Семинарская и святоотеческая библиотеки

Семинарская и святоотеческая библиотеки
Семинарская и святоотеческая библиотеки
Что касается выборов профессоров, доцентов и приват-доцентов, то студенты для пользы науки нашли возможным установить такой порядок: на открывшееся место преподавателя Академии объявляется конкурс по научным трудам или по программе особо для этого составленной Советом. Все лица, подавшие заявления, подвергаются баллотировке. Совет выбирает двух кандидатов, которые обязываются читать публичную лекцию на одну и ту же тему, предложенную Советом. Другую лекцию кандидаты должны читать на собственную тему. Затем производится баллотировка, и получивший большинство голосов считается преподавателем Академии. Мы думаем, только таким путем можно обеспечить лучшие научные силы за Академиями”.  Кроме того, в петиции студенты высказали пожелание о допущении в число студентов лиц женского пола.
В общем, требования академического студенчества в отношении высшей Духовной школы мало разнились с теми требованиями, которые выдвигало университетское студенчество к светской школе. Не вызывает удивления и то, что чаяния студентов, выражаемые ими под девизом: “студенты… очень часто видят те или иные ее (академической жизни  —  и. П.) недостатки, и то, что нередко ускользает от взора профессоров, ясно чувствуется в среде студенчества” , в целом получили положительную оценку в преподавательской среде, особенно в молодой ее части, отличавшейся крайним либерализмом.
Впрочем, наши комментарии, в которых мы проводим параллель между событиями в высшей светской и высшей Духовной школами летом и осенью 1905 года, не оригинальны. Уже современники описываемых нами событий упрекали студентов и профессуру Духовных Академий в подражании коллегам светского звания, что вызывало у них немало возмущения: “Толчок академическому движению был дан Временными Правилами университетской автономии от 27 августа 1905 года, но это был лишь толчок, повод. Академистов упрекали в том, что они начали все движение из подражания университетам; выставляли потом, где это нужно было, что все движение студентов — одно поветрие, занесенное извне, и не имеет никаких корней, никаких оснований в собственной жизни Академий. Но тяжелая обида таких обвинений, выставляющих студентов Академий какими-то жалкими подражателями, настолько очевидна, что не хочется говорить об этом… университетская автономия была только поводом давно назревшего в стенах наших Академий…”
Как бы то ни было, с августа-сентября жизнь в высшей Духовной школе замерла. Студенты, кто дома, кто в расположении Академии, ожидали выполнения своих ультиматумов; профессора в большинстве своем солидаризовались со студентами и настаивали на решении вопроса в пользу требований студентов; церковные власти, в свою очередь не желали и слышать об автономии. В такой обстановке, как мы видим, основной задачей созванной в 1905 году Комиссии стала выработка срочных мер, необходимых для возобновления нормального хода академической жизни.
 
2. НАЧАЛО РАБОТЫ КОМИССИИ 1905 ГОДА
Для участия в Комиссии были избраны: от Московской Духовной Академии — И.В. Попов, П.В. Тихомиров, И.М. Громогласов, от Санкт-Петербургской Н.К. Никольский, Д.П. Миртов, А.П. Дьяконов, от Казанской — И.С. Бердников, Н.И. Ивановский, А.И. Писарев, от Киевской — В.З. Завитневич, Д.И. Богдашевский, В.П. Рыбинский.
Прибывшие в Санкт-Петербург делегаты имели на руках реальные предложения Советов по переустройству Академий. Так, Московская Духовная Академия подготовила критический анализ действующего Устава, Киевская Академия представила готовый проект Устава, разработанный специально созванной для этого 5–27 октября Советом комиссией, Казанская — разработала лишь некоторые отдельные вопросы академического Устава. Решения и пожелания Советов Академий напрямую перекликались с университетскими Временными Правилами от 27.08.1905 г. В центре всех предложений было требование введения автономных начал в административную и научно-педагогическую часть Устава, введение права свободного выбора ректора из наличного состава академических профессоров, права выбора инспектора, действующего по инструкции, составляемой Советом, права формирования Советов из всех преподавателей и присуждения Советом ученых степеней, а также права студентов жить вне стен общежития.
Заседания Комиссии проходили с 10 по 22 ноября. Председательствовал в Комиссии Обер-прокурор Святейшего Синода князь А.Д. Оболенский. С первого же заседания, в процессе обсуждения предложений Советов Академий, резко обозначились два противоположных друг другу течения: на левом фланге стояли защитники автономных начал в Академии — профессора И.В. Попов, П.Е. Тихомиров, И.М. Громогласов, Н.К. Никольский, А.П. Дьяконов, А.И. Писарев; на правом — Н.И Ивановский, И.С. Бердников, а с пятого заседания к последним присоединились архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский) и архиепископ Псковский Арсений (Стадницкий).
Начало работы Комиссии в целом было встречено общественностью положительно. Но вскоре стали слышаться нотки разочарования — критике в печати подверглось, во-первых, то, что все делегаты, кроме представителей Московской и Киевской Духовных Академий были избраны Советами без участия младших преподавателей-доцентов, во-вторых, присутствие на заседаниях архиепископа Сергия и архиепископа Арсения — представителей Синода. Последнее особенно раздражало многих либерально настроенных современников в силу того, что преосвященные владыки принимая участие в выработке окончательных решений Комиссии, существенно повлияли на их содержание, не во всем отвечающее требованиям профессуры и студентов, как писал впоследствии журнал Казанской Духовной Академии, “чем далее шли заседания, тем более суживались в своих требованиях профессора”.  Противоположную точку зрения на персональный состав Комиссии выражали представители “охранительно” настроенной части церковной общественности. “Охранителей” возмущало то, что большинство профессорских представителей отличалось крайне либеральными воззрениями. В этом смысле показательную характеристику делегатам от Московской Духовной Академии дает ее ректор, епископ Евдоким (Мещерский): “Не понимаю, что творится на белом свете, — пишет владыка в письме к Московскому митрополиту, —…для участия на заседаниях под председательством самого обер-прокурора, наш Совет выбирает: П.В. Тихомиров — горлопан и почти нигилист.., И.М. Громогласов —директор Коммерческого училища, не имеющий почти никакого отношения к нашей школе, И.В. Попов — из красных и враг монашества”.  
По сути, состав участников ноябрьской Комиссии 1905 года и состоявшееся на ее заседаниях разделение участников дискуссии на сторонников той или иной концепции реформы, предопределил ту борьбу, которая не прекращалась ни на одной из последующих Комиссий.

Из протоколов заседаний “делегатского профессорского съезда”  видно, что его участники не сразу поняли, что церковная власть отнюдь не ждет от них немедленных решений, касающихся действующего Устава. Только через два — три заседания обер-прокурор заявил, что задача Комиссии заключается в “выработке общих положений, на которых впоследствии может быть выработан Устав”.  До этого профессора полагали, что в их компетенцию входит рассмотрение и внесение конкретных изменений в Устав 1884 года, теперь же им сообщили, что их деятельность должна быть направлена лишь на разработку основных принципов для только предполагаемой в ближайшем будущем реформы. Такая постановка вопроса, конечно, кардинально меняла статус Комиссии, но несмотря на это, участники дискуссий смогли рассмотреть главнейшие вопросы академического устройства.


3. “ОБЩИЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ” ПРОФЕССОРОВ
Результатом первых заседаний Комиссии стали “Общие предложения” по реформе, выраженные в следующих принципиальных положениях: “1) выборное начало для ректора, инспектора и членов Правления, которые избираются из наличного состава всей профессорской корпорации на четыре года и утверждаются в должности Святейшим Синодом; при чем ректор может быть безразлично духовное или светское лицо, с ученой степенью доктора. 2) В состав Совета входят все наличные профессора, доценты и и.о. доцента. 3) Совет в ученом, учебном и воспитательном отношении непосредственно подчиняется Святейшему Синоду и по делам, которые ранее утверждались епархиальным архиереем, входит с представлениями об их утверждении в Святейший Синод, а по делам, представляемым ранее епархиальному архиерею для сведения, полагает окончательное решение самостоятельно”.  Кроме этого, делегаты выражали желание, чтобы к компетенции Совета относилось и утверждение в ученых степенях доктора, магистра и кандидата. Что касается роли правящего архиерея в жизни высшей Духовной школы, то она, по мнению профессоров могла бы заключаться в представлении ему журналов заседаний Советов для сведения и решения экономических вопросов Академий.
Таким образом, проблемными на Комиссии 1905 года стали следующие вопросы: замещение руководящих постов в системе академического управления, формы участия в жизни Академий правящих архиереев и Святейшего Синода, а также, в широком смысле, права Советов в решении академических вопросов.

Очень остро на заседаниях встал вопрос о ректоре Академии. Интересен разброс мнений, высказывавшихся участниками дискуссии, по вопросу о его сане. Так, профессора И. С. Бердников и Н.И. Ивановский настаивали на том, чтобы Комиссия признала необходимость занятия ректорского места только духовным лицом, Д.И. Богдашевский придерживался взгляда о желательности наличия духовного звания у кандидата, но и не был категорично против светской кандидатуры, П.В. Тихомиров и А.П. Дьяконов высказывались в пользу светского лица на ректорском посту, В.З. Завитневич, И.В. Попов, В.П. Рыбинский и А.И. Писарев не видели никакой разницы в наличии или отсутствии священного сана у ректора Академии. В итоге, Комиссия решила, что светская ректура в высшей Духовной школе допустима. При голосовании только проф. Бердников и Ивановский дали голоса против, остальные же 10 были поданы в пользу принятого решения. В результате же, как пишет современник, “во Временных правилах появился пункт, что ректором Академии может быть лицо только духовное и, следовательно, одержало верх мнение двух, а не десяти”.  
Вопрос о замещении ректорской должности для профессорских корпораций имел не только важное идеологическое, но и практическое значение, об этом свидетельствует инцидент, связанный с упомянутым пунктом Временных правил, случившийся в Киевской Духовной Академии в 1907 году. После освобождения должности ректора Киевской Академии епископом Платоном на его место академическим Советом был выбран профессор Академии А.А. Глаголев.  Скоро прошедшая процедура избрания нового ректора, впрочем, не надолго позволила торжествовать корпорации. Уже после выборов часть профессоров Киевской Академии подала в Синод протест, в котором было указано, что “в течение 300 лет Академия и братский монастырь были тесно связаны друг с другом, ректорами Академии всегда были настоятели монастырей и что подобный порядок желательно сохранить и на будущее время.”  Реакцией Святейшего Синода стал Указ, предписывающий Совету “избрать в ректоры Академии лицо монашествующее, или же из светских профессоров такого, который пожелает принять монашество…”  По вполне понятным причинам, распоряжение Святейшего Синода произвело тяжелое впечатление и на профессорско-преподавательскую корпорацию и на студенчество Киевской Академии. Общее недоумение вызвала формулировка синодального Указа, которой предписывалось избрание на ректорскую должность не просто кандидата в священном сане, а именно монашествующего лица. Дело в том, что согласно Временным правилам от 30 ноября 1905 года и Временным правилам от 20 декабря 1906 года (явившимся развитием предшествующих правил) Святейший Синод хотя и имел право отвергнуть выбранного Советом кандидата, но не мог требовать избрания именно монаха. Этот факт игнорирования высшей церковной властью действующих правовых положений, которыми руководствовалась высшая Духовная школа, поставил современников перед фактом реального господства в учебном ведомстве начал Устава 1884 года. Указ Синода не мог быть исполнен не только потому, что большая часть корпорации его не приняла, но и по причине отсутствия в Киевской Академии на тот момент профессоров–монахов. Не было и “охотников принять пострижение”.  Таким образом, академический Совет должен был искать кандидата на ректорскую должность из черного духовенства на стороне.
Такие реалии, разумеется, сделали пункт Устава о замещении ректорской должности практически важным для жизнедеятельности Академий. Дискуссия по этому проблемному вопросу стала непременным атрибутом всех действовавших в начале ХХ века Комиссий по реформе высшей Духовной школы.

Размышляя о свободе богословской науки, большинство академических делегатов высказалось в пользу расширения прав профессорских Советов, т.е. введения автономных начал в управление высшей Духовной школой. В представлении профессоров, автономное устройство являлось гарантом создания и существования в Академиях благоприятной атмосферы для развития научной мысли.
В целом, конечно же, движение за автономию было вызвано общим в Духовных школах недовольством действующим Уставом 1884 года, который ограничивал влияние профессорских корпораций на развитие научных, образовательных и воспитательных процессов. В требованиях “автономистов” можно наблюдать благое стремление максимально приблизить Духовные Академии к жизни, преодолеть вызванное старыми и отжившими по их представлениям уставными нормами несоответствие Академий реалиям и потребностям времени.
Поскольку в численном отношении большинство Комиссии составляли “профессора-автономисты” , то и настроенность большинства выступлений на ее заседаниях носила “автономистский” характер. Осуществление автономии было возможно единственно при упразднении 11 параграфа Устава 1884 года, который предоставлял епархиальному архиерею право “начальственного наблюдения за направлением преподавания и воспитания… за исполнением в Академии… Устава”.  Поэтому участники съезда академических профессоров требовали исключить этот параграф из Устава или, по крайней мере, подвергнуть его редакции таким образом, чтобы участие правящего архиерея в академическом управлении было минимальным.
Отметим, что дискуссия по этому вопросу на заседаниях профессорского съезда 1905 года не обладала той остротой, с которой неизменно проходили обсуждения этой темы впоследствии, на заседаниях Комиссий по реформе. Дело в том, что на данном этапе развития процесса преобразования высшей Духовной школы, высшая церковная власть находила возможным идти навстречу академическим корпорациям, тем более, что требование автономии для Академий было выдвинуто в ультимативной форме и академическим студенчеством, для умиротворения которого, собственно, и была созвана сама Комиссия 1905 года. И если позже Святейший Синод занял позицию резкого отрицания принципа автономии, то сейчас, на своих совещательных заседаниях 14 и 16 ноября, проходивших в присутствии участников профессорского съезда, он, в числе прочего, признал приемлемыми автономистские требования академических корпораций.  

Итогом заседаний Комиссии 1905 года стало Определение Святейшего Синода, вводящее новые основания для устройства жизни высшей Духовной школы. Пункты намеченных преобразований, по замечанию Синода, должны были реализовываться в Академиях постепенно и “под условием, если студенты предварительно приступят к обычным занятиям”.

4. ОПРЕДЕЛЕНИЕ СВЯТЕЙШЕГО СИНОДА О “НЕКОТОРЫХ ГЛАВНЫХ ИЗМЕНЕНИЯХ”
 По окончании работы Комиссии, Святейший Синод 26 ноября 1905 года, признав необходимость “согласования существующего порядка академического управления с современными задачами Православной Церкви и богословской науки”, принял “некоторые главные основания”, которые должны быть применены при дальнейшем реформировании Академий и уже в современный момент, для осуществления нормального хода академической жизни (Определение Синода было разослано на места и опубликовано в прессе в виде Указа Святейшего Правительствующего Синода от 30 ноября 1905 года, за № 12052). “…Основания сии заключаются в следующем: 1) Духовные Академии находятся в подчинении высшей церковной власти в лице Святейшего Синода и состоят под попечительным наблюдением местного епархиального преосвященного; 2) ректор и инспектор Академии избираются академическою корпорациею и утверждаются в должности Святейшим Синодом. Ректор Академии состоит в духовном сане и должен иметь ученую степень не ниже магистра богословия. Если бы оказалась необходимость временно допустить к исправлению должности лицо, не имеющее духовного сана, то такое временное исполнение обязанностей ректора не может продолжаться долее 6 месяцев; 3) в состав академического Совета должны входить все ординарные и экстраординарные профессора и доценты, а в случае признанной Советом надобности принимают участие в собрании Совета и прочие преподаватели Академии; 4) Совету должно быть предоставлено окончательное утверждение в ученых академических степенях и самостоятельное в пределах, установленных законом, разрешение учебных и воспитательных вопросов…”  Кроме процитированных пунктов, важным, по своему значению для дальнейшего развития академической реформы стало поручение Святейшего Синода профессорским Советам выработать предложения об изменении академического Устава, которые необходимо было подать в Синод не позднее 1-го февраля 1906.

5. УСТАВЫ 1869 И 1884 ГОДОВ И КОМИССИЯ 1905 ГОДА
Прежде чем перейти к характеристике синодального Определения 1905 года, напомним, что проекты и предложения профессорских корпораций, ставшие его основой, отталкивались от сравнения положений Уставов 1884 и 1869 годов.
Первый пункт Определения Синода касается вопроса управления Академиями. Определение выводит высшую Духовную школу из подчинения епархиальному архиерею, сводя его участие в академической жизни к “попечительному наблюдению”. Такая формулировка была возвращением к духу Устава 1869 года, который давал право правлению Академии самостоятельно обсуждать внутренние вопросы и даже не соглашаться с архиереем. Устав же 1884 года, разработанный с целью “устранить допущенную Уставом 1869 года некоторую неясность в определении характера власти епархиального преосвященного над Академиею и расширить права его по управлению этим высшим учебным заведением” , наоборот, предоставлял широкие полномочия правящему епископу.
Таким же возвращением к прежде существовавшему порядку стало и введение вторым пунктом Определения выборного начала в Академиях. В Уставе 1869 года, конечно, не содержится положение о выборности ректора, хотя такой порядок академического управления содержал Устав 1808 года, но находится пункт о выборности инспектора, трех помощников ректора и профессоров. Эти остатки самоуправления были упразднены Уставом 1884 года. Определением Синода они возвращались в Духовную школу.
Совершенно новым по сути явлением в академической жизни стало расширение прав профессорских Советов, сформулированное в двух последних пунктах Определения. Советам предоставлялось право окончательного и самостоятельного утверждения ученых степеней и право решения учебных и воспитательных вопросов. И Устав 1869 года, и Устав 1884 года относили решение этих вопросов к прерогативе правящего архиерея и Святейшего Синода.
 
6. ВРЕМЕННЫЕ ПРАВИЛА
Итак, Определение Святейшего Синода от 26 ноября 1905 года, вводило жизнь Духовных Академий в новое русло. Условием, при соблюдении которого новые правила академического устройства вступали в свои права, было немедленное возвращение студентов в аудитории. 25 января 1906 года Синод удостоверился в выполнении своего условия и принял решение произвести в действующем Уставе 1884 года “необходимые согласования”.  Уже 21 февраля Синод рассмотрел проект временных изменений в действующем Уставе Духовных Академий, предложенный Учебным Комитетом и постановил: “впредь до составления нового Устава Духовных Академий и утверждения оного в установленном порядке, ввести в действие следующие изменения…”  Введенные таким порядком 21 февраля 1906 года Временные Правила, повторяющие пункты Определения 26 ноября 1905 года, теперь уже вполне определенно и законно зафиксировали все достижения “автономистской” Комиссии 1905 года.

Таким образом, первая попытка студенчества и профессуры Духовных Академий добиться некоторых свобод увенчалась неожиданным успехом. Конечно же, и Определение Святейшего Синода от 26 ноября 1905 года и Временные Правила 1906 года были лишь уступкой высшей церковной власти требованиям революционного времени и не выражали настроения Синода. Уже через два года синодальный курс на автономию в Духовных Академиях пошел на спад. В 1908 году во всех четырех Академиях была проведена Ревизия, которая, по замечанию современника, должна была “свести счеты с автономией” . Вскоре после этого Временные Правила были отменены.
Говоря в целом о Комиссии 1905 года, необходимо отметить ее значение в общем процессе преобразования Духовной школы. Впервые для обсуждения проблем духовного образования собрались вместе представители всех четырех Академий, впервые борьба за академическую реформу была вынесена из стен Академий на всеобщее обозрение. Наконец, именно с выработанных Комиссией 1905 года предложений Синоду, положенных в основание Определения и Временных Правил, и начинается серьезная разработка академического вопроса.

7. ОСВЕЩЕНИЕ АКАДЕМИЧЕСКИХ ПРОБЛЕМ В ПЕРИОДИЧЕСКОЙ ПЕЧАТИ В ПЕРИОД ВОЗНИКНОВЕНИЯ ДВИЖЕНИЯ ЗА АКАДЕМИЧЕСКУЮ РЕФОРМУ
С 1905 года дискуссия по академическим вопросам была перенесена на страницы церковной прессы. Если раньше жизнь Академий освещалась в периодике довольно слабо, то с 1905 года, когда академические проблемы начинают привлекать всеобщее внимание, количество статьей по этой тематике в церковной прессе значительно увеличивается, а также появляются публикации по этому вопросу и на страницах светских журналов и газет.
Во введении мы уже указывали на то обстоятельство, что российская пресса строила свое отношение к вопросу реформирования Академий в зависимости от своей политической ориентации. Например, “Русские ведомости” или “Русское слово” больше рассматривали отрицательные стороны церковной жизни и статьи, помещаемые на страницах этих изданий, соответственно, отличались тенденциозностью. А такие газеты, как “Россия” и “Голос Москвы” стремились освещать проблемы церковного переустройства в конструктивном, объективном ключе. Похожим образом и церковную прессу можно разделить на два лагеря, с той только поправкой, что духовные издания не позволяли себе несерьезного тона при рассмотрении насущных вопросов жизни и устройства Церкви, чем нередко согрешали либеральные светские издания. Ориентация церковной периодики преимущественно зависела от того, чьим печатным органом являлось конкретное издание. Например, официальный печатный орган Святейшего Синода “Церковные ведомости” в публикуемых материалах выражал всецело настроение Синода по рассматриваемому вопросу. “Богословский вестник” — журнал Московской Духовной Академии, имея прямое отношение к профессорскому Совету, мог позволить себе разносторонний подход. Такие независимые издания, как “Церковный вестник” и “Церковно-общественная жизнь”, издающиеся профессорами Санкт-Петербургской и Казанской Духовных Академий, вообще могли иметь самостоятельную, независимую от церковных властей ориентацию.
В основном, проблемы высшей Духовной школы обсуждались на страницах церковных изданий. И несмотря на то, что духовная пресса стремилась по возможности полно освещать ход реформы духовного образования, многие стороны академических переустройств были раскрыты недостаточно. Например, деятельность Комиссии по реформированию высшей Духовной школы 1905 года была удостоена всего пяти-шести замечаний в церковной и светской печати. Связано это было, возможно, с тем, что на фоне других реформ церковной жизни, вопросы духовного образования казались современникам второстепенными.
И все же, в целом, положение русской богословской науки в Академиях явилось одной из важнейших тем внутрицерковных дискуссий. С 1905 года эта проблема, как никогда ранее, получает широкое освещение: с одинаковым воодушевлением духовные издания приступают к обсуждению задач богословского исследования и перспектив дальнейшего развития богословской мысли. Церковную прессу беспокоила та позиция, которую заняло русское общество по отношению к богословской науке: ею вообще мало интересовались, высказывались о ней порой и с пренебрежением, а “ответа искали у Розанова и Мережковского”.
Авторы публикаций в академических журналах призывали “чутко вслушиваться в запросы времени, особенно как они отражаются в литературе, и глубоко, напряженно, пристально вглядываться в особенности духовных интересов, которыми живет современное общество... при  раскрытии христианских истин по возможности пользоваться всеми теми приобретениями естественной мысли - научными, философскими, литературными, которыми по преимуществу живет так называемое светское общество... облекать богословские истины в термины общего сознания, говорить с обществом понятным ему языком”.  Действительно, по общему признанию, многие проблемы отечественного богословия существовали по причине изоляции самой науки: “Наша наука борется с тенями умерших. Она как будто не слыхала, что уже не материалист Фогт господствует над умами, а Толстой, Маркс, Соловьев, Ницше...”  “Общество нуждается в теоретических основаниях для религии. Оно все шире знакомится с ее отрицанием на почве философской, естественнонаучной, социологической, экономической, исторической и даже эзотерической, а ответа со стороны академической науки не слышит”.  Возможно, академическая наука не заслужила столь резкой критики, поскольку, на самом деле, посредством духовной прессы, богословы пытались достучаться до современников, и не их вина, что выступления церковных публицистов “ничего не значили против целого моря чернильной воды, вылитой в университетах, в редакциях, в типографиях для проповеди современных лжеучений”.  И все же мы должны принять характеристику, данную в самом начале ХХ века, как вполне отражающую общественное настроение.
Как было уже замечено, в общем числе печатных материалов, посвященных вопросам церковных преобразований, статьи, рассматривающие реформу духовного образования, и особенно высшего, занимают далеко не первое место. К сожалению, особенно это касается деятельности Комиссии по реформе Академий 1905 года, которую обошли своим вниманием большинство светских изданий и немалая часть духовной прессы. Мы не можем на основании газетных и журнальных статей составить картину происходивших на заседании Комиссии обсуждений. Впрочем, анализируя в данной части работы публикации в прессе, мы не ставим себе задачу детального рассмотрения деятельности самой Комиссии. Наша цель — с помощью публикаций проследить и проиллюстрировать возникновение и развитие общих тенденций, настроений в обществе по вопросу реформы, поскольку в прямой зависимости от них и происходило развитие событий в Комиссии.
Из общего круга обсуждаемых в прессе проблем академической реформы выделяется вопрос автономии, включающий в себя вопросы внутреннего и внешнего управления высшей Духовной школой, а также вопрос о преобразовании учебно-научной стороны академического Устава.
Интересным материалом к изучению развития дискуссий по вопросу академической автономии является полемика, развернувшаяся вокруг Докладной Записки Святейшему Синоду епископа Волынского и Житомирского Антония (Храповицкого), в канун 1906 года. Надо заметить, что деятельность преосвященного епископа Антония всегда давала богатую пищу для разнообразных дискуссий в церковных кругах: то все обсуждают его очередной разгромный отзыв на чью-либо научную работу, то разом обрушиваются на него с критикой за какую-нибудь реплику в адрес академической профессуры. На этот раз причиной журнальных публикаций послужила Записка преосвященного, посвященная вопросу академической автономии и вообще академической реформе. В Записке владыка, оценивая “психологию академических автономистов” , делает вывод, что желание профессурой автономии вызывается “явным сочувствием революционному университетскому движению”, “явным желанием уничтожить в России просвещенную иерархию через истребление в Академии монашества”, “враждебным отношением к Православной Церкви”, наконец, “желанием подчинить ее протестантскому влиянию”.  “Не имея возможности заинтересовать (студентов — и. П.) своим залежалым литературным товаром, — пишет преосвященный автор, — профессора-либералы не сытым оком взирают на Трубецких, Соловьевых и Лебедевых, и особенно на профессоров тюбингенцев… Сколько заманчивого материала для плагиата, для рукоплесканий… Вот почему этим мыслителям (профессорам — и. П.), всю жизнь подвизавшимся на плагиатировании, так хочется автономии преподавания.., конечно речь не о всех профессорах и не о большинстве, но наиболее настойчивые претенденты на автономию и являются такими бездарными и непросвещенными импотентами ученой мысли.”  Решительным образом автор Записки выступает против выборного начала в высшей Духовной школе и особенно против желаемого “автономистами” права избрания на ректорский пост не монашествующего лица. По мнению епископа Антония, ректором Академии непременно должен быть епископ, а инспектором — архимандрит, поскольку, монахи являются “незаменимыми” начальниками, хранителями веры, представителями личной праведности, радетелями о богослужении, образцами нестяжательности, руководящимися любовью к ученикам.
Можно представить меру негодования “профессоров-автономистов” после обнародования Записки преосвященного Антония. В ответ на нее редактор “Трудов Киевской Духовной Академии” профессор В.П. Рыбинский опубликовал в своем журнале негодующую статью. Автор “ввиду несправедливых обвинений, могущих повредить дорогому академическому делу…” от лица “профессоров-автономистов”  последовательно разбирает основные тезисы Записки. Следует признать, что тон статьи профессора в отличии от “духа нехристианской нетерпимости, который, к прискорбию и смущению многих, обнаруживается в Записке”  отличается сдержанностью и серьезностью. Опуская нелестные комментарии автора относительно порядочности и учености преосвященного Антония, “много лет жившего академической жизнью, письменно и устно заявлявшего о своей любви к Академии” а теперь называвшего профессоров “вырождающимися учеными обществами” , прейдем к комментариям В.П. Рыбинского на основные обвинения и предложения, изложенные в Записке. Отвечая на упрек, брошенный в адрес профессоров, которые ходатайствуют об автономии, единственно из желания открыть простор “бесшабашному либерализму” и “кощунственным выходкам”, профессор замечает, что “по проекту Академия остается православной и находится в подчинении высшей церковной власти” и преосвященный не имел никаких оснований “нагромождать преступления на головы академических профессоров”, и тем более требовать “разогнать профессоров, разломать, вырыть фундаменты семинарских и академических зданий, и взамен их на прежнем месте выстроить новые, и наполнить их новыми людьми”.  Недоумение профессора вызвала и склонность автора “представлять мирян почти врагами Церкви” и постоянное “подчеркивание различия между иерархией (точнее — монашествующими) и мирянами в их отношении к благу Церкви”.  Равным образом легковесными находит профессор и доводы автора Записки в пользу замещаемости административных мест в Академии только монашествующими.
Вопрос участия монашествующих лиц в управлении Духовными школами вообще очень бурно обсуждался в описываемый период. Довольно категоричную, даже резкую. характеристику администраторам-монахам дает профессор Санкт-Петербургской Духовной Академии Н.Н. Глубоковский в письме В.В. Розанову, написанном незадолго до подачи епископом Антонием своей Записки в Синод: “Иерархия пала во всех отношениях и никак не может служить образцом даже благочестия или добродетелей… это и понятно, если монашество стало не способом устроения своей нравственной жизни (“созидания спасения”), а самым дешевым средством скверного ради прибавка… И разве нормально, что везде в церкви выдвигаются вперед не люди за свои достоинства, но балахоны известного черного цвета, хотя бы там скрывались не добродетели, о которых говорил Спаситель в обличительной речи против книжников фарисеев?.. Духовная школа сверху донизу развращена монахами, и свет знания едва мерцает, причем могу Вас уверить, что для всех иноков наука есть величина только едва терпимая… парада ради… Белое духовенство и парализовано, и деморализовано, и напрасно бьется в этих тисках…”
 Подобного рода мысли высказывал не один только Н.Н. Глубоковский или В.П. Рыбинский. Негативная оценка роли монашествующих в жизни Академий присутствует во многих профессорских публикациях, письмах и дневниковых записях относящихся к началу ХХ века. Ограничимся уже процитированными источниками, тем более, что оценки Н.Н. Глубоковского вполне характерны для единодушной ему профессорской среды, равно как и высказывания епископа Антония Волынского выражают весь колорит антиавтономистских выступлений того времени. И вместе с тем отметим важность подобных мнений для нашей работы, поскольку они помогают нам полнее представить, ощутить ту атмосферу взаимного неприятия противоборствующих в академических дискуссиях сторон, которая являлась одной из главных проблем реформы высшей Духовной школы.
Помимо административной стороны реформы, церковной общественностью активно обсуждался и вопрос постановки в Академиях ученого и учебного дела. В газетных и журнальных публикациях 1904-06 годов единодушно отмечается понижение образовательного уровня выпускников высшей Духовной школы и равнодушие большинства студентов к богословским наукам, что “Церковный вестник” охарактеризовал, как “научный пессимизм и атрофия любознательности”.
Оценивая студенческие волнения 1905 года ректор Вифанской Семинарии протоиерей А.А. Беляев так отзывается о состоянии образования в Духовных школах: “Если юноши, не утратив естественной потребности знаний, бегут из аудитории, то это можно объяснить тем, что они не видят там света науки, что в профессорских поучениях не горит огонь… Как экономическая забастовка есть протест против неудовлетворения экономических требований, так “забастовка учебная есть протест  против неудовлетворительного обучения”.
Причину неудовлетворительного состояния учебного дела в академиях искали многие духовные журналы. Сама профессура на страницах церковной периодики стала задаваться вопросом: каким должен быть преподаватель высшей Духовной школы. Причина этому ясна — в понижении интереса у студентов винили, в первую очередь, самих педагогов. С требованием восстановить утраченную связь учителя с учениками, объединив преподавательские и воспитательные функции, выступил профессор Петербургской Духовной Академии М.И. Орлов: “Профессор должен стать ближайшим учителем, старшим братом,  учащим и воспитывающим своим примером, своим авторитетом… Ни к кому другому после родителей ученик так близко не стоит, как к своему профессору”.  Все чаще в публикациях стало звучать требование применения новых приемов в общении со студентами — на основе полного доверия к личности студента. Связь с учениками во многом определялась отношением к преподаваемой науке, поэтому среди причин равнодушного отношения преподавателя к студентам нередко называли его равнодушие к предмету. Последнее связывалось лагерем противников автономии, преимущественно “ревнителями”, с равнодушием вообще к Церкви: “Профессора преподают разные богословские дисциплины, как логические построения, но своим равнодушием к их внутреннему смыслу, своим житейским презрением к уставам Церкви постоянно доказывают, что сердце их не лежит к преподаваемой науке”.  
Из предпринятого нами обзора публикаций следует, что к началу движения за академическую реформу, большинство профессоров и студентов Академий всецело связывали улучшение и развитие высшей Духовной школы с автономией. Самостоятельность Академий, как непременное условие оживления богословской науки и пастырства, должна была быть узаконена, по мнению “автономистов”, немедленно новым Уставом Духовных Академий, пройти через все его главы и параграфы. В административном плане, автономия означала освобождение Школ от опеки правящего архиерея, самостоятельность академических органов управления, выборность ректора и инспектора, участие светских лиц в управлении Академией, а в учебном плане — свободное от предписаний преподавание и развитие богословской науки. В данном случае проблемой стало полное неприятие профессорами старой формации требований “автономистов”, и нежелание последних пойти на уступки своим недавним учителям, что вносило в академические корпорации дрязги и неконструктивные препирательства, доходившие до “гнилых речей”.  Надо заметить, что впоследствии, когда спало первое революционное напряжение в обществе, академическая профессура стала несколько терпимее к противоречиям в своей среде, но в то время, когда только отшумели дебаты Комиссии 1905 года, а Советы разрабатывали проекты академического Устава, противостояние и открытые споры вошли в академическую жизнь как некая неотъемлемая ее часть.
8. ПРОЕКТЫ АКАДЕМИЧЕСКОГО УСТАВА,ПРЕДСТАВЛЕННЫЕ ДУХОВНЫМИ АКАДЕМИЯМИ
Мы помним, что Определение Синода от 26 ноября 1905 года заканчивалось поручением Советам на основании принятых положений разработать до 1 февраля 1906 года проекты академического Устава.  Во исполнение синодального распоряжения в каждой Академии были созданы специальные комиссии, которые работали в период с декабря 1905 по январь 1906 годов. Предложения по изменению действующего Устава обсуждались по главам, по отдельным параграфам, их редакция принималась большинством голосов комиссии, после чего сами проекты утверждались большинством голосов всего профессорского Совета. Таким образом, каждый проект представлял мнение основной массы преподавательского состава четырех Духовных Академий. Работа над проектами, обсуждение вариантов и предложений проходило в свободной, демократической обстановке, что проявилось в освещении мнения “меньшинства” — “охранителей”. Интересным фактом является и привлечение к работе над проектом Устава академического студенчества. Совет Санкт-Петербургской Духовной Академии решил даже приложить к своему проекту список требований студентов.
Четыре проекта, выработанные в Академиях, составили “Свод проектов Устава Православных Духовных Академий” , где они для удобства расположены в четырех столбцах с симметричным изложением по пунктам. Отдельно от “Свода проектов” были опубликованы проекты Московской  и Санкт-Петербургской  Академий с приложенными к ним объяснительными записками. Все это позволяет нам уточнить взгляд “автономистов” на некоторые предметы обсуждения и сравнить позиции каждой Академии. Заметим, что эти проекты активно использовались в работе Предсоборного Присутствия, о котором речь пойдет в следующей главе.
В проектах постоянно прослеживается связь с Уставом 1869 года, который всегда вызывал симпатии большинства академической профессуры. По сравнению с Уставом 1884 года, Устав 1869 года, составленный в эпоху “великих реформ” 60-х годов XIX века и взявший за образец университетский Устав 1863 года, предоставлял частичные свободы в академическом управлении и научно-образовательной области: расширялась компетенция Совета, вводилось частичное самоуправление — в вопросах выбора инспектора, выбора помощников ректора, замещения вакантных кафедр, ослаблялся контроль над Академиями местного архиерея, открывался широкий простор для научной работы в стенах Академий, студенты получали возможность специализироваться на любом предмете из курса светских и богословских наук. Устав 1869 года приблизил высшую Духовную школу к типу научно-исследовательского учреждения. Но если сравнивать Устав 1869 года с предложенными Святейшему Синоду академическими проектами Устава, то последние окажутся куда прогрессивнее первого. Предложенная Академиями программа реформирования Школы основывается на двух принципах: демократизация управления и децентрализация учебного процесса. Конечно же эта программа выражала настроения “автономистского” большинства академических корпораций.
По большинству принципиальных пунктов Устава все четыре Академии выразили единодушие: “управление... сосредотачивается в Совете Академии”.  По мнению корпораций, таким образом, Совет Академии должен был стать самоуправляющейся единицей. Кроме этого расширялся и состав самого Совета: если по действующему Уставу в Совет входили ректор, инспектор, ординарные и экстраординарные профессора, то проекты прибавили к составу еще приват-доцентов, а проект Московской Академии еще и профессоров, вышедших в отставку, но продолжавших чтение лекций.  
Интересную поправку в Устав относительно названия высшей Духовной школы внесла комиссия Совета Киевской Духовной Академии. В проекте Киевской Академии существующее название заменено на “Православная Богословская Академия”. Предлагая такую формулировку Совету Академии, члены комиссии мотивировали свой шаг тем, что “термин духовный имеет… смысл многоразличный, и потому задача и характер Академий им не определяется ясно”.
Работая над пунктом Устава, касающимся роли правящего архиерея в жизни Академий, авторы трех проектов остановились на формуле 1869 года —“попечительное наблюдение”, вместо “начальственного наблюдения”, согласно действующему Уставу 1884 года. А в проекте Московской Духовной Академии пункты об отношении местного архиерея вообще были опущены, показывая тем самым, наверное, что для корпорации Московской Академии, участие архиерея в академической жизни представляется если не нежелательным, то по крайней мере не необходимым.
Всеми проектами предлагалось ввести выборность ректорской должности, притом не только из лиц духовных, но и из светских — из наличных и бывших профессоров Академии, имеющих степень доктора. Впервые определялись сроки исполнения должности ректора: от 3 до 5 лет. Самым демократичным в этом плане оказался проект Московской Академии, где ректор избирался всего на два года.
Учебно-образовательная часть проектов полностью продолжала линию 1869 года: вводился принцип специализации, деление предметов по определениям и группам и углубленное изучение отдельных дисциплин. Проекты содержат предложения по увеличению числа светских наук и открытию новых кафедр. Со стороны Санкт-Петербургской Духовной Академии прозвучало требование предоставить регламентацию учебной части Устава на усмотрение каждой Академии, в соответствии “со сложившимися в ней историческими традициями и особенностями”.  Звучат в проектах предложения принимать в Академии всех удовлетворительно окончивших средние учебные заведения и выделение богословских классов семинарии из общеобразовательных.
В воспитательной части Устава проекты предлагали параграфы, предоставляющие различные права академическому студенчеству: вступать в брак, иметь свою организацию, свою студенческую библиотеку (по проекту Санкт-Петербургской, Казанской и Киевской Духовных Академий), своих представителей для сношения с профессорским Советом, право сходок и собраний.

Сделанных набросков вполне достаточно, чтобы удостовериться в том, что академические проекты всецело стояли на “автономистских” позициях. И хотя в дальнейшем у профессорских корпораций еще будет возможность работать над Уставом (как, например, в 1917 году, когда Советы Академий по запросу Святейшего Синода давали отзывы о желательных изменениях в Уставе), проекты 1905–1906 годов, все же наиболее ярко и четко, нежели другие материалы, раскрывают программу академических “автономистов”. Мы видим, что представленные в Синод проекты не оставляли церковным властям никакой надежды на возвращение к жизни, по крайней мере с одобрения корпораций, положений Устава 1884 года. Все четыре профессорских комиссии в категорической форме отвергли главные основания дореформенной Академии: зависимость от правящего архиерея, принцип назначения членов администрации, полная подотчетность в научной деятельности вышестоящим инстанциям и т.п.
Единодушие академических Советов создавало почти непреодолимую проблему для Синода. С одной стороны, Синод сам предложил корпорациям внести свои предложения по переустройству Школы и следовательно, как бы не неприемлемы были эти предложения, теперь необходимо было учитывать их при выработке нового Устава Академий. С другой — большая часть начальствующих в Академиях лиц, ряд профессоров, иерархия твердо стояли на “охранительных” позициях, и с этим фактором даже “проавтономистски” настроенный обер-прокурор А.Д. Оболенский не мог не считаться. Выйти из этого положения Синоду помогло учрежденное к тому времени Предсоборное Присутствие, на суд которого и были переданы академические проекты Устава. Рассматривая в следующей главе работу V отдела Предсоборного Присутствия, занимавшегося вопросами реформы духовного образования и непосредственно реформой Духовных Академий, мы постараемся проследить, как на его заседаниях строилось обсуждение проектов академических Советов.

 
Глава IV

V ОТДЕЛ ПРЕДСОБОРНОГО ПРИСУТСТВИЯ

Ш
ирокие и разнообразные перемены в жизни русского государства, реформы, произведенные в государственном строе, и, особенно закон 17 апреля 1905 года о веротерпимости, дали сильный толчок к обсуждению назревших проблем в области устройства и деятельности Русской Православной Церкви.
О необходимости преобразований в церковной области, которые были бы направлены к обеспечению свободы и самостоятельности Церкви заговорила вся Россия. Поэтому, когда в 1906 году митрополит Санкт-Петербургский Антоний (Вадковский) попытался через известный мартовский доклад Святейшего Синода  довести до сведения Государя мысль о необходимости скорейшего созыва Поместного Собора, вся отечественная пресса буквально взорвалась публикациями, посвященными вопросам церковной реформы. С марта по май появилось свыше 200 статей, авторы которых в один голос поддерживали преобразовательные инициативы Синода . Даже отрицательная резолюция Императора не охладила пыл радетелей обновления церковной жизни.

1. УЧРЕЖДЕНИЕ ПРЕДСОБОРНОГО ПРИСУТСТВИЯ
Следствием общего настроения явилось Предложение Святейшему Синоду К. Победоносцева от 26 июля 1906 года за № 100, в котором тот, оценивая церковную ситуацию, указывал на необходимость заблаговременной подготовки Собора. В ответ на вынужденную инициативу обер-прокурора Святейший Синод указом от 27 июля 1905 года за № 8 поручил епархиальным епископам войти в суждение по вопросам касающимся реформы и предоставить свои соображения Синоду. Результатом предварительных работ в епархиях явились т.н. “Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе”, которые в дальнейшем и послужили основой для обсуждений в Предсоборном Присутствии.
Само же Предсоборное Присутствие было учреждено по предложению Синода 16 января 1906 года, после того, как Государь на аудиенции трех старших митрополитов все таки дал долгожданное согласие на подготовку Поместного Собора. Необходимость Предсоборного Присутствия была вызвана потребностью выработать необходимые для нормальной деятельности Собора определения о его составе, порядке прохождения заседаний, а также необходимостью привести в систему находящиеся в распоряжении Синода отзывы епархиальных архиереев.
В качестве членов Присутствия государственными властями были приглашены: Митрополит Московский Владимир (Богоявленский) и Киевский Флавиан (Городецкий), архиепископы: Херсонский Димитрий (Ковальницкий), Литовский Никандр (Молчанов), Ярославский Иаков (Пятницкий), Финляндский Сергий (Страгородский), и епископы: Волынский Антоний (Храповицкий), Псковский Арсений (Стадницкий) и Могилевский Стефан (Архангельский).  Протоиереи: профессор Санкт-Петербургского университета М. Горчаков, профессор Харьковского университета Т. Буткевич, профессор Киевского университета П. Светлов, ординарный профессор Киевской Духовной Академии Ф. Титов, настоятель посольской церкви в Берлине А. Мальцев и настоятель Санкт-Петербургской Вознесенской церкви А. Лебедев, профессоры Санкт-Петербургской Духовной Академии священник А. Рождественский, ординарный академик Академии Наук Е. Голубинский, ординарный профессор Санкт-Петербургской Духовной Академии Н. Глубоковский, ординарный профессор Санкт-Петербургской Духовной Академии И. Соколов, экстраординарный профессор Санкт-Петербургской Духовной Академии А. Бриллиантов, профессор Московской Духовной Академии и Московского университета В. Ключевский, профессора Киевской Духовной Академии В. Певницкий, В. Завитневич и С. Голубев, профессоры Казанской Духовной Академии И. Бердников, М. Машанов, В. Несмелов, Н. Ивановский, профессор Московской Духовной Академии Н. Заозерский, профессор Московского университета Н. Суворов.
Согласно ходатайству митрополита Антония (Вадковского), который возглавил Предсоборное Присутствие, в число членов его включили также: генерал-лейтенанта А.А. Киреева, дворян Д. Хомыкова и Д. Самарина, профессор Киевского университета князя Е. Трубецкого и коллежского секретаря Н. Аксакова.  И, наконец, уже в ходе работы в состав Особого Присутствия были включены: председатель училищного совета при Святейшем Синоде прот. П. Соколов, профессор Новороссийского университета А. Алмазов, профессор Юрьевского университета М. Красножен, профессор Харьковского университета М. Остроумов, профессор Киевской Духовной Академии К. Попов, профессор Московской Духовной Академии И. Попов, профессор В. Шеин, профессор Киевской Духовной Академии Дмитриевский, Н. Кузнецов, А. Пашков, А. Нейдгард, Н. Мансуров и епископ Сухумский Кирион (Садзагелов).
Несмотря на столь представительный состав, общественность сразу же назвала Присутствие “бюрократически составленным совещанием, совсем не отвечающим жизненным потребностям настоящей минуты”.  Критике подвергали сам подход к формированию состава Присутствия, участники которого были “вызваны, приглашены властью, а не избраны церковным обществом… и подобраны с тонким расчетом: перевес желанных мнений имеет обеспеченное большинство”.  Таким образом, как мы видим Присутствию приходилось начинать работу в атмосфере недовольства, когда пресса заранее уже ставила на всю его деятельность “печать общественного отвержения”.  Все это показывает, насколько остро воспринимался общественностью вопрос церковного переустройства и вместе с тем, насколько разнились подходы и взгляды у разных общественных слоев на возможные пути решения этого вопроса. Если для священноначалия и церковной интеллигенции сам этот вопрос виделся трудным, кропотливым, возможно, даже долгим, то для публики сама попытка предварительного рассмотрения церковных проблем на Присутствии казалась ловкой уловкой иерархии, предпринятой для того, чтобы “отвести внимание нетерпеливого общественного возбуждения”.


2.  СТУДЕНЧЕСКИЕ ТРЕБОВАНИЯ
Характеристика общественных настроений будет неполна, если мы не упомянем о событиях, происходивших накануне созыва Присутствия в Духовных школах. Революционный дух проникший в Академии еще в 1904 году, до сих пор владел академическим студенчеством и выражался порой в совершенно несвойственных для духовной среды формах. Например 20 января 1906 г., студентами Санкт-Петербургской Духовной Академии была организована сходка, на которой были приняты общие пожелания об изменениях в действующем Уставе. Пожелания студентов были представлены академическому правлению и в Учебный комитет при Святейшем Синоде..
Сказав о пользе общеобразовательных наук, студенты отметили, что в академическом курсе их не так уж много, что студенты не имеют вообще возможности познакомиться с выводами некоторых наук. Далее студенты писали: “Академия — высшая богословская школа, а в ней нет Истории религии. Основной предмет в ней Священное Писание, а между тем в Академии нет Истории востока”.  Ссылаясь на эти и другие недостатки, студенты требовали открытия новых кафедр. Кроме этого, в свои пожелания студенты включили и следующие требования: “Доступ в Академии должен быть открыт всем окончившим среднее учебное заведение без экзаменов (семинарист без различия разрядов)…Всякий студент имеет право жить по собственному выбору или в интернате, или в частной квартире. Студенчество во внутренней своей жизни всецело представляется самому себе, чем, естественно, исключается возможность инспекторского надзора и совершенно упраздняется должность проректора, из обязанностей которого воспитательные задачи исключаются”.
Из имеющихся дел трудно сделать заключение, как в целом были встречены в Учебном Комитете пожелания, принятые на сходке студентов, но по одному пункту Комитет поспешил сделать демонстративную уступку. 3 марта 1906 года учебное ведомство обратилось в Совет Санкт-Петербургской Духовной Академии с предложением изменить Правила приема в Академию. Уже 14 марта Совет сообщает в Комитет о своем решении принимать в Академию всех выпускников семинарий окончивших их по 1-му и 2-му разрядам без вступительных экзаменов.  Объяснение такой поспешной уступчивости дает газета “Колокол”, предположив в аналитической статье “По поводу семинарских событий”, что Учебный Комитет вынужден был отреагировать таким образом на события в российских семинариях: “В Черниговской семинарии выстрелом ранен инспектор. В Тамбовской семинарии искалечен ректор. В Пензе ректор убит наповал. В Тифлисе инспектор расстрелян. И еще бойкот экзаменов, беспорядки до омерзительного кощунства, взрывы бомб и петард.”  Можно представить, насколько серьезным и в полном смысле слова жизненно важным представлялся в тот момент вопрос академической реформы.
По всей видимости члены Присутствия имели возможность ознакомиться с требованиями студентов столичной Академии, по крайней мере, выступления профессоров Санкт-Петербургской школы перекликающиеся с требованиями их студентов, позволяют предположить, что они были известны широкому кругу лиц.

3.  КРУГ ВОПРОСОВ, ОБСУЖДАЕМЫХ  НА ЗАСЕДАНИЯХ V ОТДЕЛА
Открытие Предсоборного Присутствия состоялось 8 марта 1906 года. В интересах максимальной успешности работ совещания его члены разбились на семь отделов. Наше внимание будет обращено на работу V отдела, заседавшего под председательством архиепископа Псковского Арсения (Стадницкого) и занимавшегося вопросом преобразования духовно-учебных заведений. Задачей отдела стала выработка мер, “в основу которых, — по воспоминанию преосвященного Арсения, — должны быть положены начала будущей реформы” .
По сравнению с Комиссией 1905 года, в основу которой легли лишь пожелания профессоров и студентов, высказанные в октябре 1905 года, деятельность V отдела опиралась на “Отзывы” епархиальных архиереев, полученные Святейшим Синодом в январе 1906 года, а также на проекты академического Устава, разработанные специально созданными при каждой Академии Комиссиями и выразившие мнение большинства профессуры . Материалы V отдела, работа которого продлилась с 13 марта по 14 декабря 1906 года, помещены в 4-ом томе ”Журналов и протоколов Высочайше учрежденного Предсоборного Присутствия”.
Непосредственное обсуждение реформы Духовных Академий началось с 14 заседания (09.05.1906). До этого в центре внимания был вопрос о состоянии средних и низших духовно-учебных заведений, о типе духовной школы, обсуждался проект отделения общеобразовательной школы от пастырской, чему и была посвящена половина деятельности V отдела. Вторая половина, с 14 по 30 заседания, предназначалась академической теме: из которых 4 заседания были посвящены организации академического управления, 6 заседаний — учебному делу, 3 заседания — правилам присуждения ученых степеней и приема в Академию и 2 заседания — реорганизации Учебного Комитета.

Учебно-научный статус Духовной  Академии
Обсуждение академической реформы в V отделе Предсоборного Присутствия имело необычное начало. На первом же заседании был поднят вопрос “быть или не быть” Духовным Академиям в России. Началось заседание с выступления профессора Киевского университета протоиерея П.Я. Светлова, который, исходя из того, что богословие читалось в светских учебных заведениях предложил провести реформу высшей Духовной школы в том смысле, чтобы ее превратить в богословский факультет при университете.  В пользу своего проекта протоиерей П.Я. Светлов говорил: “наши Академии для блага Православной Церкви не только бесполезны, но и вредны. Они сузили богословскую мысль, совсем не пригодны к распространению религиозного образования в обществе, служат оплотом кастового обособления духовенства... Первою задачею рассадников высшего духовного образования должно служить наивозможно большее распространение в обществе богословских знаний, их общедоступность. Препятствием к осуществлению этой задачи служит как раз приурочение высшего духовного образования к школам академического типа”.  Отец протоиерей указывал, что Академии оторваны от интересов общества, более того, “пугают и отталкивают сухостью, схоластичностью преподавания, а также кастовой замкнутостью своего общего строя”,  в них нет свободы для богословского исследования, светские науки, вспомогательные для богословия, преподаются здесь крайне слабо. Таким образом, профессор поставил под сомнение само право Духовных Академий на существование. Обсуждая предложение докладчика, члены V отдела Предсоборного Присутствия заметили, что в рассматриваемое время, сами университеты переживают глубокий кризис, кроме того, само преподавание богословских дисциплин в светском учебном заведении, таким образом, как это делается в специальном духовном учебном заведении практически невозможно, в силу существующего критического подхода светской науки к предмету своего исследования. Заканчивая прения, участники заседаний в большинстве своем выступили за самостоятельное существование Духовных Академий.
Развивая тему соотношения светского и духовного образования, а также определяя роль самой высшей Духовной школы, профессор Певницкий, заметил, что “задача и цель Академии состоит в том, чтобы доставлять высшее богословское образование в духе Православия для просвещенного служения Церкви на пастырском поприще”.  Для достижения этих целей, — по мысли профессора, — в составе академического курса должны быть, главным образом, богословские науки.
Поддерживая профессора Певницкого и возражая предложениям расширения круга светских наук изучаемых в высшей Духовной школе, проф. М. Остроумов посоветовал различать существо светского и духовного образования. По его мнению из светских наук вообще изучению в Академиях подлежат лишь те, которые касаются вопросов христианского богословия.
На примере изложенных мнений мы можем представить себе, насколько разнообразным было видение членами Присутствия проблем академического образования. Не менее разнообразны и мнения архиереев, которые также рассматривались на заседаниях Присутствия. Впрочем, отзывы архиереев мало касаются конкретно академического образования, что не позволяет нам проанализировать отношение иерархии к ряду насущных вопросов высшего богословского образования, но имеющиеся суждения, по крайней мере помогают нам получить примерное представление об общем отношении епископата Русской Православной Церкви к богословскому образованию. Так, например, епископ Астраханский Георгий (Орлов), размышляя вообще о богословском образовании, предлагал разделить доселе совмещаемые в духовном образовании цели: профессиональную и общеобразовательную, с тем, чтобы приступить к созданию специального духовного образования, исключительно направленного на подготовку священнослужителей . А епископ Вологодский Алексий (Соболев),  наоборот, пишет, что необходимо расшить сферы интересов богословского образования и включить в него светские науки, ему вторит и епископ Черниговский Антоний (Соколов).  С опасением к идее расширения курса светских наук в Духовной школе отнесся митрополит Киевский Флавиан (Городецкий),  полагавший, что увлечение светскими науками может послужить соблазном для молодых людей оставить путь к священству и уйти в область светских занятий.
Комментируя высказывания архиереев, профессор Н.Н. Глубоковский призывал не бояться того, если кто то из студентов духовных учебных заведений предпочтет священству мирские заботы, “о них мы не можем сказать, что они не наши, — говорил профессор на заседании Присутствия, — что они потеряны для Церкви, ибо они служат ей же и на других жизненно важных путях”.  Касаясь расширения курса светских наук, Н.Н. Глубоковский рекомендовал не противопоставлять их богословским дисциплинам, а учитывая их “соотносительную значимость в просветительной миссии”,  соотносить, как равнодостойные.
Таким образом члены Присутствия, с подачи протоиерея П.Я. Светлова, уже в начале своей работы, вынуждены были определить свое отношение к учебно-научному статусу высшей Духовной школы в системе образования России. Но не этот вопрос стал главным в общем списке проблем, обсуждавшихся на заседаниях V отдела, — основное внимание было обращено вопросу реорганизации академического управления, если точнее, вопросу о том, кому должен принадлежать контроль над Академиями.
Обсуждение административной части Устава прекрасно демонстрирует борьбу двух обозначившихся с начала заседаний V отдела идейных партий. Первая партия, включившая большинство членов Присутствия, явно противилась каким-либо серьезным нововведениям и склонялась более к действующему Уставу 1884 года. Здесь мы имеем в виду партию “охранителей”, сторонниками которой стали следующие члены V отдела: профессора Духовных Академий В.Ф. Певницкий, И.О. Бердников, С.Т. Голубев, Н.И. Ивановский, К.Д. Попов, И.И. Соколов, профессора университетов: Т.И. Буткевич, М.А. Остроумов, из белого духовенства: протоиереи К.И. Левитский, П.И. Соколов, А.П. Мальцев, из мирян Н.П. Аксаков. Стоит отметить, что некоторые из них — протоиерей К.И. Левитский и протоиерей А.П. Мальцев были “безмолвными” сторонниками этой партии, участвуя только в голосовании и не высказываясь по различным вопросам. Наиболее ярко позиция представителей этой части членов Присутствия выражена в “программных” речах профессоров В.Ф. Певницкого (15 заседание) и И.С. Бердникова (16 заседание), в которых они предприняли попытку сузить те требования, которые были высказаны в четырех академических проектах, составленных в духе Временных Правил, и предложили вернуться к старому академическому Уставу 1884 года, допустив лишь самые минимальные уступки (увеличение прав академического Совета в некоторых учебно-воспитательных делах). Предложения “охранителей” нередко становились настолько категоричными, что представителям противоположной партии приходилось обличать их в желании уклониться от Временных Правил, на которые именно и должна была опираться работа V отдела Предсоборного Присутствия по указанию церковных властей.
Вторую партию, партию меньшинства, составили защитники автономных начал в Академии. “Автономистов” здесь представляли следующие члены V отдела: из Московской Академии профессора И.В. Попов, Н.А. Заозерский, из Санкт-Петербургской Академии А.И. Бриллиантов, протоиерей А.П. Рождественский, В.С. Серебреников, из Казанской Академии, М.А. Машанов, В.Н. Несмелое, из Киевской Академии В.З. Завитневич и протоиерей Ф.И. Титов. Более умеренную группу представляли профессора Н.Н. Глубоковский, протоиерей П.Я. Светлов, И.Г. Троицкий и А.И. Алмазов. Таким образом, как и в Комиссии 1905 года, перед нами разворачивается противостояние двух идейных направлений выражаемых “охранителями” и “автономистами”. В этом случае противостояние выразилось в прениях относительно форм участия в жизни Академий епархиального архиерея и роли Советов в управлении Академиями.

Обсуждение вопроса “о попечении архиерея”
Обсуждение роли архиерейской власти в академической жизни, ярко выявило симпатии одной части членов Присутствия (“охранителей”) к Уставу 1884 года (начальственное наблюдение архиерея) и второй части (“автономистов”) к Уставу 1869 года (попечительное наблюдение). Вокруг формулировок этих двух Уставов, определяющих степень контроля Академии местным архиереем, и развернулись жаркие споры.
Представители "охранительной" партии выступили с критикой четырех академических проектов, которые единодушно говорили, что “епархиальному преосвященному принадлежит попечительное наблюдение за Академиями” (гл.2, пар. 11)  — по мнению консервативно настроенной части Присутствия, эта формулировка являлась “хитроумной, неуловимой и несколько противоречивой” .
“Епархиальному епископу, — говорил на 16 заседании V отдела в защиту архиерейской власти профессор К.Д. Попов, — предоставляется право приехать, если пожелает в Академию, походить, посидеть, послушать лекции и уехать домой. Для напоминания о существовании Академии ему посылаются журналы Совета и Правления... Не предоставляя почти никаких прав, проекты возлагают на него серьезные обязанности — охранять права и преимущества Академий и ходатайствовать о награждении должностных лиц… Были недоразумения, но в общем начальственное наблюдение его над Академией не только не было тяжелым, но полезным и необходимым... Местный епископ выступал авторитетным ходатаем о нуждах ее, часто улаживал острые внутренние отношения академические, в его власти ректор и Совет всегда находили законную и сильную поддержку” .
По мнению партии “автономистов”, архиерей, наоборот, был наделен громадными полномочиями, “открывающими широкий простор произволу” : он утверждает журналы академических Советов и Правления, “входит во все подробности управления,...удостоверяется в степени благоустройства Академии (Устав 1884, пар. 81, 94), наблюдает за направлением преподавания и воспитания (пар. 2), удаляет от должности всех служащих, кто стоит по званию ниже экстраординарного профессора (пар. 13), делает Совету смотря по надобности письменные предложения к исполнению” (пар. 15). В ответ на речь К.Д. Попова “автономисты” приводили примеры, доказывая явно ненормальное отношение архиерея к Академиям: “Он (архиерей) посещает Академию 2-3 раза в год и при этом видит ее с чисто внешней стороны... Следить лично за направлением преподавания он не может уже потому, что в его присутствии профессор всегда может прочесть безобидную лекцию, устранив из нее все то, что может возбуждать сомнения владыки. Нередко случается, что сведения об Академии доходят до преосвященного через лиц, не имеющих никакого к ней отношения .
Таким образом, критике подлежало “начальственное наблюдение”, осуществляемое архиереем над Академиями согласно действующему Уставу. В защиту идеи освобождения Академий от архиерейского надзора говорилось, что “в Академиях обучаются люди из разных епархий, и едва ли с канонической точки зрения удобно подчинить их власти епархиального архиерея по месту Академии ... В Академиях преподается высшее богословское образование не для нужд одной епархии, а для всей Церкви ... Академия — учреждение не епархиальное, а всероссийское” . В числе аргументов в поддержку идеи освобождения Академий от властной опеки архиерея, было и то, что преосвященный, часто не имеющий высшего духовного образования не компетентен в академических делах, особенно в области научной, что его вмешательство иногда бывает губительным для творческой деятельности профессуры. Указывалось и на то, что он принимает ошибочные решения, нарушающие ход академической жизни, не дает хода важнейшим делам, представленным Советом. Обладавшие наиболее крайними взглядами “автономисты” высказывались за полное уничтожение архиерейского контроля и подчинение Академии непосредственно Святейшему Синоду.

Обсуждение вопроса автономии высшей Духовной школы
Итак, мы видим, что вопрос об отношении архиерея к Академии с развитием дискуссии постепенно переходил в область проблемы автономного управления Академией. Представители партии “автономистов” говорили о том, что Совет профессоров, имея над собой сильную архиерейскую власть, сам был бессилен, что затрудняло его деятельность. Все они отстаивали высказанное единогласно четырьмя академическими проектами требование — “управление Академии сосредотачивается в Совете Академии” . “Став центром, к которому будут сходиться все нити академической жизни и из которого будут исходить все распоряжения, имея во главе выборного, а следовательно и излюбленного ректора. Совет Академии, — говорилось в проекте Киевской Академии, — станет в глазах учащейся молодежи не только полноправной властью, но и высоким нравственным авторитетом”.  
Обсуждение вопроса о необходимости автономных начал в академическом управлении на 17 и 18 заседаниях еще более усилило разногласия между двумя партиями. Сторонники консервативной позиции воспринимали автономию как освобождение от всякой власти, как анархию, сопоставляя ее с результатами введенных не так давно Временных Правил, которые успокоения не принесли, а только еще больше “усилили сумятицу”.  На это им отвечали, что если вся страна не успокоилась, то никакими “Правилами” нельзя успокоить и Академии. Опасения у “охранителей” вызывала возможность “партийных” раздоров внутри Советов — в случае учреждения автономии Академий: “В Совете могут возникнуть протесты, несогласия, которые разделят членов его не только на большинство и меньшинство, но и на несколько фракций. В последнем случае деятельность Совета будет парализована, и сам Совет утратит свою авторитетность, качество голосов будет принесено в жертву количеству. Может получиться такое самостоятельное учреждение, которое будет проявлять, пожалуй, не самоуправление, а самоуправство... Где гарантии, что Совет не будет действовать произвольно?... Безответственность и раздор неминуемо приведут к падению Духовной школы”.  Опасения также вызвал и возможный дуализм власти, который мог установиться в Академиях вследствие предполагаемого автономией усиления роли студентов в управлении, кроме этого, профессоров настораживала тенденция “автономистов” идти на поводу у студентов: “Каждая партия будет искать для себя сочувствие студентов. Я боюсь, — писал профессор Харьковского университета М.А. Остроумов, — как бы вместо правления Совета не получилось правление студентов”.  
Быть может, споры на заседаниях V отдела вокруг автономии Академии являются только всплеском на поверхности вод церковной жизни начала ХХ века. И столь разнящиеся взгляды на роль архиерея и вообще духовной власти в жизни богословской школы являются следствием уже утвердившегося в восприятии многих русских интеллигентных людей антагонизма самих понятий демократии и иерархичности. По крайней мере, на эту мысль наталкивает нас ожесточенная борьба поборников автономных начал управления Академиями с правом “начальственного наблюдения”, предоставляемого архиереям Уставом 1884 года, реанимацией которого активно занялось консервативное большинство членов Присутствия. Для “автономистов” было свойственно отождествлять Академии с высшими светскими учебными заведениями, и таким образом переносить на Академию все те требования, принципы, которыми руководствовались борцы за демократизацию университетов. “Охранители” же, напротив, представляли себе Академию духовным учебным заведением, построенном на принципе иерархичности, опирающемся на авторитет духовной власти.
Итогом прений стало компромиссное решение. Большинством голосов, которые принадлежали консервативной партии, требование автономного управления было отвергнуто. Но, поскольку полностью игнорировать всеобщее стремление к автономии Духовных Академий на фоне развивавшегося в начале XX века мощного общественного движения за демократизацию всех сторон жизни было невозможно, то противники автономии были вынуждены пойти на компромисс, согласившись с “попечительным наблюдением” над Академиями епархиального архиерея, то есть приняв формулировку Устава 1869 года (гл. 1, пар. 3).

Рассмотрение вопроса  о занятии должностей и присуждения ученых степеней

Противостояние “охранителей” и “автономистов” проявилось и при обсуждении вопроса, касающегося состава академического Совета, а именно допущения в Совет доцентов и исполняющих должность доцентов, т.е. младших преподавателей. “Охранители” соглашались принять доцентов в состав Совета “с правом голоса, но не ранее 5 лет по получении магистерской степени”.  Немалую роль здесь сыграло корпоративное самосознание старых профессоров. Представители противоположного течения были за полное допущение доцентов без всяких ограничений, более того, даже высказывались за допуск в Советы исполняющих должность доцентов (например: профессора Попов И.В., Рождественский А.П.), то есть последовательно проводили принцип демократизации академического управления.
Наиболее остро был поставлен вопрос об обязательности сана для ректора, ставший, поистине, камнем преткновения в ходе работы первой Комиссии 1905 года. “Автономисты” высказалась за “предпочтение в должности ректора лиц светских”, что обезопасило бы, по их мнению, Академию от давления местного епископа: “светский ректор не обязан принимать к руководству указания и желания епархиального преосвященного, а духовный ректор, по своей пастырской совести, не может поставить себя так независимо”. Для “автономистов” был важен сам принцип участия мирян в академическом управлении, в частности, в замещении должности ректора. Для них это являлось одним из важнейших пунктов программы реорганизации академического строя. Партия “охранителей” считала духовный сан обязательным для ректора, так как Академия не светское, а духовное учебное заведение.
Споры приняли более острый характер с того момента, когда в заседаниях начали принимать участие представители от Святейшего Синода — архиепископ Сергий и архиепископ Арсений, которые полностью отвергли возможность для светского лица замещать ректорскую должность В результате под давлением иерархов профессора были вынуждены пойти на компромиссное решение, вошедшее впоследствии во Временные Правила для Академий: в случае затруднения найти лицо в духовном сане разрешить светскому лицу занять должность ректора, но лишь временно, не более, чем на 6 месяцев.
Отчасти к вопросу о статусе Академий можно отнести дискуссию о том, кому должно принадлежать право присуждения богословских ученых степеней — Синоду или Советам Академий, то есть дискуссию о централизации или децентрализации Академий в научной области, которая развернулась на 27 заседании V отдела. Обсуждение этого вопроса волновало каждого из представителей академического ученого мира. С одной стороны, ученая степень — это символ признания научных заслуг, с другой стороны, это право на определенное должностное положение в профессорско-преподавательской корпорации Духовной Академии. В своей ученой практике многим из присутствовавших в работе V отдела профессорам при получении ученой степени пришлось столкнуться с массой трудностей, исходящих от вышестоящих инстанций (Святейшего Синода и Учебного Комитета). Например, весьма характерно дело активного участника заседаний протоиерея Т.И. Буткевича о присуждении ему докторской степени, которое растянулось на 10 лет.  Неудивительно, что большинством участников обсуждения было поддержано требование предоставления академическим Советам права окончательного утверждения в ученых степенях доктора и магистра богословия, а к функциям Святейшего Синода отнесено наблюдение за православным характером учено-богословских сочинений.
“Ученая богословская диссертация, — говорилось в проекте Киевской Духовной Академии, — есть лишь опыт искания истины частным лицом, поэтому она требует, с одной стороны, полной свободы исследования, с другой стороны, полного уважения и терпимости ко всякому мнению…Недоверие к Академии, как к рассаднику богословской науки, может приводить последнюю в состояние застоя и не позволит ей выйти на путь широкого свободно-объективного исследования” . “Если Синод — единственный ценитель достоинства ученых богословских трудов, то вопрос — кто сейчас в Синоде читает диссертации, — вопрошал профессор А.И. Алмазов, — большею частью посторонние архиереи, нередко мало призванные к ученой практике, или члены Учебного Комитета, занятые другими делами, они держат на своем просмотре книгу скорее для соблюдения формы, порою более года, а затем для очищения совести напишут отзыв всего в несколько строк — вот и вся их ученая оценка”.  Что касается Учебного Комитета, то по отзыву профессора Н.Н. Глубоковского, это было “пагубное ярмо для академической науки... Диссертации, прошедшие множество “уставных” чистилищ, задерживались целыми годами в канцеляриях, и иногда пропадали бесследно, другие прямо браковались за еретичество, а через немного лет награждались магистерским достоинством церковной “учительности””.
Таким образом, вопрос о цензорских функциях Академии, о свободе богословской науки в некотором смысле объединил сторонников противоположных идейных партий, благодаря чему наконец стало возможно принятие решения абсолютным большинством голосов. Не так развивались события при обсуждении круга вопросов, связанных с постановкой учебно-образовательного дела в высшей Духовной школе, тогда члены V отдела резко разделились по признаку сторонников Устава 1884 года (“охранителей”) и его противников (“автономистов”).
 
Учебно-образовательная сторона реформы
Обсуждение учебно-образовательной реформы, продолжавшееся с 20 по 25 заседания, началось с беспощадной критики Устава 1884 года. Профессора свидетельствовали о “бесспорном понижении студенческого научного уровня и в смысле основательности знаний и со стороны мыслительной продуктивности”,  как печальных последствиях существующей постановки образования. Корнем зла всеми одинаково признавалась многопредметность академического курса, которая являлась причиной постоянной перенагруженности студентов учебным материалом, следствием чего было поверхностное, а не основательное изучение наук. Яркой иллюстрацией этому стало восклицание профессора Ф.И. Титова: “...Я не знаю учебного заведения, где изучалась такая масса предметов... Нас заела многопредметность” . “Студент Академии, — заявлял профессор В.И. Несмелов, — если добросовестно относится к своему делу, является настоящим мучеником”  
Таким образом, на повестку дня был поставлен вопрос многопредметности и вытекающие из него вопросы о месте светских дисциплин в системе богословского образования, о необходимости специализации, о распределении предметов по группам и об их разумной комбинации. Полемика, развернувшаяся при обсуждении группы этих вопросов представляла из себя научно-профессиональные, и, даже, внутрикорпоративные споры, которые хотя и являлись отголоском идейной борьбы, но по сравнению с противостоянием в вопросах академического управления, где определяющими были иерархический и демократический факторы, имела иной характер. В ее основе лежали различные концепции высшего богословского образования. При обсуждении учебно-образовательных вопросов каждый из представителей противоборствующих партий, как истинный специалист своего дела, имел собственное видение духовного образования. Отсюда множественность самых разнообразных предложений, поступивших на обсуждение от членов Присутствия относительно учебно-образовательной реформы, из-за чего порой невозможно было найти какое-либо компромиссное решение. Обсуждение проблемы многопредметности выявило два крайних противоположных мнения: либо уничтожить светские науки в академическом курсе, либо усилить их изучение и разделить весь курс наук на отделения и группы.
Большая часть членов V отдела, в число которых входила вся группа “автономистов”, были активными защитниками светских дисциплин в системе высшего духовного образования. В прениях они не просто отстаивали их право на существование, но и повышение их уровня, увеличение числа светских кафедр и даже учреждение специальных ученых степеней по светским предметам в Академиях. Свои мнения они подтверждали научным интересом — идеей “вспомогательного значения” для богословской науки светских предметов, которые необходимы для “всесторонности, полноты и жизненности самого богословия”.  Требование учредить степени магистра и доктора по светским наукам, было изложено на 21 заседании профессорами А.П. Рождественским и В.С. Серебрениковым. Предложение это не подразумевало какой-либо выгоды для богословской науки, а имело ввиду, скорее, продвижение по академической службе преподавателей светских дисциплин: “В настоящее время, когда Академии присуждают ученые степени лишь за сочинения на темы богословского характера, наставники небогословских наук находятся в ненормальном положении. Чтобы написать богословскую диссертацию и через это получить право на профессуру, они должны на более или менее продолжительное время оставлять свою специальность и заниматься разработкою вопроса, который прямого отношения к ней не имеет”.  Это мнение вызвало немалые опасения у большинства членов: “Тогда Академии будут производить не столько богословов, сколько философов, гражданских историков, словесников… Не будет ли этим внесен роковой разлад в самое существо духовно-академического служения”.  Столь радикальное предложение, родившееся в недрах партии “автономистов” стало еще одним свидетельством все больее утверждающейся у ряда профессоров тенденции преувеличивать значение светских наук в Академии, возводить их в разряд самостоятельных, опуская служебную, вспомогательную их функцию для богословской науки. В некоторой степени это характеризует обмирщение духовного образования в начале ХХ века.
Другое мнение относительно вопроса многопредметности выражали представители консервативной партии, профессора И.С Бердников, Т.Н. Буткевич, В.Ф. Певницкий, К.Д. Попов, Н.П. Аксаков, которые считали, что в многопредметности академического курса виноваты именно светские науки, которые “не всегда содействуют богословскому образованию... идут даже вразрез ему… Студенты ими увлекаются, а про богословие забывают”.  Предметы эти признавались ораторами ненужными. Профессор К.Д. Попов, например назвал их “пережитком академического Устава 1814 года”.  Поэтому в качестве решения проблемы многопредметности предлагалось полностью устранить из академического курса светские дисциплины, или же, в крайнем случае — вынести их в разряд необязательных.
Между тем “автономисты” указывали на важность светских дисциплин для подготовки преподавателей в средние и низшие духовно-учебные заведения. Так, В.С. Серебреников, оправдывая необходимость “основ высшей математики и физики” в Академии, опирался именно на идею подготовки учителей по этому предмету для семинарий.  Проблема осложнялась тем, что дело подготовки преподавателей по светским предметам было возведено Уставами 1869 и 1884 годов в разряд неотъемлемых задач высшей Духовной школы. С целью освободить Академии от этой двойственности ее задач профессором Н.Н. Глубоковским было предложено отдельно создать педагогический институт при одной из Академий, который бы готовил педагогов для духовно-учебных заведений.
Защищая необходимость существования в Академиях светских дисциплин, “автономисты” опирались на идею “универсализма” духовного образования, важности всесторонней образованности академических выпускников, и в связи с этим — равенства богословских и светских знаний, то есть отстаивали тип гуманитарно-богословской школы. Например, И.В. Попов, защищая изучение светской литературы, говорил на одном из первых заседаний: “Широкое знание литературы необходимо для юноши, готовящегося к пастырскому служению, потому что только литература знакомит его с жизнью, с общественными течениями и психологией современного человека, и эти знания необходимы для пастырского воздействия на общество”  Также четко прозвучало требование учреждения кафедры обществоведения “для знакомства с устройством гражданского общества, его правами и законами” в проекте Устава Московской Духовной Академии: “Каждый пастырь в интересах духовно-нравственного воздействия на свою паству, обязан создать себе определенный, основанный на христианском учении взгляд на явления общественной жизни”.
Решение проблемы соотнесения светских наук и духовного образования профессорам А.П. Рождественскому и Н.Н. Глубоковскому виделось в предложенном проекте на 20 и 21 заседаниях Отдела — сформировать духовное учреждение наподобие Академии Наук, где все светские знания получали бы христианское освещение. Проект этот не был новым в академической среде, ранее об этом на страницах “Богословского вестника” размышлял С.С. Глаголев, а также С.Н. Булгаков.
Обсуждение проблемы многопредметности разделило членов Присутствия на три противоборствующих стороны. Дискуссия развернулась вокруг вопросов разделения предметов на отделения и введения в систему духовного образования специализации. Первая группа — самая малочисленная состояла из тех же сторонников устранения светских наук. Ее представители, опираясь на принцип количественного метода в усвоении богословия, высказывались, за полное изучение курса всех богословских наук, за “неделимость богословского знания” , а для устранения многопредметности предлагала лишь специализацию в светских науках. вынесенных ими же в разряд необязательных. Несостоятельность этого проекта доказал опыт Устава 1884 года, выделивший 19 обязательных для изучения богословских наук (пар. 100), но сокративший рамки их освещения. Бесплодность “количественного” подхода к богословскому знанию проявилась в том, что студенты не в силах были “объединить предметы в чем-нибудь конкретном, придающем живой и осязательный смысл их работе” , неизбежным следствием чего были “поверхностное многознайство или малознайство, слабость вдумчивости, смелость невежества”.  Позиция двух других из спорящих сторон может быть выражена словами профессора А.И. Алмазова: “Лучше изучить немного, но основательно, чем много, но поверхностно” . Решение вопроса многопредметности обе стороны видели во введении специализации в учебный процесс, которая, разделив все предметы на группы, позволила бы сосредоточить внимание студента на любимом предмете, способствовала бы повышению научного интереса всего академического студенчества. Разделение же поборников специализации произошло при обсуждении двух проектов Устава в части, касающейся способов разделения и группировки предметов при специализации.
Наиболее яркое воплощение идеи специализации было достигнуто Уставом 1869 года, который выделил 6 обязательных предметов, из которых богословских было только 2 — Священное Писание и Основное богословие (пар. 111), остальные же распределил по 3 отделениям, притом в одно отделение попадали науки, ничем между собой не связанные. Так, например, в церковно-практическом отделении находились вместе История проповедничества, Церковное право, Теория словесности, Церковная археология (пар. 114). Теперь же на заседании V отдела Предсоборного Присутствия рассматривались новые предложения относительно способов воплощения принципа специализации. Каждый проект предлагал обязательно свою, не похожую на другие систему распределения предметов (разные комбинации и перегруппировки наук, разное количество отделений и групп, разное время начала специализации).
Многочисленные предложения и проекты не позволили членам Присутствия прийти к какому либо единомыслию, не получилось и найти компромиссный путь решения вопроса. Спорящие стороны обвиняли друг друга в неудачной комбинации наук, помещении разнородных предметов в одно отделение, в разрыве связи между богословскими науками. На фоне взаимного непонимания выступление профессора И.Г. Троицкого, который предложил предоставить академическим Советам право самостоятельного решения этого вопроса выглядело единственно разумным и приемлемым: “Разногласия между Академиями по поводу выбора предметов... лежат отчасти в истории самих Академий, которые по своим географическим и этнографическим условиям могут иметь особые ученые цели. Выработать особый униформ для всех едва ли целесообразно”.  В том случае мы имеем возможность наблюдать некоторое единодушие и “охранителей” и “автономистов”, хотя расширение прав академических Советов явно противоречило духу отстаиваемого первыми Устава 1884 года. Что же до “автономистов”, то такое решение вопроса их вполне устраивало, тем более что оно перекликалось, с подобными “децентрализационными” стремлениями светских научных кругов в отношении университетов.

Воспитательные функции Духовной Академии
Следующей и последней проблемой, связанной с реформированием академического строя, обсуждение которой на заседаниях V отдела Предсоборного Присутствия также вызвало резкую полемику между “консерваторами” и “автономистами”, явился вопрос о воспитательных функциях высшей Духовной школы.
С предложением обсудить существующее положение студента Академии выступили “автономисты”. По их мнению необходимо было немедленно предоставить студентам право самим составлять правила студенческой жизни, иметь студенческую организацию, институт выборных старост для официальных сношений с Советом. Мнение “автономистов”, основанное на том, что студенты “взрослые люди и не нуждаются в опеке” , встретило сопротивление у консервативной партии и было расценено, как потакание революционным настроениям. “В университетах, — заявлял прот. Т.И. Буткевич, — студенческие кружки имеют одно политическое значение. Они крайне вредны и тормозят науку, в них складывается враждебное отношение к Церкви Православной... Это центры нездоровой студенческой автономии, которые с их безобразной шумихой... направляют к развалу Академии”.  При этом, однако отец протоиерей соглашался с тем, что в Духовной школе “есть ученье.., но нет воспитания”.
Между тем, когда радикально настроенная часть “автономистов” выступила с предложением полной отмены инспекторского надзора над студентами, “охранители” устроили им настоящую обструкцию. Предложения первых имело свои причины, являлось по сути следствием всевозможных притеснений  академических инспекторов, носивших часто мелочно-унизительный характер, что наносило непоправимый урон внутренней академической жизни (например: требование брать у инспектора разрешение на послеобеденные прогулки, отмечаться в специальном табеле для выхода из стен Академии, дышать в лицо инспектора, чтобы тот мог убедиться в трезвости студента, денежные штрафы и лишения стипендий за проступки, шпионство и обыски ). Кроме этого, профессора выражали общее мнение студентов всех четырех Духовных Академий, в петициях которых на одном из первых мест стоит требование уничтожения должности инспектора.
Противники инспекторского поста в один голос говорили: “Никто так не скомпрометировал себя и так не осрамил, как именно инспектора Духовных Академий”.  Суждения эти подтверждались тем, что лица, занимавшимпаек54ие инспекторское место, как правило своими качествами никоим образом не соответствовали своему положению и роли в жизни студентов и Духовной школы, представлялись порой “сплошным курьезом”  и при этом постоянно перемещались с места на место. Например в Московской Академии за 20 лет (1885–1905) сменилось 13 инспекторов, из них 7 вынуждены были оставить свою должность со скандалом.  “Перечитайте многочисленные очерки гимназической жизни и деятельности там инспекции, прибавьте сюда изрядную дозу религиозного лицемерия и ханжества, представьте, что вся эта милая система применяется к взрослым людям в возрасте обычно от 21 до 24 лет и более”, — предлагал профессор П.В. Тихомиров.  Живописуя ситуацию в Академиях подобными красками, “автономисты” на 28 заседании V Отдела предложили опустить в Уставе подробные параграфы о посещении студентами богослужения, о постах, о говениях: “Зачем говорить в Уставе о соблюдении постов, когда это общехристианское правило”.  Консервативная часть членов Присутствия, наоборот, отстаивала подробную регламентацию, по их мнению “опущение подробных правил ... будет понято, как прикрытое дозволение не исполнять их”.  В результате прений проект ослабления инспекторской власти был отвергнут “консервативным” большинством членов V отдела, равно, как и проект выборов инспектора академическим Советом.

Таким образом, закончившиеся 15 декабря заседания Предсоборного Присутствия явились новым шагом в деле разработки академических вопросов. Впервые стало реальным столь открытое коллективное и подробное обсуждение академической реформы. Впервые вместе собрались не только представители Академий, но и специалисты светской высшей школы, что позволило V отделу всесторонне рассмотреть назревшие проблемы духовного образования. И хотя в результате деятельности Присутствия Академии не получили готовых, выраженных в документах и правовых положениях новых определений, регламентирующих их жизнь, проделанная работа имела большую пользу. “Журналы и протоколы заседаний” V отдела составили основную базу для дальнейшего рассмотрения вопроса реформы и широко использовались в работе Комиссий 1909, 1911 и 1917 годов.

4. ОБСУЖДЕНИЕ ПРОБЛЕМ АКАДЕМИЧЕСКОЙ РЕФОРМЫ В ПРЕССЕ
Заседания V отдела на общем фоне обсуждаемых в Предсоборном Присутствии вопросов церковной жизни практически не вызвали особого подъема интереса светской и церковной прессы к проблемам высшего духовного образования. Впрочем, это не означает, что в периодической печати перестали появляться публикации, посвященные академическим преобразованиям. Просто статьи, помещаемые на страницах российских журналов и газет во время заседаний Присутствия и в непосредственной близости по времени к их окончанию не имели прямого отношения к самим заседаниям V отдела, хотя и перекликались с поднимаемыми на них вопросами. Пресса всего лишь продолжала начатое в 1903–1904 гг. обсуждение состояния Духовной школы России.
В центре внимания, как и прежде, был академический Устав, его учебно-ученая и воспитательная стороны. Но по настоящему животрепещущими стали вопросы внутреннего и внешнего управления Духовными Академиями, которые по сравнению с проблемами в сфере учебной или воспитательной, получили более широкое обсуждение на страницах духовной периодики и наиболее ярко продемонстрировали полярность взглядов среди духовных журналов.
 Отдельно на страницах газет и журналов (особенно духовных) обсуждалась проблема автономии. Вопрос автономии высшей Духовной школы стал, поистине, камнем преткновения, о который разбивалось единство общественного церковного мнения. Но самые горячие споры в духовной прессе вызвал вопрос выборности ректора, и, следовательно, вопрос о правах светских лиц на участие в управлении Духовными Академиями. Полемика развернулась между журналом “Вера и Церковь” и “Православным собеседником”, редакция которого в последнем номере за 1905 год поместила статью профессора Казанской Духовной Академии В.И. Несмелова “Несколько страниц из жизни высшей Духовной школы”. Автор статьи, выражая мнение большинства своих коллег — профессоров Духовной школы, отстаивая необходимость выборов ректора, указывал на то, что только выборный ректор может стать действительно авторитетным и независимым в глазах всей корпорации лицом, “потому что авторитетность… покоится только на чувстве уважения, а этого чувства уважения, разумеется, нельзя создать никакими административными указами”.  Размышления профессора Несмелова, выраженные им в статье “К вопросу о реформе Духовных Академий”, вызвали немалые опасения у автора “Веры и Церкви”: “При выборной системе назначения ректора весьма возможны случаи выбора лиц, не стоящих на высоте своего положения, а только умеющих угодить большинству выборщиков. При выборах очень часто бывают разногласия во взглядах, симпатиях и антипатиях избирателей, и, как следствие их взаимный раздор и неудовольствие. В этом случае избранный большинством корпорации является сторонником партии. Ректор же “со стороны” очень легко и удобно может поставить себя вне партий и вести дела строго”.  Дебаты о способе занятия ректорской должности продолжились спорами вокруг кандидатур на пост ректора. Мы уже замечали, что сложившееся привилегированное положение монашествующих в системе духовного образования России: преимущественное право занятия руководящих постов в управлении Академии, легкость продвижения по службе, оставалось всегда больным местом для остальной преподавательской академической коллегии. Теперь же обсуждение этого вопроса из профессорских дневников и личной переписки переместилось на страницы периодической печати (Например: статья “Несправедливая привилегия” в “Церковном голосе” ) Как правило, такие материалы помещались на первой полосе журнала, что должно было свидетельствовать о том значении, которое придавалось этой проблеме. Бурю негодования у профессуры вызвала Третья докладная записка Святейшему Синоду епископа Волынского Антония, в которой преосвященный владыка обвиняет либеральных “профессоров-автономистов” в стремлении удалить духовных лиц из Академии. С резким по тону опровержением тезисов записки и защитой права мирян на участие в делах академического управления выступил профессор Киевской академии В.П. Рыбинский. В своей статье “Из академической жизни”, помещенной в "Трудах Киевской Духовной Академии” он, указывая, что обвинения епископа Антония не основываются ни на каких фактах и что сам обвинитель стоит “уже давно вдали от академической жизни”, автор обосновывает необходимость выборного порядка избрания ректоров с участием кандидатов и от мирян: “Если же круг подлежащих выбору лиц ограничить имеющими духовный сан или желающими его принять, то выбор будет затруднен до крайности. Можно опасаться, что на практике придется тогда нередко жертвовать в пользу сана авторитетом личности”.  Комментируя характеристику, данную епископом Антонием факту уклонения профессоров от принятия сана, как “уклонение от знамени Христа по любви к миру, по равнодушию к святой вере”, профессор Рыбинский называет мысли синодального докладчика проявлением “нехристианского духа нетерпимости”.  “Под знаменем Христа, мы думаем, — размышлял В.П. Рыбинский, — стоят не одни только монахи и священники, но и все православные христиане... И миряне суть полноправные    члены Христовой Церкви.., и они могут обладать теми качествами,    которые украшают лиц монашествующих”.  Спор профессора Рыбинского с преосвященным Антонием следует рассматривать на фоне той дискуссии вокруг вопроса о правах мирян в Церкви, который развернулся в начале XX века в связи с чаяниями скорого созыва Всероссийского Поместного Собора. Вопрос об участии мирян в академическом управлении, таким образом, стал естественным развитием вопроса о праве участия мирян в церковном управлении, обсуждавшегося во всевозможных церковных комиссиях, в том числе и на заседаниях Предсоборного Присутствии.
Следующая проблема, рассмотрению которой духовные журналы так же уделили большое внимание, заключалась в противоречивом отношении церковных деятелей к постановке внешнего контроля над Академиями, который осуществлялся Учебным Комитетом при Священном Синоде. Зачинателем обсуждения самого вопроса стал журнал Московской Духовной Академии “Богословский вестник”, напечатавший в 1905 статью анонимного автора “Ревизии духовно-учебных заведений”, в которой предлагалось выделить ревизию учебного дела от остальной области ревизорского ведения и предоставить ее людям “науки и школьной практики, но никак не чиновникам”.  Такое внимание нашего академического журнала к этому вопросу объясняется живыми воспоминаниями о прошедшей в 1895 году “нечаевской” ревизии Академии, особенность которой заключалась в том, что остальные три Академии не подвергались ревизиям более чем полстолетия.
Первый отклик на публикацию в “Богословском вестнике” появился в “Церковных    ведомостях”, в 1906 году, в статье “Неудачный проект”: “Ревизору совсем не требуется быть специалистом.., его дело оценить метод преподавания, а не степень знания самого учителя. Опыт ревизора, видевшего по каждому предмету ряд преподавателей с разными приемами, даст возможность ему объективно судить...”.
Полемика вокруг роли Учебного Комитета в жизни Академии достигла апогея к 1909 году, как раз ко времени начала работы Комиссии 1909 года. Комитет критиковали одинаково и сторонники, и противники автономии, его обвиняли в бюрократизме, когда простые чиновники, находясь в прямой зависимости одновременно от Святейшего Синода и обер-прокурора, являлись академическими судьями. Старая система ревизий также представлялась неудовлетворительной. Для противников автономии проблема ревизорского контроля была особо существенна ввиду стремления большинства профессуры к свободе Академии от всякого давления из вне. Толчком же к развитию нового витка споров послужили появившиеся в 1907–1909 годах в печати четыре работы, имеющиеся в собрании нашей академической библиотеки, посвященные Учебному Комитету и ревизионному делу: в 1907 году была напечатана книга профессора Санкт-Петербургской Духовной Академии Н.Н. Глубоковского “По вопросам Духовной школы”, в ответ в 1908 году член Учебного Комитета Д.И. Тихомиров опубликовал свою работу “Об Учебном Комитете и о ревизиях духовно-учебных заведений”, в полемике с последним, в том же году, Н.Н Глубоковский издает книгу “Своеобразная защита Учебного Комитета”, которая вызывает негодование у Д.И. Тихомирова, уже в 1909 году издавшего “Учебный комитет при Святейшем Синоде и его критики”. Рассмотрение этих книг могло бы доставить нам обильную пищу для размышлений о роли Учебного Комитета в развитии духовного образования начала ХХ века, но поскольку наша работа имеет более узкую направленность, то мы станем оценивать их лишь со стороны, касательной высшей Духовной школы. Полемика проф. Глубоковского и сотрудника Комитета Тихомирова выявляет все те недоуменные вопросы, которые обращала ученая академическая братия к православному учебному ведомству. Д.И. Тихомиров, защищая Учебный Комитет и самого себя от критики Н.Н. Глубоковского, суммирует в одной из работ все обвинения в адрес своего учреждения, это: а) претенциозное отношение Учебного Комитета и его членов к богословской науке и ее представителям, б) небрежность членов-ревизоров Учебного Комитета в производстве ревизий духовно-учебных заведений, в) индифферентность к запросам педагогических корпораций и крайнее стеснение их инициативы, г) недостаточно корректные приемы при введении учебных производств, д) неудовлетворительное составление учебных программ, е) беспорядочность в назначениях на преподавательские должности, ж) покровительство монахам — администраторам, з) неспособность разрабатывать серьезные дела в роде духовно-учебной реформы.  Рассматривая каждый пункт приведенных обвинений, Д.И. Тихомиров достаточно обоснованно опровергает их один за другим, но общественное мнение не принимает его объяснений и продолжает винить во всех бедах Учебный Комитет. В числе прочих предложений, касающихся преобразований своего ведомства, Д.И. Тихомиров, предлагает предоставить Комитету большую самостоятельность, с сохранением системы ревизионного дела, что вызывало отрицательную реакцию большинства из церковных периодических изданий, только лишь “Церковные ведомости” отозвались на его предложения и публикации положительной рецензией. Зато работы Н.Н. Глубоковского всеми были восприняты, как голос правды. Что касается фактических предложений профессора, то общий их смысл можно свести к следующим пунктам: устранение в Учебном Комитете лишних дел и передача их “на места”, строгое разделение дел на административные и учебно-педагогические, введение принципа ответственности каждого ревизора, допущение к ревизии только специалистов.
Семинарская и святоотеческая библиотеки

Предыдущая || Вернуться на главную || Следующая