 |
Семинарская и святоотеческая библиотеки |
|
|
результате чего создается впечатление отсутствия качественного перехода в иное состояние -- вместо него происходит лишь количественное нагнетание сложностей. Отсюда и то ощущение постоянного вращения исследовательской мысли вокруг ограни- ченного ряда положений, при всей бесчисленности затрагивае- мых тем и несомненной виртуозности их анализа. При этом сама мысль не получает явного, логически упорядоченного раз- вития, она движется скачкообразно, ассоциативно (над всем господствует "постструктуалистская оптика" стоп-кадра ), все время перебиваясь отступлениями, львиную долю которых со- ставляет анализ различных значений слова или понятия, обу- словленных его контекстуальным употреблением. Иногда изло- жение материала приобретает характер параллельного повество- вания: страница разбивается на две части (если не больше) вертикальной или горизонтальной чертой и на каждой из этих половин помещается свой текст, со своей логикой и со своей темой. Например, в "Тимпане" (разделе книги "Границы филосо- фии", -- кстати, это название можно перевести и как "На по- лях философии") параллельно на одной страничке рассматрива- ются рассуждения поэта Мишеля Лейриса об ассоциациях, свя- занных с именем "Персефона", рядом с размышлениями Дерри- ды о пределах философии и философствования. Такой же прием использован в "Гласе", где страница разделена на две колонки: в левой автор анализирует концепцию семьи у Гегеля (включая связанные с этой проблемой вопросы отцовского, "патер- нального" авторитета, Абсолютного Знания, Святого Семейства, семейных отношений самого Гегеля и даже непорочного зача- тия); в правой колонке исследуется творчество и менталитет писателя, вора и гомосексуалиста Жана Жене - давнего и уже почти традиционного предмета внимания французских интеллект- туалов. Игровая аргументация С подобной позицией Дерриды связано еще одно немаловажное обстоятельство. При несколько отстраненном взгляде на его творчество, очевидно, можно сказать, что самое главное в нем не столько 40 система его концепций, образующих "идейное ядро" его учения, сколько сама манера изложения, способ его аргументации, пред- ставляющей собой чисто интеллектуальную игру в буквальном смысле этого слова. Игру самодовлеющую, направленную на себя и получающую наслаждение от наблюдения за самим про- цессом своего "саморазвертывания" и претендующую на своеоб- разный интеллектуальный эстетизм мысли. Можно, конечно, вспомнить Бубера с его стремлением к интимному переживанию интеллектуального наслаждения, осложненному, правда, здесь чисто французской "театральностью мысли" с ее блеском остро- умия, эпатирующей парадоксальностью и к тому же нередко - с эротической окраской. Но это уже неизбежное тавро времени зпохи "сексуальной революции" и судорожных поисков "первопринципа" в пульсирующей эманации "Эроса всемогуще- го". Основной признак, общий и для манеры письма Дерриды, и для стиля подавляющего большинства французских постструк- туралистов, -- несомненная "поэтичность мышления". Это до- вольно давняя и прочная традиция французской культуры слова, получившая новые импульсы с выходом на сцену постструктура- лизма и переосмысленная затем как основополагающая черта постмодерннстского теоретизирования. Во всяком случае она четко укладывается в русло той "французской неоницшеанской (хайдеггеровской) маллармеанской стилистической традиции Бланшо, Батая, Фуко, Дерриды, Делеза и др.", о которой упо- минает Джеймс Уиндерс (382, с. 80). И если раньше было общим местом говорить о "германском сумрачном гении", то теперь, учитывая пристрастие французских постструктуралистов к неистовой метафоричности "языкового иконоборчества", с таким же успехом можно охарактеризовать их работы, перефра- зируя Лукреция, как francogallorum obscura reperta. Как заметил в свое время Ричард Рорти, "самое шокирую- щее в работах Дерриды -- это его примененне мультилингви- стических каламбуров, шутливых этимологий, аллюзий на что угодно, фонических н типографических трюков" (345, "'с. 146- 147). И действительно, Деррида густо уснащает свой текст немецкими, греческими, латинскими, иногда древнееврейскими словами, выражениями и философскими терминами, терминоло- гической лексикой, специфичной для самых разных областей знания. Недаром его оппоненты обвиняли в том, что он пишет на "патагонском языке". Однако суть проблемы не в этом. Самое "шокирующее" в способах аргументации, в самом образе мысли Дерриды вызывающая, провоцирующая и откровенно эпатирующая, по 41 мнению Каллера, "попытка придать "философский" статус сло- вам, имеющим характер случайного совпадения, сходства или связи. Тот факт, что "фармакон" одновременно означает и отра- ву и лекарство, "гимен" -- мембрану и проницаемость этой мембраны, "диссеминация" -- рассеивание семени, семян и "сем" (семантических признаков), а s'entendre parler -- одно- временно "себя слышать" и "понимать" -- таковы факты слу- чайности в языках, значимые для поэзии, но не имеющие значе- ния для универсального языка философии. Не так уж было бы трудно на это возразить, что деконст- рукция отрицает различие между поэзией и философией или между случайными лингвистическими чертами и самой мыслью, но это было бы ошибочным, упрощающим ответом на упро- щающее обвинение, ответом, - несущим на себе отпечаток своего бессилия" (124, с. 144). Очевидно, стоит вместе с Каллером рассмотреть в качестве примера одно из таких "случайных" смысловых совпадений, чтобы уяснить принципы той операции, которую проводит Дер- рида с многозначными словами, и попытаться понять, с какой целью он это делает. Таким характерным примером может слу- жить слово: гимен унаследованное французским языком из греческого через латынь и имеющее два основных значения: первое -- собственно анатомический термин -- "гимен, девст- венная плева", и второе -- "брак, брачный союз, узы Гименея". Весьма показательно, что изначальный импульс смысловым спекуляциям вокруг "гимена" дал Дерриде Малларме, рассуж- дения которого по этому поводу приводятся в "Диссеминации": "Сцена иллюстрирует только идею, но не реальное действие, реализованное в гимене (откуда и проистекает Мечта), о пороч- ном, но сокровенном, находящемся между желанием и его ис- полнением, между прегрешением и памятью о нем: то ожидая, то вспоминая, находясь то в будущем, то в прошлом, но всегда под ложным обличьем настоящего" (144, с. 201). При всей фривольности примера (фривольность, впрочем, неотъемлемая духовная константа современного авангардного и уж, конечно, постмодернистского мышления), смысл его впол- не серьезен: он демонстрирует условность традиционного пони- мания противоречия, которое рассматривается в данном случае как оппозиция между "желанием" и "его исполнением" и прак- тически "снимается" гименом как проницаемой и предназначен- ной к разрушению мембраной. Как подчеркивает Деррида, здесь мы сталкиваемся с операцией, которая, "в одно и то же время" и вызывает слияние противоположностей, их путаницу, и 42 стоит между ними" (там же, с. 240), достигая тем самым "двойственного и невозможного" эффекта. Каков же смысл этой "операции" с точки зрения самого Дерриды? "Вопрос не в том, чтобы повторить здесь с "гименом" все то, что Гегель делает с такими словами немецкого языка, как Aufhebung, Urteil, Meinen, Beispiel и т. д., изумляясь счастливой случайности, которая пропитывает естественный язык элементом спекулятивной диалектики. Здесь имеет значение не лексическое богатство, не семантическая открытость слова или понятия, не его глубина или широта, или отложившиеся в нем в виде осадка два противоположных значения (непрерывности и прерывности, внутри и вовне, тождественности и различия и т. д.). Значение здесь имеет лишь формальная и синтаксическая практика, которая его одновременно объединяет и разъединяет. Мы, кажется, вспомнили все, относящееся к слову "гимен". Хотя все, кажется, и превращает его в незаменимое означаю- щее, но фактически в нем есть что-то от западни. Это слово, этот силлепс отнюдь не является незаменимым; филология и этимология интересуют нас лишь во вторую очередь, и "Мимика" (произведение Малларме, цитата из которого приво- дилась выше -- И. И.) не понесла бы уж такого непоправи- мого ущерба с утратой "гимена". Эффект в основном порожда- ется синтаксисом, который помещает "между" таким образом, что смысловая неопределенность вызывается лишь расположени- ем, а не содержанием слов. "Гимен" только еще раз маркирует то, на что уже указывает местоположение этого "между", и на то, что оно указывало бы и в том случае, если бы там не было слова "между". Если заменить "гимен" на "брак" или "преступление", "тождество" или "различение" и т. д., результат был бы тот же самый, за исключением утраты экономии смы- слового сгущения или аккумуляции, которой мы не пренебрегли" (144, с. 249-250). Подобная установка на "смысловую игру" пронизывает все творчество Дерриды. Это относится не только к содержанию, но даже и к названию его работ, таких, как, например, "Глас" (1974) (147). Я сознательно не даю перевода названия, по- скольку это увело бы нас слишком далеко в бездонные трясины этимологической игры: это и "похоронный звон", и ассоциация с орлиным клекотом, и т. д. и т. п.; во всяком случае, одно из основных значений -- "крах системы обозначения" (les glas de la signification ). Разумеется, пристрастие Дерриды к "игровому принципу" -- отголосок весьма распространенной в ХХ в. культурологической позиции; достаточно вспомнить Шпенглера, Ортегу-и-Гассета, Хейзингу, Гессе да и многих других, включая 43 Сверхзадача аргументации Дерриды того же Хайдеггера с его "игрой" в произвольную этимологию. И, хотя бы в плане наиболее возможной преемственности, сле- дует, конечно, назвать Ницше с его "Веселой наукой". Сверхзадача аргументации Дерриды Если вкратце охаракте- ризовать аргументативную по- зицию Дерриды (более под- робно о литературоведчес- ком варианте которой будет рассказано в разделе об американском деконструктивизме), то она состоит в критике всего, что попадает в поле его зрения, сопровождаемой обычно вежливым сожалением о неизбежности подобных заблуждений как следствии метафизичности мышле- ния, "типичной" для западной культуры. При этом анализ Дер- риды -- зто прежде всего анализ самой аргументации, условно говоря, ее "понятийной стилистики"; не столько даже фразовое, сколько пословесное испытание исследуемого текста на "логическую прочность" и последовательность в отстаивании своего постулата, и, разумеется, доказательство несостоятельно- сти изучаемой аргументации как явно "метафизической". Факти- чески -- это позиция "принципиального сомнения" во всем, доведение до своей экстремы декартовского принципа "методологического сомнения" . Неудивительно, что в этих условиях анализ Дерриды тре- бует обширного текстового пространства, оснащенного многочис- ленными цитатами, выписками из словарей и энциклопедий и, как уже упоминалось выше, часто целых словарных статей для демонстрации факта, насколько словоупотребление исследуемого автора отклоняется от общепринятого в его или настоящее вре- мя. В частности, поэтому, когда у Дерриды возникает потреб- ность в опровержении предъявляемых ему замечаний или в защите своих тезисов, что случается довольно часто, то его ответы нередко значительно превышают по объему критические статьи его оппонентов. Так, например, произошло во время полемики Дерриды с лингвистом Джоном Серлем, который в ответ на критические замечания в свой адрес в эссе француз- ского ученого "Подпись, событие, контекст" (157) выступил с десятистраничным опровержением "Повторяя различия: Ответ Дерриде" (354), указав в том числе на "логические ошибки" рассуждений своего оппонента. Чтобы отвести встречные обви- нения, Дерриде понадобилась статья почти в десять раз больше по объему ("Лимитед инкорпорейтед, а, б, ц") (150), где он упрекнул Серля в "непонимании" его позиции, в неточности формулировок своих взглядов и т. д. и т. п. 44 Проблема периодизации творчества Дерриды Вообще проблема "правильного", "верного" понимания смысла учения Дерриды, как и всего постструктурализма и его литературоведческой деконструктивистской практики -- вопрос, который является предметом постоянной заботы его привержен- цев и в результате -- темой многочисленных рассуждений и споров. Проблема, насколько и в какой степени постструктура- лизм способен защитить свои позиции перед лицом здравого смысла и формальной логики -- представляет собой предмет особого анализа, несомненно, обязательного при общей оценке постструктурализма превыше всего в перспективе определения его места среди других течений гуманитарной мысли ХХ в. Но, очевидно, сама проблема не исчерпывается лишь этим, иначе трудно было бы объяснить столь широкую его популярность и столь значительное его воздействие на весь круг гуманитарных наук Запада в последнюю четверть века. Проблема периодизации творчества Дерриды Очень трудно говорить о периодизации творчества Дерри- ды. Как уже отмечалось, в его первой получившей широкую известность статье 1966 г. "Структура, знак и игра в дискурсе о науках о человеке" содержались в краткой форме практически все темы, которые он потом разрабатывал всю свою даль- нейшую жизнь. Хотя, конеч- но, можно с большей или меньшей степенью опреде- ленности выделить три пе- риода. Первый -- с начала 60-х до начала 70-х гг., ко- гда вышли его первые шесть книг, сформулировавших доктрину зрелого постструктурализма. Начиная с"Гласа" (1974) и до "Почтовой открытки" (1980) происходит некоторая переориен- тация политических и соответственно философских, если не по- зиций, то пристрастий французского ученого: с одной стороны, он пытается освоить более широкий тематический материал, с другой, -- отходит от политического индифферентизма, что особенно проявилось в его третий период -- в 80-е гг. Любо- пытное замечание в связи с этим делает Кристофер Батлер, подчеркнувший, что в поздних работах (например, в "Почтовой открытке") у Дерриды появляется значительно более заметная, чем раньше, "озабоченность экзистенциальными темами ответст- венности за чью-либо жизнь" (115, с. 152). Именно в начале этого десятилетия, пожалуй, наиболее отчетливо стала просмат- риваться некоторая левизна его взглядов: он выступил с осуж- дением консерватизма, хотя и весьма осторожным, а также связанного с ним непониманием частью американских деконст- Переоценка ценностей 45 руктивистов (в основном ориентировавшихся на Йельскую шко- лу) "принципиальной неинституированности" своего учения, в более радикальной атмосфере английских постструктуралистов высказался о своих симпатиях к "открытому марксизму" и тому подобное. Переоценка ценностей Впрочем, политические симпатии в наше время -- вещи довольно переменчивая и непостоянная, и не она определяет суть того нового, что происходило во всем постструктурализме и 80-е гг. к в том числе в теоретической позиции Дерриды. Пост- структурализм если брать его как стратегию анализа, явля- ется прежде всего, главным образом и по преимуществу тактикой разрушения всего общепринятого и укоренив- шегося в общественном соз- нании как неоспоримого набора "прописных истин". Собственно этот негативный пафос постструктурализма и является его глав- ным содержательным аспектом. Однако, по мере того, как его критика охватывала все новые области, все явственнее станови- лась ограниченность подобной позиции, "одномерность" ее ду- ховного самоопределения, перерастающая в слишком очевидную тенденциозность. Наиболее чуткие приверженцы постструктурализма не мог- ли не заметить этой опасности, и Деррида был одним из пер- вых, кто почувствовал угрозу истощения негативного потенциала постструктуралистской доктрины и приступил к осторожной корректировке своих изначальных постулатов., Если раньше он акцентировал вторую половину (правый ряд) выстраиваемых им бинарных оппозиций культурных ценностей как традиционно подавляемых оценочными установками западной культуры и "восстанавливал" их в своих правах как "неявную" культуру западной цивилизации, то теперь он стал подчеркивать значи- мость ранее им отвергаемых ценностных установок. Если преж- де его аргументация была направлена на разрушение всех воз- можных структур, то теперь он пытается выявить какие-то принципы связи, выдвигает понятие "стриктуры" -- крайне туманный и не особенно вразумительно характеризуемый им термин, -- призванный как-то оформить этот новый принцип новой ограниченно действующей связи (143, с. 428-429). И, наконец, еще один немаловажный аспект. Постструкту- рализм как учение выступил с концепцией теоретического отри- цания целостного, автономного, суверенного субъекта - но аннигилировав его, как казалось, окончательно, по крайней мере 46 Свобода субъекта в теории, в 80-е гг. вдруг снова обнаружил живой интерес к этой проблеме. Не явился исключением и Деррида, который в своих последних книгах (в этом плане особенно показательна его работа "Психея: Открытие другого" (1987) (156) делает некоторые попытки наметить пути восстановления возможных связей среди обломков разбитой вдребезги "фрагментарной лич- ности" постструктуралистской доктрины. Насколько это ему удается, или удалось, и как далеко он пойдет, или способен пойти в этом направлении -- вопрос более чем спорный и уже явно выходящий за пределы собственно постструктуралистской тематики, к тому же принадлежащий сфере чисто гипотетиче- ских спекуляций и поэтому выходящий за рамки данной работы. Свобода субъекта В самом общем плане, если оставаться в пределах тематики постструктурализма, можно сказать, что проблема свободы субъекта в доктрине этого течения была заявлена, но не разработана (более подробно об этом вопросе см. в разделе о Ю. Кристевой), что вполне понятно, поскольку основной пафос постструктуралистских выступлений был направлен про- тив традиционного понимания субъекта как суверенного сущест- ва, сознательно, независимо и активно предопределяющего свою деятельность и свою жизненную позицию, "вольного в мыслях и делах". Главное в общей программе постструктурализма было доказать зависимость сознания индивида от языковых стереоти- пов своего времени. Собственно свобода как таковая сводилась в рамках постструктуралистских представлений к свободе интер- претации, понимаемой, разумеется, весьма широко, и предпола- гала игровой принцип функционирования сознания. Еще раз повторим: постулируемая неизбежность интерпретации дает возможность индивиду творить новые смыслы (или оттенки смысла), что уже есть путь к "власти", к "господству" над ми- ром, поскольку в том мире постструктурализма, где доминируют представления о практике не как о чувственно-предметной фор- ме жизнедеятельности, а как о дискурсивных практиках, т. е. фактически замкнутых в пределах сознания, "налагание" нового смысла на любой феномен материальной или духовной действи- тельности означает его подчинение этому "новому смыслу". Поэтому, когда Деррида говорил о раскрывающейся перед "читателем" (опять же понимаемым в самом широком смысле: в мире культуры, воспринимаемом как мир текстов, каждый из нас является прежде всего ее "читателем", вне зависимости от рода деятельности, хотя осмысление человека как "читателя" не 47 могло не повлечь за собой "ретроактивного" увеличения роли литературы в "общепостструктуралистском проекте" становления и функционирования сознания индивида) "бездне" возможных смысловых значений, как и самой возможности "свободной игры активной интерпретации", то тем самым была декларирована и свобода интерпретирующего сознания. При этом были намечены и его пределы, определяемые рамками общей интертекстуально- сти, или "всеобщего текста" -- письменной традиции западной культуры. Но весьма важный в своей кардинальности вопрос о стенени этой свободы удовлетворительного решения так и не получил. Впрочем, как уже неоднократно отмечалось, "процесс реви- зии" для Дерриды не был, очевидно, особенно болезненным и трудным: как мы старались показать в нашем анализе, специ- фика позиции ученого как раз и заключалась в том, что она всегда обеспечивала ему надежный путь к отступлению. Впро- чем, из его построений можно было делать выводы и весьма радикального характера, как поступали и поступают многие приверженцы его "методы". Но суть именно дерридеанской деконструкции, как сам Деррида об этом неоднократно заявлял, состоит в том, что его знаменитое "опрокидывание" ценностного ряда иерархически организованных бинарных оппозиций никогда не доходило до кардинальной смены, грубо говоря, "позитива" на "негатив". В разные периоды своей деятельности (и в разных работах) он уделял различный "объем аналитической энергии" доказательству того, какую важную роль играют в формирова- нии западного сознания традиционно им отвергаемые или рас- сматриваемые как второстепенные и подчиненные ценностные ориентации. Но в отличие от Фуко, Барта, Делеза, Кристевой (может быть потому, что все они в той или иной степени про- шли искус маоизма) ему всегда была чужда позиция "революционного" разрушения ценностных установок. Несколько упрощая общую картину, можно сказать, что Деррида стремится выявить сложность, неоднозначность и про- тиворечивость общепринятых истин (и в этом смысле его дея- тельность шла в том же направлении, что и у большинства ве- дущих теоретиков постструктурализма -- Фуко, Делеза, Кри- стевой и т. д.), но он никогда не становился на позицию "обязательного жеста" однозначного, прямолинейного замещения "знака полярности" у членов оппозиции. Возможно, для Дерри- ды самым важным было доказать взаимообусловленность и невозможность существования одного без другого, их взаимную "предпосылочность". Как, например, в понятиях Якоба Беме невозможность существования "светлого начала" Бога без его 48 "темной основы". Несомненно, что особенно в начальный пери- од своего творчества Деррида явно отдавал предпочтение тра- диционно "репрессируемому" ряду членов оппозиции, но это предпочтение никогда не доходило у него до тех крайностей теоретического экстремизма, которые можно наблюдать у Де- леза или даже у Фуко. Сам Деррида всегда пытается сохранить определенный уровень "теоретически отрефлексированного ба- ланса", подчеркивая взаимное значение друг для друга "противоположностей". Другое дело, что "отрицательный потенциал" дерридеанской критики западной культуры, западного образа мышления ока- зался настолько силен, наделен таким мощным зарядом всеохва- тывающего и всеобъемлющего сомнения, что именно эта сторона его творчества, его методологической позиции предопределила не только содержательный аспект (да и результат) всех его науч- ных поисков, но и сам облик постструктурализма, в немалой степени складывающийся под его непосредственным влиянием. Возвращаясь к проблеме периодизации творчества Дерри- ды, необходимо сказать, что она требует большой осторожности и, лично у меня, вызывает довольно скептическое отношение. Эволюция взглядов Дерриды несомненна, но сама природа его творчества такова, что при всех явных или предполагаемых ее изменениях речь может идти лишь о смещении или переносе акцентов, поскольку, как уже отмечалось, даже в самой первой его работе можно найти в зародыше все то, что в дальнейшем получало ту или иную окраску, акцентировку, развитие. Факти- чески в каждой работе Дерриды, при старании, можно вычитать совершенно противоположные вещи, чем собственно к занима- ются его многочисленные интерпретаторы. В связи с этим мож- но говорить о дерридеанстве как о специфической отрасли зна- ния, где немало специалистов нашло свое призвание. Не в по- следнюю очередь это объясняется особой манерой его аргумен- тации. Ему меньше всего присуща категоричность, он выступает как искусный, а может быть и непревзойденный мастер сомне- ния, эксгибиционирующий его перед читателем, как гений алллю- зий, недомолвок и суггестий. Он постоянно предлагает читателю множество возможностей решения поставленных им проблем, не говоря уже о том, что некоторые его пассажи написаны в духе лирический отступлений. Иными словами, Деррида фактически всегда един в трех лицах как философ, лингвист и литературовед. Это философ письменного текста, размышляющий о заблуждениях и аберра- циях человеческого разума. И в данном отношении он, как ни парадоксально это звучит, близок к духу философствования 49 ХVIII в. со всеми вытекающими из этого последствиями. Сле- дует еще раз подчеркнуть: Деррида- не просто философ, а имен- но философ от лингвистики и литературоведения, поскольку именно в этих областях он заимствует методику своего анализа и ту специфически интердисциплинарную позицию, которая и дала смешение данных сфер в лоне французского постструкту- рализма. Неудивительно, что как раз в сфере литературоведения влияние Дерриды было особенно большим к широкомасштаб- ным, явно не сравнимым с тем положением, которое он пример- но до середины 70-х гг. занимал в философии. Более того, именно интерес, питаемый к нему со стороны литературных критиков, и превратил его в "фигуру влияния" одной из первых величин на западном интеллектуальном горизонте. Практически вся деятельность Дерриды представляет собой огромный и непрерывный комментарий, и "вторичность" его духовной позиции заключается в том, что вне сферы чужих мыслей его существование просто немыслимо. Надо отметить к тому же, что "интертекстуальность, в которую погружают себя постструктуралисты, мыслится ими как буквальное существова- ние в других текстах, и поскольку вопрос об оригинальности мысли ими не ставится (следствие все того же редукционист- ского представления о человеке как о сумме запечатленных в его сознании "текстов" и за пределы этих текстов не выходя- щего), то их собственное творчество до такой степени состоит из цитат, прямых и косвенных, аллюзий, сносок и отсылок, что часто голос комментатора трудно отличить от голоса комменти- руемого. Особенно это относится к повествовательной манере Дерриды, который сознательно пользуется этим приемом для демонстрации принципа "бесконечной интертекстуальности". Пафос творчества Дерриды по своему нигилистическому духу откровенно регрессивен: ученый не столько создает "новое зна- ние", сколько сеет сомнения в правомочности "старого знания". Он "аннотатор" и комментатор по своей сути, по самому спосо- бу своего философского существования, что иногда вызывает впечатление паразитирования на анализируемом материале. Если подыскивать аналогии, то это напоминает "лоскутную поэзию" времен заката Римской империи, когда Авсоний и Гета составляли центоны из отдельных стихов поэтов эпохи расцвета латинской музы. Последний даже умудрился скомпоновать из полустиший Вергилия целую драму -- "Медею", и, по призна- нию специалистов в этой области, местами весьма искусно. Нельзя отказать в искусности и Дерриде: при всей своей труд- ности, его работы отмечены мастерством риторической софисти- ки, достигающей временами чисто художественной выразитель- 50 ности стиля, что и позволяет говорить о Дерриде как о "поэте мысли", обладающего тем, что обычно называют "даром слова". Однако все это не может избавить его труды от духа оп- ределенной вторичности и роковой бесперспективности. И в то же время я бы воздерживался от обвинений в зпигонстве: Дер- рида как раз очень современен и типичен, так как отвечает на запросы именно своего времени и своей среды. Иное дело, что в определенные эпохи именно вторичность оказывается наиболее характерной чертой сознания, той роковой печатью, что наложе- на на его лик и неизбежно отмечает все его мысли и дела. 51 МИШЕЛЬ ФУКО -- ИСТОРИК БЕЗУМИЯ, СЕКСУАЛЬНОСТИ И ВЛАСТИ Другим основным теоретиком постструктурализма, влияние которого на приверженцев деконструктивистской критики, осо- бенно в 80-х гг., возросло настолько, что стало оспаривать авторитет Дерриды, является Мишель Фуко. Главная цель его исследований -- выявление "исторического бессознательного" различных эпох начиная с Возрождения и по XX век включи- тельно. Помимо этого, он выдвинул сформулировал и осно- вал целый ряд концепций, не только активно вошедших в по- нятийный аппарат самых различных современных гуманитарных наук, но и в значительной степени повлиявших на само пред- ставление о характере и специфике гуманитарного знания. Фуко -- еще одно любопытное явление из мира "знакомых незнакомцев". О нем много писали и пишут в отечественной прессе, была переведена его ранняя книга "Слова и вещи. Ар- хеология гуманитарных наук" (1977) (61), на него часто ссыла- ются, но его реальный вклад в создание того, что можно было бы назвать современной парадигмой мышления, по крайней мере в отечественной литературе, остается еще во многом непрояс- ненным. Не в последнюю очередь это положение объясняется интердисциплинарной по своей коренной сути позицией Фуко. В течение своей относительно не долгой творческой карьеры (он умер в 1984 г. в возрасте 57 лет) он продемонстрировал замет- ный сдвиг своих исследовательских интересов от вопросов более или менее преобладающе философского характера к проблемам широкого культурологического плана, и в конечном счете создал впечатляющую концепцию истории культуры и методики ее анализа, которые оказали сильнейшее воздействие как на совре- менное представление о механизме функционирования цивилиза- 52 ГЛАВА 1 Критика Дерриды ции, так и на современную западную литературную критику постструктуралистской ориентации. Причем в этой области влияние Фуко было настолько значительным, что без него во- обще было бы невозможным говорить и о формировании пост- структурализма, и о его существовании в тех формах, которые мы можем сегодня наблюдать. Фактически Фуко создал свой, и не менее влиятельный, чем Деррида, вариант постструктуралист- ского учения. Как бы ни спорили и ни соглашались друг с дру- гом Деррида и Фуко, их версии постструктурализма во многом дополняют и уточняют друг друга, образуя те два полюса его доктрины, в напряженном пространстве между которыми и находится внутреннее полемическое поле, где в течение уже четверти века развертываются междуусобные сражения сторон- ников этого учения, отстаивающих свои права на самое истинное его толкование. Критика Дерриды Основная специфичность позиции Фуко в рамках пост- структурализма заключается в его резко отрицательном от- ношении к "текстуальному изоляционизму", ведущему, по его мнению, к теоретическому уничтожению всех "внетекстуальных факторов". За это в част- ности он критиковал Дерриду, обвиняя его в том, что он спо- собствовал укоренению в научном сознании все той же " идео- логии", которая порождала формы знания (и, следовательно, стратегии власти), выработанные со времен "классического пе- риода" (1500-1800), -- фактически Фуко упрекал Дерриду в той метафизике, против которой последний боролся всю свою жизнь и продолжает это делать до сих пор. В "Истории безумия" (1972) Фуко пишет: "Сегодня Дер- рида самыи решительный представитель (классической) системы в ее конечном блеске: редукция дискурсивной практики к тек- стуальным следам; элизия событий, которые здесь порождаются, чтобы для чтения не оставалось ничего; кроме их следов; изо- бретение голосов, находящихся за текстами, для того, чтобы не надо было анализировать модусы импликации субъекта в дис- курсе; наделение неким местом "происхождения все сказанное и несказанное в тексте для того, чтобы не восстанавливать дис- курсивные практики в том поле трансформаций, где они собст- венно порождаются. Я не скажу, что это метафизика, метафизика сама по себе или ее ограниченность, скрытая в этой "текстуализации" дискур- сивных практик. Я пойду гораздо дальше: я скажу, что это ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ 53 банальная исторически хорошо детерминированная педагогика, которая здесь проявляется весьма наглядно (184, с.602). Эту мысль он неоднократно повторял в своем курсе лекций "История систем мысли" в Коллеж де Франс, позднее опубликованном в его сборнике эссе "Язык, контрпамять, прак- тика" (1977) (188, с. 199-204). Контраргументы Дерриды по этому поводу привела Гайятри Спивак в своем введении к соб- ственному переводу "О грамматологии" (149, с. XI). Суть проблемы, как уже говорилось выше, заключается в том, что Фуко выступает против "текстуального изоляционизма" Дерриды (вспомним знаменитую фразу последнего "ничего нет вне текста"), который, но мнению Фуко, состоит или в забвении всех внетекстуальных факторов, или в сведении их к "текстуальной функции". Фуко стоит на других позициях. Для него, отмечает Х. Харари, главная задача состоит в том, чтобы "показать, что письмо представляет собой активизацию множе- ства разрозненных сил и что текст и есть то место, где происхо- дит борьба между этими силами" (368, с. 41). Поэтому для Фуко сама концепция о якобы присущих тек- сту "деконструктивной критики" и особой "текстуальной энер- гии", проявляющейся как имманентная "текстуальная продуктив- ность", приписывание языку особой автономности по отношению ко всем историческим и социальным системам ("рамкам рефе- ренции", по его терминологии), является одной из форм "идеологии", которая препятствует развитию познания. Иными словами, речь опять идет о системе референции, и, хотя, как мы видели, Деррида, по крайней мере в общетеорети- ческом плане, не отвергает ни понятие референции (что бы под ним ни подразумевать), ни самой реальности, тем не менее (и в этом и кроется главное различие их позиций) для Фуко этого было мало, поскольку текст всегда для него вторичен по отно- шению к тем силам, которые, по его мнению, порождали и каж- дый конкретный текст, и весь "мир текстов" как проявление всеобщей текстуальности сознания. Для Дерриды же -- основ- ной предмет научного интереса, несмотря на все его заверения и уточнения своей позиции, лежал в выявлений специфики интер- текстуального сознания. Это различие можно сформулировать и по-иному: Фуко выступал против конвенции автономности язы- ка, подчеркивая его прямую н непосредственную зависимость и обусловленность историческими и социальными системами рефе- ренции. Неудивительно, что Фуко всегда привлекал к себе внимание всех социально ориентированных постструктуралистов, недовольных той тенденцией в общем учении постструктурализ- ма, которая вела к ограничению всей его проблематики рамками 54 ГЛАВА I Историзм Фуко автономной, "замкнутой в себе и на себе" пантекстуальности. Историзм Фуко Наиболее последовательно эта версия постструктурализ- ма заявила о себе в англий- ском постструктурализме и американском "левом декон- структивизме". Другой не менее важный императив всего творчества Фуко его глубокий, хотя и весьма спорный историзм. Хотя это, в общем, историзм спецификации человеческого мышления, пони- мание конкретно-исторического характера тех конвенций, услов- ностей и очень часто, а может быть, и прежде всего тех заблу- ждений, которые ложились в фундамент обоснования и оправ- дания -- "легитимации" -- человеком своих поступков. При этом важно подчеркнуть, что историчность человеческого созна- ния понимается Фуко как глубоко внутренняя характеристика каждой эпохи, скрытая от человека и неосознаваемая им (понимание истории как "скрытой причины" -- обусловленности поведения и мышления людей ляжет потом в основу концепции "политического бессознательного" Ф.Джеймсона). И этот специфическим образом прочувствованный историзм оказал огромное влияние на формирование социологически- постструктуралистской мысли. Если попытаться дать количест- венный анализ постструктуралистских работ 80-х гг., то скла- дывается впечатление, что идеи Фуко в тот период в конку- рентной борьбе за влияние оказались сильнее абстрактно- философски сформулированных концепций Дерриды. Еще раз повторю во избежании возможных недоразумений: историзм Фуко весьма специфичен и более чем далек от тради- ционного, о сознательном неприятии которого ученый неодно- кратно заявлял. Это историзм, акцентирующий не эволюцион- ность поступательного прогресса человеческой мысли, не ее преемственность и связь со своими предшествующими этапами развития, а скачкообразный, кумулятивный характер ее измене- ний, когда количественное нарастание новых научно- мировоззренческих представлений и понятий приводит к столь радикальной трансформации всей системы взглядов, что порож- дает стену непонимания и отчуждения между людьми разных конкретно-исторических эпох, образуя "эпистемологический разрыв" в едином потоке исторического времени. Иначе говоря, это постструктуралистский историзм главной задачей которого было доказать своеобразие и уникальность человеческого знания в каждый отдельно взятый исторический период, да к тому же еще в замкнутом контексте западноевропейской цивилизации. ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ 55 Периодизация творчества Фуко Периодизация творчества Фуко Одним из наиболее сложных аспектов общей "проблемы Фуко" является вопрос о периодизации его творчества, связанный прежде всего с трудностью определе- ния того, чем собственно Фуко-структуралист отличается от Фуко-постструктуралиста и что осталось неизменным на протяжении всего его творческого пути. С Фуко произошла та же метаморфоза, что и со многими другими теоретиками, которых первоначально считали структу- ралистами, а затем стали воспринимать как безусловных пост- структуралистов. Однако, если внимательно приглядеться к его исследованиям еще 50-х гг., то уже в них можно сразу обнару- жить не только всю ту тематику, которую он потом будет раз- рабатывать на протяжении всей своей жизни, но и несомненное единство общего подхода к предмету исследования, ту методику анализа, которая впоследствии была признана как постструкту- ралистская по самой своей сути. Специфика позиции раннего Фуко заключается в том, что исследуя в основном проблему безумия, или, вернее социальные, экономические, политические и философские условия современных определений разумности и безумия в так называемой западной цивилизации (Кавальяри Э.М.,119, с. 315), он делал это на основе анализа языкового сознания, т. е. сводил все практически к сфере дискурса. Как пишет Эктор Мария Кавальяри, "начав свои исследо- вания с изучения условий и терминов порождения дискурса, Фуко перешел к тому, что в его философии превратилось в сложный и изменчивый, но в то же время внутренне связанный ряд проникнутых критическим пафосом историко-структурных анализов различных систем порождения смысла, обнаруживае- мых в тщательно разработанной конкретной текстуальности организованного знания" (там же, с. 344). Фактически перед нами все та же программа "текстуа- лизации мира", и хотя Фуко, как уже отмечалось, в отличие от структуралистов никогда не считал, что мир устроен по законам языка (вспомним знаменитое утверждение Тодорова, что зако- ны мира аналогичны законам грамматики), и всегда был про- тивником исключительно лингвистической ориентации в том буквалистском духе, который пропагандировали и демонстриро- вали в своих работах структуралисты, он, тем не менее, никогда не выходил за пределы панъязыкового мышления. В этом за- ключается определенная двойственность позиции Фуко, отме- чаемая многими исследователями его творчества. Возвращаясь к 56 ГЛАВА I проблеме периодизации, следует сказать, что она является одной из наиболее спорных проблем в современной литературе о Фу- ко; оценивая ее в целом, можно сделать вывод о наметившейся тенденции выделять в общей эволюции ученого своего рода "структуралистскую интерлюдию" 60-х гг. (это прежде всего касается его работ "Слова и вещи" (1966) (192) и "Археология знания" (1969) (180)), поставившие его в один ряд, как тогда казалось, с главными авторитетами структуралистской доктрины: Леви-Строссом, Пиаже, Бартом, Греймасом. Как отмечает М. Саруп, Фуко в "Словах и вещах" и "Археологии знания" в отличие от остальных своих работ, "не затрагивает вопрос о возникновении современных форм админи- страции. Одной из причин этого может быть то, что структура- листы в течение 60-х гг. отказывались от любой формы полити- ческого анализа, и он испытал их влияние, с. 70). Можно соглашаться или нет с этим предположением, но очевидно, что проблема власти всегда волновала Фуко: это заметно и в его ранних работах, и в этих двух книгах, поскольку именно в них он детально разрабатывал концепцию структуры научных дискурсов, без которых немыслима его теория власти в том виде, как она предстала в его позднейших исследованиях. Автономова выделяет три периода в творчестве Фуко: "период изучения "археологии знания ( 60-е гг.), период иссле- дования "генеалогии власти"(70-е гг.), период преимуществен- ного внимания к "эстетикам существования" (80-е гг.)" (4, с. 361). Как следует из ее классификации, Автономова считает для себя возможным не учитывать, условно говоря, "дострукту- ралистский" период творчества Фуко, куда некоторые его ис- следователи относят его книги " Психическая болезнь и лич- ность" (1954), переработанную в 1962 г. в "Психическую бо- лезнь и психологию" (190), и "Безумие и неразумие: История безумия в классический век" ( 1961) (183), вышедшую затем в сильно сокращенной форме в 1964 г. под названием "История безумия" и в своем наиболее полном виде в 1972 г. (184). Очевидно, сам факт столь решительных переделок ранних работ свидетельствует о несомненном пересмотре Фуко своих взглядов на протяжении творческого пути. Хотя, разумеется, говорить о какой-либо кардинальной переоценке ценностей вряд ли было бы уместным, речь скорее может идти лишь о смене акцентов, перефокусировке научных интересов, о сдвиге иссле- довательских приоритетов, поскольку в общем все творчество Фуко производит довольно целостное впечатление. Тем не ме- нее, есть все основания говорить о наличии нескольких этапов в эволюции его идей, первый из которых охватывает середину ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ 57 50-х -- начало 60-х гг. С другой стороны, некоторые исследо- ватели его творчества, единодушно отмечая переход Фуко от явной структуралистской ориентации к постструктуралистской, не всегда склонны разделять "генеалогический" и "эстетический" периоды, рассматривая их как единое целое -- как естественное развитие его концепций (Лейч, Кавальяри, Истхоуп). Косвенно Автономова, один из наиболее чутких и внима- тельных исследователей Фуко, подтверждает существование первого, в известной степени "доструктуралистского" периода: "В концепции Фуко поиск единой концептуальной основы для историко-научного и историко-культурного исследования осуще- ствляется в различные периоды по-разному. В "Истории безу- мия" он происходит еще во многом на феноменологическом уровне "опыта переживания"; в "Словах и вещах" его место занимают уже не зависящие от сознания устойчивые структуры "эпистемы"; и, пожалуй, лишь в "Археологии знания" в полной мере выкристаллизовывается окончательный ответ Фуко на поставленный вопрос: областью соизмерения различных куль- турных продуктов является сфера "дискурсии", "речи" (3, с.57). Во всяком случае, структуралистская ориентированность "поискового метода" Фуко, при всей известной относительности однозначного определения его как структуралистского, наиболее последовательно проявилась в его "археологической трилогии" "Рожденне клиники: Археология взгляда медика (1963), "Слова и вещи: Археология гуманитарных наук" (1966), "Археология знания" (1969), а также в "Порядке дискур- са"(1971) (196). Причем последняя работа, обычно печатаю- щаяся в качестве приложения к "Археологии энания" и пред- ставляющая собой его вступительную ("инаугуративную") лек- цию в Коллеж де Франс в 1970 г., хотя и исходит из постулата о существовании некой системы, предшествующей всем осталь- ным системам, но уже переосмысляет ее как систему отношений власти, выступая, таким образом, в качестве связующего звена со следующим этапом эволюции взглядов ученого -- "периодом генеалогии власти". Эта структурированная система межчелове- ческих ("интерсубъектных") властных микроотношений проявля- ется как "порядок", налагаемый на эти отношения (т.е. как их организация, упорядочивание и, одновременно, требование по- слушания и повиновения), -- порядок, регулирующий субъекты, объекты и конфигурации дискурсивных практик посредством кодифицированной регламентации порождения дискурса. Более подробно о постструктуралистском характере "генеалогического периода" смотрите ниже, что же касается работ Фуко 80-х гг., то они фактически "специфицируют" (в общих рамках пост- 58 ГЛАВА I "Дискретность истории" структуралистского мышления) уже постмодернистскую пробле- матику, и в этом плане заслуживают особого внимания и осо- бого разговора. Они однако пока еще не получили такого обще- ственного резонанса, как его ранние труды, еще не освоены литературно-критической мыслью и, насколько можно судить даже по самым новейшим публикациям, пока не оказывают существенного воздействия на теорию и практику литературо- ведческого постструктурализма и постмодернизма. В принципе, в 80-е гг. Фуко был занят поисками выхода из постструктуралистской парадигмы представлений; его поздние тексты в каком-то смысле знаменуют собой отказ, лишь только намечаемый, но все же очевидный, от постструктуралистской доктрины, или, скажем более осторожно, от тех ее аспектов, тупиковость которых стала обнаруживаться со все большей наглядностью. Можно сказать, что в этом же направлении движется мысль Ж.-Ф. Лиотара, Ж. Бодрийара, В. Вельша (прежде всего это касается их критики философских обоснова- ний постструктурализма), аналогичные тенденции можно обна- ружить и в работах Дерриды второй половины 80-х гг. В задачи нашего обзора концепций Фуко и их анализа не входит, естественно, подробный разбор всего творческого пути французского ученого и, выражаясь современным политическим жаргоном, детальное "отслеживание" различных этапов его эволюции. Главным для нас было выявить те аспекты его уче- ния, которые послужили мощным импульсом формирования именно литературоведческого постструктурализма. Поэтому и в том периоде творчества Фуко, который традиционно характери- зуется как "структуралистский", нас прежде всего интересовали те стороны его мышления и аргументации, которые вступали в противоречие с постулатами структуралистской доктрины и впо- следствии проявили себя (или были им переосмыслены, что не одно и то же) как явно пост- структуралистские. "Дискретность истории" В связи с этим возника- ет необходимость анализа по- нятийного аппарата Фуко, сложившегося еще в первой половине его творческого пу- ти и в значительной степени предопределившего столь бросаю- щееся в глаза своеобразие его "критического метода исследова- ния". В первую очередь Фуко выступает как историк, поста- вивший перед собой задачу кардинального пересмотра традици- онного представления об истории и прежде всего отказа от взглядов на нее как на эволюционный процесс, обусловленный ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ 59 социально-экономическими трансформациями общественного организма. В статье "Ницше, генеалогия, история" Фуко писал: "Традиционные средства конструирования всеобъемлющего взгляда на историю и воссоздания прошлого как спокойного и непрерывного развития должны быть подвергнуты систематиче- скому демонтажу... История становится "эффективной" лишь в той степени, в какой она внедряет идею разрыва в само наше существование..." (194, с. 153 -154). Таким образом, одно из ключевых понятий Фуко в его ин- терпретации истории -- это восприятие ее как "дискон- тинуитета", восприятие постоянно в ней совершаемого и наблю- даемого разрыва непрерывности, который осознается и конста- тируется наблюдателем как отсутствие закономерности. В ре- зультате история выступает у Фуко как сфера действия бессоз- нательного, или, учитывая ее дискурсивный характер, как "бессознательный интертекст". Можно согласиться с Лейчем, когда он приходит к выводу, что Фуко "акцентирует случайности, а не универсальные прави- ла; поверхности, а не глубины; множественности, а не единства; изъяны, а не обоснования; различия, а не тождественности. Тем не менее, понимание этого факта крайне затруднительно из-за сложности аргументации текстов Фуко. Поэтому создается впечатление, что он занят поисками глубин, правил и обоснова- ний. В конечном счете Фуко создает формы порядка как беспо- рядка, а не отдельные случаи беспорядка в общем порядке" (294, с. 143-144). И действительно, это, пожалуй, один из самых поразитель- ных парадоксов мышления Фуко; он предлагает массу всяких классификаций, схем, обосновывает их с помощью самой безу- пречной логики, создавая у читателя образ певца порядка и неутомимого искателя закономерностей, но результатом всего этого оказывается неоспоримое доказательство всеобщего хаоса и "беспредел" бессознательного. Отказ от "традиционных форм истории, или, вернее историографии, приводит к утверждению нового "порядка" -- "порядка хаоса" и в этом понимании усло- вий существования мира и человека в нем с Фуко поразитель- ным образом перекликаются поиски современных ученых, таких, как, например, бельгийского физиохимика Ильи Пригожина, одна из последних книг которого была недавно переведена на русский язык под характерным названием "Порядок из хаоса" (1986) (336) (кстати, позаимствованным из английского пере- вода францзского оригинала). 60 ГЛАВА I "Эпистема" "Эпистема" Исследователи и по- клонники Фуко не всегда дают себе отчет в том, что одним из главных средств интерпретации истории как ряда "прерывностей" и было выдвинутое им в середине 60-х гг. понятие эпистемы. Оно явилось результатом еще структурали- стских представлений ученого, когда он, как н многие француз- ские структуралисты 60-х гг., считал, что существует некий глобальный принцип организации всех проявлений человеческой жизни, некая "структура прежде всех других структур", по за- конам которой образуются, "конституируются" и функционируют все остальные структуры. В духе научных представлений той эпохи этой "доминантной структуре" приписывался языковой характер, и понималась она по аналогии с языком. Характеризуя цели своей работы того времени (т. е. преж- де всего подводя итоги сделанного им в "Словах и вещах"), Фуко говорил в том же 1966 г. после выхода этой книги, одной из самых популярных его книг: "Мы мыслили внутри анонимной и ограничивающей системы мышления, системы присущего ей языка и эпохи. Эта система и этот язык имеют свои собствен- ные законы трансформации. Выявление этого мышления, пред- шествующего всякому мышлению, этой системы прежде всех систем, и является задачей сегодняшней философии" (Цит. по 119, с. 19). Исходя из концепции языкового характера мышления и сводя деятельность людей к "дискурсивным практикам", Фуко постулирует для каждой конкретной исторической эпохи сущест- вование специфической "эпистемы" -- "проблемного поля" дос- тигнутого к данному времени уровня "культурного знания", образующегося из "дискурсов" различных научных дисциплин. При всей разнородности этих дискурсов", обусловленной спе цифическими задачами каждой научной дисциплины как особой формы познания, в своей совокупности они образуют более или менее единую систему знаний -- "эпистему", реализующуюся в речевой практике современников как строго определенный язы- ковой код -- свод предписаний и запретов: "В каждом общест- ве порождение дискурса одновременно контролируется, подвер- гается отбору, организуется и ограничивается определенным набором процедур" (196, с. 216). Эта языковая норма якобы бессознательно предопределяет языковое поведение, а, следова- тельно, и мышление отдельных индивидуумов. Таким образом, характерной особенностью понимания "эпистемы" у Фуко является то, что она у него выступает как ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ 61 исторически конкретное "познавательное поле" научного свойст- ва, как уровень научных представлений своего времени. На- сколько можно судить по всему контексту работ французского ученого, он выделял не менее пяти подобного рода "познавательных полей" античное, средневековое, возрожденче- ское, просветительское и современное. Первые два не получили у него эксплицитного описания и развернутых характеристик, поэтому фактически, и это касается в первую очередь "Слов и вещей", речь у него идет о трех четко друг другу противопос- тавлевных "эпистемах": Возрождение (ХV-ХVI вв.), классиче- ский рационализм (ХVII-ХVIII вв.) и современность (с начала ХIХ в.). Как пишет Автономова, эти три эпистемы кардиналь- ным образом отличаются друг от друга: "В ренессансной эпи- стеме слова и вещи сопринадлежны по сходству; в классическую эпоху они соизмеряются друг с другом посредством мышления путем репрезентации, в пространстве представления; начиная с ХIХ в. слова и вещи связываются друг с другом еще более сложной опосредованной связью -- такими мерками, как труд, жизнь, язык, которые функционируют уже не в пространстве представления, но во времени, в истории" (3, с. 58). Очевидно, стоит привести и самое последнее по времени (1991 г.) определение, даваемое Автономовой этим трем эпи- стемам, специфику каждой из которых она видит прежде всего в различии "означающего механизма, соотношении "слов" и "вещей", и соответственно перипетии языка в культуре: язык как вещь среди вещей (Возрождение), язык как прозрачное средство выражения мысли (классический рационализм), язык как самостоятельная система в современной эпистеме. Послед- нее превращения "языка" вместе с жизнью" и "трудом" угро- жают, как считает Фуко, единству человека: в современную эпоху вопрос о человеке как сущности невозможен. В этом смысл идеи "смерти человека" ("человек умирает -- остаются структуры"), воспринятой сторонниками Фуко как девиз струк- туралистского движения" (4, с. 362). Более подробно о взглядах французского ученого на про- блему человека и его эволюции смотрите ниже, здесь же нам было важно подчеркнуть роль понятия "эпистемы" как одного из "методологических принципов", с помощью которых доказы- вался общий для структурализма и постструктурализма тезис о "смерти человека". С эпистемой связана еще одна проблема общеметодологи- ческого значения. При всех своих функциональных явно струк- туралистских характеристиках она, по сравнению с другими известными к тому времени структурными образованиями, имела 62 ГЛАВА I несколько странный облик. С самого начала она носила "децентрированный характер ", т.е. была лишена четко опреде- ляемого центра и создавалась по принципу самонастройки к саморегулированию. В ней изначально был заложен момент принципиальной неясности, ибо она исключала вопрос, откуда исходят те предписания и тот диктат культурно-языковых норм, которые предопределяли специфику каждой конкретно- исторической эпистемы. Это объясняется тем, что эпистема образуется из локальных, сугубо ограниченных сфер своего первоначального применения в частно-научных "дискурсивных практиках": "Дискурсивные практики характеризуются ограни- чением поля объектов, определяемых легитимностью перспекти- вы для агента знания и фиксацией норм для выработки концеп- ций и теорий. Следовательно, каждая дискурсивная практика подразумевает взаимодействие предписаний, которые устанавли- вают ее правила исключения и выбора" (Фуко, 188, с. 199). Каждая вновь образующаяся научная дисциплина как бы заново открывает для себя объект своего исследования (фактически, по представлениям Фуко, его "создает") или, как пишет Лейч, "очерчивает поле объектов, определяет легитимные перспективы и фиксирует нормы для порождения своих концеп- туальных элементов" (294, с. 146). Тот же Лейч отмечает: "изображая эпистему не как сумму знаний или унифицирован- ный способ мышления, а как пространство отклонений, дистан- цирования и рассеивания, Фуко помещает свою всеобщую мо- дель культуры среди активной игры различий" (294, с. 153), Причем сама эта "игра различий" редуцирует "отличительную" способность традиционного различия, превращая его на деле в незначительные отклонения, лишая или ослабляя его функцию содержательного маркирования отличительных признаков. Обо- зревая работы Ж. Делеза "Различие и повтор" (1968) (131) и "Логика смысла" (1969) (134), Фуко писал: "Высвобождение различия требует мысли без противоречий, без диалектики, без отрицания; мысли, которая приемлет отклонение; мысли утвер- ждающей, инструментом которой служит дизъюнкция; мысли множества -- номадической рассеянной множественности, не ограниченной и не скованной ограничениями подобия; мысли, которая не приспособляется к какой-либо педагогической модели (например, для фабрикации готовых ответов), атакует неразре- шимые проблемы..." (188, с. 185). Этот дифирамб во славу различия производит странное впечатление, поскольку различие здесь перестает выполнять свою главную задачу -- функцию различения -- и недвусмыс- ленно свидетельствует о постструктуралистском понимании Фу- ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ Трансформация дискурсивных практик 63 ко этой проблемы еще в свой "археологический период". Его "дифференциальный" (различительный) анализ направлен преж- де всего на разрешение понятия любой целостности, поскольку в конечном счете рисует картину безудержной игры различий, при которой исчезает представление о сколь-либо содержательном отличии двух оппозиций, т. е. исчезает сам принцип бинаризма, поскольку это различия без отличия. Традиционную историю Фуко стремится "заменить анализом поля симультанных разли- чий (которые характеризуют в любой данный период возмож- ную диффузию знаний) и последующих различий (которые определяют в целом все трансформации, их иерархию, их зави- симость, их уровень). В то время когда историю обычно расска- зывают как историю традиции и новаторства, старого и нового, мертвого и живого, скрытого и открытого, статического и дина- мического, я отваживаюсь рассказывать историю вечного разли- чия" (186, с. 237). Любопытна судьба понятия "эпистема". Сам Фуко, кроме "Слов и вещей", практически нигде его не употреблял, но "эпистема" получила исключительную популярность среди самых широких кругов литературоведов, философов, социологов, эсте- тиков, культурологов. Вырвавшись из замкнутой системы Фуко, она, естественно, у разных интерпретаторов обрела различные толкования, однако сохранился основной ее смысл, так поло- нивший воображение современников: эпистема соответствует константному характеру некоего специфического языкового мышления, всюду проникающей дискурсивности, которая, -- и это самое важное, -- неосознаваемым для человека образом существенно предопределяет нормы его деятельности, сам факт специфического понимания феноменов окружающего мира, опти- ку его зрения и восприятия действительности. Трансформация дискурсивных практик В "Словах и вещах" Фу- ко наметил общие контуры той специфической научной дисциплины, которая получи- ла у него имя "археологии знания". В этой работе, как уже говорилось, он выделил три ключевые, по его представле- нию, этапы формирования современного "европейского ментали- тета", сформулировал свое понимание истории" попытался дать теоретическое обоснование "смерти субъекта", и, -- самое важ- ное с точки зрения той общей теоретической перспективы, кото- рая связывает единой линией развития и преемственности струк- турализм с постструктурализмом, -- постулировал дискурсив- 64 ГЛАВА I "Архив" ный характер человеческого сознания. Если что и осталось в позиции Фуко непроясненным, то это детальная проработка самого механизма трансформаций, или "мутаций", дискурсивных практик, ведущих к разрушению старой и возникновению новой эпистемы, а также обоснование принципиальной непознаваемо- сти эпистемы ее современниками. В соответствии с этой задачей Фуко уже в статье 1968 г. "Ответ на вопрос" (200) намечает три класса трансформаций дискурсивных практик: 1) Деривации (или внутридискурсивные зависимости), представляющие собой изменения, получаемые путем дедукции или импликации, обобщения, ограничения, пер- мутации элементов, исключения или включения понятий и т. д.; 2) Мутации (междискурсивные зависимости): смещение границ поля исследуемых объектов, изменение роли и позиции говоря- щего субъекта, функции языка, установление новых форм ин- формативной социальной циркуляции и т. д.; 3) Редистрибуции (перераспределение, или внедискурсивные зависимости): опро- кидывание иерархического порядка, смена руководящих ролей, смещении функции дискурса. Как видно, на этом этапе Фуко пытался, совершенно в структуралистском духе, вывести строгие правила порождения "новых дискурсивных объектов", формализовать процесс, веду- щий к смене одной научной формации другой, практически ана- логичный смене научной парадигмы в терминах Куна. В тот период для Фуко "История -- это дескриптивный анализ и теория этих трансформаций" (186, с. 223). Окончательную доработку понятийный аппарат "археологического периода" получил в книге "Археология знания" (1969) (180). Перечисляя основные понятия, применяемые здесь Фуко, Автономова выде- ляет из них три самые существенные: "позитивность" (единство во времени и пространстве материала, образующего предмет познания); "историческое априори" (совокупность условий, по- зволяющих позитивности проявиться в тех или иных высказыва- ниях); "архив" (перечень высказываний, порождаемых в рамках позитивностей по правилам, задаваемым историческим априо- ри)" (1, с. 27-28). Особое внимание заслуживает концепция "архива". "Архив" Как подчеркивает Фуко, "архив" не представляет со- бой униформного и недиффе- ренцированного корпуса дис- курсов, напротив, это сильно дифференцированная "общая система формации и трансформа- ции высказываний" (181, с. 130). При этом для современников ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ Деконструкция истории 65 "открыть", сделать явственным свой собственный "архив" не- возможно, "поскольку мы говорим, находясь внутри этих пра- вил, постольку он придает тому, что мы можем сказать -- как и самому себе, как объекту нашего дискурса, -- свои модусы правдоподобия, свои формы существования и сосуществования, свою систему накопления научных фактов, их историчности и исчезновения" (там же). Если и можно успешно исследовать "архив" другой эпохи, то только потому, что он предстает перед людьми иного времени как "Другой", как носитель признаков "отличия", и в этом акте изучения "другого", по мнению Фуко, мы якобы тем самым косвенно признаем нашу дистанцию и отличие и имплицитно отвергаем идею непрерывного "телеологического" прогресса или просто преемственность "монологической" линии развития. Именно дискурсивные практики каждой эпохи устанавливают те исторически изменяющиеся системы "предписаний", которые и предопределяют свойственный для нее код "запретов и выбо- ров". Фуко постулирует четыре "порога в процессе возникно- вения дискурсивной практики: пороги позитивности, эпистемо- логизации, научности и формализации (там же, с. 186-187). Последний "порог", когда очередная специфическая дискурсив- ная практика превращается в замкнутую, самодовлеющую сис- тему, не допускающую каких-либо "инноваций", означает насту- пление времени "нового эпистемологического разрыва", веду- щего к появлению новой дискурсивной практики, и, соответст- венно, нового "архива". Фактически мы видим, что в "Археологии знания" понятие "архива" пришло на смену эписте- ме; недаром Лейч заявляет, что эпистема -- это своего рода "позитивное бессознательное культуры -- ее архив" (294, с. 149). Однако содержательный аспект нового понятия и цель его введения в качестве аналитического принципа остаются теми же доказать факт разрыва линии исторической преемственности. Иными словами, каждая историческая эпоха обладает ей прису- щим "архивом", утверждающим свою оригинальность и неповто- римость и "аннулирующим" свое происхождение и дальнейшую судьбу: ему на смену придет другой "архив", который так же "забудет" о своем предшест- веннике. Деконструкция истории Если в свой "археоло- гический" период Фуко осу- ществил радикальный демон- таж традиционного представ- ления об истории, то на "генеалогическом" этапе своей эволюции он предпринял уже ее явно постструктуралистскую деконструк- 66 ГЛАВА I цию. В работе 1971 г., знаменательно озаглавленной "Ницше, генеалогия, история" (194) французский ученый заявляет, что после Ницше можно рекомендовать лишь три способа обраще- ния с историей: "а) Расширяя традиционную монументальную историю, мы практикуем пародийное и фарсовое преувеличение, доводя все "священное" до карнавального предела героического -- вплоть до самых великих, каких только можно вообразить, людей и событий. б) Полностью отказываясь от старой общепринятой тради- ции исторического развития, мы сразу становимся всем. Множе- ственное и прерывистое "Я", неспособное к синтезу и незаинте- ресованное в своих корнях, способно эмпатически вживаться в любые формы существования изменчивого мира людей и куль- тур. в) Отказываясь от исключительной страсти к "истине", мы отвергаем волю-к-"знанию" и жертвование жизнью. Мы чтим практику "глупости" (194, с. 160-161). Несмотря на очевидный эпатаж и иронию (при всей почти- тельности реминисценций из Ницше) этой странной программы, которую Фуко попытался реализовать в работах "Надзор и наказание" (1975) (202) и "Воля к знанию" (1976, первый том "Истории сексуальности") (185), основные ее положения очер- чены достаточно ясно: на место "истории" приходит пародия и фарс, "истине" и "знанию" противопоставляется "глупость", как бы "серьезно-философски" ее ни понимать, в каком-либо техни- ческом смысле ни толковать. Разумеется, не может быть и речи о снисходительном упрощении позиции Фуко: все это приводит- ся лишь в доказательство столь типичной для постструктурализ- ма перспективы анализа как "игрового иррационализма", восхо- дящего к ницшеанской традиции. И в этом плане весь пост- структурализм в целом может рассматриваться как продолжение ницшеанской линии мышления. Иными словами для Фуко самое главное -- подчеркнуть неосознаваемость исторических процессов, недоступность созна- нию современника ни тех законов, по которым он живет, ни истинного характера тех объяснений, которыми он располагает для их обоснования. Разумеется, сам Фуко находит рациональ- ное объяснение исторических трансформаций, которые, как он доказывает, совершенно исказили первоначальные причины и "объяснительные схемы" явлений действительности, но он отка- зывает в подобной рациональности повседневному сознанию. Оно для него является изначально ложным, а вся история вы- ступает как абсолютно нерационализируемый процесс, где гос- ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ Структурализм и постструктурализм Фуко 67 подствуют дискретности, нарушения преемственности, логиче- ской последовательности. Для Фуко гораздо важнее выявить "различие" между современностью и прошлым и показать аб- сурдность бытующих в современном сознании причин, которые обычно приводятся для объяснения возникновения этого "различия". С этой целью он пытается найти в прошлом тот момент, когда данное "различие" возникло, а затем все те трансформации, которые оно претерпевало за все время своего существования. Структурализм и постструктурализм Фуко Несомненно, есть нема- лые основания противопостав- лять "археологический" и "генеалогический периоды Фуко, и, соответственно, общие системы доказательств его "археологии" и "генеало- гии", указывая при этом на структурность построения аргумен- тации в первой и отказ (впрочем, скорее имплицитный, нежели эксплицитный) от структурности во второй (имеющей тем са- мым постструктуралистский характер). Однако следует иметь в виду, что эти противопоставления в общем относительны и мы найдем в обеих "системах" гораздо больше преемственности, чем различия. Речь может идти лишь о сдвиге акцентов, о довольно плавном смещении исследовательских интересов и, конечно, о несомненном переосмыслении "структуралистских наслоений" археологического периода, "наслоений" потому, что они наложи- лись на бесструктурность концептуальных схем Фуко его пер- вых "доархеологических" работ. Но и сам структурализм Фуко, как уже отмечалось, не был классическим, он выступал у Фуко скорее как тенденция, не получившая строго системного выражения с "обязательными", в данном случае жестко иерархизированными отношениями различных уровней общего структурного образования. В частно- сти, как структурирующий принцип эпистема носила явно несис- тематический характер, и суть дела не в том, что она действова- ла как бессознательный фактор -- так функционировали все неявные структуры классического структурализма, -- а в том, что будучи сформулирована как слишком общий принцип, она, несмотря на все усилия Фуко, так и не получила строго логиче- ски обоснованную схему. В ней с самого начала было слишком много стихийного, бессознательного по самому принципу своего функционирования. Можно сказать, что с эпистемой произошло то же, что и с другими "глубинными структурами" теоретиков 68 ГЛАВА I "Власть" структурализма второй половины 60-х гг.: стал выявляться ее стихийный, неподвластный рациональной логике характер. В частности, Лейч недвусмысленно фиксирует противопо- ложность программ структурализма и "Археологии знания": "Тщательно избегая каких-либо форм интенциональности, фор- мализации и интерпретации, археология сознательно сторонится феноменологии, структурализма и герменевтики. Объектом ее анализа является не автор, не лингвистический код, не читатель или индивидуальный текст, а ограниченный набор текстов, обра- зующих регламентированный дискурс отдельной научной дисци- плины. Расширяя свой анализ, она коррелирует различные дис- циплинарные дискурсы таким образом, чтобы выявить общую систему правил, регулирующих дискурсивные практики и эпохи"(294, с. 151). Очевидно, недаром Фуко впоследствии отказался от применения термина "эпистема" в своих работах и переключил свои научные интересы на выявление еще более иррационального импульса, "перводвигателя" истории -- власти как "власти-к-знанию". Естественно, что при таком подходе роль философского наследия Ницше в общей системе мышления Фуко возросла в значнтель- ной степени. "Власть" Как пишут М. Моррис и П. Пэттон в исследовании "Мишель Фуко: Власть, ис- тина, стратегия" (1979) (316), начиная с 1970 г. Фуко стал одновременно исследовать как "малые или локальные формы власти, -- власти, находя- щейся на нижних пределах своего проявления, когда она касает- ся тела индивидов", так и "великие аппараты"3, глобальные формы господства" (316, с. 9), осуществляющие свое господство посредством институализированного дискурса. Пожалуй, самым существенным в общем учении Фуко яви- лось его положение о необходимости критики "логики власти и господства" во всех ее проявлениях. Именно это было и остает- ся самым привлекательным тезисом его доктрины, превратив- шимся в своего рода "негативный императив", затронувший ____________________ 3 Под термином "аппараты" структурализме и постстурурализме закрепилось в основном значение, которое ему придал Алтюссер, постулируя существование "репрессивных государственных аппаратов", добивающихся своей цели при помощи насилия, и "идеологических государственных аппаратов", таких как церковь, система образования, семья, профсоюзы, масмедиа, литература и т. д., достигающих того же путем обеспечения "согласия" масс. ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ 69 сознание очень широких кругов современной западной интелли- генции. Фактически в этом же направлении работает и общая логи- ка рассуждений Дерриды, Кристевой, Делеза и многих других постструктуралистов -- здесь лежит то общее, что их всех объ- единяет, но как раз у Фуко эта мысль получила наиболее при- емлемую и популярную формулировку как своей доступностью, логической обоснованностью, так и умеренно-прогрессивным радикализмом общей постановки вопроса, не без налета некото- рой фатальной обреченности и неизбежности. Очевидно, эта мифологема, воспринятая людьми самых разных взглядов и убеждений, отвечает современным западным представлениям о власти как о феномене, обязательно и принудительно действую- щем на каждую отдельную личность в ее повседневной практи- ке, и в то же время обладающем крайне противоречивым, раз- нонанравленным характером, способным совершенно непредска- зуемым образом обнаруживаться неожиданно в самых разных местах и сферах. Еще раз повторим: дисперсность, дискретность, противоре- чивость, повсеместность и обязательность проявления власти в понимании Фуко придает ей налет мистической ауры, характер не всегда уловимой и осознаваемой, но тем не менее активно действующей надличной. Она порождает эффект той спе- цифической притягательности иррационализма, к которому так чувствителен человек конца ХХ в. и который он пытается ра- ционально объяснить, прибегая к авторитету научно-естест- венного релятивизма новейших физико-математических пред- ставлений. Специфика понимания "власти" у Фуко заключается прежде всего в том, что она проявляется как власть "научных дискурсов" над сознанием человека. Иначе говоря, знание", добываемое наукой, само по себе относительное и пэотому яко- бы сомнительное с точки зрения "всеобщей истины", навязыва- ется сознанию человека в качестве "неоспоримого авторитета", заставляющего и побуждающего его мыслить уже заранее гото- выми понятиями и представлениями. Как пишет Лейч, "проект Фуко с его кропотливым анализом в высшей степени регули- руемого дискурса дает картину культурного Бессознательного, которое выражается не столько в различных либидозных жела- ниях и импульсах, сколько в жажде знания и связанной с ним власти" (294, с. 155). Этот языковой (дискурсивный) характер знания и меха- низм его превращения в орудие власти объясняется довольно просто, если мы вспомним, что само сознание человека как таковое еще в рамках структурализма мыслилось исключительно 70 ГЛАВА I как языковое. И те выводы, которые сделал из этого фундамен- тального положения структурализма и постструктурализма Фу- ко, шли в традиционном для данной системы рассуждений духе, хотя и получили у него специфическую (и, надо отметить, весь- ма влиятельную) интерпретацию. С точки зрения панъязыкового сознания нельзя себе представить даже возможность любого сознания вне дискурса. С другой стороны, если язык предопре- деляет мышление и те формы, которые оно в нем обретает, -- так называемые "мыслительные формы", -- то и порождающие их научные дисциплины одновременно формируют "поле созна- ния", своей деятельностью постоянно его расширяя и, что явля- ется для Фуко самым важным, тем самым осуществляя функ- цию контроля над сознанием человека. Таким образом, в теории Фуко осуществляется мистифици- рование научно-технического прогресса, подмена его анонимной и полиморфной "волей к знанию" и интерпретация ее как стрем- ления замаскировать "волю к власти" претензией на научную "истину". Как утверждает Фуко в своей обычной эмоциональ- ной манере: " Исторический анализ этой злостной воли к зна- нию обнаруживает, что всякое знание основывается на неспра- ведливости (что нет права, даже в акте познания, на истину или обоснование истины) и что сам инстинкт к знанию зловреден (иногда губителен для счастья человечества). Даже в той широ- ко распространенной форме, которую она принимает сегодня, воля к знанию неспособна постичь универсальную истину: чело- веку не дано уверенно и безмятежно господствовать над приро- дой. Напротив, она непрестанно увеличивает риск, порождает опасности повсюду... ее рост не связан с установлением и упро- чением свободного субъекта; скорее она все больше порабощает его своим инстинктивным насилием" (188, с. 163). Проблема "власти", пожалуй, оказалась наиболее важной среди тех представителей деконструктивизма и постструктура- лизма (это касается прежде всего так называемого "левого де- конструктивизма" и британского постструктурализма с их теори- ей "социального текста"), которые особенно остро ощущали неудовлетворенность несомненной тенденцией к деполитизации, явно проявившейся в работах Дерриды конца 60-х и практиче- ски всех 70-х гг 4. Но в первую очередь это недовольство было ______________________________ 4 Где-то на рубеже 70-х и 80-х гг. его позиция несколько изменилась: как генератор идей, очень чуткий к общему "настроенческому хаосу" бурлящего котла разноречивых мнений, он мгновенно среагировал на перемену пристрастий и ориентаций западных интеллектуалов, и скорректировал в начале 80-х гг. свою позицию. ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ 71 направлено против открыто декларируемой аполитичности Йель-, ской школы. Несомненно воздействие Фуко и на оформление таких ключевых положений постмодернистской теории, как концепции фрагментарности "метарассказов" Лиотара. В частности, в своей книге "Воля к знанию" -- части тогда замысливаемой им об- ширной шеститомной "Истории сексуальности" (1976)5 он выступает и против тирании "тотализирующих дискурсов", легити- мируюших власть (одним из таких видов дискурса он считал марксизм), в борьбе с которыми и должен был выступить его анализ "генеалогии" знания, позволяющий, по мнению ученого, выявить фрагментарный, внутренне подчиненный господствую- щему дискурсу, локальный и специфичный характер этого "знания". После чтения рассуждений Фуко о власти остается стран- ное впечатление: чем подробнее он объясняет механизмы ее действия, рисуя эффективную картину ее всевластия, тем навяз- чивее становится ощущение ее какой-то бесцельности и ирра- циональности, замкнутости на себе. Таким образом, власть, будучи в системе ученого высшим принципом реальности, фак- тические существует сама ради себя; как заметил А. Фурсов, это скорее концепция "кратократии" -- власть власти. Фуко отказывается от поисков истоков власти, от работы с понятием власти на уровне социального намерения ее применить и кон- центрирует свое внимание на механизмах ее внешнего проявле- ния и внутреннего самоконтроля, на формировании субъекта как результата ее воздействия. Власть, как желание, бесструктурна, фактически Фуко и придает ей характер слепой жажды господства, со всех сторон окружающей индивида и сфокусированной на нем как на центре применения своих сил. В этом отношении, очевидно, справедли- ва критика Сарупом фукольдианского понятия "власти", когда он пишет: "Власть не является ни институтом, ни структурой, ни некой силой, которой наделены отдельные люди; это имя, дан- ное комплексу стратегических отношений в данном обществе. Все социальные отношения являются властными отношениями. Но если все социальные отношения являются властными отно- _____________________________ 5 Ее можно перевести и как "Жажда знания", тем более, что автор употребил слово "volonte", имеющее еще и специфическое философское значение "воления", вместо собственно терма "воля" -- vouloir", но перекличка со знаменитой "Волей к власти" Ницше слишком очевидна, да и не скрывается самим Фуко, тем более, что в обосновании концепции знания как средства власти он не избегает и термина "vouloir". 72 ГЛАВА I шениями, то как мы можем сделать свой выбор между тем или иным обществом? Когда Фуко вынужден отвечать на подобный вопрос, он становится уклончивым. Теоретически он лишил себя возможно- сти пользоваться такими понятиями, как равенство, свобода, справедливость. Для него они просто символические обозначе- ния в процессе игры, взаимодействия сил. Эта точка зрения весьма близка Ницше, писавшего: "когда угнетенные хотят |
