 |
Семинарская и святоотеческая библиотеки |
|
|
сношений, телесные упражнения должны быть весьма многочисленными, чтобы, утомясь и телом, и душой, юноши могли подавить эти желания при самом их начале"3. У девочек проблема несколько иная. Практика ранних браков несомненно вынуждала признать, что первый сексуальный опыт и материнство могут иметь место с тех пор, как устанавливается регулярная менструация4. Таково мнение Сорана, советовавшего при определении брачного возраста доверять органическим критериям, а не чувствам самих девочек, которые, впрочем, под влиянием воспитания могут пробудиться раньше, чем тело: "Семя должно стать началом нового существа", так ______________ 1 См. Oribase, Uvres incertains, XXI; Т. Ill, P. 165. 2 Ibid., VIII; Т. Ill, P. 111. 3 Ibid., XXI; Т. Ill, P. 164--165. 4 О связях между брачным возрастом и проблематикой женского здоровья подробнее см. A. Russelle. Porneia.-- P. 49--52. 142 что опасность сохраняется до тех пор, пока тело женщины не достигнет зрелости, необходимой для поддержания этой функции; следовательно, ей лучше сохранять девственность, пока менструации не установятся самопроизвольно1. Другие врачи устанавливали более поздние сроки. Так, Руф Эфесский полагал, что беременность до исполнения восемнадцати лет чревата неблагоприятным исходом как для матери, так и для ребенка. Он напоминает, что именно этот возраст в древности рекомендовал Гесиод; он указывает также, что этот возраст -- для кого-то, может быть, слишком поздний -- в прежние времена не был еще сопряжен с теми неудобствами, потенциальная угроза которых появилась позднее (женщины некогда вели столь же активную жизнь, что и мужчины): обжорство и праздность приводят к расстройствам у незамужних девочек, делая желательными половые сношения, способные облегчить регулы. Решение, предлагаемое Руфом,-- это относительно поздний брак (около восемнадцати лет), подготовленный, однако, всем образом жизни, которого девушка обязана придерживаться вплоть до наступления половой зрелости: необходимо, чтобы девочки росли вместе с мальчиками, когда же придет время их разделить, они должны быть подчинены строгому режиму (полный отказ от мяса, полный или почти полный запрет на вино, длительные прогулки, [гимнастические] упражнения). Нужно приучить ум к тому, что праздность "всего опаснее для них", и "полезно прибегать к упражнениям, переводя [юношеский] пыл в движение и разжигая привычки тела, но так, чтоб они остались женскими и не приобрели мужской характер". Участие в хорах, песнопения и танцы, кажется Руфу лучшей формой упражнений: "Хоры были изобретены не только затем, чтобы чествовать божество, но и на пользу здоровью"2. 3. "Благоприятное время". Проблема kairos полового акта составляла тему многочисленных дискуссий. Когда дело касалось широких временных рамок, принимали обычно традиционный календарь: лучшее время года -- зима и весна; осень признают одни и отвергают другие; в целом считается, что ле- ________________ 1 Soranus. De mulierum morbis, I, 8. 2 См. Oribase, Livres incertains, II; T. Ill, P. 82--85. 143 том следует воздерживаться, насколько это возможно1. С другой стороны, установление [оптимального] времени суток требовало учета многих факторов. Помимо религиозных аспектов, о которых Плутарх говорит в Застольных беседах2*, вопрос времени был связан с проблемами упражнений, еды и пищеварения. Желательно, чтобы соитие не предваряли излишне активные упражнения, которые перемещают к другим частям тела ресурсы, необходимые для половых сношений; напротив, после занятий любовью рекомендуются ванны и восстанавливающие растирания. Нехорошо предаваться aphrodisia до еды, испытывая голод, поскольку акт в таких обстоятельствах хотя и не утомляет, но частично теряет свою силу3. С другой стороны, следует избегать обильных трапез и излишеств в питье. Время переваривания пищи всегда вредоносно: "Соитие среди ночи всегда обманчиво, ибо пища еще не переработана; то же касается и соития, совершаемого ранним утром, ибо в желудке может оставаться плохо переваренная пища, а излишки еще не вышли с мочой и калом"4. С учетом этих обстоятельств, наиболее благоприятное для половых сношений время наступает после умеренной трапезы, перед сном или перед послеобеденным отдыхом; согласно Руфу, сама природа предопределяет выбор данного времени, приводя тело в этот час в самое сильное возбуждение. К тому же, если целью акта является зачатие, мужчина должен заниматься любовью после плотной еды и обильного питья, тогда как женщинам можно придерживаться не столь "укрепляющего режима"; ведь в действительности нужно, чтобы "один давал, а другой принимал"5. Гален разделяет подобную точку зрения и рекомендует время перед сном, после "обильного, но не отягощающего ужина": пищи достаточно, чтобы питать и укреплять тело, а сон помогает снять усталость; кроме того, это лучшее время, чтобы зачинать де- _____________ 1 Цельс. О медицине, I, III; Руф Эфесский (Oribase, VI; Т. I, Р. 543). Гален (Oribase, Uvres incertains, VIII, Р. 110). О таком распределении удовольствий по временам года см. М. Foucault. L'usage des plaisirs, chap. II. 2 Плутарх. Застольные беседы, III, VI, 654d--655a. * Весь вопрос VI посвящен "надлежащему времени полового общения"; теологическое обоснование излагает Соклар, аппелируя при этом к Афродите, Дионису, Афине, Гермесу и т. д.-- Прим. ред. 3 См. Oribase, VI; Т. I, Р. 540 и далее. 4 Ibid., P. 547. 5 Ibid., P. 549. 144 тей, "поскольку женщина лучше всего удерживает семя, когда спит", и, наконец, именно этой-поре отдает предпочтение сама природа, обостряя в тот момент желание1. 4. Индивидуальные темпераменты. Руф исходит из общего принципа, согласно которому натуры, пригодные к соитию, "более или менее горячи и влажны"; напротив, менее всего годятся на это те, чья конституция холодна и суха. Именно затем, чтобы удержать или восстановить [в организме] состояние горячей влажности, необходимой при aphrodisia, вводится сложный и продолжительный режим соответствующих упражнений и питания. Ради поддержания сексуальной активности и сохранения баланса, который она грозит нарушить, нужно всецело подчинить себя определенному образу жизни: пить белое вино, есть хлеб, испеченный в печи (его влажность полезна для подготовки или регуляции [половых актов]), мясо козленка, ягненка, курицы, тетерева, куропатки, гусей, уток; из морских продуктов полезно употреблять осьминогов и моллюсков; [из фруктов] -- репу, бобы, фасоль и нут (по причине их теплоты), а также виноград (по причине его влажности). Что касается физической активности, то здесь будут уместны пешие или верховые прогулки, бег, не слишком быстрый и не слишком медленный; недопустимы утомительные упражнения, [резкие] движения рук, как при метании копья (такие движения перемещают питательные вещества к другим частям тела), излишне горячие ванны, перегрев или охлаждение, интенсивная работа; следует также избегать всего, что может изнурить тело,-- гнева, очень бурной радости, боли2. _____________ 1 См. Oribase, Livres incertains, VIII; Т. Ill, P. 111. Можно добавить, что Цельс отдает предпочтение ночи: "Днем вступать в сношения хуже, ночью спокойнее, причем, не годится, в первом случае, сразу приниматься за еду, а во втором -- проснувшись,-- за работу" (О медицине, I, I). 2 См. Orlbase, VI, 38; Т. I, Р. 543--546. 4. РАБОТА ДУШИ Складывается впечатление, что режим, предлагаемый для сексуальных удовольствий, всецело направлен на тело: его состояние, равновесие, болезни, его основополагающие и преходящие предрасположенности, в которых оно обнаруживает себя, выступают как главные переменные, призванные определять поведение. В некотором роде само тело и устанавливает закон для тела. Однако есть своя роль и у души. Врачи обращают ее в предмет своего внимания, поскольку это она беспрестанно грозит увлечь тело за пределы свойственной ему механики и исходных нужд; это она побуждает выбирать неподходящее время, действовать в сомнительных обстоятельствах, противиться естественным предрасположенностям. Если люди нуждаются в режиме, столь тщательно учитывающем все основания физиологии, то это потому, что они постоянно отвлекаются от этих оснований действием присущих им воображения, страстей и любви. Даже возраст, в котором желательно начинать половую жизнь, оказывается неясным как для девочек, так и для мальчиков: воспитание и обычаи могут привести к тому, что желание выкажет себя в неподходящее время1. Следовательно, разумная душа вынуждена играть двойственную роль. Прежде всего она должна дать телу режим, природа которого в действительности определялась бы им самим, его напряжением, состоянием и обстоятельствами, в которых оно находится. Но правильно установить такой режим душа сумеет лишь в том случае, если сама проделает над собой определенную работу: исправит ошибки, ограничит [власть] воображения, подчинит себе желания, из-за которых она непра- __________ 1 Soranus. De mulierum morbis, I, 8. 146 вильно понимает строгий закон тела. Атеней, испытавший заметное влияние стоиков, вполне определенно указывал на этот труд души над собой как на условие правильного соматического режима: "Взрослые должны соблюдать целостный режим души и тела, <...> стараться смирять свои стремления [hormai] и соразмерять свои желания [prothumai] и возможности"1. Следовательно, этот режим не предполагает ни противоречия духа и тела, ни введения средств, с помощью которых душа могла бы защищаться от посягательств плоти; речь идет, скорее, о самосовершенствовании, "самоисправлении" души, в результате чего она оказывалась бы в состоянии направлять тело в соответствии с законами самого тела. Эта работа была описана врачами в контексте порыва желания, наличия образов и тяги к удовольствиям,-- трех начал, из-за которых субъекту угрожает выход за пределы обыденных нужд организма. 1. Смысл медицинского режима состоит вовсе не в преодолении желания. Сама природа наделила живые существа этим "жалом" с тем, чтобы, возбуждая каждый из полов, соединять их друг с другом. Нет ничего более противного естеству, ничего более пагубного, нежели попытка лишить aphrodisia природной силы желания; ни в коем случае нельзя допускать насилия над Природой, будь то блуд или попытка обмануть бессилие, свойственное возрасту. Избегай соития, если не испытываешь страсти [апеи epithumein], призывал Руф в трактате О сатириазе. Но у страсти две стороны: она охватывает и тело, и душу. А проблема режима заключается именно в точной согласованности желаний. Поступать следует так, чтобы здесь и теперь эти стремления были скоординированы и отрегулированы как можно точнее. У Руфа есть замечательная формулировка: "Лучше всего вступать в половую связь, когда к этому влекут и душевный порыв, и телесная потребность"2. Иногда эту естественную согласованность нарушают действия одного только тела. Его словно бы "несет", между тем [состояние] души отнюдь не соответствует такому возбуждению. __________ 1 См. Oribase, XXI; Т. III, Р. 165. 2 Ibid, VI; Т. I, P. 549. 147 Плоть обуревает своего рода чистое неистовство. Половой акт становится просто "пароксистическим", как говорит Руф1. Похоже, именно это сугубо физическое возбуждение имеет в виду тот же Руф, описывая hormai, сопровождающие признаки мании или эпилепсии2. Оно отмечается при сатириазе и гонорее, но если первый случай -- это просто воспаление половых органов, то во втором "без полового возбуждения и ночных видений" происходит "чрезмерное истечение семени", а больной, увлекаемый безумной механикой своего тела, совершенно изнемогает и вскоре доходит до "гибели от истощения"3. Душа же, напротив, может уйти от [власти] форм и пределов желания, возникающего в теле. Показателен термин, который применяют для обозначения такого рода крайности Руф и Гален: dоха. Пренебрегая потребностями и нуждами одного только своего тела, душа позволяет увлечь себя свойственным ей представлениям, не имеющим соответствий в организме,-- представлениям тщетным и пустым (kenai). Подобно тому, как у тела не должно быть влечений, не согласованных с желанием души, душе не следует выходить за пределы того, что требует и в чем нуждается тело. Если в первом случае речь идет о болезни, которую, возможно, в состоянии излечить лекарства, то во втором случае, скорее, о необходимости соблюдения морального режима. Руфу принадлежит следующая формула: "Подчинить душу и принудить ее слушаться тела"4. Утверждение парадоксальное, если помнить о существовании традиции, согласно которой душа не вправе уступать призывам тела. Однако его нужно воспринимать в строгом теоретическом и медицинском контексте, сложившимся, очевидно, под влиянием стоицизма. Добровольное подчинение души телу понималось как следование разуму, который представляет собой естественный порядок и применяет к своим целям механику тела. Doxai могут внушить душе чрезмерные желания и отвратить ее от этого естественного разума, на который должен быть ориентирован разумный медицинский режим, основанный на истинном знании живых существ. В таком контекс- ___________ 1 Rufus d'Ephese. (Euvres.-- P. 75. 2 cм. Oribase, VI; T. I, P. 549. 3 Цельс. О медицине, VI, XXVIII. 4 См. Oribase, VI; Т. I, P. 550. 148 те пример животного, так часто привлекавшийся для того, чтобы опорочить желания человека, может, напротив, послужить образцом поведения: сексуальный режим животных, побуждая их следовать требованиям тела, никогда не предполагает чего-то большего или иного; то, что ими движет, разъясняет Руф, и, следовательно, то, что должно руководить людьми, это не doxai, но "первые движения природы, которой необходимо вывести [семя]". С этим согласен и Гален: животных понуждает к соитию отнюдь не мнение (doxa) о том, что "наслаждения суть благо"; напротив, они совокупляются, желая лишь "извергнуть тяготящую их сперму", и не знают разницы между побуждениями к половым сношениям и к "естественному выделению кала или мочи"1. Таким образом, медицинский режим предлагает своего рода "анимализацию" epithumia; под этим нужно понимать строжайшее подчинение страстей души потребностям тела, этику желаний, ориентированную на модель физиологии выделений, наконец, стремление к некоему идеальному состоянию, когда душа, очищенная от всех "бесплодных" представлений, начнет уделять внимание лишь строгому руководству органическими отправлениями. 2. Отсюда же проистекает и общая неприязнь врачей к "видениям", или "образам" (phantasiai), неизменно упоминаемым в их предписаниях. Так, предложенное Руфом лечение сатириаза с одной стороны касалось питания и предполагало отказ от любой горячащей пищи, а с другой -- затрагивало [проблему] стимуляции души: "Должно избегать любовных речей, помыслов, вожделений, и тем самым полностью отказаться от всего, что волнует глаз, поскольку хорошо известно, как даже во сне оно [может] <...> побуждать к совокуплению, если тот, кому следует воздержаться от соития, поел вкусно и обильно"2. Га-лен предлагал одному из друзей подобного же рода лечение, заключавшееся в двойном очищении: отказавшись от сексуальной активности, тот обнаружил, что пребывает в состоянии постоянного возбуждения. Гален советует ему прежде всего ос- ____________ 1 Galenus. De locis affectis, VI, 5. 2 Rufus d'Ephese. Euvres.-- P. 74--75. 149 вободиться физически и вывести скопившуюся сперму; затем, очистив тело, беречь сознание от всего, что могло бы заронить в душу [любовные] образы: нужно "полностью отвергнуть зрелища, мысли и воспоминания, способные возбудить любовную страсть"1. Существует несколько типов этих опасных видений, которые вызывают в душе "пустые" желания, не согласованные с нуждами тела. Прежде всего, разумеется, это образы-сновидения: они сопровождаются поллюциями и поэтому, похоже, вызывающие особое беспокойство врачей, рекомендующих, во избежание частого их повторения, не спать на спине, проявлять умеренность в еде и питье, и сохранять спокойное состояние ума перед отходом ко сну (Руф превратил это требование в важный пункт режима для страдающих сатириазом, советуя им "спать на боку, а не на спине"2). К образам, которых следует избегать, относятся и те, что можно видеть в театре, и те, что будучи порождены чтением, пением, музыкой или танцем, вторгаются в сознание, нисколько не сообразуясь с потребностями тела. Так, Гален наблюдал случаи сатириаза у тех, "кто не чуждается идеи любовных наслаждений, как чуждаются ее люди, от природы целомудренные и долгое время практикующие воздержание, но, напротив, представляет себе удовольствия, созерцая или вспоминая зрелища, способствующие их возбуждению. Соответственно, половой член таких индивидуумов предрасположен [к заболеваниям]*, в отличие от расположения такового у людей, в чей разум идея любовных наслаждений даже не проникала"3. Под термином phantasia в его философском значении нужно понимать и зрительное восприятие. Опасно не только воображать или вспоминать aphrodisia, но и наблюдать их. Издавна традиция целомудрия считала, что aphrodisia уместнее ночью, в темноте, нежели при свете дня. Но такое предписание ___________ 1 Galenus. De locis affectis, VI, 6. 2 Rufus d'Ephese. Euvres.-- P. 74. Часто встречается утверждения о том, что сон на спине возбуждает половые органы и вызывает ночные поллюции: см. Galenus. De locis affectis, VI, 6; Диокл (Oribase, Т. Ill, P. 177). * В оригинале речь идет о диагезис -- [пред]расположенности к недугу; с этим понятием связано античное представление о "диатезах" -- восприимчивости организма к тем или иным заболеваниям.-- Прим. ред. 3 Galenus. De locis affectis, VI, 6. 150 уже отчасти "режимно": не видеть -- значит предохранять себя от образов, которые могут проникнуть в душу, запечатлеться там и являться не к месту и некстати. Плутарх затрагивает эту тему в связи с проблемой kairos, [надлежащего] времени полового общения. К причинам, побуждающим таить [акт] во мраке, он относит необходимость избегать оживления "любовных образов", которые постоянно "возобновляют вожделение", тогда как ночь, "освобождая страсть от ненасытимости и исступления, смиряет и успокаивает природу человека и не позволяет зрению доводить ее до бесчинства"1. Вспомним и о том, что к проблеме "образов" часто обращалась любовная литература. Зрение считали самым надежным проводником страсти, при посредстве которого она проникает в сердце и поселяется там. Согласно Пропорцию, "нехорошо оскорблять Венеру игрою вслепую"; ночь -- враг Венеры: Наг был Эндимион, когда Феба сестрой овладел, И, говорят, возлежал также с богиней нагой . Именно поэтому взгляд, свет, изображение таят в себе угрозу, как с точки зрения строгости нравов (по свидетельству того же Пропорция, бесстыдство расцвело с появлением в домах римлян "непристойных картин"3), так и с точки зрения самой любви, которую может ранить непривлекательность образа. Тому, кто хочет сохранить любовь, Овидий советует принять известные меры предосторожности: В опочивальне твоей да будут прикрытыми ставни -- Ведь на неполном свету женское тело милей4. Да и сам по себе грубый образ может служить великолепным средством защиты от страсти или даже орудием ее уничтожения. Ничто так не исцеляет от любви, говорит Овидий в Remedia Amoris, как свет: телесные изъяны, грязь и скверна порождают отвращение. Недостатки туалета при пробуждении будут тоже кстати, если нужно охладеть к любовнице5. Есть целая технология порождения образов, способных вызывать или уби- ___________ 1 Плутарх. Застольные беседы, III, VI, б54е. 2 Проперций. Элегии, II, XV, 15--16. 3 Там же, II, VI, 27--31. 4 Овидий. Наука любви, III, 807--808. 5 Овидий. Лекарство от любви, 411--412; 341--356. См. также в Науке любви (III, 209--210) совет женщинам не показываться никому "за туалетным столом". 151 вать любовь. Впрочем, борьба с внутренними или внешними образами как условие и залог правильного сексуального поведения станет одним из самых устойчивых аспектов сексуальной этики на исходе античности. 3. Остается удовольствие, которое, как известно, включено природой в процесс aphrodisia. Можно ли его исключить, сделать так, чтобы оно стало как бы неощутимым? Об этом речи нет и быть не может, поскольку оно напрямую связано с движениями тела и механизмами задержек и эрекции. Однако Га-лен полагает, что можно воспрепятствовать превращению удовольствий в излишества в общем строе aphrodisia. Способ, который он предлагает, явно стоический: все дело состоит в том, чтобы считать удовольствие только обстоятельством, сопутствующим акту, но ни в коем случае не его причиной. Положение о том, что "наслаждения суть благо", Гален, как мы уже знаем, признавал в качестве doxa, которой не следуют животные (это сообщает их поведению естественную умеренность); вместе с тем, люди, разделяющие подобное мнение, заняты поисками aphrodisia ради удовольствия, которое те приносят, привязаны к ним и постоянно стремятся их возобновить. Следовательно, "разумный" режим выполняет свою задачу, если пациент перестает видеть в наслаждениях предел мечтаний и предается aphrodisia независимо от притягательной силы удовольствия, так, будто оно не существует вовсе. Единственная цель, которую может ставить себе разум, должна быть обусловлена состоянием тела и его потребностью в очищении. "Очевидно, что люди целомудренные [tous sophronas] прибегают к любовным удовольствиям отнюдь не ради связанного с ними наслаждения, но затем, чтобы избегнуть недомогания, и ведут они себя при этом так, точно в действительности никакого наслаждения не бывает"1,-- такой урок Гален извлекает из знаменитого поступка Диогена: не дождавшись гетеры, которую он пригласил, философ сам освободил себя от обременявшей его спермы, и сделал это, согласно Галену, желая извергнуть семя, "а не насладиться его выделением"2*. __________ 1 Galenus. De locis affectis, VI, 5. 2 Ibid., Id. * Ср. Диоген Лаэртский, О жизни... философов, VI, 46.-- Прим. ред. 152 Отметим, между прочим, насколько скромное место в этих медицинских режимах отведено мастурбации и самоудовлетворению,-- это касается всей совокупности греческих и римских моральных рассуждений о сексуальной деятельности. Тема эта если и возникает (нужно сказать, достаточно редко), то неизменно в положительном аспекте: откровенный жест естественного самоограничения, философский урок и, одновременно, необходимое лекарство. Вспомним Диона Хрисостома, сообщившего, как Диоген прилюдно занимался рукоблудием, смеясь и расхваливая это действие: с ним, дескать, прибегни к нему своевременно, не нужна была бы Троянская война; его на примере рыб подсказывает нам сама природа; оно разумно, поскольку зависит только от нас (разве испытываем мы нужду в ком-либо еще, кроме самих себя, когда хотим, например, почесать себе ногу!); наконец, ему нас научили боги,-- а именно Гермес, поведавший о нем Пану, безответно влюбленному в недоступную Эхо (а от Пана его впоследствии узнали пастухи)1. Итак, это действие самой природы, не сопряженное ни со страстями, ни с ухищрениями, совершенно независимое и строго обусловленное необходимостью. Начиная с христианского монашества западная литература ассоциировала мастурбацию с химерами воображения и порожденными ими опасностями; она превратилась здесь в форму противоестественного наслаждения, изобретенную людьми, пытавшимися выйти за назначенные пределы. В медицинской этике, озабоченной, подобно этике первых веков нашей эры, сведением сексуальной деятельности к элементарным потребностям тела, акт такого рода собственноручного самоочищения оказывался формой решительного освобождения от использования желаний, образов и удовольствий. * 1. Сколь бы сложными и тщательно разработанными ни были эти режимы сексуальной активности, не следует преувеличивать их относительную важность. Сравнительно с другими режимами (особенно теми, что касаются питания) им отведено не очень значительное место. Когда в V в. Орибасий составит обширный свод медицинских текстов, он посвятит целых четы- _____________ 1 Дион из Прусы. Речи, VI, 17--20. 153 ре книги свойствам, последствиям, опасностям, недостаткам и достоинствам различных продуктов питания, а также условиям их употребления. Сексуальному режиму он отведет только два параграфа, приведя по одному тексту Руфа и Галена. Можно предположить, что подобная избирательность отражает прежде всего позицию самого Орибасия и его эпохи, однако гораздо более пристальное внимание к диетике, нежели к сексуальному режиму -- это характерная черта всей греческой и римской медицины, в глазах которой важнее всего еда и питье. Для того, чтобы забота о сексе начала понемногу уравновешивать заботу о питании, понадобится вся та эволюция, что ощутимо проявится в христианском монашестве; но умеренность в еде и посты надолго еще останутся основополагающими моментами. И весьма значимым для истории этики европейских обществ станет тот день, когда внимание к сексу и его режиму решительно возобладает над строгими предписаниями диетики. Но в римскую эпоху режим сексуальных удовольствий, занимавший относительно скромное место, сочетался с большим режимом питания, так же, впрочем, как сами эти удовольствия ассоциировались в этической мысли и социальных обрядах с наслаждением от еды и питья. Пир, точка, в которой сошлись чревоугодие, пьянство и любовь, являет прямое тому доказательство; косвенно это подтверждает и противоположный ритуал -- философский пир, где всегда едят в меру, опьянение не угрожает .истине, а любовь выступает предметом рассудительных речей. 2. Мы видим, что в этих медицинских режимах происходит своеобразная "патологизация" полового акта. Но нужно хорошо усвоить, что речь ни в коем случае не идет о ситуации, которая со временем сложится в западных обществах, когда сексуальное поведение будут считать оплотом девиаций, болезненных извращений, организуя его как обособленную зону со своими нормальными и вредоносными формами, своей специфической патологией, нозографией, этиологией, иногда и своей терапией. Греко-римскую медицину отличает иной подход: она вписывает половой акт в некое поле, где на него всякий раз может воздействовать (и, следовательно, нарушить его) любое изменение в организме, а он, в свою очередь всегда таит в себе угрозу различных болезней, сущих и будущих. 154 О патологизации можно говорить в двух смыслах. Во-первых, в той мере, в какой она связана не только с эксцессами секса, но и с самой природой этого процесса -- потерями, потрясениями, нарушениями, которые половой акт вызывает в организме. Во-вторых и главным образом постольку, поскольку медицинский анализ тяготеет к инверсии представлений о половом акте как о деятельности, энергии, чья мощь сама по себе уже подозрительна, и описывает соитие как процесс, в который пассивный субъект оказывается вовлечен механизмами тела и порывами души, тогда как ему следует установить здесь свою власть исключительно в строгом соответствии с потребностями природы. Нужно понять, что эта медицина chresis aphrodision не пыталась выделить "патологические" формы сексуального поведения; скорее, она обнаруживала в основе половых актов тот элемент пассивности, который является также основанием болезни, исходя из двойного значения термина pathos. Половой акт это не зло, но постоянный очаг возможного зла. 3. Такая медицина требует самого бдительного внимания к сексу, которое, однако, не ведет к дешифровке этой деятельности в ее истоке и протекании,-- и речи нет о том, что субъект точно узнает, каковы его желания и особые порывы, порождающие половой акт, что такое выбор, который он делает, формы акта, который он совершает, и виды удовольствия, которые он испытывает. Внимание требуется ему, чтобы постоянно держать в уме правила, руководящие сексуальным поведением. Ему не нужно обнаруживать в себе самом скрытое развитие страсти,-- достаточно выявлять многочисленные сложные условия, которые необходимо соблюдать, желая надлежащим образом, без риска и вреда, исполнить акт, приносящий наслаждение. К самому себе приходится обращать "истинный" дискурс, который, однако, не сможет открыть субъекту истину о нем самом: его задача --разъяснить, каковы природа полового акта и способ осуществления, максимально точно и строго сообразованный с этой природой. Кангилем писал, что "причина исцеления" по Аристотелю есть "форма здоровья в медицинской деятельности": не врач, но "здоровье исцеляет больного", и "ответственность за произведение искусства" в целом лежит "не на мастере, но на искусстве, <...> иными словами,-- на не 155 подлежащей обсуждению конечной цели природного логоса"1. Можно сказать даже, что режим aphrodisia, порядок их распределения, предлагаемый медициной, должен быть именно формой их природы, присутствующей в сознании, формой их истины, наличествующей в поведении как постоянное предписание,-- и ничем иным. 4. Эти "диетические" рекомендации во многом аналогичны предписаниям позднейшей христианской морали и медицинской мысли: принцип строгой экономии, направленный на поддержание умеренности; постоянное опасение индивидуальных болезней и коллективных бедствий, связанных с распутством; требование сурового обуздания [своих] страстей и борьбы с образами, наконец, отрицание удовольствия как цели половых сношений... Эти аналогии не случайны. В них можно обнаружить преемственность. Некоторые из этих зависимостей были косвенными и передавались посредством философских учений: так, правило, отрицающее самоцельность удовольствия, христиане, несомненно получили скорее через философов, нежели через врачей. Но известны и прямые формы преемственности: трактат о девственности Василия Анкирского (считается, что его автор врач) построен на соображениях определенно медицинского характера; св. Августин опирается на Сорана в полемике против Юлиана Экланского. Не стоит забывать и о столь частых обращениях к римской и греческой медицине в XVIII -- первой половине XIX вв., когда возобновляется бурное развитие патологии секса. Если принять во внимание только эти общие черты, может сложиться впечатление, что сексуальная этика, приписываемая христианству и даже современному Западу, уже была знакома (по крайней мере, некоторые ее существенные принципы) греко-римской культуре эпохи расцвета. Но такой подход свидетельствует о непонимании фундаментальных различий, характеризующих типы отношения к себе и, следовательно, формы интеграции этих предписаний в опыте, который субъект извлекал из самого себя. __________ 1 G. Canguilhem. Etudes d'histoire et de philosophie des sciences.-- P. 337--338. ГЛАВА V ЖЕНА 1. Супружеские узы 2. Проблема монополии 3. Удовольствия в браке Великие классические тексты, в которых затрагивалась тема брака,-- Домострой Ксенофонта, Государство и Законы Платона, Политика и Никомахова этика Аристотеля, Экономика Псевдо-Аристотеля,-- содержат размышления о брачных отношениях в широком контексте общества (законы и обычаи, необходимые для выживания и процветания полиса) и семьи (уклад, позволяющий содержать и обогащать дом). Из такого подчинения брака гражданским или семейным нуждам вовсе еще не следует, что само по себе супружество воспринималось как недостаточно важная связь, все значение которой сводится к обеспечению государства и рода необходимым для их существования потомством. Мы видели, как взыскательны были в своих наставлениях супругам Ксенофонт, Исократ, Платон и Аристотель, как настойчиво требовали они достойного поведения в браке: привилегии, положенные супруге, справедливость, которую следовало к ней проявлять, забота о ее воспитании и обучении,-- все это предполагало тип отношений, определенно не исчерпывающихся одной только функцией воспроизводства. Но брак порождал совершенно особый стиль поведения в первую очередь еще и потому, что женатый мужчина, будучи главой семьи и уважаемым гражданином, мог претендовать на политическую и моральную власть над другими, и именно вследствие этого искусство супружества, или необходимость владеть собой, приобретало специфическую форму мудрого, умеренного и справедливого поведения. Совсем в ином свете предстает этика матримониального поведения, когда мы обращаемся к текстам II--I вв. до н. э. и первых двух веков нашей эры, появлявшимся на всем протяжении периода, в течение которого можно наблюдать определенные 160 изменения в практике брака. Среди прочего, это Peri gamou Антипатра*, анонимный латинский перевод греческого текста, долгое время считавшийся последней частью Псевдо-Аристотелевой Экономики**, некоторые места Мусония, посвященные браку; Наставление супругам Плутарха, его же Диалог о любви (Об Эроте), трактат о браке Иерокла, а также многочисленные разрозненные замечания, которые можно встретить у Сенеки, Эпиктета и в некоторых пифагорейских текстах1. Нужно ли говорить о том, что в эту эпоху тема брака стала более насущной и спорной, нежели прежде? Следует ли предположить, что выбор матримониальной жизни и способ должного поведения [супругов] вызывали в те времена повышенное беспокойство и проблематизировались с особым тщанием? На этот вопрос, разумеется, нельзя дать ответ в количественных терминах. Вместе с тем, очевидно, что целый ряд важных текстов осмысливает и определяет искусство супружеской жизни в известной степени по-новому. Первое новшество, судя по всему, состояло в том, что в искусстве матримониального существования, как и прежде сосредоточенном вокруг семьи, домоводства, зачатия и деторождения, все более и более возрастающее значение приобретает один из элементов этого ряда, а именно личная связь между супругами, их взаимозависимость и поведение в отношениях друг с другом,-- в отношениях, которые не просто перенимают роль, ранее принадлежавшую другим аспектам жизни главы семьи, но и, похоже, начинают рассматриваться как первый и основной элемент [этой системы], организующий вокруг себя все прочие, порождающий их и обеспечивающий их действенность. Иначе говоря, искусство поведения в браке определяется не столько техникой правления, сколько стилистикой индивидуальной связи. Суть второго новшества в том, что принцип умеренного поведения женатого мужчины опирается, скорее, на [признание] взаимных обязательств, не-жели на господство над другими,-- или, точнее, в том, что су- _______________ * О браке (греч.).-- Прим. ред. ** См., например, Жебелев С. А. "Аристотелева" "Экономика"//ВДИ.-- 1937, No1.-- С. 9---19 и предисловие к русскому переводу Г. Тарояна (ВДИ.-- 1973.-- No3).-- Прим. ред. 1 См. Н. Thesleff. An Introduction to the Pythagorean Writings of the Hellenistic period и его же The Pythagorean texts of the Hellenistic period. 161 веренная власть человека над собой все чаще находит свое выражение в практике обязанностей перед другим, прежде всего, в определенном уважении к супруге. В данном случае забота о себе усиливается прямо пропорционально повышению статуса ближнего, и новый подход к проблеме сексуальной "верности" порой рассматривают как свидетельство такого изменения. Наконец, самое главное: в этом искусстве брака, связи и симметрии тема половых сношений между супругами занимает относительно более важное место. Подобного рода вопросы воспринимаются все еще весьма сдержанно и упоминаются лишь намеком, но у таких авторов, как, например, Плутарх, мы все же находим попытки установить некий [надлежащий] образ действий и поведения супругов в отношениях, доставляющих удовольствие; интерес к продолжению рода сочетается здесь с вниманием к другим значениям и ценностям, касающимся любви, привязанности, доброго согласия и обоюдной симпатии. И вновь повторим: не нужно думать, будто подобный стиль поведения и чувств был неведом классической эпохе и возник с ее окончанием,-- чтобы зафиксировать изменения такого порядка требуются совсем другие документы и совершенно иной [уровень] анализа. Но если верить текстам, которыми мы располагаем, кажется очевидным, что такой подход, такой способ поведения, действия и чувствования оказывается в это время проблемной темой, объектом философской полемики и элементом осмысленного искусства вести себя1. Стилистика существования вдвоем освобождается от традиционных предписаний матримониального руководства и вполне определенно входит в контекст искусства супружеской связи, доктрины сексуальной монополии и, наконец, эстетики взаимных удовольствий. ___________ 1 М. Meslin. L'Homme romain, des origines au 1er siecle de notre ere. -- P. 143--163. 1. СУПРУЖЕСКИЕ УЗЫ Изучая многочисленные рассуждения о браке и, прежде всего, стоические тексты первых двух столетий [нашей эры], можно проследить, как вырабатывалась определенная модель супружеских отношений. Нельзя сказать, что браку пытались навязать институционально не закрепленные формы или пробовали вписать его в рамки нового закона,-- традиционные структуры не подвергались сомнению, однако поиски имели своей целью установить способ сосуществования мужа и жены, модальность их отношений и образ совместной жизни, весьма отличные от представленных в классических текстах. Отбросив излишний схематизм и пользуясь несколько анахронической терминологией, можно сказать, что отныне брак мыслится уже не только как некая "матримониальная форма", фиксирующая взаимодополнительность ролей в управлении домом, но, прежде всего, как "супружеские узы", личная связь, "сопрягающая" мужчину и женщину в супружестве. Это искусство жить в браке определяло отношение дуальное по форме, универсальное по значению и специфическое по интенсивности и силе. 1. Дуальное отношение. Если что-либо и сообразно природе (kata phusin), то это, конечно же, супружеские узы, говорит Мусоний Руф1. А Иерокл, желая показать, что нет ничего более важного, нежели его речь о браке, заявляет: сама природа обратила наш род к данной форме общности2. Эти принципы лишь повторяют вполне традиционные положения. Хотя некоторые философские школы, в частности кини- ___________ 1 Musonius Rufus. Reliquiae, XIV. См. С. Lutz. Musonius Rufus//Yale Classical Studies. -- T. X, 1947. -- P. 87--100. 2 Hierocles. Peri gamou, in: Stobaei. Anthologium, XXI, 17. 164 ки, оспаривали тезис о естественности брака, тем не менее, в его защиту обычно приводили множество доводов: стремление самца и самки к "соединению" и зачатию как способу продолжить свой род; неизбежность превращения этой связи в постоянный союз для воспитания новых поколений; потребность во взаимопомощи, мире и согласии, источником которых служит совместная жизнь с ее взаимными обязательствами и заботами; наконец, семья выступает в качестве основного элемента сообщества граждан. Согласно первому из этих доводов, в союзе мужского и женского начал воплощается принцип, единый для всех живых существ; прочие же указывают на формы существования, которые, как правило, считаются сугубо человеческими и разумными. Это классическое двойное обоснование естественности брака необходимостью воспроизводства наряду с нормами общественной жизни усвоили и стоики императорской эпохи, трансформировав его, однако, весьма существенным образом. Прежде всего Мусоний. В его формулировках можно обнаружить известное смещение акцентов с промежуточной, "производящей" цели на конечную, "общественную". Показателен трактат О цели брака1. Начав с рассуждения о двойственности цели брака, с одной стороны, предназначенного для произведения на свет потомков, а с другой -- для ведения совместной жизни, Мусоний, однако, сразу же добавляет, что хотя фактор деторождения и очень важен, сам по себе он все же не может служить обоснованием брака. Ссылаясь на распространенный аргумент киников, он замечает, что если бы речь шла просто о продолжении рода, люди, подобно диким животным, сходились бы только затем, чтобы по совокуплении тотчас же расстаться. Но коль скоро они действуют иначе, то не потому ли, что для них главное общность: товарищество в жизни, возможность заботится друг о друге, соревнуясь во взаимном внимании и доброжелательстве,-- ведь и двоеконная колесница не двинется с места, если кони будут каждый тянуть в свою сторону? Но мы ошибемся, решив, что Мусоний предпочитал отношения взаимопомощи и заботы целям деторождения и продолжения рода. Он полагает лишь, что цели эти следует вписать в ту уника- _____________ 1 Musonius Rufus. Reliquiae, XIII А. 165 льную форму, какой является совместная жизнь: взаимная забота и потомство, которое супруги воспитывают сообща,-- вот два аспекта этой сущностной формы. В другом месте Мусоний объясняет, как природа наделила этой формой единства каждого человека. В трактате О браке как препятствии для философии1 описано исходное распадение рода людского на мужчин и женщин. Мусоний утверждает, что творец, разделив полы, пожелал их вновь сблизить. И он сблизил их, замечает Мусоний, вселив в каждый "неистовую страсть",-- жажду "слияния" и, одновременно, "сопряжения", homilia и koinonia. Первый термин относится к половым отношениям, второй -- к общности жизни. Таким образом, необходимо осознать, что человеческое существо наделено некоим врожденным желанием, изначальным и фундаментальным, и желание это приводит как к физической близости, так и к совместному существованию. Из этого тезиса следуют два вывода: страстность, предельная острота чувства,-- это свойство, присущее не только вожделению, или порыву, ведущему к сексуальной близости, но также и тому взаимному тяготению, которое разрешается в совместной жизни; и напротив, взаимоотношения полов относятся к тому же рациональному порядку, что и отношения, связующие индивидуумов: сочувствие, привязанность и душевное сродство. Все это суть проявления одной и той же естественной склонности, могущественной и разумной, которая равно влечет человека к сопряжению существований и к слиянию тел. Итак, по Мусонию сущность брака заключена не в том, что он лежит на пересечении двух разнородных склонностей, физической и сексуальной -- с одной стороны, и рациональной и социальной --с другой. Брак укоренен в.той первичной уникальной тенденции, которая прямо ведет к нему как к главной цели и тем самым к двум его следствиям: совместному воспитанию потомства и дружной жизни. Понятно, что Мусоний мог заявить: нет ничего "желательнее" (prosphilesteron) брака. Его естественность подтверждается не только практически, о ней свидетельствует и та склонность, которая изначально конституирует эту практику как желанную цель. ____________ 1 Ibid., XIV. 166 Весьма схожим образом обосновывает брак Иерокл, отталкиваясь от "бинарной", в некотором роде, природы человека. Люди для него суть брачные, или "парные" (sunduastikoi) животные1,-- термин, который применяют натуралисты, разделяющие животных на стадных (sunagelastikoi) и парных (sunduastikoi). Платон в Законах также ссылается на это разделение: он ставит людям в пример животных, целомудренных стаей, но разделяющихся на пары, когда приходит сезон любви, и превращающихся в "брачных" животных. "Сюндиастический" характер человека упоминает и Аристотель, описывая в Политике как отношения между хозяином и рабом, так и отношения между супругами2. Иерокл использует этот термин в различных целях. Он относит его исключительно к брачным отношениям, которые обретая здесь свой принцип, тем самым находят основание своей естественности. Согласно Иероклу, человеческое существо бинарно по своей конституции; оно создано затем, чтобы жить парно, вступая в отношения, которые позволяют ему плодиться и, одновременно, делить жизнь с партнером. Для Иерокла, как и для Мусония, очевидно, что природа не удовлетворилась, предоставив место браку; она побуждает к нему индивидуумов благодаря наличию в них исконной склонности; она толкает к нему каждого, не делая исключения даже для мудреца. Природа и разум совпадают в порыве, побуждающем к браку. Но, кроме того, следует заметить, что Иерокл не противопоставляет как взаимоисключающие возможности сюндиастический характер человеческого существа, принуждающий его жить в паре, и "сюнагеластический" характер, принуждающий его жить в стаде. Люди созданы для того, чтобы жить парами, но также и для того, чтобы жить среди множеств [других людей]. Человек -- существо разом и брачное, и социальное: отношения дуальное и плюральное связаны между собой. Иерокл объясняет, что сообщество граждан состоит из семейств, выступающих как его элементы, но в каждом из них именно пара составляет одновременно принцип и завершение; семейство неполноцен- _____________ 1 Stobaei. Anthologium, XXII. 2 Аристотель. Политика, I, 2--4, 1252а. Аристотель употребляет это понятие применительно к отношениям между мужем и женой также и в Никомаховой этике, VIII, 14, 1162а17 сл. 167 но, если во главу угла не поставлена пара. Следовательно, мы встречаем брачную диаду на всем протяжении человеческого существования и во всех его аспектах,-- будь то изначальная конституции, присущая ему от природы, или обязанности, налагаемые на него как на мыслящее создание, или форма социальной жизни, связующая его с сообществом людей, частицей которого он является... Как животное, как существо разумное и как индивидуум, посредством своего разума связанный с родом людским, человек во всех отношениях есть существо сугубо брачное. 2. Универсальное отношение. Вопрос о том, следует или не следует жениться, долгое время оставался одним из [постоянных] предметов дискуссий и рассуждений о [надлежащем] образе жизни. Преимущества и недостатки брака, выгоды, проистекающие от наличия законной супруги, благодаря чему появляется возможность обзавестись достойным потомством, и, в то же время, заботы и хлопоты, связанные с необходимостью содержать жену, воспитывать детей, удовлетворять их потребности, а порой даже переживать их болезнь или смерть,-- темы эти служили неистощимым источником споров, иногда серьезных, иногда иронических, всегда повторяющихся и несколько однообразных. Отголоски такого рода рассуждений не стихали на протяжении всей античности. Эпиктет и Климент Александрийский, автор диалога Amoribus, приписываемого Лукиану*, и Либаний в трактате Ei gameteon обращаются именно к этой, не изменявшейся столетиями, аргументации. Эпикурейцы и киники были принципиальными противниками брака. Стоики же, похоже, напротив, сразу стали его приверженцами1. Во всяком случае, тезис о том, что жениться следует, получил в стоицизме самое широкое распространение и вошел в число характерных признаков его индивидуальной и социальной морали. Но в контексте истории нравственности позиция стоиков особенно важна еще и постольку, поскольку супружество они оценива- ______________ * Европейская наука считает автором диалога Amoribus (во французской традиции Les Amours) анонимного подражателя Лукиану из Самосаты (Псевдо-Лукиана). Русский перевод С. Ошерова включен в корпус сочинений Лукиана, составленный И. Наховым, под названием Две любви.-- Прим. ред. 1 Диоген Лаэртский, Жизнь... философов, VII, I, 121. 168 ли так высоко отнюдь не в силу увлечения его преимуществами и вовсе не из-за пренебрежения его недостатками: для Мусония, Эпиктета или Иерокла вступать в брак нужно не потому, что женатым быть "лучше", но потому, что должно. Матримониальная связь представляет собой универсальный закон. Этот общий принцип опирается на рассуждение двоякого типа. Долженствование брака для стоиков -- это прежде всего прямое следствие принципа, согласно которому супружество довлеет природе, и к женитьбе человеческое существо понуждает импульс, естественный, разумный и единый для всех. Но брак также входит в качестве составного элемента в совокупность задач и обязательств, от исполнения которых человек не вправе уклоняться с того момента, как признает себя членом общества и частью рода людского: супружеский долг -- одна из тех обязанностей, благодаря которым частное существование приобретает всеобщее значение. Такое представление о браке как универсальном долге всякого человеческого существа, желающего жить сообразно природе, и, одновременно, как обязанности индивидуума, который намерен вести жизнь, полезную для окружающих и человечества в целом, отчетливо просматривается в полемике Эпиктета с эпикурейцем*. Эпикуреец, с которым он спорит в беседе VII книги третьей,-- важный чиновник, "корректор свободных полисов",-- следуя своим философским принципам, отрицает необходимость брака. В своем опровержении Эпиктет прибегает к трем аргументам. Первый касается непосредственной пользы брака и недопустимости всеобщего безбрачия: если все откажутся вступать в брак, "что же получится? Откуда возьмутся граждане? Кто их будет воспитывать? Кто будет надзирателем эфебов, кто будет надзирателем гимнасиев**? Да и в чем он будет воспитывать их?"1. Второй аргумент касается тех со- ____________ * См. редакционное примечание на С. 99 настоящего издания.-- Прим. ред. ** Зд.: различные возрастные категории свободнорожденной молодежи в классическую и эллинистическую эпохи: эфеб -- совершеннолетний восемнадцати-двадцатилетний юноша, гимнасий -- подросток в возрасте от 16 до 18 лет; в древних Афинах и Спарте эфеб готовился к службе (военной и гражданской) в эфебии, по окончании которой становился полноправным гражданином; в гимнасий же поступали 16-ти лет, после палестры, и получали "среднее" литературно-философское и политическое образование.-- Прим. Ред. 1Эпиктет. Беседы, III, VII, 19--20. 169 циальных обязательств, от исполнения которых не вправе уклоняться ни один человек; к их числу, помимо долга гражданского, религиозного и сыновнего, принадлежит и супружеский долг: [гражданин обязан] "участвовать в государственных делах, жениться, рожать детей, почитать бога, заботиться о родителях"1. Наконец, последний аргумент апеллирует к той естественности поведения, придерживаться которой предписывает разум: "А удовольствие подчини этим обязанностям как слугу, как служителя, чтобы эти обязанности вызывали готовность, чтобы они сдерживали в границах дел, соответствующих природе"2. Как мы видим, принцип, обязывающий жениться, не связан с игрой сопоставления преимуществ и издержек брака,-- он выражается в требовании единого для всех жизненного выбора, универсальная форма которого обусловлена его сообразностью природе и общеполезным характером. Брак связывает человека с самим собой, в той мере, в какой человек -- существо природное и принадлежит к роду людскому. На прощанье Эпиктет говорит своему собеседнику-эпикурейцу: если станешь поступать вопреки установлениям Зевса, потерпишь вред, ущерб; "Какой ущерб? Иного никакого, кроме этого: не сделать то, что следует. Ты потеряешь в себе человека честного, совестливого, порядочного. Иного, большего ущерба, чем это, не ищи"3. Во всяком случае, с браком дело обстояло так же, как и со всеми прочими типами поведения, которые стоики относили к proegoumena, вещам предпочтительным. Могут сложиться обстоятельства, при которых брак не будет обязателен. Иерокл говорит: "Супружество есть вещь предпочтительная [proegouтепоп], следовательно, для нас обязательная, если тому не препятствуют никакие обстоятельства"4. Именно эта зависимость обязанности жениться от стечения обстоятельств и обнаруживала все различие между стоиками и эпикурейцами; с точки зрения последних, ничто не обязывает вступать в брак, кроме обстоятельств, которые такой союз делают желательным; с точки же зрения первых, только чрезвычайные обстоя- __________ 1 Там же, III, VII, 26. 2 Там же. III, VII, 28. 3 Там же, III, VII, 36. 4 Stobaei. Anthologium, XXII. 170 тельства могут отменить обязанность, уклоняться от которой, в принципе, не следует. Среди этих обстоятельств есть одно, долгое время остававшееся предметом дискуссий: выбор жизненного пути философа. Тот факт, что брак философа уже в классическую эпоху служил темой споров, можно объяснить различными причинами: например, чужеродностью подобного способа жизни по отношению к прочим формам существования или же противоречием между целями философа (забота о собственной душе, обуздание страстей, стремление к безмятежности духа) и опытом семейной жизни, традиционно описывавшимся в понятиях суеты и тревог. Иначе говоря, согласование присущего философу специфического стиля жизни с требованиями брака, отмеченными, в первую очередь, печатью супружеской ответственности, казалось делом слишком сложным. Между тем, два весьма важных текста демонстрируют совершенно противоположный подход не только к решению этой задачи, но и к определению самих исходных данных проблемы. Мусоний -- автор более ранний, [нежели Эпиктет]. Он переворачивает вопрос о практической несовместимости между супружеской жизнью и философским существованием и замещает его утверждением об их сущностной взаимопринадлежности1. Тот, кто желает стать философом, говорит он, обязан жениться. Он должен это сделать потому, что главная задача философии состоит в том, чтобы позволить человеку жить, сообразуясь с природой и выполняя все обязательства по отношению к природе; в качестве "наставника и руководителя" философ избирает себе то, что отвечает человеческому бытию, сообразованному с природой, и следует ему строже, чем кто-либо иной, поскольку философу недостаточно просто жить согласно разуму: он должен являть всем остальным образец такой разумной жизни и быть ее учителем. Философ не может оказаться менее достойным, нежели те, кого он обязан руководить и наставлять. Уклоняясь от брака, он становится как бы ниже всех тех, кто, повинуясь разуму и следуя природе, ведет полную забот о себе и других супружескую жизнь. Такая жизнь, отнюдь не будучи противоположностью философии, связывает _______________ 1 Musonius Rufus. Reliquiae, XIV. 171 [человека] двойным обязательством: долг перед собой требует от него придать своему существованию универсальную и достойную форму, а долг перед другими обязывает его представить людям образец [надлежащей] жизни. Может возникнуть соблазн противопоставить этому анализу принадлежащий Эпиктету портрет идеального киника -- человека, который сделал философию своей профессией, того, кто должен быть общественным педагогом, глашатаем истины, посланцем Зевса среди людей, того, кто выходит на сцену взывать к людям и обличать их образ жизни: "Посмотрите на меня. Нет у меня дома, я изгнанник, нет у меня имущества, нет у меня раба. Я сплю на земле. Не жена, не дети, не домишко,-- а только земля, небо и один потертый плащишко"1. Впрочем, Эпиктет рисует также знакомую картину брака и связанных с ним забот. С несколько банальным вдохновением он описывает так называемую "рутину повседневности", "мелочи жизни", занимающие душу и отвлекающие от размышлений; женатый человек обременен множеством частных обязанностей, "отвлечении": ему нужен котел, в котором он мог бы "разогреть воду для ребенка, чтобы помыть его в корыте, шерсть для родившей жены", он должен иметь "оливковое масло, коечку, кружечку..."2. На первый взгляд, речь здесь идет лишь о длинном перечне обязанностей, обременяющих мудреца и мешающих ему заниматься собой*. Однако причина, по которой, согласно Эпиктету, киник должен отказаться от брака, коренится не в желании философа ограничиться заботой только о себе самом, но, напротив, в призвании, вынуждающем его "смотреть за другими", заботиться о них, выступать в роли их "эвергета", подобно врачу, "обходя всех и щупая пульс"3; если его поглотит домашнее хозяйство (пусть даже и весьма бедное, в роде того, что описано Эпиктетом), ему не хватит времени взять на себя заботу обо всем человечестве. Отказ от каких бы то ни было личных связей является следствием связи, которую он как философ устанавливает с родом человеческим; у него нет семьи, поскольку его семья это человечество; у него нет детей, по-____________ 1 Эпиктет. Беседы, III, XXII, 47. 2 Там же, III, XXII, 70--71. * "Уже выходит слишком много утваришки ...",-- замечает Эпиктет.-- Прим. ред. 3 Там же, III, XXII, 73. 172 скольку он, в определенном смысле, усыновил всех мужчин и женщин. Следовательно, нужно твердо усвоить: посвятить себя личному хозяйству кинику не позволяет бремя вселенской семьи. Но Эпиктет этим не ограничивается и устанавливает предел такой несовместимости, наличную ситуацию, которую он называет актуальным "катастазисом" мира ("положение, какое существует в действительности, как в боевом строю"). Окажись мы в городе мудрецов, у нас не было бы более нужды в людях, "ничем не отвлекаемых, всецело преданных единственно богу", в "вестниках, лазутчиках, глашатаях богов", в тех, кто, добровольно отказавшись от всего, бодрствует, дабы пробудить к истине остальных. Всякий стал бы тогда философ, и киник с его грубым ремеслом оказался бы не у дел. С другой стороны, при таком положении вещей брак более не порождал бы тех проблем, какие он вызывает сегодня, при настоящем состоянии человечества; философ мог бы найти в своих жене, тесте, детях людей подобных себе и сходным образом воспитанных1. Вступив в брак мудрец заключил бы в союз со "своим другим я". Следовательно, нужно полагать, что отказ воинствующего философа от брака не свидетельствует еще о подлинном осуждении, он проистекает только из необходимости, вызванной обстоятельствами; ему не осталось бы ничего иного как распроститься со своим обетом безбрачия, будь все люди способны вести существование, сообразное их истинной природе. 3. Уникальное отношение. Разумеется, философы императорской эпохи не могут считаться первооткрывателями эмоционального аспекта брачных отношений, подобно тому, как им досталось устранить "компонент корысти" из индивидуальной, семейной и гражданской жизни. Но они попытались придать и этим отношениям, и способу, посредством которого устанавливается связь между супругами, особую форму и наделить их особыми качествами. Аристотель придавал большое значение отношениям между супругами, но анализируя связующие людей отношения, похоже, отдавал предпочтение кровному родству; по его мнению, __________________ 1 Там же, III, XXII, 67--68. 173 нет связи теснее, нежели "отеческая" привязанность к детям, .которых родители любят "как часть самих себя"1. Мусоний в трактате Брак. как препятствие для философии строит другую иерархию. Из всех общностей, которые могут создавать люди, он выделяет брак как самую тесную, самую важную и самую почтенную (presbutate). По своей силе она превосходит те, что соединяют друзей, братьев, детей с родителями. Она превосходит даже связь между родителями и потомством -- и это определяющий момент. Ни отец, ни мать, пишет Мусоний, не питают к своему ребенку чувства более дружественные, нежели супруг к супругу. В доказательство он приводит пример Ад-мета: кто решился умереть за него? Не старые родители, но жена Алкестида, хотя она и была совсем юной2. Таким образом, понимаемые как наиболее важные и тесные из всех возможных отношений, супружеские узы определяют весь способ существования. Супружеская жизнь характеризуется распределением обязанностей и типов поведения по принципу взаимодополнительности: мужчина должен делать то, что не может исполнить женщина, а она берет на себя дела, находящиеся вне сферы компетенции мужа; именно единство цели (процветание дома) объединяло в одно целое различные по определению деятельность и образ жизни каждого из них. Такое разделение специфических ролей сохранялось и в тех житейских наставлениях, которые получали женатые люди,-- в своем Домострое Иерокл ссылается на правила, идентичные тем, что можно найти у Ксенофонта3. Но помимо этого распределения типов поведения, касающихся дома, имущества и патримония, явно утверждается требование разделять жизнь друг друга и вести совместное существование. Искусство состоять в браке отнюдь не сводится к тому, что супруги, каждый со своей стороны, действуют разумно в достижении объединяющей их общей цели. Это способ жить в паре, когда двое становятся как одно; брак требует придерживаться определенного стиля поведения, при котором каждый из супругов свою жизнь проживает как жизнь вдвоем, и, слившись в единое целое, муж и жена ведут общее существование. ____________ 1 Аристотель. Никомахова этика, VIII, 14, 1161b17. 2 Musoniu.s Rufus. Reliquiae, XIV. 3 См. Stobaei. Anthologium, XXI. 174 Этот стиль существования отличает, прежде всего, определенное искусство быть вместе. Из-за своих занятий мужчина вынужден покидать дом, тогда как женщина должна в нем оставаться. Но хорошие супруги стремятся последовать друг за другом и сократить разлуку настолько, насколько это возможно. Присутствие другого, его близость, жизнь бок о бок являются не только долгом, но и желанием, характерным для уз, соединяющих супругов. Каждый из них, разумеется, может играть собственную роль [в брачном союзе], но обходиться друг без друга они не способны. В счастливом браке, подчеркивает Мусоний, супруги испытывают настоятельную необходимость жить вместе. Из этого стремления не расставаться он выводит даже критерий их уникальной дружбы: ничье отсутствие никто не переносит так тяжело, как жена -- отсутствие мужа, а муж -- отсутствие жены; ничье присутствие не обладает такой способностью облегчить горе, умножить радость, исцелить от невзгод1. Можно вспомнить, как в разлуке с женой Плиний описывал дни и ночи, которые он проводил, вспоминая ее лицо, чтобы создать хотя бы иллюзию присутствия2. Искусство быть вместе есть еще и искусство общения. Так, в Домострое Ксенофонт описывал определенную модель взаимообмена между супругами: муж в качестве высшей инстанции должен по преимуществу руководить, наставлять, обучать, направлять супругу в ее деятельности хозяйки дома, а жена должна спрашивать о том, чего не знает, и отчитываться в том, что смогла сделать. Более поздние тексты предлагают иной тип супружеского диалога, преследующего иные цели. Каждый из супругов, согласно Иероклу, должен рассказывать другому, что он сделал; жена обязана сообщать мужу, что происходило в доме, но также интересоваться тем, что случилось с ним за время отсутствия3. Плинию нравится, что Кальпурния знает о его общественной деятельности, подбадривает его и радуется его успехам, как было уже давно заведено в семьях, принадлежавшим к высшим слоям римского общества. Но он связывает это непосредственно со своей работой, тогда как ее интерес к словесности вызван той нежностью, которую она испытывает ____________ 1 Musonius Rufus, Reliquiae, XIV. 2 Плиний Мл. Письма, VII, 5. 3 См. Stobaei. Anthologium, XXIV. 175 к своему мужу. Он делает ее свидетелем и судьей своих литературных трудов: она читает его книги, слушает речи и с удовольствием слушает хвалу [в его адрес]. Поэтому Плиний надеется, что их "постоянное единодушие", concordia, никогда не прервется и день ото дня будет крепнуть'. Отсюда представление о том, что семейная жизнь должна быть искусством, позволяющим двоим создать новое единство. Вспомним, как Ксенофонт выделял различные качества, которыми природа наделила мужчину и женщину, чтобы они могли выполнять в доме каждый свои обязанности, или как Аристотель приписывал мужчине способность доводить до совершенства те добродетели, которые у женщины всегда развиты слабее, что и оправдывает ее подчиненное положение. Стоики же наделяли оба пола если и не равными склонностями, то, по крайней мере, равной способностью к добродетели. Счастливый брак, по Мусонию, стоит на homonoia, под которой, однако, не нужно понимать лишь сродство мыслей у партнеров; речь идет скорее об идентичности проявления благоразумия в плане морали и добродетели. В супружестве чета призвана сотворить истинную этическую общность, которую Мусоний описывает как результат подгонки двух частей в строительной конструкции: для того, чтобы образовать прочное целостность, обе должны быть совершенно прямыми2. Характеризуя то субстанциальное единство, которое формирует собой чета, иногда прибегают и к другой метафоре, гораздо более выразительной, нежели образ подогнанных друг к другу деталей. Это метафора "полного растворения", di'holon krasis, заимствованная из стоической физики. Антипатр уже прибегал к этому образу, противопоставляя супружескую любовь всем иным формам дружбы3, описанным как сочетания, члены которых независимы друг от друга, точно зерна: однажды ссыпаные вместе, они всегда могут быть разделены вновь; термин mixis определяет этот тип смеси как рядоположенность. Брак, напротив, явление того же порядка, что и полное слияние, подобное слиянию вина и воды, образующих при смешивании новую жидкость. Это же понятие,-- брачный __________________ 1 Плиний Мл.. Письма, IV, 19. 2 Musonius Rufus. Reliquiae, XIII В. 3 Stobaei. Anthologium, XXV. 176 krasis,-- встречается у Плутарха в тридцать четвертом Наставлении супругам: оно применено для различения трех типов брака и их взаимной иерархизации. Супружеские союзы, в которые вступают затем лишь, чтобы "вместе спать", соотносятся с категорией смесей, составленных из "частей обособленных", сохраняющих свою "индивидуальность". Браки по расчету, заключенные "ради приданого или продолжения рода", подобны сочетаниям "сопряженных частей", элементы которых образуют прочную общность, но всегда могут быть разобраны вновь, как "дом или корабль", сработанные плотником. Что же касается полного "растворения друг в друге без остатка",-- "красиса", создающего "единое, сросшееся целое", которое уже ничто не в силах разъединить,-- то оно свойствено только бракам, основанным на взаимной любви'. Сами по себе эти несколько текстов не дадут нам исчерпывающего представления ни о том, что же на самом деле являла собой брачная практика начала нашей эры, ни о том, какие теоретические споры она вызывала. Открывающаяся картина, безусловна, неполна и характеризует лишь некоторые отдельные доктрины и весьма узкий слой людей. Однако здесь четко, хотя и фрагментарно, дан эскизный очерк супружеского существования, его наглядная модель, в которой наиболее фундаментальным воплощением взаимозависимости [людей друг от друга] становится не кровное родство и не дружба, но отношения мужчины и женщины, организованные по [принципу] дополнительности как в виде институализированной формы брака, так и в виде совместной жизни. Родовая система и дружеские связи, несомненно, сохранили в основном свое социальное значение, но с точки зрения искусства существования они несколько обесценились по сравнению со связью, соединяющей представителей двух разных полов. Этим дуальным гетеросексуальным отношениям в обход всех прочих досталась естественная привилегия, онтологическая и, вместе с тем, этическая. Отсюда вытекает, несомненно, одна из наиболее своеобразных черт этого искусства состоять в браке: тесная взаимосвязь внимания о себе с заботой о совместной жизни. Если отноше- _________________ 1 Плутарх.. Наставление супругам, 34 (142е--143а). В наставлении 20 (140е--141а) хороший брак сравнивается с "путами", которые "переплетаясь между собой", становятся "прочнее". 177 ния с женщиной, "женой", "супругой", суть сущность существования, а человеческое существо есть брачный индивидуум, природа которого осуществляется в практике совместной жизни, то между отношением к себе и отношением к другому нет и не может быть существенной и изначальной несовместимости, так что искусство супружества является неотъемлемой составной часть культуры себя. И все же тому, кто заботится о себе, недостаточно просто жениться,-- он должен еще придать своей жизни в браке продуманную форму и особый стиль, который, учитывая неизбежную в этом случае умеренность, не исчерпывается принципом "самообладания" и способностью управляться с собой, необходимой для того, чтобы иметь право направлять других, но требует еще и определенным образом сформированной взаимности: супружеская связь так преображает жизнь ее участников, что супруги, будучи привилегированными партнерами, воспринимаются как существа, полностью тождественные друг другу, как элементы субстанциального единства. В рамках культуры себя тема брака приобретает характер парадоксальный и философский: жена рассматривается здесь как другой по преимуществу, но, вместе с тем, муж должен признавать ее в качестве [стороны], составляющей вместе с ним некое единое целое. Налицо очевидное изменение традиционных форм матримониальных отношений. 2. ПРОБЛЕМА МОНОПОЛИИ Естественно было бы предположить, что трактаты, посвященные семейной жизни, особое внимание должны уделять сексуальному режиму, которого обязаны придерживаться супруги. Однако, в действительности этому вопросу отводили довольно скромное место, так, словно объективация брачных отношений надолго предвосхитила объективацию развертывающихся в их рамках половых связей, а усилия, которых требовало поддержание жизни вдвоем, по-прежнему затмевали проблему супружеского секса. Несомненно, все дело здесь в традиционной сдержанности. Когда Платон еще писал на сей счет законы и, оговаривая меры предосторожности, которые нужно было предпринять, дабы произвести на свет здоровое потомство, предписывал будущим родителям определенное физическое и моральное состояние, а также учреждал должность женщин-инспекторов, призванных контролировать быт молодых пар, он подчеркивал трудности, связанные с претворением в жизнь подобного рода установлении1. Этой скромности греков можно противопоставить мелочное рвение христианских пастырей, с самого начала Средних веков пытавшихся регламентировать буквально все: позы, частоту, жесты, расположение духа, осведомленность о намерениях партнера, знаки желании, с одной стороны, и свидетельства согласия -- с другой, и прочее. И эллинистическая, и римская мораль была этим не слишком занята. Однако ряд важных принципов, касавшихся проблемы соотношения между использованием удовольствий и супружеской жизнью, все же получил воплощение в некоторых текстах. ________________ 1 См. М. Foucault. L'usage des plaisirs,-- Chap. Ill; Платон. Законы, VI, 779с-- 780а. 179 Как мы видели, традиция объясняла связь полового акта с браком потребностью в продолжении рода. Эта цель -- произведение потомства -- числилась среди оснований к женитьбе, именно она обусловливала необходимость половых отношений между супругами, а бесплодие могло привести к расторжению брачного союза (поэтому-то молодоженов и осведомляли о наиболее благоприятных условиях для зачатия и обучали их правилам соития: как выбирать подходящее время, с помощью какого режима готовиться к акту и т. д.). Возражения же против внебрачных связей (не только у женщин, конечно, но равно и у мужчин) вызваны стремлением избежать осложнений, связанных с незаконными наследниками. Несколько упрощая, можно предположить, что классические тексты рассматривают синтез матримониальных и сексуальных отношений, исходя, в первую очередь, из соображений деторождения, и ни природа половых актов сама по себе, ни сущность брака как таковая отнюдь не исключают возможность получения удовольствий (по крайней мере, для мужчин) вне рамок супружеской близости. Помимо проблемы незаконнорожденных детей и необходимости учитывать этическое требование владения собой, не было причин, обязывающих мужчину, хотя бы и женатого, связывать все свои сексуальные удовольствия с собственной супругой,-- и только с ней. Итак, за ригоризмом брачной морали, сложившейся, как мы уже знаем, на протяжении первых веков нашей эры, встает явление, которое можно назвать своего рода "осупружествлением" сексуальных связей,-- осупружествлением прямым и, в то же время, обратным. Прямое осупружествление предполагает, что природа половых отношений исключает возможность близости вне брака. Обратимость же означает, что природа супружеских связей избавляет от необходимости искать любовные удовольствия в другом месте. Следовательно, сексуальная деятельность должна стремиться к растворению в браке, причем, с полным основанием, а не только во имя обеспечения законного потомства. Такое растворение -- или, скорее, движение к растворению, не лишенное некоторых противоречий и возможных исключений,-- проявляется в выработке двух принципов: с одной стороны, сексуальные удовольствия как таковые не могут быть признаны вне брака, тем самым на практике они не- 180 допустимы, даже если речь идет о неженатом индивидууме; с другой стороны, для жены, в силу специфики супружеских отношений, оскорбительна не только утрата своего статуса, но и тот простой факт, что ее муж может испытывать удовольствие с другой, а не с ней. 1. Разумеется, утверждения, в которых безоговорочно осуждаются любые половые акты, совершенные вне узаконивающего их брака, встречаются редко. Холостой мужчина, соблюдающий меру и уважительно относящийся к обычаям, законам и правам других, может предаваться удовольствиям как хочет: и действительно, при всей строгости морали, было бы весьма непросто принудить его к полному воздержанию, поскольку он не связан брачными обязательствами. Так, одна лишь "безупречность нрава", по словам Сенеки, вынуждала сына Марции избегать готовых совратить его женщин, "когда ж испорченность некоторых из них дошла до того, что они попытались соблазнить его, он был так пристыжен, точно согрешил [quasi peccasset] уже тем, что понравился"1. Еще пример: Дион Хрисостом был весьма строг к проституции и порицал "сводников" прежде всего за то, что они "устраивают любовные связи, в которых нет любви", "служат похоти, не вызванной страстью", и силой принуждают людей к [разврату]; вместе с тем, искренне желая уничтожения этого института в "добропорядочном полисе", он, однако, не думает, будто "старые обычаи и пороки", издавна и глубоко поразившие человека, можно искоренить в одночасье2. Марк Аврелий гордится своей сексуальной сдержанностью: он не только "сберег юность свою и не стал мужчиной до поры, но еще и прихватил этого времени"; подобные высказывания определенно свидетельствуют о том, что его добродетель заключается не в воздержании от удовольствий до брака, но в самообладании, достаточном, чтобы дожидаться дольше, нежели это принято, возможности вкушать плотские удовольствия3. Эпик-тетов идеал также предполагает отказ от сексуальных отношений вне брака в пользу матримониальной близости, но у него ______________ 1 Сенека. Утешение к Марции, 24. 2 Дион. из Прусы. Речи, VII, 133 сл. 3 Марк Аврелий. Размышления, I, 17. 181 это не жесткий императив, а совет, которому нужно следовать, не чванясь своей непорочностью: "Что касается любовных наслаждений, то лучше бы по возможности приберечь невинность до брака; но в этой склонности не переступай пределов дозволенного, не докучай тому, кто чинит иначе, не поучай его и не провозглашай повсюду, что сам-то ты не таков"1. Призывая соблюдать в половых сношениях крайнюю умеренность, Эпиктет оправдывает ее не формой брака, соответствующими правами и обязанностями или супружеским обетом; он объясняет ее долгом перед самим собой, потому что в каждом из нас есть часть бога, и надлежит чтить начало, которое временно обитает в теле, беречь его на всем протяжении нашего бренного существования. Таким образом, скорее память о том, кто мы суть, нежели осознание связи с другим, служит постоянным источником строгости: "Не хочешь ли ты помнить, когда ты ешь -- как кто ты ешь и кого ты кормишь? Когда ты вступаешь в связь -- как кто ты вступаешь? Когда -- в общение? Когда ты упражняешься, когда ты разговариваешь, не знаешь ли ты, что бога ты кормишь, бога ты упражняешь? <...> Даже при статуе бога ты не осмелился бы делать что-нибудь то, что делаешь ты. А при самом боге внутри, и видящем все и слышащем, не стыдишься ли ты, помышляя и делая это, ты, несознающий своей природы и навлекающий на себя гнев бога?"2. С другой стороны, Мусоний, похоже, осуществляет полное осупружествление сексуальной деятельности, осуждая любые половые отношения, которые происходят вне брака и не преследуют присущие ему цели. Соответствующее место в трактате об aphrodisia, сохранившемся у Стобея, начинается с обычной критики распутной жизни -- жизни, которая, не в силах должным образом овладеть собой, вовлекается в нескончаемую погоню за редкими изысканными наслаждениями и "постыдными отношениями". К этому банальному упреку Мусоний прилагает в качестве своего рода положительного предписания определение aphrodisia dikai,-- законных удовольствий, которым партнеры предаются в браке, ради рождения детей (ta en gamoi kai epi genesei paid on sunteloumena). Затем он четко фор- ________________ 1 Epictet. Manuale, XXXIII, 8. 2 Эпиктет. Беседы, II, VIII, 2,14. 182 мулирует два вытекающих отсюда положения: либо внебрачная связь возникает вследствие измены-moicheia и, стало быть, нет ничего более противного закону (paranomotatai), нежели такого рода отношения; либо она не сопряжена ни с какой изменой, но тем не менее "лишена того, что делало бы ее сообразной закону" и потому постыдна, а в ее истоке лежит разврат1. Супружество, таким образом, является условием законности сексуальной деятельности. Древнее представление о том, что слишком сильная страсть к удовольствиям противоречит требованию господства над собой, отделено очень важной гранью от принципа, признающего законными лишь те удовольствия, которые получены в рамках матримониального института. Мусоний Руф эту грань переходит и в результате приходит к выводам, вполне заслуживающим нашего внимания, хотя многие из его современников, по всей видимости, нашли бы их несколько парадоксальными. Он сам формулирует их, как бы упреждая возможные возражения и кривотолки. Итак, подлежит ли какому либо осуждению физическая близость между двумя людьми, свободными от брачных уз?-- "Вступая в связь с гетерой или с незамужней женщиной, [холостой] мужчина не нарушает ничьих прав, а также никого не лишает надежд на потомство". Но и в этом случае на нем лежит вина, поскольку проступок он все же совершает, подобно тому, как можно впасть в грех и несправедливость, не причинив вреда окружающим: достаточно лишь замараться и, "точно свинья, довлеть собственной грязи"2. Среди следствий этой концепции, устанавливающей сущностную зависимость между браком и сексуальной деятельностью, необходимо упомянуть также неприятие Мусонием контрацепции, практика которой,-- пишет он в тексте, посвященном вопросу о том, всех ли детей следует растить,-- противоречит законам полисов, регулирующим численность населения; вредная для индивидуумов (поскольку потомство это благо!), она посягает также и на вселенский порядок, угодный богам: "Неужели мы не грешим против отеческих богов и самого Юпитера, покровителя семьи, когда позволяем творить такие дела? Ведь как ес- _______________ 1 Musonius Rufus. Reliquiae, XII. 2 Ibid. 183 ли кто плохо обойдется с гостем, то согрешит против Юпитера, бога странствующих и покровителя законов гостеприимства, а если кто несправедливо поступит с другом, то согрешит против Юпитера, бога дружбы, так же и тот, кто бесчестно поступает со своим потомством, грешит против отеческих богов и против Юпитера, покровителя семьи"1. Велик соблазн усмотреть здесь предвосхищение христианской идеи о том, что плотские удовольствия сами по себе суть скверна, и только законная форма брака (с возможным потомством) делает его приемлемым. Ведь Климент Александрийский, несомненно, использовал этот пассаж Мусония во второй книге Педагога2. Но хотя сам Мусоний, подобно большинству древних моралистов, за исключением киников, действительно считал, что публичная практика такого рода постыдна, все же было б очевидным и грубым искажением его доктрины приписывать ему точку зрения, согласно которой секс это зло, а институт брака учрежден затем, чтобы его реабилитировать и ввести в строгие рамки необходимости. Если Мусоний находит предосудительной любую внебрачную близость, то не потому, что считает, будто благодаря супружеским узам половые отношения избавляются от присущего им оттенка греховности, но потому только, что для человеческого существа, рационального и социального, половой акт по своей природе вписан в рамки брака и нацелен на произведение законного потомства. Половой акт, супружеские узы, потомство, семья, полис, более того, человеческое сообщество...-- в этом ряду связанных между собой элементов бытие человека обретает рациональную форму. Искать удовольствий вне брака и ради иных целей означает в действительности посягать на самое сущность рода людского. Скверна не в половом акте как таковом, но в "разврате", отделяющем его от брака, в котором соитие только и способно найти свою естественную форму и рациональную цель. В этой перспективе брак оказывается единственным законным основанием сексуальной близости между людьми и использования человеком aphrodisia. ______________ 1 Ibid. XV. Нунан (Noonan) цитирует и комментирует этот текст в Contraception et manage(P. 66--67). 2 Климент Александрийский. Педагог, 11, 10. 184 2. Такая сущностная принадлежность сексуальных отношений и удовольствий к [сфере] законного брака объясняет и новую проблематизацию измены, и наметившуюся взаимную потребность в сохранении физической верности. Известно, что прелюбодеяние подлежало юридическому осуждению и моральному порицанию как несправедливость, содеянная мужчиной по отношению к человеку, жену которого он совратил. Следовательно, внебрачные связи предосудительны в той и только в той мере, в какой участницей их выступает замужняя женщина,-- женат ли мужчина, в данном случае значения не имеет. Иными словами, обман и ущерб касались двух мужчин: того, кто овладел женщиной, и того, кто обладал ею на .законных основаниях1. Понимание измены исключительно как посягательства на права мужа было настолько распространенным, что встречается даже у такого взыскательного моралиста, как Эпиктет . В беседе о том, что "человек рожден для честности [pistis]", принимает участие и некий philologos,-- "один из слывущих просвещенными", который некогда был "застигнут в прелюбодеянии". [В оправдание] он ссылается на учение Архедема об общности жен. Эпиктетовы возражения касаются двух пунктов. Прелюбодействуя, человек прежде всего нарушает начало честности, для которой он был рожден,-- говорит Эпиктет, не сводя, впрочем, эту "честность" к институту брака (более того, формальный союз здесь не самое главное) и описывая ее как связь мужчины со своими родными, друзьями и согражданами. С этой точки зрения прелюбодеяние порочно, ибо разрывает ткань мужских взаимоотношений, вынуждающих каждого не только уважать другого, но и сознавать самого себя: "Но если <...> отбросив эту честность, для которой мы рождены, коварно домогаемся жены соседа,-- что мы делаем? Да что иное, как утрачиваем и уничтожаем? Кого? Честного, совестливого, благочестивого. Только ли это? А добрососедство разве не уничтожаем, дружбу не уничтожаем, полис не уничтожаем?"3. Прелюбодеяние -- это покушение на самое человеческую сущность, и свою, и других мужчин. ____________ 1 М. Foucault. L'usage des plaisirs.-- Chap. III. 2 Эпиктет. Беседы, II, IV, 2--3. 3 Там же. 185 Однако, наряду с этой традиционной характеристикой прелюбодеяния и вопреки ей, некоторые рассуждения, посвященные браку, содержат намного более строгие (в обоих смыслах) требования, все чаще использующие принцип симметрии между мужчиной и женщиной, оправдывая его тем уважением, которое питают друг к другу супруги, связанные тесными узами. Касаясь такого рода "спасительных истин", известных в общих чертах, но на деле усвоенных плохо и потому не оказывающих воздействия на наши поступки, Сенека напоминает адресату о •строгой симметричности дружеских обязательств и долга супружеской верности: "Ты знаешь, что дружбу нужно чтить свято, но не делаешь этого. Знаешь, и что бесчестно требовать от жены целомудрия, а самому совращать чужих жен. Знаешь, и что ни ей нельзя иметь дело с любовником, ни тебе с наложницей,-- а сам не поступаешь так"1. Наиболее же четко принцип симметричности супружеской верности сформулирует Мусоний в пространном рассуждении из трактата Peri aphrodisia, посвященном доказательству того, что только брак может превратить половые отношения в естественную законную связь2. Он рассматривает так называемую "проблему служанки": рабыня как сексуальный объект считалась настолько несомненной принадлежностью дома, что казалось едва ли возможным запретить пользоваться ею женатому мужчине. Однако Мусоний как раз и хочет ввести такой запрет,-- если даже, замечает он, рабыня не замужем (заключаем отсюда, что семья рабов пользовалась в доме правом на некоторое уважение). Обоснованию его требования служит принцип симметрии, точнее, весьма сложная игра между симметрией в порядке права и превосходством в порядке обязанности. С одной стороны, допустима ли связь мужа со служанкой, если он не признает за своей супругой права вступать в отношения со слугой? Правом, которое не признается за одной из сторон, не может обладать и другая сторона. И если Мусоний считает законным и естественным, что в руководстве семьей у мужчины больше прав, чем у женщины, то в сексуальных отношениях и удовольствиях он сторонник строгой симметрии. С другой сто- ______________ 1 Сенека. Нравственные письма, XCIV, 26. 2 Musonius Rufus. Reliquiae, XII. 186 роны, такая симметрия прав дополняется необходимостью четко обозначить ведущую роль мужчины в вопросе о моральном превосходстве. Действительно, если муж, вступая в отношения со служанкой, позволяет себе то, что считает недопустимым в отношениях жены с рабом, значит женщина способна владеть собой и управлять своими страстями лучше мужчины, и та, кому назначено быть ведомой, оказывается сильнее своего предводителя. Поэтому, коль скоро мужчина хочет и в самом деле первенствовать, ему нужно отказался от всего того, что запрещено женщине. Это стоическое искусство брака, столь строгую модель которого создал Мусоний, нуждается в совершенно определенной форме верности, которая в равной степени обязывала б и жену и мужа: не довольствуясь запретом на действия, ущемляющие права других мужчин, не ограничиваясь защитой супруги в ее привилегированном качестве хозяйки дома и матери от угрозы бесчестья, она представляет супружеский союз как систему, строго уравновешивающую обязательства сторон в использовании удовольствий. Предложенное Мусонием полное осупружествление сексуальной практики, и требование строгой монополии, закрепляющее aphrodisia за браком, представляют собой несомненное исключение: отсюда кажется, будто искусство матримониальной жизни целиком стоит на формальном принципе, законе двойного запрета. Но требование верности, предполагающее известное изменение модальности поведения и образа действий, проникает и в тексты, авторы которых не склонны провозглашать излишне суровые правила и озабочены не столько выработкой тех или иных запретов, сколько укреплением супружеских уз и сохранением присущих им личностных отношений, любви и взаимоуважения между мужем и женой. Такого рода верность определяется не законом, но, скорее, стилем отношений с супругой,-- образом совместной жизни, манерой обращения, принятой в семье. Полный, насколько это возможно, отказ от внебрачных связей призван был засвидетельствовать стремление мужа к отношениям нежным и искренним, требующим умения и, вместе с тем, чуткости; тогда как от жены ожидали определенной тонкости и даже терпимости в обстоятельствах, с которыми она обязана была мириться, если уж не могла их совершенно игнорировать. 187 Так, в довольно позднем латинском тексте, который долгое время считался переводом Псевдо-Аристотелевой Экономики,, традиционная точка зрения на положение супруги дополнена призывом к благоразумию и уступчивости. С одной стороны, автор предписывает мужу заботиться о жене, которая приходит в его дом "как бы союзницей в рождении детей", и не лишать ее причитающейся "чести"1. Но он требует также, чтобы супруги удерживали друг друга от низких, бесчестных поступков и советует мужу относиться к жене "с уважением, с большой воздержанностью и скромностью" (cum. honestate et cum multa modestia et timore), избегая как "беспечности", так и "суровости" (пес neglegens пес severus),-- чувств, которые бывают "между проституткой и любовником"; "разумный" же муж со |
