 |
Семинарская и святоотеческая библиотеки |
|
|
МОСКОВСКАЯ ДУХОВНАЯ АКАДЕМИЯ Кафедра Истории Русской Церкви Иеромонах Петр (Еремеев) ПРОБЛЕМЫ РЕФОРМИРОВАНИЯ ВЫСШЕЙ ДУХОВНОЙ ШКОЛЫ В РОССИИ В НАЧАЛЕ ХХ ВЕКА Диссертация на соискание ученой степени кандидата богословия Сергиев Посад 1999 ОГЛАВЛЕНИЕ ВВЕДЕНИЕ Глава I. ВЫСШАЯ ДУХОВНАЯ ШКОЛА В РОССИИ НА ПОРОГЕ ХХ ВЕКА 1. Устав 1869 года 2. Устав 1884 года 3. На пороге ХХ века Глава II. ОБЗОР ОСНОВНЫХ ИДЕЙНЫХ НАПРАВЛЕНИЙ В ЦЕРКОВНО–ОБЩЕСТВЕННОЙ СРЕДЕ ПО АКАДЕМИЧЕСКОМУ ВОПРОСУ 1. Характеристика церковной иерархии, профессорско–преподавательского состава Академий и академического студенчества начала ХХ века Церковная иерархия Профессорско–преподавательский состав Академическое студенчество 2. Основные идейные направления в церковно–общественной среде по академическому вопросу “Автономисты” “Охранители” “Ревнители” Глава III. КОМИССИЯ 1905 ГОДА 1. Студенческие беспорядки: требование немедленной автономии 2. Начало работы Комиссии 1905 года 3. “Общие предложения” профессоров 4. Определение Святейшего Синода “о некоторых главных изменениях” 5. Уставы 1869 и 1884 годов и Комиссия 1905 года 6. Временные Правила 7. Освещение академических проблем в периодической печати в период возникновения движения за академическую реформу 8. Проекты академического Устава, представленные Духовными Академиями Глава IV. V ОТДЕЛ ПРЕДСОБОРНОГО ПРИСУТСТВИЯ 1. Учреждение Предсоборного Присутствия 2. Студенческие требования 3. Круг вопросов, обсуждаемых на заседаниях V отдела Учебно–научный статус Духовной Академии Обсуждение вопроса “о попечении архиерея” Обсуждение вопроса автономии высшей Духовной школы Рассмотрение вопроса о занятии должностей и присуждении ученых степеней Учебно–образовательная сторона реформы. Воспитательные функции Духовной Академии 4. Обсуждение проблем академической реформы в прессе Глава V. КОМИССИЯ 1909 ГОДА 1. “Мероприятия к благоустройству Духовных Академий” 2. Направление работы Комиссии 1909 года Учебная сторона академического образования в оценке членов Комиссии 1909 года Прения вокруг ученой степени ректора Духовной Академии Обсуждение вопроса о воспитательных функциях высшей Духовной школы 3. Новый Устав Духовных Академий 4. Оценка современниками деятельности Комиссии 1909 года Глава VI. КОМИССИЯ 1911 ГОДА 1. Учреждение Комиссии по изменению Устава 1910 года 2. Измененный Устав Духовных Академий 3. Оценки и отзывы современников о работе Комиссии 1911 года Глава VII. КОМИССИЯ 1917 ГОДА 1. “О некоторых изменениях в строе академической жизни” 2. Попытки создания Богословского института 3. Создание Комиссии по пересмотру академического Устава 4. Временный Устав и проект Нормального Устава Духовных Академий 5. От уставных положений 1911 года к Временному Уставу 1917 года: церковная общественность о развитии процесса реформирования Духовных Академий ЗАКЛЮЧЕНИЕ ПРИЛОЖЕНИЯ 1. Избранные биографии 2. Дела имеющие отношение к теме исследования, хранящиеся в фондах Российского Государственного Исторического Архива СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ Здания, сооружаемые из стихийного вещества, созидаются единожды и потом дают покой трудившимся, но то, что зиждется из живых камений, по совершении первоначального созидания, требует непрестанного воссоздания, утверждения, возвышения, украшения, по размерам возрастающего внутреннего совершенства... Святитель Филарет Московский ВВЕДЕНИЕ С овершенно очевидно, что среди вопросов, волновавших церковную общественность в начале нашего столетия, одним из самых насущных и сложных был вопрос о реформе высшей Духовной школы. О проблемах академического устройства заговорили уже во время революционных событий 1905 года. И нужно сказать, что идейная борьба, развернувшаяся вокруг вопроса назревших преобразований, стала своеобразным зеркалом, отразившим все многообразие проблем церковной и общественной жизни тех лет. Действительно, ожесточенные споры и противоречия, которыми так полна история развития высшего духовного образования в России начала ХХ века, являются яркой иллюстрацией тех процессов, которые, охватив все слои русского общества, в конечном итоге привели его к революционной катастрофе 1917 года. В силу своей специфики Духовная школа находилась в непосредственном соприкосновении со всеми проявлениями церковно-общественной жизни. Из Академий выходили будущие иерархи Русской Православной Церкви и сотрудники церковных учреждений. Академии готовили преподавательские кадры для всех духовных учебных заведений и преподавателей богословских дисциплин для светских учебных заведений вплоть до университетов. Они же являлись миссионерско-апологетическими и научно-образовательными центрами и были призваны распространять и отстаивать в обществе истины православной веры, защищать Церковь от лжеучений. Обсуждение академической реформы выявило отсутствие в церковно-общественных кругах единодушия и взаимопонимания по многим жизненно важным для Церкви вопросам. В силу неподготовленности общественного сознания к серьезному обсуждению назревших проблем, проявившиеся расхождения во взглядах постепенно перерастали в открытое противостояние, делающее невозможным какой-либо диалог. В итоге, конструктивное решение многих насущных вопросов церковной жизни стало возможно только в 1917 году, когда грохот канонад отрезвил противоборствующие стороны. Попытаться выявить основные проблемы, возникавшие в связи с преобразованием высшей Духовной школы в начале ХХ века, и есть цель настоящего сочинения. Необходимость такой работы обуславливается тем, что проблема реформы Духовных Академий в наши дни относится к числу наиболее злободневных и актуальных. Изменение условий существования Церкви расширяет сегодня круг задач стоящих перед высшей Духовной школой. Отвечая на запросы времени, Учебный Комитет Русской Православной Церкви в настоящее время уже предпринимает шаги к преобразованию подчиненных ему духовных учебных заведений. И именно в связи с началом процесса реформ в сфере богословского образования, вызванного, как и в начале ХХ столетия, общественно-политическими потрясениями, обращение к его ближайшей исторической перспективе видится нам сегодня особенно необходимым. Историография предмета нашего исследования, как в отечественной, так и в зарубежной литературе незначительна, что, в свою очередь, подтверждает актуальность выбранной нами темы. Лишь немногие исследователи напрямую обращались к вопросу реформирования высшей Духовной школы в начале ХХ века. Так, за период 1900-1917 годов появилось только два сборника, поднимавших на своих страницах современные проблемы высшей Духовной школы. В 1906 году в Москве вышел сборник “Духовная школа”, в котором была помещена содержательная статья П.В. Тихомирова “О Духовных Академиях” , освещавшая состояние богословского образования. А в 1907 году в Санкт-Петербурге был издан сборник “По вопросам Духовной школы”, в котором были опубликованы две статьи Н.Н. Глубоковского “По вопросам Духовной школы и об Учебном Комитете при Святейшем синоде” и “К вопросу о постановке богословского изучения в России” , в которых автор характеризовал академическую реформу 1905-1907 годов и общее состояние современной ему высшей Духовной школы. Остальные дореволюционные работы посвящались каким-либо частным вопросам жизни Духовных Академий, как, например, работа А.П. Лебедева “Слепые вожди” или Т.И. Буткевича “Как иногда присуждаются ученые степени” , и к теме нашего исследования имеют лишь косвенное отношение. В послереволюционных исследованиях, посвященных истории Русской Православной Церкви в описываемый нами период, реформе Духовных Академий не уделяется пристального внимания. Значительный интерес для нас представляют две фундаментальные работы, посвященные истории развития богословской науки в России. Это “Русская богословская наука” Н.Н. Глубоковского и “Пути русского богословия” отца Георгия Флоровского . Работа Глубоковского, опубликованная в Варшаве в 1928 году, оценивает роль отдельных богословских дисциплин в развитии русского богословия. Труд же протоиерея Г. Флоровского, увидевший свет в 1937 году, представляет попытку осмыслить весь путь развития русской богословской науки, оценить те процессы, которые сопровождали ее становление. Хотя в упомянутых сочинениях о реформе Духовных Академий говориться скупо, тем не менее, они представляют для нас огромный интерес, поскольку передают настроения, царившие в Академиях в том числе и в начале нашего столетия. Следующая работа, в которой делается попытка серьезного изучения состояния богословской науки в начале ХХ века, и дается описание реформенных преобразований тех лет, принадлежит перу немецкого исследователя русского происхождения И. К. Смолича. Его фундаментальный труд “Geschichte der Russischen Kirche” , первая часть которого была напечатана в 1964 году в Лейдене, является историческим описанием всего Синодального периода. Он содержит специальную главу посвященную духовному образованию. Разделяя главу на три части: “Духовное образование до школьной реформы 1808–1814 гг.”, “Духовное образование от школьной реформы 1808–1814 гг. до 1867 г.” и “Духовное образование после школьной реформы 1867–1869 гг.”, автор доводит описание до 1914 года, кратко характеризуя при этом все изменения, вносимые в академический Устав. В советской России первой работой, посвященной истории духовного образования, стало исследование профессорского стипендиата Ленинградской Духовной Академии иеромонаха Владимира (Котлярова) “Критический обзор источников и литературы по истории духовного образования в России за синодальный период” . В своем стипендиатском отчете автор анализирует всю источниковедческую базу по истории духовного образования, рассматривая печатные труды и архивные материалы, относящиеся к синодальному периоду. Сочинение заслуживает внимания уже потому, что после революции 1917 года это была первая попытка систематизировать и оценить тот обширный исторический материал, который имел отношение к истории развития отечественной богословской науки. Определенный интерес представляет работа студента Московской Духовной Академии С. Голубцова “История Московской Духовной Академии (1900–1918 гг.)” — курсовое сочинение 1977 года. В своем исследовании автор восстанавливает хронологию важнейших событий 1900–1918 годов в Московской Духовной Академии и касается разных сфер ее деятельности, не анализируя при этом причины и следствия имевших место в это время преобразований Духовных Академий. Не получает специального освещения вопрос реформирования Духовных Академий и на страницах юбилейного номера “Богословских трудов” , посвященного 300-летию Московской Духовной Академии, которое отмечалось в 1986 году. О предреволюционных преобразованиях в сфере богословской науки в юбилейном сборнике практически ничего не говорится, но зато подробно описываются процессы развития богословской науки в Московской Академии. В аналогичном выпуске “Богословских трудов”, посвященному 175-летию Ленинградской Духовной Академии, была опубликована работа архиепископа Выборгского Кирилла (Гундяева) “Богословское образование в Петербурге — Петрограде — Ленинграде: традиция и поиск” . В публикации автор дает краткое описание становления первых христианских богословских школ и рассматривает историю развития отечественных школ, заостряя внимание на истории тогда еще Ленинградской Академии. Данная работа для нас представляет особый интерес в силу того, что две ее главы посвящены преобразованиям академического устройства XIX и ХХ столетий, в частности, Уставам описываемого периода. В 1998 году студенческий православный журнал Московской Духовной Академии и Семинарии “Встреча” опубликовал работу студентки МГУ В. Тарасовой, посвященную полемике по вопросам реформы Академий начала века . В исследовании характеризуется направление дискуссий по этой теме и дается оценка высказанных в начале века предложений по реформированию Академий. К сожалению, остальные публикации и сочинения послереволюционного периода, посвященные богословскому образованию, носят общий описательный характер и не добавляют ничего нового к уже известным фактам и оценкам. В работе был использован широкий круг источников – как опубликованных документов, так и материалов, хранящихся в государственных архивах. К первой группе относятся законодательные и нормативные акты, составлявшие правовой базис высшей Духовной школы в дореволюционной России , а также разнообразная протокольная документация — журналы заседаний Комиссий по пересмотру академического Устава и V Отдела Предсоборного Присутствия, публиковавшиеся специальными изданиями, и журналы Советов всех четырех Академий, помещавшиеся в приложениях к академическим периодическим изданиям. Перечисленные источники помогают нам составить представление о государственной и церковной политике тех лет в отношении богословского образования и высшей Духовной школы. К этой же группе относится обширный комплекс мемуарной литературы, свидетельства и дневники современников, которые мы также используем для решения поставленных исследовательских задач. Свои воспоминания о предреволюционной России и состоянии духовного образования оставил митрополит Вениамин (Федченков). Его книга “На рубеже двух эпох” , изданная в 1994 году, помогает не только воссоздать хронологию событий, но и ощутить атмосферу того времени. Митрополит Вениамин был свидетелем и очевидцем многих событий, относящихся, как к истории высшей Духовной школы, так и в целом к истории Русской Православной Церкви, что делает его воспоминания ценным и важным источником при изучении нашего вопроса. Другим источником стали мемуары митрополита Евлогия (Георгиевского), оставившего нам свои воспоминания в книге “Путь моей жизни”, впервые изданной еще в 40-х годах издательством YMKA-PRESS. Важным для нашего исследования источником является сборник “Сосуд избранный”, в который вошла частная переписка преподавателей и профессоров Духовных Академий с профессором Санкт-Петербургской Духовной Академии Н.Н. Глубоковским. В 1954 году в нью-йоркском издательстве им. Чехова вышли “Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота” Г.И. Шавельского . Книга посвящена государственно-церковным отношениям и деятельности военного духовенства накануне и в годы I Мировой войны. Хотя о Духовных Академиях и о реформе духовного образования в своих воспоминаниях протопресвитер говорит мало, но, тем не менее, говоря о проблемах высшего церковного управления, он делает несколько замечаний в адрес “ученого монашества”, что представляет для нас определенный интерес. Небезынтересными, с точки зрения выяснения отношения современников к положению Духовных Академий в период с 1884 по 1914 год являются воспоминания Н.Н. Глубоковского, которые содержатся в его небольшой работе “За тридцать лет” . К сочинениям такого же характера, восстанавливающим саму атмосферу Духовных Академий, относится и работа Н.М. Смирнова “Муки юной души” , а также воспоминания отца Сергия Булгакова “Автобиографические заметки” . В ходе исследовательской работы были также рассмотрены различные проекты Устава и “Отзывы епархиальных архиереев по церковной реформе” , являющиеся своего рода программными документами, характеризующими взгляды профессуры и иерархии на проблемы академического переустройства. Незаменимым источником в работе над нашей темой стали периодические издания. Практически все споры и противоречия, связанные с преобразованием Академий нашли отражение на страницах журналов и газет. В процессе работы были просмотрены и в разной степени использованы следующие духовные периодические издания за 1900–1917 годы: “Вера и разум” (Харьков), “Вера и Церковь” (М.), “Богословский вестник” (Сергиев Посад), “Голос Церкви” (М.), “Богословский библиографический листок” (Киев), “Духовный христианин” (СПб.), “Душеполезное чтение” (М.), “Миссионерское обозрение” (СПб.), “Православный собеседник” (Казань), “Православное русское слово” (СПб.), “Руководство для сельских пастырей” (Киев), “Странник” (СПб.), “Труды Киевской Духовной Академии” (Киев), “Христианин” (Сергиев Посад), “Христианская мысль” (Киев), “Христианское чтение” (СПб.), “Христианское обозрение” (СПб.), “Церковь” (М.), “Церковь и жизнь” (Пг.), “Церковь и народ” (Киев), “Церковь и общество” (Пг.), “Церковно-общественная жизнь” (Казань), “Церковно-общественная мысль” (М.), “Церковно-общественный вестник” (СПб.), “Церковный голос” (СПб.), “Церковный вестник” (СПб.), “Церковные ведомости” (СПб.), а также светские периодические издания: “Век” (СПб.), “Вестник воспитания” (СПб.), “Журнал Министерства Народного Просвещения” (СПб.), “Киевлянин” (Киев), “Киевские вести” (Киев), “Колокол” (СПб.), “Московский еженедельник” (М.), “Новое время” (СПб.), “Путь” (СПб.), “Россия” (СПб.), “Русская мысль” (М.), “Русская земля” (М.), “Русское дело” (М.), “Русские ведомости” (М.), “Санкт-Петербургские ведомости” (СПб.). Периодические издания по-разному реагировали на развитие реформы высшей Духовной школы. Светская пресса, по понятным соображениям, в меньшей мере, чем духовная, интересовалась церковной жизнью, а вопрос академического переустройства иногда вовсе игнорировался ею. Так, например, принятие нового академического Устава 1910 года, упразднившего Устав 1884 года, большинство светских газет и журналов обошло своим вниманием. Но некоторые светские издания все же освещали проходившую реформу богословской науки, публикуя статьи преподавателей и профессоров Духовных Академий. Среди авторов, пишущих по этой теме, были и не принадлежавшие к академической среде, но они, как правило, демонстрировали свою некомпетентность. Ярким примером тому явились публикации журналиста М. Меньшикова, который, по выражению В. Керенского, “мог писать о всем, начиная с решения вопроса о наиболее успешном произрастании в России картофеля и кончая решением вопроса о наиболее успешном устроении церковных дел в России” . В статьях Меньшикова Духовные Академии в Русской Церкви представали “настоящей гангреной” , “гнездом заразы” и “колыбелью духовного разврата” , так что “нужно быть гениально верующей натурой в роде отца Иоанна (Кронштадтского — и. П.), чтобы, пройдя Академию, не утратить остатков веры” . Рассуждения “меньшиковского” типа давали основание церковным публицистам говорить о “разгроме Православных Духовных Академий” . Другой особенностью светской печати была чрезмерная политизация церковной темы, по причине чего споры вокруг реформы описывались в светских журналах и газетах как столкновения “правых” и “левых”. При этом, конечно же симпатии изданий к той или иной участвовавшей в дискуссии стороне зависели исключительно от их собственной политической направленности. По-иному освещали реформу церковные периодические издания. С 1905 года положение русской богословской науки начинает широко обсуждаться на страницах церковной прессы. Правда, при этом некоторые издания сосредотачивали свое внимание на академических преобразованиях лишь на какой-то определенный срок. В освещении академических проблем церковная журналистика делилась на две основные группы. Журналам миссионерского и пастырского направления не было свойственно детализировать вопросы реформы Академий. В таких изданиях, к числу которых, например, относится “Миссионерское обозрение”, помещались обзорные статьи с общей оценкой духовного образования. Журналы церковно-общественного направления, напротив, пытались освещать академические события подробно. Существует и другой признак, по которому церковная периодика может быть разделена нами на две части — это отношение к вопросу автономии Академий. Практически все церковно-общественные издания находились в руках профессоров и церковных деятелей с “автономистскими” взглядами, и в определенное время оппозицию им составляли академические издания. В силу зависимости от администрации Академии, последние попеременно присоединялись то к сторонникам автономии, то к ее противникам. В обер-прокурорства князя А.Д Оболенского и П.П. Извольского редакторами академических изданий были профессора — “автономисты” и, соответственно,: в это время журналы заняли “проавтономистские” позиции. Напротив, в обер-прокурорство В.А. Саблера, после смены ректоров и изменения уставных положений, редакторские должности перешли к представителям если не консервативных, то умеренных взглядов . С этого времени академические издания прекратили печатать статьи в поддержку автономии. В целом, на фоне отсутствия в литературе начала века специальных работ, посвященных анализу проблем реформирования высшей Духовной школы, периодическая печать, на страницах которой помещался разнообразный материал по этой теме, приобретает для нашего исследования особую ценность. При написании настоящей работы были использованы также и архивные источники. Прежде всего это материалы Российского Государственного Исторического Архива г. Санкт-Петербурга, в фондах которого хранятся документы Канцелярии Святейшего Правительствующего Синода (фонд 796), Канцелярии обер-прокурора (фонд 797) и Учебного Комитета при Святейшем Синоде (фонд 802). Из фонда 796, для характеристики академической профессуры, как особого слоя русского общества были привлечены “формулярные списки” преподавателей Духовных Академий. Фонды 797 и 802 привлекли наше внимание благодаря хранящейся в них делопроизводительной документации Духовных Академий: журналы заседаний Учебного Комитета; журналы совещаний по духовно-учебной реформе при Святейшем Синоде; отчеты о ревизиях 1908 и 1917 годов; частная переписка официального характера, состоящая из донесений и писем инспекторов, ректоров и епархиальных архиереев, и содержащая интересующие нас сведения о текущих событиях в Академиях, а также официальные заявления профессоров по вопросу реформ; многочисленные проекты академического Устава и петиции студентов. Также мы обращались к фондам 277 и 1569. В первом из них содержатся официальные документы и Указы Святейшего Синода, а во второй вошла часть официальной переписки. В работе над темой нами были использованы также материалы Росийской национальной библиотеки, в фондах которой содержится переписка участников обсуждения академической реформы (фонд 194) и Государственного Архива Российской Федерации, в котором хранится эпистолярное наследие митрополита Арсения (Стадницкого), а также его дневники (фонд. 550). Использованный нами архивный материал замечателен тем, что помогает воссоздать картину событий, происходивших в духовном учебном ведомстве в начале ХХ века, и выявить те проблемы, которые возникали на пути развития процесса реформирования высшей Духовной школы в это время. Таков, в основном, круг источников, которые в разной степени были использованы при написании данной работы. Данная работа состоит из введения, семи глав, заключения и нескольких приложений. В первой главе предпринята попытка восстановить атмосферу Духовных Академий конца XIX, начала ХХ века. Для этого мы даем краткую характеристику Устава 1869 и 1884 годов. Уставы Духовных Академий были документами своего времени, отражавшими общественную ситуацию и отношение к богословской науке церковной власти. И именно Уставы формировали внутреннее устройство высшей Духовной школы, регулировали направление ее жизни. Этим и объясняется наш интерес к уставным положениям того времени. Параллельно, описывая влияние Уставов на академическую жизнь, мы используем воспоминания современников данного периода. В последующих главах мы пытаемся выяснить, какие пути для выхода из складывавшегося в учебном ведомстве при разных исторических обстоятельствах положения, предлагали в начале нашего века представители тех или иных церковно-общественных кругов. Для этого мы рассматриваем те основные идейные направления в церковно-общественной среде по академическому вопросу, которые сформировались в описываемый период. Как мы знаем, на это время пришлись самые бурные за всю историю русской Духовной школы споры относительно целей и задач богословской науки, а также форм административной, образовательной и воспитательной деятельности Академий. Возникшие противоречия разделили ученую часть церковной общественности на три партии, условно названные нами “охранителями”, “автономистами” и “ревнителями”. Во второй главе нашей работы мы даем характеристику каждому из этих направлений церковно-академической мысли. Борьба между представителями разных идейных течений, обнажившая те проблемы, которые стояли на пути реформ, особенно ярко проявилась в созываемых Святейшим Синодом Комиссиях по пересмотру академического устройства. В нашем исследовании мы пытаемся проследить за тем, как развивалась работа всех пяти совещаний по реформе высшей Духовной школы: Комиссии 1905 года, V Отдела Предсоборного Присутствия и Комиссий 1909, 1911, и 1917 годов. Для этого мы выделяем в отдельные главы события, связанные с созывом и работой каждого из них. Также в этих главах особое внимание обращается на публикации в духовной и светской прессе, посвященные академическому вопросу. Наша работа ограничивается 1918 годом, когда революционные события сделали невозможным нормальное течение процесса реформирования высшей Духовной школы. Начало 1918 года было ознаменовано событиями особой для Церкви и Духовной школы важности. Был принят Декрет об отделении Церкви от государства, в рамках которого было решено передать здания духовно-учебных заведений гражданским школам. Члены работавшего в то время Поместного Собора пытались опротестовать решение властей относительно судьбы церковных учебных заведений. В ответ на обращение народный комиссар Елиазаров заметил, что Декрет может быть и изменен, но, несмотря на это, академические помещения у Церкви были постепенно отняты. За отсутствием зданий и средств Академии вынужденно прекратили свое существование уже после “скоропостижного” окончания 1918–1919 учебного года. Перед Церковью встал вопрос о создании новой Духовной школы, находящейся на полном церковном содержании. Дальнейшая история высшей богословской школы, которую пытались воссоздать и приспособить к новым условиям жизни, для нашей работы представляет лишь косвенный интерес, и о ней мы упоминаем вкратце. В приложении мы поместили избранные биографии участников дискуссий по вопросам реформирования высшей Духовной школы и перечень дел, хранящихся в фондах Российского Государственного Исторического Архива и имеющих непосредственное отношение к нашей теме. Итак, в настоящей работе предпринята попытка исследования истории реформирования высшей Духовной школы в начале ХХ века. Разумеется, нами рассмотрены не все вытекающие из поставленной задачи вопросы. Исследовать их — дело будущего, тем более, что предреволюционная история академического образования богата темами для специального изучения. Глава I ВЫСШАЯ ДУХОВНАЯ ШКОЛА В РОССИИ НА ПОРОГЕ ХХ ВЕКА В о второй половине XIX столетия академические уставные положения дважды подвергались серьезному пересмотру: в 1869 и в 1884 годах. Два Устава, появившиеся на свет в результате этой работы, представляют собой совершенно противоположные друг другу нормативные документы. 1. УСТАВ 1869 ГОДА Устав 1869 года, сменивший Устав 1814 года, предполагал широкий круг позитивных преобразований в академической жизни. Его разработка проходившая при непосредственном участии “авторитетнейшего богослова своего времени и своего рода мецената богословских наук” Макария (Булгакова) , ставшего впоследствии Московским митрополитом, велась на основании присланных Академиями в Святейший Синод Докладных записок, в которых были изложены пожелания академических Советов относительно намеченной образовательной реформы. Главным двигателем преобразования Академий и инициатором созыва особого реформенного Комитета, который и выработал в 1869 году новый академический Устав, был тогдашний обер-прокурор Святейшего Синода граф Д.А. Толстой . Помимо преосвященного Макария (Булгакова), в Комитет вошли архиепископ Нижегородский Нектарий (Надеждин), который его и возглавил, а так же председатель духовно-учебного Комитета протоиерей И.В. Васильев, ректор Московской Духовной Академии профессор протоиерей А.В. Горский , ректор Санкт-Петербургской Духовной Академии протоиерей И.Л. Янышев, главный священник армии и флота протоиерей М.И. Богословский и сотрудники синодальных учреждений и Учебного Комитета. Новый Устав, получивший “одобрение в церковно-научных кругах” сыграл важную роль в подъеме уровня и благосостояния Духовных Академий, а вместе с тем и уровня богословской науки. Прежде всего в нем был достаточно ясно выражен научный характер высшей Духовной школы, расширялись права и вместе с тем повышалась ответственность профессорских корпораций. В числе практических мер по переустройству Академий Устав 1869 года проводил в жизнь следующие положения: для удержания кадров резко повышались оклады профессоров и преподавателей высшей Духовной школы; расширялся перечень преподаваемых в академиях дисциплин (теперь их стало не 24, как раньше, а 32); вводилась специализация по трем отделениям: богословскому, церковно-историческому и церковно-практическому; открывался доступ в академии гимназистам, увеличены число казенно-коштных мест и размеры стипендий. Менялась и сама схема обучения в Академии: теперь все студенты обязывались проходить обучение в течение трех лет, после чего лучшие получали право продолжить обучение на четвертом курсе, а остальные выпускались со званием действительных студентов и правом принятия сана или служения в учительской должности в духовных училищах. Студенты четвертого курса по новой схеме обучения слушали практические курсы тех дисциплин, по которым им предстояло в дальнейшем проходить магистерские испытания и готовить магистерские диссертации. Изменения в учебно-научной части Устава коснулись и преподавательского состава: теперь для получения звания ординарного профессора необходимо было представить и защитить докторскую диссертацию. При этом учреждались должности трех помощников ректора по трем учебным отделениям. Помощники избирались Советом на четыре года. Ректор Академии назначался Синодом. Устав 1869 года открыл доступ к ректорству в Академии белому духовенству, чем упразднялась гегемония “ученого монашества”. Реформа и новый Устав Академии 1869 года чрезвычайно скоро принесли на ниве богословского образования добрые плоды, о чем свидетельствовали практически все авторы воспоминаний об этой благоприятной для высшей Духовной школы поре. Об Академии 1876 года ее питомец писал, что “здесь, в Академии (имеется ввиду Московская Духовная Академия — и. П.), не китайщина, не стоячее болото, а жизнь, правда несколько своеобразная, но жизнь, богатая внутренним содержанием, правильно установленная, ни в коем случае не отрешенная от мира и не закабаленная в безжизненных формах” . А другой студент, передавая свои впечатления о годах, проведенных в Киевской Духовной Академии (1880–1884 гг.), вспоминал, что именно в дореформенной школе он “увидел свет и отраду после всех прожитых горьких дней, в ней увидел живых людей с умом, сердцем и благородным чувством… Здесь почувствовал интерес к науке и благородному добровольному труду… Большая часть из них (преподавателей — и. П.), — продолжает автор, — искренне любила свое дело, трудилась и любила нас, как свое живое поле, которое им хотелось возделать, чтобы оно было плодоносно и растимо” . Иначе оценивается Устав 1884 года. О том, как губительно сказывались некоторые его положения на жизни Духовной школы и на богословской науке, говорили многие современники. Например, профессор Н.Н. Глубоковский описывая “увядание” Московской Духовной Академии в годы своего студенчества, как раз приходившиеся на начало действия нового Устава (1884–1889 гг.), писал, что то была пора, когда “живой организм превращался в механический агрегат”, когда “Академия, как самостоятельное жизненное учреждение, упразднялось и системой, и лицами” . 2. УСТАВ 1884 ГОДА Срочный пересмотр уставных положений 1869 года и введение в действие нового Устава высшей Духовной школы было связано с изменением политического климата в стране и, соответственно, пересмотром направления церковной политики. Уже в 1881 году при Святейшем Синоде для разработки нового Устава учреждается Комиссия в составе консервативно настроенного председателя, Кишиневского архиепископа Сергия (Ляпидевского), и представителей Академий и Учебного Комитета. Когда к концу 1883 года работа Комиссии была завершена, подготовленный проект Устава был внесен на утверждение в Святейший Синод. Проект представлял полную противоположность действующего Устава: специализация упразднялась, отменялась и приват-доцентура; некоторые предметы предлагалось просто снять с учебной академической сетки, так, например, преподавание патристики объявлялось излишним, и, в то же время, желательными для изучения признавались нравственная философия, философия права и естественно-научная апологетика; отменялась и практика публичных академических диспутов. Для рассмотрения предложенного проекта Устава в Синоде было образовано специальное архиерейское совещание. Ход работы совещания прекрасно описан в дневнике одного из его участников, преосвященного Саввы (Тихомирова), архиепископа Тверского: “Митрополит Московский Иоанникий частным образом пригласил Холмско-Варшавского преосвященного Леонтия (Лебединского — и. П.) и меня образовать Комиссию для пересмотра проекта Устава Православных Духовных Академий, составленного в 1883 г. Комитетом, состоявшим под председательством преосвященного Сергия, архиепископа Кишиневского. К нам присоединен был обер-прокурором директор его Канцелярии… Заседания нашей Комиссии проходили на Троицком подворье в покоях митрополита. Они начались 24 января и продолжались до 16 февраля. В продолжении пяти-шести заседаний нами внимательно рассмотрен был проект Устава и в нем сделано было немало изменений и дополнений, но при этом немало было и словопрений. По некоторым вопросам я не был согласен с прочими членами Комиссии и просил мои мысли представить на благоусмотрение Святейшего Синода, но мое заявление оставлено было без внимания. По окончании заседаний в конце сырной недели предложено было еще раз собраться на второй неделе Великого поста для окончания суждения о сделанных нами замечаниях на проект Устава; но это, неизвестно мне почему, осталось без исполнения. Между тем в конце поста составленный нами проект Академий внесен был митрополитом Иоанникием в Святейший Синод для подписания. Митрополиты Исидор и Платон подписали, не заглянувши даже в переписанную набело тетрадь; преосвященный Ярославский Ионафан, не участвовавший в нашей Комиссии, хотел бы прочитать этот проект, но ему это не удалось. Таким образом подписанный членами Синода проект представлен был через обер-прокурора на высочайшее воззрение и 20 апреля 1884 года был утвержден. Так-то совершаются у нас столь важные церковно-государственные реформы” . В опубликованном и разосланном по Академиям тексте нового Устава было сказано, что его цель состоит в упрощении порядка управления Академиями, более целесообразном разграничении сфер деятельности органов академического управления и упрочении власти каждого из них. Это “упрощение”, “разграничение” и “упрочение” выражалось в усилении власти епархиального архиерея над Академией и в возвращении ректору, от которого теперь не требовалась докторская степень, прежнего его начальственного положения. Устав 1884 года упразднял должности трех помощников ректора в профессорском достоинстве, которые раньше курировали три учебных направления, и требовал, чтобы инспектор Академии был в духовном сане, что значительно ослабляло власть и влияние профессуры на академические дела. При этом, с введением Устава 1884 года, управление Академиями постепенно полностью перешло в руки монашествующих, что по-разному оценивалось современниками. В последующих главах нашей работы мы еще коснемся неблагоприятных последствий этого аспекта академической реформы 1884 года, здесь же укажем только на то, что те преимущественные права, которые новый Устав и новое администрирование относили к академическому монашеству были обусловлены постепенным угасанием монашества в высшей Духовной школе. В период действия Устава 1869 года монашеские постриги в Академиях стали редким явлением. Это вызвало опасение у священноначалия относительно будущего ученого монашества, которое являлось золотым фондом русского архиерейства. Исходя из этого и предпринимались шаги по созданию в Академиях благоприятных условий для студентов, желающих принести монашеские обеты. Что касается изменений по образовательной части, то Устав 1884 года, как это предлагалось Комиссией 1881–1883 гг., упразднял научные отделения и специализацию на четвертом курсе. Вместе с этим отменялись и публичные научные диспуты, докторская степень присуждалась теперь без защиты диссертации , а магистерская работа с защитой, но не на публичном диспуте, а всего лишь на заседании академического Совета. 3. НА ПОРОГЕ ХХ ВЕКА Резкое усиление административной власти ректора и инспектора, полная подотчетность школы правящему архиерею, фактическое отстранение профессуры от реального участия в жизни Академий, низведение Академии “до учебно-воспитательного учреждения, до духовного училища, хотя и типа высшей школы” , — все это не могло не вызывать сопротивления и нарекания академической профессуры, воспитанной в атмосфере Устава 1869 года. Нередко неприятие новых реалий академической жизни профессорами, а также и студентами, вызывало печальные по своим последствиям события. Так, неразумное использование одним из инспекторов Московской Духовной Академии своих расширенных новым Уставом полномочий было ознаменовано “звоном разбитых стекол” , а новые требования к научной работе и бесправие академических профессоров привели к уходу из Академии таких столпов отечественной богословско-исторической науки, как Е.Е. Голубинский и А.П. Лебедев . Таким образом, в ХХ столетие российские Духовные Академии вступали с Уставом 1884 года и комплексом стремительно растущих и обостряющихся внутренних проблем и противоречий. Первая серьезная попытка пересмотра действующих уставных положений была предпринята в 1896 году работавшей в то время Комиссией по реформе Духовной школы. Однако, никаких решений тогда принято не было. После того, как вопрос о реформе был передан в ведение Учебного Комитета к нему вплоть до бурного 1905 года, основательно потрясшего устои академической жизни, практически не обращались. Глава II ОБЗОР ОСНОВНЫХ ИДЕЙНЫХ НАПРАВЛЕНИЙ В ЦЕРКОВНО-ОБЩЕСТВЕННОЙ СРЕДЕ ПО АКАДЕМИЧЕСКОМУ ВОПРОСУ Н ачавшиеся в России в 1905 году массовые студенческие волнения не оставили в стороне и студентов Духовных школ. В Учебный комитет стали поступать многочисленные предложения и требования от учащихся о введении изменений в действующий Устав — это и послужило причиной срочного рассмотрения церковными властями вопроса о реформе Духовных Академий. Впрочем, последовавшая за студенческими беспорядками реакция Святейшего Синода, предписавшего Советам Академий подготовить проекты нового Устава, была ожидаема не только студентами, но и всей ученой церковной общественностью. Ко времени выхода упомянутого распоряжения Святейшего Синода обсуждение вопроса переустройства Академий постепенно переросло уже в серьезное движение за ее автономию, которая, по мысли сторонников этой идеи, должна была простираться на все стороны академической жизни. “Автономисты” предлагали освободить высшую Духовную школу от опеки местного правящего архиерея, предоставив полную самостоятельность академическим органам самоуправления — Совету и Правлению Академии, ввести выборность ректора и инспектора, а также открыть дорогу к управлению Академиями лицам, не имеющим священного сана. Помимо этих предложений, касающихся больше административной стороны автономии, высказывались мнения, затрагивающие учебно-научную и воспитательную стороны академической жизни: свободное от циркуляров и шаблонных программ преподавание, свобода богословского творчества и упразднение инспекторского надзора за учащимися. В противовес все больше утверждающейся в профессорско-преподавательской и студенческой среде тенденции к автономии Академий, высказывались и суждения о необходимости сохранения действующего Устава 1884 года. Этой точки зрения придерживалась небольшая, но довольно представительная часть академических корпораций и некоторая часть иерархов, имеющих непосредственное отношение к учебному ведомству. По мысли “охранителей” существующего академического устройства, сохранение Устава 1884 года позволило бы сдержать проникновение в высшую Духовную школу революционных настроений и светского духа. Помимо этих двух основных течений в учено-академической среде, делящих церковных иерархов, профессоров Академий и студентов по признаку их отношения к реформе Духовной школы, следует выделить еще одно направление в оценке существующего устройства Духовных Академий, отличающееся особой ревностью по возрождению в школе патристических основ богословской науки. К числу “ревнителей” такого пути переустройства Академий помимо нескольких профессоров не из духовного звания, можно отнести большую часть т.н. “ученого монашества”. Выделив, таким образом, основные направления ученой мысли, которые определяли характер развернувшихся в начале ХХ века споров вокруг академической реформы, и прежде чем перейти к более близкому их рассмотрению, попытаемся дать оценку тем основным социальным группам, т.е иерархам, профессорам и студентам, которые были вовлечены в обсуждение вопросов академического переустройства. 1. ХАРАКТЕРИСТИКА ЦЕРКОВНОЙ ИЕРАРХИИ, ПРОФЕССОРСКО-ПРЕПОДАВАТЕЛЬСКОГО СОСТАВА АКАДЕМИЙ И АКАДЕМИЧЕСКОГО СТУДЕНЧЕСТВА НАЧАЛА ХХ ВЕКА. Церковная иерархия Управление высшей Духовной школой в исследуемый нами период находилось в руках церковной иерархии, представителям которой принадлежало исключительное право занимать главные в управленческой структуре Академий места ректора и инспектора. В силу этого мы позволили себе выделить в отдельную (от остальной части академической преподавательской корпорации) группу представителей высшей церковной иерархии: архиереев и архимандритов. На наш взгляд, изучение состояния этой части Русской Православной Церкви начала ХХ века (уровень духовной жизни, образования, нравственный авторитет в русском обществе и т.п.), может существенно помочь нам при выявлении причин, которые определяли отношение высшего духовенства к тем или иным вопросам академической реформы. Одной из главных проблем церковной жизни начала ХХ столетия современниками и исследователями называются именно те условия, в которых осуществлялось архипастырское служение. “Смирение” высшего духовного руководства перед государственной властью, его бесправие перед представителем этой власти, — обер-прокурором, — являлось характерной чертой синодального периода. К этому добавлялись частые перемещения архиереев с кафедры на кафедру, которым иерархи подвергались иногда по несколько раз в течение года. Все это превращало епископа в чиновника духовного ведомства, беспрекословно подчиняющегося указаниям “сверху”. При этом нередко произвол обер-прокурорской власти порождал архиерейский произвол в вверенной ему епархии. В своих владениях архиерей становился высокопоставленным лицом, — недаром даже в восприятии молодого Василия Белавина, будущего патриарха Тихона, “епископское служение” состояло из “почета, поклонения, силы и власти.” Огромные размеры российских епархий с их многомиллионным населением затрудняли общение Преосвященного с его паствой, вследствие чего по мнению церковных публицистов того времени “архипастыри составили как бы генералитет в обществе верующих и отделили себя от клира и народа китайской стеной, они никогда не сливаются со средою священнослужителей и народа и не болеют их нуждами”. Не менее строго оценивали впоследствии современники и интеллектуально-образовательный уровень церковных иерархов: “В прежние времена даже самые неразумные господа с большой осторожностью выбирали себе лакеев, горничных, кухарок, чем в Церкви избирали будущих архипастырей, святителей, кормчих великого церковного корабля. Там обращали внимание на аттестацию, на знания, на умение, на характер, на внешний вид, тут требовалось одно согласие постричься... Постригали тех, кто учтя все безграничные выгоды епископского положения, сам заявлял о своем желании приобщиться к “ангельскому чину”. Ежегодные издания “Состава Святейшего Синода и российской иерархии” свидетельствуют о невысоком образовательном цензе даже синодальных членов. Например, в 1905 году только митрополит Санкт-Петербургский Антоний (Вадковский) — первенствующий член Синода имел высшую ученую степень доктора церковной истории, и только архиепископ Новгородский Гурий (Охотин), — степень магистра богословия, остальные члены Синода были просто выпускниками Духовных Академий, а митрополит Киевский Флавиан (Городецкий), окончивший Московский университет, вообще не имел никакого духовного образования. Всего из архиереев, а их на 1905 год было 119, ученую степень доктора имели только четверо (епископ Сильвестр, викарий Киевский, митрополит Санкт-Петербургский Антоний, епископ Псковский Арсений, архиепископ Херсонский Димитрий). В последующее время докторские диссертации защитили: в 1910 году — архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий), и в 1911 — архиепископ Курский Стефан (Архангельский). В начале века вся духовная и светская пресса была вовлечена в критику современного состояния архиерейства в России. Критика эта доходила вплоть до требования “усилить контроль церковной общины над архиереем”. Традиционный путь к архиерейству лежал через высшую Духовную школу. Половина иерархов являлись выпускниками Духовных Академий в звании кандидатов богословия. По окончании Академии ими принималось монашество, и сразу же следовало назначение на довольно высокий пост. Принятие пострига ради карьерных целей, по мнению протопресвитера Георгия Шавельского, было явление нередким. “Талантливые, блестяще закончившие курс Академии, честные и чистые светские студенты назначались преподавателями духовных училищ и семинарий, инспекторские и смотрительские должности представляли для них мечту, которая часто не сбывалась до самой смерти. “Ученые” же монахи, сплошь и рядом самые слабые по успехам в науках, сразу занимали места инспекторов семинарий, смотрителей духовных училищ, через два-три года становились ректорами семинарий, настоятелями богатых монастырей”. Инспекторство и ректорство, таким образом, являлись трамплином к занятию архиерейской кафедры. “Успокоенный так легко давшейся ему важностью своей особы, оторванный от жизни, свысока смотрящий и на своих товарищей, и на прочих обыкновенных людей, “ученый” монах несся вверх по иерархической лестнице со стремительностью, не дававшей ему возможности опомниться, осмотреться и чему-либо научиться”. Если принять во внимание, что отец Георгий в своих воспоминаниях пытается передать дух описываемой эпохи и настроение своих современников, то становится неудивительным столь безразличное отношение многих ректоров, а затем архиереев к судьбам Духовных Академий, непонимание всей важности академической реформы. Наиболее показателен буквально вопль ректора Московской Духовной Академии, адресованный во время волнений 1905 года митрополиту Московскому Владимиру: “Владыка, обратите Бога ради особенное внимание на вопрос о реформе церковной школы. Мне даже думается, что вопрос о реформе учебных заведений важнее вообще реформы церковной.” О невнимательном отношении к Академии вышеназванного митрополита пишет в письме к Н.Н. Глубоковскому преподаватель Московской Духовной Академии А. Андреев, имея в виду тот случай, когда при своем приезде в Лавру митрополит “распространялся о ненужности академий вообще”. Таким образом, даже митрополит Владимир, первый российский новомученик среди архиереев (1918 г.), известный своими заслугами перед Церковью не был лишен предвзятого отношения к высшей Духовной школе, недооценивал ее роль и место в Церкви. Немаловажным свидетельством невнимательного отношения высших церковных иерархов к академическим нуждам стали “Отзывы епархиальных архиереев по церковной реформе”. В этот сборник, изданный в 1906 году, вошли три тома мнений 69 правящих архиереев. В центре внимания конечно же был созыв Поместного Собора и реформа церковного управления. В предложенных в июне 1905 года Святейшим Синодом архиереям Русской Православной Церкви анкетах среди прочих вопросов касательно устройства церковной жизни (о церковном суде, приходе, митрополичьих округах) предлагалось обсудить и реформу Духовной школы. Следует отметить, что до этого времени мнение иерархов запрашивалось лишь в отдельных случаях и число опрашиваемых всегда было ограничено, например, последняя Комиссия 1896 года по реформе Духовной школы потребовала отзывы лишь 18 архиереев. Почти все из опрошенных в 1905 году архиереев отозвались только на реформу низших и средних духовно-учебных заведений. Академическая же реформа затронута из 69 архиереев лишь у 7: епископа Калужского Вениамина, архиепископа Казанского Димитрия, епископа Саратовского Гермогена, епископа Тульского Лаврентия, архиепископа Финляндского Сергия, епископа Волынского Антония и митрополита Санкт-Петербургского Антония. За исключением отзыва архиепископа Финляндского Сергия и епископа Волынского Антония, у остальных вышеперечисленных иерархов академический вопрос рассматривается довольно слабо и умещается иногда в два-три предложения. Те отзывы, где затронута академическая реформа, сводились к одному: усилить контроль над Академиями, не допустить автономии, увеличить число преподавателей с духовным саном. Один лишь архиепископ Сергий высказался за возможность автономии высшей Духовной школы в учебной области. Равнодушие иерархии к такой важной проблеме, как реформа Духовных Академий, которое становится очевидным после ознакомления с “Отзывами”, в какой то степени делает иерархов ответственными за беспорядки и волнения, имевшие место в Духовных школах в 1905 году. В начале века можно насчитать всего несколько архиереев, которых серьезно волновали академические проблемы. Это архиепископ Псковский Арсений (Стадницкий), — бывший ректор Новгородской семинарии, затем инспектор и ректор Московской Духовной Академии, председатель Учебного Комитета (с 14.01.1906 по 16.02.1907), участник академических Комиссий 1905 и 1909 годов, председатель V отдела Предсоборного Присутствия по духовно-учебным заведениям, один из немногих иерархов, защитивших докторскую диссертацию (в 1904 году); архиепископ Херсонский Димитрий (Ковальский), бывший ректор и инспектор Киевской Академии, председатель Комиссии 1909 года, также имевший степень доктора церковной истории; архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский), — бывший инспектором и ректором Санкт-Петербургской Академии, членом Комиссий 1905 и 1909 годов, председателем Комиссии 1911 года, председателем Учебного Комитета с 1913 года; архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий), бывший ректором Московской, а затем Казанской Академий, членом Комиссий 1909 и 1911 годов. Таким образом, церковная иерархия начала ХХ столетия, насколько это можно заключить из предпринятого нами экскурса, при всем ее разнообразии, в целом мало интересовалась вопросом реформирования высшей Духовной школы и уж во всяком случае никоим образом не приветствовала желаемую профессорско-преподавательскими корпорациями академическую автономию. Переходя к описанию преподавательского состава Духовных Академий, следует отметить, что, действительно, именно академическим профессорам, а не духовным властям, принадлежала инициатива в серьезной постановке вопроса о преобразовании высшей Духовной школы. Профессорско-преподавательский состав Духовных Академий Профессора и преподаватели Духовных Академий представляли социально однородную группу. Практически все они, за немногими исключениями, происходили из духовного сословия, и, как правило, из российской глубинки. Например: Е.Е. Болотов — из г. Осташково Тверской губернии, А.Н. Бриллиантов — из села Цыпино Новгородской губернии, Е.Е. Голубинский — из села Матвеево Костромской губернии, Н.Н. Глубоковский — из села Кичметский городок Вологодской губернии, А.А. Дмитриевский — со станции Дуреновской Архангельской губернии. Все они заканчивали обычно духовное училище, затем семинарию и Академию, то есть имели полное духовное образование. Иногда случались исключения, и членом профессорско-преподавательской корпорации становился питомец светской школы. Например, священник Павел Флоренский пришел в Академию после университета, но таких были единицы. Как это ни странно, но именно благодаря сословной ограниченности, не оставлявшей детям церковнослужителей, выходцам из отдаленных окраин страны, возможности выбраться в столицу, подняться на высокую ступень общественной лестницы кроме как при помощи приобретения “научного веса” и занятия какого-либо места при Духовных Академиях, наша богословская наука начала века приобрела многих достойных своих сынов. Ведь, на самом деле, чадо какого-нибудь дьячка Тамбовской губернии, пройдя курс училища, семинарии и Академии, получив при этом ученую степень, а следовательно, чиновничий статус, имело шанс дослужиться до действительного статского советника. Поэтому нетрудно предположить, что нередко при определении на академическую службу в силу вступали карьерные соображения. Мы ни в коем случае не хотим оскорбить память светил высшей Духовной школы конца прошлого, начала этого века — безусловно, в абсолютном большинстве это были люди редких талантов и дарований. Но все же, как кажется, немалая часть преподавательского состава состояла на академической службе не по призванию, а по необходимости. Характерной чертой этой социальной группы было то, что происходя из духовного сословия и состоя на службе в Духовных Академиях, сами профессора редко имели духовный сан и не собирались его принимать. Большая их часть оставалась мирянами, при этом иногда равнодушными к самой Церкви и ее установлениям, не считавшими нужным посещать храм, причащаться Святых Христовых Таин, словом, удаленными от духовной жизни, что отмечалось не раз в донесениях ректоров Академий к высшей церковной власти. При этом, факт наличия или отсутствия сана разделял преподавательскую корпорацию, по признанию самих профессоров, на два лагеря — “рясофоров”, с одной стороны, и “фрачников” и “сюртучников”, с другой . К “рясофорам” преимущественно относили монашествующих лиц. Нередко подсознательное взаимное недоброжелательство перерастало и в открытое противостояние. Можно предположить, что неприязнь к монашествующим, характерная для большой части профессоров того времени, была вызвана, в первую очередь, привилегией, какую имели монахи при повышении в должностях. “Вообще наше молодое академическое монашество, — вспоминает митрополит Евлогий, бывший студентом Московской Академии, — не встречало сочувствия не только у наших профессоров, но и в других церковных кругах. Быстрое продвижение по службе молодых монахов, часто не по достоинству и не по заслугам, всегда давало пищу к подозрению, что… шли в монашество не по идейному побуждению, а ради карьеры”. Антимонашеские настроения также вызывал тот факт, что иногда во главе Академий стояло некомпетентное монашествующее лицо, от которого во многом зависела научная деятельность профессоров и их продвижение по службе. Неприязнью к академическим монахам проникнуты выступления многих профессоров на заседаниях Комиссий по академической реформе, их статьи в светской и духовной прессе. Это отношение профессуры распространялось не только на академическую монашествующую среду, но и вообще на всех, кто носил клобук, особенно на правящих архиереев, страдавших, по их мнению, бюрократизмом и низким уровнем нравственного авторитета. Становятся понятны истоки той борьбы, которую вела порой профессура по некоторым церковным вопросам и, в частности, по академическим вопросам (борьба против архиерейского контроля над Академиями, против монашеской привилегии в занятии ректорской должности). И все же сводить все только к чисто внешним, лежащим на поверхности причинам (например: карьерным соображениям или требованиям свободы научного исследования и преподавания), было бы не совсем верно. Существовала более глубокая внутренняя причина, вызывавшая антимонашеские настроения профессоров. Профессора Духовных Академий сознавали, что в их руках находится судьба богословской науки. Процент светских богословов, стоящих вне академической корпорации, был ничтожным, а низкий научный уровень большинства современных им иерархов, иногда и представителей “ученого монашества”, порождал чувство превосходства у светской профессуры. “У нас не было и не ожидается талантов в монашестве”, — писал профессор Н.Н. Глубоковский. Но при этом многие сознавали, что путь к истинному богословию без аскетического подвига затруднен. Пример же святых отцов, чьи творения профессора изучали всю свою жизнь, которые все же, несмотря на монашеское звание, были светочами богословской мысли, постоянно напоминал о необходимости заменить отвлеченную научную практику деятельным богословием. Но неприятие каждым для себя существующего монашеского служения и монашеского духовного опыта создавало почву для личной раздвоенности у многих представителей профессуры, для особенной озлобленности на тех из ученых монахов, которые не отвечали своему истинному предназначению. К моменту поднятия вопроса о преобразовании высшей Духовной школы в 1905 году, академическая профессура уже стала обособленной прослойкой в церковном обществе. Сознавая себя интеллектуальной элитой и претендуя на особую учительскую роль в Церкви, академические профессора ощущали свое особое положение как в церковной среде, так и в русском ученом обществе. Сословная замкнутость, подобная отчужденности духовенства от русского общества, не позволяла профессорам и преподавателям Духовных школ в полной мере ощущать себя равноправной частью русского ученого братства. Среди преподавателей светских учебных заведений бытовало снисходительное отношение к представителям академической корпорации. Их не включали в “свой” круг, хотя несомненно признавали обширные познания и научную эрудицию последних. Между тем, многие профессора Духовных Академий, являясь образованнейшей частью русского общества, в полной мере могли претендовать на определенное место и уважение в научном мире. Среди них были специалисты по античной литературе, философии, истории, внесшие свой вклад в науку. Профессор В.В. Болотов, чьи труды по церковной истории не знали себе равных вплоть до середины XX века, свободно владел коптским, сирийским, армянским, грузинским, древнеэфиопским, арабским и персидским языками, А.А. Дмитриевский оставил после себя многочисленные работы по описанию древних рукописных фондов Востока, которые до сих пор не опубликованы во всей полноте. Многие профессора преподавали параллельно в светских учебных заведениях, являлись профессорами светских университетов. Например: И.С. Бердников был профессором Казанского университета, С.Т. Голубев — профессором Киевского университета Св. Владимира, Н.Н. Глубоковский и И.С. Пальмов были академиками Императорской Академии наук. Академические профессора состояли членами и участниками научных обществ и съездов не только в России, но и заграницей. Так П.В. Тихомиров был членом Кантовского общества при Германском университете в Галле, С.Т. Голубев имел членство в обществе Истории и Древностей при Московском университете, Потехин А.Н. в обществе невропатологов и психиатров при Казанском университете, а Н.П. Покровский являлся директором Императорского Археологического института. Но не только противостояние с “рясофорами” и отсутствие взаимопонимания с представителями светской науки создавали настроения в профессорской академической среде. С началом XX-го века в академических корпорациях возрос удельный вес молодых профессоров. Естественно это породило внутренние процессы, разделявшие профессорско-преподавательские корпорации по признаку отношения к предмету научного исследования и, как ни странно, вообще к стилю жизни. Ведь если в XIX веке профессора Академий были изолированы от общества и вели довольно замкнутый образ жизни, то теперь, деятельность профессоров вне академических стен заметно активизируется. Молодое поколение профессуры, более восприимчивое ко всем новым веяниям, стремилось быть в курсе всех тех новаций в общественно-политической жизни, которые владели умами русского общества. И если профессора “старой закалки” по-прежнему сдержанно относились к течению жизни: “Певницкий по принципу не читает газет, Липицкий рекомендует то же” , то молодые представители корпорации напротив, все чаще выступают на страницах светской либеральной прессы, участвуют в различных кружках и обществах. Благодаря этой активности академическая профессура оказывается вовлеченной в гущу общественно-политических событий, начинаются ее бесконечные и нередко полезные диалоги с русской общественностью. Интересно заметить, что комплекс “недостаточно светского человека”, испытываемый академической профессурой, еще более стимулировал их к увлечению передовыми общественными идеями.. Такое “панибратское” отношение с политикой и другими общественными проблемами молодой части профессуры и нескрываемое ею стремление любым способом преодолеть свою обособленность от остальной образованной части общества безусловно делил профессорские корпорации на представителей “старой” и “новой” школы. Политизация академической среды повлекла за собой и некоторую политизацию учебного процесса. В Академиях появляется целый жанр политизированных лекций, имевших необычайный успех у студенчества. Показателен следующий отзыв об одной из лекций профессора И.М. Громогласова, составленный ревизором Московской Академии: “Имеющий ориентацию на либерализм, преподаватель всю лекцию вел в ироническом тоне, добиваясь различными выходками и остроумными замечаниями одобрения у слушателей” . Таким образом, политические споры, явившиеся частью того внутреннего противостояния, которым была охвачена академическая профессура в начале века, стали недобрым дополнением к противоречиям на почве церковной, что грозило привести к внутрицерковному расколу. “Манифест 17 октября” коренным образом изменил ситуацию в Духовных школах. Если раньше политические взгляды преподавателей находились под строгим контролем духовного начальства и поэтому им приходилось, руководствуясь карьерными соображениями, надевать на себя маску двуличия и изображать строгую лояльность, то теперь Духовная Академия стала открытой для любых социально-политических теорий, любых настроений, и преподавателей уже не сдерживало ничто. После первого революционного всплеска 1905 года в академической среде обнаружилось острое противостояние трех политических течений: монархического, революционно-демократического и умеренно-либерального. Понятно, что в Духовных Академиях, как и в университетах, всегда были те, кто сочувствовал либеральным настроениям, и те, кто занимал консервативно-монархическую позицию. Такая расстановка наметилась с 60-х годов XIX века. Но теперь выражение сочувствия политическим взглядам приобрело серьезные формы, порой неприемлемые для Духовных школ, и неприязнь, ранее скрываемая противостоящими сторонами теперь грозила перейти в открытое столкновение. “У них происходят частые конспиративные собрания, — рассказывает о партии кадетов в Киевской Духовной Академии профессор М.Э. Поснов в письме к профессору Н.Н. Глубоковскому, — Разумеется, постановления и решения их для всех тайна. Слышно только, что особенную нетерпимость и озлобленность к лицам некадетской партии обнаруживает В.И. Экземплярский” . Следует отметить, что наиболее либеральные взгляды были свойственны профессорам небогословских предметов, например, В.С. Серебренников занимал кафедру психологии, А.Д. Андреев преподавал новую гражданскую историю. Интересно, что наиболее правыми взглядами отличались профессора Киевской Академии В.Ф. Певницкий и С.Т. Голубев. Итак, мы видим, что политическая волна, разлившаяся с первой революцией по России, захлестнула и Духовные Академии. Теперь все популярнее при оценке личности преподавателя Духовной школы становятся критерии “правизны” и “левизны”. Может показаться, что политическая ориентация профессорско-преподавательского состава высшей Духовной школы имеет мало отношения к теме нашего исследования, но на самом деле приверженность профессоров тем или иным политическим взглядам в немалой степени определяла и их отношение к академической реформе. Дело в том, что либеральная академическая профессура ощущала себя частью всероссийской оппозиции. Это оказывало существенное влияние на характер полемики по академическим вопросам в корпорациях и в Комиссиях по реформе Духовной школы. Демократические требования в отношении государственного устройства переносились на академическую жизнь и выливались в борьбу за демократизацию управления высшей Духовной школы. Противостояние по признаку политических симпатий практически калькой легло на разделение по отношению к академической реформе. И консерваторы стали “охранителями” а либералы — “автономистами”. Как мы уже отметили, общественное брожение начала века особенно сильно сказалось на молодой профессуре, которая, в свою очередь, была наиболее близка к студенчеству. Молодые преподаватели руководили студенческими кружками и придавали им политическую окраску. Неудивительно, что именно на них легла вся тяжесть обвинений в студенческих волнениях в Академиях осенью 1905 года. “Студенты пошли на решительные меры, и воодушевил их... образ мыслей профессоров”, — докладывал ректору Московской Духовной Академии инспектор архимандрит Иосиф . Академическое студенчество Переходя таким образом к описанию студенчества, необходимо сразу отметить, что к началу XX века облик студентов Духовных Академий, по сравнению с предшествующими десятилетиями сильно изменился. “В своей будничной жизни наш студент теперь всего менее походит на студента Духовной школы и в своих серьезных научных занятиях всего менее походит на студента богослова”, — так отзывался об академическом студенчестве современник в 1906 году. Подобно своим преподавателям и наставникам, студенты Духовных Академий подверглись сильному влиянию тех революционных процессов, которые происходили в русской общественно-политической жизни в этот период. Ярким свидетельством вовлечения духовного студенчества в политическую жизнь страны является письмо Казанского архиерея “О брожении молодых умов” от 18 февраля 1906 года: “Эпидемия освободительного движения не могла не затронуть нас” , — писал владыка Димитрий, имея в виду студентов Казанской Академии. Студенты Духовных школ, ощущая себя частью русского студенчества, не желали оставаться на периферии общественной мысли и в своих идейных увлечениях и действиях стремились подражать студентам университетов. Характеристика светского студенчества университетов, данная в “Сборнике памяти русского студенчества”, может быть применима и к академическому студенчеству: “не обиженным чувствовало себя студенчество под влиянием принимаемых против него политических мер, нет, напротив, возведенным в какое-то достоинство: мы — студенты, небось приходится с нами считаться. И самый легкомысленный безыдейный студент внутри себя смутно ощущал себя общественным деятелем” . Характерным явлением в высшей Духовной школе в начале века стали панихиды по общественно-политическим деятелям, студенческие сходки, петиции, телеграммы, выражавшие сочувствие или порицание тем или иным политическим событиям. Так, например, студенты Казанской Духовной Академии постановили на сходке 19 февраля 1907 года в день открытия Государственной Думы отменить лекции и послать в Думу приветственную телеграмму. Ими же была составлена телеграмма Тамбовскому и Козловскому временному генерал-губернаторству по поводу приговора Военного суда о девице Марии Спиридоновой, обвиняемой в убийстве советника Тамбовского губернского Правления Луженовского. Необычным для студентов Духовной школы поступком, вызвавшим негодование консервативной части профессуры, стало открытое обращение студентов Московской Академии к “Архипастырям Русской Церкви” со страниц либеральной газеты “Путь” , где высшие церковные иерархи обвинялись в покорном молчании и равнодушии к нуждам общества. Теперь академическое студенчество начинало чувствовать себя силой, способной многое изменить. Впервые в Академиях голос учащихся стал звучать, как голос коллектива, отстаивающего свои права, предъявляющего свои требования. В этом плане ярким примером служат действия студентов нашей Московской Духовной Академии. 11 апреля 1906 года Совет заслушал коллективное заявление студентов всех четырех курсов, которые отказывались слушать лекции иеромонаха Серафима (Остроумова), “ставленника” митрополита, и требовали его смещения. Иеромонах Серафим был утвержден в преподавательской должности в обход действующим правилам без чтения пробных лекций и без одобрения его кандидатуры Советом. Раньше на подобное действие митрополита мало бы кто обратил внимание, теперь же оно вызвало открытое сопротивление. “Письменное заявление студентов — явление небывалое”, — говорил на заседании 11 апреля 1906 года профессор М.Д. Муретов. При голосовании вопроса практически все профессора поддержали студентов, за исключением, пожалуй, одного ректора епископа Евдокима, и добились перемещения иеромонаха Серафима (указ Святейшего Синода от 10.06.1906). Спустя некоторое время, 25 февраля 1906 года, Совет вынужден был рассматривать еще одно коллективное требование студентов — о предоставлении в полное распоряжение учащихся библиотеки и читальни, о возращении конфискованных после ревизии 1895 года книг Добролюбова, Лескова, Михайловского, Золя, Спенсера, Милля, и об изменении Правил пользования библиотекой (для получения “Отечественных записок“, например, необходимо было разрешение ректора). Эти организованные действия московских студентов вылились в стремлении к созданию общестуденческой организации, и 21 ноября 1906 года студенты предоставили в академический Совет проект Устава такой организации, которая одновременно являлась бы представительным органом в официальных сношениях с начальством. В это время в Академии уже существовали студенческие Литературный и Философский кружки и Пастырско-просветительское братство, и вот путем слияния этих не лишенных политической окраски обществ и предполагалось сформировать общестуденческую организацию. Впрочем, опыт создания студенческой организации в Московской Академии уже был. Ревизия 1895 года обнаружила существование студенческой Хозяйственной Комиссии, имевшей большие полномочия. Последняя считала себя вправе не только наблюдать за правильностью расходования на кухне дневной провизии, но и участвовать в приеме съестных припасов, забраковывала иногда говядину и рыбу и отсылала обратно к поставщикам, отклоняя в данном случае компетентность самого эконома. Совет профессоров выразил сочувствие идее создания студенческой организации на своем заседании 23 ноября 1906, за что удостоился выговора от Святейшего Синода (указ Синода №702 от 20.01.1907). Студенческие претензии на участие во внутреннем управлении вызывали у многих представителей академической корпорации опасения. Корпорация очень скоро почувствовала, что рядом с ней вырос соперник, который не только не желал подчиняться ее влиянию, но и проявлял желание сам подчинить своему влиянию профессорскую коллегию. Своими попытками давления на академическое начальство студенты Духовных школ хотели показать свою прогрессивность — по сути их требования мало разнились с теми претензиями, с которыми выступало университетское студенчество в отношении высшей светской школы. Уже позднее обращения студентов в академические Советы и Святейший Синод приобрели сугубо академическую окраску, и вместе с тем, стали отличаться большей ультимативностью. Так или иначе, демонстративно несдержанное поведение академического студенчества нам представляется фактом, показывающим насколько общая масса учащихся Духовных школ была подвержена обмирщению, пытаясь подстроить под себя и свой уровень Духовную школу. Винить в этом только самих студентов было бы неверно. Дело в том, что академическое студенчество испытывало на себе тяжесть общего обмирщения, которому была подвержена наша Церковь в начале XX века. Студентов все больше захватывала городская жизнь с ее разнообразными развлечениями. Богослужение в академическом храме начинает их тяготить: “К обедне, ко всенощной ходили, но в задних рядах иногда читали романы, нередко своим атеизмом бравировали”, — вспоминал о своих студенческих годах митрополит Евлогий. Для того чтобы понять причины такой недостаточной воцерковленности некоторой части академического студенчества, необходимо обратить внимание на среднюю богословскую школу — семинарию, которая, собственно, и готовила будущих “академистов”. Антирелигиозная настроенность, вынесенная молодыми людьми из семинарий, была довольно незаурядным явлением. Тот факт, что революционные ряды пополнялись выпускниками именно духовных учебных заведений, отметил еще Ф.М. Достоевский. К сожалению, именно молодые воспитанники Духовных школ чаще других делали вывод, что Бога нет и Царство Божие придется устраивать на земле и без Бога. Последнее означало социализм и революцию. Не даром в начале ХХ века в Духовных школах особую симпатию вызывали идеи христианского социализма. С 60-х годов XIX столетия само слово “семинарист” в России употребляется как обозначение революционера-разночинца. В 1870 году Достоевский записывает: “Я обнаружу врага России — это “семинарист”. Ответ на вопрос, в чем причина нигилизма учащихся Духовных школ, кроется в самой системе богословского образования, построенной по западному схоластическому образцу и не способной ответить на самые животрепещущие вопросы, возникающие у юношей, обучающихся в этих школах. Процесс утраты религиозного чувства наиболее ярко описан в “Автобиографических заметках” отца Сергия Булгакова, известного русского философа, в свое время учившегося в духовной семинарии: “...когда же началось сомнение, критическая мысль, рано пробудившаяся, не только перестала удовлетворяться семинарской апологетикой, но и начала ею соблазняться и раздражаться. Семинарская учеба непрестанно ставила мысль перед вопросами веры, с которыми не под силу было справиться своими силами, а то, как все это преподавалось, еще более затрудняло мое внутреннее положение… Это противление усиливало принудительное благочестие… Мне нечего было противопоставить и тем защититься от нигилизма. При этом те, довольно примитивные способы апологетики, вместе с не удовлетворявшими меня эстетическими формами, способны были содействовать этому переходу от православия… к нигилизму” . Не считая себя в праве судить строго, дерзнем все же сказать, что немалая часть академического студенчества по своему настроению была далека от духовной жизни народа, что демонстрировал состоявшийся в Академии “разрыв между богословием и благочестием, между богословской ученостью и молитвенным богомыслием, между богословской школой и церковной жизнью” . Причиной тому, помимо указанных выше, можно считать сам принцип, по которому формировался состав учащихся Духовных школ. В целом, студенты представляли социально-однородную группу, были выходцами из духовного сословия. Но основная масса их поступала в высшую Духовную школу не по призванию. Часть студентов, особенно из многодетных семей сельского духовенства, рассматривала Академию как средство повышения своего социального положения, — об этом мы уже говорили, характеризуя профессорско-преподавательский состав Академий. Большой интерес представляет отзыв о студентах Киевской Академии, данный ее ревизором в 1908 году: “В Академию поступают не интересующиеся богословием и вообще наукой, но в большинстве те молодые люди духовного сословия, которые желают воспользоваться возможностью при казенном содержании выйти в господа, перейти из среды сельского духовенства в более привилегированную — чинов духовного и светского ведомств” . Отчасти причиной тому были и внесенные в 1879 году Министерством Народного Просвещения ограничения на доступ семинаристов в университеты (дополнительный экзамен в гимназии с разрешения духовного начальства). В 1908 году эти ограничения были повторены, теперь для поступления в университет требовалось свидетельство об окончании классической гимназии, для чего нужно было сдать предварительные испытания по математике, физике и одному из новых языков. В Государственную Думу не раз поступали различные петиции и письма с просьбой принять меры к восстановлению прав семинаристов. “Министерство Народного Просвещения, — писало “Русское Слово”, — если бы оно было повнимательнее, знало бы очень хорошо, что в гимназиях поповский сын, учащийся худо — почти неизвестное явление, а между студентами университета никто не отличается такою усидчивостью в занятиях, такою деловитостью и начитанностью, как поступившие в университет из семинаристов” . Чтобы совсем не остаться без диплома о высшем образовании и хоть как-то удовлетворить свои стремления к знаниям, семинаристы вынуждены были поступать в Академию. Быть может, именно это было причиной требований студентов Академий, вызванных несбывшейся мечтой об университете (например: требование расширения курса светских наук в Академии). Этим, может быть, объясняется и вообще постоянное тяготение студентов к светским высшим учебным заведениям, о котором свидетельствуют донесения ректоров Академий за 1905–1906 года. Этой же причиной можно объяснить и массовое бегство выпускников Академий из духовного ведомства в “акцизные чиновники, контролеры, податные инспекторы, в чиновники различных министерств и палат” и почти поголовного уклонения от священства. Описав таким образом все те слои русского церковного общества, которые имели непосредственное отношение к реформе высшей Духовной школы, перейдем к рассмотрению основных идей, касающихся академических преобразований в начале ХХ века. 2. ОСНОВНЫЕ ИДЕЙНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ В ЦЕРКОВНО-ОБЩЕСТВЕННОЙ СРЕДЕ ПО АКАДЕМИЧЕСКОМУ ВОПРОСУ “Автономисты” Из трех партий, составившихся из среды иерархов и профессуры в ходе обсуждения насущных вопросов богословского образования, и условно названных нами “автономистами”, “охранителями” и “ревнителями”, в большей степени первые явились выразителями духа своего времени. Партию сторонников автономии высшей Духовной школы составило большинство преподавателей всех четырех действующих в России Духовных Академий, среди которых наибольшим процентом “автономистов” в корпорации отличалась Санкт-Петербургская Академия. В этом плане показательно заседание Совета СПбДА 3 октября 1905 года, на котором большинством голосов 21-м против 1-го (ректора Академии епископа Сергия (Страгородского)) была признана необходимость введения автономных начал в Академии. Ядро, или ударную группу партии “автономистов”, составили молодые академические преподаватели и либерально настроенная часть профессуры. Кроме единого взгляда на академическую реформу, практически всех их объединяла еще и принадлежность к критическому направлению в богословской науке. Свои взгляды на академические вопросы “автономисты” выражали, как на заседаниях Советов Академий и Комиссий, так и на страницах светской и церковной печати. Наиболее яркими представителями партии "автономистов" являлись профессора Н.М. Дроздов, В.З. Завитневич, П.П. Кудрявцев, И.В. Попов, прот. А.П. Рождественский, В.П. Рыбинский, В.С. Серебреников, прот. Ф.И. Титов, Б.В. Титлинов, П.В. Тихомиров, В.И. Экземплярский. Наиболее полно программа "автономистов" выражена в таких, например, официальных академических документах, как проекты Устава, выработанные специальными академическими комиссиями согласно указу Святейшего Синода от 30.11.1905 года. В предложенных Академиями проектах красной нитью просматривается симпатия большинства академической профессуры к Уставу 1869 года, как известно, отличавшегося предоставлением высшей Духовной школе некоторого самоуправления и свобод в научном творчестве. Среди сторонников идеи автономии были и те, кто не до конца разделял взгляды большинства своих “однопартийцев”. Умеренных взглядов относительно автономии высшей Духовной школы придерживались архиепископ Херсонский Димитрий, епископ Могилевский Стефан (участники Комиссий 1909 и 1911гг.), а также профессора Н.Н. Глубоковский, И.С. Пальмов, И.Г. Троицкий, которые вполне сочувствовали идее автономии в учебно-научной части, но выступали против автономии в административном устройстве. По мнению этой части “автономистов”, принцип независимости Академий в управлении может внести разлад в академическую корпорацию, вызовет внутрикорпоративную борьбу и помешает тем самым преподавательской и научной деятельности. Программа “автономистов” явилась результатом общего недовольства действующим Уставом 1884 года, который по общему мнению препятствовал нормальному течению в Духовных школах научного и образовательного процесса. С другой стороны, требования демократизации и децентрализации, выдвинутые академической профессурой, во многом были навеяны общим революционным настроением, царившим тогда в стране. Будучи вызваны общественно-политическими настроениями времени, они во многом соответствовали требованиям, выдвигаемым светской ученой общественностью в отношении университетов. Несмотря на это, не может не вызвать сочувствия стремление “автономистов” максимально приблизить Духовные Академии к жизни, преодолеть известную обособленность и замкнутость Духовной школы. “Охранители” В противоположность “автономистам”, другая часть научно-академической общественности считала Устав 1884 года вполне приемлемым для Духовных Академий. Более того, сохранение этого Устава связывалось ими с самим сохранением жизнеспособности и защищенности духовного образования от обмирщения. Наиболее яркими представителями партии “охранителей” были профессора И.С. Бердников, С.Т. Голубев, В.Ф. Певницкий и К.Д. Попов, считавшиеся консервативной частью академической российской профессуры. В их число входили большинство ректоров и инспекторов Духовных школ. Несмотря на кажущуюся малочисленность (а в корпорациях, действительно, их было очень мало) “охранители”, как правило, составляли большинство в созываемых Святейшим Синодом Комиссиях по реформированию Духовных школ. Как и “автономисты”, они активно публиковались в светской и духовной прессе, что создало великолепную почву для изучения их позиции. Кроме этого, богатым для изучения материалом являются выступления “охранителей” на заседаниях V отдела Предсоборного Присутствия. Целью “охранителей”, как мы уже сказали, являлось сохранение Устава 1884 года. По их суждению, упадок Академий и вообще богословского образования, о чем так много говорили их оппоненты, был вызван революционным брожением в обществе, которое коснулось академической профессуры и студенчества по причине многочисленных нарушений самого Устава. Главной мерой к восстановлению нормального хода академической жизни признавалось строгое подчинение академическому Уставу и церковной дисциплине. Для “охранителей” требования автономии, самоуправления, выборов, распространившихся в академической среде одновременно с развитием в стране революционного движения, являлись революционной терминологией, ассоциировались с разрушением и освобождением от религии. Исходя из своей принципиальной позиции по академическому вопросу, “охранители” требовали сохранить принцип иерархичного устройства академического управления и подчинения его духовной власти, усилить контроль со стороны администрации за учебной частью и процессом воспитания студенчества. “Ревнители” Выделение части участников обсуждения реформы в третью группу — “ревнителей”, может показаться несколько натянутым. Действительно, на первый взгляд, их позиция мало чем отличалась от программы “охранителей”. Так же, как и “охранители”, они не принимали идею ослабления архиерейской власти, самоуправления Совета, выборности ректора, введения в академическое управление светских лиц, так же, как и “охранители,” они высказывались против углубленной специализации и равноправного положения светских наук. Но если внешняя формулировка взглядов этих двух партий была одинакова, то понимание внутренней сути каждого отдельного требования было разным. Особенно четко полярность этих двух внешне схожих партий проявилась в ходе деятельности Комиссии 1909 года, когда “охранители”, как представители ученого сословия, делали упор на научных задачах Академий, а “ревнители” — на практических духовных и пастырско-миссионерских задачах. К числу “ревнителей” переустройства Академий в школы духовные, не по одному только названию, а по сути, можно отнести преосвященных Антония (Храповицкого), Сергия (Страгородского), Федора (Поздеевского) — с 1909 года ректора Московской Духовной Академии, Феофана (Быстрова) — ректора Санкт- Петербургской Академии, архимандрита Илариона (Троицкого) — с 1913 года инспектора Московской Духовной Академии, профессора Д.И. Богдашевского — будущего инспектора и ректора Киевской Духовной Академии (в иночестве Василия), С.М. Зарина — будущего инспектора Санкт-Петербургской Духовной Академии, обер-прокурора В.К. Саблера. К “ревнителям” можно отнести и владыку Арсения (Стадницкого), имевшего непосредственное отношение к высшей Духовной школе и учебному ведомству как раз в начале обсуждения вопроса реформы. Противоположность взглядов “охранителей” и “ревнителей” становится очевидна при сравнении их отношения к ряду важнейших вопросов. На самом деле, если для первых архиерейская власть была внешним фактором, обеспечивающим порядок и спокойствие в Академии, то для вторых важно было участие архипастыря в жизни высшей Духовной школы, для них главным было наличие живой связи епископа с Академией. Если первые, отстаивая “количественное” усвоение всех богословских предметов, не касались изменения их внутреннего построения, то вторые высказывались за полное переустройство системы изучения богословия: за раскрытие в богословской системе того, что “имеется в ней церковного, богооткровенного”, за основание богословских знаний на живой святоотеческой традиции, за расширение изучения первоисточников. Если для первых регламентация студенческой жизни означала контроль над внешним исполнением религиозных обрядов, то для вторых она подразумевала деятельное участие студентов в церковной жизни, воспитание людей, несущих свет миру. Если “охранители” не принимали автономию только из-за того, что относили ее к разряду революционных идей, то для “ревнителей” она была просто чужеродным телом в духовном организме Духовной школы. По сути “ревнители” предлагали совершенно новую программу академического переустройства и в идеале высказывались за коренную ломку существующего типа высшего духовного учебного заведения. По их мнению, Духовная Академия должна готовить не столько ученого специалиста, замкнутого в изучении своей области науки и оторванного этим от жизни, сколько образованного пастыря, несущего свидетельство о Боге в светское общество. Именно это и отталкивало академическую профессуру, воспринималось, как “фанатичное” стремление иерархов из всех выпускников Академий сделать священнослужителей, пренебрегая при этом научно-исследовательской работой. Недооценка частью профессуры той роли оплота пастырства в Церкви, которую “ревнители” относили к Академии, коренится в непонимании смысла пастырского служения, чему многие “ревнители” посвятили труды всей свой жизни. По их глубокому убеждению, в Русской Православной Церкви особенно в современный им период остро ощущалась потребность в высокообразованных священниках, не либеральничающих и не заигрывающих с обществом, а ведущих за собой. “Современный пастырь, — писал преосвященный Антоний (Храповицкий), — должен быть хозяином в воззрениях века на все стороны бытия и жизни, должен ясно сознавать их согласие и несогласие с учением христианским, должен уметь дать оценку всякой философской идее, хотя бы вскользь брошенной в модной повести или в журнальной статье” . Именно Духовная Академия, как высшая ступень при подготовке пастырства, могла расширить и дополнить необходимые пастырю знания. Следующим пунктом, дающим нам возможность наблюдать принципиальное расхождение в понимании задач высшей Духовной школы, и теперь уже не только “охранителей” и “ревнителей”, но и “автономистов”, является кадровый вопрос. Многие “ревнители”, и в частности владыка Антоний (Храповицкий) подчеркивали, что одного желания и усердия в деле духовного просвещения недостаточно, необходима благодать священства. Отсюда вытекало новое требование касательно преподавательского состава: подготовкой будущих пастырей должны были заниматься не миряне, а лица духовные. Бесспорно такая постановка вопроса вызывала негодование светской профессуры, независимо от принадлежности к “охранителям” или “автономистам”, и расценивалась ими как стремление удалить из Академий всех светских профессоров. Таким образом, мы рассмотрели три основных подхода ученой академической мысли к вопросу реформирования высшей Духовной школы в России в начале ХХ века. Из приведенного обзора можно сделать вывод, что нараставшее в Академиях еще до событий 1905 года противостояние коренилось в действительно имевших место в высшей Духовной школе серьезных глубинных проблемах. Наличие же различных взглядов на решение этих проблем означало то, что Академии во многом уже не удовлетворяли ни религиозным исканиям русского общества, ни научным запросам профессорско-преподавательских корпораций, ни практическим нуждам духовного сословия. Все это делало вопрос реформирования вышей Духовной школы одним из важнейших в ряду насущных вопросов церковной жизни начала ХХ века. Глава III КОМИССИЯ 1905 ГОДА Начало XX столетия в России ознаменовано невиданным доселе всплеском революционной активности в студенческой среде. Это настроение, захватив студентов Духовных школ, выразилось в их многочисленных требованиях пересмотра действующего Устава Духовных Академий. Усиливавшиеся в высшей Духовной школе волнения потребовали немедленного принятия чрезвычайных мер, что подтолкнуло священноначалие Русской Православной Церкви к скорейшему рассмотрению вопроса академической реформы. Исходя из этого, нам представляется важным начать изучение деятельности Комиссии 1905 года и событий, связанных с академическим студенчеством. 1. СТУДЕНЧЕСКИЕ БЕСПОРЯДКИ: ТРЕБОВАНИЕ НЕМЕДЛЕННОЙ АВТОНОМИИ Поводом к возникновению студенческого академического движения стали введенные 27 августа 1905 года Временные университетские Правила. Первой выступила Киевская Духовная Академия, студенты которой 20 сентября отказались участвовать в традиционном годичном торжественном Акте. Мотивировка поступка была следующая: “1) торжественный Акт неуместен в виду тяжелого экономического и политического положения страны; 2) он свидетельствует о том, что в данном учебном заведении все обстоит благополучно и жизнь идет нормальным порядком, что совершенно не соответствует истине.” За этой акцией киевских студентов последовал всеобщий саботаж студентами всех четырех Академий начала учебных занятий. В первых числах октября академисты на сходках вынесли резолюции, что они не приступят к занятиям до тех пор, пока Академиям не будет предоставлена автономия. Уже в начале октября 1905 года в Советы всех четырех российских Духовных Академий стали поступать петиции студентов с требованием немедленного введения изменений в действующий Устав, наподобие изменений, введенных 27 августа 1905 года в университетский Устав. “Нормальное течение академической жизни возможно только при условии коренных ее реформ, — писали в одной из Записок студенты, — поэтому мы, студенты Московской Академии, просим Совет довести до сведения Синода о нашем требовании немедленно распространить Временные Правила 27.08.1905 г. об университетской автономии и на Духовные Академии. Впредь до введения Временных Правил мы прекращаем учебные занятия.” В академические Советы также начали поступать записки, составленные преподавателями Академий (например, “Заявление” 22 профессоров Московской Академии, по примеру “Заявления” 342 профессоров университетов о нуждах университетского образования). Было совершенно ясно, что студенты не “образумятся”, и профессорские Советы трех Академий, за исключением Казанской, в поисках выхода из сложившегося положения, послали в Синод ходатайства с просьбой предоставления Академиям автономии как формы “плодотворной и наиболее обеспечивающей осуществление научно-образовательных задач Духовных Академий”. Но резолюция Святейшего Синода в ответ на ходатайства Советов была категоричной: “Применение в Духовных Академиях начал автономии… представляется несовместимым с прямым назначением Академий”. Более того, Синод, в случае отказа студентов приступить к занятиям до 1 ноября (впоследствии этот срок был продлен до 15 ноября) пригрозил “закрыть Академии до 1 сентября будущего года”. Впрочем, к началу ноября отношение Синода к данному вопросу меняется и следует решение о созыве Комиссии из представителей четырех академических корпораций. Скорее всего, такой шаг стал возможен вследствие принятия “Манифеста 17 октября”, даровавшего обществу известные свободы и последовавшие за ним массовые “выступления студенчества”. Кроме этого, на решение Синода существенным образом могло повлиять появление на обер-прокурорском посту с 20 октября вместо К.П. Победоносцева либерально настроенного князя А.Д. Оболенского. Так или иначе, в ноябре, когда в Академиях уже были прекращены занятия, новым обер-прокурором были разосланы телеграммы в высшие Духовные школы, где предлагалось командировать от каждой Академии по три делегата для совещания по выработке мероприятий к успокоению Академий. Но и после столь уступчивого шага Учебного Комитета, даже после того, как состоялись заседания Комиссии 1905 года, студенческая масса не переставала волноваться и выступала с новыми и новыми требованиями. В архивных делах высшей Духовной школы сохранилась “Объяснительная записка проекта нового академического Устава”, составленная студентами. В записке говорится: “Указом Святейшего Синода от 26 ноября 1905 г. за № 6081 положено начало обновлению нашей высшей богословской школы. Советами Духовных Академий, согласно этому Указу, представлены в Святейший Синод проекты нового академического Устава. Но вопрос об окончательной выработке общего академического Устава и введения его в академическую жизнь представляется, по видимому, вопросом неопределенного будущего. Между тем, дело коренной реформы Духовных Академий настолько существенно и необходимо, что не терпит ни малейшего отлагательства, и мы, студенты Духовной Академии, сочли своим нравственным долгом заявить о желательности, как можно скорейшего введения в действие нового, окончательно выработанного на автономных началах, Устава Православных Духовных Академий. Студенты настаивают на том, чтобы такой Устав был введен с начала будущего учебного года, т.к. в противном случае нет ни малейшей гарантии на то, чтобы жизнь в Духовных Академиях пошла в будущем учебном году нормальным порядком. Мы полагаем далее, что окончательную наработку нового академического Устава всего естественнее поручить самим же профессорам, представившим проекты Уставов, а потому ходатайствуем о возможно скором созыве делегатского съезда профессоров Духовных Академий, с тем соображением, чтобы Устав, выработанный ими и утвержденный надлежащею властью, — начал свое действие с начала будущего учебного года”. В записке студенты высказали ряд пожеланий и предположений. Они подчеркнули, что проект Устава, предложенный Московской Академией, наиболее последовательно проводит принципы желаемой всеми автономии, и потому его следует принять, сделав в нем изменения и дополнения. Студенты внесли следующие предложения: “Епархиальный преосвященный не должен слишком влиять на Академию. Подчинение ему должно быть приравнено к понятию “ставропигиальности”. В Академиях должны быть отменены мелочные правила, определяющие частную жизнь студента, т.к. он — личность зрелая. В Академии следует упразднить должность помощника проректора, назначив вместо него секретаря по студенческим делам. Студенты должны быть допущены в Совет и в Хозяйственный Комитет с правом совещательного голоса. Всем студентам предоставить свободный выбор места жительства: в общежитии или на частных квартирах. Допустить суд чести студенческий и смешанный, если произойдет недоразумение между профессорами и студентами. Предоставить студентам право принадлежности к определенной партии и участвовать в ее жизни. Ввести в программу академического курса преподавание истории буддизма, ламаизма и др. религиозных учений. В Академии студентам назначать первые три года по два сочинения, а на IV курсе — одно. Студент, окончивший полный курс, получает звание не кандидата богословия, а кандидата Академии. |
