиновался, взошел один в монастырь и просил прощения в нарушении заповеди, которой не знал, а старец вышел к княгине за врата обители, там отслужил для нее молебен с водосвятием и окроплением святой воды исцелил княгиню от болезни. Благодарный князь в память сего избавления устроил чрез непроходимые болота мост к обители преподобного Саввы в 1400 саженей длины, существующий доныне под именем “моста Ярославля,” а в 1487 году по совету с посадниками, с тысяцкими и со всем Псковским вечем, по благословению духовенства всех соборов богоспасаемого града Пскова дал обители крепостную грамоту на владение землями.
   В том же году преподобный Савва, достигнув маститой старости, впал в тяжкую болезнь и мирно отошел ко Господу 28 августа 1495 года. Ученики с великим плачем погребли его на правой стороне построенной им деревянной церкви святого Иоанна Богослова [13].
   В дикой и суровой стране Олонецкой воссиял великий светильник благочестия —преподобный Александр Свирский [14]. Жизнь его — чудновысокая, отражение чистой Евангельской жизни.
   Дивный раб Божий родился в древней Обонежской пятине, в селе Мандера, что ныне в Каргопольском уезде. Когда он отдан был учиться грамоте, то сначала отставал в сравнении с прочими. Это сильно огорчало отрока. Раз со слезами молился он в храме о раскрытии разумения своего и слышал голос: “Встань, — ты получишь, чего просил.” Веселым воротился он в дом и с того времени легко и скоро стал понимать книжную мудрость. Богобоязненный отрок постоянно соблюдал пост и молился по ночам. “Зачем ты, сын мой, так изнуряешь себя?” — со скорбию говорила мать. Сын отвечал: “Зачем же тебе, мать моя, отклонять меня от приятного мне воздержания?” Родители хотели, чтобы вступил он в брак; но он уклонялся от того под разными предлогами и думал об одном, как бы совсем расстаться с миром.
   Тайно от родителей отправился он прямо на Валаамский остров и на 26-м году возраста облекся в иночество. Здесь провел он 13, лет как самый строгий к себе послушник. Крепкий здоровьем он усердно служил всем, носил воду, таскал из леса дрова и того никогда не допускал, чтоб отказаться от приказания старших. Ночь проводил в молитве, а иногда обнаженное тело свое отдавал в пищу комарам.
   В 1486 году Александр удалился на озеро Рощенское в 6 верстах от реки Свири, избрал себе место и там, где впоследствии построен был храм Спасителя, 7 лет подвизался в тесной хижине. Здесь по случаю нашел его боярин Завалишин и подумал, что видит привидение, — так изнурил себя подвигами раб Божий. По усердной просьбе набожного боярина преподобный открыл ему жизнь свою под условием молчания. “Семь лет живу я здесь, не видя никого, — говорил он, — ни разу не вкушал я хлеба, а довольствовался травою; иногда же приходилось мне есть одну сырую землю.” — “Трудно было жить тебе так?” — спросил изумленный боярин. “Вначале было тяжело, — отвечал подвижник, — сильно страдал желудком; по временам я валялся на земле, не в силах будучи поднять головы; я совершал пение свое, лежа на земле; раз очень сильно страдал я и вот вижу кого-то светлого. “Чем ты болен?” — спросил он меня. “Желудком,” — отвечал я. “Покажи мне больное место,” — сказал он. И когда я указал, он возложил на меня руку и сказал: “Се здрав еси, к тому не согрешай, но работай Господу.” С того времени чувствую себя здоровым.” Была еще борьба отшельнику. Духи злобы не раз являлись ему в грозных привидениях, но он не уступал насилию и молитвою их рассеивал. Спустя 7 лет стали собираться к нему труженики, но и они сперва жили отшельнически, не близко один от другого. Боярин Завалишин доставлял по временам отшельникам хлеб, что укрепляло слабых.
   По особенному внушению преподобный Александр начал строить монастырь в 130 саженях от своей хижины, а сподвижники убедили его принять на себя сан священства и настоятельство. В 1508 году был освящен храм Святой Троицы. Новый игумен не переменил строгости по отношению к себе, но казался последним в обители. Он первый выходил на труды и больше других трудился: то месил в хлебне тесто и пек хлебы, то носил воду из озера, то рубил и носил дрова, то молол рожь за других своими руками. Никогда не спал он даже на рогоже, а всегда на голой доске или сидя. Одежда его была покрыта заплатами. Иные и смеялись над ним за такую одежду, но он оставался верен себе. Усердно заботился он о спасении чад своих, иноков, и умолял братию приближаться к Богу смирением, трудами послушания, постом и молитвою.
   Высокая духовная жизнь северного пустынника привлекала к нему многих из ближних и дальних мест. К великому подвижнику одни приходили для испрошения благословения и молитв, другие шли со скорбями земной жизни, третьи открывали больную совесть свою. Преподобный принимал всех с кроткою любовию и старался помогать всем.
   Вот один из многих опытов прозорливости великого подвижника. При освящении храма Святой Троицы народ подавал ему деньги и вещи. Соседний поселянин Григорий также хотел подать от себя что-то, но преподобный не принял. Два и три раза Григорий пытался положить дар свой в фелонь игумена, но старец отталкивал руку его. “Рука твоя смердит, — сказал ему наконец преподобный, — ты бил ею мать твою и тем навлек на себя гнев Божий.” — “Что ж мне делать?” — спросил в сокрушении Григорий. “Ступай, испроси прощение у матери твоей и впредь не смей оскорблять ее.” Незадолго до блаженной кончины святой пустынник утешен был видением Богоматери, обещавшей ему не забывать обители его и умножить число братии богоугодной.
   Много подвижников благочестия воспитал преподобный Александр. В бывшей Оредежской пустыни подвизался ученик его преподобный Макарий, основатель этой обители, почивший в 1532 году. В Важеозерской Спасской пустыни, в 12 верстах от Свирского монастыря почивает сподвижник его и основатель пустыни преподобный Никифор. В Оятской пустыни скончались питомцы Свирского наставника Игнатий, Леонид, Дионисий, Феодор, Ферапонт, Корнилий и Афанасий (поставленные, по рукописным святцам, в лике преподобных). Александр в духовном своем завещании писал: “Братии моей приказываю жить во Христе и, отнюдь, не держать в нашей пустыне опьяняющего питья, не иметь вражды между собою и не считаться ни в чем. Бог дал, доселе считаться не из чего — казны монастырской нет; что Бог посылал при моей жизни, какой христолюбец давал вклад в монастырь — то все пошло в дом Святой Троицы и боголепного Преображения, на храм и теплую церковь и на другой монастырский расход.” Святой старец скончался на 85-м году от рождения 30 августа 1533 года [15].
   И из необъятного леса Комельского свет Божий продолжал сиять на окрестности. Какое благословенное Богом место была эта дубрава, расстилавшаяся во всю южную полосу Вологодского края, рассекаемая пустынным течением Нурмы и Комелы и других безвестных речек! Казалось, дебри были созданы для обитания диких зверей, но именно туда стремились ангелоподобные люди, чтобы сперва по краям леса, где только позволяла местность, а потом даже и в самой дремучей глуши его с большим дерзновением созидать свои духовные твердыни.
   Преподобные Сергий Нуромский и Павел Обнорский с южной стороны коснулись только сих девственных лесов, и едва ли не впервые застучала их иноческая секира на вековых соснах, не видавших дотоле руки человеческой [16]. В конце XV столетия подвизались здесь преподобный Аврамий и Коприй на берегу реки Печенга [17], преподобный Иннокентий, друг и собеседник Нила Сорского [18], преподобный Онуфрий и Авксентий, основатели Перцовой пустыни [19], и, наконец, великий отец пустынножителей Корнилий.
   Родители преподобного Корнилия, люди знатные и богатые, по прозванию Крюковы, оставили его сиротою в младенчестве, поручив дяде Лукьяну Крюкову, служившему при дворе великой княгини Марии, супруги князя Темного. Лукьян, удалясь в Белозерскую обитель преподобного Кирилла, взял с собою и 13-летнего племянника. Здесь отрок, приняв пострижение, начал труды иноческие тяжелым послушанием в хлебнях, в свободное время списывал книги, носил вериги, потом предпринял странствование по пустынным обителям [20]. Это странствование не было праздным: юный инок набирался опыта в жизни духовной, терпел голод и жажду, зной и мороз ради Господа.
   В 1497 году Корнилий перешел в глухой и дикий Комельский лес и поселился в 45 верстах от Вологды. Сначала он подвизался одиноко и безмолвно, потом стали собираться к нему любители безмолвия; он построил в 1501 г. деревянную церковь Введения Богоматери во храм и посвящен был в сан священства. Решась жить в обществе братии, блаженный Корнилий не щадил себя для их пользы. Он сам наряду с другими трудился в лесу и в обители, рубил и очищал лес. Разбойники, досадуя на старца, как на помеху ремеслу их, избили его до того, что едва добрел он до кельи. Раз шел он с братиею по лесу, и на него упало дерево, мимо которого другие прошли счастливо; последствием была тяжкая болезнь, от которой пролежал он на одре полтора года; а рана на голове его еще долго не заживала. Едва оправился он от этой болезни, как, будучи на работе, поскользнулся и покатился по ребрам страшной стремнины: он разбился до того, что отчаивались в сохранении его жизни; но Господь сохранил раба Своего. Немало пришлось ему перенесть огорчений и за самое место, где основалась пустынная обитель. На него жаловались даже великому князю, будто он отнимает чужую собственность, тогда как заселял он непроходимый лес. Когда число братии увеличилось, он построил (в 1512 г.) новый, более прежнего обширный храм. При этом одни из братии плотничали, другие писали иконы или занимались разною работою, третьи списывали книги. Корнилий построил также храм в честь начальника пустынной жизни Антония Великого; при теплом храме устроена братская трапеза. Для наблюдения за порядком в храме назначил он экклесиарха, а для хозяйственных дел — келаря; установил чин утренних и вечерних служб. В постоянное руководство своей братии он дал письменный устав [21]. Для больных и странников поставил больницу и странноприимный дом. Если приходилось преподать кому-либо из братии наставление в присутствии других, старец не обличал его лично, а говорил против греха его. Если же кто сам приходил к нему исповедать грех свой, для облегчения совести он возлагал епитимию.
   Преподобный Корнилий особенно любил исполнять заповедь Спасителя о милостыне. Случилось, что ко дню праздника преподобного Антония запасы вышли, и раздавать было нечего. Преподобный обратился к Богу, и на рассвете дня праздничного посланный великого князя Василия принес богатую милостыню, так что весь народ питался с избытком. Милосердие и вера его открылись в блистательном виде во время голода, посетившего Вологодскую страну. Для всех приходящих отворены были клети с мукою, хотя мука покупалась по дорогой цене. Родители оставляли детей у стен обители, не имея чем кормить их: преподобный устроил для них богадельню на монастырском дворе и кормил их. Иные по два и по три раза получали милостыню, во зло употребляя доброту старца, и приставники говорили о том преподобному Корнилию; но он приказывал подавать помощь всем просящим без различия. За подвиги любви утешен он был видением. В праздник великого Антония, вечером после обычного правила, сел он отдохнуть и в тонком сне видит преподобного Антония: египетский отшельник приказывает ему идти за ним и выводит на обширное поле с грузами просфор и калачей. “Вот твои подаяния нищим, — сказал Небесный посетитель, — собирай себе в полы.” Корнилий стал собирать, собралось так много, что они посыпались на землю. Корнилий проснулся и с радостными слезами дивился видению. Потом рассказал о том братии и заповедал, чтобы при жизни и по смерти его щедро подаваема была милостыня нищим.
   Устроив обитель свою, старец по случаю неудовольствий, поднятых против него некоторыми строптивыми людьми, решился удалиться на новое уединение. Напрасно уговаривали его лучшие из братии не оставлять обители своей. Сказав им, что он не расстанется с ними духом, он поручил управление монастырем 12 ученикам, а сам с учеником Геннадием отправился искать себе уединения и за 70 верст от своей обители на Сурском озере, стал подвизаться в посте и молитве. В 1526 году великий князь Василий с молодою супругою Еленою ходил на богомолье в Кириллов монастырь. На пути посетив Корнилиеву обитель, узнал, что Корнилия там нет. Он послал сказать Корнилию, что желает видеть его. Старец явился к великому князю в Вологду. Василий рад был свиданию с дивным подвижником; он просил его молить Господа и Богоматерь, дабы даровано было ему чадородие — потом потребовал, чтобы старец возвратился в свою обитель, и смиренный пустынник повиновался. После сего великий князь сказал ему: “Слышал я, отче, что монастырь твой не имеет ни сел, ни деревень: проси, что тебе нужно, — дам все.” Преподобный благодарил великого князя и просил утвердить за монастырем окружающую его землю с лесом, дабы братия спокойно, трудами рук своих доставала себе хлеб. Великий князь исполнил желание старца [22].
   В обители с радостию встретили преподобного Корнилия. Он принялся по-прежнему трудиться здесь и очищать лес для нивы. Раз в полдень братия отдыхала, а он собирал хворост; внезапно поднявшееся пламя обхватило вокруг него лес, и он едва не сгорел; но поднявшийся ветер открыл ему дорогу среди пожара. Невзирая на старость, он не уклонялся ни от каких трудов по обители и первый являлся на церковную службу. Одежду любил он самую бедную. Инок Закхей просил его, чтобы мантия Закхеева, связанная лыками, заменена была другою. Игумен отдал Закхею свою, а на себя надел Закхееву.
   Сила Божия, могущественно действовавшая в дивном подвижнике, действовала чрез него и в других людях, которых сердца были открыты для нее. Осязаемый опыт тому был следующий: инок, посланный на работу, принесен был в монастырь едва живой, избитый разбойниками. Преподобный велел позвать духовника, а сам пошел к больному и лишь только коснулся перстом ран его, как тот встал здоровым.
   За год до смерти передал он правление обители ученику своему Лаврентию. На четвертой неделе после Пасхи изнемогший от лет старец велел вести себя в церковь, чтоб еще раз причаститься Святых Тайн. Возвратясь из церкви, простился со всеми, выслушал акафист Спасителю и Богоматери и тихо предал дух свой Господу; это было 19 мая 1537 года, на 82-м году жизни [23].
   Великий пустынножитель Комельский примером жизни своей и наставлениями возрастил для духовной жизни много мужей богоугодных. Таковы блаженный Лаврентий Комельский [24] и основатели монастырей: преподобный Геннадий Любимский, Иродион Илоезерский, Адриан Пошехонский [25], Кирилл Новоезерский.
   Земною родиною Кирилла был город Галич; родители его были людьми богатыми и благочестивыми из дворянского рода Белых, или Белого. Еще в отрочестве Кирилл ушел из родительского дома искать преподобного Корнилия, о котором много слышал. Дорогою встретил он старца. На вопрос: “Куда идешь?” — Кирилл отвечал: “К Корнилию; у него, как слышно, учатся спасению, а мне хотелось бы спастись.” — “Благословен Бог, вразумивший тебя, — отвечал старец, — если хочешь, иди за мною к Корнилию.” На другой день в виду показалось местопребывание Корнилия; указывая на него, старец сказал: “Иди, чадо, к блаженному Корнилию, я попрошу его за тебя”; благословил его и расстался с ним. Преподобный Корнилий с любовию принял отрока и вскоре же постриг его в иночество; ему было тогда около 20 лет. Молодой инок с горячею любовию начал совершать подвиги иночества, учиться послушанию, посту и молитве. После молитвы общей со всем усердием трудился он то в пекарне, то на другой службе. В свободное от трудов время поучался житию святых, читал святые книги, особенно псалмы Давидовы. Чистая, духовная жизнь его радовала всех, живших с Корнилием. Родители блаженного, без пользы ища сына долгое время, начали уже считать его умершим, как спустя 7 лет Комельский монах сказал им, что в их пустыни ведет высокую жизнь молодой инок, неизвестно откуда пришедший. Отец отправился в пустынь с богатыми пожертвованиями и не узнал в строгом постнике Кирилле сына своего.
   Сын продолжал молить Господа о спасении родителей. Наконец, отец, узнав сына, объявил ему, что сам желает иночества, и его постригли с именем Варсонофия. Спустя 8 дней было получено известие, что мать блаженного Корнилия скончалась инокинею Еленою. По распоряжению Кирилла, оставшееся имение роздано было бедным и слугам дана была свобода. Отец прожил в обители около трех лет в посте и молитвах; сын покоил старость его до гроба.
   Спустя год по смерти родителя Кирилл, стремясь к высшему совершенству, решился вести жизнь отшельническую, в глуши лесов северных. По благословению Корнилия отправился он на север и ходил по пустыням; пищу его составляли теперь то разные травы [26], то кора сосновая; чаще ему случалось видеть зверей, чем людей. Так провел он около 7 лет, очищая в уединении душу молитвою и созерцаниями духовными. По временам посещал он, как благоговейный поклонник, святые места Новгорода и Пскова; но, проходя по жилым местам, не заходил он ни в один дом и не брал ни от кого подаяний, кроме разве куска хлеба. Дух его возвысился в таких подвигах, но телесное здоровье ослабело. Он молил Господа указать ему место постоянного пребывания. Молитва была услышана.
   По Небесному указанию блаженный Кирилл в 1507 году из Тихвина пошел к Белоозеру; с Кобылиной горы увидел Новое озеро и на нем — Красный остров; ангел во сне известил его, что здесь назначено ему место [27]. Пустынник под высокою елью устроил себе хижину, выпросил у соседних крестьян Красный остров для основания обители, поставил другую келью, сборную, для ожидаемой братии, соорудил две малые церкви Вознесения Христова и Одигитрии. Вероятно, тогда, как испрашивал он благословение архипастыря на освящение храмов своих, посвящен он был в сан священства. Один за одним стали собираться к Кириллу искатели безмолвия. Но на пустынном острове предстояли им скорби. Рыболовы, приезжавшие на остров для своего промысла, видели в Кирилле своего врага; опасаясь, что озеро сделается собственностью монастыря, они делали ему разные оскорбления, домогаясь согнать его с острова. Блаженный переносил оскорбления их терпеливо. Не так принял он людей, живших бесчестным, бесчеловечным ремеслом. Шайка разбойника, грабившего берега Нового озера, досадовала уже на то, что поселились на острове люди, которые могут знать о ее делах. Хищники приплыли на челнах к Красному острову. “Сыны беззакония, — грозно сказал отшельник при встрече с ними, — вы забыли, что есть грозный суд правды Божией, и на пустой остров явились вы для грабежа, и у пустынника думаете найти корысть? Что вы делаете?..” Приведенные в ужас хищники молили простить их. “Вперед не злодействуйте, чтобы не быть в аду,” — сказал преподобный и отпустил их.
   Он служил для учеников своих образцом подвижнической жизни: сам копал землю и рубил лес, в жесточайшие морозы ходил в худой одежде и даже иногда босой. Когда только нужно было для других, сам совершал литургию, никогда не утомляясь. Похотливая жена вздумала прельстить блаженного на грех: она явилась в келью, когда чтением молитв готовился он к совершению литургии. На вопрос блаженного: “Зачем пришла?” — лукавая отвечала, что, не зная, где добыть огня, пришла сюда. Преподобный обличил ее пред всею братиею. “Вздумала, — говорил он, — видеть тело мое мертвое, заживо погребенное.” Пораженная страхом трепетала она всем телом. Преподобный успокоил ее кротким наставлением, но впредь запретил женщинам являться на остров его.
   Опыты прозорливости и чудесных исцелений доказали святость угодника Божия, который мирно преставился 4 февраля 1532 года [28]. В числе чудес преподобного Кирилла Нового (так звали его современники) особенно замечательно следующее: в селе Кеме в 1620 году жена священника Михаила сильно страдала от родов. Преподобный явился ей в иерейском облачении с крестом в руке и сказал “Иди в монастырь мой — и будешь здорова.” Она почувствовала облегчение, хотела идти в обитель, но удержана была родными по опасению за ее здоровье. Преподобный явился опять в прежнем виде. “Не бойся, Антонина! — сказал он. — Пусть священник отслужит молебен, и ты будешь здорова. Мужу твоему иерею Михаилу скажи, чтоб учил людей добру. Видите гнев Божий: то нападают иноплеменники, то посещает голод и мор. Это за то, что презирают праздники Божии, не постятся в среду и пяток, не чтят воскресного дня и валяются в тине грехов. Если не покаются, хуже того будет.”
   “По успении твоем, блаженный, и рака твоя — учитель наш. Истекающими из нее чудесами возбуждая к трудам и подвигам, она говорит нам: любите Господа, чтоб обрести благодать; не ставьте ничего выше Его, дабы тогда, как приидет Он, найти покой с избранными и сподобиться Жизни Вечной” [29].

21. Князь Василий Иоаннович. Нашествие Крымского хана.
Преподобный Максим Грек.
Сын и наследник державного Иоанна великий князь Василий принял державу родительскую без всяких священных обрядов, которые могли бы напоминать народу о злополучном Димитрии, пышно венчанном и сверженном с престола в темницу. Безжалостно осужденный на самую тяжкую неволю, скрытый от людей, от света солнечного в тесной, мрачной палате, изнуряемый горестью, скукою праздного уединения, лишенный всех приятностей жизни, без отрады, без надежды в летах цветущих юноша Димитрий преставился в 1509 году [1].
   Война с Литвою, начатая при Иоанне, продолжалась еще более десяти лет при Василии, благоприятствуя иногда одной, иногда другой стороне. Важнейшим приобретением для Московского государства было завоевание Смоленска, крепкого оплота со стороны Литвы (28 июля 1514 года). Оно, по словам летописца, казалось “светлым праздником для всей Русской земли.” Сто десять лет находился Смоленск под властию Литвы. Уже обычаи изменялись, но имя русское еще трогало сердца жителей, и любовь к древнему отечеству вместе с братолюбием православным облегчили великому князю это важное завоевание, которое увековечено в памяти народной основанием Новодевичьего монастыря в Москве [2].
   Хотя после того войска литовские и польские под предводительством князя Константина Острожского [3] разбили войска московские в Оршинской битве, но Василий при замирении с Литвою удержал Смоленск и все прежние приобретения Державного Иоанна.
   Княжение Василия казалось только продолжением Иоаннова. Будучи, подобно отцу, ревнителем самодержавия, твердым, непреклонным, хотя и менее строгим, он следовал тем же правилам в политике внешней и внутренней; решал важные дела в совете бояр, учеников и сподвижников Иоанна, их мнением утверждая собственное, являл скромность в действиях монархической власти, но умел повелевать; любил выгоды мира, не страшась войны и не упуская случая к приобретениям, важным для государственного могущества.
   Утверждение самодержавия было главною его целью. Еще Рязань сохраняла тень независимости под управлением вдовы, княгини Агриппины, из-за малолетством сына ее Иоанна. Но, когда этот последний владелец Рязани, достигнув совершеннолетия, захотел снять с себя опеку матери и великого князя Московского и вступил в союз с ханом Крымским, Василий заключил его в оковы и взял себе Рязань вместе с остальными городами этого древнего княжества.
   Еще Псков тоже считался вольным городом и пользовался вечевыми правами, хотя и под управлением Московских наместников. Но самые остатки народного правления не могли уцелеть в общей системе самодержавия. Повод к тому скоро представился. Псковитяне жаловались на своего наместника. Великий князь, приехав в Новгород, вызвал к себе на суд посадников и старост псковских; они были задержаны, и в то же время было объявлено во Пскове, что граждане, если хотят жить по старине, должны исполнить волю государя — отменить народное вече, снять вечевой колокол и во все города принять наместников великокняжеских. Горько было псковитянам расстаться со своею вольностью, но они покорились беспрекословно, не выказав дерзости новгородской [4]. Так кончилась самобытность Пскова как вольного города! Отселе он становится уже областным городом Московского государства, но продолжает быть оплечьем Руси со стороны Литвы и Ливонии, и жители города, неохотно покорившегося Москве, служат ей верно и за нее проливают кровь свою в тяжкой борьбе с соседями-врагами.
   Оставался еще один удельный владетель в Путивле, в стране Северской, — князь Василий Шемяка, перешедший добровольно из литовской зависимости под власть великого князя Московского. Он был верным стражем южной России, но, как родной внук ненавистного Шемяки, не внушал к себе доверия. Вызванный в Москву, он умер в темнице, несмотря на ходатайство Троицкого игумена Порфирия [5] и самого митрополита Варлаама [6].
   Успехи великого князя Василия в войнах с соседями и ограждении целостности государства возбуждали зависть в Крымском хане Махмет-Гирее. Воспользовавшись войною Литовскою и надеясь не встретить сильного сопротивления, хан возмутил казанских татар и в одно время с ними двинулся к Москве. Татары, восточные и южные, соединились в Коломне и стали под Москвою, где все трепетало от ужаса. В это время одна престарелая инокиня Вознесенского монастыря, лишенная зрения, сидя в своей келье, узрела в видении, что во Флоровские (Спасские) ворота выходит из Кремля, как бы крестным ходом, сонм святителей, в числе которых она узнала чудотворцев Петра, Алексия, Иону и святителя Ростовского Леонтия, а среди них — чудотворный Владимирский образ Богоматери. Едва вышли они из ворот, как сретили их богоносные подвижники Сергий Радонежский и Варлаам Хутынский близ великого торгу Ильинского и, припав к стопам святителей, вопрошали их, зачем они идут вон из города и на кого оставляют его при настоящем нашествии врагов. Святители со слезами ответствовали: “Много молили мы всемилостивого Бога и Пречистую Богородицу о избавлении от предлежащей скорби; Господь же не только повелел нам выйти из города, но и вынести с собою чудотворный образ Пречистой Его Матери; ибо люди сии презрели страх Божий и о заповедях Его не радели, а посему попустил Бог прийти сему варварскому народу, да накажутся ныне и чрез покаяние возвратятся к Богу.” Чудотворцы Сергий и Варлаам стали умолять отходящих святителей, чтоб они своим ходатайством умилостивили правосудие Божие, и начали вместе с ними петь молебен, произнесли молитву Пречистой Богоматери и, осенив град крестообразно, возвратились в Кремль [7]. Москва была спасена: татары удовольствовались дарами и удалились без кровопролития [8].
   После того великий князь, свободный от дел воинских, занялся важным делом семейным, тесно связанным с государственною пользою. Он был уже двадцать лет супругом, не имея детей, следовательно, и надежды иметь их. Отец с удовольствием видит наследника в сыне — таков устав природы; братья же не так близки к сердцу, и сверх того братья великого князя Василия не оказывали ни великих свойств душевных, ни искренней привязанности к старшему брату, более опасаясь его, как государя, нежели любя как единокровного [9]. Не только льстецы придворные, но и ревностные слуги отечества могли советовать Василию, чтоб он развелся с супругою, обвиняемою в неплодии, и новым супружеством даровал наследника престолу. Следуя их мнению и желая быть отцом, государь решился на дело жестокое в смысле нравственности: он без милосердия отвергнул Соломонию [10] и повелел постричь ее в Рождественском девичьем монастыре. Повествуют, что она противилась совершению беззаконного обряда, билась об землю, вырывала ножницы из рук митрополита Даниила; наконец, видя неодолимое насилие, залилась слезами и, надевая мантию, сказала: “Бог увидит и отомстит моему гонителю.” Но порывы страстей скоро утихли в сердце невольной постриженицы; она всею душою обратилась к Господу и изгнала из души мирские мечты. Она стала очищать сердце, столько нечистое у всех нас, духовною бдительностью, самоукорением, покаянием, молитвою. Так, восходя от совершенства к совершенству путем скорби и борьбы с собою [11], блаженная инокиня София прожила в Суздальской Покровской обители, куда заточили ее после пострижения, 17 лет и мирно почила 16 декабря 1542 года [12]. Современники почитали ее преподобномученицею [13] и осуждали Василия за жестокость и нарушение церковных уставов [14].
   Если митрополит Даниил, уклончивый и человекоугодливый, охотно согласился на развод великого князя и сам постриг супругу его, то нашлись любители правды, которые прямо сказали государю, что дело его противно совести: таковы были князь-инок Вассиан [15] и преподобный Максим Грек, святогорец.
   Преподобный Максим, хотя и не родился в Русской земле, но по великим подвигам своим вполне принадлежит Русской Церкви, для которой он был светильником при жизни и остался светильником по смерти в своих сочинениях.
   Получив начальное воспитание в отечестве своем, в городе Арт, Максим по любви к наукам путешествовал по Европе: в Париже у знаменитого грека Иоанна Ласкаря, потом во Флоренции и Венеции изучал словесные науки, историю, философию, богословие; основательно узнал языки латинский и древнегреческий, познакомился с языками французским и итальянским. По возвращении в отечество поступил на Афон и здесь в Ватопедской обители принял иночество.
   Когда великий князь Василий Иоаннович, желая разобрать в своей библиотеке собрание греческих рукописей и некоторые из них увидеть в переводе, попросил начальство Афонских обителей прислать к нему ученого грека, то на Максима указали, как на человека, самого способного исполнить желание великого князя. Максиму не хотелось расставаться с безмолвием Святой Горы, но, повинуясь воле старцев, он в 1516 году отправился в Москву. Здесь принят он был ласково: ему указано было жить в Чудове монастыре и получать содержание от великого князя. Сокровища греческой учености привели его в восторг; сочинений, непереведенных на славянский язык, нашлось много. На первый раз ему поручили перевести толкование на псалтирь. В помощь ему, мало знакомому со славянским языком, дали переводчиков с латинского Димитрия Герасимова и Власия и для письмоводства — иноков Сергиевой Лавры Силуана и Михаила Медоварцев. Через полтора года перевод толковой псалтири совсем был окончен; Максима осыпали милостями и оставили для новых трудов. Потом поручили ему пересмотреть богослужебные книги, и он принялся за это дело по-прежнему при пособии переводчиков. Многосведущий Максим нашел много грубых ошибок, внесенных невежественными переписчиками в церковные книги, и “разжигаемый — как говорил он сам, — божественною ревностию, очищал он плевелы обеими руками.” Но слепая привязанность людей к старине принимала отзывы его об ошибках прежних писцов за оскорбление святыни. Сначала ропот был тайным. Митрополит Варлаам, у которого испрашиваемо было разрешение на важные перемены в древних книгах, понимал преподобного Максима; великий князь отличал его своею любовию. И клевета не смела открыто восставать на труженика. Советами его пользовались в делах Церкви и государства, отличая в нем человека умного и образованного, инока пламенного в любви к истине и вере. Он был усердным ходатаем за вельмож, впадавших в немилость великого князя, и Василий был внимателен к его просьбам.
   В конце 1521 года на кафедру первосвятительскую, оставленную правдивым и рассудительным Варлаамом, взошел новый митрополит, Даниил. Блаженный Максим скоро понял, что он не может уже с прежнею свободою и покоем трудиться для истины, и он обратился к новым предметам деятельности; он стал писать против папизма [16], магометан и язычников. Митрополит Даниил требовал, чтобы Максим перевел церковную историю Феодорита. Рассудительный Максим представлял, что это сочинение по содержащимся в нем письмам Ария и других еретиков может быть опасно “для простоты.” Даниил принял такой ответ за непослушание непростительное и остался в сильной досаде. Он не только не приближал к себе Максима, но, как видно из последствий, был очень недоволен его исправлениями книг при Варлааме. Великий князь продолжал быть благосклонным к Максиму. Пользуясь этою любовию, Максим свободно обличал пороки вельмож, духовенства и народа. Он писал, что неприлично, неполезно, весьма опасно инокам владеть недвижимыми имениями. Это сильно оскорбило Даниила и ему подобных [17].
   Когда великий князь Василий вознамерился приступить к расторжению своего брака, преподобный Максим прислал ему обширное сочинение: “Главы поучительные к начальствующим правоверных,” начинавшееся убеждением не покоряться плотским страстям. “Того признавай царем истинным и самодержцем, благоверный государь (так писал Максим Василию), кто управляет подданными по правде и закону, а бессловесные похоти и страсти старается преодолевать в себе... Кто побеждается ими в оскорбление смыслу, тот не образ одушевленный Владыки Небесного на земле, а человекообразное подобие бессловесного естества.” Разгневанный государь повелел заключить обличителя в темницу Симоновской обители, отягчив его цепями.
   С того времени вся остальная жизнь преподобного Максима была длинною и непрерывною цепью страданий. Сначала старались, но тщетно, уличить праведника в мнимом соучастии в деле виновных бояр; потом осыпали его обвинениями в порче книг, оскорбительной для веры. Действительно, нашлись в первых переводах его некоторые неточности в выражениях: Максим искренно признался в них и извинился недостаточным знанием русского языка. Узника выхватили из Симонова, отправили в Волоколамскую темницу, запретив ему не только приобщение Святых Тайн, но и самый вход в церковь, как еретику нераскаянному; здесь от дыма и смрада, от оков и побоев по временам приходил он в омертвение; но здесь же явившийся ему ангел сказал: “Терпи, старец! Этими муками избавишься от вечных мук.” Там Максим углем на стене написал канон Святому Духу Утешителю. Спустя шесть лет (в 1531 году) снова потребовали Максима к духовному суду в Москву. Это потому, что в Москве лучшие люди стали говорить за Максима и против Даниила, а сам Максим не признавал себя ни в чем виновным, когда в монастыре увещевали его покаяться. Из книг Максима выбрали все, что можно было выставить против него. Но и по судному списку ошибки в поправках оказались то ошибками писцов, то ошибками незнания русского языка. Тщетно блаженный страдалец три раза повергался пред Собором, умоляя о помиловании ради милости Божией, ради немощей человеческих, со слезами просил простить ему ошибки, если каковые и допущены им в книгах, и отпустить его в Афонское уединение. Максима оставили и после суда под запрещением церковным; но немалым облегчением для него было то, что послали его в Тверь под надзор добродушного епископа Акакия, который принял его милостиво и обходился с ним приветливо. Особенно приятно было для Максима, что он теперь мог читать книги и писать. В 1532 году написал он для себя самого “Мысли, какими инок скорбный, затворенный в темнице, утешал и укреплял себя в терпении” [18].
   В то время, когда исповедник правды Максим томился в тесном заключении, проповедь слова Христова распространялась в крайних пределах Русской земли. Еще преподобный авва Лазарь [19] благовествовал Евангелие лопарям, жившим по берегам Онежского озера. Теперь Благовестие достигло до собратий их на берегах Колы и Печенеги, на северных окраинах “моря студеного.”
   Уроженец Ростовский (род. около 1480 г. [20]), с юных лет постриженник Соловецкой обители блаженный Феодорит после многолетних подвигов в разных обителях [21] по любви к совершенному безмолвию удалился в устье реки Кола; по рукоположении во пресвитера он построил здесь монастырь. Долговременное пребывание в соседстве с лопарями ознакомило Феодорита с их языком: он начал благовествовать бедным детям бедной природы, простым и кротким, по собственному его отзыву, и скоро некоторых крестил. Он учил лопарей грамоте и перевел на их наречие некоторые молитвы. Наконец проповедь ревностного инока, подтверждаемая и чудесными знамениями, принесла обильные плоды: в один день он крестил до двух тысяч человек.
   В то же время был призван Господом на подвиг просвещения лопарей еще и другой труженик, сын новгородского священника Митрофан [22]. С юных лет благочестивый он по временам удалялся в уединение, чтобы беседовать со своею душою и Господом. Раз, когда он молился в уединенном месте, услышал он голос: “Не здесь твое место; тебя ждет земля непросвещенная и жаждущая.” Повинуясь небесному призванию, отправился он на реку Печенгу, к диким лопарям. Эта страна дальнего севера входила прежде в состав Новгородских владений, а потом перешла под державу Московскую. Русские и в начале XVI века бывали здесь только временными гостями, являлись для рыбных и звериных промыслов. Для них в Коле была часовня, а церквей вовсе не было. Длинная и широкая полоса по реке Печенге была занята более кочующими, чем оседло живущими лопарями. Тут было поле обширное для деятельности проповедника, полного ревности к истине Христовой и к спасению людей.
   Первые сношения с лопарями завязал Митрофан под видом дел торговых. Потом он говорил с ними о их верованиях и об одной небесной вере. Лопари обожали не только духов, но даже гадов и ночных нетопырей, поклонялись и камням. Проповедник Евангелия говорил им, что один есть истинный Бог, один Творец земли и неба, один Отец всех племен и народов, один Спаситель всех потомков первозданного и согрешившего человека. Он внушал им, как близок к людям Отец Небесный, посылающий пищу и одежду, и как грубо, ошибочно обожание идолов и духов, из которых первые не видят и не слышат, а другие не более, как слуги Божии, мятежные или покорные, но все они творение одного Творца вселенной. Тяжелы подвиги, какие надлежало совершать проповеднику у лопарей. Жрецы языческие, кебуны, восстали на Митрофана сперва с гордою надеждою оспорить его, потом с ярою злобою, готовые убить и растерзать непобедимого проповедника новых мыслей и дел. Не раз они били его жестоко и таскали за волосы. “Ступай прочь отселе, — говорили ему кебуны, — иначе ждет тебя злая смерть.” Не раз собирались они и убить его; но Господь хранил раба Своего. Ревнитель небесной истины с кротостию переносил брань и побои и, когда свирепела злоба, удалялся в горы, а потом опять выходил на проповедь. Когда он снова являлся к дикарям, одни из них, волнуемые слепою злобою, кричали: “Убьем его”; другие говорили: “Он ни в чем не виноват пред нами, напротив, он желает нам добра; за что же убивать его?” Таким образом, сперва немного было тех, кто принимал к сердцу слова проповедника истины; потом число их становилось значительнее. Для научения новопросвещенных Митрофан пользовался молитвами, которые перевел на язык лопарей блаженный Феодорит [23].
   После долгих трудов и скорбей проповедника значительное число лопарей, живущих у реки Печенги, уверовали в Господа Иисуса. Блаженный Митрофан не крестил их, потому что не был облечен саном священства: он даже не был еще иноком. Он отправился в Новгород испросить у архиепископа Макария грамоту на построение храма. Из Новгорода привел он с собою и плотников, которые более из усердия к Богу, нежели за деньги, решились идти с ним в дальнюю и дикую сторону. При построении церкви блаженный храмоздатель за три версты носил на плечах своих бревна и лес. В Коле, тогда еще малолюдном местечке, он нашел иеромонаха Илию, который освятил храм, крестил обученных вере лопарей и постриг в монашество самого проповедника с именем Трифона. Это было не прежде 1531 года [24]. Блаженный Трифон стал устроять на устье реки Печенга обитель Святой Троицы. Теперь у него были две заботы: распространение Евангелия и устроение обители. Чтобы продолжать дело Евангельской проповеди, надлежало путешествовать. А что это значило в той стране? Жилища лопарей были разбросаны по местам болотистым, пересеченным горами и скалами; ни сел, ни деревень не было, а только уединенные шалаши. Каково же было, не встретив готовности сердец в одном жилье, идти по тундрам и горам, чтобы встретить, может быть, подобный же прием в другом отдаленном месте? Но подвижник Божий трудился терпеливо. Когда между обращенными им нашлись готовые посвятить жизнь свою служению Господу, это облегчило труды проповедника веры. Лопари, наученные Трифоном живому благочестию, с живым одушевлением передавали другим семена благочестия, и целый дикий край приобрел совсем новый вид. Крещенные лопари до того полюбили святую веру, что одни приносили в пользу обители плоды торговли своей — деньги, другие отдавали земли, озера и приморские угодья. Звание игумена в новой обители преподобный Трифон предоставил другому иноку, а сам заботился о том, чтоб оградить рассадник благочестия, насажденный в дикой стране, защитою гражданской власти. Он отправился в Москву и испросил у государя охранную грамоту [25].
   С 1570 года во всем северном крае был сильный продолжительный голод. Несколько лет сряду мороз убивал посевы хлеба. Это вызвало блаженного Трифона на новые тяжкие труды для обители. Взяв с собою нескольких братий, он ходил по Новгородскому краю из одного поселения в другое, испрашивая у боголюбивых подаяния. Все, что получал, отсылал он на содержание братии. Так кормил он духовных детей своих целых 8 лет.
   С юных лет возлюбив Господа, перенесши столько трудов и скорбей для Него, в летах зрелости дивный старец продолжал подвизаться до гроба. Раз купил он в Коле ручные жернова и положил их себе на плечи, чтобы нести в свою обитель. Ученики просили его не мучить себя такою ношею. “Братия! — сказал старец. — Тяжелое бремя лежит на потомках Адама с рождения до самой смерти; лучше повесить камень на шею, нежели соблазнять братию праздностию.” И 158 верст от Колы до Печенгской обители, дорогою то болотистою, то гористою нес он жернова на себе и при такой нагрузке мало вкушал пищи.
   Такими подвигами преподобный Трифон достиг великой крепости духовной. Раз медведь вошел в его келью, опрокинул квашню и начал есть тесто. Подвижник, подходя к келье, сказал медведю: “Иисус Христос, Сын Божий, повелевает тебе выйти из кельи и стоять смирно.” Медведь вышел и стал у ног преподобного. Взяв жезл, преподобный наказал виновного медведя и, сказав, чтоб вперед не смел беспокоить обители, отпустил его. С того времени, прибавляет писатель жития преподобного Трифона, медведи никогда не делали вреда ни оленям, ни другим животным монастырским.
   В последние годы жизни своей преподобный часто удалялся в пустыньку, где, построив храм Успения Богоматери, проводил время в уединенной молитве.
   Пред кончиною своею блаженный Трифон был тяжко болен. Наконец, близкий к смерти сказал он братии: “Заповедую вам, погребите меня у церкви Успения Богородицы в пустыньке, куда отходил я на молчание.” Он преставился в глубокой старости 15 декабря 1583 года, прожив на Печенге около 60 лет [26].
   Чудь поморья Балтийского в Ижоре и Копорье [27] еще не отставала от жрецов давнего суеверия — колдунов, чтила камни и дерева, совершала обряды языческие при рождении и смерти родных. Архиепископ Макарий по сношении с государем в 1530 году отправил способного священника к суеверам, велел разорять мольбища их, а местному духовенству строго напомнил его обязанности. Старики по привычке к старине со страхом смотрели, как священник сокрушал страшные для них деревья и камни. Но дети оказались умнее стариков: они помогали священнику в трудах его. С того времени христианство прочнее утвердилось между чудью.
   Апостольские подвиги распространения веры христианской между лопарями и чудью происходили в последние годы жизни великого князя Василия Иоанновича и пред самою его кончиною.
   Отвергнув добродетельную, но неплодную супругу, Василий поспешил вступить в новый брак, чтоб иметь наследника. Он избрал невестою княжну Елену Глинскую, родную племянницу знаменитого изменника, князя Михаила Глинского [28]. Великолепно отпраздновали брак, но более трех лет Елена не имела детей. Наконец 25 августа 1530 года родился столь давно ожидаемый сын и наследник. Он был окрещен в обители Троицкой и наречен Иоанном: обрадованный отец принял младенца из рук восприемников — столетнего старца Кассиана Босого и преподобного Даниила Переяславского — и положил в раку чудотворца Сергия, моля угодника Божия, да будет ему заступником в опасностях жизни. Василий не знал, как изъявить благодарность небу: сыпал золото в казны церковные и на бедных; велел отворить все темницы и снял опалу со многих знатных людей, бывших у него под гневом.
   Но дни его уже были сочтены. Спустя три года по рождении первенца великий князь заболел и через несколько недель скончался (3 декабря 1533 года), приняв пред смертию монашество с именем Варлаама, благословил младенца-сына на царство тем самым крестом, которым некогда святой Петр, митрополит, благословил Иоанна Калиту, и простился со всеми, окружавшими смертный одр его.
   Любовь народная к почившему государю, которого летописец называет “добрым и ласковым” [29], раскрылась вполне при его погребении. Скорбь народа была неописанная, плач и вой раздавался в Кремле: видно было, что дети хоронили отца.
   Может быть, всеобщая горесть увеличивалась еще страхом предстоящего царствования государя-младенца под опекою матери, которую мало любили и еще менее уважали жители Москвы. Но они не знали еще, какие ужасы ожидают их в будущем; они не могли предчувствовать, что плод законопреступного брака [30] сначала возвеличит царство и раздвинет пределы его, но потом обольет землю Русскую потоками русской крови и оставит по себе страшную память кровожадного мучителя!

22. Царь Иоанн Грозный.
Стоглавый Собор. Покорение Казани.
Воцарение государя-младенца было не на радость Церкви и государству. Недолго власть оставалась в руках правительницы-матери [1]. После преждевременной смерти Елены начались необузданные смуты бояр, которые принялись управлять государством и беспощадно губить друг друга. В этих смутах не уважалась даже святость сана первосвятителей: митрополит Даниил был свержен с митрополии указом боярским и заточен в Иосифов монастырь [2]. Преемник его Иоасаф, поставленный из игуменов Сергиевой Лавры, муж богоугодный и добродетельный, не более трех лет занимал кафедру первосвятительскую: крамольники низвергли его еще с большею наглостию и буйством. На место его был возведен владыка Новгородский Макарий, святитель просвещенный, усердный ко благу Церкви и отечества.
   Между тем возрастал юный самодержец-сирота. Рожденный с отличными способностями, но предоставленный с детства своим влечениям, лишенный всякого воспитания он развивался в окружавшем его зле, а не в добре. Может быть, предрасположение к жестокости он всосал в себя с молоком матери, но бояре, на беду самим себе, постарались усилить в нем это предрасположение до страсти; они тешили его звериною охотою, любовались, когда он убивал животных и мучил их. “Пусть веселится державный,” — говорили они. Отрок государь уже разумел, что верховная власть, которою так дерзко злоупотребляли князья Шуйские и другие бояре, принадлежит ему, а не им; видел, что они пренебрегают им, позволяя себе всякое бесчиние и наглость даже в присутствии государя. В душе отрока возникла и росла ненависть к боярам-крамольникам.
   Когда Иоанну исполнилось 17 лет, он объявил митрополиту и боярам волю свою: венчаться на царство и вступить в брак. Торжество царского венчания было совершено митрополитом Макарием в Успенском соборе 16 января 1547 г.; на Иоанна возложен был крест царский, венец Мономахов и бармы (ожерелье) [3]. С того времени самодержцы русские начали не только в сношениях с иными державами, но и внутри государства во всех актах именоваться царями, сохраняя и древний титул великих князей. В 1561 году Патриарх Константинопольский Иоасаф в знак усердия к венценосцу русскому соборною грамотою утвердил его в сане царском [4].
   Со всех краев России привезли в Москву красавиц, девиц благородных. Иоанн выбрал из них девицу Анастасию Романовну, дочь вдовы Захарьиной [5]. Совершая бракосочетание царственной четы, первосвятитель Макарий в красноречивом слове поучал новобрачных творить правду и милость, посещать темницы, чтить духовенство, жаловать бояр и народ, не слушать клеветников, святить дни воскресные и праздничные молитвою и добрыми делами и соблюдать посты, воздерживаясь на это время от плотских удовольствий.
   Но советы мудрого первосвятителя и влияние добродетельной супруги не могли скоро исправить царя, приученного к шумной праздности, к забавам грубым, неблагочестивым. Нужен был сильный урок, и этот урок был ниспослан страшным пожаром, опустошившем Москву. На пепелище столицы кипел мятеж народный, а Иоанн трепетал в недоумении на Воробьевых горах. Там предстал царю Благовещенский иерей Сильвестр и сильным словом пробудил заснувшую совесть юноши. Угрозы суда Божия в минуту гнева Божия потрясли сердце, не совсем еще ожесточенное. Иоанн стал как бы другим человеком. Он призвал митрополита и святителей, торжественно каялся им в грехах своих, собрал и народ на Лобном месте, оплакал пред ним свои заблуждения, слагая вину на недостойных пестунов. С чудесным исправлением царя все приняло вокруг него иной вид: удалили преступных бояр; Адашев, новый добродетельный друг царя, не знатный родом, но благонамеренный и верный, стал на ближней ступени престола — и процвело государство; нашлись в думах мудрые мужи, в битвах — опытные вожди. На законы гражданские в первую очередь обратилось внимание нового правительства: опытная Дума бояр, рассмотрев уложение Иоанна III, составила новый судебник.
   Собрав Собор епископов русских, царь открыл его трогательною речью, в которой изложил бедствия первых лет своих. “Отцы наши, пастыри и учители, — говорил он, — внидите в чувства ваши, прося у Бога милости и помощи, протрезвитесь умом и просветитесь во всяких богодухновенных обычаях, как предал нам Господь, и меня, сына своего, наставляйте и просвещайте на всякое благочестие, какое подобает быть благочестивым царям, во всех праведных царских законах, во всяком благоверии и чистоте, и все православное христианство нелестно утверждайте, да непорочно сохранит истинный христианский закон. Я же единодушно всегда буду с вами исправлять и утверждать все, чему наставит вас Дух Святой; если буду вам сопротивляться, вопреки божественных правил, вы о сем не умолчите; если же преслушник буду, воспретите мне без всякого страха, да жива будет душа моя и все сущие под властию нашею.” На этом Соборе было установлено празднование угодникам Божиим, новым чудотворцам Русской земли, от которых царь желал призвать благословение на свой царский сан; постановлено составить им новые службы и пересмотреть жития их [6]. Тот же Собор утвердил и предложенный ему на рассмотрение новый судебник.
   В 1551 году снова собрались святители русские в Москву по желанию государя [7]. Положение не только государства, но и самой Церкви требовало соборных совещаний. Беспорядки государственные, возникавшиеся из-за мятежного духа бояр и нравственной порчи самого юного самодержца, не могли не вредить и благоустройству Церкви. Церковь на восточной окраине Русского царства испытывала бедствия от врагов иноплеменных, которые при вторжениях своих грабили и разрушали храмы, попирали святыню, отводили в плен священнослужителей и многих пленных христиан доводили до измены вере и отечеству.
   Церковь внутри себя страдала от буйства правителей государства, которые (как мы уже видели) низвергли в течение трех лет двух первосвятителей. Когда царь, еще юный, но совращенный с доброго пути теми же боярами, уже терял уважение к постановлениям церковным, когда и сами пастыри увлекались смутами правления, неизбежно возникали важные опущения и беспорядки во внутренней жизни Церкви [8]. В самом деле, явное пренебрежение обязанностей христианских, нарушение уставов церковных, нравственные беспорядки в духовенстве, взаимное невнимание и презрение между духовенством и мирянами — все это ясно и сильно представляет сам Стоглавый Собор. Народ по легкомыслию и невежеству легко увлекался заблуждениями, своевольничал в делах веры и предавался всей грубости нравов. Таковы были результаты невежества при отсутствии способов к просвещению народа, при отсутствии даже самого попечения об этом важном предмете!
   Предметы рассуждений Собора разделены на сто глав, откуда и самый Собор получил имя Стоглавого. В этих главах изложены вопросы царские к Собору, ответы на них Собора и некоторые соборные постановления. На Соборе рассуждали, обличая беспорядки и бесчиния, о богослужении и уставах церковных, об иконах [9], о книгах богослужебных [10], о просфорах и просфорницах [11], о благочинии в храмах, о чине совершения таинств, о крестном знамении, о произношении аллилуии, об избрании и поставлении священнослужителей, о благочинии черного и белого духовенства, о суде церковном, или святительском, о содержании храмов и причтов, об исправлении общественных нравов и обычаев [12] . Догматов веры Собор не касался и не имел в виду опровержения какой-либо ереси.
   Что сказать о достоинстве постановлений Стоглавого Собора? Справедливость требует сказать, что многие постановления Собора были полезны для Церкви и имеют свое несомненное достоинство. Таковы его определения о заведении училищ при церквах, об учреждении старост для надзора за благочинием духовенства [13], защите судебных прав клира, мысль об исправлении церковных книг, об истреблении соблазнительных пороков духовенства, суеверий и зловредных обычаев народных. Забота об избрании достойных служителей алтаря, о точности в соблюдении церковного устава при богослужении, о благочинии христианском в храмах, благоустроение монастырей, попечение о содержании церквей, ограничение мзды в церковных сборах, приведение в порядок судопроизводства епископского — все это показывает в членах Собора пастырскую ревность о благоустройстве Церкви отечественной. Некоторые особенные постановления Собора были весьма полезны для жизни общественной, как, например, постановления о богаделенных домах, о выкупе пленных, о принятии в церковные училища детей гражданских сословий; с добрым намерением Собор предохранял отечество от иноземных обычаев, с доброю мыслию обращал внимание на крестьян (епископских и монастырских) и людей, скитающихся по миру для собирания милостыни, открывая последним способы получать пропитание честными трудами, облегчая состояние крестьян чрез ограничение роскоши и корыстолюбия в монастырях. Вообще, видна благонамеренность решений Собора и усилие основывать их на правилах Вселенской Церкви. Но при всем том нельзя не заметить и тех недостатков и даже погрешностей в решениях Собора, которые уничтожают его достоинство и лишают его канонической важности в Церкви.
   Так в особенности главы о двуперстном сложении для крестного знамения и сугубой аллилуии потворствуют неразумной привязанности к мнимой старине. Впрочем, в разных дошедших до нас списках Стоглава крестное знамение и иерейское благословение “двумя персты” изложено неодинаково и неясно [14].
   О сугубой аллилуии особого вопроса на соборе предложено не было. Но в одной из глав Стоглавника помещено сведение о явлении будто бы Пресвятой Богородицы великому князю Евфросину, Псковскому чудотворцу [15], с повелением произносить сугубое аллилуия (т.е. аллилуия дважды, а в третий раз: слава Тебе, Боже). Эта мнимая заповедь Божией Матери, изложенная в житии преподобного Евфросина, в виде весьма важного догмата веры введена в Стоглавник, как правило для всеобщего употребления и сопровождается толкованием, наполненным самыми странными заблуждениями и нелепостями — жалкими плодами невежества.
   Должно полагать, что учение об аллилуии не принадлежит целому Собору, но есть частное мнение одного из членов его, внесенное в Стоглавник позднее переписчиками. Это тем более вероятно, что еще в 1419 году первосвятитель Фотий грамотою к новгородцам предписывал “трегубить аллилуия” (как и ныне соблюдается при православном Богослужении), и сам председатель Стоглавого Собора, митрополит Макарий, поместил такое же распоряжение в одной из книг своей великой Четьи-Минеи со строгим обличением против “сугубящих” аллилуию [16].
   Подлинных актов Стоглавого Собора не сохранилось в летописях; даже ни в одном из списков сборника, называемого Стоглавником, не видим подписей лиц, бывших на Соборе, даже подписи самого митрополита Макария. Может быть, недостаток единомыслия между членами Собора в определениях или общая неуверенность в правильности и твердости соборных постановлений были причиною того, что они не были утверждены общим согласием и потому не могли иметь законной силы. Во всяком случае, Собор Стоглавый не имеет канонического значения для Церкви Русской, как допустивший заблуждения, сделавшиеся впоследствии опорою суеверия и расколов и в особенности как не утвержденный Греческой Церковью и позднее отвергнутый большим Собором не только русских святителей, но и Патриархов Восточных.
   Спустя два года созван был снова Собор по следующему случаю: появилась, особенно в северных монастырях [17], ересь Матвея Семенова Бакшина (или Башкина). Вот сущность этой ереси.
   1. Бакшин хулил Иисуса Христа, отрицая Его равенство Отцу.
   2. Тело и Кровь Господа называл простым хлебом и вином.
   3. Не признавал таинства покаяния по чину православной Церкви. “Как перестанет грех творити, — говорил еретик, — аще и у священника не покается, те весть ему греха.”
   4. Отвергал достоинство внешних учреждений церковных. — “Что такое Церковь? — говорил он. — Собрание верных? Итак, эти храмы — ничто, иконы — идолы” и проч.
   5. Отеческие предания и жизнеописания Отцов называл баснословием и обвинял во властолюбии Отцов Вселенских Соборов: “Все для себя они писали, — говорил Бакшин, — чтоб им всем владеть: и царским и священническим.” Кроме этого, Бакшин рассеевал много и других плевел, подкрепляя свое учение неправильным толкованием разных мест Святого Писания.
   Ересь Бакшина, очевидно, сходна с ересью жидовствующих; но, по признанию самого ересеучителя, наставниками его были литовские протестанты: аптекарь Матвей и Андрей Хотеев [18].
   Бакшин наименовал своими последователями многих, между прочими — Артемия, отказавшегося пред тем от игуменства Сергиевой Лавры, которому Бакшин отдан был на увещание. На Артемия явились и другие доносители. Но обвинение Артемия в хуле на Святую Троицу, на таинства, на иконы Собор признал недоказанными; а за неосторожность отзывов его о некоторых предметах священных лишили его сана и заточили в Соловецкий монастырь [19].
   Между зараженными вольномыслием Бакшина особенно известны стали Феодосий Косой, распутный бродяга, и такой же товарищ его Игнатий. Феодосий был слугою одного боярина в Москве, но, обокрав его, бежал на Белоозеро и постригся в монашество. За распространение нечестивых мыслей он (в 1555 г.) был взят в Москву, но и отсюда бежал вместе с Игнатием, и оба скрылись в Литве. Здесь, сбросив с себя монашество, оба женились: Косой на жидовке, Игнатий на польке, и стали новыми проповедниками.
   Косой оставил и в северной России семена своих лжеучений. Мысли его сильно тревожили клирошан Хутынского монастыря. Учение Косого было совершенно сходно с ересью Бакшина. Только Косой был наглее Бакшина и, начитавшись социнианских книг, нагло высказывал самые дерзкие вымыслы Социна. Он выставлял только один разум источником знания человеческого; прямо говорил, что смерть человеку естественна, а не есть плод вольного греха; троичности Лиц в Божестве и воплощения Сына Божия решительно не допускал; над всем внешним устройством церковным, над святыми иконами и прочим насмехался нагло.
   Монах Зиновий, даровитый ученик преподобного Максима Грека, сосланный в Отенский монастырь в 50 верстах от Новгорода после заточения его учителя, написал здесь целую книгу против ереси Косого [20].
   Около того же времени на Соборе рассматривалось дело дьяка Висковатого. После страшного пожара 1547 года возобновлялось стенное иконописание в придворном Благовещенском соборе; иконописцы, вызванные из Новгорода, изобразили на стенах храма вместо прежних предметов историю творения мира, Символы Веры, содержание некоторых церковных стихов в лицах, или, как говорили тогда, — “в притче.” Когда окончено было стенное письмо, начались толки о новой росписи; прежние иконописцы явились первыми с осуждением новых росписей и вселяли в простодушных подозрения. Дьяк Висковатый, имея, вероятно, неприязнь против любимца царского Сильвестра поднял открытое волнение, шумел, бранил новые иконы, а еще более — надзиравших за работою. Он указывал народу на Сильвестра и Благовещенского священника Симеона, как на сообщников Бакшина. Поднялось волнение. Висковатый устно и письменно изложил пред Собором свои сомнения о “новостях,” говорил, что другие изображения, кроме указанных седьмым Вселенским Собором, запрещены; высказался даже, что лицо Бога Отца — неизобразимо. Митрополит Макарий, которому, вероятно, известны были иконописцы и их работа еще по Новгороду, устно и письменно разрешил сомнения Висковатого. Священники Сильвестр и Симеон оправдались во взведенных на них подозрениях, и первый присовокупил: если некоторые изображения соблазняют народ, то пусть Собор рассудит, не должно ли запретить их. Собор решил, что поскольку нигде не было запрещения новым иконам, то нет нужды запрещать новые иконы за то, что они новы, указал в Ветхом Завете на явление Бога Отца в образе Ветхого Деньми, поставил на вид Висковатому и правило Трульского Собора: “Не подобает пред людьми простыми учительного слова подвигнути, или учити, сам себе учительство усвояя, но внимати от Господа преданному чину.” Висковатый принес раскаяние. Собор за то, что он произвел волнение в народе и несправедливо говорил, особенно об изображении Бога Отца, наложил на него духовную епитимию [21].

Предыдущая || Вернуться на главную || Следующая