Семинарская и святоотеческая библиотеки

Семинарская и святоотеческая библиотеки
Семинарская и святоотеческая библиотеки


    Между тем император Иоанн с Патриархом Иосифом, 22 митрополитами и епископами и почти 700 другими лицами духовными и светскими отправились на папских галерах в Италию. Собор был открыт в Ферраре 9 апреля 1438 года под председательством папы Евгения, при котором было 11 кардиналов и до 150 латинских епископов. Несколько месяцев прошло в частных совещаниях о чистилище и о состоянии праведников по смерти. Папа, видя непреклонность греков к принятию латинского учения, начал действовать принудительно, прекратив выдачу назначенного им содержания. Наконец, 8 октября были открыты торжественные заседания Собора. Для ведения прений назначены были с обеих сторон по шести лиц и в числе их были со стороны греков блаженный Марк, митрополит Ефесский, и Исидор, митрополит Русский. Предметом соборных рассуждении избран был вопрос: законно ли прибавление к Символу Веры “Filioque” (и от Сына), сделанное латинами? Этим вопросом занимались до 8 декабря в 15 соборных заседаниях. Спорившие тщетно истощали все свое знание и искусство: ни та, ни другая сторона не хотела уступить ни в чем; так и не пришли к никакому решению или соборному определению.
    После того Собор был перенесен во Флоренцию. Здесь с 26 февраля возобновились торжественные заседания, посвященные рассмотрению латинского учения об исхождении Святого Духа от Отца и Сына. Все прения со стороны греков вел почти один Марк Ефесский, а со стороны латинян один провинциал ордена Доминиканцев Иоанн, славившийся своею диалектикою. Начали разбирать свидетельства отцов Церкви Греческой и в продолжение пяти заседаний рассмотрели только весьма немногиеиз них, вдаваясь в величайшие тонкости и словопрения, которые утомляли всех. Император, наскучив медленностию, поручил Марку Ефесскому изложить главные основания православного учения о спорном предмете. Это изложение и было зачитано на следующем заседании Собора. Но так как латиняне и после этого не хотели согласиться с греками и требовали продолжения соборных заседаний, то император, убедившись из опыта, что прения не приводят решительно ни к какому соглашению, запретил Марку являться на заседания. Греки слушали, что говорил провинциал Иоанн, и не возражали ему ни слова. Тогда раздраженный папа прислал объявить Патриарху, что, так как греки отказались от дальнейших состязаний, то они должны к наступающей Пасхе (5 апреля) или изъявить согласие на учение Римской Церкви, или отправляться в отечество. Этим окончились соборные действия во Флоренции, не приведшие ни к какому результату. Отселе начинается долгая и тяжкая борьба между совестью императора Иоанна и требованиями латинян, между видами на помощь колеблющейся империи и опасением подвергнуться общему укору и проклятиям за измену православию. Надежда на истинный христианский мир Церквей была потеряна. Надобно было купить его уступками и уступками тяжкими.
    Чтобы принять на себя как можно меньше ответственности пред Церковью и народом, Палеолог старался приблизить к себе тех членов Собора, которые оказались наиболее преданными делу соединения: Виссариона Никейского, Исидора Русского и Григория духовника. С ними он советовался, чрез них старался направить умы прочих, грозил своим гневом тем, кто оставался верным Православию, не допускал их к участию в прениях и вместе с тем никому не дозволял возвратиться в отечество. Папа, со своей стороны, старался воздействовать на греков, задерживая выдачу денег на содержание.
    Когда в понедельник страстной недели возобновились частные совещания греков в кельях больного Патриарха Иосифа, митрополит Исидор первым подал голос: “Лучше душою и сердцем соединиться с латинами, нежели возвратиться, не кончив дела. Возвратиться, конечно, можно; но как возвратиться, куда и зачем?” С этим мнением открыто согласился Виссарион, другие же промолчали. Один Марк Ефесский оставался непреклонным.
    После нескольких собраний сделана была первая уступка латинянам: греки признали, что “Дух Святой исходит от Отца чрез Сына.” После того Патриарх Иосиф внезапно скончался. Уступки продолжались: согласились, что Таинство Евхаристии равно действительно при совершении его на квасном хлебе или на опресноках; признали, хотя и неявно, учение о чистилище и, наконец, решились написать, что греки почитают папу верховным первосвященником, наместником Иисуса Христа, пастырем и учителем всех христиан, управляющим Церковью Божией, с сохранением прав и преимуществ четырех Восточных Патриархов, так что они занимают первые места непосредственно после папы.
    Латиняне и греки спешили составить соборное определение о соединении Церквей (unio ecclesiarium). Под ним подписались сперва греки: кое-кто, как первые виновники дела, подписались с радостию, другие — увлекаемые подкупом или боязнью. Немногие же успели освободиться от подписи, скрывшись из Флоренции [9]. Одного только Марка Ефесского никто не тревожил, потому что все были убеждены в непоколебимой твердости сего великого мужа Православной Церкви. Когда соборное определение было принесено на подпись к папе и на вопрос его: “Подписался ли Ефесский”? — ему отвечали: — “нет”; то папа невольно воскликнул: “Так мы ничего не сделали!” Вместе с папою подписались кардиналы, епископы и аббаты.
    Торжественное обнародование соединения совершилось в кафедральной церкви флорентийской. Кардинал Юлиан и митрополит Никейский Виссарион громогласно прочли с кафедры соборное определение: один на латинском, другой на греческом языках.
    Так заключен был мир, но мира как такового — не было! Не было мира в духе примирившихся! Признали, что Таинство Евхаристии действительно, как на опресноках, так и на квасном хлебе. Но греки отказались от причащения за литургиею латинскою, а латиняне отказались даже присутствовать при литургии греческой. После того греки начали разъезжаться с Собора. Папа напутствовал императора одними благословениями и обещанием выслать флот и войско на помощь Царьграду, если согласятся на то европейские государи. Странники, с лишком два года не видавшие отечества, прибыли в Константинополь 1 февраля 1440 года.
    Как смотреть на это соединение Церквей, Восточной и Западной, будто бы совершившееся во Флоренции? Без всякого сомнения, это было соединением незаконным и недействительным, а только мнимым, призрачным. Рассматривая обстоятельства, предшествовавшие собору, с первого же взгляда можно видеть, что не искреннее, святое желание мира церковного, но посторонние своекорыстные цели побуждали императора и папу стараться о восстановлении древнего союза Церквей. На соборных прениях латиняне не могли опровергнуть несомненных доказательств, приводимых греками. По прекращении публичных собраний мало-помалу грекам пришлось пойти на вынужденные уступки, порождённые то стеснением в способах содержания, то подкупом, то льстивыми убеждениями, то милостями, то насилием. Наконец, разными неправдами с помощью немногих изменников Православия латиняне достигли призрака торжества над греками. Такой ли собор присвояет себе право именоваться восьмым Вселенским [10]? Если даже не принимать в соображение очевидной незаконности определений, вынесенных на этом соборе, то нельзя признать Флорентийский собор Вселенским уже и потому, что акт соединения церквей не подписан никем от имени Патриарха Константинопольского за смертию Иосифа, а равно и от имени Патриарха Антиохийского, потому что местоблюститель его Марк Ефесский остался непреклонным поборником православия. С точки зрения латинян собор также не был Вселенским; кроме папы с немногими кардиналами и епископами, на нем не присутствовали епископы французские и других стран Европы, которые упорно продолжали свой собор в Базеле и, наконец, осудили папу, как еретика, а созванный им собор признали незаконным.
    Не можем умолчать об одном дивном событии, явно подтверждающем неправославность лжесобора Флорентийского: Суздальский священник Симеон, бывший с Исидором на соборе, не хотел покориться латинству, много пострадал за это и вместе с Тверским послом Фомою решился бежать в отечество. Не имея ни средств, ни защиты, ни знания путей, они пристали было к путешествующим купцам; но, приближаясь к одному грозно укрепленному городу, купцы отогнали их от себя, опасаясь потерпеть из-за них, как за людей неизвестных и сомнительных. На одной горе, утомясь и недоумевая о пути, Симеон и Фома легли и задремали. Вдруг видит пресвитер старца, который, взяв его за правую руку, сказал: “Благословился ли ты от последовавшего стопам апостольским Марка, епископа Ефесского?” Он отвечал: “Да! Я видел сего чудного и крепкого мужа и благословился от него.” Тогда явившийся говорил далее: “Благословен от Бога человек сей, потому что никто из суетного латинского Собора не преклонил его ни имением, ни ласкательством, ни угрозами мук. Ты сие видел, не склонился на прелесть и за то пострадал. Проповедуй же заповеданное тебе от святого Марка учение, куда ни придешь, всем православным, которые содержат предание святых апостолов и святых отцов семи Соборов, и имеющий истинный разум да не уклоняется от сего. О путешествии же вашем не скорбите: я буду неотступно с вами и чрез сей непроходимый город проведу вас безопасно. Теперь, восстав, идите; прошед немного, увидите место, где две палаты, и подле них — жену, именем Евгению, которая примет вас в дом свой и успокоит; а потом вскоре и чрез город пройдете без задержания.” Пресвитер спросил старца, кто он, и явившийся отвечал: “Я Сергий Маковский (Радонежский), которого ты некогда призывал в молитве. Ты обещался прийти в обитель мою, но не пришел; и теперь обещания не исполнишь, но поневоле там будешь.” Пробудясь, пресвитер рассказал видение своему спутнику, и они пошли с радостию. Все получилось по предсказанию: Евгения пригласила их для успокоения; потом прошли они чрез город среди множества вооруженных людей, не будучи никем задержаны. Так Симеон возвратился в отечество, где сбылось над ним предсказание великого чудотворца [11].
    Достиг ли папа своей цели, успел ли утвердить свою власть над греками? Нисколько. Лишь только бывшие на Соборе сошли с галер на родной берег и были встречены вопросом, чем кончился Собор, то многие из них с сокрушением отвечали: “Мы продали нашу веру, мы променяли Православие на ересь латинскую!” Как бы отдавая себя на суд своих соотечественников и отрекаясь от принятого соединения, они восклицали: “Да отсечется рука, подписавшая беззаконное определение! Да исторгнется язык, изрекший согласие с латинянами!” Один из митрополитов, бывший местоблюстителем патриарха Александрийского, Антоний Ираклинский явившись на Собор архипастырей в Константинополе, торжественно исповедал: “Я не был согласен с одобрявшими соединение, как вы сами знаете, однако же подписался под определением, хотя недобровольно. И с той поры совесть меня мучит. Я отвергаю соединение и предаю себя суду Церкви, как виновного.” Такие известия произвели сильное смущение в православных жителях столицы. Все чуждались новоприбывших. Духовенство, остававшееся в Царьграде, не хотело совершать богослужения даже с теми, которые раскаялись в своем согласии на унию. Патриархи Востока, собравшись во Иерусалиме, произнесли осуждение на всех, соединившихся с Западною Церковью. Не молчал и твердый адамант Православия блаженный Марк Ефесский, изнуренный летами и болезнями, но твердый духом: окружными посланиями ко всем православным христианам он заклинал всех удалиться от Флорентийского единения, как от дела богоненавистного. И голос великого поборника Православия имел неотразимую силу. Собор Флорентийский не только не привлек греков к папе, но еще сильнее возбудил в них ненависть к латинству.
    Достиг ли император того, чего так пламенно желал достигнуть, принося чистоту своей веры в жертву земным выгодам? Нет. Бог не благословил предприятий, основанных на измене Православию. Император не получил из Рима обещанных пособий: никто из государей Европейских не отозвался на воззвание папы, кроме короля Венгерского и Польского Владислава, который ополчился против турок и погиб под Варною. Иоанн Палеолог, хотя находил нужным выглядеть ревнующим о соединении,  для чего поставлял на Цареградский патриарший престол лиц, преданных унии, но до конца своей жизни не хотел или не смел обнародовать определения Флорентийского собора и умер (в 1448 г.) православным, отрекшись от всякого союза с Римскою Церковью. А по смерти его новая попытка сближения с Римом для защиты от турок произвела сильное волнение между православными и только ускорила падение империи.
    Каков был успех Исидора в Русской земле? Облеченный саном кардинала и званием легата от ребра Апостольского (a latere apostolico) для всех стран северных, он возвестил соединение Церквей в Будине, Кракове и Львове, совершая литургии в храмах латинских, провел зиму в Киеве, где получил грамоту на все митрополичьи отчины и доходы [12]. Весною 1441 года он прибыл в Москву, но там уже знали о действиях его в Италии. Пред ним несли крест латинский. Лжепастырь, надеясь на простоту и малообразованность своей паствы, поступил решительнее, нежели его собратия в Константинополе. На первой литургии уже возносимо было имя папы Евгения, а по окончании службы архидиакон с амвона прочитал определение Флорентийского собора. Все эти новости, неслыханные в Церкви Русской, сильно изумили и духовных и мирян. Никто не знал, что и думать о виденном и слышанном. Но великий князь Василий, одушевляясь ревностью к чистому учению Церкви, торжественно в храме стал обличать изменника Исидора, называл его лжепастырем, губителем душ, еретиком, наконец, велел низвести недостойного митрополита с престола и, посадив его под стражу в Чудове монастыре, созвал на Собор епископов [13] и знатнейшее духовенство для рассмотрения Флорентийской соборной грамоты. Когда сие определение признано было противным древнему православному учению и от спутника Исидорова Аврамия узнали весь ход дела на Соборе Флорентийском, тогда великий князь повелел склонить Исидора к раскаянию и исправлению. Но все было напрасно. Пробыв в заключении все лето, предатель Православия бежал сначала в Тверь, где также подвергся заключению, потом в Литву и, наконец, в Рим с печальною вестию о неудавшемся замысле.
    Может быть, он надеялся добиться большего успеха в областях Русских, подлежавших литовскому и польскому иноверному владычеству. Но и там православные не поддались обольщению, не прельстились привилегиями Владислава Варнского, не уступали даже будучи преследуемыми [14]. Таковы были последствия Флорентийских постановлений! Вместо сближения Русской Церкви с Римом или уклонения ее от Православия они только усилили отвращение Руси от латинства.
    После побега из Москвы изменника Исидора великий князь послал грамоту в Царьград о том, чтобы Собором восточных святителей разрешено было избирать и поставлять митрополита в Москве; но слух об измене Православию в Царьграде заставил воротить посла с дороги [15].
    А между тем новые страшные междоусобия надолго отодвинули заботу о делах церковных. Великий князь Василий был захвачен врагом своим Дмитрием Шемякою в обители Троицкой, ослеплен (16 февраля 1446 года) и заточен в Углич. Похититель великого княжения вызвал в Москву святителя Рязанского, встретил с почетом, как нареченного митрополита, и успел убедить его принять “на свою епитрахиль” и доставить к нему малолетних детей Василия из Мурома, куда укрыли их верные бояре. Обманутый коварным обещанием милостей детям несчастного отца, святитель исполнил волю Шемяки, но сам же должен был вскоре отвезти их в отцовскую темницу — в Углич.
    Управляя церковными делами в Москве, как блюститель митрополии, правдолюбивый святитель был всегдашним обличителем беззаконного князя и ходатаем за Василия Темного (так прозвали современники венценосного слепца). Он непрестанно твердил Шемяке: “Ты поступил несправедливо и меня ввел в грех и стыд. Тебе бы следовало выпустить князя на свободу, а ты и детей его засадил с ним в неволю. Ты мне дал свое правое слово и тем сделал меня обманщиком, посрамив седины мои. Какой вред может причинить тебе князь, лишенный зрения, с малыми детьми? Если еще ты сомневаешься в том, возьми с него клятву при свидетельстве братии нашей, епископов.” Шемяка решился созвать епископов на совет по этому делу, объявил свободу Василию Темному и дал ему в удел Вологду.
    Спустя несколько месяцев Василий, успокоенный советом любивших отечество иноков [16], снова занял престол великокняжеский, беззаконно у него отнятый. Враги спешили примириться с ним. Когда же Шемяка и по заключении мирного договора продолжал коварствовать и заводить новые смуты, тогда Собор пастырей русских обратился к нему с грозным обличительным посланием. “Враг рода человеческого возбудил тебя на брань междоусобную, — писали святители. — Презирая святость крестных обетов, ты, второй Каин и Святополк в братоубийстве, разбоем схватил старшего брата твоего, великого князя, и злодейски истерзал его: на добро ли себе и людям? Долго ли властвовал и в тишине ли? Не беспрестанно ли волнуемый, мучимый страхом, перебегал с места на место, днем томимый заботами, а в ночи — сновидениями и мечтами? Искал ты большего, но сгубил свое меньшее. Великий князь снова на престоле, ибо данного Богом никто отнять не может. Одно милосердие государя спасло тебя: он поверил клятве твоей и опять видит измену... Ты дерзаешь быть вероломным, презрел крестное целование, а епитрахили наши сквернишь своими богомерзкими речами... Епитрахили наши святительские не могут оскверниться твоими гнусными, клятвопреступными словами, но ты губишь бедную душу свою... Никогда между христианами не было даже слуху о таких злодействах, какие ты совершил. Принеси покаяние пред Богом и примирись с великим князем, а он готов, по нашему ходатайству жаловать тебя и держать, как брата. Если же не раскаешься, то чужд будешь Богу и Церкви Божией и православной вере, не будет тебе части с верными, не будет на тебе милости Божией и силы животворящего креста, который ты целовал клятвопреступно. Ты будешь проклят и погибнешь навеки ”[17].
    Закоренелый клятвопреступник смирился, но ненадолго. Вскоре он опять начал междоусобие [18], потерял свой Галичский наследственный удел и бежал в Новгород. Потом еще раз пытался, но напрасно, возвратить удел свой, после чего снова нашел убежище в Новгороде и там, отлученный от Церкви, умер отравленный ядом [19].
    Еще прежде смерти непримиримого врага своего великий князь Василий Темный, едва успев утвердиться на своем престоле, начал помышлять о поставлении митрополита. Из Константинополя ожидать было нечего: в Москве уже слышали, что в Царьграде свирепствует разделение между верными Православию и принявшими соединение с Римом. Основываясь на правилах церковных и примерах прежнего времени [20], Собор пастырей русских 5 декабря 1448 года возвел Иону на престол митрополита Киевского и всея Руси.
    
    Новый первосвятитель прежде всего озаботился соединением епархий юго-запада под одно управление, что было особенно нужно ввиду опасности со стороны латинства. Он принял участие в мирных сношениях великого князя с королем Казимиром [21] и утвердил своим благословением договор их. Король, со своей стороны, изъявил согласие на подчинение святителю Ионе православных епархий Литовского княжества и звал самого Иону в Литву для личного свидания. Вначале 1451 года митрополит отправился в Литву. Король сдержал свое слово и выдал святителю грамоту на управление Киевскою митрополиею. При таком положении своем святой Иона немедленно вытребовал к себе Волынского епископа Даниила, посвященного Исидором, заставил его отречься от согласия с Римскою Церковью и дать клятву на верность православию, после чего отпустил его на епархию. Он также назначил наместников своих в города, непосредственно зависевшие от киевской митрополии: Киев, Вильну, Новогрудок и Гродно), — с правами выдавать одобрительные грамоты ищущим духовного сана, надзирать за соблюдением церковных постановлений, судить виновных и управлять церковными имениями.
    Кроме попечений о поддержании православия в западном краю Руси, святому Ионе, уже одаренному благодатию прозорливости и чудес, предстояло много забот и скорби внутри Московского государства. Едва успел он возвратиться в Москву из Литвы, как разнеслись слухи о нашествии на Россию Мазовши, сына Седиахмета, хана Ногайского. Великий князь выехал из Москвы, вверив ее охранение святому Ионе и боярам. Неприятель (22 июля 1451 года) зажег посады московские. Пастырь, готовый положить душу свою за стадо, подкреплял заключавшихся вместе с ним в Кремле духовными пособиями. Под зноем страшного пожара, в облаках дыма, несшегося на Кремль, он совершал крестные ходы по стенам его. Стрелы татарские искали своих жертв. Один инок Чудова монастыря Антоний, по прозванию Кловыня, уважаемый святителем за строгость жизни, едва успел сказать, что Господь за молитвы святительские спасет город, как пал, пронзенный стрелою [22]. Вечером того же дня осажденные сделали вылазку и бились с татарами ночью. На другой день неприятеля уже не было под стенами Московскими: он бежал, оставив тяжелые запасы в добычу осажденным. Святой Иона сам почтил погребением богоугодного инока и в память милости Божией поставил церковь на своем дворе в честь Положения ризы Пресвятой Богородицы, которое празднуется Церковью 2 июля [23]. После другого нашествия ногайских татар, которые приходили, “похваляясь, на Русь,” как говорит летописец, и были прогнаны юным сыном великого князя Иоанном, святитель устроил в Успенском соборе придел в “похвалу Божией Матери” [24].
    Содействуя благоденствию Русской земли своими молитвами, престарелый митрополит, как попечитель отечества, разделял с великим князем важнейшие государственные заботы, постепенно приготовлявшие самодержавие государей Московских. Своим благословением он утверждал все договоры Василия с удельными князьями, старался удерживать последних в зависимости от великого князя и в согласии с ним. Когда жители Вятки, возмущенные Шемякою, долго не покорялись великому князю, святой Иона отправил к ним игумена со своим посланием к воеводам и прочим начальникам земским, в котором укорял их за своевольство и грабительство и увещевал принести великому князю раскаяние в своих винах; в то же время духовенству вменялось в обязанность строже наблюдать за поведением своих духовных детей. Видим отсюда, как усердно власть Духовная помогала распоряжениям власти гражданской.
    Святитель Божий старался насаждать в пастве своей истинное благочестие и искоренять дурные привычки то увещаниями и распоряжениями пастырскими, то с помощью гражданской власти. Вот что писал великий князь своим сельским волостелям: “Отец мой, митрополит Иона, говорил мне, что ваши люди ездят незванные в митрополичьи села и на праздники, пиры и братчины, и на этих пирах бывают убийства, воровство и другие худые дела. И я, великий князь, дал митрополиту грамоту, чтобы в его села не ездили незванные на праздники, пиры и братчины” [25]. В Вышгороде, волости Верейского князя Михаила, десятильник и дворяне святителя избиты были до полусмерти. Святитель потребовал от князя, дабы горожане немедленно подвергнуты были наказанию. “Спроси старых бояр своих, — писал святитель князю, — бывало ли такое неуважение к Церкви Божией и к святителям при твоих прародителях и родителях? Тебе известно, что великий князь Витовт, как и теперешний король и все их княжата и паны, — все нашей веры; но спроси, как они оберегают Церковь и какую воздают ей честь! А эти люди, будучи православными христианами, поносят и бесчестят Церковь Божию и нас... Молю тебя, чтобы ты, как православный властитель, защитил от горожан Церковь Божию и меня, своего отца и пастыря, дабы вперед не было ничего подобного” [26].
    Жители Смоленска скорбели о том, что древняя чудотворная икона Богородицы Одигитрии оставалась в Москве. Епископ их Мисаил прибыл в Москву с усердною просьбою возвратить святыню в Смоленск. Святой Иона, желая, чтобы древняя святыня питала и поддерживала древнее благочестие в смолянах, убедил великого князя отпустить к ним чудотворную икону [27].
    В 1453 году Константинополь пал под ударами поклонников Магомета. Несчастные греки искали себе убежища на Западе, имея там уже довольно своих соотечественников, то переменою вероисповедания, то своею образованностью снискавших себе покровительство папы и государей. Были выходцы из порабощенной империи и у нас: Россия отверзла свои сокровища для облегчения их участи и для выкупа страдавших в плену [28]. Страдания Церкви Греческой были неизобразимы. Дивный защитник веры от латинства и ислама святой Патриарх Геннадий (в миру Георгий Схоларий) просил святителя Иону о помощи бедствующим христианам Востока. Отправляя ответ с послом великого князя, святитель Московский извинялся в скудости посылаемых пособий и писал, что дорожит  союзом с православною Церковью Цареградскою [29]. Может быть, благодаря этим сношениям даровано было Русской Церкви право избирать и поставлять себе первосвятителей, не сносясь с Константинопольским престолом, и митрополия Русская поставлена была выше всех прочих, первою после престола Патриархов Иерусалимских [30].
    Отношения Московского первосвятителя к воссоединенным епархиям не изменялись, пока Рим не возобновил своих притязаний на западную половину Русской митрополии. В 1458 году Григорий, ученик отступника Исидора, был поставлен в Риме митрополитом Русской земли. Великий князь лишь только услышал об этом, написал к королю Казимиру, чтобы тот не принимал к себе новопоставленного митрополита, который ни за что не будет принят в Москве. Епископы северо-восточной Руси на Соборе определили: не иметь никаких сношений с самозванцем Григорием и признавать законным митрополитом только того, кто посвящен у гроба чудотворца Петра. Святой Иона, удрученный старостию и болезнью, не мог сам отправиться в Литву, но вместо себя послал с письмами к литовским православным епископам, князьям, панам и народу двух игуменов из знатнейших монастырей своей митрополии: Троицко-Сергиева — Вассиана, знаменитого красноречием, и Кирилловского — Кассиана. Князья успокоили митрополита своей твердостью в православии; епископы литовские также обещали быть верными, но, к скорби святого Ионы, некоторые из них вошли в сношение с Григорием. Лжемитрополит привез с собою в Литву грозную буллу папы Пия II. Папа, посылая к королю Григория, повелевал “поймать и сковать нечестивого отступника Иону” [31]. Но Господь посрамляет гордость человеческую! Папа называет святого Иону нечестивым отступником, а Господь тогда уже прославил его даром предвидений и чудотворений [32]. Внушая всем твердо стоять в Православии, святой Иона писал: “Если бы кому пришлось и умереть за свое исповедание, верую Христу, моему Владыке, причтен будет пострадавший к лику мучеников” [33].
    Так подвизался святитель Божий, уже близкий к блаженной кончине! По совету великого князя и с согласия епископов он сам назначил себе преемником старшего из архиепископов по служению, а может быть и по летам, Феодосия Ростовского. Это было сделано с тем намерением, чтобы Церковь Русская в таких затруднительных обстоятельствах, не оставалась без архипастыря.
    О близости кончины святой Иона извещен был свыше. Тогда же для засвидетельствования святости его пред людьми открыто было о том же ключарю Успенского собора священнику Иакову. В одну из ночей сторож Успенского собора приметил необыкновенное освещение в запертом храме и услышал пение. Видя это, ключарь немедленно отпер церковь, вошел в нее, нашел свечи горящими, но никого  не увидел; только услышал голос: “Пойди, скажи рабу Моему митрополиту Ионе, что по его молитве о посещении его тела, ради спасения души Я попустил быть знамению на ноге его с болезнью. Он же, устроив потребное о себе и о порученной ему пастве, с благодарением переселится из жизни временной в вечную, где всем веселящимся жилище.” Смущенный пресвитер не посмел явиться к своему митрополиту с такою вестию, но наутро сам святитель призвал его, обличил за ослушание божественному повелению и предсказал ему за это скорую смерть жены его, тогда здоровой. Болезнь открылась в ноге святителя, но, преодолевая болезнь, святитель Иона не отлучался от Церкви, с радостию приготовляясь к блаженному исходу. Он скончался в глубокой старости 31 марта 1461 года, во вторник на страстной неделе. Мощи его преданы земле в северо-западном углу Успенского собора.
    Память святого митрополита Ионы осталась священною для Церкви Русской. Не прошло и года после блаженной его кончины, как духовный друг его святой Иона, владыка Новгородский, поручил сербскому иноку Пахомию, жившему тогда в России, составить канон в честь святого Ионы-митрополита. Спустя 11 лет, при построении вновь Успенского собора мощи его обретены нетленными, причем многие больные получили исцеление. А в 1547 году на соборе Московском было установлено повсеместное празднование памяти великого святителя [34].
    После святого Ионы сохранилось много его посланий [35]. Одни из них относятся к охранению гражданского покоя России и порядка внутреннего церковного управления; другие — к защите Православия от насилий папизма; третьи утешают скорбящих или вразумляют нарушителей закона.
    Святой Иона писал к вятскому духовенству: “Молю вас, священники Господни, осмотритесь всячески и содрогнитесь. Смотрите, в какие уста входит бессмертное Тело и честная Кровь Христа — Спасителя нашего и Владыки. Если с устами нечистыми и гнусными дерзаете приступать или допускать кого-либо к бессмертным и животворящим Тайнам, вы, как трава, прикасаетесь к огню.”
    Святитель писал к детям, не повинующимся своей матери [36]: “Жаловалась мне на вас мать ваша, а моя дочь, княгиня, что вы по нерадению ли своему, или по научению диавола, или по своей молодости не только не почитаете ее, но еще и обижаете во всем. Муж ее, князь, дал ей отдельное владение, чем ей прожить, пока угодно Богу, а потом по смерти учинить помощь душе своей; вам отец ваш дал особые части, а вы отняли у своей матери данное ей. Это дело богопротивное, дети: вы строите себе погибель во времени и вечности. Ужели не помните вы Господа, Который говорит: “Иже злословит отца или матерь, смертию да умрет"? И апостол сказал: “Чада, послушайте родителей своих, — это благоугодно Богу.” И в другом месте Писание говорит: “Яко раб послужи родившим тя: что бо воздаем противу даяния их?” В Книге Притчей писано: “Чтяй отца и матерь долги дни сотворит и очистит свои грехи; благословение бо отчее утверждает домы, клятва же матерняя искореняет и основание...” Пишу вам кротко, чтобы вы пришли в чувство, испросили бы прощение у матери и возвратили бы ей почтение по Божию повелению, слушались бы ее во всем, а не обижали; пусть она заведует своим, а вы — своим по благословению отцовскому. Отпишите к нам, когда вы примиритесь со своею матерью, и я, по святительскому долгу и по вашему чистому покаянию, буду молить за вас Бога. Если же станете опять гневить и оскорблять свою мать, то, делать нечего, сам боясь Бога, по святительскому долгу, пошлю за своим сыном, за вашим владыкою, и за другими многими лицами, и вместе с ними возложим на вас духовную тягость церковную, свое и прочих священных лиц неблагословение.”
    Москва утвердилась и окрепла под покровом деятельности и молитв трех дивных святителей. Великий в смирении святитель Петр перенес престол митрополии в малый и убогий город святого князя Даниила: пророческим словом он возвестил будущее величие Москвы. Великий в вере святитель Алексий упрочил великокняжеское достоинство в роде Иоанна Калиты, поддержав малолетнего внука его и возвысив Москву над прочими удельными городами. Великий в законе и правде святитель Иона возвратил престол законному великому князю, смирил междоусобие, был крепкою опорой несчастного слепца в делах государственных и неусыпным стражем Православия в делах церковных.
    Первоначальное образование под надзором строгих иноков Симоновского монастыря имело влияние на всю жизнь святителя. Сам неуклонно держась правил церковных и закона христианского в исполнении своих обязанностей, он требовал и от других строгого исполнения своего долга [37]. И неоднократно в суде его над нарушителями сего долга изрекался грозный приговор суда Божия. Малолетняя дочь великого князя Василия Анна была при смерти. Молитвы святителя, к которому принесли ее почти бездыханною, возвратили болящей здоровье и силы. Между боярами нашелся один, который говорил, что княжна выздоровела сама собою. Святитель, призвав его, сказал: “Страшна хула на Святого Духа. Поверь, сын мой, здоровье возвращено больной Самим Господом по вере родителей благочестивых.” В ответ на эти слова неверующий начал кощунствовать. “Да заградятся хульные твои уста, — изрек святитель, — и да умрешь ты вместо княжны, бывшей при смерти.” Боярин внезапно пал мертвым к ногам святителя. Другой вольнодумец, боярин Василий Кутуз, страдал зубною болезнию. Святой Иона подозвал его к себе по окончании литургии, дал ему наставление и сильно ударил по лицу. Пришедши в себя от сильной боли, Василий почувствовал, что зубная болезнь совершенно миновала, и раскаялся в своем неверии. Ключник святого Ионы, Пимен, обличенный в том, что отказал бедной вдове в малой мере меда для ее подкрепления в немощи, в тот же день по предсказанию святителя лишился жизни. Другой слуга святителя, которому поручено было раздаяние милостыни бедным, отказавший в подаянии также нищей вдове, за жестокосердие и обман пред святым Ионою, по его обличению, немедленно впал в болезнь и вскоре умер [38]. Достойно замечания то, что в двух последних случаях кара постигла виновных за недостаток любви.
    Вскоре после святителя Ионы скончался и великий князь Василий Темный на 47 году жизни: страдания и скорби преждевременно изнурили в нем телесные силы. Он утвердил великое княжение за старшим сыном своим Иоанном, который с юных лет был соправителем отца, лишенного зрения; но отделил небольшие уделы и меньшим сыновьям, клятвенно обязав их слушаться матери не только в делах семейных, но и в государственных. Он приготовил многое для успеха своего преемника: присвоил себе большую часть уделов, принадлежавших потомкам Донского, властвовал в Суздале и Рязани [39], покорил Вятку и ослабил вольность новгородскую. Хотя Василий не умел повелевать, как повелевали отец и дядя его, но оставил сыну государство более сильное и более обширное: рука Божия явно влекла Москву к величию, благословив доброе начинание Калиты и Донского.


18. Покорение Новгорода.
Освобождение от монгольского ига.
Приступаем к описанию той блистательной эпохи, когда северо-восточная Русь, свергая с себя иго рабства ордынского, восстает, как воскрешенная  из гроба, свободная извне и сильная внутри своей целостью под скипетром единого самодержца. Православная Церковь перестает страдать от нашествия варваров, которые обращали в груды пепла храмы Божии и обители иноческие, и от кровавых междоусобий князей; она находит себе ревностных защитников в благочестивых государях, помазанниках Божиих.
    После двух тяжких веков внешнего порабощения и внутреннего неустройства Руси Господь “вознес избранного из людей Своих.” На престоле обширной державы Русской является Иоанн III, сын Василия Темного: он свергает иго Орды, уничтожает уделы, подчиняет себе вольный Новгород, водворяет самодержавие в расширенной им державе и становится твердым стражем и поборником православной веры в пределах западной Руси, соединенной с иноверной Польшей [1].
    Начинаем с судьбы Новгорода. По кончине святого архиепископа Ионы избран был владыкой на вече протодиакон и ризничий Феофил. Испросили дозволение нареченному владыке явиться за посвящением к митрополиту, но в Новгороде открылись сильные волнения против великого князя, который требовал, чтобы новгородцы не смели “вступаться в его земли и воды и держали имя его честно и грозно по старине и по крестному целованию.” Легкомысленный народ, несмотря на увещевания Феофила, мечтал о прелестях свободы, хотел тесного союза с Казимиром, королем Польским и великим князем Литовским, и принял от него воеводу — князя Михаила Олельковича. Мятежом руководила, к удивлению современников женщина, гордая и честолюбивая, вдова посадника Исаака Борецкого Марфа, мать сыновей уже взрослых, из которых один, Димитрий, был в то время посадником. Заключили договор с королем: он обязался помочь Новгороду в случае войны с Московским государем, не ставить римских костелов на земле Новгородской и предоставить владыке посвящаться там, где будет угодно Новгороду. Два последних условия были поставлены для того, чтобы удержать на кафедре Феофила, который хотел было удалиться в монастырь, не желая быть пастырем мятежников и клятвопреступников. На вече громко кричали: “Не хотим Иоанна! Да здравствует Казимир! Да исчезнет Москва!” Иоанн взялся за оружие, разбил дружины новгородские на берегах Шелони (14 июля 1474 года) и показал умеренность: он взыскал с Новгорода около 80 пудов серебра, отнял северное поморье и поселения на берегах Двины, обязал новгородцев под присягой платить ему народную дань, а митрополиту — судную пошлину, ставить владык в Москве, не иметь сношений с Казимиром и не принимать к себе врагов великого князя. Со своей стороны государь дал слово забыть прошедшее, простил всех злоумышленников, в том числе и Марфу Борецкую с сыновьями, и не прикоснулся к вольности новгородской.
    Феофил был посвящен в Москве и отпущен с честью. Но умеренность самодержца не отрезвила людей, привыкших к своеволию; несогласия новгородцев с наместниками великокняжескими продолжались, недовольные являлись в Москву требовать суда. Наконец, кое-кто из знати новгородской устроил так, что двое чиновников от веча прибыли в Москву с признанием Иоанна государем великого Новгорода. Державный собиратель земли Русской был убежден, что настало время водворить единовластие, и если при первом походе не покорил Новгорода, то единственно потому, что надеялся изменить порядок дел мало-помалу, не прибегая к мерам насилия. Теперь он спешил воспользоваться данным ему поводом и потребовал, чтобы новгородцы отказались от всех древних прав своих, уже отживших свой век и несогласных с новым положением государства Московского. Буйный народ взволновался, избил многих, которых считал сторонниками Москвы, и отважился снова вступить в сношения с Казимиром. Иоанн снова пошел с многочисленной ратью на Новгород и окончательно покорил его в конце 1477 года.
    Ударил последний час новгородской вольности! Иоанн принял присягу от новых подданных, уничтожил вече, перевез в Москву вечевой колокол, казнил начальников мятежа и отправил в ссылку Марфу Борецкую.
    В числе виновных пострадал один невинный: архиепископ Феофил, принужденный по званию владыки принять участие в договоре с Литвой, должен был отказаться от управления епархией и был заточен в Московском Чудовом монастыре, где провел около трех лет в тесном заключении и тяжко заболел. В болезни явился ему святой Нифонт, епископ Новгородский, почивающий в ближних пещерах Киевской Лавры, и напомнил ему прежнее обещание  поклониться Печерским чудотворцам. Больной святитель отправился в Киев и уже приближался к Днепру, как болезнь его усилилась, и он получил откровение, что, хотя не достигнет живым до пещер, но тело его успокоится в них [2].
    Другим важным делом государя Московского был брак его с греческой царевной. Брат последнего императора греческого Константина Палеолога, деспот Фома, умер в Риме. Сыновья его жили благодеяниями папы, не заслуживая их своим легкомысленным поведением; но юная сестра их, царевна Софья Фоминична, была предметом общего доброжелательства. Папа Павел II искал ей достойного жениха и обратил взор на великого князя Московского, незадолго перед тем овдовевшего [3]. Папа надеялся через юную царевну, воспитанную в правилах Флорентийской унии, убедить Иоанна к соединению с Римом и таким образом покорить себе Русскую Церковь. Он сам через особое посольство предложил великому князю знаменитую невесту, “отрасль царственного древа, которого тень покоила некогда все христианство православное, еще нераздельное.” Брак Иоанна с царевной совершился в ноябре 1472 г. и доставил Московскому государству более известности в Европе, которая чтила в Софии племя древних венценосцев Цареградских. В виде приданого Иоанн принял герб властителей Восточной Римской империи — орла двуглавого, соединив его на своей печати с гербом Московским. Но папа не преуспел в своих замыслах, и присланный им легат, хотя имел прения с духовными лицами в Москве, но сам вынужден был прекратить спор будто бы за неимением книг. Сама София сделалась в Москве ревностной православной христианкой.
    Наконец, наступило для Русской земли время полного освобождения от ига ордынского. Мы видели, что Дмитрий Донской отважился вступить в бой с татарами на берегу Непрядвы; но незабвенная Куликовская битва не освободила Руси от постыдной власти монголов. Сам победитель и потомки его продолжали подвергаться нашествиям татар, земля Русская обагрялась кровью и дымилась пожарами. Хотя Большая Орда давно уже не была так сильна, как во времена Батыя, хотя отделились от нее уже многие другие Орды, как-то: Ногайская, Крымская, Казанская и Астраханская, — но и при державном Иоанне хан Большой Орды Ахмат еще осмеливался вторгаться в Русские пределы. Иоанн, помня обетование двух соименных святителей Московского и Новгородского, девять лет не платил дани и, наконец, в 1480 году решился торжественно объявить свободу Русского государства. Когда хан Ахмат отправил в Москву послов для сбора дани, великий князь взял при них басму (изображение хана), бросил на землю и растоптал ногами, велел умертвить послов, кроме одного, которого отправил сказать хану, что и с ним поступит так же, как с его басмой, если он не оставит в покое Русской земли. Скоро услышали в Москве о походе Ахмата. Иоанн встретил его на берегах Угры поздней осенью, когда реки начинали уже замерзать. Прошло около двух недель в бездействии; Иоанн, не любивший проливать крови в битвах, решил отступить на поля Боровские. Бояре изумились, а воины оробели, думая, что великий князь страшится битвы. Митрополит Геронтий и Ростовский архиепископ Вассиан убедительными грамотами напоминали Иоанну обет его стоять крепко за веру и отечество. Старец Вассиан, достойный брат преподобного Иосифа Волоколамского, писал так: “Наше дело говорить царям истину: что я прежде изустно сказал тебе, славнейшему из владык земных, о том ныне пишу, ревностно желая утвердить твою душу и державу. Когда ты, вняв молению и доброй думе митрополита, своей родительницы, благоверных князей и бояр, поехал из Москвы к воинству с намерением ударить на врага христианского, мы, усердные твои богомольцы, денно и нощно припадали к алтарям Всевышнего, да увенчает тебя Господь победой. Что же слышим? Ахмат губит христианство, грозит тебе и отечеству: ты же пред ним уклоняешься, молишь о мире и шлешь к нему послов; а нечестивый дышит гневом и презирает твое моление?.. Государь! Каким советам внимаешь? Советам людей, недостойных имени христианского. И что советуют? Повергнуть ли щиты, обратиться ли в бегство? Но помысли: от какой славы и в какое уничижение низводят они твое величество! Предать землю Русскую огню и мечу, церкви — разорению, тьму людей — гибели! Чье сердце каменное не излиется в слезах от единой мысли об этом? О, государь! Кровь паствы вопиет к небу, обвиняя пастыря. И куда бежать? Где воцаришься, погубив данное тебе Богом стадо? Смертным ли бояться смерти? Судьбы Божии неизбежны. Я стар и слаб, но не убоюсь меча татарского, не отвращу лица моего от его блеска... Отложи страх и возмогай о Господе в державе крепости Его! Един поженет тысящу и два двинут тьму, по слову мужа святого: “Не суть боги их, яко Бог наш! Господь мертвит и живит.” Он даст силу твоим воинам. Поревнуй предкам своим: они не только землю Русскую хранили, но и многие иные страны покоряли; вспомни Игоря, Святослава, Владимира, коих данниками были цари греческие, и Владимира Мономаха, ужасного для половцев. А прадед твой, великий, достославный Димитрий, не сих ли неверных татар победил за Доном? Презирая опасность, он сражался впереди и не думал: “Имею жену, детей и богатство; когда возьмут землю мою, вселюся инде,” — но стал перед лицом Мамая, и Бог осенил главу его в день брани. По какому святому закону ты, государь православный, обязан уважать его, злочестивого самозванца, который силой поработил наших отцов за их малодушие и воцарился, не будучи ни царем, ни племени царского? То было действием гнева Небесного; но Бог есть Отец чадолюбивый: наказует и милует. Древле потопил Фараона и спас Израиль, спасет и на род твой, и тебя, когда покаянием очистишь свое сердце; ибо ты человек и грешен. Покаяние государя есть искренний обет блюсти правду в судах, любить народ, не употреблять насилия, оказывать милость и виновным... Тогда Бог восстановит нам тебя, государя великого, яко древле Моисея, Иисуса и других, освободивших Израиль, да и новый Израиль — земля Русская освободится тобой от нечестивого Ахмата, нового Фараона. Ангелы снидут с небес в помощь тебе, Господь пошлет тебе от Сиона жезл силы, и одолеешь врагов, и смятутся они  и погибнут. А мы Соборами святительскими день и ночь молим Его, да рассыплются племена нечестивые, хотящие брани; да будут омрачены молнией небесной и, как псы голодные, да лижут землю языками своими” [4]. Но осторожный Иоанн не решился на битву. Тогда, по словам летописца, совершилось чудо: при отступлении русских войск от левого берега Угры татары вообразили, что их заманивают в сети и вызывают на бой, приготовив засады. Объятый странным ужасом, хан спешил удалиться. Представилось зрелище удивительное: два воинства бежали друг от друга, никем не гонимые! Россияне, наконец, остановились; но Ахмат ушел в степи, разорив в Литве двенадцать городов, за то что Казимир не дал ему помощи. Так кончилось это последнее нашествие хана Большой Орды на Россию: он не мог ворваться в ее пределы и не вывел ни одного пленника московского. “Да не похвалятся легкомысленные страхом своего оружия, — писали современники. — Нет, не оружие и не мудрость человеческая, но Господь спас ныне Россию!” [5] При всеобщем ликовании народа в благодарность Богоматери, заступничеству Которой приписали освобождение от ига монголов, установлен был ежегодный крестный ход в Москве с чудотворной Владимирской иконой 23 июня — в день бегства Ахмата от Угры.
    Так положен был конец бедственному рабству наших предков! Оно продолжалось около двух с половиной столетий. Иго, в начале своем страшное и губительное, позднее сделалось более легким, ограничивалось временными нашествиями, вмешательством в распри князей и в последнее время — только платежом дани. Наконец Господь помиловал Русскую землю и положил конец монгольскому владычеству, даровал Иоанну победу без пролития крови.
    Освобождение России было почти современно уничтожению уделов и водворению самодержавия. Покоритель Новгорода присоединил к своему государству все отдаленные северные владения бывшего вольного города — Вятку и Пермскую землю до самого хребта Уральского, присвоил себе уделы многих [6] мелких владетелей, подчинил верховной своей власти ханов, или царей, Казанских и, наконец, завоевал Тверское княжество, которое боролось некогда с Москвой и спорило с ней о первенстве [7]. Собиратель уделов в одно целое мог справедливо именоваться самодержцем всея Руси; только Псков оставался еще вольным городом [8], и Рязанское княжество сохранило вид державы независимой [9].
    Счастливый в делах государственных Иоанн был менее счастлив в делах семейных. От второй супруги своей Софии, царевны греческой, он имел сначала несколько дочерей, потом по молитве великого чудотворца Сергия Радонежского [10] — сына Василия. Старший сын и наследник Иоанн Младой скончался еще при жизни отца, оставив после себя малолетнего сына Димитрия, которого державный дед назначил своим наследником и сам венчал на царство в первопрестольном Успенском соборе венцом Мономаховым [11]. Но, как видно, Промысл Божий судил царствовать в России потомству императоров греческих: Иоанн разгневался на невестку, мать Димитрия (может быть, по проискам греческой партии), заключил под стражу юного внука и запретил ему называться великим князем, а вскоре объявил сына Василия наследником престола.
    Дочь Иоанна Елена состояла в супружестве с Александром, сыном Казимира, наследственным великим князем Литовским и избранным королем Польским. При заключении сего брака Александр обязался грамотой не беспокоить супруги в исповедании православной веры и дозволить ей иметь домовую церковь, но слишком слабый характером, он допустил изуверов силой обращать православных к папизму, запретил строить храмы православные, умножил костелы в городах русских и даже стал стеснять и оскорблять совесть супруги своей. Иоанн, разгневанный на зятя, объявил войну. Грамота его заключалась словами: “Хочу стоять за христианство, сколько мне Бог поможет.”
    Бог благословил оружие, поднятое за православную веру: Александр лишился многих владений, которые перешли к Московскому государству [12]. Но Иоанну не суждено было окончить войну с Литвой и наказать зятя: он скончался после 43-летнего царствования, 27 октября 1505 года.
    Иоанн принадлежит к числу весьма немногих государей, воздвигаемых провидением для решения судеб народов. Явившись на троне в то время, когда новая государственная система возникла повсюду вместе с новым могуществом государей на развалинах системы феодальной или поместной, Иоанн, великий и державный, совершил в Русской земле то же, что современные ему венценосцы совершали в Западной Европе: он не только учредил единовластие, но был первым истинным самодержцем России, заставил благоговеть пред собой вельмож и народ, восхищая милостью, ужасая гневом и карой. Князья племени святого Владимира и Гедимина служили ему наравне с другими подданными, славились чинами бояр, дворецких, окольничих, приобретая эти чины долговременной службой государю. Не принимая на себя титула царя [13], он умел внушить народу беспредельную покорность воле монаршей. Он первым завел сильное многочисленное войско и умел найти воевод смелых и удачливых, хотя сам не был отважным воином и никогда не решался на войну без крайней необходимости. При Иоанне были приглашаемы в Россию иностранные мастера, которые лили пушки, чеканили монету и строили великолепные здания [14].
    Царствование Иоанна может служить ясным доказательством той истины, что венценосцы великие являются в свое время по воле Того, Кем цари царствуют и сильные пишут правду. Рожденный и воспитанный данником степной Орды, без образования, без наставлений, руководимый только природным умом Иоанн сделался одним из знаменитейших государей своего времени: силой и хитростью он восстановил свободу и целость России, оттеснил Литву, сокрушил вольность Новгорода, захватил уделы, расширил свои владения до пустынь Сибири и Лапландии на севере, а на юге — почти до самого Киева. Браком с царевной Софьей он обратил на себя внимание Европы и проявил мудрость в политике внешней; ласкаемый от Рима до Константинополя, Вены и Копенгагена, не уступая первенства ни императорам западным, ни гордым султанам, он не хотел вмешиваться в дела чужие, избирал союзы только для пользы России, искал средства для исполнения своих замыслов, а сам никому не служил орудием. При нем Россия, как держава независимая, величественно подняла главу свою в пределах Европы и Азии, спокойная внутри и не боясь врагов внешних.
    Таков был наш первый самодержец в делах государственных, в политике внутренней и внешней! Но в делах церковных он не присваивал себе власти, на которую не имел права. При всех важных случаях он ограничивался тем, что созывал на Соборы святителей и знатнейшее духовенство. Соборы в царствование Иоанна созывались чаще, нежели прежде [15]. Государь только утверждал соборные решения и содействовал исполнению приговоров своей властью. Так же поступали и преемники Иоанна.
    На Соборе 1503 года Иоанн предложил вопрос об имениях церковных, по поводу вотчин владычных и монастырских, отобранных им в Новгородской епархии после покорения вольного города. Самодержец желал, чтобы были отобраны в казну имения и прочих монастырей русских. Замечательно, что того же желали пустынники Белозерские: Паисий Ярославов [16] и ученик его преподобный Нил Сорский говорили, что неприлично монастырям владеть селами, так как чернецы должны жить в пустынях и кормиться своим рукодельем. Но преподобный Иосиф, ученик Пафнутия Боровского и основатель монастыря близ Волоколамска, держался другого мнения. Он находил необходимым, как для благолепия церковного, так и для поддержания монашеской жизни в сословиях более образованных, чтобы монастыри пользовались некоторым довольством и владели недвижимыми имуществами [17]. Святители рассудили, что в Греческой Церкви не существовало запрещения монастырям и церквам владеть недвижимыми имениями; в Русской земле было то же со времен святых Владимира и Ярослава; даже злочестивые ханы ордынские щадили собственность епископов и обителей иноческих. “Не смеем, — заключил Собор, — отдать церковного стяжания: оно принадлежит Богу и неприкосновенно.” И государь, слово которого было законом, добровольно подчинился решению Собора.
    На том же Соборе рассуждали о вдовых священниках. Еще святой Фотий, желая пресечь повод к соблазну стригольникам во Пскове, запрещал псковским вдовым священникам священнодействовать. Митрополит Феодосий особенно заботился о нравственности белого духовенства: вдовых священников он отсылал в монастыри, развратных же лишал сана. К скорби доброго пастыря, недостойных оказалось довольно много, и множество храмов опустело без священников; народ поднял ропот на святителя, и Феодосий отказался от кафедры [18]. Собор 1503 года постановил правилом, чтобы вдовые священники и диаконы отправляли священнослужения, пока сами не решатся обязать себя монашеским обетом чистоты. Им было предоставлено, если ведут они жизнь непорочную, причащаться в алтаре: иереям — в епитрахилях, диаконам — в стихарях, а за пение на клиросе пользоваться четвертой частью доходов. С того времени стали выдавать епитрахильные грамоты [19].
    Важнейшим предметом для обсуждения на Московских Соборах в конце XV и в начале XVI века была ересь жидовствующих. В 1470 году пришел в Новгород из Киева еврей Схария (Захария); хорошо знакомый с естественными науками, известными тогда под именем алхимии, он успел обольстить легковерных мнимыми чудесами магии и совратить их в ересь. Два священника Дионисий и Алексий, обманутые Схарией, и вновь прибывшие из Литвы четыре еврея распространили заразу ложного учения; сам Софийский протопоп Гавриил попал в число зараженных ею. В 1480 году великий князь Иоанн по неведению взял в Москву двух начальников этого общества: священника Алексия — протопопом в Успенский собор, а Дионисия — священником в Архангельский; сюда перешла с ними и ересь. Они казались людьми кроткими, воздержанными, праведными, а сами тайно рассеивали плевелы лжеучения. Действуя тайно и хитро, они нашли себе слушателей даже при дворе; таковыми был: близкий к великому князю дьяк Феодор Курицын с братом Иваном Волком. Алексий и Курицын имели такой свободный вход к великому князю, какого никто не имел. Нельзя было придумать обстоятельств более благоприятных для распространения ереси. Она была под защитой таких людей, которые занимали важные места в Церкви и в государстве, могла даже ожидать покровительства самого великого князя, которого, как сам он после признавался, еретики старались уловить в свои сети. Так прошло еще несколько лет.
    В Новгороде архиепископ Сергий, слабый духом и телом и нелюбимый народом, видел опасность, но не имел твердости действовать против нее [20]. Наконец, провидение дало Церкви Русской сильного поборника веры. На кафедру Новгородскую явился известный ученостью, а еще более ревностью к правде, мужественный, деятельный и твердый Геннадий [21]. Вскоре по прибытии к пастве он открыл существование тайного общества и донес о том великому князю и митрополиту, а сам приступил к розыску. Некоторые из еретиков были уличены в Москве и преданы казни. Со своей стороны, ревностный Геннадий, руководствуясь строгим указом государя, действовал успешно. В Новгороде еретики присмирели; одни покаялись, другие подверглись заточению.
    Не так было в Москве: там ересь находила покровительство, с одной стороны, в лице Курицына, с другой — в новом митрополите Зосиме. Несмотря на то, по державной воле Иоанна в Москве 17 октября 1490 года открыт был Собор [22]. Допросили еретиков, обличили их, предали проклятию, некоторых сослали в заточение, других отправили в Новгород к святителю Геннадию, который, давно желая искоренить настоящее зло и страхом наказания предотвратить будущее, подверг еретиков всенародному позору [23].
    По-видимому, лжеучение утихло, тем более, что и суд Божий карал богохульников [24], но втайне оно продолжало распространяться в Москве. Зосима не только потакал злу, но и наказывал смелых обличителей нечестия. Даже в самом Новгороде еретики употребляли во зло снисходительность святого Геннадия, исходатайствовали себе свободу лицемерным покаянием и разнесли свое нечестивое учение по многим городам и селам. Всеобщее ожидание кончины мира, оказавшееся напрасным [25], дало им повод с бесстыдной наглостью смеяться не только над ожиданием христиан, но и над самими догматами православия: “Если Христос есть Мессия, — говорили они, почему же не является Он в славе Своей по вашему ожиданию?” Ересь снова усилилась в Новгороде [26] с диким нечестием и страшными мерзостями разврата. Пламенный ревнитель Православия Геннадий призвал к себе на помощь преподобного Иосифа Волоколамского: они оба стали действовать решительно, несмотря на силу ереси при дворе. Хотя митрополит Зосима принужден был в 1494 году оставить кафедру, но для искоренения зла нужно было участие целой Церкви Русской, нужен был новый Собор, который и был созван державным Иоанном в 1503 году. В числе заседавших на Соборе был и игумен Волоколамский; он требовал казни еретиков. Обвиняемые были столь дерзки, что решились открыто защищать свое учение. Но пламенное, проникнутое силой Слова Божия и Писаний Отцов Церкви слово Иосифа по всем пунктам обличало и опровергало их; важнейшие из еретиков, наконец, были осуждены на смерть и всенародно сожжены в клетке; другим резали языки, иных заключали в темницу. Осужденные хотели было спасти себя лицемерным раскаянием, но Иосиф утверждал, что притворство, под страхом наказаний не есть раскаяние истинное, и еретики не избегли строгости гражданского суда. Так, по крайней мере внешне, кончились успехи ереси, которая распространяясь тайно, свирепствовала долго и сильно [27].
    Мы изложили ход жидовской ереси в Русской Церкви, но не сказали еще ни слова о сущности лжеучения еретиков, известных под именем жидовствующих. По соборному дознанию 1503 года они: 1) отвергали воплощение Сына Божия; 2) не верили воскресению Иисуса Христа и вообще воскресению мертвых; 3) не чтили Богоматери, угодников Божиих, икон и мощей; 4) не признавали Святой Евхаристии и прочих Таинств; 5) держались более Ветхого Завета, нежели Нового, празднуя Пасху по Иудейскому календарю; 6) не соблюдали постов, отвергали монашество и предавались явному разврату.
    Происхождение ереси из Литвы ясно указывает на то, что начало ее нужно искать в брожении идей рационализма, распространенных на Западе задолго до времен Лютеровой реформы и даже до появления Социнианства [28]. Жидовский элемент был внесен в учение ереси, по всей вероятности, самим Схарией или людьми, пришедшими с ним в Новгород, потому что они сами были евреями.
    Весьма болезненно было для Церкви Русской появление в недрах ее такой новой, совершенно противной христианству ереси. Но в то же время отрадой и славой Церкви были два ревностных деятеля: неутомимый в подвигах святой архиепископ Геннадий [29] и искренно благочестивый учитель чистой веры преподобный Иосиф Волоколамский [30].


19. Южнорусская митрополия.
Преподобные Иосиф Волоцкий и Нил Сорский.
Соловецкая обитель.
Обозрение достославного царствования Иоанна III отвлекло нас от дел южной митрополии, о которых мы почти не упоминали с того времени, когда Православная Русская Церковь по преставлении святителя Ионы окончательно разделилась на две половины под управлением двух отдельных иерархов.
    Чистота веры и ревность к православию сохранялись в юго-западной Руси иноверной властью, несмотря на козни папизма. Мы видели, что гонение, воздвигнутое в Литве на  Православие, послужило во вред самим гонителям: слабый великий князь Александр за послабление фанатизму принужден был уступить Москве свои восточные владения до Днепра. Хотя папа со времени Флорентийского Собора считал себя законным распорядителем Церкви не только на западе, но и на востоке, но уния не распространялась в Литовской Руси, несмотря на то, что ученик отступника Исидора Григорий долго занимал первосвятительскую кафедру Киева [1]. Преемниками его были архипастыри православные, избираемые своими епископами с утверждения Патриарха Константинопольского. Несмотря на скудость сведений об этом времени, мы часто встречаем указания на сношение их с Константинополем и никакого намека на сношение с Римом [2].
    Живое и общее стремление к наукам, пробудившееся в Европе, отразилось и на западной Руси. Некоторые из дворян православных еще в XV веке слушали уроки в Краковской академии, в Праге и других местах. Необходимость охранения чистой веры предков от покушения папы заставила умножать свои собственные училища. А для размножения православных богослужебных книг и сохранения их от злонамеренных повреждений послужили типографии в Кракове, Вильне и других местах, учрежденные вскоре по изобретении книгопечатания [3].
    Блистательным памятником заботливости южных пастырей о лучшем управлении Церковью Христовой служит Виленский Собор 1509 года. На нем составлены были правила благоразумные, твердые, достойные Восточного Православия. Изобразив печальное состояние южной своей Церкви, Собор постановил: 1) Никого не допускать до подкупа  для получения сана епископского и епископа, поставляющего в священство за деньги, лишать власти. 2) Не поставлять в священство людей чужой епархии. 3) Поставлять в священство людей достойных, одобренных судом духовника. Если бы и сам государь прислал недостойного, то всем епископам с митрополитом, явясь к государю, объявить недостоинство того и ни за что не посвящать. 4) Отлучать от священства тех, кто, скрыв свое поведение пред духовником, обнаружат в жизни свое недостоинство. 5) Не допускать до священнодействия тех священников и иночествующих, которые являются без увольнительной грамоты. 6) Не допускать к служению и вдовых священников, пока не поступят в монашество. 7) Священников и игуменов без вины не лишать церквей их. 8) “Если князь или боярин отнимет церковь у священника без вины и свидетельства святительского, то не давать другого священника, пока не оказана будет справедливость невинно обиженному.” 9) Князь или боярин может оставлять церковь без священника не долее, как на три месяца; по прошествии срока сего посылать священника по усмотрению епископа. 10) Не отнимать имений у церквей. 11) Священник, священствующий только по воле князя или боярина, но без благословения святителя, лишается сана. 12) Также поступать с игуменами и иеромонахами, произвольно удаляющемися из обители. 13) Епископам не принимать на себя мирских дел и не уклоняться от Соборов за недосугами. Наконец, 14) “Если государь или бояре или другая власть пришлют за митрополитом или епископом по какому-либо из постановленных и утвержденных теперь правил, желая нарушить заповедь, положенную по правилам апостольским, и выполнить свою волю, то никому на то не осмеливаться, а всем немедленно съехаться к митрополиту, каждому на свой счет, смиренно просить государя и твердо стоять, дабы не был нарушен закон, положенный и утвержденный по правилам Божиим, апостольским и отеческим” [4].
    Эти определения писаны, как очевидно, под влиянием особенной осторожности и внимания к влиянию иноверной гражданской власти; они поставлены, таким образом, в главное руководство для управления Православной Церковью среди козней папизма.
    Южная Русь много страдала от набегов крымских татар; они несколько раз опустошали юг, убивали или уводили в плен христиан, грабили и жгли храмы. Особенно поражен был юг глубокой скорбью, когда татары, сделав внезапный набег, умертвили митрополита Макария [5], мужа святой жизни и пастыря ревностного (1 мая 1497 г.). Макарий отправился из Вильны в Киев с тем, чтобы заняться исправлением дел, расстроенных нападениями тех же татар, преимущественно же возобновлением Софийского храма; татары нагнали его в селе Скрыголове на реке Бчичи за 5 миль от Мозыря. Современный летописец, знавший жизнь Макария, оплакивает смерть, его как наказание за грехи паствы, но вместе видит в ней залог наград за его святую ревность. И он не ошибся: мощи Макария прославлены нетлением, как мощи священномученика [6].
    В северной Руси, или государстве Московском, усердие к вере и отвращение от всего неправославного были так же живы и искренни, как и на юго-западе Русской земли, хотя образование не только мирян, но и клира находилось тогда в жалком положении. В XIV веке, даже в начале XV еще были (особенно в Новгороде, в Москве и других городах) училища для первоначального обучения грамоте, чтению, письму и церковному пению под руководством местных священнослужителей [7], но к концу XV столетия невежество стало усиливаться. Как печальна картина, представленная блаженным архиепископом Геннадием, богомудрым ревнителем просвещения! “Вот, — пишет он митрополиту, — приводят ко мне мужика для поставления в священный сан: я приказываю дать ему читать апостол, а он ступить не умеет; приказываю дать ему псалтырь, а он и по той едва бредет. Я отказываю ему, и на меня жалобы: “Земля, господине, такова; не может добыть, кто бы умел грамоте.” Вот и обругал всю землю, будто нет человека на земле, кого бы ставить в священство! Бьют мне челом: “Пожалуй, господине, вели учить.” Приказываю учить ектению, а он и к слову пристать не может; ты говоришь ему то, а он другое. Приказываю учить азбуку, а они, немного поучившись азбуке, просятся прочь, не хотят учить ее. А у меня духа недостает ставить неучей в священники. Мужики-невежи учат ребят грамоте и только портят, а между тем за ученье вечерни принеси мастеру кашу да гривну денег, за утреню — то же или и больше; за часы особо... А отойдет от мастера, и ничего не умеет, едва-едва бредет по книге; а церковного порядка вовсе не знает.” Вот как готовили к сану учителей Церкви! Вот каковы были познания будущих наставников народа! Святитель Геннадий молил великого князя и митрополита об учреждении первоначальных училищ, но не видно, чтобы желания его были исполнены [8].
    Не было в храмах живой изустной проповеди Слова Божия: она, по необходимости, заменялась уставными чтениями из древних учителей Церкви. Люди неграмотные, составляющие огромное большинство народа, не могли освободиться от суеверия и ложных толкований, потому что поучения, писанные для древнего времени или другой страны, переведенные неясным языком и читаемые в церкви без всякого изъяснения, были для них совершенно невразумительны. Такое невежество народа открывало к нему свободный доступ всем учителям лжи, всем святителям ересей и расколов. Пагубные плоды такого посева увидим в последующее время.
    Только смиренные обители иноческие продолжали распространять просвещение духовное по Русской земле; в них по-прежнему духовный опыт объяснял подвижникам тайны веры и благочестия; примеры святой жизни разливали свет и жизнь на современников. Во многих обителях списывали отеческие сочинения, заносили в летописи события современные, писали жития угодников Божиих.
    Памятником пастырской заботливости святого владыки Новгородского Геннадия сохранился составленный им полный список Библии [9]. При этом он желал не только доставить православным возможность читать Священное Писание, необходимое для всех и почти никому недоступное [10], но и оградить простодушных от обольщений еретиков, которые выдавали подложные и баснословные сочинения за книги священные.
    Другим знаменитым ревнителем и тружеником духовного просвещения был преподобный Иосиф, Волоцкий чудотворец. Уроженец Волока-Ламского он исходил из дворянского рода Саниных. Ученик опытного наставника, преподобного Пафнутия Боровского, Иосиф наследовал ему по желанию братии управление монастырем. Как пламенный приверженец общежительного жития, он предлагал братии ввести в обитель чин общежития, и когда предложение не было принято, тайно ушел на Белое озеро и там несколько лет в виде простого послушника на опыте изучал устав общежития, который был составлен преподобным Кириллом и сохранялся во всей строгости. Так у братии все было общее:  и пища и одежда; собственности личной не было; послушание было совершенное, так что без благословения старца не делалось ни малейшего дела; в храме иноки вели себя благоговейно, каждый стоял на своем месте, погруженный в молитву; за трапезой безмолвно внимали чтению душеспасительных книг. Иосиф принял на себя послушание в хлебопекарне монастырской; между тем он старался точнее узнать устав преподобного Кирилла и беседовал со старцами, более прочих знакомыми с преданиями богомудрого основателя обители. Здесь Иосиф нашел тот порядок, который желал учредить в своем братстве. Посетив еще несколько монастырей [11], ревностный игумен возвратился в свою обитель, снова предложил братии правила общежития и, получив новый отказ, решился оставить навсегда Пафнутиев монастырь и основать свой собственный, чтоб устроить его по своему желанию. Для сего с семью преданными ему иноками он удалился в знакомые ему леса Волоколамские.
    Князь Волоколамский Борис Васильевич, давно слышавший о добродетелях Иосифа, узнав о прибытии его в пределы Волоколамские, отдал в полную его волю выбор места для обители [12]. Она была основана преподобным Иосифом в 1479 году.
    В самом начале существования монастыря ревностный основатель не имел возможности учредить общее житие; но когда число братии возросло значительно и удовлетворение внешних нужд обеспечено было обильными вкладами, тогда Иосиф учредил порядок общежительных монастырей, избрав образцом преимущественно устав Кирилло-Белозерского монастыря.
    По правилу преподобного Иосифа у братии должно быть все общее: одежда, обувь, пища, питие; никто из братии без благословения настоятеля не мог взять в келию ни малейшей вещи, не должен был ничего ни есть, ни пить отдельно от других; хмельные напитки не только не позволялось держать в монастыре, но запрещалось привозить приезжающим и в гостиницу. К божественной службе должно было являться по первому благовесту и занимать в храме определенное для каждого место; переходить с места на место или разговаривать во время службы запрещалось. После литургии все должны были идти в трапезную, вкушать пищу безмолвно и внимать чтению. В свободное от службы время братия должна была участвовать в общих работах или, сидя по кельям, заниматься рукоделием. После повечерия не позволялось останавливаться в монастыре или сходиться, но каждый должен был идти в свою келью и с наступлением вечера исповедоваться отцу своему духовному,  в чем кто согрешил в течение дня. Женщинам и детям запрещен был вход в монастырь, а братии — всякая беседа с ними [13]. Без благословения никто не мог выходить за ворота. Для управления монастырем был совет из старцев.
    Под руководством преподобного Иосифа братия подвизалась усердно на поприще иноческой жизни. Все время было посвящено или молитве, или трудам телесным. Пища была самая простая; все носили худые одежды, обувь из лык, терпели зной и холод с благодушием; не было между ними смеха и празднословия, но видны были постоянные слезы сокрушения сердечного. В кельях своих братия ничего не имели, кроме икон, книг божественных и худых риз, а потому у дверей келий и не было запоров. Кроме обыкновенного правила монашеского, иной полагал еще по тысяче, другой и по две и по три тысячи поклонов в день. Для большего самоумерщвления плоти иной носил железную броню, другой — тяжелые вериги, третий — острую власяницу. Большая часть ночи проходила в молитве, сну предавались на короткое время, иной сидя, иной стоя. И все такие подвиги предпринимались не самовольно, но с благословения настоятеля. Таким образом послушание освящало их, а любовь увенчивала. Каждый готов был помочь телесным и душевным нуждам своего брата. Знатность происхождения, мирская слава и богатство за вратами были забываемы. Приходил ли в монастырь нищий или богач, раб или вельможа, — они равны были: на каждого возлагались одинаковые труды, и почесть отдаваема была только тем, кто более подвизался и преуспевал на поприще иноческих подвигов.
    Сам Иосиф во всем был примером для братии. Прежде всех приходил он в храм Божий, пел и читал на клиросе, говорил поучения и после всех выходил из храма. Была ли общая работа для братии, он спешил и здесь предварить всех, трудился, как последний из братии; носил такую убогую одежду, что часто его не узнавали; изнурял себя постом и бдением, вкушая пищу большей частью только через день и проводя ночи в молитве. Но не видали его никогда дряхлым или изнемогающим; всегда лицо его было светло, отражая душевную чистоту. С любовью помогал он братии во всех их нуждах; особенное внимание обращал на душевное состояние каждого, подавал мудрые советы и силу слова подкреплял усердной молитвой к Богу о спасении вверенных ему душ. Когда кто из братии боялся или стыдился открывать ему свои помыслы, опытный старец, провидя внутренние помышления, сам заводил беседу о них и подавал нужные советы. Ночью тайно обходил он кельи, чтобы видеть, чем кто занимается, и если слышал где разговор после повечерия, то ударял в окно, показывая свой надзор. Во время одного из таких обозрений заметил он, что кто-то крадет жито из монастырской житницы. Увидя Иосифа, вор хотел бежать, но Иосиф остановил его, сам насыпал ему мешок жита и отпустил с миром, обещаясь впредь снабжать его хлебом.
    Благодетельное влияние Иосифа не ограничивалось одним монастырем, но распространялось на всю Волоцкую область. Слава добродетельной жизни Иосифа, мудрость наставлений, подкрепляемых свидетельствами Писания и Отцов Церкви, сила слова привлекали к нему многих. Князь Волоколамский Борис часто посещал его, открывал ему свою душу и руководствовался в жизни благочестивыми его советами. Сын его Иоанн был крестникои и духовным сыном Иосифа. Вельможи и высшие сановники считали для себя за счастье удостоиться беседы с Иосифом, избирали его себе духовным отцом, с любовью исполняли его советы и исправляли жизнь свою по его указанию. Женщины, не имея возможности лично пользоваться наставлениями Иосифа, спрашивали советов его письменно или через своих духовников.
    Особенно он любил помогать нуждающимся. Имел ли кто из поселян нужду в семенах для посева или лишался домашнего скота и земледельческих орудий приходили к Иосифу, и он снабжал всем нужным. В один год в Волоколамской области был голод. Не имея насущного пропитания, поселяне стекались к обители Иосифа, прося хлеба. В продолжение всего этого несчастного времени Иосиф питал около семисот человек, не считая  детей. Чтобы дать приют некоторым из них и особенно детям, Иосиф построил подле монастыря странноприимницу и при ней церковь в честь Введения во храм Богородицы, велел покоить всех болящих и страждущих, кормить всех бедных, поставил здесь особого смотрителя, и эта странноприимница получила название “Богорадного монастыря.” Когда истощились собственные средства обители, Иосиф, несмотря на ропот братии, делал займы и кормил бедных. В то же время убеждал и владетельных князей употребить свои меры для вспомоществования страждущим от голода. По устроению Промысла Божия, пожертвования преподобного Иосифа в пользу бедных не остались без вознаграждения, для новых воздаяний бедным. Великий князь Василий Иоаннович, лично удостоверившись в оскудении обители, обильными дарами спешил вознаградить издержки. Братья великого князя Симеон, Дмитрий и Юрий также присылали от себя пожертвования в обитель Иосифа.
    Мы знаем уже подвиги преподобного Иосифа в борьбе с ересью жидовствующих. Твердые речи его на Соборе и богомудрые писания много способствовали к обузданию ереси [14] и успокоению Церкви.
    Но вскоре неутомимый сберегатель мира церковного сам подвергся огорчениям в собственном своем монастыре. Главной причиной этих беспокойств был князь Волоколамский Федор Борисович. Он начал делать различные притеснения Иосифову монастырю, который принадлежал тогда вместе с владениями Волоцкого князя к епархии Новгородской. Чтоб избавиться от обид, преподобный Иосиф решился, по примеру некоторых других обителей [15], перейти под непосредственное покровительство великого князя и митрополита. В 1507 году желание его было исполнено, и он получил от великого князя несудимую грамоту.
    Переход Иосифа из Новгородской епархии в область митрополита оскорбил владыку Новгородского: архиепископ Серапион [16] подверг Иосифа церковному запрещению за то, что он без ведома и воли своего архипастыря уклонился из паствы его; а великий князь, приняв запретительную грамоту Серапиона личным оскорблением [17], объявил владыку лишенным кафедры и подверг тяжкому заключению в Москве, в Андрониевом монастыре. На Соборе 1509 года обвинили Серапиона в неправильном отлучение Иосифа, который желал, но не мог получить благословения архипастыря [18], а Иосифу выдали разрешительную грамоту. Спустя несколько времени двое богоугодных мужей — святитель и игумен — примирились, и прежняя любовь водворилась между ними [19].
    Пользуясь расположением великого князя, преподобный Иосиф последние годы жизни своей провел в мире. Но он подвергался тяжким и частым недугам. Перед концом жизни ослабело у него зрение, так что он с трудом видел, но не мог читать, едва мог ходить и в церковь, водимый и поддерживаемый братией. Чувствуя свою немощь и приближение к смерти, он вновь просил великого князя охранять своим покровительством монастырь, насажденный его потом и трудами и возвращенный молитвами и слезами. Чувствуя приближение кончины, он поручил братии избрать из своей среды преемника ему. Выбор пал на Даниила, старца, любившего нищету, пребывавшего в трудах, посте и молитвах. Преподобный Иосиф утвердил это избрание и после того часто беседовал со своим преемником об обязанностях его звания, завещал ему поступать во всем по духовной грамоте, написанной самим Иосифом, а братии внушал иметь любовь и почтение к новому игумену.
    В последние дни своей жизни преподобный Иосиф принял великую схиму и пребывал постоянно в совершенном уединении и в молитвенной беседе с Богом. Во время церковного богослужения братия выносили его в храм: там, в уединенном месте, невидимый другими, он слушал церковную службу. В субботу, 8 сентября 1515 года, приобщившись Святых Тайн, он созвал всех братий, преподал им мир и благословение и при последнем прощании изрек им утешительное обетование. “Вот вам знамение, — сказал он, — если я получу некое дерзновение и милость у Господа, место сие святое не оскудеет, и обитель распространится.” На следующий день братия отпела у него в последний раз утреню. В церкви богослужение еще продолжалось, и в то время, как там начали петь “Святый Боже,” преподобный Иосиф, оградив себя крестным знамением, предал дух свой Богу 75 лет от рождения [20].
    Из обители преподобного Иосифа вышло много великих подвижников. Некоторые из них возведены были на кафедры святительские: непосредственный преемник Иосифа, Даниил, был после митрополитом. Ростовский архиепископ Вассиан II, брат Иосифа; епископы Смоленский Савва Слепушкин, Коломенский Вассиан Топорков, Тверской Акакий, Крутицкие Савва Черный, Нифонт и другие были постриженниками и учениками богомудрого игумена Волоколамского. Из простых иноков замечательны по своей жизни Герасим Черный и Кассиан Косой, пришедшие с Иосифом из Пафнутиева монастыря. Первый из них, строгий постник, жил впоследствии вне обители, в затворе, занимаясь молитвой и рукоделием. Одним из главных его занятий было списывание книг. Кассиан Косой ни летом, ни зимой не носил обуви, не знал меховой одежды; он так изнурял себя постом, что преподобный Иосиф находил нужным умерять его подвиги.
    Известен также по жизни добродетельной Иона Голова, в мире бывший приставником у детей князя Бориса. В одно время он не досмотрел за князем Феодором, который упал и повредил себе язык. Избегая гнева князя, он удалился, как в тихое пристанище, в обитель Иосифа, постригся в монашество и проходил самые тяжелые послушания, непрестанно пребывая в трудах и молитве. Непрестанное сокрушение и смирение наделили его обильным даром слез, а любовь и святость жизни привлекали к нему всех. Проходящие мимо обители воины брали хлеб, который он пек, на благословение, а больные для исцеления. Ему отдался в послушание племянник его, юный Епифаний, оставивший двор князя Бориса и убежавший от похвалы человеческой, чтоб удостоиться благословения Божия. Шесть лет провел он в беспрекословном повиновении своему духовному отцу, подвизаясь в молитве; никакое обидное слово не могло вызвать с его стороны гнева и ропота. Через 14 лет по кончине Епифания тело его найдено было нетленным. Славится также своим благочестием Дионисий, из рода князей Звенигородских: он исправлял послушание в хлебопекарне за двоих братий и каждый день прочитывал по 77 псалмов и полагал по 3000 земных поклонов. Но, любя уединение, он выпросил себе у Иосифа позволение идти на Белоозеро к Нилу Сорскому. С ним вместе удалился туда и другой знаменитый инок Иосифова монастыря Нил Полев из рода князей Смоленских. Князь Андрей Андреевич Голенин-Ростовский был душевно привязан к Иосифу и любил слушать его наставления. Однажды, отправившись на охоту, он заехал в монастырь Иосифа, вошел в церковь, где совершалась Божественная служба, и, пав к ногам Иосифа, умолял его немедленно постричь в монашество, повторяя, что он не выйдет из храма, пока не исполнится его желание. И тут же, свергнув с себя драгоценную одежду, облекся в грубую власяницу инока и получил при пострижении имя Арсений. Свое имение он подарил монастырю, а слуг отпустил на свободу. Отданный в послушание Ионе Голове, он разделял с братией все труды, держал чреду на поварне и в хлебопекарне, ходил за больными. Никогда не видали его праздным; одежду носил он одинаковую с братией и питался той же пищей, что и все [21].
    Писания преподобного Иосифа по большей части находятся в тесной связи с обстоятельствами его жизни: та же ревность о славе Божией и вечном благе своей братии, которая одушевляла его во всех делах, открывается и в сочинениях праведника. Преподобный Иосиф одарен был обширной и твердой памятью; при светлом уме, при опытности в духовной жизни он обладал обширными сведениями [22]. Главное из творений его — шестнадцать слов против еретиков и жидовствующих, известное под общим наименованием “Просветителя.” Здесь богоносный игумен является глубоким богословом, основательно защищающим догматы и постановления христианской Церкви цитатами из Священного Писания и свидетельствами Отцов Церкви, а иногда объясняющим и своими умозаключениями. В предисловии к этой книге, изложив сущность новгородской ереси, он говорит о Соборе, бывшем против еретиков при Зосиме, и о нечестивых мнениях самого Зосимы. После сего, прерывая повествование, он опровергает еретические мнения в XIV Словах. В XV Слове он доказывает, что не всякого еретика тотчас же после покаяния можно допускать к общению с Церковью, но нужно различать свойство и тяжесть ереси и отступление от веры. Рассматривая действия новгородских еретиков после Собора, бывшего на них при Зосиме, до второго Собора, преподобный Иосиф доказывает, что с такими еретиками нельзя поступать снисходительно. В XIV Слове он старается доказать, что раскаяние, под  страхом казни не должно освобождать кающегося от наказания.
    Основатель Волоколамского монастыря желал оградить обитель свою определенными правилами, дабы своеволие не ввело в нее, ко вреду духовной жизни, своих обычаев. В таком духе написан им “Устав монастырю” в 14 главах [23]. В заключение Устава приложены “завещание, или духовная грамота, грешного, или худого, игумена Иосифа” и дополнительные правила для иноков.
    Сверх того преподобный Иосиф оставил после себя много посланий, написанных им во время борьбы с еретиками по поводу спора со святым Серапионом и для назидания разных лиц в жизни духовной [24].
    Чтобы ближе ознакомить читателей с писаниями преподобного Иосифа, извлечем из них наставления его о том, как надобно служить единому Богу.
    “Прежде всего возлюби Господа Бога всем сердцем и всем умом твоим и крепостью; пусть не отлучает тебя от любви Божией ни жизнь, ни смерть, ни настоящее, ни грядущее. Пусть все правила и привычки твои будут угодны Богу... Мало говори и много размышляй; не будь дерзок в слове, не излишествуй в беседе, не будь склонен к смеху, украшайся стыдливостью. Трудись руками своими, благодари за все, терпелив будь в скорби, охраняй сердце от гордости и худых помышлений. Не засматривайся на жизнь ленивых, а ревнуй житию святых; радуйся успехам добродетельных, но не завидуй. Плачь о согрешающих, но не осуждай их, — есть Судия, Который воздаст каждому по делам его. Не оправдывай себя, а признавай себя грешником пред Богом и людьми; не беседуй льстиво; не клевещи ни на кого и не слушай клеветы. Пусть ярость не доходит до насилия, и похоть не владеет тобой; не гневайся напрасно и не думай о мести, чтобы платить злом за зло. Пусть укоряют тебя, но ты не укоряй; пусть бьют тебя, но ты не бей; пусть обижают тебя, но ты не обижай. Остерегайся бесед женских и вина: то и другое отуманивает даже самых умных людей. Совершая заповеди Господа, не будь печален, а жди награды от Бога и ищи Жизни Вечной.
    Читай завещанные книги и, отнюдь, не читай запрещенных. Ищи небесного и не жаждай земных благ: над ними растянута сеть — увязнешь, как птица. Откажись от мирской мудрости и умудряйся во Христе. Одно дело мудрость Его и другое — мудрость мира, который распял Христа, Господа славы.
    Пусть исходит из уст твоих слово утешения, укрепляя любовь к тебе других. Беседуй с лицом веселым, чтобы весело было и разговаривающему с тобой. Разговаривая с бедняком, не оскорби его: кто обижает нищего, оскорбляет Создателя. Не стыдись кланяться всякому, как созданному по образу Божию. Старшего летами постарайся почтить; с равными встречайся мирно; младших принимай с любовью; пред почтенными не ленись стоять. Алчущего накорми, жаждущего напои, как повелел Господь, нагого одень, странного введи в дом, больного посети; дойди до темницы и узнай беду тамошних; чего требуют, подай; поскорби, вздохни и прослезись с ними; вспомни, что многие из них страждут за один какой-нибудь грех, а мы постоянно грешим и, однако, живем счастливо. Так скорби о грехах своих, воздыхай о соблазнах и падениях города, где живешь.
    Ищи человека, боящегося Бога и служащего Ему всей душой, и к нему прилепись душой и телом. Если нашел ты такого человека, будь покоен: ты нашел ключ к Царству Небесному. Следуй ему во всем, внимай словам его, делай приятное ему. Монастыри и дома святых пусть будут для тебя пристанищем; прибегай к ним, принимай в них участие, утешай их в нищете их. Если есть у тебя нужное для них, принеси им: ты отдашь это в руки Божии. Пойми, чего требует Царь Небесный от твари своей — малой и легкой милостыни. Подай же малость и получишь вечное; подай немногое и возвратится тебе во сто раз. Милующий убогого дает взаймы Богу.
    Мир этот прейдет мимо нас, и слава его исчезнет; а придет Господь с Небесными Силами, поставит каждого на суд и каждому воздаст по делам его. Помни, что можешь завтра же увидеть, как разверзнутся небеса, сойдут ангелы, и ты станешь пред Страшным Судилищем и будешь давать отчет в твоей жизни, в делах, словах и мыслях. Позаботься же о себе, вспомни грехи свои, не забывай о суде. Помни, что ты человек смертный, немощный и подверженный страстям. Помни, что ты живешь в жизни печальной, погубившей многих добрых и злых, умных и неумных, богатых и бедных. Помни, что ты человек слабый, не можешь вынести ни труда одного дня, ни бдения одной ночи. Вспомни, сколько ты грешил пред Богом в юности своей. Подумай, сколько там под землей душ, оскорблявших Бога, желавших получить малый отдых и не получивших. Подумай, как часто поднималось море жизни нашей от плоти нашей, сколько бурь и мятежей, сколько ветров, сколько грехов, сколько слез по городам, домам и торгам! Подумай, сколько было людей после Адама, и все прошли без следа. Прославились на небе и на земле лишь те, кто жил по заповедям Божиим. Что в этом мире не ложь? Все полно болезни и страха. Рождение наше — со страстями, и смерть страшна. А что будет до смерти, неизвестно; все пути наши печальны. Плоть наша неумерима. Здоровая воюет, немощная печалит нас; не давай ей хлеба — ослабеет. Кто в этой жизни прожил без скорби? Кто не стонал? Сколько обманутых жизнью! Подумай, что скоро, скоро оставишь ты все видимое: и эту землю, и это небо, и этих людей. Подумай, как ничтожен ты телом и душой. Малая скорбь одолевает тебя, малое слово громит тебя, малая болезнь, как огонь, обжигает тебя и ввергает в скорбь. Каждое веселье света оканчивается печалью. Ныне играют свадьбу, завтра плачут над мертвецом. Ныне рождаются, завтра погребаются. Ныне радость, завтра слезы. Ныне богат, завтра нагой. Ныне знатен, завтра труп, поедаемый червями. Содрогнемся и вострепещем. Что с нами будет, не знаем. Покаемся теперь; после смерти нет покаяния. Что сделаем здесь, то и найдем там; что посеем, то пожнем” [25].
    Другим путем, но к той же цели — спасению своей души и пользе ближнего — шел великий отец Русской Церкви, преподобный Нил Сорский из дворянского рода Майковых. Он родился в 1433 году и положил начало иноческой жизни в Кирилловой обители, где пользовался советами мудрого и строгого старца Паисия Ярославова. Спустя некоторое время он пошел с учеником своим и сотрудником монахом Иннокентием к святым местам восточным и несколько лет провел на Афонской Горе и в монастырях Константинопольских. В это время он особенно напитал дух свой наставлениями великих отцов пустынных, которые путем внутреннего очищения и непрестанной молитвы, совершаемой умом в сердце, достигали светоносных озарений Духа Святого. Душеспасительные уроки сих богомудрых отцов не только изучил он умом и сердцем, но обратил в жизнь и постоянное упражнение [26].
    Возвратясь в Белозерский монастырь, преподобный Нил уже не остался жить в нем, но срубил себе келью невдалеке от него; потом отошел на 15 верст, где, водрузив крест, поставил сперва часовню и уединенную келью и при ней ископал кладезь, а когда собралось к нему для жительства несколько человек братии [27], то построил деревянную церковь Покрова Богородицы. Отсюда писал он к другу своему Иннокентию: “Когда мы жили вместе с тобой в монастыре (Кирилловом), ты знаешь, как удалялся я мирских связей и старался жить по Священному Писанию, хотя по лености моей и не успевал. По окончании странствования моего пришел я опять в монастырь, устроил себе вблизи его келью, жил сколько мог. Теперь переселился я вдаль от монастыря, нашел благодатию Божией место по мыслям моим, мало доступное для мирских людей, как сам ты видел [28]. Живя наедине, занимаюсь испытанием духовных писаний: прежде всего испытываю заповеди Господни и их толкование и предания Апостольские, потом жития и наставления Святых Отцов. О всем том размышляю и что, по рассуждению моему, нахожу богоугодного и полезного для души моей, переписываю для себя. В этом жизнь моя и дыхание. О немощи моей и лени возложил упование на Бога и Пречистую Богородицу. Если что случается мне предпринимать и если не нахожу того в Писании, на время отлагаю в сторону, пока не найду. По своей воле и по своему рассуждению не смею предпринимать что-либо. Живешь ли отшельнически или в общежитии, внимай Святому Писанию и следуй по стопам Отцов или повинуйся тому, кто известен тебе как муж духовный в слове, жизни и рассуждении... Святое Писание жестоко лишь для того, кто не хочет смириться страхом Божиим и отступить от земных помышлений, а желает жить по своей страстной воле. Иные не хотят смиренно испытывать Святое Писание, не хотят даже слышать о том, как следует жить, как-будто Писание не для нас писано и не должно быть выполняемо в наше время. Но истинным подвижникам и в нынешние, и во все века слова Господни всегда будут словами чистыми, как очищенное серебро; заповеди Господни для них дороже золота и камней драгоценных, слаще меда и сота.”
    Как для себя, так и для учеников своих, преподобный Нил поставил правилом не общежительное житие, а строгое скитское (аскетическое). При построении храма надлежало сделать на болотистой почве высокую насыпь, тем более, что под церковью назначалась братская усыпальница. Руками богомудрого старца и живших при нем скитников насыпан был высокий холм для храма и усыпальницы. Кельи были поставлены на возвышении; каждая от другой и от храма — на расстоянии брошенного камня. Скитники собирались в храм свой, по примеру восточных, только по субботам, воскресеньям и праздникам; в прочие дни каждый молился и трудился в своей келье. Всенощная скитская продолжалась во всю ночь в полном смысле слова: за каждой кафизмою предлагалось по три и четыре чтения из Святых отцов. Во время литургии пели только Трисвятую песнь, аллилуия, херувимскую и “достойно”; все прочее читалось протяжно, нараспев. В субботу приходили в братскую усыпальницу, где совершалась панихида за упокой усопших. В завещании ученикам преподобный Нил так изображает внешнюю сторону скитского жития: “а) Пропитание снискивать трудами рук, но не заниматься даже земледелием, так как оно по сложности своей неприлично отшельнику. б) Только в случае болезни или крайней нужды принимать милостыню, но не ту, которая могла бы служить кому-либо в огорчение. в) Не выходить из скита. г) В церкви не иметь никаких украшений из серебра, даже и для священных сосудов, а все должно быть просто. д) Здоровые и молодые должны утомлять тело постом, жаждой и трудом, а старцам и слабым дозволяется успокоение в известной мере. е) Женщинам отнюдь не входить в скит.” Немногосложно правило для наружной жизни! Но преимущественный труд и подвиг скитского жития состоит во внутреннем подвижничестве, в бдительности над состоянием души, в очищении ее молитвой и богомыслием. Сие-то подвижничество преподобный Нил и изображает довольно подробно для учеников своих и в обширном сочинении “Предание о жительстве от Святых отцов учеником своим,” или скитском уставе [29].
    Сколько устав преподобного Иосифа Волоцкого отличается внешней строгостью, столько творения дивного подвижника Сорского — глубокими сведениями о внутренней жизни во Христе [30]. Введенный им неслыханный дотоле на севере скитский образ жизни, полное отречение от всего земного, высказанное им на Соборе [31], и заботы об исправлении испорченных переписчиками церковных книг восстановили многих против преподобного Нила и учеников его; но он продолжал терпеливо идти путем своим, не обращая внимания на клевету людскую.
    Преподобный Нил предал дух свой Господу 7 мая 1508 года, достигнув 75-летнего возраста. Перед кончиной он заповедал ученикам своим: “Молю вас, бросьте тело мое в пустыне, потому что оно согрешило пред Богом и недостойно погребения; пусть растерзают его звери и птицы. Или, если хотите, выкопайте яму и положите его туда без всякого уважения. Бойтесь слова, сказанного великим Арсением, ученикам его: “На суд стану с вами, если кому отдадите (для почитания) тело мое. Во всю жизнь я избегал чести и славы века сего; того не желаю и по смерти.” И предсмертное желание великого ревнителя нищеты и смирения исполнилось: обитель его осталась одной из самых малолюдных и бедных на севере России, и святые мощи его почивают под спудом в убогой часовне [32].
    И дальние окраины севера, суровые берега и острова “Студеного моря” (как называли наши предки Северный океан с его заливами) населились пустынножителями. В начале XV века пришел (неизвестно откуда) на корельский берег Белого моря преподобный Евфимий. Но едва усердный труженик успел построить храм святителя Николая и несколько келий, как в 1419 году норвежские разбойники напали на монастырь, сожгли церковь и умертвили нескольких иноков. Вскоре за тем сыновья Марфы-посадницы, владевшей на севере огромными пространствами земли, осматривая имения свои, утонули в устье Двины [33] и были погребены в развалинах разоренной обители, а мать их доставила богатые средства для возобновления церкви и келий. Блаженный Евфимий известен не только  заботами по устройству монастыря, но и по ревности к просвещению дикого Карельского края светом евангельской истины. Он просвещал заблудших словом и примером жизни своей. Преставление преподобного Евфимия последовало около 1435 года [34].
Семинарская и святоотеческая библиотеки

Предыдущая || Вернуться на главную || Следующая