ПОСЛЕДНЯЯ ИСПОВЕДЬ
(Отрывок из драмы)

Н. М. Минский

Минский – псевдоним Виленкина Николая Максимовича (1855—1937). Начал свой литературный путь гражданскими стихотворениями, из которых «Последняя исповедь» было наиболее значительным. В условиях реакции 1880-х годов он довольно быстро переходит на позиции «чистого искусства», о чем заявляет в нашумевшей в 1884 г. статье «Старинный спор».

Посвящается казненным

Внутренность каземата. Пять часов утра. На железной койке лежит исхудалый ю н о ш а. За дверью шаги и бряцанье ключей. Заключенный быстро садится. Входит с в я щ е н н и к с распятием; в глубине смутно видны фигура в красной рубахе и солдаты.

С в я щ е н н и к

Во имя
Отца и сына и святого духа,
Аминь!

Молчание.

Очнись, мой сын! Великий миг
Приблизился...

Молчание.

Мне краткие мгновенья
Беседовать позволено с тобой:
Не трать, мой сын, мгновений дорогих!

Молчание.

На страшный путь ты должен запастись
Спокойствием и бодростью... Я мир
Душе твоей несу.

О с у ж д е н н ы й
(оглядываясь и указывая на палача)

А этот — телу?

С в я щ е н н и к

И я, и он — покорные послы
Пославших нас; небесной власти — я,
А он — земной. Я — вестник всепрощенья
И благости творца, а он... он — казни
Невольный вестник...

О с у ж д е н н ы й

Ты сперва простишь,
А он потом казнит меня — не так ли?

С в я щ е н н и к

Людская казнь свершится и пройдет,
Но вечною пребудет благость божья;
Не отвергай последний дар любви —
Земной залог господня примиренья.
Покайся, сын, в грехах...

О с у ж д е н н ы й

Старик,
Уйди! В моих раскаявшись грехах,
Смертельный грех я б совершил пред смертью.
На грех такой меня духовный пастырь
С распятием в руках склоняет!..

С в я щ е н н и к

Сын мой,
Между тобой и судьями твоими
Не я судья. Молитву я, не суд
Пришел творить. Молись, дитя, и кайся!

О с у ж д е н н ы й

Пусть будет так! Услышь же ты, старик,
Предсмертное раскаянье мое!
«Прости, господь, что бедных и голодных
Я горячо, как братьев, полюбил...
Прости, господь, что вечное добро
Я не считал несбыточною сказкой.
Прости, господь, что я добру служил
Не языком одним медоточивым,
Но весь: умом, и сердцем, и руками...
Прости, господь, что родине несчастной
И в смертный час я верен остаюсь,
Что я, рабом родившись меж рабами,
Среди рабов — свободный умираю.
Прости, господь, что я к врагам народным
Всю жизнь пылал священною враждой,
Что я друзьям не изменял в несчастье,
Что вырывал из хищных лап злодеев
Невинные истерзанные жертвы;
Что гадине смертельно-ядовитой
Я притуплял отравленные зубы;
Что я смутил безумным воплем мести
Развратный пир прожорливых святош,
Что я убийц казнил за их убийство...»

С в я щ е н н и к

Молчи, молчи! Ты раны растравляешь,
И без того зияющие в сердце
Твоем больном. Последнюю молитву
Я, Не так творят. Есть тихие слова,
Слова любви, покорности, прощенья...
Они в душе, как вспоминанья детства,
Как матери ласкающий напев,
Баюкают и злобу, и страданья
И умирать дают нам без проклятий...
О, вспомни, сын, то золотое время,
Когда враждой еще не распалялась
Твоя душа!.. О, вспомни годы детства,
И чистый пыл младенческой молитвы,
И мир души, и слезы умиленья!..
О, умились, дитя мое, пред смертью
И богу вздох последний посвяти,
А не земле! Послушай, сын мой: если
За тяжкий грех заслуженную кару
Теперь несешь — пусть льется горячо
Пред господом раскаянье твое!
Он милостив. Раскаявшийся грешник
Ему милей, чем тот, кто не грешил.
Но если ты безвинно умираешь,
Вдвойне теплей и ярче пусть горит
Последняя твоя молитва богу!
Идя на казнь невинно, помолись
Тому, кто сам невинно был казнен;
Вручи себя тому, кто нам когда-то
Себя вручил. Ты скорбь свою поведай
Тому, кто сам скорбел лютейшей скорбью.
Молись тому пред казнию, кому
Во время казни должен подражать ты...
И он казнен за бедных и голодных,
И он казнен за вечное добро, —
Но в смертный час врагов не проклинал он...

О с у ж д е н н ы й

Ты задевать умеешь струны сердца...
Я сам, старик, продумал о Христе
Последний день своей недолгой жизни.
И много, много думал я...

С в я щ е н н и к

И что же?

О с у ж д е н н ы й

И я решил, что повесть о Христе —
Пустая ложь...

С в я щ е н н и к

А прежде верил ты?

О с у ж д е н н ы й

В дни юности когда-то... Вере в бога
Уже давно противился мой разум,
Но лишь вчера сказал мне голос сердца,
Что бога нет.

С в я щ е н н и к

Что ж говорил тот голос?

О с у ж д е н н ы й

Он говорил, что если на Голгофе,
Века назад, своей святою кровью
Грехи людей Христос бы искупил,
То не было б моей сегодня казни...

С в я щ е н н и к

Его пути для нас неизъяснимы...

О с у ж д е н н ы й

Молчи, старик! Ты слышишь ли далекий
Зловещий гул? То праздная толпа
На смерть мою сбирается глазеть...
Теперь, старик, дерзнешь ли ты о боге
Мне говорить? О, если б в небесах
И жил господь, то, этот гул услышав,
В себе самом он стал бы сомневаться...

(Прислушивается.)

Толпа растет... всё ближе... и о чем
Кричит она? То крики нетерпенья,
Или восторг, иль шутки площадные?
О, подожди, народ нетерпеливый!
Уж близок час, притихнет скоро сердце,
Что лишь к тебе любовью билось страстной,
Лишь за тебя скорбело и молилось...
Народ! Народ! Жених свою невесту
Не любит так, как я любил тебя!
Народ... Мой слух ласкало это слово,
Как музыка небес... В часы сомненья
Я воскресал мечтою о тебе,
Как жаркою молитвой. Дом родимый,
Отца и мать безропотно я бросил,
И лишь тебе, как бы отшельник богу,
Я посвятил всю жизнь, все силы духа...
С тех пор иных не ведал я печалей,
С тех пор иных я радостей не знал.
Там, в тишине твоих полей просторных,
Там, в суете твоих лачужек тесных, —
Там плакало, там радовалось сердце...
О, горький час! Ты горше часа смерти!

(Задумывается.)

Меня везут в позорной колеснице,
Я на глазах обманутых народа
Свою любовь к народу искупаю...
А я молчу... Ничья рука не может
Повязку лжи сорвать с его очей...
И ум его могучим словом правды
Ничей язык не может просветить...
О, веселись, толпа! Шути, позорь!
День траура своим друзьям доставишь,
День радости врагам ты подаришь...
Но нет! Клянусь, я радость отравлю им
И грудь толпы заставлю трепетать!
Я не совсем бессилен — умереть
Осталось мне, и грозное оружье
Я на врагов скую из этой смерти...
Я кафедру создам из эшафота
И проповедь могучую безмолвно
В последний раз скажу перед толпой!
Как надо жить, тебя не научил я,
Но покажу, как надо умирать.
Пусть палачи от злобы побледнеют,
Позора яд пускай сердца прожжет им!

С в я щ е н н и к

Прощай, мой сын! Не дал господь мне тронуть
Твой дух. Сюда с надеждой робкой шел я,
С отчаяньем отсюда удаляюсь.
Пусть бог простит твою гордыню.
Быть может, что и к свету ты стремился,
Хотя бродил не светлыми путями.

О с у ж д е н н ы й

Что о путях бормочешь ты? Когда бы я
Бесчестными путями не гнушался,
В твоих теперь валялся б я ногах,
Перед толпой с подмостков эшафота
Стократ себя крестом бы осенял,
Евангелье лобзал бы со слезами
И набожно толпу перекрестил бы:
Верней нет средств, чтоб мучеником правды
В толпе прослыть. Ведь знаю я, что каждый,
Склоняясь в прах пред судьями моими,
Христа судивших дважды в день клянет.
Но нет! Теперь, в торжественный час смерти,
Я честных рук своих не оскверню;
Народному и моему врагу
Не протяну их...

С в я щ е н н и к

Я — народу враг?

О с у ж д е н н ы й

Ты, поп.

С в я щ е н н и к

И твой я враг?!

О с у ж д е н н ы й

Ты враг народа...
И не за то ль, что громкие слова
На языке всегда у вас,— друзьями
Вас должно счесть? Вы — слуги божьи? Так ли?
Но для кого ваш бог страдал и умер?
Кому служил он? Сильным? Богачам?
Зачем же вы с сильнейшими в союзе?
Как верных псов, над овцами своими
Назначил вас блюсти небесный пастырь:
Зачем же вы с волками подружились?
Из всех врагов презреннейшие — вы!
Трусливые, со сладкими словами,
Изменники, лжецы и лицемеры!
Что нам в словах возвышенных и добрых!
Полезнее нет силы, чем огонь,
И без огня зверями были б люди,
Но изверг тот, кто тихомолком пламя
Под хижину подбросит бедняка.
Так и любовь, прощение и кротость —
Высокие и честные слова,—
Но те слова кому вы говорите?
Зачем меня учить теперь прощенью
Явился ты? Я — слабый, бедный узник,
Что через час заснет могильным сном...
О, если б ты и убедил меня,
Скажи, кому нужна моя пощада?
Зачем с такой же речью о прощенье
Ты не пошел к моим всесильным судьям?
Их убедив, ты тотчас спас бы жизнь...
Так вы всегда: когда бедняк без хлеба
В виду безумных пиршеств издыхает,
Вы к бедняку подходите с крестом
И учите умеренности скромной...
Когда народ в цепях тирана стонет,
Смирению вы учите народ.
Тому ль учил божественный учитель?
На то ль дал крест, чтобы исподтишка
Его крестом вы слабых убивали?
Когда я смерть приму на эшафоте
И громко лгать начнут все языки,
Скажи, о чем народу скажешь в церкви?
Что к свету я стремился? Божий храм
Кто осквернит кощунственною ложью?
О, бедный край мой! Море гнусной лжи
Тебя залило мутными волнами
Со всех концов: в семействе лжет отец
Перед детьми, а в школе лжет учитель,
В твоих церквах лгут слуги алтарей...
Поверь, что мне палач стократ милее,
Чем лживый поп.

(Обращаясь к палачу.)

Невольный вестник казни!
Ну, начинай! Надеюсь, ты свое
Успешнее исполнишь порученье...

Палач выходит на средину каземата. Священник, медленно и дрожа всем телом, удаляется. Осужденный смотрит ему вслед.

Как он дрожит! Как бледен! Эй, старик,
Постой! В твоих глазах я встретил слезы,
И голос твой дышал ко мне участьем...
Твое лицо я первое в тюрьме
Беззлобное увидел... Перед смертью
Укоров я не слышал от тебя...
Старик! Твою я презираю рясу,
Но доброе под ней, быть может, сердце...
Как поп — мне враг, как человек — быть может,
Ты мне и друг... Прими же в благодарность
Ты мой поклон и теплое спасибо!..

Кланяется священнику; палач связывает ему руки.

<1879>

«Народная воля». Спб., 1879, 1 окт., № 1, без подписи.

Впервые в легальной печати без посвящения (сокр. ред.): Минский Н. М. Полн. собр. стихотворений. Спб., 1907. Т. 1. Кроме того, поэма была широко распространена в списках (в том числе гектографированных — см.: «Сводный каталог русской нелегальной и запрещенной печати XIX века: Книги и периодические издания». Ч. 1-3. 2-е изд., доп. и переработ. М., 1981-1982. Ч. 1, №№ 1112, 1113) и приписывалась Максиму Белинскому (псевд. И. И. Ясинского), Н. С. Курочкину и Н. А. Саблину (ср. ряд материалов в статье: Бушканец E. Г. В поисках автора // «Русская литература и освободительное движение». Казань, 1969. Сб. 1. С. 7— 9). По рассказу Н. К. Буха, слово «старик» в ст. 23 — замена первоначального «болтун», произведенная в ред. НВ (А. Лубкиным или А. А. Квятковским); она вызвала резкое недовольство автора (см.: Бух Н. К. Первая типография «Народной воли» // «Каторга и ссылка». 1929, № 8/9. С. 69 и Кузьмин Д. Народовольческая журналистика. М., 1930. С. 34 — сообщение Н. А. Морозова автору). Достоверность этого сообщения может быть заподозрена. Резкое «болтун» не соответствует ни стилю поэмы, ни наименованию священника «стариком» в других местах. Поэма была передана в ред. «Народной воли» Н. А. Саблиным.

На сюжет поэмы И. Е. Репин в 1880—1886 гг. написал известную картину «Отказ от исповеди» и в 1886 г. подарил ее Минскому (с 1892 г. картина в Третьяковской галерее). Творческая история картины и ее связь с поэмой Минского исследованы И. С. Зильберштейном в статьях: История одного шедевра // «Новый мир». 1950, № 9. С. 199—222; Работа Репина над картиной «Отказ от исповеди перед казнью» // «И. Е. Репин: Сб. докладов и материалов». М., 1952. С. 47—90. Отказ революционеров перед казнью от напутствия священника был в 1870—1880-х годах частым явлением. Возможно, что под влиянием поэмы Минского П. В. Григорьев написал ст-ние «Дубровин на исповеди».
Фигура в красной рубахе — палач. Голгофа — гора близ Иерусалима, на которой, по преданию, был распят Иисус Христос.