Толстой М.В. Рассказы из истории Русской Церкви

Семинарская и святоотеческая библиотеки

   Между тем внутреннее благосостояние государства отразилось и победами над врагами: царства и области постепенно падали к ногам юного царя; обломки Золотой Орды, рассыпавшейся при Иоанне III, вошли в державу его внука. Еще недавно грозили Крым и Казань взаимно поддерживать свои силы и хан Девлет-Гирей опустошительным набегом приближался было к столице, приводя в трепет думу боярскую и отрока Иоанна; но бежал обратно в степи при одном слухе о вооружении возмужавшего царя. В последний раз взволновалась Казань и возбудила гнев Иоанна. Большие приготовления воинские предшествовали величайшему из ратных подвигов того времени. На пути к мятежному городу заложена была Свияжская крепость; увещательные грамоты митрополита возбудили ее новых поселенцев и собравшиеся полки к святому исполнению своего долга [22]. Наконец поднялся сам Иоанн; блистательный поход его имел совершенное подобие крестового; торжественность обрядов церковных мешалась с упражнениями воинскими; молебствия начинали и заключали каждый подвиг. В виду Казани расположился необъятный стан русский, и близ шатра царского разбит шатер церковный. Пред началом приступа все войско очистило совесть исповедью. Царь молился в походном храме, при совершении литургии готовясь к приобщению Святых Тайн. Когда диакон возгласил слова Евангелия: “Будет едино стадо и един пастырь!,” грянул гром первого взрыва подкопов; при словах ектении: “Покорити под нозе его всякого врага и супостата” — второй взрыв поднял на воздух стены Казанские. Сеча закипела, но царь причастился и дождался конца литургии. Едва успел он сесть на коня, как принесли ему весть: “Казань взята!” Это событие совершилось 1 октября 1552 года и сопровождалось избавлением 60 тысяч христиан, томившихся в неволе мусульманской.
   Торжествующий победитель сам водрузил первый крест посреди покоренного города и, обойдя по стенам с хоругвями и иконами, посвятил Пресвятой Троице бывшую столицу царства Казанского. В несколько дней была создана им малая церковь Благовещения, начаток просвещения северо-востока. Неисчислимы были счастливые последствия взятия Казани, прославившего имя Иоанна в Европе и Азии: владетель Сибирский предложил ему дань, князья Горские и Черкасские — подданство. Скоро пало пред его оружием и другое царство татарское — Астрахань, хотя с меньшими усилиями. Казаки, новый народ, образовавшийся еще при деде Иоанна из разнородных племен на верховьях Дона и на порогах Днепра, тревожили Крым и Литву и соединились под предводительством вождей русских, чтобы наступить на хана. Еще Иоанн 3-й поставил им одно только условие: хранить и всегда защищать Православие. Достаточно было одного повеления Иоанна 4-го, и последний остаток силы батыевой исчез бы в пределах наших, но царь не послушал совета благоразумных вельмож, обратил честолюбивый взор на Ливонию, и Крым ожил для бедствий Русской земли.
   Торжественно и радостно возвращался царь-победитель из покоренной Казани; рождение сына Димитрия, возвещенное ему но пути домой, еще более усугубило радость. Он направился в Лавру дивного чудотворца Сергия, чтобы принести там благодарственное моление; два святых мужа, как жильцы иных времен, встретили его у гроба Сергиева: святитель Иоасаф, пострадавший во дни его юности, и преподобный Максим Грек, доживавший в заточении многострадальную старость. Другая, более торжественная встреча ожидала его в Москве: митрополит Макарий со всем духовенством стоял на том месте, где некогда предместник его Киприан принимал икону Владимирскую как залог спасения Москвы от Тамерлана. В умиленной речи изложил царь все о своих победах, смиренно относя их к молитвам святителей, и в избытке чувств простерся пред собором. В свою чреду приветствовал его Макарий, благодаря от лица всей земли Русской, и пал к ногам его с духовенством и бесчисленным народом. Последняя сладостная встреча была в Кремле — супруга Анастасия с младенцем. Крещение его ознаменовалось принятием в недра Церкви царицы и двух царей Казанских: митрополит сам испытывал искренность обращения. В новопокоренном царстве Казанском открыта, по определению Собора 1555 года, новая архиепископия, к которой причислена Казань, Свияжск, нагорная сторона и вся Вятская земля. Для устроения церквей в новопросвещенной стране и на содержание причтов царь сделал значительные пожертвования из казны; то же вменено в обязанность монастырям и святителям. Пастырем по жребию избран был Гурий, игумен Салижаровский, а в помощники ему даны архимандриты Герман и Варсонофий. Царь, отправляя Гурия в Казань, вменял ему в обязанность приводить к вере с любовию и не против воли, лучших из крестившихся наставлять при своем доме, других посылать в монастыри, не отвергать и тех, кто искал бы крещения с сознанием в вине гражданской, и ходатайствовать за подсудимых [23]. Новый первопрестольник Казанский был торжественно отпущен из Москвы на судах, сопровождаемый крестами и хоругвями.
   Подвиг сокрушения царства Казанского был делом достославным не только для государства, но и для свободы и успехов веры православной, страдавшей от татар целые столетия. Памятником покорения Казани сохранился для нас воздвигнутый по повелению Иоанна один из великолепнейших, храмов московских, собор Покрова Богородицы, поражающий взоры своею необычайною, полувизантийскою, полуготическою громадою [24].
   Обращение царя Иоанна на путь благочестия, правды и добра казалось искренним и прочным. Но мало-помалу обстоятельства стали возбуждать в нем чувство недоверия к добрым советникам. Жестокая болезнь едва не свела в могилу молодого венценосца и послужила началом грядущих бедствий Русского царства: на смертном одре Иоанн испытал опять смуты боярские, которые еще в детстве и отрочестве были ему так горьки. Бояре в его присутствии спорили между собою, и — что наиболее поразило умирающего — самые близкие к нему люди из страха безначалия при государе-младенце или из зависти к родственникам царицы не хотели присягать законному наследнику, малолетнему царевичу Димитрию, и желали видеть на престоле двоюродного брата царского, князя Владимира Андреевича [25]. В каком волнении была душа Иоанна, когда он на пороге смерти видел непослушание, строптивость в безмолвных дотоле подданных, в усердных любимцах, когда он, государь самовластный и венчанный славою, должен был смиренно молить тех, кто еще оставался ему верным, чтоб они охраняли семейство его, хотя бы в изгнании! Иоанн перенес ужас этих минут, выздоровел и встал с одра, по-видимому, исполненный милости ко всем боярам. Казалось, он не хотел помнить того, что происходило во время его болезни, — но мог ли пылкий самодержец забыть мятеж крамольников и муки души своей, растерзанной ими в минуты борения с ужасами смерти?
   С этого времени начался гибельный переворот в чувствах и делах царя, уже остывшего в любви к ближним своим советникам [26]. Отправляясь на богомолье в Кириллов Белозерский монастырь с царицею и младенцем-царевичем, Иоанн посетил на Песноше бывшего Коломенского епископа Вассиана Топоркова, друга отца его, лишенного епархии в боярское правление за лукавство и жестокосердие. Маститая старость не смягчила в нем души: склоняясь к могиле, он еще питал мирские страсти в груди, злобу и ненависть к боярам. Иоанн желал лично узнать человека, заслужившего доверенность его родителя: говорил с ним о временах Василия и требовал у него совета, как лучше править государством. Вассиан сказал ему: “Если хочешь быть истинным самодержцем, то не имей советников мудрее себя; держись правила, что ты должен учить, а не учиться, повелевать, а не повиноваться. Тогда будешь тверд на царстве и грозою вельмож. Советник мудрее государя неминуемо овладеет им.” Эти ядовитые слова проникли в глубину Иоаннова сердца. Схватив и поцеловав руку Вассиана, он с живостию сказал: “Сам отец мой не дал бы мне лучшего совета!” В Лавре Сергиевой царь беседовал в последний раз с преподобным Максимом Греком. Страдалец за правду не похвалил богомольного путешествия царского: “Пристойно ли тебе, государь, — говорил угасающий старец, — скитаться по дальним монастырям с юною супругою и с младенцем? Вездесущего не должно искать только в пустынях: весь мир исполнен славы Его. Если желаешь изъявить ревностную признательность к небесной благости, то благотвори на престоле. Завоевание Казанского царства, счастливое для России, было гибелью для многих христиан: вдовы, сироты, матери избиенных льют слезы: утешь их своею милостию. Вот дело царское.” Иоанн не принял его совета, и преподобный Максим сказал ему чрез бояр последнее слово, что если он не попечется об устройстве сирот и вдов, то Бог у него самого отнимет сына [27].
   Предсказание Максима сбылось: царевич Димитрий скончался в дороге. Он был заменен царю двумя сынами — Иоанном и Феодором, но ничто не могло заменить царицы Анастасии. Ранняя кончина ее после краткой болезни отняла у неутешного супруга последнюю подпору на пути к добру. Никогда общая горесть не изображалась умилительнее и сильнее. Не двор один, а вся Москва погребала свою первую, возлюбленную царицу. Когда несли тело в девичий Вознесенский монастырь, народ не давал пути ни духовенству, ни вельможам, теснясь со стонами ко гробу. Все плакали, и всех неутешнее — бедные, нищие, называя Анастасию именем матери. Им хотели раздавать обыкновенную в таких случаях милостыню, но они не принимали, чуждаясь всякой отрады в день великой печали. Но еще никто не знал тогда, что Анастасия унесла с собою счастие и царя, и царства Русского!

23. Митрополиты Иоасаф и Макарий.
Святитель Гурий Казанский.
Обозрев церковные события в первой, достославной половине царствования первого царя Московской Руси, обратим благоговейный взор на те благодатные звезды, которые светили тогда на небосклоне русском, озаряя собою тьму глубокого невежества. В числе их были великие святители, “правоправившие слово Твоея истины” были и смиренные отшельники, уединенно подвизавшиеся в пустынях.
   Митрополит Иоасаф, из дворянского рода Скрипицыных, принял пострижение в Лавре Сергиевой и с 1529 года был там игуменом. Близкий к любителю иноков и иночества великому князю Василию Иоанновичу при жизни его, он крестил сына и наследника его Иоанна у раки преподобного Сергия. Во время малолетства царя, при буйном управлении бояр, митрополит Даниил принужден был сложить с себя сан первосвятительский, и на место его избран игумен Иоасаф. В своем исповедании веры нареченный митрополит писал: “Во всем следую святейшим патриархам, соблюдающим истинную непорочную веру христианскую, установленную святыми апостолами и преподанную богоносными отцами, а не ту, которую принес Исидор с несвященного латинского Собора, просиявшего злочестием. К тому же обещаюсь не делать ничего из одного угождения великому князю или многим князьям, хотя бы грозили мне смертию, принуждая сделать что-либо вопреки божественным и священным правилам.” Блаженный Иоасаф выполнил обещание свое с полною твердостию.
   В эту эпоху совершенного безначалия и неистовых злодейств, которыми особенно отличались Шуйские, новый первосвятитель, заботясь о прекращении беспорядков, испросил свободу заточенному князю Бельскому, и действительно, добрый боярин, заняв место в думе правителей государства, умел остановить грабежи и насилия. Но князь Иван Шуйский схватил и отправил Бельского на Белоозеро, где его и удушили. Тогда толпы неистовых едва не убили святителя: в келью его бросали камни; во дворце самого великого князя он не нашел защиты; на Троицком подворье готовы были растерзать его. Именем преподобного Сергия игумен Алексий умолил пощадить жизнь первосвятителя. Святой Иоасаф выпросил себе милость провести последние годы на месте иноческого обета. С ним и здесь были неприятности: с ним жили тогда люди, которые сами по себе мало хотели жить в монастыре и которых загнали туда только беды жизни мирской: они часто оскорбляли блаженного Иоасафа припадками своего мирского своеволия. Невольными и вольными скорбями святитель очищал душу свою для светлых радостей неба и мирно почил 27 июля 1555 года [1].
   В уединении блаженный Иоасаф еще потрудился для Церкви, рассматривая присылаемые к нему рассуждения Стоглавого Собора [2], и усердно занимался исправлением книг для пользы общей. В сборнике его читаем: “Божиею благодатию и Пречистой Богородицы помощию переписал житие святой преподобный отец. Писал же с разных списков, тщася обрести правый. И обретох в списках много не исправлено. И елика возможна моему худому разуму, сия исправлял, а яже невозможна, сия оставих, да имущий разум больший нас, тии исправят неисправленная и пополнят недостаточная” [3].
   Достойный преемник его, митрополит Макарий, поставленный из архимандритов Лужецкого монастыря на кафедру Новгородской архиепископии (в 1526 г.), был избран на митрополию в 1542 году и, как мы уже видели прежде, председательствовал на нескольких Соборах. Забота его об уменьшении заблуждений и суеверий в народе и о распространении просвещения — одна эта забота уже дает ему почетное место между великими учителями Церкви. Множество письменных трудов, учреждение типографии, попечение о лучшем устройстве иноческой жизни, о распространении христианства на северных и восточных окраинах Руси, наконец, благотворное влияние на молодого царя делают навсегда незабвенным имя первосвятителя Макария.
   Определение Собора 1551 года о необходимости пересмотра книг, очевидно, вело к тому, чтобы большинство людей осознало на опыте, в каком печальном положении находятся богослужебные книги. После такого опыта должно было согласиться, что против повреждения книг рукописных надобно воспользоваться тем средством, которым давно уже пользовались в южной Русской митрополии — надобно ввести печатание книг. Царь Иоанн просил датского короля прислать в Москву книгопечатников, и в 1552 году прислан был королем типограф Ганс. Впрочем, и в Москве святитель Макарий нашел русских, знающих дело типографское. Диакон Иоанн Федоров и Петр Тимофеев приняли на себя приготовить все нужное для типографии. В Новгороде сыскался резчик букв Василий Никифоров. Первые опыты печати, как и во всем, были неудачны: не прежде как в 1564 году напечатана была первая книга — Апостол [4], уже по кончине Макария.
   Обратимся к словесным произведениям приснопамятного святителя. Он владел блистательным даром красноречия. Речи его к царю — при браке его, пред походом царя на Казань и по возвращении из Казани — написаны с одушевлением и красноречиво. Таковы же увещательное его послание к войску в Свияжске пред началом Казанского похода и пространное послание к царю от 17 июля 1552 года с увещанием идти смело против врагов Христовых [5], учительные послания о молитве против разных ересей, в Водскую пятину об искоренении язычества [6] и многие другие. Глубоко умилительно духовное завещание святителя [7].
   Весьма замечательны труды блаженного Макария на поприще истории. Красноречивый слог, каким описаны в Степенной книге 26 лет царствования Иоанна, скромность, с какою коснулись здесь действий митрополита Макария и опустили речи и послания его к царю, показывают, что труд митрополита Киприана в составлении Степенных книг продолжен был самим Макарием. Несомненно и то, что он дополнил труд Киприана внесением житий святых [8]. “Великая книга Минеи-Четьи” — блистательный памятник трудов Макария и самый богатый подарок для истории. Это целая библиотека сочинений исторических, поучительных и назидательных, состоящая из 12 огромных фолиантов. Над составлением ее проведено двенадцать лет. За основание приняты синаксари, или, как несправедливо называли их, прологи; потом помещены не только полные жизнеописания, не только слова на дни святых и на праздники, но и целые обширные сочинения учителей Церкви [9].
   Незабвенны для иночества заботы Макария об устройстве общежития в обителях. Тогда как многие из московских монастырей, по учреждению святого Алексия и преподобного Сергия сохраняли чин общежития, почти все новгородские монастыри, в том числе и Антониев, до 1527 года не имели сего чина. “Каждый. — говорит летопись, — в своей келье имел трапезу, все отягчались житейскими печалями.” Некоторые монастыри имели у себя приходы наравне с церквами приходскими. В 1528 году архиепископ Макарий собрал к себе игуменов обителей новгородских и предложил им принять устав строгого общежития. Из 18 обителей в Новгороде и близ него только две отказались принять этот устав: “в том бесчинии обыкош жити.” Во всех прочих стали вводить строгое общежитие. Следствия сего скоро замечены. “Когда устроились общежития, — говорит летописец, — тогда начала умножаться благодать Божия, благочиние усилилось, число братий увеличилось! Тогда же владыка назначил для инокинь особые монастыри, поставив над ними игумений, а игуменов, дотоле заведовавших женскими обителями, вывел в мужские обители. Тем монастырям, которые изъявляли желание принять строгое общежитие, архиепископ давал грамоту благословения с объяснением чина общежития [10].
   Когда Макарий возведен был на митрополию, он стал заботиться, чтоб и во всей митрополии обители иноческие подчинились уставу общежития. Намерения святителя были приведены в исполнение, но не повсюду, — привычка к старому обычаю была слишком сильна.
   Наконец, попечения об исправлении юного царя и о руководстве его на пути правды и добра составляют также великую заслугу приснопамятного святителя. Священник Сильвестр, пробудивший совесть Иоанна после великого пожара и с того времени имевший сильное влияние на царя, был, без сомнения, известен Макарию еще в Новгороде и им переведен в Москву. Блаженная кончина великого святителя последовала 31 декабря 1563 года, когда царь Иоанн уже совратился с доброго пути, но не успел еще сделаться ужасом человечества [11].
   Ко времени первосвятительства Макария относится начало апостольских трудов в покоренном царстве Казанском. Нет сомнения, что выбор архипастыря для новой паствы и достойных его сотрудников принадлежит митрополиту Макарию. Святитель Гурий, в крещении Григорий, родился в Радонежском городке, где жил некогда преподобный Сергий в родной семье своей, до удаления в пустыню. Родителями Григория были дворяне Руготины, бедные и малоизвестные. В доме благочестивого отца сын получил и благочестивое воспитание, и обучен был читать и писать. Сыновья незнатных дворян обыкновенно служили тогда, если не в службе великого князя, то при домах богатых княжеских фамилий. Так служил в доме князя Ивана Пенькова и Григорий Руготин. Григорий был умен и деятелен, нрава кроткого и послушливого, честности неподкупной; он любил ходить в храм Божий на молитву, молился и в доме; любил целомудрие и, охраняя его, держал пост, подавал нищим милостыню, какую только мог. Ум, строгая честность и благочестивая жизнь Григория приобрели особенное доверие к нему князя и его супруги: Григорию поручено было все правление по княжескому дому. Товарищи Григория стали завидовать его счастию и оклеветали чистого юношу в преступной связи с княгинею. Гневный князь придумал жестокую месть: была выкопана яма и в нее опущен сруб, сюда заперли Григория. Только малое отверстие сверху темницы пропускало в нее свет, и в то же окошко бросали Григорию на пять дней по снопу овса и опускали немного воды. Тяжко было положение невинного страдальца; природа отвращается от страдания и неправды. Но благочестивая душа его скоро помирилась с темницею. “Мученики, — думал Григорий, — терпели и не то при всей своей святости; темница избавила меня от соблазна и тревог мирских. Это уединение оставляет мне полную свободу готовиться к вечности, а для чего и жить на земле, если не для вечности?” И вот блаженный Григорий “в таковой беде наипаче простирается на славословие Божие, терпя и благодаря Бога о всем.” Уже проходил второй год заключения, когда один из товарищей по княжескому дому, бывший другом Григорию, упросил сурового сторожа дозволить подойти к окну темницы и поговорить с заключенным; расспросив о состоянии заключенного, он вызвался доставлять ему приличную пищу. Григорий поблагодарил друга за участие и сказал: “Без наказания, которое терплю я, душа моя могла остаться неисцеленною; благодарение Богу за все! В пище не имею я нужды; а прошу тебя приносить чернила и бумагу: я стану писать азбуки, а ты будешь продавать их и деньги после покупки бумаги станешь раздавать нищим.” Так Григорий и в темнице хотел, чтобы дети учились закону Божию, так же как хотел помогать бедным, сам терпя крайнюю нужду. Спустя два года неожиданно в дверях темницы блеснул свет. Григорий, сотворив молитву, толкнул дверь, она отворилась. Страдалец понял, что Господь посылает ему свободу. Он взял икону Божией Матери, бывшую с ним в темнице, и пошел оттуда прямо в обитель преподобного Иосифа Волоколамского, известную тогда по строгой жизни иноков. Там он и постригся с именем Гурия.
   После многолетних подвигов в посте, безмолвии и богомыслии, к которым приучился еще в темнице, Гурий был возведен на игуменство в Иосифовом монастыре; потом, по воле царя, принял на себя настоятельство Селижаровской обители [12].
   Для завоеванного Казанского царства Собор определил избрать архиепископа. Это место служения в тогдашнее время было чрезвычайно важно; здесь надлежало быть мужу с апостольскою ревностию и чистотою души, чтобы благоплодно проповедовать святую веру незнающим ее. Поэтому и избрание архипастыря происходило необыкновенным образом. По совершении молебного пения митрополитом из четырех жребиев взят был с престола один, и это был жребий Гурия; потом взят один из двух, и это был опять жребий того же избранника. В 1555 году святой Гурий Собором архипастырей рукоположен в сан архиепископа Казанского. Отправясь из Москвы водою, архипастырь в каждом городе встречаем был молебствиями и сам совершал молебствия, так что все путешествие святителя до Казани, продолжавшееся два месяца, было почти непрерывным молением.
   Первопрестольнику Казанскому даны были два достойных помощника для многотрудного его служения: Герман, бывший архимандрит Старицкого монастыря, бывший на покое в Иосифовом монастыре [13], и Варсонофий, игумен Песношский; первый определен архимандритом в Успенский монастырь города Свияжск, а последнему предназначена была архимандрия в новой обители Преображенской, которую он должен был сам еще основать в Казани. Варсонофий был сыном Серпуховского иерея Василия и сам получил в крещении то же имя. В 1512 году сыновья хана Менгли-Гирея опустошили берега реки Ока и захватили многих в плен; в том числе и юного Василия. Горько было положение пленника! Зная на память псалмы Давидовы, он взывал к Богу отцов своих: “Отец мой еси Ты, Бог мой и заступник спасения моего (Псал. 88, 27); избави мя от руки чуждых” (Псал. 143, 7). Молитва и богомыслие не только облегчали скорбь его, но доставляли сердцу его такое утешение, какого не чувствовал он в доме родительском. В нем росла любовь к Богу, а с нею и преданность воле Его. В таком расположении души молодой Василий работал на неверных со всем усердием и обучался послушанию безответному, терпению и незлобию. Пост, сперва невольный, обратился в дело воли его. Утомительные работы невольника занимали у него все время дня, и он посвящал ночь молитве. Всегдашняя готовность к услугам, верность и жизнь чистая смягчили сердце варваров; на другом году плена облегчили ему тягость трудов и дали некоторую свободу. Василий изучил разговорный язык татарский; по своей даровитости он узнал его настолько, что мог излагать мысли свои на письме, изучал основания магометанского зловерия, так что мог ясно говорить о заблуждениях учения Магометова. Основательным познанием языка и веры татар исполнилась премудрая цель, для которой Господь попустил рабу своему быть в плену. И вот спустя три года плена отец нашел средства выкупить дорогого сына из неволи татарской.
   Василий возвратился на родину, но сердце его уже не могло увлечься земными радостями. Раб Божий покорил сам себя игу Христову в Андроньевской обители и в монашестве был наречен Варсонофием. Потом жил он при Тверском епископе Акакии в сане иеродиакона. Там и здесь совершаемы им были иноческие подвиги с полным усердием. Слух о духовной жизни его дошел до митрополита Макария, и в 1544 году он был посвящен в игумена Песношской обители.
   Много трудов предстояло на новом поприще святителю Гурию, бодрому духом, но изнуренному плотию (темничная жизнь навсегда расстроила его здоровье). Хотя существовали начатки христианства в земле Казанской, уже напоенной кровию мучеников Христовых [14], но ревностный святитель и сотрудники его должны были неусыпно трудиться: прежде всего поучать духовенство, новокрещенных утверждать в вере и благочестии, магометан и язычников обращать к святой вере убеждениями, не прибегая к насилиям, за магометанина и язычника, осуждаемого судом за преступление, но принимающего святую веру, ходатайствовать пред начальством о прощении вины его. Святитель, выполняя эти правила, присовокуплял для успехов веры молитву и милосердие: в доме его находили себе пищу и помощь всякая бедность и нужда. Неверующие видели, что вся жизнь его — любовь святая, любовь благотворительная для всех без различия. На втором году служения своего святитель начал строить близ Казани Зилантов монастырь. По уставу святителя, иноки этой обители занимались обучением детей чтению и письму, преимущественно же — закону Божию. Благочестивое желание знакомить детей с верою и правилами христианскими, пробудившееся еще в темнице, теперь развилось в святом Гурии с особенною силою [15]. И труды евангельского проповедника в стране мрака были благоплодны: “Божественный муж, — как свидетельствует Гермоген, один из преемников его, — учением своим привел ко Христу множество душ.”
   Ревностно помогал наставнику своему блаженный Варсонофий. Вместе с добрыми иноками, взятыми им из Песноши, он устроил в Казани новую общежительную обитель Преображенскую [16], и неутомимо трудился в обращении мусульман. В этом подвиге помогали ему знание языка и веры татар и искусство врачевать болезни. Знание татарского языка помогло ему войти в близкие отношения с татарами, а основательное знание учения Магометова и его глубокий ум подкрепляли обличения его мусульманства неотразимыми доводами. Уменье лечить болезни привлекало к нему больных всякого рода, тогда как болезнь сама отворяет душу для лучших чувств, а следовательно, и для принятия мыслей христианских; к тому же терпеливое и бескорыстное лечение со стороны Варсонофия внушало доверие к безвозмездному врачу не только в больных, но и в здоровых.
   Другой сотрудник святого Гурия, блаженный Герман, устроил обитель иноческую в Свияжске, учил детей, во множестве крестил магометан и язычников в струях Волги и усердно выполнял поручения святителя по епархии. Со своей стороны, святой Гурий оказывал ему особенное доверие, поручил суду его все сельские церковные причты Свияжского уезда, а монастырь его освободил от своего суда.
   Последние три года жизни святитель Гурий лежал на одре болезни и не мог совершать служение и даже ходить в храм. Но дух его молился и молитвою низводил благодать небесную на его паству. В великие праздники носили его к литургии в соборный храм Благовещения Богоматери, построенный им; здесь сидел он или даже лежал, слушая службу Божию; душа его горела желанием молиться вместе с паствою своею в дни общей хвалы и молитвы. Блаженная кончина его последовала 4 декабря 1563 года. Преемником его кафедры стал святой Герман.
   Вскоре после того (в 1567 г.) святой Варсонофий рукоположен был в сан святительский на Тверскую кафедру; но спустя четыре года, отягченный старостию, отказался от управления епархиею и возвратился в Казанский Преображенский монастырь.
   В обители продолжал он подвижническую жизнь. Когда от дряхлости не мог он ходить в церковь, ученики возили его на тележке к богослужению: так любил он молитву и славословие храма! Блаженная кончина его последовала 11 апреля 1567 года на 86 году жизни его [17].
   Между тем как равноапостольные святители Казанские просвещали светом истинного богопознания страну, погруженную во мрак язычества и магометанства, в пустынных обителях земли Русской ярко сияли светильники благочестия, а на стогнах Москвы один дивный труженик подвизался в юродстве Христа ради.
   Преподобный Даниил, Переяславский чудотворец, в мире Димитрий, еще в юных летах обнаруживал порывы души к строгим подвигам. Услышав при чтении жития преподобного Симеона Столпника, что тот тайно обвил себя веревкою для усмирения плоти, отрок отрезал себе конец веревки, которою рыбаки привязывали к берегу ладью, обвил ею стан свой и так крепко, что веревка по времени стала въедаться в тело; родители увидели у спящего мучительный пояс и поспешили снять его. Воспитанный потом для жизни иноческой в Никитском монастыре, он тайно ушел в обитель преподобного Пафнутия Боровского и, приняв пострижение с именем Даниила, пользовался наставлениями опытного старца Левкия [18].
   По смерти родителей блаженный Даниил возвратился в Переяславль и поселился в Успенской обители, что на Горицах; архимандрит Антоний, родственник его, зная чистоту его жизни, убедил его принять сан священства. Тут совершал он особенный подвиг любви к ближним: умерших странников, убитых, замерзших и утопших бедняков на своих руках переносил в скудельницу; он просил и других сказывать ему, если увидят где застигнутого внезапною смертию, и ночью шел отпевать покойного. Так продолжал он не один год. По ночам, смотря из Горицкой кельи на скудельницу (божедомье), он думал: “Сколько тайных рабов Божиих лежит, быть может, в этой скудельнице, попав туда только от того, что не хотели они быть известными миру ни при жизни, ни по смерти!” Эта мысль особенно часто стала посещать его после того, как один странный человек, не сказавший о себе, кто он, но часто находивший у Даниила в келье покой себе, зимней ночью найден был им уже умершим и похоронен в скудельнице. По временам преподобный Даниил видел в скудельнице огонь и до слуха его оттуда доносилось пение. В блаженном подвижнике родилась мысль построить храм в божедомье, и Богу угодно было желание смиренного раба Его. Бояре Челяднины, избавленные молитвами преподобного Даниила от княжеской опалы, представили его лично великому князю Василию Ивановичу, выпросили ему дозволение иметь в своем распоряжении божедомье и построить там храм. Тогда же стали поступать приношения для построения храма, и появились желающие поселиться при нем, так что на божедомье неожиданно составилась обитель иноческая. Новые подвижники стали жить под руководством преподобного Даниила. Он обнес божедомье оградою, дал правила монашеского жития и каждый день ходил из Гориц совершать службу в божедомском храме. Великий князь Василий, уважавший преподобного Даниила, восприемника от святой купели сына его Иоанна, посетив однажды бедную обитель, назначил для нее ежегодный отпуск хлеба.
   Между тем иноки Горицкие упросили преподобного Даниила быть архимандритом их обители. “Если настояли вы на том, чтобы я был вашим настоятелем, — говорил Даниил братии, — то должны слушаться меня.” — “Желаем повиноваться,” — отвечали иноки. “У вас есть обычай, — говорил настоятель, — ходить из монастыря на торг без благословения настоятеля; ходите в мирские дома и там пируете и ночуете по нескольку суток. Прошу вас вперед не делать так.” Иноки обещались исполнить волю настоятеля. “Вы ходите в бани, — продолжал настоятель, — и там бываете вместе с мирскими людьми. Этому не должно быть.” Согласились и на то иноки. Преподобный Даниил продолжал: “В праздники, именины, в поминовение родных созываете вы к себе родных, друзей, знакомых с женами и детьми, и они гостят у вас по нескольку дней и ночей. Вперед не только не должно быть пиров, не только не должен никто из женского пола ночевать в кельях ваших, но женщин никогда не должны вы принимать в кельи.” Тяжело было на это согласиться монахам, но согласились. “Кельи у вас очень высоки, с высокими крыльцами, как у вельмож, — сказал еще преподобный, — это неприлично монашескому смирению.” Братьям неприятно было это замечание, но прекословить не могли. Впрочем, не прошло и года, как преподобный Даниил отказался от настоятельства Горицкого и перешел жить в новую обитель на божедомье, где в 1530 году построил каменный храм Святой Троицы иждивением великого князя Василия.
   Во время голода обитель Даниила, где уже было до 70 братии, питала страдавших от голода. Раз сказали преподобному, что муки так мало осталось, что ее не хватит для братии и на неделю. Даниил пошел посмотреть, и в то же время подошла вдова с детьми, изнуренная голодом, и просит помощи. Он дал ей муки и приказал отпустить оставшуюся муку всем нуждающимся по их просьбе. В продолжение 8 месяцев в обители Даниила доставало всем хлеба. И после голодного времени многие, зная любовь святого старца к несчастным, бросали у ворот монастыря больных, увечных и не имевших, чем кормиться. Угодник Божий с радостию принимал их в монастырь, лечил и кормил, одевал и покоил. Будучи образцом христианской любви к ближним, он до гроба был и образцом смиренного подвижничества. Он воспитал и в учениках своих любовь к подвигам. Инок Нил, родом немец, постриженный преподобным Даниилом, соблюдал такой пост, что довольствовался только хлебом и водою и то в меру.
   Пред концом земной жизни своей богоносный старец посетил крестника своего, великого князя Иоанна Васильевича, и сообщил ему, что переяславские храмы святого Предтечи и святого Николая, стоящие у городских ворот, очень обветшали, так что необходимо построить новые; при этом преподобный Даниил сказал, что у ветхого храма святого Николая в земле лежат мощи святого князя Андрея Смоленского, которому в прежние времена, как он твердо помнит и знает, была служба со стихирами и каноном и лик его писали на иконах; почему ныне не отправляется пение, неизвестно. Об этом же доложил он и святителю Иоасафу. Великий князь и митрополит приказали построить новые храмы и дозволили преподобному Даниилу вместе с местным духовенством осмотреть гроб святого князя Андрея. После молебна разобрали надгробный памятник и начали копать могилу, открыли гроб и в нем мощи, обвернутые берестою, мощи нетленные и издававшие благоухание: волосы русые и долгие, одежда с медными пуговицами цела, загнута на сторону. Крупицы бересты, осыпавшиеся при отгребании земли, с верою брали недужные и исцелялись. Преподобный Даниил послал священника Константина известить о том митрополита и великого князя. Из Москвы присланы Чудовский архимандрит Иона (впоследствии Суздальский епископ) и Успенский протопоп Гурий для проверки донесения и перенесения мощей в храм. Они вздумали спросить святого старца: с чьего дозволения решился он отыскивать мощи? — и объявили, будто бы “владыка митрополит ничего не знает о том и ничего не приказывал.” Старец заплакал и сказал: “Не будем искушать Духа Святого, действующего в чудных рабах Своих. Не говорите также, будто ничего не известно великому отцу нашему и святителю. Бог мне свидетель, что извещал я его сам и не только его, но и благочестивого самодержца и по их воле осмелился я, недостойный, отрыть святые мощи.”
   Даниил сказал потом, что противодействующие святому делу будут наказаны [19]: митрополит лишится престола, архимандрит и протоиереи жестоко пострадают. Это слово сперва смутило следователей [20], но потом они приняли его за плод дряхлой старости. Впрочем, очевидность дела вынудила кончить неуместный спор. Мощи блаженного князя положили в новый гроб и совершили службу.
   Преподобный Даниил преставился 7 апреля 1540 года, достигнув почти 90-летней старости [21].
   В том же Переяславле-Залесском, где подвизался преподобный Даниил, родился другой подвижник — преподобный Герасим Болдинский, в миру Григорий. Еще в юных летах он усердно ходил в храм Божий; святая жизнь преподобного Даниила особенно увлекла его душу и на 13-м году он уже со слезами просил старца принять его к себе. Даниил принял отрока к себе послушником; это было еще тогда, когда старец жил в Горицком монастыре. Герасим был сапожником и по воле старца усердно служил ремеслом своим бедной братии божедомья; на время оставлял он старца, чтобы слушать наставления других подвижников и по их совету возвратясь к Даниилу, принял пострижение от рук его. Это было в то время, когда Даниил начал жить в Троицкой обители. Новоначальный инок Герасим ревностно совершал подвиги поста и молитвы; принимал пищу через день и через два, постоянно выполнял келейное правило, а иногда всю ночь стоял на молитве. Преподобному старцу усердно служил он в заботах его о новой обители, особенно при построении храмов и келий. Чистою и подвижническою жизнию Герасим снискал себе общее уважение не только в обители, но и за оградою ее; он стал известен и в Москве. Эта слава тяготила его; он желал безмолвного уединения. Прожив до 26 лет под руководством преподобного Даниила, он вышел из обители его с желанием работать Господу в уединении.
   В 1528 году поселился он в Дорогобужском округе, в таком диком лесном месте, что, кроме змей и диких зверей, никого там не жило; по временам же скрывались там разбойники, так как невдалеке проходила большая дорога, на которой они занимались своим промыслом. Блаженный Герасим поставил себе хижину и в ней стал подвизаться; разбойники не раз били его, стараясь прогнать из своего соседства, но пустынник терпел и молился. В хижине своей он жил, как птица, без печалей и забот житейских, хранимый и питаемый Господом. Впоследствии появился у него сторож — ворон; если недобрый человек подходил к хижине, ворон поднимал крик и, летая, бил крыльями по лицу нежеланного гостя; то же было с хищным зверем: тому клевал он глаза, пока не заставлял обратиться в бегство. По особенному видению перешел Герасим на Болдину гору, где над потоком Болдиным стоял огромный дуб. Отсюда хотели прогнать его поселяне и отвели в Дорогобуж к наместнику, который велел посадить подвижника в тюрьму, как бродягу. Но внезапно явилась помощь: входит к наместнику царский посланный из Москвы. Увидав преподобного Герасима, которого видел вместе с преподобным Даниилом у царя, он с глубоким уважением поклонился ему и просил благословения. Наместник испугался и с честию отпустил подвижника. С того времени имя святого старца стало в уважении, и в пустыню его начали приходить ревнители благочестия. Сперва построена была молитвенная храмина для общих молитв и поставлена хижина. Потом преподобный Герасим отправился в Москву и там получил позволение на построение обители. Мало-помалу построены были храм Святой Троицы и келии для братии с трапезою. Преподобный Герасим сам трудился при постройках, трудился потом и для общежития вместе с другими: молол жерновом рожь, даже и за других, пек хлебы, рубил и носил дрова, мыл для братии свитки, прислуживал больным. Спал он мало и никогда — лежа. Пищей его был хлеб с водою.
   Кроме Болдина монастыря, преподобный Герасим построил еще Предтечев монастырь в Вязьме; потом в Брынском лесу на реке Жиздра основал обитель Введения во храм Богоматери. В Болдиной обители под конец жизни преподобного было до 140 братий. Он бдительно вел всех их по пути спасения. Под его руководством воспитались такие строгие подвижники благочестия, как блаженный Антоний, почивший Вологодским епископом (в 1588 г.) и доныне местно чтимый волгожанами. После многолетних подвигов преподобный Герасим преставился 1 мая 1554 года [22].
   Другой ревностный труженик, постриженник Лавры Сергиевой и впоследствии один из достойных преемников великого чудотворца Сергия, преподобный Арсений происходил из дворянского рода Сухорусовых. При том богатстве доходов, какие тогда имела обитель Сергиева, преподобный Арсений не изменялся в любви своей к нищете и посту. Однажды великий князь Василий пришел на богомолье в обитель Сергия и на игумене богатой Лавры увидел одежду разодранную и заплатанную. На вопрос изумленного великого князя братия отвечала: “Игумен наш — истинный раб Божий и живет в Боге; но он думает только о том, как бы оставить нас и удалиться в безмолвную пустыню.” И, действительно, в 1527 году любитель безмолвия оставил игуменство и удалился в необъятный Комельский лес, где прежде него уединялись многие отшельники; избрал себе самое глухое место, на берегах речек Кохтыжа и Лежа, водрузил крест, поставил келью и стал подвизаться в безмолвном уединении. Место это, в 36 верстах от Вологды, еще и ныне окружено трясинами и болотами. Крестьяне, ходившие сюда то для рубки леса, то для звериной ловли, сочли помехою себе келью Арсения и разорили ее. Давая место гневу, пустынник ушел в Шилегонский лес, на речку Ингарь или Маслянку, и здесь стал подвизаться. К нему стали приходить ревнители пустынной жизни, и, сверх того, многие жители страны Вологодской, гонимые нашествием татар, толпами бежали в Шилегонский лес. Так безмолвие пустынников нарушено было поселившимися близ пустыни изгнанниками.
   Любитель безмолвия, поручив небезмолвную “Арсениеву пустынь” одному из учеников своих, решился водвориться опять в Комельском лесу: он поселился с учеником своим Герасимом там, где прежде водрузил крест, и стал расчищать лес. Его стали тревожить не люди [23], а звери; но молитвою своею он смирил их, и медведи уступали ему свои берлоги. Когда собралось к нему несколько учеников, он поставил храм в честь положения ризы Богоматери во Влахерне. Иногда посещал он и Шилегонскую пустынь. На пути из одной пустыни в другую он имел обычай беседовать о спасении души со встречавшимися с ним, а останавливаясь в селениях, назидал простых людей словом спасительным. Если замечал, что кто-нибудь в поле трудится в праздник или в день воскресный, то строго обличал за то. Раз поселяне ослушались его — не перестали работать в праздник, и внезапно поднявшийся ветер разметал снопы их. Проведя долгую иноческую жизнь в посте, молитве и непрестанных трудах, старец пред кончиною приобщился Святых Тайн и мирно предал дух свой Господу 24 августа 1550 года [24].
   На другом краю Русского севера, в стране Олонецкой, подвизался один из достойных учеников преподобного Александра Свирского [25]: в 9 верстах от места подвигов преподобного Александра жил в своей отчине дворянин Андрей Завалишин, охотник до звериной ловли. Однажды в самом разгаре охоты Андрей увидел оленя и бросился догонять его; охотник мчался с такою быстротою, что далеко оставил за собою товарищей охоты, и все-таки олень исчез из глаз его. Вдруг Завалишин увидел пред собою хижину и следы пустынника в таком диком месте, где, казалось, никогда не ступала нога человеческая. Он постучался у хижины, и пред ним явился труженик, изнуренный постом и подвигами, в ветхой одежде. Повесть подвижника о дикой своей жизни произвела на Андрея глубокое впечатление. Это было в 1493 году. Завалишин после того часто приходил к преподобному Александру (это был он) слушать наставления его и доставлял хлеб сподвижникам его. Из беседы с отшельником познав сладость пустынной жизни, Завалишин решился последовать примеру жизни его, оставил богатое имение свое и удалился в Валаамскую пустынь; здесь принял он иночество с именем Адриана и провел несколько лет в подвигах общежития. Потом по благословению преподобного Александра избрал для пребывания своего уединенное место на полуострове, на берегу Ладожского озера. К нему собрались ученики и последователи. В пустыне построен был храм в честь святителя Николая. Однажды Адриан вблизи своей обители встретился с такими людьми, которые грозили не только существованию обители, но и жизни пустынников. В дремучем лесу острова Сала, напротив Адриановой пустыни, укрывался недобрый человек Ондрус с шайкою подобных себе, живший на счет пловцов Ладожского озера. Близкое соседство пустынника, начавшего собирать к себе других, тревожило атамана разбойников: он заявил им, чтобы они удалились с острова, иначе будет им худо. Скорбно было Адриану расстаться с пустынным местом, особенно потому, что великий наставник его благословил ему здесь жить. Он умолял разбойника предоставить это место мирным труженикам; не имея у себя денег, чтобы предложить выкуп за место, Адриан обещал атаману ходатайствовать за него пред Богом и советовал ему расстаться с худым промыслом. Разбойник смеялся над словами пустынника. Долго упрашивал Адриан разбойника с горькими слезами; наконец, атаман смягчился и сказал: “Живите.” На каменистом мысу Ладожского озера, называющемся поныне Сторожевским, тогда жил другой разбойник с шайкою и сторожил пловцов. Завидуя счастию Адрианова соседа, он старался захватить и убить его. Случилось так, что оба атамана, разъезжая по озеру с шайками для промысла, встретились, и между ними завязалась битва. Жильцы Сала были побеждены, и скованный предводитель их брошен в лодку врага своего. Несчастный знал, что ожидает его мучительная смерть; он вспомнил советы пустынника — горькое раскаяние проникло в душу его, и вот он видит пред собою преподобного Адриана. “По милосердию Господа, для Которого просил я у тебя пощады пустынному братству, ты свободен,” — сказал явившийся и исчез; атаман увидал себя без оков, на берегу, и никого подле себя. Пораженный до глубины души, пришел он в обитель и нашел Адриана и сподвижников его в псалмопении. Атаман пал к ногам настоятеля и просил научить его путям спасения. Оставленный в обители, он здесь и кончил жизнь свою в тихом покаянии. И соперник его по ремеслу молитвами старца Адриана, наконец, пришел в себя. Почувствовав пагубу своей жизни, он на месте разбойничьего притона основал обитель молитвы и подвизался в ней с именем инока Киприана. Новою жизнию своею, благотворительною для многих, блаженный Киприан не только привел в забвение у современников прежние недобрые дела свои, но и заслужил уважение; а Господь, Благий и Милостивый, за подвиги истинного самоотречения, прославил почившего подвижника чудесами. Так благотворно повлияла жизнь преподобного Адриана на глухой край. Основатель Адриановой Ондрусовой пустыни настолько известен был по святости жизни, что он и преподобный Григорий Пельшемский приглашены были царем Иоанном в Москву для возпринятия от святого крещения дочери царской Анны. Это было в августе 1549 года. Когда святой старец возвращался из Москвы в свою обитель и уже недалеко был от нее, близ селения Обжи злые люди напали на него и убили; злодеи надеялись найти у него деньги и не нашли ничего. Братия долго ждала своего настоятеля и уже не знала после долгого ожидания, что думать. Спустя два года в одну из ночей, в сонном видении, является преподобный Адриан одному из старцев Ондрусовой пустыни, рассказывает ему о страдальческой кончине своей, указывает место, где злодеи скрыли тело его, и повелевает перенести его в обитель. На другой день, 17 мая, иноки обрели в болоте нетленное тело страстотерпца и предали земле подле стены церкви святого Николая. Так вся жизнь преподобного Адриана была преимущественно борьбою со злыми людьми, и Господь увенчал его венцом мученика [26].
   Еще два ученика того же великого наставника пустынножителей преподобного Александра, Геннадий и Никифор, подвизались на Важеозере. Первый из них, наследник богатого достояния, раздав все нищим, отправился к преподобному Александру, который тогда жил один на Свири: не хотелось дивному отшельнику нарушить своего уединения принятием кого-либо в свою келью; но усердные мольбы Геннадия заставили его расстаться с любимым уединением, — Геннадий остался учеником и сподвижником Александра. Спустя несколько лет преподобный Александр благословил Геннадия искать себе уединения в другом месте. Геннадий поставил себе келью на Важеозере и здесь подвизался отшельнически, а впоследствии дозволил он двум-трем ученикам поставить хижины подле своей кельи для безмолвной молитвы. Пред кончиною своею авва сказал ученикам: “На этом месте будет храм и киновия.”
   Блаженный Никифор пришел к преподобному Александру иноком и в веригах когда уже основан был монастырь Свирский; отец пустынножителей принял Никифора и потом с утешением смотрел на его подвиги в общежитии. В 1518 году он просил у великого аввы благословения поклониться Печерским угодникам Божиим. “Иди, наперед повидайся с рабом Божиим Кириллом Новоезерским,” — отвечал авва. Послушный ученик исполнил волю своего старца. Когда прибыл он на берег Новоозера, то, утомленный трудом, заснул. Кирилл, окончив вечернее правило, поспешил переплыть на лодке озеро и разбудил странника. Изумленный путник просил благословения. Кирилл, поклонившись ему, сказал: “Ты благослови меня, ты послан преподобным игуменом и духовным братом Александром посетить меня, грешного.” Никифор понял, кто говорит с ним. Восемь дней после того пробыл Никифор у преподобного Кирилла, наслаждаясь духовными беседами его. С восторгом радости возвратился он к своему авве и пересказал, что видел и слышал у преподобного Кирилла. “Теперь можешь идти в Киев по твоему желанию,” — сказал Александр. Окончив благочестивое странствование свое в Киев, преподобный Никифор по благословению аввы поселился на Важеозере, там, где прежде него подвизался преподобный Геннадий, вблизи села Сермакса, где жили и почили родители преподобного Александра. Мало-помалу он собрал к себе любителей пустынной жизни, построил храм в честь Преображения Господня и завел общежитие. Здесь подвизался он до кончины своей, последовавшей 9 февраля 1550 года [27].
   Еще далее, в тундрах Севера просиял святостию жизни преподобный Антоний Сийский. Сын богатых и благочестивых земледельцев Двинской волости Андрей (мирское имя Антония), научившись грамоте и иконописанию, не имел охоты к трудам земледельческим; любимым занятием его были иконописание и молитва. По смерти родителей отправился он в Новгород и там пять лет служил у одного боярина и по совету его вступил в брак; но через год жена умерла, и он решился расстаться с суетою мира. Возвратясь в дом свой, он раздал свою часть нищим и только в одной одежде отправился в Пахомиеву пустынь на реку Кена. По дороге заснув, увидел он во сне: муж благолепный с крестом в руке говорил ему: “Возьми крест свой и не бойся вступить на подвиг,” и осенил его крестом. Проснувшись, провел он остальную ночь в молитве. Блаженный Пахомий [28], облекши его в иноческую одежду, держал его в своей келье. Это было в 1508 году. Антоний прежде всех являлся в храм на молитву, трудился в поварне, нося воду и готовя дрова; пищу принимал через день и то не до сытости; память о смерти и Суде постоянно хранил в сердце. Удостоенный иерейства, один совершал он служение в храме (другого иеромонаха не было) и вместе с тем ходил на работы наравне с прочими; здоровье его было так крепко, что мог он трудиться за двоих.
   По любви к пустынному уединению с благословения игумена оставил он Пахомиеву пустынь и с двумя братьями, Александром и Иоакимом, отправился на реку Шелексну; здесь избрано им место для пустынной жизни, поставлен небольшой храм святого Николая и несколько келий. Там подвижники прожили семь лет; потом, теснимые соседними жителями, ушли еще далее на север.
   На глухом севере один зверолов показал пустынникам место, удобное для пустынной жизни, — Михайлов остров, окруженный глубокими озерами и омываемый с одной стороны рекою Сия. Место было совершенно дикое: тундра и лес, озера и чащи “непролазные”; оленей, лисиц, медведей, волков множество, и только по временам звероловы заходили сюда, гоняясь за зверем, но еще никогда не обитал здесь человек. Антоний поставил тут часовню и для себя с братиею — хижину. Это было в 1520 году, на 42-м году его жизни. Три года проведено здесь в крайней скудости и в тяжелом труде! Антоний очищал лес и копал землю, чтобы сделать место сносным для житья; братия начинали роптать на скудость, но неожиданно неизвестный христолюбец доставил им хлеб, муку, масло и сверх того — деньги на построение обители. Сборщик доходов Новгородского архиепископа Василий Бебр в уверенности, что у Антония много денег, вздумал добыть богатый доход для себя: он послал известных ему людей ограбить пустынников; но после сам же с раскаянием говорил Антонию, что хищникам представилось, будто обитель окружена стражею. С того времени начали посещать пустынь Антония богомольцы и доставлять ему средства к жизни.
   Когда число учеников умножилось, двое старших из числа братии, Александр и Исаия, отправились в Москву испросить у великого князя Василия дозволение занять дикое место пустынною обителью и получили на это грамоту. Тогда они построили обширный деревянный храм Святой Троицы. Местный храмовый образ написан был самим Антонием и с молебным пением поставлен в иконостас. Однажды после утреннего пения оставили в храме незагашенную свечу: храм объят был пламенем, когда вся братия была на работе с Антонием. Весь храм и вся утварь сгорели, осталась только антониева икона Святой Троицы. Построен был новый храм и другой, теплый, при трапезе. По общей просьбе братии Антоний принял звание игумена, но продолжал быть примером любви к труду; он каждый день был в храме при каждом богослужении и потом в худой одежде то чистил он лес, то трудился на пашне, то занимался иконною работою. Праздности не любил ни в себе, ни в других; о больных заботился с отеческою любовию; пища и одежда была у него в обителе для всех одинаковая; нетрезвость считал тяжким грехом. Старец внушал братии никогда не увлекаться гневом, жить в кротости, терпении и любви. От иконы Святой Троицы еще при жизни преподобного Антония получались исцеления.
   Пред кончиною своею по просьбе учеников оставил он духовную грамоту: “Братия и отцы!- писал он. — Видите, постигла меня, грешного, старость: часто подвергаюсь болезни, которою и теперь отягчен. Все болезни мои говорят мне об одном — о смерти и о Страшном Суде. Сердце мое смущено от грозного исхода, и страх смерти напал на меня. Вы любовию своею понуждаете меня, грешного, написать, как вам жить после моей смерти. Господь Бог видит мои беззакония и в ваших глазах мои грехи. Вы видели — не был я примером ни одной добродетели. Вы называли меня, грешного, отцом своим, пастырем и учителем; но я не пастырь и не учитель. Един есть пастырь Христос. Неразумием своим я, грешный, разорял ваше богоугодное житие. Но не отчаиваюсь я в своем спасении, а надеюсь на милость Божию и на ваши молитвы. Бог говорит: “Не приидох призвати праведники, но грешники на покаяние.” Святыми молитвами вашими, по слову пророка, возлагаю на Господа печаль мою: пусть творит со мною, что Ему угодно. Он хочет, чтоб все спаслись и пришли в уразумение истины.”
   “Много бы нужно писать вам из Святого Писания. Но вы знаете, что я умею грамоте лишь отчасти; да и боюсь Владыки моего Христа, Который сказал, что прежде надо самому делать, а потом учить. Поручаю монастырь свой и вас Богу и Пречистой Матери Его и преподобному Сергию, великому чудотворцу. Назначаю вам, по вашей просьбе, строителя старца Кирилла; пусть с ним священники соборно решают монастырские дела в трапезе при всей братии. Если иные строптивые и своевольные не захотят жить по монастырскому чину, не станут повиноваться строителю и братии, выгоняйте их из монастыря в страх прочим; если же такой возвратится с раскаянием, то нужно принять его, как своего, простить и считать не врагом, а братом... Прежде всего имейте страх Божий в душе, да вселится в вас Дух Святой и научит вас всякой истине! Живите общею жизнию по духу и телу, в пище и одежде, по заповеди святых отцов. Строитель пусть довольствуется братскою трапезою, не прибавляя себе ничего; то же — в одежде и обуви, разве по особенному усмотрению. Не держите хмельного в монастыре и не принимайте от христолюбивых. Женский пол отнюдь не должен ночевать в монастыре, и миряне не должны ночевать в кельях вместе с братиями. Поите и кормите бедных досыта; подавайте милостыню, чтобы не обедняло это святое место. Здоровые из братии для своего спасения не должны оставаться без работ. Не дозволяйте ставить дворов вокруг монастыря; скотный двор пусть стоит за озером. Молю вас, храните это.”
   Передав управление обителью ученику своему Кириллу, преподобный Антоний мирно почил на 79-м году жизни своей 7 декабря 1556 года [29].
   В то же время и на острове другого озера подвизался отшельник. Уроженец Валдайского у езда, постриженник Крынецкой обители преподобного Саввы (близ Пскова) преподобный Нил удалился сначала на реку Серемля (тогда Ржевского, ныне Осташковского уезда). Поставив хижину, довольствовал он тело свое только травами, а дух насыщал молитвою и богомыслием. Он не давал простора желаниям плоти и жил духом для Господа, потому и Господь был с ним. Раз хотели напасть на него злые люди; он вышел к ним навстречу с иконою Богоматери, и они бежали. К нему приходили многие за наставлениями и с просьбою о молитве; жизнь его принесла пользу многим людям. Но он считал себя неутвердившимся в добре, а известность имени своего — опасною для души. Потому сильно желал он безмолвия. Однажды после молитвы задремал он и услышал голос: “Нил! Иди на озеро Селигер, там на острове Столбенском можешь спастись.” Узнав от приходивших к нему, где и каков Столбенский остров, Нил в радости о готовом для него безмолвии поспешил исполнить веление свыше [30].
   Столбенский остров на озере Селигер, заключая в себе около 8 десятин пространства, весь покрыт был дремучим лесом. От нынешнего города Осташков, если плыть водою, он в 9 верстах. Преподобный Нил рад был такому тихому месту. На первое время он выкопал в горе пещеру и прожил в ней зиму (1528 г.). Потом поставил себе небольшую келью и часовню; для овощей он возделывал землю; а прежде того питался ягодами и травою. Отшельник утешался тем, что славил Господа вместе с природою, неотвлекаем людьми. Плоть не докучала ему, и духу была полная свобода славить Господа своего.
   Раз пришли к отшельнику охотники до чужого добра и потребовали денег. “Чада! — сказал гостям своим преподобный Нил. — Все сокровище мое — в углу кельи.” Там стояла у него икона Богоматери. Разбойники бросились искать денег и ослепли. В слезах раскаяния просили они прощения. Нил преподал им наставление жить честно, не волноваться завистью слепою, помнить волю Божию: в поте лица твоего снеси хлеб свой; потом, сжалившись над ними, молитвою возвратил им зрение.
   Иные были и добры к пустыннику. Рыбаки по временам присылали ему рыбу. И он не оставлял их без наставления. Раз послали они рыбу с одним товарищем своим; но преподобный Нил, увидев его издали, затворил окно, и тот принужден был воротиться назад. “Конечно, брат, ты совершил какой-нибудь грех, почему святой старец не принял тебя,” — сказали ему товарищи. И тот сознался в нечистом плотском грехе. Они послали другого товарища — отшельник принял от него рыбу и благословил его. Святой старец охотно преподавал наставления желавшим спасения, причем с иными говорил он строгим голосом. Один человек, оскверненный плотским грехом, бесстыдно пришел к преподобному, но был обличен в грехе и с того времени стал жить в страхе Божием. Опытного в духовной жизни пустынника посещали многие с пользою для себя.
   В последнее время свое святой Нил жил в пещере, приготовив в ней гроб, и молитвою готовился к переселению в вечность. Извещенный о близкой кончине он молил Господа удостоить его причастия Святых Тайн пред смертию. Великий подвижник, столь возвысившийся в духовной жизни, считал нужным для себя причаститься Тела и Крови Христовых. По молитве угодника Божия желание его исполнилось. На остров прибыл посетить отшельника духовный отец его Сергий, игумен Никольского монастыря, что на Рожку; блаженный отец исповедался и причастился Святых Тайн; он просил игумена еще раз посетить его. На другой день игумен пришел с братиею и уже застал преподобного почившим. Святой старец стоял, опершись на двух костылях — так нашли его. Он преставился 7 декабря 1554 года после 26-летнего уединенного пребывания на пустынном острове [31].
   Между тем, как дивные пустынножители озаряли светом богоугодной жизни своей дикие пустыни и дубравы, один великий труженик в первопрестольной Москве учил народ благочестию, посвятив себя на многотрудный подвиг юродства Христа ради. Это был блаженный Василий. В ранней молодости оставил он дом родительский [32], без крова и пристанища ходил по Москве, едва ли не нагой; зимою переносил такие морозы, от которых трескалась земля, а летом терпел зной на солнце; днем скитался по улицам, а на ночь ложился на паперти церковной и проводил время в молитве. Ни дружбы, ни знакомств не было у него ни с кем, для всех был он чужим, — так лишал он себя всякого утешения земного! Только у одной бедной вдовы иногда преклонял он голову. Ум блаженного Василия постоянно был занят молитвою и богомыслием. Во время малолетства царя Иоанна и страшных смут боярских жизнь Василия была уроком людям развратным и утешала невинно страдавших от произвола диких страстей. Нелегко было праведнику смотреть на грехи людские. Любя людей, он плакал за них и слезами своими вел их к покаянию. Так в 1547 году он горько плакал, молясь пред монастырскою церковию Воздвижения креста [33]. На следующий день в Москве был страшный пожар, начавшийся с этого самого храма; оба города, старый и новый, сгорели; храмы, дома, дворец великого князя исчезли: “мед, как вода, разливался,” по слову летописца.
   Внимательные к спасению своему замечали, что, когда Василий проходил мимо дома, в котором безумно веселились, пели песни и пьянствовали, он со слезами обнимал углы того дома. “Что это значит?” — спрашивали Василия. “Ангелы скорбные, — прерывая молчание, отвечал он, — стоят у этого дома и сокрушаются о грехах людских, а я со слезами упрашивал их молить Господа об обращении грешников.” Блаженный возвышался до чудных состояний духовных. Его видели ходящим по морю, как по суху; видели это люди неверные и дивились; придя в Россию, они говорили: “Мы видели такого человека, ходящим по морю” [34]. Это были персидские купцы, спасенные Василием на море во время бури.
   Митрополит Макарий, узнав о блаженном Василии, сообщил о нем царю, и оба прославили Бога, воздвигшего в их время такого подвижника. Однажды царь Иоанн стоял в храме и думал, как украсить ему свой новый дворец на Воробьевых горах. После службы Василий зашел из храма к царю. “Где ты был, Василий? Я не видал тебя в храме.” — “А я видел тебя, — отвечал Василий, — только ты был не во храме, а на Воробьевых горах. Всякое ныне житейское отложим попечение, поет нам Церковь.” Царю вздумалось пригласить юродивого на свои именины. Подносили заздравную чашу. Юродивый три раза принимал ее и выливал за окошко. Иоанн прогневался, считая действие юродивого за пренебрежение к себе. “Не кипятись, Иванушка, — сказал юродивый, — надобно было заливать пожар в Новгороде, и он залит.” Царь не был из числа доверчивых людей, послан был нарочный в Новгород, и оказалось, что блаженный сказал правду.
   Один богатый вельможа любил блаженного Василия, и Василий по временам бывал у него. Раз Василий пришел к нему в лютый мороз. Сострадательный боярин стал упрашивать его, чтобы тот,по крайней мере, в такое время защитил тело свое от мороза теплой одеждой. “Хочется тебе этого?” — сказал юродивый. “Искренним сердцем люблю тебя, брат, прими в знак любви моей,” — говорил боярин. Блаженный с улыбкою сказал: “Пусть так, и я люблю тебя.” Боярин с радостию надел на Василия богатую лисью шубу. Блаженный по обычаю побежал по улице. Недобрые люди, увидав юродивого в богатой шубе, вздумали обманом взять ее у него. Один лег на дороге, притворясь умершим; товарищи стали просить Василия подать что-нибудь на погребение бедняка. Отдавая шубу, Василий сказал: “Лукавнующие потребятся.” Когда отошел он, обманщики нашли товарища мертвым.
   В последние дни свои блаженный труженик лежал на одре тяжко больным. Царь и царица Анастасия с детьми Иоанном и Феодором пришли к нему испросить молитв его за них. Блаженный, находясь уже при смерти, сказал царевичу Феодору: “Все достояние прародителей твоих будет твоим, ты — наследник.” И вслед за тем скончался. Это было 2 августа 1552 года. Из 88 лет жизни своей блаженный Василий провел в подвигах юродства 72 года. Царь с боярами нес одр его. Митрополит Макарий с собором духовным совершил погребение. Тело блаженного погребено было на кладбище Троицкой церкви во рву [35].
   Исцеления от мощей блаженного Василия начались с 1588 года. Из множества чудес, совершенных Василием в загробной жизни, заметим одно, весьма замечательное. Черноризец Герасим двенадцать лет не владел ногами и питался милостынею у Спасских ворот. “Сколько лет ты ползаешь на коленях?” — спросил явившийся ему Василий. “Двенадцать лет, и все, что имел, роздал врачам, но без пользы,” — отвечал старец. “Для чего же ты, — сказал ему Василий, — не веришь святым, от которых можно получать исцеление без всякой платы? Веруешь ли, что Бог может исцелить тебя?” — “Верую, Господи, — сказал бедняк; — верую, — прибавил он, — что твоими молитвами помилует меня Бог.” — “Хорошо, — сказал явившийся, — ступай же ко гробу юродивого.” Герасим отправился туда и совершенно выздоровел.
   “Преблаженный Василий! С юности заботился ты стать в день Суда без страха и боязни и, смело отвергнув все удовольствия телесные, последовал за Христом; собирал богатство духовное трудами и терпением со свечою, всегда горящею. Как истинный и непобедимый страдалец, явился ты с чистотою душевною и телесною, для Христа изнурив тело всякою нуждою. Потому и получил от Него дар исцелений. И ныне, блаженный Василий, моли о нас, славящих твое успение” [36].

24. Митрополит Филипп Московский.
Разгром Новгорода. Смерть Иоанна Грозного.
Страшно делается следить за состоянием души человеческой, когда она, предавшись вполне влечению страстей и похотей ничем не сдерживаемых, никогда не укрощаемых, не внимая ни голосу совести, ни прещениям слова Божия, направляется к погибели путем беззаконий! Трудно и медленно поднимается человек на высоту по узкому пути добродетелей, под игом Христовым и бременем креста (хотя при всесильной помощи Господа-Спасителя это иго делается благим и бремя легким). Но как быстро, без усилий и напряжений, подобно безжизненному телу, увлекаемому своею собственною тяжестию, стремятся в бездну те несчастные, которые пошли широким путем пагубы! Поразительный пример такого внезапного бедственного, приводящего в ужас падения представляет нам личность царя Иоанна Васильевича, которого наши летописцы прозвали Грозным, а современники-иностранцы — Мучителем.
   Иоанн родился с пылким сердцем, с воображением сильным, с умом более острым, нежели твердым или основательным. Худое воспитание, испортив в нем естественные склонности, предоставило ему способ к исправлению в одной вере, ибо самые дерзкие развратители царей не дерзали тогда касаться сего святого чувства. Друзья отечества и благие обстоятельства сумели ее тронуть спасительными ужасами, поразить его сердце; исхитили юношу из сетей греха и с помощию набожной, кроткой Анастасии увлекли на путь добродетели. Несчастные последствия Иоанновой болезни расстроили этот прекрасный союз, ослабили узы дружества, приготовили перемену. Царь перестал чувствовать потребность в руководстве, обнаружил холодность к Адашеву и Сильвестру, помня, что они благоволили ко князю Владимиру во время болезни царской. Скоро не стало их при дворе Иоанна [1]; враги прежних любимцев восторжествовали и заочно оклеветали их пред государем: уверили его, что Сильвестр и Адашев извели царицу ядом или чародейством. Нашлись новые любимцы, которые сумели угодить Иоанну пирами и развратом. Новый брак со злонравною черкешенкою [2] еще более развил в сердце его подозрительность и злобу на бояр, которых почитал он изменниками; полилась кровь ручьями; появились пытки и казни неслыханные. В порыве непонятного исступления Грозный царь разделил всю державу Русскую на две части: одну назвал своею собственною, или “опричниною,” в которую включил многие города и участки самой столицы под личным управлением; другую, с именем “земщины,” поручил боярам, жертвуя ею во всех случаях своей опричнине. Он окружил себя ватагою буйных людей, объезжал города и села, предавая их огню, мечу и насилию, так что страшные опричники прослыли кромешниками в народе, как-будто они исторглись из тьмы кромешной. Избегая столицы, в Александровской слободе [3] устроил он себе кельи, палаты с крестовою великолепною церковью и обнес их оградою наподобие обители; там в мантии иноческой (в которую, как бы на поругание, облек и свою кровожадную братию) ревностно исполнял он весь устав церковный, чтобы заглушить совесть, молясь и карая, из храма выходя на пытки: странная игра человеческого сердца! Благочестивые навыки, с детства, всосанные с молоком кормилицы, набожность внешняя, ставшая привычной, без отчета и отголоска в сердце, пробивались всюду сквозь жесткую, грубую оболочку страстей, которая сделалась второю природою Иоанна.
   От мрачной подозрительности и лютости Грозного царя страдала не только держава Русская, но и сама Церковь.
   Преемник приснопамятного митрополита Макария, кроткий, но слабый духом и телом Афанасий [4] не мог вынести страшного зрелища казней и жестокостей и оставил кафедру. Иоанн, как-будто бы заботясь о благе Церкви, пожелал видеть первосвятителем святого Германа, архипастыря Казанского; но когда нареченный митрополит пред поставлением на кафедру Московскую и всея Руси осмелился говорить царю о Страшном Суде Божием, пред которым должны отдать отчет все и подданные, и цари и пред которым страшно будет презрителям Закона Божия, кто бы они ни были, — Иоанн в ответ на это с бесчестием изгнал праведника из митрополичьего дома [5].
   Тогда выбор царский, конечно, не без воли Божией, пал на пустынного подвижника, настоятеля обители Соловецкой, известного Иоанну еще в детском его возрасте и некогда им любимого. Это был игумен Филипп из боярского рода Колычевых. Он принадлежал к семейству знатному по заслугам предков и искренно благочестивому. Боярин Степан Иванович был любим великим князем Василием, как доблестный и заслуженный воевода; жена его Варвара была набожна и сострадательна к бедным. Сын их Феодор (мирское имя Филиппа) получил лучшее воспитание в духе того времени: он учился грамоте по церковным книгам, приобрел и сохранил до конца жизни любовь к душеполезному чтению [6]. Великий князь Василий взял Феодора Колычева ко двору, и юный Иоанн полюбил его. Но в малолетство Иоанна жизнь при дворе была вдвойне опасна: опасна для жизни из-за крамол боярских, опасна и для сердца из-за разврата. Горькая судьба, постигшая родственников Феодора [7], не могла не подействовать на его сердце: юноша живо почувствовал греховность и пустоту светской жизни. В один воскресный день (5 июня 1537 года) случилось ему во время литургии слышать слово Спасителя: “Никтоже может двема господинома работати.” Божественные слова так поразили его, что он решился навсегда расстаться с миром. Это было на 30-м году его жизни.
   Феодор тайно в одежде простолюдина удалился из Москвы и близ озера Онега в деревне Хижах пробыл некоторое время в занятиях поселянина, чтоб остаться незамеченным в случае поиска; потом явился в Соловецкую обитель, не знаемый никем, и принял на себя суровые работы: сын знаменитых и славных родителей рубил дрова, копал в огороде землю, работал на мельнице и на рыбной ловле. Испытанный в течение полутора лет, Феодор Колычев был пострижен по желанию своему в монашество с именем Филиппа и отдан под надзор опытному старцу Ионе Шамину, собеседнику преподобного Александра Свирского. Игумен Алексий послал нового инока в монастырскую кузницу, и Филипп колотил железо тяжелым молотом; потом заставили его работать в хлебне. Везде Филипп оказывался лучшим послушником; несмотря на тяжелую работу, он никогда не оставлял церковной молитвы — первым являлся в храм и последним выходил из него. После Девятилетних подвигов смиренный послушник по единодушному желанию всей братии посвящен в сан игумена (в 1548 году) и много потрудился для обители преподобного Зосимы и Савватия [8].
   Таков был новый избранник, вызванный в Москву на престол митрополии. Первый взгляд на царя должен был произвести тяжкое впечатление на благочестивого игумена: беспокойный, раздражительный вид, зловещий огонь некогда ясных очей, внезапная, ранняя потеря волос должны были высказать опытному старцу всю несчастную повесть души царевой, пожираемой страстями. Царь надеялся, что найдет в Филиппе советника, который ничего не имеет общего с мятежными, по мнению Иоанна, боярством, как удаленный от него сначала образом мыслей и правилами воспитания, потом монашеством на острове Белого моря. Самая святость Филиппа должна была служить укором для бояр, в глазах царя недостойных и нечестивых. Иоанну казалось, что если он вручит подобному человеку жезл первосвятительский, то угодит Богу ревностию ко благу Церкви и себе доставит надежного молитвенника и духовного утешителя. Притом он мог надеяться, что смиренный отшельник не станет вмешиваться в дела правления, а, сияя добродетелью, будет и царя освещать ею в глазах народа. Он принял Соловецкого игумена с честью, говорил и обедал с ним дружески; наконец, объявил, что желает видеть его на кафедре митрополита. Филипп долго не соглашался принять высокий сан. “Не могу, — говорил он со слезами, — принять на себя дело, превышающее силы мои: отпусти меня Господа ради; зачем малой ладье поручать тяжесть великую?” Царь настаивал на своем. Филипп объявил, наконец, что исполнит волю царя, но с тем, чтоб уничтожена была опричнина, от которой страдает держава Русская. Иоанн отвечал, что опричнина нужна для царя и для царства, что против него все умышляют. Святители уговорили Филиппа согласиться на волю гневного царя: “Не вступаться в дела двора и опричнины, после поставления не удаляться с митрополии за то, что царь не уничтожил опричнины, но советоваться с царем, как советовались прежние митрополиты.” Таким образом святой Филипп оставил за своею совестию свободу и долг печаловаться за невинно гонимых и говорить о правде евангельской [9]. Первое время дела шли спокойно. Развратная опричнина притихла, опасаясь пустынного святителя. Царь осыпал его ласками, вниманием и уважением. Москва радовалась, увидя тишину с появлением нового митрополита.
   В последней половине 1567 года снова поднялись дела опричнины: доносы, клевета, убийства, грабежи; особенно по возвращении из безуспешного похода литовского царь был в сильном раздражении, и этим пользовались злодеи. Над стонами невинных смеялись они и предавались гнусным делам. Уже многие знатнейшие бояре сложили головы, кто в Москве, кто по городам; одни в истязаниях, другие под ударом топора на плахе, некоторые пали от собственной руки Иоанна. Уже не только вельможи мнимо опасные, но и мирные безвестные граждане, страшась наглости кромешников, были в отчаянии, запирались в домах, и Москва как-будто замерла от ужаса; опустели площади и улицы столицы. Среди страшного безмолвия несчастные ожидали только, не раздастся ли за них единственный спасительный голос — голос Филиппа... Между тем митрополит убеждал владыку Новгородского Пимена и других епископов стать за правду пред лицом гневного государя. Но уже не было в живых святого Германа Казанского, “непобедимого о Бозе ревнителя,” а прочие трепетали от малодушия. Тогда ревностный первосвятитель не устрашился и один, без помощников вступить в подвиг: он отправился увещевать Иоанна в Александровскую слободу — эту берлогу разврата и злодейств. “Державный царь! — говорил он наедине Иоанну. — Облеченный саном самым высоким, ты должен более всех чтить Бога, от Которого принял державу и венец; ты — образ Божий, но вместе и прах. Властелин тот, кто владеет собою, не служит низким похотям и не волнует в самозабвении собственную державу.” Иоанн закипел гневом и сказал: “Что тебе, чернецу, до наших царских дел?” Святитель отвечал: “По благодати Святого Духа, по избранию священного Собора и по вашему изволению, я — пастырь Христовой церкви. Мы с тобою должны заботиться о благочестии и покое православного христианского царства.” — “Молчи,” — сказал Иоанн. “Молчание неуместно теперь, — продолжал святитель, — оно размножило бы грехи и пагубу. Если будем выполнять произволы человеческие — какой ответ дадим в день Пришествия Христова? Господь сказал: “Да любите друг друга: больше сея любви никто же имать, да кто душу свою положит за друга своя. Аще в любви Моей пребудете, воистину ученицы Мои будете.” Твердый начетчик книжный Иоанн отвечал словами Давида: “Искреннии мои прямо мне приближишася и сташа, и ближнии мои отдалече мене сташа, и нуждахуся ищущий душу мою, ищущий злая мне.” — “Государь! — сказал святитель. — Надобно различать добрых людей от худых: одни берегут общую пользу, а другие говорят тебе неправду по своим видам; грешно не обуздывать людей вредных, пагубных тебе и царству; пусть водворится любовь на месте разделения и вражды.” — “Филипп! — сказал Иоанн. — Не прекословь державе нашей, чтобы не постиг тебя гнев мой, или оставь митрополию.” — “Я не посылал, — отвечал святитель, — ни просьб, ни ходатаев и не наполнял ничьих рук деньгами, чтобы получить сан святительский. Ты лишил меня пустыни моей. Твори, как хочешь.”
   С того времени опричники стали настойчиво вооружать царя против митрополита. Царь возвратился в Москву, и казни возобновились. К святителю приходили вельможные и простые и со слезами умоляли его о защите. Святитель утешал несчастных словами Евангелия: “Дети! — говорил он. — Господь милостив! Он не посылает искушений более, чем можем понести; надобно быть и соблазнам, но горе тому, кем соблазн приходит. Все это случилось с нами по грехам нашим для исправления нашего; да и счастие обещано нам не на земле, а на небе.” В крестопоклонное воскресенье (2 марта 1568 года) царь пришел в храм соборный. Он и опричники были в черных одеждах, с высокими шлыками на головах и с обнаженным оружием. Иоанн подошел к митрополиту, стоявшему на своем месте, и ждал благословения. Святитель безмолвно смотрел на образ Спасителя. Опричники сказали: “Владыко! Государь пред тобою, благослови его.” Филипп, взглянув на Иоанна, сказал: “Государь! Кому поревновал ты, приняв на себя такой вид и исказив благолепие твоего сана! Ни в одежде, ни в делах не видно царя. У татар и язычников есть закон и правда, а на Руси нет правды; в целом свете уважают милосердие, а на Руси нет сострадания даже для невинных и правых. Убойся, государь, суда Божия. Сколько невинных людей страдает! Мы здесь приносим жертву бескровную Богу, а за алтарем льется невинная кровь христианская! Грабежи и убийства совершаются именем царя.” Иоанн распалился гневом и сказал: “Филипп! Ужели думаешь переменить нашу волю? Не лучше ли быть тебе одних с нами мыслей!” — “К чему же вера наша? — отвечал святитель. — Не жалею я тех, кто пострадал невинно — они мученики Божии; но скорблю за твою душу.” Иоанн пришел в неистовство и грозил казнями: “Нам ли противишься ты? Увидим твердость твою!” — “Я пришлец на земле, как и все отцы мои, —тихо отвечал святитель, — готов страдать за истину.” Вне себя от ярости Иоанн вышел из храма. Пред собором епископов явился чтец с гнусною клеветою на святителя. Новгородский владыка Пимен, унижавшийся пред царем, сказал вслух: “Митрополит царя обличает, а сам делает гнусности.” Тогда исповедник правды сказал Пимену: “Любезный! Человекоугодничеством домогаешься ты получить чужой престол, но лишишься и своего.” Чтец тогда же со слезами сознался, что его заставили угрозами говорить клевету. Святитель, простив чтеца, предал себя в волю Божию. “Вижу, — говорил он духовным сановникам, — что хотят моей погибели, и за что же? За то, что никому не льстил я, не давал никому подарков, не угощал никого пирами. Но что бы ни было, не перестану говорить правду — не хочу носить бесполезно сан святительский.”
   Такую же смелость обличения показал святитель и во время крестного хода (28 июля), куда Иоанн явился с опричниками в полном их наряде. В то время, когда пришел царь, святитель хотел читать Евангелие и, преподавая мир всем, увидел опричника в тафье. “Державный царь! — сказал святитель. — Добрые христиане слушают Слово Божие с непокрытыми главами; с чего же эти люди вздумали следовать магометанскому закону стоять в тафьях?” — “Кто это такой?” — спросил царь. Но виновный спрятал тафью, а товарищи его сказали, что митрополит лжет и восстает на царя. Иоанн вышел из себя, грубо обругал святителя, называл его лжецом, мятежником, злодеем, клялся, что уличит его в преступлениях.
   Стали искать лжесвидетелей против святителя в Соловецком монастыре, но там все называли Филиппа праведным и святым; наконец игумен Паисий, которому обещали сан епископа, монах Зосима и с ним еще некоторые, недовольные строгостью Филиппа еще во время его игуменства, согласились быть клеветниками против святителя. Составили донос. В Москве Паисий в присутствии царя и духовенства со всею наглостию обвинял Филиппа. Святитель кротко сказал Паисию: “Что сеешь, то и пожнешь.” И, обратясь к царю, говорил: “Государь! Не думаешь ли, что боюсь я смерти? Достигнув старости, готов я предать дух мой Всевышнему, моему и твоему Владыке. Лучше умереть невинным мучеником, чем в сане митрополита безмолвно терпеть ужасы и беззакония. Оставляю жезл и мантию митрополичьи. А вы все, святители и служители алтаря, пасите верно стадо Христово; готовьтесь дать отчет и страшитесь Небесного Царя более, чем земного.” Святитель снял с себя белый клобук и мантию. Но царь остановил его, сказав, что ему должно ждать суда над собою, заставил взять назад утварь святительскую и еще отслужить литургию 8 ноября. При начале литургии ворвался в соборный храм один из гнусных любимцев царских, Басманов, и вслух при народе прочел осуждение Филиппу. Опричники бросились в алтарь, сорвали со святителя облачение, одели в рубище, вытолкали из храма, посадили на дровни и повезли в Богоявленский монастырь, осыпая его бранью и побоями. Толпы народа со слезами провожали святителя, а он спокойно благословлял народ. Пред вратами обители он сказал народу: “Дети! Все, что мог, сделал я, если бы не из любви к вам, и одного дня не оставался бы я на кафедре... Уповайте на Бога, терпите.” Несколько дней страдал неустрашимый исповедник правды в смрадной келье, окованный цепями, с тяжелою колодкой на шее, лишенный даже хлеба. Сюда Иоанн прислал ему голову любимого его племянника и велел сказать ему: “Вот твой любимый сродник, не помогли ему твои чары.” Святитель встал, благословил и поцеловал голову и велел возвратить царю кровавый подарок. Наконец, Иоанн сослал Филиппа в заточение в Тверской Отроч монастырь.
   Прошло около года, как святой Филипп томился в заточении. В декабре 1569 года двинулся царь со своею дружиною карать Новгород и Псков за мнимую измену. Тогда по воле Иоанна Малюта Скуратов [10] явился в келью Филиппа и с видом смирения сказал: “Владыко святый! Преподай благословение царю на путь в Новгород.” Святитель знал, зачем явился Малюта. Еще за три дня до того сказал он бывшим при нем: “Вот приблизился конец моего подвига,” и причастился Святых Тайн. Злодею отвечал он: “Делай, что хочешь, но дара Божия не получают обманом.” Сказав это, он стал на молитву и просил Господа, да приимет дух его с миром. Малюта задушил святителя подушкою и сказал настоятелю, что бывший митрополит умер от угара. Это было 23 декабря 1569 года. Так окончил земную жизнь свою великий святитель, положивший жизнь за стадо свое! Многими богоугодными, великими иерархами просияла Церковь Русская, но в числе их один только мученик за правду и человеколюбие: слава его нетленна, как нетленны самые останки его [11].
   “Восхвалим Филиппа премудрого, наставника православия, провозвестника истины, ревнителя Златоустого, светильника Русской земли. Вооружив себя бронею духовного мужества, ты бестрепетно обличил непослушавших тебя; властию, от Бога единого данною, ты совершил свое течение и соблюл веру, блаженный святитель, увенчанный светлым венцом правды! Тобою украсил Бог храм Матери Своей и нетленное тело твое, в изгнании пострадавшее, много лет в земле сокровенное, возвратил престолу твоему, к радости и веселию паствы твоей” [12].
   Между тем царь прибыл в Новгород, где верный народ и не думал сопротивляться воле его. Начались страшные истязания под предлогом мнимой измены, неслыханные свирепства; начался “разгром,” или, как называет современный летописец, — “неисповедимое колебание, падение, кровопролитие Великого Новгорода” [13]. Но и здесь нашелся смелый обличитель неправды и злодейства — преподобный Арсений-затворник [14]. Царь пощадил обитель Арсения, несколько раз посещал его и без гнева выслушивал обличения праведника, который один дерзал быть заступником несчастного города, отказывал царю в благословении и не принял от него богатых даров. Во все продолжение разгрома Арсений не выходил из кельи, неусыпно, но — увы! — неуслышанный, молясь о смягчении царской ярости. Утомившись казнями и собираясь в Псков, Грозный царь пришел к затворнику принять благословение и звать его с собою. “Насытился ли кровию, зверь кровожадный? — сказал ему праведник. — Кто может благословить тебя, кто может молить Бога о мучителе, облитом кровию христианскою? Много душ неповинных послал ты в Царство Небесное, а сам не узришь его. И еще замышляешь новое кровопролитие.” Царь уверял, что никому не сделает зла во Пскове, если не найдет там измены. “И ты сам, отче, будешь свидетель тому,” — прибавил он. “Пусть будет по слову твоему, — отвечал преподобный Арсений. — Завтра готов я в путь с тобой и неотступен буду от тебя во Пскове. Но знай, что не на радость тебе будет, когда помыслишь злое, и ярость кровожадная возгорится в тебе. Тогда вспомнишь слова мои: страх и трепет обымут тебя, и сотрясутся от ужаса все кости твои.” Наутро дверь в келье Арсения оказалась запертою изнутри, и сколько ни стучались, старец не подал голоса. Разломали дверь и увидели старца на коленях, с согнутыми на груди руками и наклоненною головой. Он как будто продолжал молиться, но праведная душа его отлетела уже в селения небесные [15].
   Для совести, отягченной кровью, тяжко было зрелище мирной кончины праведника! Во всю дорогу Грозный был мрачен и задумчив. На последнем ночлеге в селе Любятово, близ Пскова, царь с ужасом выбежал из избы, между тем как в городе, трепетавшем от ужаса, раздался благовест к воскресной утрене. “Теперь во Пскове все трепещут, но напрасно; я не сотворю им зла,” — сказал царь спокойным голосом. “Притупите меч о камень. Да престанут убийства.” Чем объяснить внезапный ужас Иоанна, внезапный переход от свирепства к кротости? Царь твердо помнил последние слова затворника Арсения и был уверен, что усопший праведник невидимо сопутствует ему во Псков. При мрачном и подозрительном характере, при расстроенном воображении, при помраченной злодеяниями совести Грозного не страшно ли было ему иметь при себе такого неотступного обличителя?
   На следующее утро, 20 февраля, во второе воскресение великого поста, улицы Пскова представляли необыкновенное зрелище. По всем улицам до Кремля, против всех домов и ворот были расставлены столы с разными постными кушаньями; жители в праздничном платье стояли пред столами. Все они были в страхе, как приговоренные к смерти; многие дрожали, иные плакали. Один только человек в длинной рубашке, подпоясанный веревкою, смело и беззаботно разгуливал по улицам, пробегая босыми ногами от одного стола к другому и стараясь ободрить жителей.
   Это был юродивый Никола, по прозванию Салос, всему городу известный и всеми уважаемый праведник. Царь въехал в город. Вдруг явился пред ним юродивый, прыгая на палочке по детскому обычаю и приговаривая:
   — Иванушка! Иванушка! Покушай: вот тебе хлеб-соль. Чай, не наелся мясом человечьим в Новгороде.
   Царь разгневался и велел было опричникам схватить его; но блаженный исчез, скрывшись в толпе народа. При выходе из Троицкого соборного храма снова встретил царя Никола и неотступно звал к себе в келью под соборную колокольню. В этой убогой и тесной келье на лавке была разостлана чистая скатерть и на ней лежал огромный кусок сырого мяса.
   — Покушай, покушай, Иванушка, — приговаривал Никола, с поклоном угощая царя.
   — Я христианин и не ем мяса в пост, — сурово сказал царь.
   — Мяса не ешь, а людей губишь, и кровь христианскую пьешь, и суда Божия не боишься!
   Закипело на душе у Грозного. Он велел снимать колокола с соборной церкви и грабить ризницу. А юродивый, взглянув ему в глаза, сказал строгим голосом:
   — Не тронь нас, прохожий человек, ступай скорее прочь. Если еще помедлишь, не на чем тебе будет бежать отсюда.
   В ту же минуту вошел Малюта Скуратов, бледный от страха, и доложил царю, что любимый конь его пал.
   — Вот только тронь кого-нибудь в богоспасаемом Пскове, — закричал ему юродивый, — или церкви начни грабить — тотчас же издохнешь, как конь твой.
   Грозный оставил в покое город, спасенный от разорения юродивым [16].
   Спустя несколько лет Грозный царь, отправляясь в ливонский поход, посетил Псково-Печерский монастырь [17], где настоятельствовал тогда преподобный игумен Корнилий.
   Иноческие подвиги Корнилия начались с ранней юности в той же Печерской обители; при нем устроен печерный храм, и с 1524 года храмовая икона Успения Богородицы начала источать исцеления. Облеченный в сан игумена с 1529 года ревностный подвижник в продолжение многолетнего настоятельства возвысил обитель во всех отношениях. Жизнь его была образцом строгой иноческой жизни, и он старался одушевить ревностию к подвижничеству подчиненных ему иноков. Неутомимый в трудах он построил в Пскове на Печерском подворье каменный храм в честь Богоматери Одигитрии; в монастыре своем деревянный храм 40 мучеников он перенес за монастырь для монастырских рабочих, а на месте его построил каменный храм Благовещения [18]. В назидание другим описал он чудеса Печерской иконы Богоматери. “Свидетель этих чудес, — говорит он, — не я один, а весь Псков и Новгород. Богоматерь подает исцеления не только православным, но и иноверным, приходящим из немецкой земли (из Лифляндии) с верою к чудотворному образу.” Блаженный Корнилий любил просвещение и насаждал благочестие не только в своей обители, но и во всей окрестности: он построил храмы Божий в Агиреве и Топине — соседних селениях и много заботился о просвещении полудиких эстов православною верою. Когда дружины русские завоевали большую часть Ливонии, блаженный Корнилий щедрою рукою раздавал пособия бедным эстам, пострадавшим от войны. В Нейгаузене построил он православный храм. Благотворительность ревностного игумена, кроткие наставления, бескорыстие и чистая жизнь его произвели то, что в приходе Нейгаузена все эсты, а в других приходах многие обратились к Православию, как к благочестию бескорыстному и искреннему. В 1565 году блаженный Корнилий окружил монастырь каменною оградою и над вратами построил храм в честь святителя Николая, поручив сему дивному защитнику чистой веры оберегать обитель Православия. При положении обители на границе с ливонскими немцами, заклятыми врагами православия, такое укрепление необходимо было не для одной обители, но и для всей Русской земли.
   Царь Иоанн знал и уважал преподобного Корнилия. Он обошелся с ним милостиво, когда встретил его в Пскове после разгрома новгородского. Но, приближаясь к обители Печерской со стороны Ливонии, Грозный царь увидел твердыни монастырской ограды, воздвигнутые Корнилием, и страшно разгневался, подозревая по наветам клеветников, что в этих укреплениях кроется мысль независимости от Москвы [19]. Когда преподобный Корнилий вышел за ворота с крестом навстречу государю, Грозный тут же повелел умертвить старца. Так, по свидетельству летописи, “приснопамятный, достохвальный, достоблаженный игумен, добрый пастырь, от тленного сего жития земным царем предпослан к Небесному Царю в вечное жилище.”
   Страшная година мучительства служила испытанием веры всего русского народа: не было ни заговоров против Грозного царя, ни мятежа, ни измены, немногие решились на побег за пределы отечества [20]. Первые вельможи, подпоры престола, с таким же смирением, с такою же покорностию воле Божией, как и простолюдины, клали голову на плаху; никто среди неслыханных мучений не осмеливался проклинать мучителя, почитая в нем лицо помазанника Божия; нашлись и такие, кто, перенося истязания, молился за царя. При таких чувствах православного народа неудивительно, что Господь посылал чудные знамения для утешения и укрепления верующих в разных краях России.
   Так в Великом Новгороде незадолго до страшного разгрома прославлены нетлением и чудесами мощи святителя Никиты, которые с разрешения самодержца и митрополита были открыты владыкою Пименом после бывшего ему видения. Когда поднята была крыша гробницы, увидели священное сокровище благодати: не только тело угодника Божия, но и ризы его сохранились в совершенном нетлении. Тогда же святые мощи, 450 лет почивавшие в недрах земли, были переложены из ветхой раки на одр и поставлены посреди церкви; бесчисленное множество чудес и исцелений над приходящими с верою слепыми, бесноватыми, хромыми, расслабленными и одержимыми разными недугами ознаменовало незабвенный для Новгорода день 30 апреля 1558 года [21]. В это время войска русские осаждали ливонский город Ругодив (Нарва), и в день открытия мощей многие ливонцы видели между русскими полками ездящего по берегу Нарвы мужа безбородого [22], в ризах святительских, с жезлом и крестом. Между тем в Нарве немец-пивовар бросил в огонь, разведенный под котлом, две иконы, писанные на липовых досках и похищенные из Иваньгорода: на одной из них изображена была Богоматерь с Божественным Младенцем, а на другой — угодники Божии: Николай чудотворец, Василий, Козьма и Дамиан. Внезапно поднялся сильный ветер, и пламя, разливаясь из-под котла, объяло весь город, не только дома, но и стены, и ворота сгорели, а войска русские вместе с жителями Иваньгорода, воспользовавшись смятением немцев, быстро переправились через реку Нарва и овладели Ругодивом без приступа и стенобитных орудий. К довершению чудного события, обе иконы, брошенные в огонь, найдены были невредимыми в пепле на месте пивоварни [23].
   Другим знамением милости Божией было явление иконы Пресвятой Богородицы в Казани. В 1579 году девятилетняя девочка по имени Матрона, жившая с матерью в новопросвещенной столице бывшего татарского царства, увидела во сне образ Богоматери, причем голос повелевал ей донести градоначальнику и архиерею, чтоб открыли и взяли из земли святую икону, и указал самое место, где икона была скрыта. Но Матрона по свойственному детям неразумению и страху боялась сначала открыть об этом и только спустя неделю рассказала матери о благодатном сне своем. Мать не обратила на рассказ дочери должного внимания и отнесла сон ее к обыкновенной детской грезе. Чрез некоторое время то же сновидение повторилось во второй и в третий раз, но уже с угрозою. Святитель и воевода, к которым обратились Матрона и мать ее, не обратили внимания на слова девочки. Тогда 8 июля около полудня мать Матроны пришла с заступом на указанное дочерью место и начала копать землю. Долго копала она, но святой иконы не находила. После нее принялись копать соседи ее, собравшиеся толпою из любопытства, вскопали все место, но также ничего не находили. Наконец, вместе с другими начала копать сама девица Матрона в том месте, где прежде находилась печь, и только что прорыла землю на пол-аршина, вдруг явилась чудотворная икона Пресвятой Богородицы с Предвечным Младенцем на руках, обвернутая в ветхое сукно вишневого цвета. Чудным светом сияла святая икона, как будто недавно была изображена она, и прах земли, казалось, не коснулся ее. Девица с благоговейным страхом и невыразимою радостию приняла на руки пречистую икону и поставила ее на том же месте. Такое чудное знамение милости Божией скоро сделалось известным всему городу: христиане радовались и благодарили Бога, а магометане дивились непонятной для них силе Божией [24]. Святая икона, прославленная многими чудотворениями, была перенесена в ближнюю церковь святого Николая, а царь Иоанн, получив известие о чудном явлении Казанской иконы Богородицы, повелел на самом месте, где обретена чудотворная икона, построить храм во имя Пресвятой Богородицы и основать женский монастырь, прислав на сооружение храма значительную сумму из собственных царских доходов и определив в то же время выдавать деньги на содержание священнослужителей, игуменьи и сорока сестер [25].

Предыдущая || Вернуться на главную || Следующая