 |
Семинарская и святоотеческая библиотеки |
|
|
своей женой, напротив, справедлив и "доверчив", а супруга отвечает ему любовью вкупе с подобающей "боязнью", почтительностью и скромностью2... Отмечая такую верность, автор текста прямо указывает, что жена должна уступать супругу, когда речь идет о его ошибках и не таить зла, если он "сгоряча в чем-то был несправедлив к ней" (si quid vir animae passione ad i psam peccaverit): "Пусть совсем не жалуется, будто это сделал он, а припишет это болезни и неведению, и случайным заблуждениям", и чем большее внимание она выкажет в таких случаях, "тем благодарнее будет тот, за кем ухаживали, после избавления от болезни"3. Подобным же образом основания взаимной верности полагает и Наставление супругам, не прибегая, однако, к формально симметрическим и ригористическим требованиям: так, если супружескую верность текст вменяет жене в обязанность как нечто само собою разумеющееся, то, понятно, что и муж, который ищет удовольствий на стороне, также совершает проступок, впрочем, не слишком серьезный, хотя, пожалуй, и широко распространенный. И как бы то ни было, проблему эту семья должна решать сама в своем кругу, исходя из того, какие чувства связывают супругов, а не из их прав и прерогатив. Мужа Плутарх призывает воздерживаться от внебрачных связей не только из опасения уронить достоинство законной супруги, но ____________ 1 /Аристотель/. Экономика, III, 2. 2 Там же, III, 3. 3 Там же, III, 1. 188 и дабы не оскорбить и не огорчить ее. Подобно тому, как кошки свирепеют и бесятся от запаха благовоний,-- говорит Плутарх,-- женщины впадают в ярость и бешенство от измен своих мужей, потому-то и "несправедливо" (adikon) причинять им столько горя и страданий ради "мимолетной прихоти"; лучше приближаться к ним непорочным, "чистым" от чужих прикосновений, как подходят к пчелам, которые "негодуют и бросаются на того, кто только что имел дело с женщиной"1. В то же время, женщинам он ставит в пример персидских цариц, которые принимали участие в трапезах вместе, с мужьями, но уходили, когда те, захмелев, приглашали музыкантш и наложниц: такая терпимость пристала супруге, и если ее "обыкновенный" муж "иной раз и согрешит" с гетерой или рабыней, она должна не браниться и возмущаться, но счесть, что только из уважения к ней супруг сделал участницей "непристойной разнузданной пьянки" другую2. Таким образом, супружеский союз, основанный на любви и уважении, гораздо взыскательней относится к сексуальной деятельности и много строже к различным формам внебрачной близости, нежели брак как уставная структура. Требуя от партнеров симметрической верности, он, вместе с тем, создает некое пространство "полюбовного соглашения", в рамках которого преданность мужа и благоразумие жены дополняют друг друга, а внебрачные удовольствия мужчины в этом случае рассматриваются уже не в качестве допустимого осуществления статусного превосходства, но как своего рода слабость, требующая преодоления, в частности, еще и потому, что жена относится к ней терпимо, идет на уступки, которые, не нанося ущерба чести, быть может, свидетельствуют о любви. ____________ 1 Плутарх. Наставление супругам, 44, 144с--d. 2 Там же, 16, 140b. 3. УДОВОЛЬСТВИЯ В БРАКЕ Представление о браке как о единственном типе связи, допускающем aphrodisia, порождает (или должно порождать) ряд вопросов, касающихся места, роли, формы, предназначения половых актов в игре любовных или уставных отношений между мужчиной и женщиной. Действительно, следует признать: даже в тех формах рефлексии, где браку отведено достойное место, отношение к экономике супружеских удовольствий отличается крайней сдержанностью. Эта строгая мораль, которой, впрочем, придерживаются немногие, оставляет за браком монополию на плотские наслаждения, но не указывает, какие из них допустимы, а каких надлежит избегать. И все же два общих принципа упоминаются часто. Первый из них признает, что супружеские узы, подвластные Афродите, не чужды и Эроту, любовь которого иные философы пытались было связать лишь с мальчиками. Мусоний, полагавший, что брак для философа не только не препятствие, но и, напротив, долг, превозносил величие и достоинство матримониума, напоминая, какие могущественные боги ему покровительствуют: Гера, прозванная "заступницей супругов", Афродита, ибо "плотскую связь мужа с женой" именуют Aphrodision ergon, и, наконец, Эрот (и действительно, где он более уместен, как не в "законном союзе мужчины и женщины?"). Действуя сообща, три эти силы призваны "соединить супругов во имя порожденья потомства"1. Плутарх подобным же образом определял место Афродиты и Эрота в том, что составляет сущность супружеских уз2. __________ 1 Musonius Rufus. Reliquiae, XIV. 2 Плутарх. Об Эроте, 759е--f. 190 С наличием в браке любовной страсти и плотского наслаждения связан второй принцип, обратный первому, но столь же общий: супруга требует иного обращения с собой, нежели любовница, и супруг обязан вести себя как подобает мужу, а не любовнику1. Очевидно, значение старого принципа супружеской благопристойности возрастает по мере того, как усиливается тенденция к превращению брака в единственно законное условие сексуальных удовольствий. Афродита и Эрот должны присутствовать только в брачном союзе и нигде более; с другой стороны, супружеские отношения следует отделять от любовной связи. Принцип этот принимает множество форм. Иногда он встречается в виде вполне традиционного наставления в умеренности и здравомыслии: приучая жену к слишком острым наслаждениям, муж рискует преподать ей урок, о котором впоследствии будет жалеть, поскольку жена может злоупотребить полученной наукой2. Иногда это совет, обращенный к обоим супругам: нужно избегать как чрезмерной строгости, так и распутных, "уличных" манер, а муж обязан постоянно помнить о том, что нельзя "в одной и той же иметь и супругу, и гетеру [hos gamete kai hos hetaira]"3. Наконец, иногда мы сталкиваемся с общим тезисом: излишняя пылкость в отношениях с женой сродни прелюбодеянию4. Это весьма важная тема: очень рано проникнув в христианскую традицию (Климент Александрийский говорит о ней в Строматах5), она долго останется актуальной (так, еще Франциск Сальский будет развивать ее в Руководстве к благочестивой жизни6). Для того, чтобы понять, какой смысл вкладывали в эту формулу стоики, необходимо, разумеется, помнить, что с их точки зрения брак по своей естественной и рациональной сути призван, соединив в произведении потомства два существования, принести пользу родному полису и тем самым сослужить добрую службу ______________ 1 Seneca. Supplementum (ed. Haase), fr. 85. 2 Плутарх. Наставление супругам, 47, 144f--145a; ср. также 17, 140с.* * В Наставлении 47 Плутарх пишет, ссылаясь на Платона: "Муж пусть ведет себя по отношению к жене <...> скромно, понимая, что спальня может стать школою как добродетели, так и распущенности".-- Прим. ред. 3 Там же, 29, 142а--с. 4 Seneca. Supplementum, fr. 85. 5 Климент Александрийский. Строматы, II, 143, 1. 6 Франциск Сальский. Руководство к благочестивой жизни, III, XXXIX. 191 всему человечеству; тот, кто ищет в браке прежде всего плотских ощущений, удовольствия, тот преступает закон, смешивает цели и нарушает принцип, который должен соединить в одну супружескую чету мужчину и женщину. Конкретная же проблема заключается в том, чтобы, определив приемлемые для супружеских отношений статус и формы практики удовольствий, установить основания, на которые могут опираться их внутренние ограничительные правила. Каким образом матримониальная структура сможет исполнять роль регулятивного принципа, если супружеский союз неизбежно вынужден выступать и как в высшей степени ценная личностная связь, и, вместе с тем, как исключительная сфера осуществления связей половых, отныне безусловно допустимых для женатого мужчины только в рамках брака? Каким образом установить надлежащую степень строгости этого брака, если наиболее прочная форма индивидуальной связи одновременно представляет собой единственный законный источник плотских удовольствий? Ответы большей частью оказываются очень общими и расплывчатыми, наподобие тех, что встречаются в латинском тексте, считающимся третьей книгой Экономики, приписываемой Аристотелю. В этом сочинении автор призывает мужа относится к жене "с уважением" (cum honestate), "с большой воздержанностью и скромностью" (cum multa modestia et timore), обращаться к ней "с дружественными словами, свойственными благорасположенному человеку, держащемуся в пределах дозволенного и почтительного", выказывая "сдержанность и доверчивость" (verecundia et pudore)1. Точнее говоря, строгость в супружеских отношениях оправдана двумя великими и естественными целями, стоящими перед браком. Прежде всего, это, разумеется, продолжения рода. Нельзя удовольствие почитать конечной целью акта, который самой природой предназначен в основном для произведения потомства, подчеркивает Сенека (и в этом с ним соглашаются многие врачи), и если природа наделила людей любовным влечением, то вовсе не затем, чтоб они предавались сладострастным наслаждениям блуда, но дабы продолжали свой род _____________ 1 /Аристотель/. Экономика, III, 3. 192 (поп voluptatis causa, sed propagandi generis)1. Из этого общего принципа Мусоний заключает, что плотская связь и законна и справедлива в том только и только том случае, если она направлена на продолжение рода; если же ее цель -- одно лишь удовольствие, то она "нечестива и противна закону, пусть даже и осуществляется в браке"2. Это правило, известное также и неопифагорейцам, видимо, служило оправданием ряда традиционных запретов, в частности, ограничения половых сношений на время месячных (по мнению медиков, они завершаются бесплодной растратой семени) и на период беременности (не только из-за их бесплодности, но, главным образом, потому, что они могут угрожать развитию плода). Но помимо этих общих замечаний, мы, несмотря на тождественность исходных принципов, едва ли встретим здесь известные из практики христианского пастырства сомнения в допустимости плотской связи при заведомом бесплодии или после наступления климакса, равно как не найдем и вопросов, касающихся намерений, которые могли быть накануне либо во время самого акта у одного из партнеров. Наиболее строгие моралисты, безусловно, требовали отказа от полагания удовольствий в качестве конечной цели, но это требование было все же скорее принципиальной позицией, нежели рабочей схемой, позволяющей и регулировать отношения, и строго кодифицировать их дозволенные или запретные формы. Вторая важнейшая цель брака -- обустройство совместной жизни -- составляет еще один принцип, требующий строгости в супружеских отношениях. И хотя пределы дозволенного и запретного разграничены здесь немногим более четко, нежели когда речь идет о продолжении рода, многие авторы (и прежде всего Плутарх) принципу этому отводят весьма тонкую и ответственную роль в вычленении плотской связи из комплекса супружеских отношений. Так, с одной стороны, потребность обрести в лице своей супруги друга, спутника жизни, которому можно раскрыть душу, вынуждает мужа уважать не только положение и статус, но и личное достоинство жены; следовательно, режим aphrodisia ______________ 1 Seneca. Consolatio ad Helvia, 13, 4. 2 Musonius Rufus, Reliquiae, XII. 193 сталкивается здесь с принципом внутреннего ограничения. Но, с другой стороны, если жизнь в браке направлена на создание совершенной общности (настоящего "сплава существований"), то становится очевидно, что сексуальные отношения и, соответственно, плотские удовольствия, коль скоро муж с женой разделяют их и дарят друг другу, становятся фактором сближения супругов. Установление прочной связи и ее укрепление не просто позволяет использовать aphrodisia, но и весьма им благоприятствует. Поэтому высокая оценка сексуальных удовольствий (разумеется, если они встроены в систему матримониальных отношений и занимают в ней надлежащее место) сочетается с призывами к проявлению строгости в их практике, что, собственно, и позволяет им играть положительную роль в брачном союзе. Эта двойная спираль необходимой строгости и желательной напряженности определенно присутствует в Наставление супругам; процесс ее развертывания даже образует один из смысловых векторов текста, который вновь обращается к старым и давно известным принципам: атмосфера сдержанности и целомудрия, стыдливости и тайны должна окружать не только сам акт зачатия, но и простые жесты удовольствия, в роде поцелуя и объятий1. Он опровергает Геродота, полагавшего, будто женщина вместе с одеждой совлекает с себя стыд2, и напоминает, что зазорно под покровом ночи скрывать какую бы то ни было распущенность. Рассказав о девушке, которая, стремясь избежать притязаний Филиппа, заявила ему, что-де "в темноте все женщины одинаковы", Плутарх замечает: после того, как гаснет светильник, законная супруга менее всего может походить на первых встречных женщин; напротив, пока тело ее невидимо, она должна сиять всеми своими добродетелями (to sophron autes) -- стыдливостью, послушанием и нежностью,-- то есть именно теми достоинствами, которые связывают ее с мужем и предназначены ему одному3. Этот принцип ласковой сдержанности и стыдливости, предполагающий исключительный характер привязанности, Плутарх ______________ 1 Плутарх. Наставление супругам, 13, 139е. 2 Там. же, 10, 139с. 3 Там. же, 46, 144e--f. 194 кладет в основу некоторого набора советов, свободных как от излишне строгой мелочной придирчивости, так и от чрезмерной снисходительности, и в равной мере обращенных к мужчинам и женщинам. Несомненно, добрая жена, подобно юной спартанке, о которой говорит авто1*, не должна "делать самой первого шага, если муж домогается ее"**, поскольку так поступают одни лишь бесстыжие распутницы; но при этом ей не пристало и уклоняться или выражать недовольство, выказывая тем самым свое высокомерие и холодность. Здесь перед нами еще не очень четкий набросок правил, призванных зафиксировать формы взаимной инициативы и знаков обмена, впоследствии так занимавшие умы христианских пастырей. Много внимания Плутарх уделяет началу физической близости супругов, опасностям, уже с самого первого соития подстерегающим их семейный покой, а также прочности складывающихся в этот период отношений. Он напоминает о том, что хотя новобрачных поначалу может ждать весьма горький опыт, преимущества брака со временем все равно откроются и нужно идти дальше, чтобы не уподобиться тому, кто "пчелиные укусы претерпел, а медовые соты бросил"2. Но слишком острое физическое наслаждение, испытанное в начале брака, тоже небезопасно: когда его острота притупится, наслаждение может иссякнуть, а вместе с ним и любовь, если только источник ее не коренится в характере и душевных качествах супругов3***. На протяжении всей жизни супругам нужно всячески заботиться также и о том, чтобы плотская связь служила укреплению дружбы между ними. Автор Наставление супругам. дважды прямо обращается к проблеме реактивации чувст- __________________ 1 Там. же, 18, 140с; ср. Плутарх,. Изречения спартанских женщин, 242Ь. * У Фуко ошибочная ссылка на трактат О доблести, женской.-- Прим.. ред. ** Цит. пер. М. Н. Ботвинника в примечаниях к Изречениям спартанских женщин (Плутарх.. Застольные беседа.-- М., 1990.-- С. 558). У Э. Юнца -- "напрашиваться".-- Прим. ред. 2 Там. же, 2, l38d--e. 3 Там. же, 4, l38f. *** Собственно, Плутарх говорит здесь скорее о соотношении физического и психического элемента супружеских отношений: "Подобно огню, который в тростнике, соломе и заячьем волосе легко вспыхивает, но быстро угасает, если не найдет себе другой пищи, любовь ярко воспламеняется цветущей молодостью и телесной привлекательностью, но скоро угаснет, если ее не будут питать душевные достоинства и добрый нрав юных супругов".-- Прим.. ред. 195 ва (столь же определенно об этом говорит и один из участников диалога Об Эроте1) и рекомендует супругам, во-первых, избегая раздоров вообще, пуще всего остерегаться столкновений в спальне, поскольку "ссорам, перебранкам и взаимному озлоблению, если они начались на ложе, нелегко положить конец в другое время и в другом месте"2; а во-вторых, поссорившись, не спешить спать врозь: "ведь именно тогда им нужно призвать на помощь Афродиту, наилучшую целительницу такого рода огорчений"3. Тема [соотношения чувства и дружбы] занимает достаточно много места в творчестве Плутарха. Так, в диалоге Об Эроте мы обращаемся к ней, чтобы провести сущностное различение между любовью к женщине и любовью к мальчикам: в первом случае телесное удовольствие дополняется благотворным воздействием духовного начала, тогда как во втором случае оно, очевидно, лишено взаимности и потому не может служить основанием добрых отношений. Речь об этом идет и в Пире семи мудрецов, когда сексуальное наслаждение сопоставляется с опьянением и музыкой -- двумя другими видами физического удовольствия, которые часто упоминают в-одном ряду. Принимающий участие в беседе Мнесифил замечает, что "во всяком искусстве и умении" главное -- "не то, из чего творится, а то, что творится, и то, зачем творится и как": ergon строителя не в замесе, но в создании храма, и Музы, когда играют на кифаре или флейте, имеют одну цель -- "воспитание нравов" и "умиротворение страстей"4. Подобно тому, как Дионис печется не о винном похмелье, так и дело Афродиты (ergon Aphrodites) состоит не в самом плотском соитии (sunousia, meixis), но в доброжелательности (philophrosune) и во взаимовлечении (pothos), в обходительности (homolia) и свычности (sunetheia). В супружеской общении секс призван служить инструментом установления и развития симметрических, обратимых эмоцио- ________________ 1 См. гл. VI настоящего издания. * * Имеется в виду ссылка на закон Солона, обязующий супругов сближаться не реже чем трижды на месяц "не ради наслаждения, а с тем, чтоб, обновляя брак, освободить его от набирающихся при всей взаимной благожелательности в повседневной жизни разногласий..." (Плутарх. Об Эроте, 23. 1б9а).-- Прим.. ред. 2 Плутарх. Наставление супругам, 39, 143е. 3 Там. же, 38, 143d. 4 Плутарх. Пир семи мудрецов, 13, 156с. 196 нальных связей: "Афродита,-- пишет Плутарх,-- трудами своими вершит согласие и любовь [homophrosunes kai philias demiourgos] между мужчинами и женщинами, сливая и сплавляя наслаждением их тела, чтобы слить души"1. Такого рода истины, пожалуй, могут показаться несколько избитыми. И все же они вошли в прелиминарии к этой долгой истории -- истории двойной кодификации моральных отношений между мужем и женой, как в рамках общих призывов к сдержанности, так и в плане сложного учения об эмоциональной коммуникации посредством сексуальных удовольствий. * "Монополистический" принцип: внебрачные половые связи совершенно недопустимы. Требование "дегедонизации": в своей сексуальной практике супруги не могут руководствоваться экономикой удовольствий. Установка на зачатие: целью соития является продолжение рода. Вот главные признаки той этики супружеской жизни, которую разрабатывали моралисты ранней Империи, прежде всего, стоики. Впрочем, здесь нет ничего, что составило бы специфику позднего стоицизма: подобные же нормы можно найти в законах, которые Платон дал гражданам своего Государства; позднее Церковь обяжет их соблюдением добрых христиан. На протяжении веков именно эти три принципа с гораздо большим правом, нежели все ухищрения стоического ригоризма или же моральные проекты эпохи неизменно выступали в качестве источника той сексуальной строгости, которую следовало навязать браку. Но постоянство этих принципов само по себе отнюдь еще не свидетельствует о полном их тождестве. Мораль императорской эпохи, в той или иной степени отмеченная влиянием стоицизма, не могла удовольствоваться ролью посредника, который просто передаст христианству заимствованный из Платоновой утопии кодекс "монопольного" брака, нацеленного на продолжение рода и чуждого удовольствию. Она привнесла сюда це- ________________ 1 Там же, 156d. В Plutarque et stoicisme (P. 109) Бабю (Babut) замечает, что Антипатр, Мусоний и Иерокл "интересуются скорее браком, нежели любовью; кажется, их главная цель -- доказать, что брак не мешает вести жизнь философа; наконец, мы не встретим у них и намека на одну из главных идей Amatorius: женщина способна внушать любовную страсть не хуже мужчины ". 197 лый ряд своеобразных отклонений, выявляющих формы, вызванные развитием культуры себя. Прежде всего следует отметить, что Платон одним из главных оснований для ограничения сексуальных связей рамками матримониальной структуры считал потребность в умножении числа детей, необходимых полису для того, чтобы выжить и сохранить свое могущество. Христианство же будет оправдывать связь сексуальных отношений с браком тем, что плоть отмечена печатью греха, падения и зла, и лишь супружеские узы могут вернуть ей законный статус, не устранив, впрочем, сомнений в ее совершенной невинности. Таким образом, хотя для Мусония, Сенеки, Плутарха или Иерокла понятие пользы весьма существенно, а удовольствие явно остается "под подозрением", связь между браком и aphrodisia они обосновывают по преимуществу не через утверждение примата социальных или политических целей брака и не через постулирование изначальности зла, присущего удовольствиям, но устанавливая их сродство и сопричастность природе, разуму, сущности. Чтобы подчеркнуть эту специфику позиций и доктринальных подходов, заметим, что в данной форме этики абсолютная сексуальная монополия, которую хотели закрепить за браком, сосредоточена не столько на "внешней" полезности брака или "внутреннем" отрицании удовольствия, сколько на попытке согласовать друг с другом, свести воедино несколько разных типов связи: близость сексуальных партнеров, двусторонний союз супругов, социальную функцию семьи,-- и все это при сохранении максимально адекватного отношения к себе. Так мы касаемся второго важного различия. Необходимость удерживать использование удовольствий в рамках брака для платоновского стража, исократовского вождя или аристотелевского гражданина усиливалась еще и постольку, поскольку то был способ установить господство над собой,-- господство, которое получало обязательный характер благодаря тому, что данное лицо занимает в полисе определенное положение или наделено властными полномочиями. Христианская пастырская традиция вменяет принцип совершенной супружеской верности в безусловный долг тому, кто печется о спасении свой души. Мораль же стоического толка, в противоположность этому утверждает, что сексуальные удовольствия следует ограничить 198 пределами брака и подчинить его целям именно затем, чтобы удовлетворить требованиям, присущим отношению к себе, чтобы сберечь непорочной свою природу и сущность, чтобы чтить самого себя как разумное существо. Несомненно, такой принцип, стремящийся даже мужчинам запретить вступать в плотскую связь вне брака и полагающий соитие допустимым лишь в строго определенных целях, станет во главу угла последующей "юридификации" супружеских отношений и сексуальной практики, когда половую деятельность женатого мужчины, равно как и женщины, начнет, по крайней мере, в принципе, регулировать закон, и даже в рамках брака строгий кодекс будет четко определять, что дозволено и что запрещено делать, желать и даже думать. Но столь явная "юридификация", которая еще так громко о себе заявит, связана уже с христианством и его структурами. Даже в тех текстах, где жизнь супружеской пары изучена самым детальным и внимательным образом (например, у Плутарха), области допустимого и запретного вовсе не разделены при помощи жесткой регламентации, а описаны как различные способы бытия, стили отношений. Мораль брака и наставления в искусстве супружеской жизни одновременно служат и общезначимыми принципами, и конкретными правилами для тех, кто хочет придать своему существованию достойную и красивую форму. Это не закон, но универсальная эстетика существования, как бы то ни было, практикуемая лишь немногими. Такое осупружествление половых отношений, когда их легитимность оказалась обусловлена рамками брака, несомненно, вело к явному ограничению сексуальной деятельности (по крайней мере, в том, что касается мужчины, поскольку замужняя женщина была в этом ограничена уже давно). Более того, эту деятельность как таковую изнутри дисквалифицирует требование не сводить использование удовольствий к гедонистической цели. Но нельзя забывать, что эти ограничения и дисквалификации происходят на фоне другого процесса: повышения ценности и значимости половых отношений в браке. С одной стороны, супружеская близость, фактически, уже не является простым следствием и манифестацией права; она должна занять соответствующее место в сети отношений, которые суть отношения любви, привязанности и взаимности. С другой сто- 199 роны, если удовольствие как самоцель подлежит устранению, его следует использовать,-- во всяком случае, согласно некоторым, наиболее тонким рецептам этой этики,-- как элемент (инструмент и вместе с тем гарантию) в игре эмоциональных проявлений, которую ведут между собой супруги. И как раз эта переоценка значения aphrodisia в супружеских отношениях, роль, которую они начинают играть в семейной коммуникации, все чаще порождает сомнения в том, что любовь к мальчикам действительно предпочтительнее любви к женщине. ГЛАВА VI МАЛЬЧИКИ 1. Плутарх 2. Псевдо-Лукиан 3. Новая эротика В первые века нашей эры проблема любви к мальчикам, пережившая свой расцвет в возвышенных размышлениях классической эпохи, утрачивает если не актуальность, то, по крайней мере, серьезность, живость и напряженность. Те, кто к ней обращаются, обычно тотчас же сбиваются на повторение и, обыгрывая древние темы (чаще всего платонические), вносят свой, впрочем, весьма скудный, вклад, в возрождение классической культуры. Даже когда философия попытается вернуть былой престиж фигуре Сократа, любовь к мальчикам, равно как и вся связанная с ней проблематика, уже не станет активным и живым источником рефлексии: четыре речи Максима Тирского о сократической любви не могут служить аргументом, который бы свидетельствовал об обратном. Но это не значит, что такого рода практика исчезла или же подверглась какой-либо дисквалификации. Как совершенно определенно явствует из всех текстов, она еще оставалась в ходу и продолжала считаться делом вполне естественным. Перемены коснулись, похоже, не столько склонности к мальчикам и не оценочных суждений о тех, кто был этой склонности подвержен, сколько самого способа вопрошания. Устарел не предмет как таковой, но проблема: интерес к ней неуклонно падал, она занимала все меньше и меньше места морально-философских контроверзах эпохи. Несомненно, причин для такой "распроблематизации" можно найти немало, в том числе, сказывалось и влияние римской культуры, хотя едва ли римляне были менее чувствительны к такого рода удовольствиям, нежели греки. Но в рамках римских институций сложный вопрос о мальчиках как объекте наслаждения стоял не так остро, как в греческом полисе. С одной стороны, детей благородного происхож- 204 дения надежно "охраняли" семейное право и государственные законы; главы семейств в состоянии были заставить всех уважать ту власть, которой они подчинили своих сыновей, и пресловутый закон Скантишя, как показал Босуэл1, не запрещал гомосексуализм, но защищал свободного подростка от обмана и насилия. С другой стороны, это несомненно вело к тому, что такого рода связь практиковали главным образом с молодыми рабами, положение которых никого не заботило: "В Риме свободнорожденного эфеба заменил раб",-- писал П. Вейн2. Даже эллинизированный, зараженный философией Рим, чьи поэты с таким пылом воспевали юношей, не отозвался на великие греческие концепции любви к мальчикам. Более того, установившиеся формы педагогической практики и способы ее институционализации весьма осложнили оценку связи с подростками в терминах воспитательной эффективности. Рассуждая о сроках, когда воспитание мальчика нужно доверить учителю риторики, Квинтилиан напоминает, что следует удостовериться в "добронравии" последнего: в самом деле,-- говорит он,-- дети попадают к этим наставникам почти уже сложившимися людьми и, достигнув юности, продолжают оставаться рядом с ними; поэтому нужно тщательно следить за тем, чтобы чистота учителя оберегала их еще нежный возраст от всевозможных обид и оскорблений, и силой своего примера препятствовала бы излишней пылкости перерасти в распущенность; следовательно, учитель должен питать к ученику отцовские чувства и рассматривать себя как представителя тех, кто доверил ему своих детей3. В более широком смысле, некоторое снижение роли личных отношений philia, равно как и распространение представлений о высокой ценности брака и эмоциональной связи между супругами, несомненно, привело к тому, что тема "мужской любви" перестала служить главным объектом теоретических дискуссий и моральных интенций. Тем не менее, мы располагаем тремя очень важными текстами,-- это диалог Плутарха о любви, еще один диалог, более поздний, автором которого считается Лукиан, а также четыре _______________ 1 J. Boswel. Christianity, Social Tolerance, and Homosexuality.-- P. 61 sv. 2 P. Veine. L'amour a Rome//L'Histoire.-- Janvier, 1981.-- P. 77. 3 Quintilianus. De institutione oratoriae, II, 2. 205 речи Максима Тирского о сократической любви, которыми, впрочем, можно пренебречь, но не столько из-за их риторичности и нарочитости,-- Псевдо-Лукиановы Amoribus* страдают тем же недостатком, а обращение к древним сюжетам в академических изысканиях вообще характерно для этой эпохи,-- сколько в силу того, что тексты Максима Тирского совершенно традиционны и посвящены главным образом различению и сопоставлению двух видов мужской любви: прекрасной и правильной, .с одной стороны, и ее противоположности, с другой1,-- дистинкция, которая соответствует платонической оппозиции истинной ("небесной") и ложной ("пошлой) любви, и позволяет, вполне в духе данной традиции, развернуть их систематическое противопоставление: по качеству (одной присущи добродетель, дружелюбие, целомудрие, искренность, постоянство; другой -- распущенность, злоба, бесстыдство, неверность), по образу жизни, который им свойствен (одной -- эллинский и мужественный, другой -- женственный и варварский), наконец, по поведению любовников (приверженец первой из них заботится о возлюбленном, сопровождает его в гимнасии, на охоте, на поле боя, не покидая его и в смерти, но отнюдь не стремится сойтись с ним обязательно ночью и наедине; тогда как его антагонист, напротив, избегает солнечного света, ищет мрака и уединения, и не желает, чтобы его не видели с тем, кого он любит) . Диалоги Плутарха и Псевдо-Лукиана построены совсем иначе. Их Эротика тоже бинарна и сравнительна: речь здесь всегда идет о том, чтобы, различив две формы любви, сопоставить их и оценить. Но вместо того, чтобы, ограничившись пределами Эрота, в которых обычно преобладала, если не монопольно господствовала, мужская любовь, исследовать два ее морально неравноценных вида, это сравнение различает две разноприродные формы связи: отношения с мальчиками и отношения с женщинами (точнее, с законной супругой), и уже в рамках такой дистинкции ставится и решается вопрос о ценности, красоте и моральном превосходстве одной из форм. Многообразные _____________ * В русском пер. С. Ошерова диалог носит название Две любви и отнесен составителем к корпусу сочинений Лукиана (см. Лукиан. Избранная проза/Сост., вст. статья и коммент. И. Нахова.-- М., 1991.-- С. 435--461).-- Прим. ред. 1 Max.im.us Tyrius. Disssertationes, 24, I; 25, I. 2 Ibid, 25, 2--4. 206 следствия такого подхода в значительной мере модифицируют само представление о сфере Эротики: выясняется, что любовь к женщине и особенно брак на вполне законном основании могут быть отнесены к владениям Эрота и подлежат его проблематизации, что они опираются на естественное противостояние между любовью к своему полу и любовью к полу противоположному, наконец, что этическая переоценка любви более невозможна без учета физического удовольствия. Вот парадокс: именно вопрос об удовольствии был в античности тем центром, вокруг которого возникла греческая традиция размышлений о педерастии, и он же стал свидетельством ее упадка. Брак как личная связь, предусматривающая половые отношения и способная наделить их позитивным значением, все более активно начинает определять стилистику моральной жизни. Тем не менее, любовь к мальчикам не подверглась осуждению и впоследствии сумела еще вполне успешно выразить себя в поэзии и искусстве. Однако она все же претерпела известное "оскудение", своего рода философскую дезинвестицию. Когда ее принялись исследовать, не желая далее просто находить в ней одно из высочайших проявлений любви, ей прежде всего поставили в упрек коренной ее недостаток: здесь не было места отношениям удовольствия. Те препятствия, которые приходилось преодолевать, чтобы помыслить связь между этой формой любви и использованием aphrodisia, долгое время обусловливали высокую степень ее философской оценки. Они же отныне дают основание усматривать в любви к мальчикам склонность, привычку, предпочтение, которые, пожалуй, могут представлять традицию, но не определять стиль жизни, эстетику поведения и все качественное и формальное многообразие отношений к себе, к другим и к истине. Диалоги Плутарха и Псевдо-Лукиана как раз и свидетельствуют о том, что любовь к мальчикам по-прежнему остается легитимной, но при этом переживает все более и более глубокий упадок в качестве живой темы стилистики существования. 1 ПЛУТАРХ Плутархов Диалог о любви (Об Эроте) начинается и заканчивается под знаком брака. Вскоре после свадьбы Плутарх с женой совершили паломничество в Феспии*. Они хотели принести жертву богу и попросить его о благословении, так как между их семьями была ссора, а это считалось недобрым знаком. Здесь они попадают на диспут: несколько их друзей обеспокоены судьбой юного Вакхон по прозвищу "Красавец": должен ли этот соблазнительный эфеб жениться на некоей женщине, преследующей его своей любовью? Спор, перипетии, похищение... Диалог заканчивается на том, что все готовятся составить свадебную процессию новоявленных супругов и принести жертву благосклонному божеству. Действие разворачивается от одного брака к другому1. При этом все происходит под знаком Эроса, во время Эротидий, празднеств, которые в Феспиях справляли каждые четыре года на пятый "в честь как Муз, так и Эрота"**. Именно у этого бога Плутарх хотел просить покровительства для свое- _______________ * На самом деле, согласно тексту Плутарха, в Феспии Беотийские -- древнейший центр архаического и классического культов Эрота, где его почитали и в виде необделанного камня (см. Павсаний, IX, 27, 1), и в виде прекрасного эфеба, статуи которого были изваяны Праксителем и Лисиппом -- отправились "вскоре после женитьбы" родители Автобула, участника и, собственно, "рассказчика" диалога, о чем он и сообщает с самого начала; именно к отцу Автобула, расположившемуся на Геликоне, как к третейскому судье обратятся участники спора, составляющего основное содержание текста, и ему же Плутарх доверит представлять свою точку зрения. Таким образом, явное lapsus memoriae, допущенное Фуко, вполне объяснимо.-- Прим. ред. 1 Г. Мартин (Н. Martin. Plutarch's Etical Writings and Early Christian Literature/ed. by Н. D. Betz) замечает, что в диалоге нет четкой различения между гетеросексу-альной любовью и браком. Сравнивая диалог с Наставлениями супругам, Л. Гесслер (L. Qoesseler) отмечает связь, установленную Плутархом между ямос и эрос, и то новое, что он вносит в традиционный вопрос о браке. ** Феспии расположены у подножия Геликона, горы Муз.-- Прим. ред. 208 го брака, именно этого бога призывали рассудить столь спорное бракосочетание Вакхона и Исменодоры, а под конец установили, что он "радостно присутствует здесь и благосклонен к тому, что у нас происходит"1. Разумеется, Плутарх не упустил случай произнести весьма пространный панегирик Эроту и, воздав хвалу его божественности, древности, могуществу, щедрости, силе, благодаря которой он возвышает и увлекает вслед за собой души, тем самым причаститься культу божества вместе со всеми гражданами. "Эрос" и "Гамос", сила любви и супружеские узы в их соотношении и взаимосвязи -- такова тема диалога. Предназначение религиозных обрядов, послуживших ему обрамлением, ясна: мощь Эрота, которого просят стать покровителем супружеской четы, должна преодолеть вражду семей, уладить распрю между друзьями и обеспечить супругам счастливую жизнь. В теоретической части беседа соответствует этой благочестивой практике и обосновывает ее, доказывая, что брачный союз лучше всех прочих отношений приспособлен к восприятию Эротовой силы, для которой нет на свете более достойного места, нежели семейная пара. История, послужившая поводом к беседе, и внешние перипетии, направляющие ее ход, изложены торжественно и иронично: "Вопрос, из которого возникли эти речи, по своей возвышенности требует трагического хора и сцены, и сама обстановка содержит в себе все начала драмы"2. Собственно говоря, перед нами пустячный комический эпизод. Вакхона, соблазнительного юношу, красивого и добродетельного, вожделеет некий эраст, Писий, а также вдова, много старше его, которой доверили подыскать ему достойную супругу. Она однако не нашла никого лучше себя и всерьез взялась за парня: преследует его, похищает и даже устраивает свадьбу под самым носом у Вакхонова воздыхателя, который поначалу впал было в ярость, но после смирился. Диалог начинается в тот момент, когда замыслы грозной вдовы уже открылись, но еще до того, как она решилась на насилие. Таким образом, мальчик по-прежнему мечется между двумя поклонниками и не знает, кого предпочесть. Поскольку он предоставил взрослым решать за него, те ______________ 1 Плутарх. Об Эроте, 26, 771е. 2 Там же, 1, 749а. 209 избавляют его от необходимости выбора. Дискуссию открывают два поборника любви к мальчикам, Протоген и Писий, с одной стороны, и отстаивающие любовь к женщинам Антемион и Дафней,-- с другой. Спор разворачивается на глазах у Плутарха, который быстро отказывается от роли слушателя, берет инициативу в свои руки и "переводит разговор" на общую теорию любви. Между тем "протагонисты" диалога, вступившие в борьбу каждый за своего Эрота, покидают сцену, и беседу продолжают новые участники: Пемптид и, главным образом, Зевксипп; первый выдвигает материалистическую концепцию любви, второй отстаивает агрессивно-критическое представление о браке. Эти воззрения и вынужден опровергать Плутарх. Здесь мы сталкиваемся с одной из наиболее замечательных черт диалога. Его зачин представляет собой традиционную схему мифологических повествований и моральной казуистики -- перепутье. Какой путь избрать, что предпочесть: любовь к мальчикам или любовь к женщинам?.. На самом деле, собеседников занимает несколько иная проблема: если в платоновских текстах благородный мужской Эрот противостоит Эроту легкомысленному, переменчивому, плотскому, "пандемическому" (очевидно, речь идет о пристрастии к маленьким детям и незамужним девушкам)*, то у Плутарха выбирают между мальчиками, с одной _______________ * Согласно Платону, природа Эрота двойственна сообразно природе соответствующей Афродиты: Урании ("Небесной") сопутствует Эрот небесный, а Пандемос ("Всенародной", "Пошлой" в отечественной традиции перевода) -- Эрот пошлый; первый покровительствует любви к юношам и зрелым молодым людям (но не маленьким мальчикам); сфера второго -- менее достойная любовь к женщине, обеспечивающая продолжение рода, и предосудительная любовь к малолетним детям. Эрот Афродиты пошлой "способен на что угодно; это как раз та любовь, которой любят люди ничтожные. А такие люди любят во-первых, женщин не меньше, чем юношей; во-вторых, они любят своих любимых больше ради их тела, чем ради души, и, наконец, любят они тех, кто поглупее, заботясь только о том, чтобы добиться своего, и не задумываясь прекрасно ли это". Эрот же Афродиты небесной восходит к богине, которая, во-первых, "причастна только мужскому началу, но никак не к женскому", а во-вторых, "старше и чужда преступной дерзости". Одержимые такой любовью "обращаются к мужскому полу, отдавая предпочтение тому, что сильней от природы и наделено большим умом". Они верны и постоянны, поскольку любят "за высокие нравственные достоинства", причем не детей, а тех, "у кого уже обнаружился разум". Их любовь "очень ценна и для государства, и для отдельного человека, поскольку требует от любящего и от любимого великой заботы о нравственном совершенстве" (Платон.. Пир, 180с--185d.). Этот представление о двойственной природе Эрота Фуко называет "традиционным дуализмом".-- Прим. ред. 210 стороны, и браком -- с другой, как если бы только в его рамках возможна была близость с женщиной. Еще один характерный элемент Плутархова диалога -- образ женщины, преследующей Вакхона. Все здесь весьма показательно: она намного старше мальчика, хотя все еще молода, богаче его, родовитей, опытнее, наконец1. Подобные истории не были в Греции редкостью; их распространению способствовал не только недостаток женщин, но и принятые брачные стратегии. И все же, отношение к такого рода союзам оставалось несколько неопределенным и настороженным: муж, уступавший жене и в возрасте, и в богатстве, оказывался в весьма сложном положении, поскольку превосходство супруга считалось основополагающим моментом матримониума. В текстах, затрагивающих проблемы брака, эти затруднения упоминаются довольно часто. Разумный правитель,-- говорит Плутарх в жизнеописании Солона,-- обнаружив в спальне богатой старухи юношу, "который от любовных отношений с ней жиреет, как куропатка", принудит его перейти к девушке, нуждающейся в муже2. И Писий не упускает случая напомнить о подобных опасениях сторонникам женитьбы Вакхона3. При всей своей обыденности это союз парадоксальный и рискованный, ведь интересы одной стороны и желания другой слишком уж разнятся, чтобы можно было надеяться на их счастливое и разумное сосуществование. Следовательно, брак, который навязывают Вакхону вместо педерастической любви,-- не просто не лучший, но и наименее удачный из всех возможных вариантов. Дискуссия, посвященная его оправданию, и завершающее ее торжество, только усиливают значение этого обстоятельства. Остается уловить еще одну парадоксальную черту. Исменодора, пылкая вдова,-- это женщина, "приятная во всех отношениях": благонравная, "примерного образа жизни", она не навлекла на себя ни единого упрека, ее не коснулось злословие, никогда на ее дом не падало "подозрение в чем-либо дурном"4. Тем не менее она начинает без зазрения совести преследовать мальчика, которого взялась было женить на девушке, состояв- _______________ 1 Там же, 9, 764с. 2 Плутарх. Солон, 20, 8. 3 Плутарх. Об Эроте, 7, 752e--f. 4 Там же, 2, 749d и 11, 755d--e. 211 шей с ней в родстве. Однако, "слыша и говоря о нем много хорошего", наблюдая собственными глазами его красоту и достоинства, замечая, как "многие почтенные люди добиваются его дружбы", вдова сама в него влюбляется. Уверенная, что "Вакхон не прочь от брака", она решает не упустить его и однажды, выждав, когда он возвращается из палестры (ей туда было нельзя являться за ним вслед), с помощью нескольких друзей похищает своего подопечного. Известно, что такие "умыкания", отчасти действительные, а отчасти заранее согласованные с их "жертвами", были широко распространены если не в жизни, то уж точно в педерастической литературе. Множество мифологических сюжетов и исторических повествований строятся вокруг подобного рода сцен насилия. Упоминания об этом есть и в Любовных повествованиях, приписываемых Плутарху, и в Речах Максима Тирского, посвященных сократической любви1. Если же на такой приступ решается столь добродетельная особа, как Исменодора, значит, она "подверглась какому-то внушению свыше, превосходящему силу человеческого разума"... Итак, все эти черты (разница в возрасте, признанные достоинства, внимание к моральным качествам и доброму имени возлюбленного, инициатива в преследовании, неистовство божественного вдохновения) легко узнаваемы: в традиционной педерастической модели они характеризуют любителя мальчиков. Исменодора в описании Плутарха занимает место эраста. Следовательно, Вакхону приходится выбирать, собственно говоря, не между двумя в корне различными формами любви,-- с одной стороны, страсть, которая может возникнуть между прекрасным одаренным юношей и зрелым мужчиной, увлеченным красотой друга; с другой стороны, чувства, соединяющие мужа и жену в управлении патримонием и воспитании детей,-- но между двумя видами одной и той же любви, носителями которой могут выступать как мужчины, так и женщины. О том, что это единый тип отношений, определенно говорит и аргументация Плутарха в защиту брака с Исменодорой: никто,-- заявляет он,-- не бывает безначальным и вполне самостоятельным; если "эфебом управляет гимнасиарх, юношей -- его поклонник, человеком зрелого возраста -- закон и стратег", то что удиви- ____________ 1 Плутарх. Любовные повествования, 2, 772е; 3, 773f. 212 тельного, когда "благоразумная жена как старшая руководит жизнью молодого мужа, полезная ему своим жизненным опытом [toi phronein mallon] и милая любовью [toi philtin] и душевной склонностью?"1. Как мы видим, предмет диалога смещается сразу в двух направлениях. Первый тематический сдвиг связан с самим ходом беседы: проблема выбора, который возлюбленный должен сделать между двумя любовниками, незаметно подменяется вопросом о предпочтительности одной из двух возможных форм любви, к мальчикам или к девочкам. Второе же смещение вызвано парадоксальным поворотом интриги, наделяющим отношения с женщиной тем же этическим потенциалом, что и отношения с мужчиной. Сквозь драматические перипетии диалога отчетливо проступает общий смысл: речь идет о необходимости выработать такую концепцию единой любви, которая бы не отвергала достоинств любви педерастической, но, напротив, включала бы их в более широкий и полный контекст, иначе говоря, в ту единственную форму, обеспечить которую в конечном счете, могут только отношения с женщиной, точнее, с супругой. Можно, разумеется, воспринимать этот диалог как одно из тех широко распространенных риторических состязаний, в которых любовь к женщине и любовь к мальчикам противопоставляются затем лишь, чтобы определить победителя. Так истолкованный, он войдет в число наиболее пылких выступлений в защиту супружеской близости и брачных удовольствий; вполне справедливо будет поставить его в один ряд со стоическими трактатами о браке -- у них много общих тем и формулировок. И все же главное здесь -- вовсе не поддержка брака или критика педерастии, но попытка уловить трансформацию древней Эротики. По сути дела, можно утверждать, что хотя ни прерывность, ни непреодолимость границы, ни отход от определяющих ценностей в практике aphrodisia и не получили признания, тем не менее разработка Эротики пошла по пути дуализма. Более того, этот дуализм в свою очередь был явлением двойственным и весьма сложным, поскольку, с одной стороны, .любовь "пошлая" (построенная преимущественно на половом акте) противопоставлялась любви благородной, чистой, возвы- ________________ 1 Плутарх.. Об Эроте, 9, 754d. 213 шенной, "небесной" (в которой этот акт если не отменялся вовсе, то, по крайней мере, отступал в тень); с другой же стороны, отмечалась специфичность любви к мальчикам, устремления, форма, цели и следствия которой, если они действительно соответствовали истинной своей природе, считались отличными от тех, что присущи другим видам любви. Кроме того, эти два аспекта дуализма могли совмещаться, поскольку принято было считать, что "истинная" любовь к мальчикам чиста и свободна от "пошлой" жажды aphrodisia, возбуждающей и вожделение к женщине, и развратную тягу к мальчикам. Континуум сферы aphrodisia и бинарная структура Эротики,-- именно эта традиционная конфигурация ныне претерпевает изменения. Плутархов диалог свидетельствует о начале движения, которое завершится много позднее, когда сложится абсолютно унитарная концепция любви, в то время, как практику удовольствий рассечет строгая граница, отделяющая отношения между полами от однополых связей. Этот режим, подкрепленный унитарной концепцией сексуальности, позволяющей четко фиксировать диморфизм отношений и дифференцированную структуру желаний, в общем сохранился вплоть до наших дней. Диалог Плутарха -- очевидная попытка выработать жестко организованную унитарную Эротику, четко ориентированную на модель отношений мужчина--женщина и даже муж--жена. В перспективе этой единой любви (которая полагается как таковая независимо от того, обращена ли она к женщинам или к мальчикам) педерастическая близость фактически оказывается дискредитированной, но строгая граница между гомо- и гетеросексуальным актами пока еще не проведена; это произойдет позднее. Все смысловые линии текста стремятся сойтись в точке такой эротической унификации. Она осуществляется и в ходе критической дискуссии ("двойственность" [Эрота]), и в .разработке единой теории (любви) и в ведении фундаментального понятия (Charts -- Харита, или "благость-и-склонность"). 1. Изложение и критику традиционного "дуализма" можно представить достаточно кратко. Это воззрение явно отстаивают поборники любви к мальчикам. Впрочем, и Протоген, и Писий очень быстро покидают сцену, едва только мы узнаем о похищении Вакхона: время им отведено лишь для того, чтобы в по- 214 следний раз восславить дифференцированную Эротику, согласно которой любовь к мальчикам одновременно отличается от склонности к женщинам и превосходит ее в силу двух факторов: отношения каждого из этих видов любви к природе и роли удовольствия в обоих случаях. Сторонники любви к мальчикам, разумеется, используют и широко известное давнее противопоставление искусственности женских ухищрений (благовония и наряды у одних, бритвы и притирания у самых бесстыдных) и естественности мальчиков, упражняющих тело в палестре1. Но главный их аргумент против любви к женщинам объявляет ее всего лишь естественной потребностью. "Женщина и мужчина,-- говорит Протоген,-- от природы нуждаются в даваемом ими друг другу удовлетворении", причем эта страсть подобна "влагаемому в нас природой влечению [orexix] к хлебу и другой пище" и необходима "для продолжения человеческого рода"; очевидно, что "отношение к женщинам или девушкам тех, кто к ним пристрастился" сродни отношению "мух к молоку или пчел к сотам или поваров к откармливаемым ими в темноте телятам и птицам" и столь же "далеко от Эрота, то есть любви"2. Естественность влечения к противоположному полу, конечно, еще не повод осуждать неизбежную практику плотской связи с женщиной, однако ценность поведения, в роде того, что повсеместно распространено в животном мире и основано на элементарной необходимости, несомненно, заметно понижается. Протоген упоминает о естественном характере отношений с женщиной затем, чтобы подчеркнуть их несовершенство и оттенить преимущества отграниченной от них любви к мальчикам, которая презирает необходимость и метит намного выше. Он так и не объясняет, чем же в его представлении является эта сверхприродная Любовь: ведь Плутарх обращается к платонической тематике постольку, поскольку хочет интегрировать ее, назло любителям мальчиков, в унитарную концепцию любви. Второе различие обусловлено ролью удовольствий. Страсть к женщинам неотделима от них; любовь же к мальчикам, напротив, противоречит своей сущности, если не отвергает удо- _______________ 1 Там же, 4, 751а, б, 752в. 2 Там же, 4, 750с--d. 215 вольствий. Аргументы Протогена и Писия приводят в защиту этого тезиса можно считать стоическими. Действительно, отношения с женщинами "необходимы для продолжения человеческого рода", но природа, устраивая их, соединила удовольствие с половым актом. По этой причине "влечение", или "тяга", (orexix, horme), требующее от нас "удовлетворения", всегда готово стать "яростным" и "неудержимым", обратившись таким образом в "желание" (epithumia). Итак, к женщине, объекту вполне естественному, нас может привести, с одной стороны, "влечение", душевное движение, присущее нам "от природы", разумное, нацеленное на рождение потомства, призванное доставлять преходящие плотские удовольствия и удовлетворять потребности, а с другой стороны "желание", движение неистовое и по своей сути беззаконное, цель которого -- "наслаждение и удовлетворение"1. Очевидно, что ни первое, ни второе не имеет касательства к истинному Эроту: первое, потому что естественно и присуще животным; второе, потому что выходит за разумные пределы и привязывает душу к физическим наслаждениям. Итак, из отношений между мужчиной и женщиной можно исключить самое возможность Эрота. "У истинного Эрота нет ничего общего с гинекеем",-- заявляет Протоген2, и эти слова поклонники мальчиков толкуют двояко: сексуальное желание, ради "полового удовлетворения" как бы низводящее "гинекей до Киносарга"*, не может быть признано соприродным любви; с другой стороны, "честным женщинам не подобает ни влюбляться, ни быть предметом влюбленности", иначе говоря, выступать в роли любящих или любимых (eran, erastai)3. Следовательно, возможна лишь одна истинная любовь -- к мальчикам: в ней отсутствуют недостойные удовольствие, она всегда обязывает к дружбе, которая неотъемлема от добродетели; более _____________ 1 Там же, 4, 750d--e. 2 Там же, 4, 750с. * Киносарг (Белая собака) -- святилище Геракла близ Афин -- в устах Плутарха (точнее, Протогена, которому принадлежит данная реплика) символизирует развращенность и блуд: во-первых, здесь находился гимнасий для незаконорожденных детей афинских граждан; во-вторых (что важнее), в гимнасии этом учил Антисфен, и традиция (Диоген Лаэртский, Гесихий, Суда) единодушно связывает с ним имя школы киников.-- Прим. ред. 3 Там же, 6, 752b--c. 216 того, "Эрот, утратив ожидание дружбы, не желает оставаться прежним и ублажать цветущую молодость, раз она не воздает ему душевным расположением, основанием для дружбы и добродетели"1. Но эта традиционная аргументация получает достойный отпор: Дафней разоблачает педерастическое лицемерие. Любителю мальчиков хотелось бы считаться философом и мудрецом, точно не плакал Ахилл, вспоминая бедра Патрокла, а Солон не воспевал сладость "бедер и уст" цветущих юношей; несомненно, он только ждет удобного случая: ведь ночью, когда все спят, "сладка добыча, если страж глаза сомкнул". Мы сталкиваемся с дилеммой: либо aphrodisia несовместны с дружбой и любовью, и тогда любители мальчиков, которые украдкой наслаждаются вожделенным телом, утратили достоинство любви; либо следует признать, что физические удовольствия присущи и дружбе и любви, и в этом случае незачем исключать из них отношений с женщинами. Но Дафней на этом не останавливается. Он вспоминает также о другой важной альтернативе поведению любовников и их стремлению испытать наслаждение: если эромен добродетелен, то нельзя получить удовольствия, не прибегнув к насилию; если же он доступен, то приходится признать его существом женоподобным2. Выходит, нет нужды понапрасну искать в склонности к мальчикам самую лучшую модель всякой любви; скорее уж здесь нечто в роде позднего ребенка, появившегося на свет "как бы у престарелых родителей": это дитя "незаконного и темного происхождения" "воздвигает гонение на законного и старшего Эрота"3. По крайней мере, утверждает Дафней, любовь к мальчикам и любовь к женщинам "происходит от одного и того же Эрота"4. Но настоящая разработка общей теории любви развернется после ухода первых противников,-- точно для того, чтобы достичь главной цели беседы, необходимо было прежде устранить это столь хорошо знакомое разногласие. До сих пор, замечает Пемптид, спор касался частных вопросов; теперь время направить его на общие темы. _______________ 1 Там же, 4, 750е. 2 Там же, б, 751d--e. 3 Там же, б, 751f. 4 Там же, 5, 751е. 217 2. Центральную часть диалога составляет похвальное слово Эроту, по образцу традиционного энкомия в честь божества*: устанавливается его истинно божественная природа (Плутарх здесь опровергает эпикурейские по духу тезисы Пемптида, утверждавшего, что боги суть только наши страсти, и показывает, что владеющая нами любовь есть лишь непременное следствие божественной эротической силы), его мощь сравнивается с мощью других богов (важное место, поскольку в нем показано, что Эрот, во-первых, выступает необходимым дополнением Афродиты, на долю которой в противном случае выпадают одни только чувственные наслаждения, ценою не более драхмы; а во-вторых, вопреки устоявшемуся мнению, он "превосходен" и в Аресовых делах: охваченные взаимной страстью, любовники доблестно сражаются с противником, и скорее падут в бою, нежели позорно побегут на глазах друг у друга). Описывается благосклонность Эрота к людям, его благотворное воздействие на них: легкомысленного он делает рассудительным, а робкого мужественным, мелочного щедрым, предупредительным и великодушным, угрюмого и мрачного приветливым и общительным, наполняя души разумением, свободолюбием, благородством и привлекательностью; подобные превращения суть явная одержимость богом, демоническое волнение духа. Завершается похвальное слово ссылкой на египетские мифы и сопоставлением их с новым изложением платонической теории. Примечательно, что все элементы этого "энкомия" восходят к традиционной педерастической Эротике. Примеры, большей частью, повествуют о любви к мальчикам или заимствованы у Сапфо (Алкестида и Адмет -- едва ли не единственное исключение). По сути дела, Плутарх чествует Эрота как бога мужской любви, и вместе с тем время зовет себя хоревтом любви женской. Таким образом он пытается проиллюстрировать тезис Дафнея: "Если рассудить по правде, то надо признать, что любовь к мальчикам и любовь к женщинам происходит от одного и того же Эрота"1. _____________ * Здесь необходимо помнить, что традиционных энкомиев в честь Эрота как раз и не было, что вполне осознавала греческая мысль (см., например, Еврипид. Ипполит, 538--540; Платон. Пир, 177b--d). Создателем образцового quasi-энкомия Эроту был Платон (речи Федра, Павсания, Эриксимаха и др. в Пире).-- Прим. ред. 1 Там же, 5, 751e--f. 218 Кажется, именно здесь заключено смысловое ядро диалога. Маленькая комедия "педерастического" умыкания Вакхона Исменодорой служит только непосредственным фоном и иллюстрацией. Все, что Эротика мальчиков ставила себе в заслугу и противопоставляла низменной любви к женщинам, этот диалог старательно воспроизвел, стремясь ничего не упустить из великой педерастической традиции, но в результате выработал общую форму, способную вместить как ту, так и другую любовь, и, в частности, применимую не только к описанию близости с женщиной, но даже и "брачного сочетания". После вмешательства Зевксиппа, вероятно, нападавшего на супружескую любовь, но уже не с точки зрения педерастии, а с позиций эпикуреизма (эта часть рукописи утрачена), Плутарх вновь берет слово, чтобы определить три главных пункта [своей концепции]. Прежде всего он подчеркивает, что "источники зарождения любви принадлежат не одному какому-нибудь полу, а одинаково обоим", и если перед нами истинная любовь, она выкажет себя и явит свою мощь в отношениях между разными полами столь же действенно, как и в случае однополой связи. Мы можем избрать эпикурейский подход, предположив "образы, которые проникают в тело подверженных Эроту, приводят в движение и возбуждение его состав и стекаются в семя вместе с другими атомами", но какие у нас основание считать, будто они "происходят" только от мальчиков, отказывая в этом женщинам1? Вполне уместен и платонический подход, к которому склоняется Плутарх: что препятствует им,-- говорит он о "прекрасных и священных воспоминаниях", возвращающих нас к "божественной и истинной олимпийской красоте и окрыляющих душу",-- происходить от девушек и женщин, так же, как от мальчиков и юношей, если "сквозь свежесть и привлекательность внешнего образа просвечивает чистая и благородная душа", когда тот, кто способен это воспринять, "распознает в прекрасных и чистых телесных очертаниях прямые и нерушимые следы светлой души"2? Касаясь вопроса о "добродетели" (arete), в которой традиционная Эротика мальчиков усматривала одно из главных своих преимуществ перед склонностью к _____________ 1 Там же, 21, 7ббе. 2 Там же. 21, 7б6е--767а. 219 женщинам, Плутарх показывает, что качество это не признает разницы между полами: "Говорят, цветущая внешность -- это "цвет добродетели". Нелепо же думать, что женщина не может иметь и признаков природной добродетели. <...> Обоим полам присущи одни и те же черты"1. Плутарх утверждает, что дружба, которую педерасты числили только за любовью к мальчикам, свойствена и отношениям мужчины с женщиной, по крайней мере (и это уточнение решающее), со своей женой. Супружество -- вот единственная форма связи между полами, допускающая дружбу. То, как Плутарх характеризует здесь о брак, отчасти напоминает Наставление супругам. На протяжении всей совместной жизни супруги должны хранить сопричастность одной общей участи, уважать друг друга и со-вмещать свои существования (здесь игра слов: stergein -- уважать, любить, и stegein -- вмещать, хранить) во взаимном благоволении (eunoia), возникающем под действием времени и привычки и необходимости; стремясь достичь полной общности и преодолеть "раздельность тел", они "постепенно сводят и сплавляют свои души, не желая быть двумя и не считая себя двумя"2. Наконец, им требуется и взаимная терпимость, самообладание и сдержанность, sophrosune "отвращающая" душу от других влюбленностей. В этом пункте "наложение" эротической теории на практику супружеской жизни особенно интересно, поскольку предлагает представление о высокой ценности брака, однако весьма отличное от стоического. Так, Плутарх противопоставляет "терпимости", которая воспитывается "извне", под воздействием совести, стыда и страха перед законами, добродетели, порожденные Эротом: это он, воспламенив супругов страстью друг к другу, приносит им "самообладание, постоянство, доверие", внушает влюбленным душам "совестливость, сдержанность и спокойствие", он придает им "скромный образ" и делает "послушными только одному". Здесь легко обнаружить черты педерастического Эрота, наделяющего души любовников добродетелью и чувством меры и полагающего принцип сдержанности, который самых совершенных, таких, как Со- ___________ 1 Там же, 21, 7б7Ь--с. 2 Там же, 21, 767d--e. 220 крат, например, заставлял таить и смирять желание в присутствии тех, кого они любят. Плутарх перенес на супружескую пару признаки, долгое время считавшиеся принадлежностью только однополой philia. И все же, обещая построить общую теорию любви, применимую как к отношениям с женщинами, так и к отношениям с мальчиками, Плутарх несколько лукавит: вопреки призыву Дафнея и собственным намерениям, он так и не переходит от любви частной к любви общей. Он отнимает у эротики мальчиков ее фундаментальные и традиционные свойства, но применяет их не ко всему множеству возможных форм любовной связи, а только к супружеской близости. 3. Такова подлинная задача диалога: показать, что эта уникальная цепь любви, достигающая полноты воплощения в браке, невозможна (по крайней мере, несовершенна) в отношениях с мальчиками. И хотя на присущую этим отношения систему традиционных ценностей пытались порой еще опереться в поисках модели общей концепции любви, значение их, в конечном счете, неуклонно падало, и они оказывались все более несостоятельными в сравнении с любовными отношениями между мужем и женой. В чем же усматривал их неполноценность Плутарх? Коль скоро есть дуалистическая эротика, различающая любовь истинную, чистую с любовью ложной, физической, отказ от aphrodisia не только возможен, но и необходим для того, чтобы плотская связь перешла в любовь как таковую. Но построение общей эротики, устанавливающей тесную взаимосвязь Эрота и Афродиты, переворачивает проблему: выпадение aphrodisia из обязательного условия превращается в препятствие. Плутарх ясно говорит об этом: если Афродита без Эрота означает лишь преходящее наслаждение, которое можно купить за драхму, то и Эрот без Афродиты, без телесного общения и удовольствий плоти, столь же ущербен: подобно опьянению без вина, вызываемому напитками из смокв или ячменя, он способен только возбуждать, "не принося плода [akaron} и завершения [ateles], а только пресыщение и отвращение"1. _____________ 1 Там же, 5, 7б2b. 221 Итак, совместима ли любовь к мальчикам с aphrodisia? Нам известен следующий аргумент1: либо половая связь ["сочетание мужского с мужским"] возникает вследствие обмана или насилия, жертвы которого не могут питать к тем, "кто ими так злоупотребил", никаких иных чувств, кроме злобы, ненависти и жажды мести, либо в нее вступают добровольно, по причине "развращенности и женоподобия", позволяя "покрывать и засевать себя наподобие четвероногих" (hedomenos toi paschein)*, и тогда перед нами "гнусное извращение", которому предаются люди, недостойные "доверия, уважения и дружбы" . Здесь Плутарх возвращается к "дилемме эромена": изнасилованный, он озлобляется, а его доступность вызывает презрение. Традиционные противники педерастии на этом останавливаются. Но Плутарх в своем анализе идет дальше, стремясь понять, в чем заключается недостаточность мужской любви и что здесь препятствует Эроту и Афродите достичь гармонического единства, подобно тому как в супружеском общении душевная связь сочетается с физическими удовольствиями. Такую недостаточность Плутарх определяет одним словом: отношения с мальчиками суть acharistos. Термин charis, неоднократно возникающий в ходе диалога, пожалуй, один из ключевых в Плутарховой рефлексии. Он со всей торжественностью вводится в текст с самого начала, еще до построения "великой теории единого Эрота". Первым к нему прибегает Дафней как к "важнейшему свидетельству" в пользу своего тезиса : согласное с природой общение с женщинами, говорит он, должно "в еще большей мере" нежели "противное природе общение с мужчинами" через charis вести к дружескому расположению (eis philian). Дафней так озабочен значением этого понятия, что тотчас пытается определить его, заручившись авторитетом великих поэтов: charis -- это расположение женщины, ее согласие на общение с мужчиной, признак _____________ 1 Плутарх приводит его в развитие мысли Дафнея (5, 751d--е). * Дафней здесь обыгрывает, искажает и перетолковывает следующие слова из второй речи Сократа в платоновском "Федре": "Человек <...> испорченный не слишком сильно стремится <...> к красоте самой по себе, <...> но, преданный наслаждению, пытается, как четвероногое животное, покрыть и оплодотворить" (Платон. Федр, 250е).-- Прим. ред. 2 Плутарх. Об Эроте, 23, 768d. 3 Там же, 5, 751 c. 222 половой зрелости, по Сапфо*; это "благосклонность", в отсутствие которой плотская связь может привести, как писал Пиндар, к нежеланному и оттого как бы "безблагодатному"** потомству: так Гефест родился от Геры "без Харит" (апеи chariton)1. Назначение этой "благосклонности" очевидно: именно она призвана преобразовать сексуальные связи (с их двумя полюсами активности и пассивности, определенными природой), в отношения взаимного благорасположения и доброжелательства, совместив тем самым физическое удовольствие с дружбой. После такого предварительного представления charts и повторного ее упоминания в контексте унитарной доктрины любви, собеседники возвращаются к рассмотрению этого вопроса под конец диалога; именно charis выступает в качестве различительного признака, позволяющего разграничивать любовь к мальчикам с любовью к женщинам, совершенная форма которой,-- и только она одна,-- способна благодаря присущему ей началу согласия и благосклонности совместить использование удовольствий Афродиты с добродетелью дружбы. Но Плутарх не считает такое сочетание простым результатом терпимости, оставляющей в супружеских отношениях место для более или менее утилитарного полового акта (нацеленного, например, на зачатие детей). Напротив, он признает его краеугольным камнем чувственных отношений, одушевляющих супружеский союз. Именно постольку, поскольку благодетельное согласие исключает самое возможность какого-либо насилия, обмана или же порочной доступности, удовлетворение сексуальных потребностей может лежать в основании любовной взаимности, так необходимой супругам: эта физическая близость -- "источник дружбы, как приобщение к великим таинствам". И радость телесного общения здесь менее важна, сразу добавляет Плутарх, нежели "возрастающее от него с каждым днем" взаимное ува- _______________ * Стих Сапфо, который цитирует Плутарх, обращен к девушке, еще не достигшей брачного возраста: "Ты показалась мне маленькой девочкой, чуждой Харитам".-- Прим. ред. ** В оригинале "disgracieux" (некрасивый, неприятный, "неграциозный"). Следует помнить, что Фуко учитывает и латинский эквивалент греческого именования Харит-Граций -- Gratia, а также французское Grace,-- расположение, обходительность, изящество, но и милость, благодать etc.-- со всеми его профанными и сакральными коннотациями.-- Прим.. ред. 1 Там же, 5, 751d. 223 жение (time), благорасположение (charis), приязнь (agapesis) и доверительная желанность (pistis)1. Основополагающая роль и порождающая функция физического удовольствия получает и официальное историческое подтверждение,-- Плутарх нашел его в законодательстве Солона, который предписывал супругам "сближаться с женами не реже чем трижды в месяц". В жизнеописании Солона этот закон касается мужа богатой сироты, способной к деторождению, и вызван потребностью в наследниках, которым можно передать патримоний. Но "если даже и не родятся от этого дети", добавляет Плутарх, такие упорядоченные свидания суть "знак уважения и любви" со стороны мужа по отношению к "целомудренной жене"; рассеивая постоянно накопляющееся недовольство, они не дают супругам совершенно охладеть друг к другу из-за ссор2. Тезис о сексуальных отношениях как основании регулярной близости и залоге доброго согласия Плутарх еще отчетливее формулирует в диалоге Об Эроте, наделяя их способностью восстанавливать крепость супружеских уз, что несколько напоминает подтверждение силы договоров: "Солон показал себя мудрым законодателем в вопросах брака, предписав сближаться с женами не реже чем трижды в месяц, не ради наслаждения, а с тем, чтобы, обновляя брак, освободить его от набирающихся при взаимной благожелательности в повседневной жизни разногласий -- наподобие того как государства время от времени возобновляют свои дружественные договоры"3. Следовательно, плотское удовольствие составляет самое ядро матримониальной связи как принцип и залог любовных и дружеских отношений, обосновывая их и придавая им силу, точно пакту о со-существовании. Когда же Плутарх говорит о "болезненности" начальных отношений между супругами, он показывает, что такие "ранения" или "укусы" необходимы для создания прочной и длительной супружеской общности. Выстраивается целый метафорический ряд: дерево, к которому прививают привой, стремясь получить плоды, и тем самым ранят; дети и юноши, тяготящиеся начатками знаний, впоследствии та- _____________ 1 Там же, 23, 7б9а. 2 Плутарх. Солон, 20, 6. 3 Плутарх. Об Эроте, 23, 769a--b. 224 ких полезных, и, наконец, смесь двух жидкостей, после недолгого кипения и помутнения образующая спокойный, чистый и прочный устой, новую жидкость, два компонента которой ничто уже не может разъединить (вспомним, что о di'holon krasis речь идет и в Наставлениях супругам)1. Некоторое страдание, волнение и смятение неизбежны на первых порах брака; но в них залог создания новой устойчивой общности. Так Плутарх приходит к очень важной формуле: "В браке большее благо любить, чем быть любимым"2. Значение этого тезиса становится понятным, если вспомнить, что традиционная эротика всегда подчеркивала полярность любящего и возлюбленного и неизбежную асимметрию их взаимоотношений. В нашем случае главенствующим элементом по вполне понятным причинам становится двойная активность любви, связующей обоих супругов, она-то и представляет собой объединяющий их принцип взаимности: поскольку и муж и жена питают чувство любви, каждый их них принимает любовь другого, выказывая благосклонность к ее знакам, и, следовательно, любит быть любимым. Таким образом, эта двойная активность представляет собой и принцип верности: каждый из двоих может принять в качестве правила поведения и основания усмирять свои желания ту любовь, которую он испытывает к другому, ведь любящий старается избежать всего, что "увечит и губит брак"3. Такой союз обязан своей силой и устойчивостью схеме обоюдной любви, когда, с точки зрения Эрота, каждый из двоих обязательно выступает в качестве активного субъекта; благодаря этой взаимности в акте любви половые отношения обеспечиваются обоюдным чувством и согласным взаиморасположением. Рядом с такой моделью отношений практика мужской любви, с ее отчетливо выраженным различием между эрастом и эроменом, дилеммой пассивности и неизбежной недолговечностью юности, определенно являет свою неадекватность. Корни ее ущербности, прежде всего, в отсутствии взаимной и сим- _______________ 1 Там же, 24, 769с--f* * Ср. Наставления супругам, 34, 143с: "Словно жидкости, которые <...> смешиваясь, растворяются друг в друге без остатка, вступающие в брак должны соединить и тела, и имущество, и друзей, и знакомых",-- Прим. ред. 2 Плутарх. Об Эроте, 23, 769d. 3 Там же, 23, 769d--e. 225 метрической любовной активности; следовательно, ей не достает внутренней упорядоченности и устойчивости, присущих супружескому союзу. Она лишена той "благорасположенности", которая позволяет aphrodisia совмещаться с дружбой, составляя тем самым совершенный и завершенный род Эрота. Педерастия, мог бы сказать Плутарх, это "безблагодатная" любовь, любовь "без Харит". Итак, текст Плутарха свидетельствует о появлении эротики, во многом существенно отличной от той, которую признавала и развивала греческая цивилизация. Впрочем, отличной невполне, поскольку, как показывает центральная часть диалога, похвальное слово Эроту, в ней по-прежнему и неизменно главную роль играют традиционные понятия. Плутарх использует эту платонизированную эротику для того, чтобы получить результаты иные, нежели те, с которыми ее обычно ассоциировали. Долгое время она указывала на сосуществование двух противоположных форм любви (низкой, пошлой, занятой aphrodisia, с одной стороны, и возвышенной, духовной, направленной на заботу о душе, с другой) и устанавливала между ними некоторое единство, так как только вторая считалась истинной, первая же воспринималась как ее земная тень и симулякр. Плутарх применил эти платонические представления в эротике, которая стремилась к единому Эроту, сочетавшему в себе любовь к женщинам с любовью к мальчикам и допускавшему aphrodisia; но в конце концов такое единство потребовало отказа от педерастии как от любви, лишенной charts. Если дуалистическая эротика, занятая вопросом об истине и симулякре и призванная сущностно обосновать любовь к мальчикам (правда, ценой исключения aphrodisia}, то у Плутарха, как мы видим, формируется новая стилистика любви. Стилистика эта монистическая: допустив aphrodisia, она использует их в качестве критерия, позволяющего признать полноценной лишь любовь супружескую, а отношения с мальчиками исключить как ущербные; им более нет места в этой единой интегративной цепи, где взаимность в использовании удовольствий оживляет любовь. 2. ПСЕВДО-ЛУКИАН Две любви, автором которых считается Лукиан*,-- текст определенно более позднего происхождения1, относящийся к весьма распространенному жанру "пересказанных" (то есть включенных в рамочную форму изложения) диалогов. Некто Феомнест, который вожделеет и к женщинами, и к мальчикам (его любовные увлечения возрождаются с новой силой, едва успев угаснуть, и числом уже превышают головы Гидры), ропщет на Афродиту: с тех пор, как он из ребенка стал эфебом, эроты гонят его "от одной страсти к другой", хотя он не потомок Солнца, и ему не свойствена грубая спесь Ипполита. Он чувствует, что равно "подвержен обеим страстям" и, не в силах решить, к какой из двух лучше стремиться, просит Ликина, свободного и от той, и от другой, выступить беспристрастным арбитром и помочь ему сделать правильный выбор. К счастью, Ликин хранит в памяти посвященный этой теме диалог, один из участников которого любил исключительно мальчиков, а "женские ласки" считал "погибелью", второго же безудержно влекло к женщинам. Ликин готов пересказать их спор, но предупреждает Феомнеста, что хотя его изложение и может показаться шутливым, Харикл и Калликратид, речи которых сейчас прозвучат, беседовали вполне серьезно. Нужно ли говорить, что последнее уточнение нельзя понимать буквально? Собеседники, возможно, и были серьезны, но Псевдо-Лукиан, несомненно, иронизирует, описывая их напыщенную и тяжеловесную аргументацию. Эти блестящие сцен- ________________ * Об авторстве диалога см. прим. ред. на С. 167 настоящего издания.-- Прим. ред. 1 Об этом сочинении см. R. Вlосh. De Pseudo-Luciani Amoribus, 1907; Мак-Леод (Mac Leod) в предисловии к лебовскому изданию датирует его нач. IV в.; Бюффер (F. Buffiere. Eros adolescent.-- P. 481) считает, что он относится ко II в. 227 ки суть пародии на типичные речи "Сторонника женщин" или "Поклонника мальчиков". Традиционные аргументы, неизбежные цитаты, ссылки на философские воззрения древних, риторические украшения...-- автор веселится, описывая своих невозмутимых спорщиков. В связи с этим следует отметить, что педерастический дискурс здесь намного тяжеловеснее, претенциознее, "барочнее", нежели проникнутые строгим стоическим духом стилистически более выдержанные выступления в пользу женщин. Поэтому в финальной части диалога, когда Феомнест заключает, что, как не суди, а все сводится к поцелуям, ласкам и попыткам залезть под плащ к объекту своей страсти, ирония направлена, главным образом, против апологетов мужской любви. Но иронический подход к поставленной проблеме не в силах скрыть всей ее серьезности. И сколько бы ни потешался Псевдо-Лукиан, рисуя "теоретико-дискурсивные" портреты этих двух поборников любви, риторический профиль которых может показаться слишком "нарочитым", нам все же не остается ничего иного, как допустить, что именно такой и была в самых ярких своих проявлениях современная автору традиция "эротической аргументации", так глубоко укорененная в эллинистической культуре. Одно обстоятельство поражает с самого начала беседы, пересказанной Ликином для того, чтобы наставить друга, заплутавшего меж двух видов любви, на путь истинный: диалог, заканчивающийся несколько двусмысленным выводом в пользу "мальчиков", проходит не под знаком Эрота, общепризнанного покровителя такого рода отношений, но под опекой Афродиты: место действия сцены, восстановленной Ликином, по его собственному утверждению, вплоть до мельчайших подробностей,-- книдский храм богини, в котором находилась посвященная ей .знаменитая статуя Праксителя. Впрочем, это не мешает защитнику мальчиков и их любовников по традиции взывать к Эроту, "небесному богу", "предводителю таинств любви", когда того требует развитие беседы. Что же касается поборника "женских ласк", то он, естественно, ищет поддержки у Афродиты. Таким образом, Книдская богиня, в некотором роде, председательствует на этой тяжбе и, одновременно, как бы состязается с Эротом, своим традиционным напарником-соперником. Причины этого ясны: через весь диалог проходит тема физических 228 удовольствий. Именно aphrodisia волнуют Феомнеста, которого в равной степени влечет прелесть девушек и красота мальчиков. Именно aphrodisia достанется последнее слово, и смех увенчает чрезмерно целомудренную речь. Но и поводом к полемике Харикла и Калликратида также стало физическое удовольствие, послужившее сюжетом знаменательного анекдота: юноша, страстно влюбленный в мраморное творение Праксителя, остался на ночь в храме и осквернил статую, но, утоляя свою страсть, совокупился с ней как с мальчиком'. Рассказ об этой истории, такой традиционной, вызывает не менее традиционный спор: возможно ли счесть столь кощунственный акт, коль скоро он обращен к Афродите, данью уважения богине, которой покорны удовольствия женской плоти? Совершенный подобным образом, не свидетельствует ли он против самой же Афродиты? Двусмысленный акт! И нужно ли эту богохульственную почесть, это оскверняющее почтение относить на счет любви к женщинам или же на счет любви к мальчикам? Итак, вопрос, проходящий через весь диалог, пусть даже и кажется порой, что о нем забывают за более высокими предметами, таков: какое место занимают сексуальные удовольствия в практике каждого из двух видов любви, какова их истинная роль и надлежащая форма? Ответ на этот вопрос и будет тем дискриминантом, который обеспечит мужской любви недолгий триумф на философских небесах, очень скоро скомпрометированный иронией действительности. Следуя жесткой композиции диспута, ораторы поочередно берут слово и в пространных речах отстаивают тот род любви, который каждый из них находит предпочтительным; безмолвный свидетель (Ликин) рассудит это "состязание" и определит победителя. Хотя "мальчишеская" речь Калликратида гораздо цветистее и продолжительнее речи Харикла, структура обеих апологий совершенно одинакова, аргументы сменяют друг друга в одном и том же порядке и располагаются таким образом, что каждому доводу одного собеседника отвечает довод другого. Обе речи состоят из двух частей; предмет первой -- природа любви, ее происхождение и основание в мироздании; вторая же отвечает на вопрос о том, какие удовольствия сулят различ- ___________ 1 Лукиан. Две любви, 16--17. 229 ные роды любви, какой должна быть их форма и ценность. Мы не станем прослеживать последовательное развитие двух этих линий, но по очереди рассмотрим упомянутые вопросы, чтобы показать, как, каждый по-своему, отвечают на них сторонник любви к женщинам и любитель мальчиков. 1. Хариклова речь "в защиту женщин" исходит из мировосприятия, общая тональность которого, несомненно, выдержана в духе стоицизма1: природа определена здесь как сила, которая, "сочетав первичные стихии мироздания", из их взаимного смешения "породила все живое и одушевленное". Кроме того, продолжает Харикл, в хорошо знакомых нам выражениях повторяя известную доктрину, она установила и преемственность поколений2: "зная, что мы сотворены из смертной материи и что краток срок жизни, предназначенный каждому", природа "устроила" (emechanesato) так, что "гибель одного служит рождению другого". Умершее она "соразмерно возмещает рождающимся, чтобы мы вечно жили, сменяя друг друга". С той же целью совершив разделение полов, "мужскому полу она дала в удел выделение семени", а женский "сделала как бы вместилищем рождающегося" и наделила каждый из них "взаимным влечением" (pothos), установив "нерушимый закон, чтоб и тот, и другой пол оставался верен своему естеству". В результате, "лишь общенье мужчин с женщинами до сих пор сохраняет в непрерывной смене поколений человеческую жизнь бессмертной", но "ничто не может родиться от одного существа", и "ни один мужчина не может похвалиться, что рожден мужчиной". Так Харикл прочно укореняет в общемировом порядке,-- там, где связаны в один узел смерть, рождение и вечность,-- природу, присущую каждому полу, и соответствующее каждому из них удовольствие. Не подобает ни "женщинам вести себя вопреки своей природе, как мужчины", ни "мужчинам непристойно изнеживаться". Попытки избежать такого установления не просто посягают на природные свойства человека, но и наносят ущерб всеобщей связи вселенской необходимости. ________________ 1 Речь составляет параграфы 19--28. Прехтер (Praechter) в своем исследовании об Иерокле (С. 148) настаивает на стоическом характере фрагмента. Р. Блох усматривает здесь неопифагорейскую проблематику. 2 Лукиан. Две любви, 19. 230 Вторым критерием естественности в речи Харикла является состояние человечества при его зарождении1. Стремление приблизиться к богам, опирающееся на добродетель, способность жить и думать подобно героям, соразмерность в браке и благородное потомство -- таковы были четыре свойства, отличавшие этот возвышенный способ существования и обеспечившие его соответствие природе. Но вскоре начался упадок, все более и более глубокий; Харикл выделяет его этапы: поначалу "люди спустились с этой высоты в пучину удовольствий" и проложили "странные и невиданные пути к наслаждению" (следует ли под этим понимать формы половых отношений, не ведущие к зачатию, или удовольствия, получаемые вне брака?), а затем "сластолюбие, которое дерзает на все", преступило законы самой природы, "взглянув на мужчину как на женщину" (во всяком случае, это единственная форма "дерзости", упомянутая в тексте). Но прежде, чем стал возможен столь противный природе акт, в отношения между мужчинами должны были вторгнуться насилие и ложь: тираническая власть и искусство убеждения ("бесчестное обольщение"). Третий признак естественности Харикл находит в животном мире2. Установления природы царят там безраздельно и неограниченно: ни львы, ни быки, ни бараны, ни кабаны, ни волки, ни птицы, ни рыбы не знают влечения к своему полу; для них "незыблемы остаются законы провидения". Мудрости животных оратор Псевдо-Лукиана противопоставляет доподлинное "зверство" людей, которое ставит их ниже прочих живых существ ("именно вы негодные звери"), хотя им суждена была высшая участь. Это человеческое скотство, обозначенное у Харикла целым рядом характерных терминов: "порыв", но и "невиданный порок", "слепая бесчувственность" (anaisthesia), представляет собой "двойной грех" еще и постольку, поскольку побуждает, "избегая того, за чем следует гнаться", вожделеть к тому, "чего следует избегать"... В противоположность животным, которые послушны закону и верны назначенной им цели, мужчины, вступая в связь с мужчинами, являют все признаки одержимости страстью: неконтролируемое неистовство, ______________ 1 Там же, 20--21. 2 Там же, 22. 231 необузданную тягу к насилию, болезненное возбуждение, ослепление, не позволяющее взглянуть в лицо действительности, наконец, неспособность к решению задач, стоящих перед родом людским. Иначе говоря, спроецировав любовь к мальчикам поочередно на три оси природной системы координат,-- общий порядок мироустройства, изначальное состояния человечества и разумную целесообразность поведения,-- Харикл устанавливает, что она нарушает мировой порядок, порождает насилие и обман и, .наконец, губительна для целей человеческого бытия. Космологически, "политически" и морально этот тип отношений противен природе. Отвечая в соответствующей части своей речи на все вышеизложенное, Калликратид не столько выдвигает аргументы, которые бы опровергали выводы его противника, сколько предлагает совершенно отличную от предыдущей концепцию мира и рода человеческого, его истории и высших связей, соединяющих людей между собой. Идее предусмотрительной природы-"механика", которая, разделив полы, "устроила" деторождение и смену поколений, чтобы подарить тем самым всему человечеству бессмертие, несвойственное отдельной особи, здесь противопоставлен образ мира, возникшего из хаоса, первобытного беспорядка, "неясную расплывчатую бесформенность" которого победил Эрот, создатель всего, что имеет душу и всего неодушевленного, вложивший в сердца людей "прекрасное единодушие" и даровавший им "высокое свойство дружбы". Харикл находит в отношениях мужчины и женщины уловку искусной природы, в обход смерти установившей преемственную "связь времен". Калликратид же в любви к мальчикам усматривает связующую силу которая, соединяя и согласовывая, торжествует над хаосом1. С этой точки зрения история мира воспринимается уже не как поспешное забвение законов природы и погружение в "пучину наслаждений", но, скорее, как постепенное высвобождение из-под гнета "необходимого", то есть простых, насущных потребностей2. Изначально человек был стеснен нуждой -- ис- |
