 |
Семинарская и святоотеческая библиотеки |
|
|
Отношение к ревизиям высказали практически все духовные периодические
издания. Появляется даже предложение вообще упразднить институт
ревизоров и более того Учебного Комитета, как ненужного посредника
между Академиями и Святейшим Синодом. Из противоположного лагеря
— лагеря противников автономии, — раздавались голоса в
пользу формирования Учебного Комитета только от лиц в духовном сане,
“иначе, — говорилось в прессе, — на Духовную школу
простирает свое влияние мирской элемент”. Третьи предлагали
включить в состав Комитета одинаковое число и духовных и светских лиц. Среди прочих упреков, раздающихся в адрес Учебного Комитета было и то, что именно он повинен в “упадке богословской науки в Духовных Академиях и в разложении Духовных Академий”. Впрочем, часто виной тому выставляли и саму внутреннюю атмосферу Духовной школы, ”точнее говоря — профессоров Академий”. Об учебно-образовательной стороне реформы в прессе, действительно, говорилось много. Единодушно было отмечено понижение образовательного уровня выпускников, равнодушие большинства студентов к богословским наукам, иными словами — “научный пессимизм и атрофия любознательности” , ярким показателем чего являлись полупустые аудитории. Кроме этого, немало публикаций было посвящено статусу высшей Духовной школы и вообще принципам богословского образования. Некоторые авторы высказывали мысль, что существование науки при двойственности целей Академии (давать образование и готовить преподавателей для средних духовно-учебных заведений) невозможно. Раздавались голоса в защиту отделения научных целей от педагогических путем создания особого научного учреждения, например, Академии богословских наук, где бы занятия со студентами не отвлекали от научной работы. Оживленная полемика в прессе возникла и вокруг другого проекта, о котором мы уже говорили в нашей работе — проекта профессора Киевского университета протоиерея П.Я. Светлова, который, выступив на страницах “Церковного голоса” со статьей “Почему Духовные Академии должны быть заменены богословскими факультетами”, предложил образовать богословские факультеты при светских университетах. По мысли профессора, это помогло бы создать самые благоприятные условия для творческой научной богословской деятельности. В пользу полного перенесения богословия в университеты сторонниками протоиерея П. Светлова говорилось и то, что “университетская атмосфера выведет богословскую науку из ее академической замкнутости и поставит в ближайшее соседство с остальным научным миром. Университетская среда даст представителям богословского знания все научные средства для лучшей постановки богословской дисциплины” , “иначе при одних Академиях богословие рискует сделаться конфессиональным”. Опубликованные суждения отца протоиерея вызвали массу откликов в духовной прессе, большей частью отрицательных. Предложения профессора выглядели особенно странно на фоне того, что в январе 1906 года Комиссия светских профессоров по пересмотру Устава университетов высказалась за прекращение чтения в высшей светской школе лекций по богословию. Но возражая против идеи интеграции Академии в богословский факультет, ряд авторов признавал необходимость общения Духовной школы с университетским миром. Не раз поднимался и вопрос о перемещении нашей Московской Духовной Академии из Сергиева Посада в Москву. Критике подвергались и условия, в которых протекала научная деятельность Академий. Но если в осуждении замкнутости богословской науки почти все издания проявили единодушие, то вопрос о причинах такого ее состояния продемонстрировал полярность мнений. Критиковалась синодальная цензура по отношение к магистерским и докторским диссертациям на соискание ученой степени. Публикации этого времени “пестрят” фактами из академической научной жизни, когда работы забраковывались из-за найденного часто случайным рецензентом-чиновником “уклонения от православия”. Критиковались и необоснованные запрещения новых кафедр, печатались целые статьи в защиту открытия, например, кафедры русского сектанства (статья преосвященного Алексия “О необходимости изучения в Духовной Академии русского сектанства” помещенная в “Православном Собеседнике” в 1907 году, в №10), церковной археологии (Покровский Н.В. “Желательная постановка церковной археологии в Духовной Академии” в “Христианском чтении” за 1906 год, №3). В ряде статей отстаивалась необходимость существования в Академиях светских наук — вспомогательных для богословия. По мнению этой группы журналов, редакции которых проявляли явные симпатии идеям “автономистов”, цензура в богословской науке имела печальные последствия, породив “робкую и сдавленную богословскую мысль” , лишенную серьезной обоснованности, и во-вторых, научную пассивность, когда тема диссертации выбирается не по интересу и важности, а по удобству исследования, в результате чего сам процесс работы сводится всего лишь к систематизации мнений церковных авторитетов. То есть по сути, вся критика сводилась к требованию свободы богословского исследования — одному из основных пунктов программы “автономистов”: “Мы научились слушать циркуляры, в которых нам предлагалось при изысканиях руководствоваться не принципом свободного стремления к вечной правде, а принципом полезности для временных интересов церкви и государства”. Таким образом, общими у “автономистов” и ряда либеральных изданий оказались и оценки деятельности церковных властей, тормозящих по их мнению академическую научную деятельность через многочисленные синодальные указы, циркуляры Учебного Комитета, резолюции архиереев. Среди прочего выражалось и мнение необходимости упразднить цензуру в духовных журналах, против чего незамедлительно выступили представители консервативной части профессуры. “Бояться контроля и наблюдения свойственно только тем, — писал профессор В.Ф. Певницкий, — которые нечисто ведут свое дело и намеренно уклоняются от пути, им указанного. Контроль и наблюдение, если есть они в школе, разве непременно несут стеснения и давят живые силы?” К “Церковным ведомостям”, поместившим на своих страницах процитированную статью профессора Певницкого присоединились и журналы “Вера и Церковь”, “Миссионерское обозрение”, ”Церковные ведомости”, которые подвергли резкой критике требование свободы богословского исследования. В публикациях этих изданий указывалось на научную особенность богословия, которое в отличии от светских наук должно быть подчинено и предано Церкви, и служители науки должны нести свою долю послушания, “им не пристало быть слишком притязательными и самонадеянными, присвоять себе непогрешимость”. Таким образом, проанализировав публикации посвященные академическим проблемам периода работы Предсоборного Присутствия и ближайших последующих лет, мы более полно смогли представить себе атмосферу, наполнявшую ученые академические круги, атмосферу, которая формировала отношение участников реформенных дискуссий к вопросу преобразования высшей Духовной школы в 1906 году и которая готовила рабочее поле для дискуссий в Комиссии 1909 года. Глава V КОМИССИЯ 1909 ГОДА С озыв новой Комиссии по переработке академического Устава был связан с малоприятными для всех Академий событиями. В виду смены политического курса правительства существенным образом меняется синодальная политика. Начиная с 1908 года в Синоде заметно усиливаются тенденции к свертыванию автономных начал в академическом строе. Следствием усиления консервативных настроений стала ревизия в 1908 году всех четырех российских Духовных Академий, выявившая несоответствие складывающихся принципов академического управления и методов преподавания наук с задачами высшей Духовной школы. В Указе Святейшего Синода от 4 февраля 1909 года говорилось: “Согласно ревизорским отчетам, Святейший Синод усматривает, что жизнь наших Духовных Академий, подвергавшаяся за последние десятилетия частым колебаниям, а также некоторому общему ослаблению в отношении научной энергии и церковной дисциплины, отразила на себе противоцерковные влияния революционных годов” . Таким образом, найдя, что Временные Правила “не дали ожидавшихся от них благих результатов”, Синод тем же Указом отменил все произведенные в 1906 году поправки к Уставу 1884 года — наступала реакция. Как и прежде, первым знаком, указующим на грядущее изменение курса церковного корабля (что в данном случае означало отказ от церковных преобразований) стало назначение нового обер-прокурора Святейшего Синода. Многие связывали быструю отставку П.П. Извольского с вопросом об автономии Духовной школы. Например, Л. Львов размышляя на страницах кадетской газеты “Речь” о причинах увольнения обер-прокурора, склоняется к этой версии, цитируя фразу одного из членов столыпинского кабинета министров: “смещением Извольского убиты два зайца: устранены и автономия, и Извольский” . Скорее всего, приверженность автономным принципам академического управления не являлась единственной и даже главной причиной отставки обер-прокурора, но для нас важно само упоминание об этих взглядах П.П. Извольского, как о причине недовольства его политикой. Таким образом, новый обер-прокурор, учитывая все обстоятельства отставки своего предшественника, должен был ориентировать свою деятельность в отличном от него направлении, что в применении к академическому вопросу означало полный отказ от автономии. Касаясь же личных и профессиональных качеств возглавившего после П.П. Извольского Ведомство православного исповедания С.М. Лукьянова, приведем суждения двух уважаемых современниками церковных деятелей. По мнению владыки Евлогия (Георгиевского), к своей высокой должности новый обер-прокурор “был совершенно неподготовлен, ибо не знал ни Церкви, ни народа” . Нелестную характеристику Лукьянову дает и Е. Трубецкой: в своем письме Извольскому князь, сожалея об отставке последнего и высоко оценивая его “усилия сделать что-либо хорошее среди нынешнего мракобесия”, противопоставляет Лукьянова, который “другое дело,.. будет делать все, что прикажут” . Впрочем, новый обер-прокурор не имел личного влияния на развитие академической реформы, его участие в этом вопросе ограничивалось направлением течения преобразований в консервативное русло. 1. “МЕРОПРИЯТИЯ К БЛАГОУСТРОЙСТВУ ДУХОВНЫХ АКАДЕМИЙ” Вследствие изменения церковной политики относительно высшей Духовной школы и отмены Временных Правил, уже 15 июня Святейший Синод принимает решение о “введении мероприятий к благоустройству Духовных Академий” . Синодальное определение резко ужесточало контроль церковной власти над Академиями, а также существенно ограничивало в правах профессорские корпорации и студенчество. В учебной части эти изменения выразились в требовании строгого соблюдения пункта Устава о ежегодном предоставлении ректору отчетов и программ по курсам, запрещении совмещать чтение лекций одного и того же преподавателя нескольким курсам и строгом предписании Советам предоставлять темы курсовых работ на утверждение правящему архиерею. Кроме этого Синод предложил в месячный срок подать прошения об увольнении с академической службы ряду преподавателей и профессоров. В воспитательной части обращалось внимание на укрепление учебной и религиозной дисциплины учащихся, запрещались концерты, самочинные собрания студентов и организация кружков, не отвечающих своими целями задачам Духовной школы . Введение этих мер, как замечалось в синодальном Указе, носило временный характер и должно было подготовить Академии к принятию нового Устава, разработкой которого тем временем уже занималась реформенная Комиссия. 2. НАПРАВЛЕНИЕ РАБОТЫ КОМИССИИ 1909 ГОДА Комиссия 1909 года открылась в Санкт-Петербурге 18 марта. В ее состав вошли пять церковных иерархов: возглавивший Комиссию архиепископ Херсонский Димитрий (Ковальницкий), архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий), архиепископ Псковский Арсений (Стадницкий) (проводившие ревизии Духовных Акаемий в 1908 году), архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский) и ректор Петербургской Духовной Академии епископ Ямбургский Феофан (Быстров). Для участия в работе Комиссии были приглашены также члены профессорских корпораций, большей частью принадлежащие “охранительной” партии: И.С. Бердников, К.Д. Попов, И.Г. Троицкий; профессора богословия из светских университетов М.А. Остроумов, А.И. Соболевский, присутствующий в Святейшем Синоде, духовник Царской семьи протопресвитер И.Я. Янышев и представитель от Синода — В.К. Саблер. В первые дни по учреждении Комиссии в ее адрес поступил Указ Святейшего Синода, свидетельствовавший о внимании к ее деятельности Императора. В Указе говорилось, что Государь “соизволил, чтобы удостоившаяся рассмотрения Его Величества Записка преосвященного Антония по вопросу, “в каком направлении должен быть разработан Устав Духовных Академий”, на которой Его Величеству благоугодно было начертать собственноручно: “Устав разработать непременно в церковном направлении”, сообщена была в руководство Комиссии при выполнении возложенной на нее задачи” . Перед тем, как приступить к заседаниям, члены Комиссии в ожидании прибытия в Петербург своего председателя архиепископа Херсонского Димитрия по поручению временно исполняющего его обязанности архиепископа Волынского Антония были заняты просмотром Уставов 1869, 1884 годов, журналов Предсоборного Присутствия и, что немаловажно, проектов Устава, выработанных Советами Духовных Академий в 1905–1906 годах. По общему мнению, возможность спокойного и рассудительного изучения материалов предшествующих реформенных обсуждений служила формированию цельного восприятия картины начатых с 1905 года преобразований российских Духовных школ. К обсуждению собственного проекта Устава Комиссия приступила в первых числах мая, когда ее заседания смог возглавить преосвященный Димитрий. Как сразу выяснилось, характерной особенностью Комиссии 1909 года стало неприятие большинством ее членов академической автономии. Но на этом, пожалуй, единство взглядов заканчивалось. Остальные из обсуждаемых вопросов вызывали резкое разделение участников дискуссии на два лагеря. Одни хотели видеть в Академиях школы с определенными церковно-практическими задачами — подготавливающих пастырей, миссионеров, проповедников, “с устранением из программы преподавания всего, что не имеет отношения к этой цели, даже подготовка преподавателей Духовных Семинарий и училищ должна быть возложена на другие специально-педагогические учебные заведения, которые необходимо создать” , но придерживающихся таких взглядов в Комиссии было немного. Другие целью высшей Духовной школы видели “выработку богословских наук и подготовку преподавателей духовно-учебных заведений” и настаивали на “сохранении за Академией всех существующих функций, полагая задачу реформы в улучшении постановки академического дела и условий осуществления его” . Как правило, в оппозиции к большинству оказывались архиепископ Антоний, архиепископ Сергий и В.К. Саблер. Суждения этой “ревнительной” части Комиссии, базирующиеся на принципе превалирования пастырских задач академического образования над научными, всегда вызывали споры и полемику (о сане ректора, об обязательности сана для всех преподавателей, о привилегии монашествующих студентов в получении профессорского звания). Благодаря принципиальной позиции “ревнителей” на обсуждение были вынесены новые, ранее с такой остротой не поднимавшиеся вопросы: о ректоре в епископском сане, об отдельной подготовке к профессуре монахов, о создании специального монастыря для ученых монахов. “Ревнителями” была подвергнута серьезной критике схоластическая система построения и преподавания богословских наук, были предложены проекты усиления изучения Священного Писания и введения практических предметных занятий для студентов. Вследствие “особого мнения” “ревнителей” на реформенном горизонте стали появляться новые, до этих пор не бывшие столь проблемными и принципиальными вопросы. Выделим наиболее яркие из них. Учебная сторона академического образования в оценке членов Комиссии 1909 года Деятельностью Комиссии 1909 года в процесс осмысления учебно-образовательной функции высшей Духовной школы была внесена совершенно новая струя. Заслуга в этом принадлежала преимущественно “ревнителям”. Зачинателем обсуждения этого вопроса стал архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий), который на 27-м заседании Комиссии выступил за возвращение в Духовную школу утерянной с “латино-немецким пленением” цельности богословского знания путем соединение духовного делания и богомыслия, через прививание отпавших ветвей (ставших самодовлеющими и оторванных друг от друга наук) к древу святоотеческого опытного богословия, через идентификацию каждой отрасли богословского знания как части живой церковной традиции, церковного Предания. В начале своей речи преосвященный Антоний, подчеркнув огромное значение Духовной школы в деле просвещения русского народа, допустил сильнейший выпад в сторону академических профессоров: “Профессора потеряли свое ученое, иногда, правда, и смешное величие: они чувствуют, что их чтения не соприкасаются с религиозными и нравственными интересами современного общества и даже общества церковного. У них есть критика на Лейбница и Вольфа, на социан и деистов, но кому все это теперь нужно? И вот они, как бы извиняясь за свои пожелтелые тетради, вытаскивают их украдкой из кармана и иногда даже довольны бывают, когда вместо шести очередных слушателей явятся только трое... Едва ли найдется в России другая специальная школа, до такой степени потерявшая веру в себя, в свое назначение и в свою специальную науку. В 1905–1906 годах Академии открыто сдались на капитуляцию университетам, просили принять их в состав последних в качестве богословского факультета, обещая весьма неприкровенно перейти к дружному отрицанию всего того, что они защищали 200 лет, но увы, неприступный предмет академических вожделений, т.е. университетская профессура отвергла их предложение, как сказочная волшебница Наина” . Столь резкий тон выступления преосвященного Антония был вызван расхожим мнением среди академической профессуры, что торможение развития богословской науки лежит целиком на совести академического монашества. Предлагая вплотную заняться пересмотром учебной стороны академического образования архиепископ Антоний, поддержанный единомышленниками, предоложил целую программу необходимых по его мнению реформ. Основной костяк академического образования, по мысли “ревнителей”, должны были составить Священное Писание Ветхого и Нового Заветов, Патристика, Литургика, Церковное право и Пастырское богословие. Выражалось желание пересмотреть сам принцип преподавания в Академиях Священного Писания (этому вопросу были посвящены 27-ое и 28-ое заседания Комиссии). “Нельзя быть богословом-мыслителем, не зная Библии, — заявляли “ревнители”. — А ее не знают оканчивающие Академию, кроме двух, одного или даже ни одного студента; ее не знают и профессора, не знают часто и профессора Священного Писания, просидевшие всю свою жизнь над исагогикой (разработкой вводных сведений в Священные книги) или специализировавшиеся только в одной части Библии… Обыкновенно студенты выслушивают в Академии длинные и бесполезные гипотезы о времени, месте и цели написания всякой библейской книги и остаются совершенно неосведомленными в ее содержании” . Понимая необходимость изменения существующего положения, “ревнители” предложили путь “основательного святоотеческого научного истолковывания если не всех глав и стихов, то, по крайней мере, важнейших мест” и систематического обобщения библейского учения. В связи с этим было предложено увеличить число преподавателей и количество лекционных часов по этому предмету. Впервые за историю Духовной школы, на Комиссии 1909 года был поставлен на обсуждение вопрос о преподавании в Академиях Литургики. Как констатировал в 1886 году профессор А.П. Лебедев, это была “самая заброшенная наука” в богословско-научном цикле” . Вплоть до 1911 года, когда впервые была выделена отдельная общеобязательная кафедра Литургики, эта наука считалась практически-прикладной, служащей назидательному истолкованию церковного обряда наукой (история богослужебного текста и т.д.) и соединялась, как необязательная, с церковной археологией. Старанием “ревнителей” Литургика была внесена в число основополагающих богословских дисциплин. Кроме этого Комиссия 1909 года выделила в отдельную дисциплину Церковное право, несущее богословие в церковных канонах, правилах, дисциплинарных обязанностях, которые рассматривались “ревнителями” как спасительные нормы жизни, как ключ к обожению. Нитью, связующей все богословские предметы, по замыслу “ревнителей”, должно было стать святоотеческое отношение к каждой науке: раскрытие ее в святоотеческом духе, где конечная цель научного процесса заключается в свидетельстве об истинах Богооткровения, которые постигаются опытом и только потом высказываются, а также практическое применение результатов “исследования” в деле личного спасения. Трудно сказать, что такое видение было присуще лишь “ревнителям”, поскольку немалая часть и “охранителей” и “автономистов” по этому вопросу были единодушны и имели единую точку зрения. Другое дело — средства осуществления, реализации мировоззрения — по этому поводу все три партии имели собственное суждение. Существенное отличие, например, имело мнение преосвященного Антония, который, предлагая пересмотреть систему преподавания богословия в Академиях, заявил, что Литургику, Гомилетику и Пастырское богословие должны преподавать только лица духовные, а прочие преподаватели только три года после введения Устава остаются светскими, а затем должны принять сан или искать другую должность . Совершенно ясно, что мнение архиепископа вызвало мало сочувствия и энтузиазма в противоположных идейных лагерях. Прения вокруг ученой степени ректора Духовной Академии Еще одну дискуссию вызвало разномыслие по поводу ученой степени ректора, родившееся в процессе работы Комиссии 1909 года. Уже после первой Комиссии по реформе Духовных Академий в печати не раз появлялись публикации, в которых отмечалось, что современные ректоры из монашествующих часто не имеют ни научных заслуг, ни педагогического опыта, обладая при этом непомерным начальственным самолюбием. Проходя ректорскую службу как одну из ступеней своей карьеры, слабо образованные ректоры ограничивали свое преподавание “деревянным, пренебрежительно-невнятным чтением тетрадки, списанной с немецкого пособия” . “И теперь стыдно, — вспоминает о своем ректоре профессор Н.Н. Глубоковский, — за эти детские лекции со скудными мыслями из самых элементарных книжек в дубовом изложении” . Профессоров Духовных Академий возмущала сама возможность того, что во главе высшего Духовного учебного заведения могло стоять лицо научно некомпетентное. В процессе обсуждения все чаще стало звучать требование об обязательной для ректора ученой докторской степени. Противниками идеи обязательной докторской степени для кандидата в ректоры стали “ревнители”: по мнению, например, В.К. Саблера, ректор — это “духовный вождь”, “религиозная душа Академии”, поэтому ученость, подтвержденная соответствующей степенью, ему вовсе необязательна . Заключительным аккордом идейных споров на заседаниях Комиссий явилось бурное обсуждение воспитательных функций Духовных Академий. Этот вопрос был не нов для участников дискуссии, поскольку он стал проблемой, камнем преткновения для достижения взаимопонимания в академической среде уже в Комиссии 1905 года. Особенность же Комиссии 1909 года заключалась в том, что на ее заседаниях впервые ясно прозвучало мнение “ревнителей” по воспитательной части Устава. Обсуждение вопроса о воспитательных функциях высшей Духовной школы Отличие оценок и суждений “ревнителей” по вопросу воспитательных функций высшей Духовной школы заключалась в принципиально новом подходе к роли инспекционной службы и администрации в жизни Академии, а также к цели академического образования в целом. По мысли “ревнителей”, жизнь студента в стенах Духовных школ, занятие богословскими науками требует, в первую очередь, благоговейной любви и молитвы. Поэтому деятельность инспекции, состоящей исключительно из духовно опытных наставников, должна направляться на заботу о “совершенствовании сердца” студентов, об “усвоении ими религиозного смысла богослужения” . В своем проекте “ревнители” противопоставили понятию внешнего подчинения дисциплине послушание, понятию обязательного присутствия на богослужении — деятельное участие в богослужении. Если “автономисты” всячески защищали “притесненное” студенчество, то “ревнители” указывали на то, что стеснена именно немногочисленная религиозно настроенная часть студентов и обращали внимание профессуры на то, как эти студенты “прячутся для молитвы, как уединяются по коридорам во время попоек, как принуждены бывают слушать богохульства товарищей и циничные кощунства профессоров, каково им есть в Великий Пост рыбу, слушать часовую всенощную, видеть смех на клиросах?.. Дайте этим мученикам христианства свободу вероисповедания” , — восклицал от лица единомышленников преосвященный Антоний (Храповицкий). Затрагивая в свете воспитательного значения Духовной школы академическое образование, “ревнители” указывали на важность для самих преподавателей служить примером для студентов, примером не только в нравственном отношении, но и в духовном. “Для возрождения Академии нужно переменить не Устав, а состав Академий, — говорил на 47-ом заседании Комиссии архиепископ Сергий (Страгородский).— Мы можем написать самую подробную и самую строгую в церковном отношении инструкцию для студентов, но если мы не обеспечим для Академии наиболее церковного подбора начальствующих и воспитателей.., тогда напрасно тратить труды на инструкцию. Железная дисциплина при более или менее равнодушных к церковности воспитателях может скорее повредить, чем принести пользу”. Идейные расхождения в академической среде по воспитательной части Устава основывались на разных подходах к личности студента той или иной дискуссионной стороны. Для “автономистов” студент Академии — полноправный гражданин общества, свободная личность, которая не нуждается в воспитательной дисциплине уже в силу своего сознательного возраста. Для “охранителей” студент — средневеково-школьная величина, и отсюда нравственное поведение студента требует строгого церковного контроля. Для “ревнителей” студент — сын Церкви, избранный на высокое служение, который должен стремиться “усовершать свою душу подвигами благочестия и послушания” . Разный подход к статусу студента Духовной Академии был непосредственно связан с тем, как понимались задачи Духовной школы представителями разных идейных течений в академической среде. Если это научные задачи, о прерогативе которых в академическом образовании говорили “автономисты”, то и готовить в Академиях, соответственно, необходимо ученых специалистов, если охранительные — то требуется готовить кадры для идеологической опоры государственного и церковного строя, если пастырско-миссионерские задачи, которые выдвигались на первый план “ревнителями”, — то цель духовного образования заключается в воспитании образованных и духовных пастырей и проповедников. Таким образом, дискуссия по поводу воспитательных функций Духовных Академий великолепно продемонстрировала столкновение рационалистического подхода части участников обсуждения академических преобразований, представлявших “автономистские" и “охранительные” взгляды, с пневматологическим подходом “ревнителей” к возрождению Духовной школы на святоотеческой основе. 3. НОВЫЙ УСТАВ ДУХОВНЫХ АКАДЕМИЙ Как мы уже говорили, еще в начале своих заседаний Комиссия по выработке Устава разделилась на две части. Закономерным продолжением этого разделения стало предоставление в Святейший Синод не одного, принятого большинством членов Комиссии проектов Устава, а двух. Вторым проектом, поданным в Синод помимо основного, стал документ, подготовленный архиепископом Финляндским Сергием, на основании упоминаемой ранее Записки преосвященного Антония Волынского, по согласованию с ним и с членом Государственного Совета и Комиссии В.К. Саблером . Таким образом, результатом продолжительной деятельности Комиссии 1909 года, которая работала в два приема с марта до июня и с 1 сентября до конца ноября, стали предоставленные ею в Святейший Синод проекты Устава Духовных Академий и проекты штата Академий с различными объяснительными записками к ним. Проект Комиссии (к слову сказать, не получивший в полной мере осуществления) не представлял собой ничего нового в сравнении с Уставом 1884 годом. Перед участниками реформенных дискуссий и не стояла, собственно, задача создать нечто принципиально новое: по выражению самого архиепископа Херсонского Димитрия, Комиссия, председателем которой он являлся, “должна была просмотреть весь действующий Устав и иное в нем устранить, другое дополнить, третье точнее проредактировать” . Те же небольшие отличия от Устава 1884 года, которые содержались в проекте поддержанном большинством Комиссии, заключались преимущественно в разделах, регулирующих учебный академический курс. По официальному проекту, науки изучаемые в Академиях должны быть распределены на общеобязательные для всех студентов и на групповые, кроме этого предполагалось ввести понятие “желательных” предметов. Новыми для высшей Духовной школы должны были стать и предложенные Комиссией академические штаты, которые существенно поднимали планку материального обеспечения Академий. По рассмотрении предложенных членами Комиссии проектов, Святейший Синод представил на “Высочайшее утверждение” новый Устав Духовных Академий, который включал в себя основные идеи и “охранителей”, и “ревнителей”. 2 апреля 1910 года Синодальный проект Устава получил положительную резолюцию Императора и был разослан архиереям, надзирающим за Академиями для ознакомления с ним Советов. Профессорско-преподавательские корпорации по рассмотрении Синодального текста Устава должны были направить в Синод свои предложения и вопросы. 31 июля 1910 года появился Указ Святейшего Синода, который окончательно определил условия введения в действие нового академического Устава. Устав 1910 года явился результатом победы “охранительной” части академического общества, представители которого составляли большинство членов Комиссии 1909 года. Основными своими положениями новый Устав опирался на Устав 1884 года и был даже назван современниками “дурной переделкой с тенденциозными интерполяциями и разъяснениями” . Устав 1910 года заметно усиливал существующий административный контроль над преподавательским и студенческим составом. Существенным образом расширяются права Святейшего Синода, правящего архиерея и ректора по отношению к Академии. Судя по обсуждению проектных положений в реформенной Комиссии, полицейско-бюрократический характер нового Устава обуславливался необходимостью борьбы со стремительно растущими в Академиях “автономистскими” настроениями. С введением нового Устава право назначения доцентов отбиралось у Советов и передавалось в ведение Святейшего Синода, при этом последний приобретал право по собственной инициативе увольнять академических преподавателей и обязанность в случае необходимости командировать для присутствия на академических экзаменах проверяющих. Власть епархиального архиерея над Академиями расширялась за счет того, что ему предоставлялось право “в случае несогласия с постановлениями Совета полагать свое решение на всех делах, по прежнему Уставу или решаемых Советом, или подлежащих утверждению архиерея” , в делах же, подлежащих ведению Синода, ему предоставлялось право давать свое предварительное заключение. Кроме этого по новому Уставу правящий архиерей мог увольнять своей властью всех тех, кого он утверждал в должности, тогда как прежде он в этом вопросе он должен был сноситься с Советом. Чрезвычайные происшествия в Академиях давали архиерею право принимать любые решения без предварительных согласований, даже если это право на осуществление этих мер не предоставлялось ему Уставом. Полномочия ректора усиливались тем, что ему предоставлялась доминирующая роль в управлении Академией. По Уставу 1884 года управление Духовной школой находилось в руках Совета и Правления, при наблюдении и руководстве ректора. Теперь же управление Академией должен был осуществлять ректор при наблюдении и участии в пределах данных полномочий Советов и Правления. Кроме этого ректору предоставлялось право принимать самостоятельные решения, превосходящие его полномочия в чрезвычайных обстоятельствах . Отразилось на содержании нового Устава и участие в работе Комиссии “ревнителей”. Вследствие их влияния в Уставе появляются параграфы об обязанностях лиц, имеющих священный сан, об особых правах монашествующих студентов в подготовке к профессуре, о необходимости для преподавателей быть ”строго православного образа мыслей и церковного направления, предпочтительно состоящими в священном сане” . Таким образом, заседания Комиссии 1909 года и Устав 1910 года прекрасно продемонстрировали коренные отличия внешне схожих позиций по реформенным вопросам двух академических партий: “охранителей” и “ревнителей”. Возникшая между представителями этих идейных направлений полемика выявила ряд проблем, которые в дальнейшем развитии реформенного движения станут главными для высшей Духовной школы. Совершенно по другому стали теперь звучать вопросы преобразования Академий, и даже такие подробно обсуждаемые ранее стороны академического Устава, как административное устройство и образовательные функции высшей Духовной школы благодаря позиции “ревнителей” приобрели теперь гораздо более глубокий смысл. Если рассматривать значение Комиссии 1909 года в целом для всей истории академического переустройства начала ХХ века, то ее ценность мы склонны видеть в той подготовительной роли, которую она сыграла по отношению к Комиссии 1911 года. Если последняя и смогла полновесно озвучить позицию “ревнителей” по ряду реформенных вопросов, то только благодаря тому, что концепция, основные принципы этой позиции были сформулированы в Комиссии 1909 года. Как мы уже сказали, Устав 1910 года был воспринят некоторыми негодующими современниками как “дурная переделка” Устава 1884 года. Но помимо отрицательных были и благожелательные отклики на новый Устав. Для того чтобы придать нашей характеристике Комиссии 1909 года законченный вид, укажем на наиболее типичные для описываемого времени публикации на академическую тему в церковной и светской прессе. 4. ОЦЕНКА СОВРЕМЕННИКАМИ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ КОМИССИИ 1909 ГОДА Официальные духовные издания в целом положительно отреагировали на появление нового Устава Духовных Академий. Так, “Православный собеседник” Казанской Духовной Академии устами ректора епископа Алексия назвал Устав 1910 года той спасительной для Академий мерой, которая, наконец, “твердо и ясно указала Духовной школе ее истинное призвание” . Даже “Церковный вестник”, публикации которого (на академическую тему) носили скорее критический характер, на сей раз нашел необходимым выступить с защитой Устава 1910 года. Автор статьи “В Уставе ли только дело?”, полемизируя с профессором П.Н. Жуковичем, который немногим раньше в том же “Церковном вестнике” говорил о том, что новый Устав безнадежно отрицателен к успехам науки, предложил читателям вспомнить русскую пословицу: “Законы святы, да исполнители лихие супостаты” и указал на то, что непослушание профессорских корпораций академическому Уставу, а не его слабость, и есть главная причина упадка в богословской науке . Между тем у самих профессоров была веская причина негодовать на новый академический Устав, 89-ый и 90-ый параграфы которого предписывали преподавателям высшей Духовной школы, прослужившим более тридцати лет увольняться с академической службы на пенсию. По мнению многих авторитетных авторов, академическая профессура не заслужила того, чтобы в зрелый научный возраст ее “выбрасывали за борт академической жизни” . В суждениях критиков этой части Устава присутствовала явно не спекулятивная логика: “Можно считать несомненным, что каждый профессор, серьезно занимающийся наукой, только к тридцати годам своей службы может чувствовать себя более или менее достигшим ученой зрелости … ведь всякая научная отрасль, как бы она ни казалась легкой на первый взгляд, при внимательном отношении к ней требует для усвоения не одного — двух лет, а несколько десятков. Может ли, например, профессор по кафедре Истории и Разбору западных исповеданий более или менее созреть в своей научной области, хотя бы и к двадцати годам его службы, если ему по его специальности приходится если не изучить, то по крайней мере просмотреть Минею свыше 150 томов, включающих в себя труды представителей реформационных церквей. К этому следует добавить еще целые десятки томов, испускаемых на книжном рынке западными специалистами по той же кафедре” . Не менее вески аргументы противников введения возрастного ценза в том случае, когда они протестуют против упреков профессуры в “физической непригодности” и “хилости” . Оживленную полемику в прессе вызвало и появление в Уставе пунктов о более широком введении в академическую жизнь монашеского элемента. Если архиепископ Казанский и Свияжский Никанор в своем выступлении в Казанской Духовной Академии, опубликованном в “Православном собеседнике”, говорит о том, что “статейки об особом и преимущественном внимании к студентам монахам” введены в Устав по необходимости готовить для церковного корабля “руководителей-капитанов.., которые бы ради Христа оставили домы, родителей, братьев и сестер и сделались странниками” , то редакция “Русских ведомостей” в ответ на предоставление Уставом столь явных преимуществ монашествующим задается вопросом: “Не поведет ли это, вместо пользы, к упадку не только богословской науки, но и всей церковной жизни?” . Наряду с введением привилегий для студентов-монахов, новый Устав содержал требование о том, чтобы и административные лица в Академиях были духовными, и преимущественно в монашеском чине. Такую постановку дела подверг резкой критике журнал “Вера и разум”, проведший параллель этих новых положений Устава с традициями римо-католических богословских учебных заведений и, соответственно, никак не допустимых для применения в российской Духовной школе. Комментируя же введение в Устав желанного для “ревнительной” части Комиссии пункта об обязательности того, чтобы в священном сане состояло не менее половины всех членов Совета, журнал заметил, что “наука от каждого профессора — университета ли, Академии ли — для успешной разработки ее требует особенно любовного отношения к ней во всю университетскую или академическую жизнь его. К сожалению, новейшее монашество не проявляет этой особенной любви к богословской науке… Мы видим то, что едва монах займет профессорскую кафедру, как уже через пять, много-много через десять лет делается сначала инспектором, а засим и ректором Академии… По занятии же административных постов наука для профессора-монаха еще более утрачивает свое значение” . Не менее жестко журнал оценил и роль в развитии богословской науки белого духовенства. Не менее интересными представляются и публикации в прессе накануне и во время заседаний Комиссии 1909 года, посвященные вопросу автономии. Отстаивая необходимость автономии Академий, ее сторонники предпринимают экскурс в прошлое высшей Духовной школы. “История Духовной школы за весь XIX век представляет из себя поступательное движение вперед в смысле школьного самоуправления” , писал “Церковный вестник”. Многие авторы находили попытки введения начал самостоятельности в жизнь Духовных Академий еще в Уставах 1808 и 1814 годов, а Устав 1869 года называли “высшей ступенью самоуправления, какою только обладали Академии в течение XIX века” . А XX век, вернее, его начало, рассматривался ими как завершительный этап на пути Академий к автономии. Насколько это можно вывести из сделанного нами обзора заседаний Комиссии 1909 года, публикации “автономистов” не оказали ожидаемого воздействия на членов совещания и были ими попусту проигнорированы. Другую судьбу ожидала общая для “автономистов” и “ревнителей” идея повышения активности академического студенчества в учебном плане, о чем немного, но писали в прессе. Новый Устав, в учебной части согласный с проектом Устава, разработанного архиепископом Сергием (Страгородским), архиепископом Антонием (Храповицким) и сенатором В.К. Саблером, вводил в учебные занятия практикумы и репетиции. Это означало, что по каждому предмету, за исключением немногих, устанавливалось по три теоретических лекции в неделю и по два часа практических. Отношение современников к этому нововведению в Устав выразил “Церковный вестник”, назвавший предложенные “ревнителями” пункты “наиболее удачными во всем учебном плане” . Менее доброжелательно отнесся еженедельник к той части проекта Устава “ревнителей”, в которой говорилось о необходимости удаления из академического курса светских наук, вплоть до древних языков и резкого увеличения часов по Священному Писанию. В целом считая преобразования в учебной стороны академического образования необходимыми, автор журнальной публикации профессор А. Пономарев назвал предложения “ревнителей” ошибкой, которая “не только во всем решительно отодвигает Академию в сторону Устава 1814 года, но за несколько веков до него — ко времени латинских западных церковно-монашеских и епископских школ Х–XI веков” . Как ни странно, но это уже был второй случай сравнения положений проекта Устава ревнителей возрождения Духовной школы по восточно-отеческому образцу с западной школьностью. Отвечая Пономареву, преосвященный Сергий, архиепископ Финляндский, замечает, что проект Устава вовсе не сокращает часы преподавания древних языков, а согласует Устав с практически существующим в Академиях положением. В ответ же на упрек в слишком скорой коренной ломке сложившихся учебных программ, владыка ответил вопросом: “Неужели, в самом деле, даже с простой школьной точки зрения можно признать идеальным порядок, при котором студент изучал в Академии только одну группу предметов, по прочим же, иногда собственно богословским, оставался с познаниями и кругозором обыкновенного семинариста?” Как мы видим, и профессор А. Пономарев, и архиепископ Сергий были единодушны в стремлении внести изменения в существующий в Академиях учебный процесс, разница же во мнениях начиналась при формулировании практических предложений по внесению этих изменений. История реформирования высшей Духовной школы изобилует примерами подобного рода противоречий; впрочем, ничего странного в этом нет. Разная степень приближенности к реальной жизни Академий, уровень образованности, в конце концов, социально-административное положение делило участников реформенных дискуссий не только на разные идейные группы, но и на практиков и теоретиков. В результате многие внешне полезные и необходимые для Школы преобразования оказывались на практике “мертвыми” или, в лучшем случае, несвоевременными; впрочем, эта оценка относится не к описанному нами конкретному случаю, а к явлению в целом. В данной же ситуации мнение трех “ревнительно” настроенных членов Комиссии было созвучно настроению разных академических слоев. Например, Н.Н. Глубоковский в том же 1909 году в своем исследовании “Священное Писание в Духовных Академиях на рубеже двух столетий” решительно призывал “изменить весь строй научно-академической системы, чтобы в ней Писание было и производящим источников и объединяющим центром для всех богословских наук” ; кроме того он поддержал практическое предложение “ревнителей” “увеличить число кафедр в Духовных Академиях по Священному Писанию вдвое и довести состав преподавателей этого предмета до четырех лиц” . Таким образом, Комиссия 1909 года и Устав 1910 года стали для “ревнителей” первым серьезным опытом по внесению в строй высшей Духовной школы изменений согласно их мировоззрению. Начавшееся же через год после принятия нового Устава движение за его согласование с семинарским Уставом привело к тому, что именно “ревнителям” была поручена разработка изменений и коррекция действующего Устава. Это позволило им, несмотря на все нарекания в прессе, в возможно полной мере реализовать свои первоначальные планы по преобразованию Академий. Глава VI КОМИССИЯ 1911 ГОДА В ведением в действие “Высочайше утвержденных 26 августа 1911 года и объявленных Указом Святейшего Синода от 3 сентября 1911 года изменений в действующем, Высочайше утвержденном 2 апреля 1910 года новом Уставе Духовных Академий” открывалась новая страница в истории российской высшей Духовной школы. Конечный вариант Устава, ставший плодом деятельности Комиссий 1909 и 1911 годов, просуществовал без существенных изменений практически до конца существования Академий , определяя направление развития школы и богословской науки. 1. УЧРЕЖДЕНИЕ КОМИССИИ ПО ИЗМЕНЕНИЮ УСТАВА 1910 ГОДА Изменения в Уставе стали результатом деятельности Комиссии, созванной Святейшим Синодом 11 июля 1911 года и явившейся по сути своеобразным продолжением предшествующего реформенного совещания, но теперь уже всецело в духе “ревнителей”. Созыв Комиссии стал возможен благодаря обер-прокурорству В.К. Саблера, который пригласил единомышленников продолжить начатое годом раньше преобразование Академий. В состав нового совещания вошли: архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский) — в качестве председателя, архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий), ректор Санкт-Петербургской Духовной Академии епископ Ямбургский Георгий (Ярошевский), ректор Московской Духовной Академии епископ Волоколамский Феодор (Поздеевский), ректор Казанской Духовной Академии епископ Чистопольский Алексий (Дородницын), епископ Могилевский Стефан (Архангельский), профессор Казанской Академии иеромонах Гурий (Степанов). Вотличие от предшествующих совещаний, в составе этой Комиссии не было ни одного представителя светской профессуры. Получалось, что за исключением обер-прокурора В.К. Саблера и члена Учебного Комитета Д.И. Тихомирова до обсуждения изменений Устава не был допущен ни один мирянин. На предложение епископа Стефана ввести в состав Комиссии академических профессоров архиепископ Антоний ответил: “Профессора уже высказались” . Таким образом, характер решений, составивших “Высочайше утвержденные изменения” в Уставе был предопределен составом участников заседаний Комиссии. Стоит, правда, заметить, что не все члены совещания до конца разделяли взгляды “ревнителей” по вопросу реформы Духовных Академий. Особые мнения имел преосвященный Стефан, епископ Могилевский, который выступал против усиления власти ректора и умаления Совета, а также против запрещения поступать в Академию семейным лицам. Причиной созыва Комиссии 1911 года была названа необходимость “приспособления академического Устава к будущему семинарскому” , разработкой которого уже некоторое время занималась практически та же по персональному составу группа иерархов и чиновников духовно-учебного ведомства. Проект преобразования семинарий и училищ, на который предполагалось переориентировать академический Устав, представлял собою план реорганизации низших и средних духовных учебных заведений в практические пастырские школы. Для современников появление проекта не было неожиданным, поскольку о тех же изменениях еще в 1905 году в особой докладной записке, поданной в Святейший Синод, писал епископ Могилевский Стефан (Архангельский). Тогда он предложил устроить шестиклассную образовательную духовную школу путем слияния четырехклассного училища и двух первых классов семинарии, а оставшиеся четыре семинарских класса преобразовать в пастырскую богословскую семинарию. Проект не получил поддержки в Синоде, равно как не нашел ее и позже, в V отделе Предсоборного Присутствия, когда его поддержали только епископ Волынский Антоний (Храповицкий) и Д.И. Тихомиров, а остальные участники обсуждения, включая прежнего сторонника инициативы владыки Стефана, преосвященного Арсения (Стадницкого), высказались против. Теперь же, в 1911 году, этот план преобразований, который, по гневному свидетельству доцента Санкт-Петербургской Духовной Академии Б. Титлинова, “разделяется лишь незначительным меньшинством” , был положен в основу реформы Духовной школы. К началу заседаний Комиссии проект будущих уставных положений для низших и средних духовных учебных заведений еще не был готов, но о нем уже стали говорить как о “возвращении к ожившей старине” . Неприятие современников вызывала строгая клерикальность новой семинарии, которая по проекту должна была управляться исключительно лицами в священном сане. Недоумение вызывала и учебная сторона проекта, по которой средняя школа ориентировалась на Академию Устава 1910 года, того Устава, который теперь предполагалось подвергнуть серьезным изменениям. Так, например, предметы светского круга в преобразованной семинарии должны будут преподавать выпускники Академий, но по предлагаемому проекту из академического курса предполагалось исключить светские науки. Смущала ученую церковную общественность и та спешность, с которой подвергались пересмотру Уставы Духовных школ. 2. ИЗМЕНЕННЫЙ УСТАВ ДУХОВНЫХ АКАДЕМИЙ Комиссия по приспособлению академического Устава к семинарскому работала всего две недели. Поскольку ее состав в идейном отношении представлял однородную среду, то каких-либо существенных разногласий и споров, которые могли бы привлечь наше внимание, на ее заседаниях не было . Это позволяет нам перейти сразу к рассмотрению итогов деятельности Комиссии. Предложенные совещанием изменения в Уставе 1909 года касались, преимущественно, административной стороны академического устройства. Их основной смысл заключался в усилении власти администрации Академии и ограничении самоуправления. Решительным образом новый Устав исключает возможность получения ректорской должности светскими лицами или белым духовенством — ректор Академии теперь должен быть только в сане епископа. Права ректора существенно расширяются. Теперь все кандидатуры на занятие той или иной академической кафедры должны были заявляться непосредственно ректору, а не Совету, как это было раньше. По представлении же ректору дело кандидата передается правящему архиерею и тот окончательно решает его судьбу. Другой новой прерогативой ректорской власти стало назначение редакторов академических журналов, до этих пор избираемых профессорскими Советами. Реформированию подверглась и инспекционная служба. Теперь от инспектора Академии стал требоваться священный сан, а в Московской и Киевской Академиях помимо этого — монашество. В отношении профессорско-преподавательского состава Академий совещание постановило, что профессора богословских предметов должны иметь священный сан и лишь для доцентов допускается мирское звание. Столь решительное нововведение было “подслащено” дозволением заслуженным профессорам, вышедшим в отставку по истечении тридцатилетнего срока службы, оставаться в корпорации и читать лекции, правда, без вознаграждения. В учебной части реформирование академического Устава ограничилось сравнительно немногим. Из академического преподавания были исключены Общая гражданская история, Латинский язык, Библейская история и вместо них в отдельные кафедры были выделены История русской литературы, История, Обличение сектантства, а также Церковная археология. Заслуживает внимания разъяснение, сделанное Комиссией по практическим занятиям в Академиях, что успехи студентов по практическим занятиям непременно должны оцениваться и по ним должны выставляться годовые баллы. Решение совещания связано с тем, что в Академиях по-разному понимали введенные недавним Уставом практические занятия. Одни профессора относились к ним серьезно, другие считали их необязательными для себя. Еще большая неопределенность царила в студенческой среде: так, например, М. Поснов, спрашивая в 1911 году в письме Н. Глубоковского, как тот ведет практические занятия, пишет, что в Киевской Академии “рефератов от студентов нельзя требовать — отказываются от всякой самодеятельности в практических занятиях и перекладывают все на плечи преподавателей” . Еще одним новшеством стал пункт Устава о восстановлении приемных экзаменов в Академии для присланных на казенный счет. Дело в том, что за два года до Комиссии 1911 года было утверждено правило о льготах для академических абитуриентов, получивших рекомендации своих семинарий. Теперь эта льгота отменялась в виду того, что семинарские оценки не всегда оказывались правильными, из-за чего Академии порой теряли возможность принять на обучение действительно достойных абитуриентов. Как мы видим, в результате работы Комиссии 1911 года, наиболее серьезным изменениям подверглась административная сторона академического Устава. Именно эти изменения стали причиной возникновения нового витка межпартийных противостояний, новых проблем в академической среде. Под перекрестной критикой оказалась и образовательная часть нового Устава. 3. ОЦЕНКИ И ОТЗЫВЫ СОВРЕМЕННИКОВ О РАБОТЕ КОМИССИИ 1911 ГОДА Обзор мнений и событий связанных с работой Комиссии 1911 года следует начать с описания предшествовавшей созыву Комиссии отставке с поста обер-прокурора С.М. Лукьянова и назначения на эту должность В.К. Саблера. Мы говорили в предшествующей главе, что от Лукьянова на обер-прокурорском посту современники не ожидали ни инициативы, ни каких-либо серьезных решений. Каково же было удивление общественности, когда С.М. Лукьянов занял вдруг жесткую позицию по делу скандально известного иеромонаха Илиодора, взятого под “Высочайшее” покровительство. Именно это “расхождение Лукьянова со взглядами из Царского Села, вероятно, и было, — как резюмировал свои размышления на эту тему Смиттен, — причиной его отставки” . Обер-прокурор предпринял тогда решительные шаги к устранению с политической сцены шумного друга Г. Распутина, что не замедлило обернуться его собственной отставкой. Не случайно сам Илиодор в своих записках приводит самовлюбленное заявление Распутина о том, что именно он возвратил Илиодора в желаемый им Царицын и сместил Лукьянова: “Я царей здорово донимал телеграммами с Ерусалима… Упорно держались, а потом сдались. Возвратили. Прокурора Лукьянова я велел им прогнать. Прогнали” . Громкая показательная отставка С.М. Лукьянова, при всей нелюбви к нему сторонников реформ, была воспринята всеми как тревожный симптом, показывающий, что для Церкви наступают нелегкие времена. Ситуация обострялась тем, что обнаглевший Илиодор, по сути простой провинциальный монах, хвалился перед всеми своей победой над Синодом и бравировал близкими отношениями со всесильным царским другом. Создавался прецедент безнаказанного, в данном случае даже выгодного, непослушания клирика священноначалию. Итак, 2 мая 1911 года С.М. Лукьянов, “согласно прошению”, был освобожден от исполнения обязанностей обер-прокурора Святейшего Синода. Его преемником стал В.К. Саблер, “старый синодал”, более десяти лет являвшийся Товарищем обер-прокурора (при К.П. Победоносцеве), как считалось, “ставленник салона Игнатьевой” . Его назначение было для всех полной неожиданностью и воспринято было неоднозначно. “Церковный правые” очень даже благорасположено отзывались о новом обер-прокуроре, даже пророчили о скором созыве его трудами Поместного Собора . По-иному отнеслись к новому назначению демократы: по их мнению, с Саблером, “после ряда потрясений и приключений освободительных годов, существование Церкви вновь становится на дореформенные рельсы” . И все бы ничего, бывали же и раньше обер-прокуроры консерваторы и бюрократы, но в оппозиционных кругах имя нового обер-прокурора все больше и больше стали упоминать в связи с “собинным царским другом” . Во многом усилению славы Саблера как “распутинца” послужил скандал, связанный с именем епископа Саратовского Гермогена, который был уволен обер-прокурором от присутствия в Синоде по указанию Императора и с подачи Распутина. Можно представить, насколько неуважительно стала относиться церковная и светская общественность к обер-прокурору, имя которого ассоциировалось с именем ненавистного всем “старца” . Поскольку деятельность Комиссии 1911 года проходила при непосредственном участии и покровительстве обер-прокурора, то это печальное обстоятельство сказалось и на академической реформе. Кроме этого “распутинский след” отразился и на престиже ученого монашества, во имя которого отчасти и предпринималась реформа высшей Духовной школы в 1911 году. И хотя самих возглавителей ученого монашества трудно было уличить в связи с Распутиным, к самой идее был приклеен ярлык одиозности. Это создавало новые проблемы и новые трудности в деле нахождения взаимопонимания в академической среде по вопросам реформы. Обращаясь к газетным и журнальным публикациям этого периода, необходимо заметить, что время, на которое приходились дни работы Комиссии, для российской прессы было не самое удачное. “Мы переживаем момент упадка духа в обществе, апатии и уныния… — размышлял обозреватель периодических изданий на страницах “Церковного вестника”, — быть может этот пессимизм и не всегда справедлив. Но в приложении к духовной журналистике он справедливее, чем во многих других случаях” . Отсутствие в церковных изданиях “жизненно-современного интереса” привело к упадку духовной журналистики и, как следствие, к появлению в светской прессе тенденциозных статей на церковную тему, “по всем признакам принадлежащих полуинтеллигентным лицам или “борзописцам” в стиле уличных изданий” . Еще более сложная ситуация с духовными периодическими изданиями сложилась после введения в действие Изменений в Уставе 1911 года, когда согласно новым правилам ректоры Академий самостоятельно назначили редакторов академических журналов, а синодальные органы ужесточили цензуру изданий, публикующих материалы на церковные темы. В результате значительно сократилось число статей посвященных богословскому образованию, вследствие чего, в свою очередь, многие стороны реформенных процессов, проходивших в Академиях в ближайшие после введения Изменений годы, не были освещены прессой. В силу этого обстоятельства наш обзор периодики будет краток. По этой же причине для раскрытия позиций тех или иных из участвующих в прениях сторон мы будем вынуждены обращаться к публикациям более раннего периода. Вопросом, отразившим всю полярность мнений академической среды по отношению к переустройству Академий, стало обсуждение воспитательной части Устава. Противники автономии смотрели на Духовную Академию как на не только высшее образовательное, но и воспитательное заведение, и потому выдвигали требование о сохранении и даже усилении инспекторского надзора. “Ревнители” были склонны видеть в присутствии наблюдателей за духовным развитием студентов залог повышения в Академиях уровня духовной жизни воспитанников. “Нужно, — писал еще в самом начале всех реформенных перипетий пресвященный Антоний (Храповицкий), — строжайше потребовать воскресного участия в богослужении; нужно пополнить два богослужебных часа возможно ночным исполнением стихир, ирмосов и тропарей, а концерты с эротическими руладами вывести совсем. Студенты должны считать за честь прислуживать по очереди в алтаре” . В противоположном же лагере даже сам факт существования инспекции вызвал критику: “В Академию поступают юноши в возрасте зрелом, такие лица являются в высшую богословскую школу не для воспитания, которое в сущности для них уже закончено, а для завершения своего образования” . Особые возражения у “автономистов” вызывало наличие инспекторского надзора в отношении к женатым священникам-студентам. Об обязательности посещения студентами богослужения “автономисты” говорили как о факторе, вызывающем только озлобленность студентов и ничего более. Высказываясь по “воспитательному” вопросу, сторонники автономии предлагали отменить обязательность проживания студентов в общежитии, а также аттестацию успеваемости студентов баллами по поведению как ненужных осложнений жизни студента, поскольку, сама “атмосфера богословской школы и является… воспитывающей средой, насколько это возможно” . Не менее жестки и противоречивы были оценки в прессе в отношении образовательных сторон академического Устава. Разномыслие появилось в тот момент, когда участники обсуждения академической реформы попытались выявить главные причины понижения уровня образования студентов Академий. “Автономисты”, замечая равнодушие студентов к преподаваемым в высшей Духовной школе предметам, называли причиной тому неправильную систему назначений на преподавательскую должность, когда профессорский стипендиат, специально оставляемый при Академии для подготовки к профессуре, назначался на первую освободившуюся кафедру без учета его интереса к данной науке. Критикуя Устав 1910 года и Изменения 1911 года, “Церковно-общественная жизнь” замечает, что профессорский стипендиат оказывается в глупой, безвыходной ситуации, когда “отказаться от случайной кафедры значит расстаться навсегда с наукой, а нелюбимый же предмет все же дает возможность… пользоваться всеми академическими ресурсами в области своей специальности” . В этой связи критика была направлена и в адрес самого института профессорских стипендиатов. Указывалось, во-первых, на недостаточный срок подготовки стипендиатов к профессуре (один год): “Мимолетная, кратковременная и случайная осведомленность… в известной академической науке сказывалась очень сильно на первых порах академической службы. Молодой профессор, в буквальном смысле слова, мученик своего положения, de jure он присяжный ученый, специалист известной науки, авторитетный руководитель обучающегося студенчества, de facto — он, собственно, ученик, который имеет и массу другой работы: независимо от систематического чтения лекций и семестровых сочинений — часто очень объемистых, он, по поручению Совета, должен рецензировать еще диссертации кандидатские, магистерские и даже докторские и премиальные” , — так писал профессор Казанской Духовной Академии Л.И. Писарев, предлагая увеличить срок и условия подготовки профессорского стипендиата к профессуре. Во-вторых, само количество подготовляемых к профессуре (ежегодно по 3 студента) вызывало возражения, как число, “безмерно превышающее потребность” и “заведомо внушающее доброй половине стипендиатов безнадежность” . В это же время продолжал бурно обсуждаться вопрос о сверхштатных преподавателях. Споры начали разгораться при введении в действие Устава 1910 года, где определялся срок службы, но не оговаривалось право сверхштатных профессоров на продолжение чтения лекций (Устав 1910 года, пар. 90). “Только что достигши расцвета своих умственных сил, — писал профессор Санкт-Петербургской Духовной Академии А.А. Бронзов, — только что собрав свой ученый багаж, покинуть Академию. Ведь подготовка к надлежащему профессорству дело целых десятилетий… Человека, по мере сил исполняющего свой долг и чувствующего себя способным его исполнять и впредь, почему-то вычеркивают из списка живых” . Один из способов решения этих проблемы был предложен журналом “Церковно-общественная жизнь”, издаваемым некоторое время профессорами Казанской Духовной Академии: назначить определенный срок профессорской службы, по истечении которого (25–30 лет) профессор получал бы звание сверхштатного, с правом чтения лекций, а освободившееся место на кафедре занимал бы стипендиат. Таким образом мог бы быть налажен постоянный приток более молодых и энергичных сил. Другое радикальное предложение в пользу полной замены института “профессорских стипендиатов” приват-доцентурой, имевшей место в светских университетах, где подготовка к профессуре сочеталась с преподавательской практикой, также раздавалось в лагере сторонников академической автономии. Впрочем, ни образовательная, ни воспитательная стороны измененного Устава не вызвали тех страстных протестов, которые всколыхнули академическую общественность при усилении в Духовных Академиях роли монашествующих, что оговаривалось новыми уставными положениями. Если и раньше многие авторы рисовали в воображении читателей образ ученых монахов, как неких “пассажиров на вокзале в холодную зимнюю пору, заботящихся о том, чтобы им не дуло” , то теперь все больше и больше критические публикации стали содержать в себе призывы типа реплики, брошенной С. Введенским: “пусть монашество совершенно покинет неблагодарное поприще своей… работы” в системе богословского образования. Так, например, В. Талин размышляя в “Русской мысли” о роли монашествующих в развитии духовного образования, писал следующее: “В Духовных Академиях наблюдение за богословской наукой поручается ректорам и епархиальным архиереям. Опять задача непосильная для тех и для других. Часто на этих постах можно видеть лиц, не имевших никакого отношения к науке и издевавшихся над нею…” Продолжая анализировать плоды “порочного влияния” монашествующего духовенства на Духовную школу, автор заключает, что “контроль епископата ничего, кроме вреда, для Церкви и богословской науки не приносит” . Нападки и упреки противников участия монашествующих лиц в управлении Академиями, разумеется, адресовались “ревнителям” и преимущественно лично архиепископу Антонию (Храповицкому), но последние, сочтя, видимо, свои выступления, сделанные на эту тему ранее, достаточными, в полемику не вступали. Глава VII КОМИССИЯ 1917 ГОДА Р абота последней Комиссии по реформе высшей Духовной школы протекала в совершенно особой для России исторической обстановке: с 10 мая по 5 июля 1917 года. Развернувшееся по всей стране после отречения от трона Императора Николая II общественно-демократическое движение существенным образом сказалось на повышении активности революционно настроенных церковных сил. В это время лидерство в церковно-общественной жизни приобретают представители “левого лагеря” духовенства и академической профессуры. Вызванное политическими событиями резкое изменение церковной политики не могло не повлиять на изменение курса академической реформы: наступало время “автономистов”, которые, сразу сориентировавшись в ситуации, развернули борьбу за изменение действующего Устава Духовных Академий. 1. “О НЕКОТОРЫХ ИЗМЕНЕНИЯ В СТРОЕ АКАДЕМИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ” Перемена общественного климата привела к тому, что уже 22 марта 1917 года новый обер-прокурор Святейшего Синода В.Н. Львов предложил на рассмотрение Учебного Комитета “Временные правила для Православных Духовных Академий”, состоящие из 12, составленных в “автономистском” духе, пунктов: “1. Православные Духовные Академии суть богословские учено-учебные учреждения. 2. Академии состоят в непосредственном ведении Святейшего Синода. 3. Местный Епархиальный Преосвященный состоит почетным покровителем Академии. 4. Ректор избирается Советом Академии из лиц, имеющих степень доктора богословия, и утверждается в должности Святейшим Синодом. 5. Ректор Академии состоит в священном сане. 6. Помощник ректора избирается Советом Академии из профессоров той же Академии духовного и светского звания на четыре года и утверждается в должности Святейшим Синодом. 7. Кандидаты на должности штатных преподавателей Академии или предлагаются членами Совета, или же сами заявляют о своём желании занять кафедру, если имеют ученую степень не ниже магистра. По прочтении ими двух пробных лекций — одной по собственному выбору, а другой — по назначению Совета, Совет избирает из них в преподаватели наиболее достойного и представляет на утверждение Святейшего Синода. 8. Если Святейший Синод не признает возможным утвердить избранного Советом Академии кандидата на должность ректора, помощника ректора или преподавателя, то сообщает об этом Совету Академии с указанием причин неутверждения и с предложением избрать новое лицо. 9. Примечание к пар. 65 Устава Духовных Академий, согласно которому в священном сане должно состоять не менее 1/2 всех членов совета, исключается. 10. Редакторы издаваемых при Академиях журналов избираются Советом Академии на 4 года. 11. Совет Академии, под председательством ректора, составляют: помощник ректора, ординарные и экстраординарные профессора, доценты и исправляющие должность доцента. 12. Ученые степени магистра богословия и доктора богословских наук присуждаются Советом Академии” . “Учебный Комитет, — как сообщал уже 24 марта Синоду торжествующий обер-прокурор, — признал необходимым ныне же, впредь до выработки нового академического Устава, установить главные основные некоторые изменения в строе академической жизни” . Святейший Синод в ответ на предложение обер-прокурора и в качестве уступки требованиям профессуры и студенчества, разослал в Академии “Некоторые изменения в строе Духовных Академий” (определение Святейшего Синода №1796 от 24–27.03.1917), с пожеланием, чтобы академические Советы прислали свои поправки и отзывы не позднее 10 апреля . Таким образом, внесенные обер-прокурором в Синод “проавтономистские” Временные Правила, поставившие под вопрос дальнейшее действие Устава 1911 года, открыли новую страницу в истории реформы высшей Духовной школы в России. Судьбы Академий находились теперь всецело в руках сторонников академической автономии, что не замедлило сказаться в синодальном Указе (за № 2754, 8 мая 1917 года) “О некоторых изменениях в строе академической жизни”: “1. Православные Духовные Академии суть богословские учено-учебные учреждения. 2. Академии состоят в непосредственном ведении Святейшего Синода. 3. Местный Епархиальный Преосвященный состоит почетным покровителем Академии. 4. Ректор избирается Советом Академии из лиц, имеющих степень доктора или магистра богословских наук, и утверждается в должности Святейшим Синодом. 5. Ректор Академии состоит в священном сане. 6. Инспектор Академии переименовывается в помощника ректора Академии. 7. Помощник ректора избирается Советом Академии из лиц духовного и светского звания на 4 года и утверждается в должности Святейшим Синодом. 8. В случае освобождения преподавательской должности Совет Академии назначает конкурс (при чем профессорам предоставляется право указывать и своих кандидатов на открывшуюся должность). Избранный Советом кандидат утверждается в должности Святейшим Синодом. 9. Если Святейший Синод не признает возможным утвердить избранного Советом Академии кандидата на должность ректора, помощника ректора или преподавателя, то сообщает об этом Совету Академии с указанием причин неутверждения и с предложением избрать новое лицо. 10. Примечание к пар. 65 Устава Духовных Академий, согласно которому в священном сане должно состоять не менее половины всех членов Совета, исключается. 11. Все постановления Советов и Правлений Духовных Академия, подлежащие утверждению Святейшим Синодом, представляются непосредственно в Синод ректором Академии. Постановления, представляемые по действующему Уставу на просмотр и утверждение Епархиального Архиерея, приводятся в исполнение по подписании их членами Совета или Правления по принадлежности кроме дел, означенных в пар. 109 (пп. 1 и 4), постановления по таковым делам представляются на утверждение Святейшего Синода. 12. Редакторы издаваемых при Академиях журналов избираются Советом Академии на 4 года. 13. Совет Академии под председательством ректора составляют: помощник ректора, ординарные профессоры и экстраординарные профессоры, доценты и исправляющие должность доцентов. 14. Ученые степени магистра и доктора богословских наук присуждаются Советом Академии с доведением о сем до сведения Святейшего Синода. 15. Пар. 188-й действующего Устава Духовных Академий, не дозволяющий участия студентов Академии в политических партиях, исключается. 16. В целях увеличения числа учащихся в Академиях по крайнем мере до 600 человек в каждой в Академии принимаются воспитанники духовных семинарий как первого, так и второго разрядов, а равно и окончившие курс в светских средних учебных заведениях. 17. Те из поступающих в Академии лиц, кои не изучали в средней школе древних языков, обязываются сдать экзамены по этим языкам в течение первого года обучения в Академии. 18. Студентам Академии разрешается проживать на частных квартирах. Об изложенном напечатать в журнале “Церковные Beдомости”, пояснив при сем для руководства Советам Духовных Академий, что преподаватели Академий, определенные на службу и состоящие в ней с нарушением действующего Устава, должны быть освобождены от занимаемых ими кафедр, в то же время при замещении освобождающихся кафедр Советам Академий предоставляется избрать по установленному порядку тех преподавателей Академии, кои оставили академическую службу по ревизиям и по представлениям академических начальств”. 2. ПОПЫТКИ СОЗДАНИЯ БОГОСЛОВСКОГО ИНСТИТУТА Несколько опережая реформу Духовных Академий, весьма динамично, в связи с изменениями курса церковных реформ, начал развиваться и процесс преобразования средней и низшей Духовной школы. Ранее мы уже говорили, что существование Духовных Академий было напрямую связано с состоянием семинарий и училищ: ведь именно выпускники низшей и средней Духовной школы составляли большинство студентов и, как следствие этого, преподавателей Академий. Эта связь, особенно проявившаяся накануне последних революционных событий, обуславливает наш интерес к некоторым сторонам реформы средней и низшей Духовной школы 1917 года. Уже к маю 1917 года при Учебном Комитете была учреждена Особая Комиссия для выработки проекта реформы Духовных училищ и семинарий, которая начала свою работу 9 числа. Открывая заседания съезда, архиепископ Финляндский Сергий отслужил молебен Святителю Николаю, по окончании которого уже непосредственно в рабочем зале он обратился к присутствующим с приветствием, в котором подчеркнул, что подлежащее обсуждению Комиссии дело об устройстве Духовной школы, — дело большое, больное и давнее. “Давно уже идут разговоры о реформе школы и идут попытки к ее реформированию, — говорил владыка, — быть может, теперь при изменившихся условиях жизни удастся достигнуть той цели, к которой давно стремились. Быть может, в новых условиях наша школа будет так преобразована, что станет совершенной в педагогическо-техническом смысле, будет школой, дающей действительное воспитание и образование, и в то же время не оставит своего знамени и будет состоять на службе церкви” . На заседаниях выступило много докладчиков, размышления которых содержали негативные характеристики старой Духовной школы. Например, на заседании 10 мая протоиерей Егоров говорил: “Пастырство — не требоисправление и писание метрик, а путеводитель душ к Богу. Пастырство — великое дело, требующее определенной подготовки. Но наши школы такой подготовки не давали, они не исполняли своего назначения. Говорят, из нашей школы выходили знаменитые деятели, но это не потому, что школа хороша. У нас давали звания, но эти звания забивали творческую силу и подавляли творческое проявление воли. Кроме того, общий недостаток всех вообще школ — это их ремесленнический характер…” Докладчику вторил протоиерей В.И. Беляков: “Было время, когда из наших школ шли в пастыри Церкви, теперь же большинство семинаристов бегут из наших школ и только отдельные единицы идут в пастыри” . Результатом работы Комиссии стали многочисленные проекты Уставов Духовных училищ и семинарий, а также Устав епархиальных женских училищ. Рассматривались на заседания Комиссии и проекты создания пастырских училищ и Православной Христианско-гуманитарной гимназии, но и первый, и второй были отвергнуты как несоответствующие сложившемуся строю духовного образования. Вместе с тем широкую поддержку у членов Особой Комиссии получил проект по созданию Православного Богословского института. Богословские институты, по мнению членов Комиссии, должны были служить повышению уровня богословского образования у священнослужителей: “высшее богословское образование признано Комиссией необходимым для служителя Церкви. Наличная жизнь не представляет в данный момент возможности осуществления этого желания. Впредь до осуществления этих условий для подготовления пастырей Церкви проектируется организация богословских институтов, которые представляют собою реформированные нынешние пятый и шестой класс Духовных семинарий” . Вместе с тем Богословские институты не должны были заменить собой Духовные Академии, а стать неким рубежом между средней и высшей Духовной школой. Общее видение Богословского института Комиссия выразила в проекте “Положения о Богословском институте”. Так, в I главе “Общее положение” сказано: “Пар. I. Богословский институт имеет своей задачей дать богословское образование и подготовить просвещенных пастырей и деятелей Церкви. Пар. 4. Курс обучения в институте — трехлетний <....> Пар. 6. В Богословском институте изучаются следующие теоретические и церковно-практические предметы: 1. Священное Писание Ветхого Завета. 2. Священное Писание Нового Завета. 3. Общая Церковная История. 4. Русская Церковная История. 5. Патрология. 6. Основное богословие. 7. Догматическое богословие с изложением Истории догматов. 8. Православное богословие. 9. Разбор западных исповеданий. 10. История и разбор старообрядчества и сектантства. 11. Церковное проповедничество. 12. Литургика. 13. История христианского искусства. 14. Церковное право. 15. Обзор социальных учений. 16. Педагогика с методикой Закона Божия. 17. История философской мысли. 18. Греческий язык. 19. Церковное пение” . Идея создания Богословского института получила развитие на Всероссийском съезде педагогов духовно-учебных заведений, который открылся в Москве 25 мая 1917 года. Среди прочих насущных вопросов, касающихся жизни Духовных школ, участники съезда рассмотрели и приняли правила, которые, по их мнению, следовало бы применить к создаваемому Богословскому Институту: 1. Богословский институт имеет своей задачей дать богословское образование и подготовить просвещенных пастырей и деятелей Церкви. 2. Название проектируемой богословско-пастырской школе должно быть усвоено “Богословский институт”. 3. В Богословском институте изучаются теоретические и церковно-практические богословские предметы, преподававшиеся до сего времени в семинариях. 4. Сверх преподававшихся в семинарии богословских предметов в курс институтов вводится Патрология (учение об Отцах и учение Отцов Церкви). 5. Из светских предметов в курс Богословского института входят в качестве обязательных: Философия (История философии и Систематическая философия), Педагогика (без Дидактики) и Греческий язык. 6. Педагогическим Советам предоставляется право вводить в курс Богословского института и другие, не предусмотренные общей программой и настоящим проектом предметы. 7. Постановка образования в Богословском институте должна способствовать выработке целостного христианского мировоззрения и быть чуждой схоластических приемов. 8. Воспитание в Богословском институте должно носить православно-христианский характер с соответствующим христианской семье режимом, но без мелочной регламентации и без внешнего формализма. 9. Воспитанники Богословского института подготавливается к пастырству путем активного участия в организованной церковно-общественной жизни. 10. Курс обучения в институте 2-х летний. 11. В Богословский институт принимаются лица, получившие законченное среднее образование, от 18 лет и выше, миряне и духовные, православного исповедания. Примечание: Советам Богословских институтов применительно к местным условиям предоставляется право принимать лиц и с неполным средним образованием, организуя для них особые испытания, параллельные занятия, подготовительные курсы. 12. Непосредственное заведование Богословским институтом принадлежит Педагогическому Совету под общим руководством епархиальной и центральной церковной власти. Примечание: В состав Педагогического Совета входят все члены педагогической корпорации и представители от церковно-общественных организаций и учреждений (последние в количестве не более 1/2 числа членов корпорации). 13. Заведующим школой должно быть лицо в священном сане (из белого духовенства), с высшим богословским образованием. 14. Заведующий избирается Педагогическим Советом. Об избрании его доводится до сведения центральной церковной власти. 15. Преподавателями Богословского института должны быть лица с высшим богословским образованием, православного исповедания. I6. Содержание учащихся в Богословском институте облегчается устройством общежития, выдачею пособий и стипендий. 17. Для подготовки низших клириков в епархиях могут быть открываемы особые школы или курсы” . Насколько это видно из приведенных документов, участники обсуждения идеи о создании Богословского института не мыслили это учебное заведение как параллель или замену существующих высших Духовных учебных заведений — Академий. Институты задумывались как некие образовательные центры, двухлетнее обучение в которых позволило бы выпускнику Семинарии — священнослужителю, не поступая в Академию, получить приличное богословское образование, достаточное для его пастырского служения. Работа над этим проектом отвлекла на некоторое время ряд общественных и церковных деятелей от дискуссии по вопросу реформы высшей Духовной школы, но зато имела некоторую пользу при определении целей и задач высшего богословского образования работавшею практически в это же время реформенной академической Комиссией. 3. СОЗДАНИЕ КОМИССИИ ПО ПЕРЕСМОТРУ АКАДЕМИЧЕСКОГО УСТАВА К моменту учреждения Комиссии 1917 года у власти уже некоторое время находилось Временное правительство, поставившее на обер-прокурорский пост известного своими крайне либеральными взглядами князя В.Н. Львова. Был “обновлен” и состав Святейшего Синода: удалены представители “консервативного” крыла и введены прогрессивные представители иерархии, а также четыре представителя от белого духовенства. Перемены коснулись и учебного ведомства: председателем Учебного Комитета вместо архиепископа Сергия (Страгородского) был назначен К.М. Агеев, который, как это уже делал в 1905 году князь А.Д. Оболенский, разослал в Академии в мае телеграммы с предложением выбрать делегатов для пересмотра действующего Устава. Таким образом, уже весной 1917 года началась работа по подготовке новой Комиссии по переустройству высшей Духовной школы. Общественно-политическая ситуация в стране предопределила состав участников Комиссии. В нее вошел “старый” костяк представителей “автономистского” движения, а также молодые, наиболее радикально настроенные представители этого же идейного направления. Особенностью Комиссии стало то, что большинство ее членов составили доценты и исполняющие должность доцентов, в то время как ранее ни на один из реформенных съездов младшие преподаватели не приглашались. Основной задачей созванной 10 мая Комиссии стало составление Временных Правил, которые действовали бы в Академиях до утверждения нового академического Устава на Всероссийском Поместном Соборе , и проекта Нормального Устава, который должен был быть вынесен на обсуждение последнего . В своей работе участники Комиссии 1917 года широко использовали материалы четырех академических проектов 1906 года. Результатом работы Комиссии стал новый “Временный Устав”, утвержденный 21 июля 1917 года и проект Нормального Устава Духовных Академий. Как и в Комиссиях 1909 и 1911 годов, “однопартийный” состав участников Комиссии 1917 года привел к отсутствию каких-либо серьезных столкновений или прений при обсуждении на ее заседаниях академических вопросов. Те же редкие напряженные моменты, которые имели место в работе Комиссии, были вызваны не столкновением взглядов по важным вопросам реформы Академий, как это бывало на предшествующих съездах, а разницей темперамента ее членов и крайним радикализмом молодых представителей партии “автономистов”. 4. ВРЕМЕННЫЙ УСТАВ И ПРОЕКТ НОРМАЛЬНОГО УСТАВА ДУХОВНЫХ АКАДЕМИЙ Временный Устав Духовных Академий, ставший плодом деятельности Комиссии 1917 года, был утвержден Временным Правительством 21 июля 1917 года. Согласно новому Уставу, повторившему принятые еще 8 мая синодальные “Некоторые изменения” и вобравшему в себя пожелания Советов, в Академиях провозглашалось самоуправление Совета профессоров (пар 4), полностью устранялась зависимость Академии от правящего архиерея (пар. 3), в состав Совета вводились все преподаватели Академии, включая и самых младших — исполняющих должность доцента (пар. 23), утверждался принцип выборности ректорской и инспекторской должностей из лиц, как имеющих, так и не имеющих священный сан (пар. 52, 62), вводилась углубленная специализация (пар. 167–171). Проект Нормального Устава Духовных Академий, одобренный Поместным Собором в 1918 году и предложенный к введению в академическую жизнь “по мере возможности” , вобрал в себя пожелания большой части деятелей богословской науки. В проекте говорилось о подчиненности Академий высшему церковному управлению, помимо епархиальных архиереев, о выборности должностных лиц и членов профессорско-преподавательских корпораций, об открытом характере преподавания . В целях повышения научного уровня выпускников в основу проекта Нормального Устава , после утверждения на Соборе вошедшего в историю как Устав 1917–1918 годов, полагалась четкая специализация, разделившая предметы на пять групп: 1) библейскую; 2) богословско-философскую; 3) церковно-историческую; 4) филологическую; 5) церковно-практическую. Общеобязательные предметы при этом предполагалось разделить на циклы с последовательным их прохождением. Благодаря принятой схеме обеспечивалась целостность восприятия студентами смежных дисциплин и, что особенно важно, устранялась практика растягивания преподавания предметов на продолжительный срок. Кроме этого, значительно усиливалось преподавание общеобразовательных дисциплин. Авторы проекта Нормального Устава выразили свое отношение к высшему духовному образованию в следующих выражениях: “1) Академии не отрываются от взрастившей их почвы, не выходят из стихии Церкви и сохраняют исторически сложившийся тип, оставаясь Православными Духовными Академиями. 2) Академии служат Православной Церкви стоящею на уровне века богословскою наукой, почему в Уставе Академия определена как учено-учебное учреждение, и, таким образом, на первом месте решительно поставлены научно-образовательные задачи высшей богословской школы. В соответствии с этим и для обеспечения возможно полного осуществления намеченных целей в проекте Нормального Устава широко развернуты учебные планы введением целого ряда новых предметов как специально-богословского, так и общеобразовательного характера и произведено коренное переустройство в самой постановке учебного дела, хотя необходимо сказать, что присущая академическим деятелям чрезмерная скромность требований не позволила довести учебных планов до необходимой полноты. В тех же целях и для использования результатов, достигнутых во всех, необходимых для самостоятельного и основательного развития богословской науки, областях знания, признано было желательным придвинуть Академии к университетам, приглашая для преподавания некоторых наук специалистов из университетов и посылая в университеты студентов, избравших определенную специальность для изучения вспомогательных предметов” . Как мы видим, лето 1917 года стало для сторонников академической автономии во всех отношениях “летом благоприятным”, когда, воспользовавшись общественно-политической ситуацией в стране, либеральная часть академической профессуры смогла, наконец, полностью реализовать собственную программу переустройства высшей Духовной школы. Мы уже заметили, что Комиссия 1917 года дает мало пищи для размышлений в канве главной темы нашего исследования, поскольку на ее заседаниях отсутствовала серьезная полемика или борьба по академическим вопросам. Однако, сам факт существования такой Комиссии равно, как и принятие соответствующего общему настроению ее членов Устава, является прекрасной иллюстрацией к истории реформирования высшей Духовной школы в России. Если мы немного расширим временные границы нашего скромного исследования и посмотрим на всю историю развития Духовных Академий, то нашему взору предстанет интересная картина. Формальное, иногда даже грубое отношение к воспитаннику Духовной школы сменяется гуманным и справедливым; запрет на отъезд из школы, порой даже на каникулы, позднее оборачивается свободой выбора места жительства; изоляция студентов от общества переходит в полное разрешение студентам участвовать в любых политических партиях; сословность школы сменяется свободой доступа в нее всем желающим; некогда строгая и жесткая цензура студенческого чтения уступает место разрешению иметь в Академиях особую студенческую библиотеку. Таким образом, если бы мы нарисовали график функции развития процесса реформирования высшей Духовной школы, то работа Комиссии 1917 года, завершившаяся полным упразднением всех существующих до этого времени “недемократических” элементов в Уставе, стала бы вертикальной отметкой на графической оси, обозначающей развитие “автономистских” тенденций в Духовной школе. Отсутствие серьезной полемики в Комиссии 1917 года, не позволяющее нам с ее помощью выявить проблемы реформирования высшей Духовной школы на этом этапе, побуждает нас снова обратиться к печатным изданиям и другим историческим материалам, относящимся к описываемому периоду. 5. ОТ УСТАВНЫХ ПОЛОЖЕНИЙ 1911 ГОДА К ВРЕМЕННОМУ УСТАВУ 1917 ГОДА: ЦЕРКОВНАЯ ОБЩЕСТВЕННОСТЬ О РАЗВИТИИ ПРОЦЕССА РЕФОРМИРОВАНИЯ ДУХОВНЫХ АКАДЕМИЙ. Преобразование Духовной школы в 1917 году сопровождалось сильным “брожением умов” в академической среде. Накал страстей, раздиравших преподавательские корпорации и студенчество в этот, по сути, последний год реального существования Академий, можно сравнить лишь с тем революционным настроением, которое царило в высшей Духовной школе в 1905 году. Как и в 1905 году, свое недовольство строем академической жизни студенты выражали посредством многочисленных петиций и обращений. Особенно отличились студенты Московской Духовной Академии, пик активности которых пришелся на апрель 1917 года. Так, 12 апреля четверокурсники нашей Академии направляют на имя обер-прокурора Докладную записку, подписанную председателем Совета студентов IV курса А. Золотницким, секретарем Д. Куличиным и тремя активистами. “Юридическая точка зрения студентов IV курса такова, — сообщалось в Докладной записке, — права нашего выпуска не могут быть связываемы и фактически после утверждения Временных Правил не будут связаны со старым Уставом; точно так же они стоят вне зависимости и от предполагаемого Устава автономии Академий. Права курса связаны только с Временными Правилами, объясняемыми переходным временем академической жизни: на них они всецело и базируются. Принципиальная позиция студентов такова: все студенты должны быть уравнены в отношении диплома и получить магистерские степени… Наше желание может быть удовлетворено на следующей платформе, когда: 1) в действительности будет уничтожен разрядный список с делением кандидатов богословия на магистрантов и не магистрантов; 2) наш диплом, отражая отмену такой “социальной” перегородки, в обозначении наших успехов будет реформирован в пользу университетской практики обозначения познаний по трехбалльной системе (весьма уд., уд., неуд.), то есть: а) прежние наши баллы за три курса должны перевестись с таким расчетом, что от трех и выше все перейдет в “весьма удовлетворительно”, три с минусом в “удовлетворительно” и ниже в “неудовлетворительно”; б) выпускные экзамены должны быть проведены по трехбалльной системе, и в) балл на кандидатское сочинение уничтожается...” Как видно, предложенные студентами обер-прокурору требования не отличались ни скромностью, ни умеренностью. Надо заметить, что даже профессора Академии не смогли согласиться с положениями Записки, когда студенты попытались заручиться их поддержкой “по изложенной программе, единственно осуществляющей, — по их мнению, — идею равенства” . Практически в это же время все та же инициативная группа четвертого курса МДА, возглавляемая студентом А. Золотницким, направила в Святейший Синод письмо-требование следующего содержания: “Самым первым и общим желанием студентов IV курса является окончание ими курса в свободной Академии, отсюда частными пожеланиями являются: 1. Отмена разрядов и баллов за все учебные годы; 2. Немедленная отмена баллов по поведению и тайных отзывов в Синод; 3. Отмена привилегий монахов на профессорское стипендиатство; 4. Отмена второго рецензента курсового сочинения; 5. Выдача аттестатов на руки; Представление студентов в Совете Академии на всех его собраниях, а в собраниях, решающих учебные дела — с правом решающего голоса. Пожеланием всех студентов является: представить студентам участие в выработке автономного Устава Академий” . Спустя некоторое время четверокурсники направляют на имя обер-прокурора Святейшего Синода телеграмму уже ультимативного характера: “Основываясь на Вашем обещании, надеемся на проведение Временных Правил кратчайшим сроком, почему откладываем начало экзаменов до Вашего ответа о времени введения Временных Правил, чтобы иметь возможность окончить курс свободной Академии, участвуя в выборах ректора и делегатов” . Активность студентов, несомненно, повлияла некоторым образом на ход реформы высшей Духовной школы — по крайней мере, члены Комиссии 1917 года с обеспокоенностью обсуждали требования студентов относительно их участия в академическом управлении . Конечно же, большей частью студенческие волнения объяснялись подверженностью учащейся молодежи политическим веяниям времени, но это не являлось единственной причиной выражения ими недовольства устройством академической жизни. Задолго до революционных событий 1917 года, после введения в действие Устава 1910 года в высшей Духовной школе начались волнения студентов, связанные с резким ухудшением их материального положения. До Устава 1910 года “студенты Академии не нуждались в сторонней помощи, т.к. прежде они могли иметь заработок на стороне, — писала в то время петербургская газета “День”, — Почти большая часть из студентов Академии раньше состояла законоучителями разных частных школ. По новому академическому Уставу студенты Академии не имеют права иметь посторонние занятия. Положение неимущих студентов Академии в настоящее время печальное” . Между тем, например, в Санкт-Петербургской Духовной Академии еще в 1906 году Советом было принято решение, по которому “студенты должники предназначены к увольнению из Академии, если только не погасят своих долгов в непродолжительном времени” . Положение студентов ухудшалось, долги росли, и уже 27 января 1914 года та же газета “День” публикует сведения о катастрофическом положении финансовых дел в столичной Академии: “за 1-е полугодие студентами Академии не внесено в Правление Академии 800 рублей. За 2-е полугодие недоимка за студентами исчисляется в размере 5000 рублей. По академическому Уставу студенты обязаны внести деньги за второе полугодие к 1 января. На состоявшемся недавно собрании профессоров в Академии постановлено: для взноса денег студентами за 1-е полугодие назначить предельный срок 1-е февраля. После чего Правление Академии в отношении недоимщиков примет резкие меры, как-то: лишение стола, недопущение к переходным испытаниям и увольнение. Недоимщиками состоят около половины студентов Академии” . В итоге, уже летом из Академии были уволены 18 студентов, большая часть которых являлась четверокурсниками, при этом решение Совета, поставленного в безвыходное положение, утвердил митрополит Владимир (Богоявленский) . Помимо финансовых проблем, студентов волновала и постановка учебного дела в высшей Духовной школе. По характеристике, данной еще в 1910 году учебному и воспитательному процессу в столичной богословской школе профессором Санкт-Петербургской Академии Фесслером, отечественная Духовная школа, действительно, срочно нуждалась в коренных преобразованиях. Профессор писал: “Наши академические студенты обременены большим числом классических часов, нежели чтобы можно было ожидать делаемых успехов в учении по крайней мере от умов посредственных, о коих надлежит иметь особенное попечение. Я не думаю, - продолжал размышлять профессор, — чтоб университеты и Академии были учреждены на тот конец, дабы юноши туда записанные, только приобыкшие к трудным занятиям ума, наипаче от слушания публичных уроков выходили учеными; но я полагаю, что уроки преподаются с тем единственно намерением, дабы принимающие их усматривали только путь к твердому учению и учености, и дабы отсюда почерпали они материю для собственных своих размышлений. Наши академические студенты ежедневно по восьми часов принимают уроки от четырех профессоров, но… с каким напряжением внимания. В шесть часов встают, полчаса, может быть, употребляют на одеяние,.. другие полчаса посвящают на молитву или на чтение житий святителей Церкви. В семь часов собираются в классы, занимаясь или повторением слышанного в предыдущий день, или приготовлением к новым урокам, на кои в восемь часов созываются и слушают их четыре часа беспрерывно.” Интересное добавление к суждениям профессора содержится в Дневнике занятий студентов 1-го курса Санкт-Петербургской Духовной Академии за 1915–1916 и 1916–1917 учебные годы. В Дневнике дежурный студент указывал название лекции и тему, фамилию профессора. Интересно, что в графе “Имена и фамилии студентов, не бывших в классах”, не значится ни одного отсутствовавшего, хотя известно, что студенты в это время не отличались усердием в посещении лекций. В конце каждой недели ректор Академии епископ Анастасий (Александров), просматривал журнал и ставив свою подпись, иногда вместо него это делал профессор Зарин. Так вот, 30 ноября 1915 года дежурный студент Всеволод Троицкий записал в Дневник следующее: “Лекция по Систематической философии профессора Беляева. Наши знания относительны. Позитивизм должен вести к релятивизму. Всякий релятивизм приводит к скептицизму. Древнейшие формы релятивизма принадлежат Протагору. Давид Юм в фактическом смысле является основателем позитивизма. В его позитивизме замечается привязанность к фактам. У Юма есть одна несостоятельность относительно математики. Прочность математики является подводным камнем для релятивизма. После Юма следует признать позитивистами Огюста Конта и Джона Стюарта Милля” . Возмущение “относительностью знаний”, которое высказывалось не только студентами, но и “общественным мнением”, усиливалось и недовольством тем увлечением немецкими протестантскими трудами, которое имело место в Академиях и доходило иногда до крайностей. Подобное состояние отечественной богословской школы не раз порицалось современниками. Об этом, например, в 1914 г, в статье “Онемечение богословской науки” в резкой форме писала газета “Петроградский Курьер”: “Богословская наука находится в буквальном смысле этого слова в плену у немцев. Наши богословы ничего не создают нового оригинального, все заимствуют у немецких ученых. Достаточно пойти на любой магистерский коллоквиум в Петроградскую Духовную Академию, чтобы убедиться в высказанной мысли. Диссертант, почти каждый буквально, ссылается в своем труде на мнения ученых немцев. Причем мнению последних придается большее значение, чем Священному Писанию. Обыкновенно для подтверждения своей мысли диссертант ссылается на немецких богословов и говорит: “Так думает Делич. Такого мнения держатся Фишер и Вунд.” На днях в Академию явился преподаватель В-ой семинарии и предлагал студентам Академии перевести ему немецкие сочинения для написания магистерского сочинения. Таким образом, весь труд при написании магистерских сочинений сводится к механичности, в выписке бесконечного числа выдержек. И за это получается магистерский знак. |
