Л.Топоров "Предложение"2

Бочкова. 18 марта 1882

Она дернула два раза за ручку звонка. Дверь отворили, на пороге стоял атлетически сложенный господин.

- Что угодно, сударыня?

- Мне необходимо видеть его превосходительство генерала Стрельникова.

- По какому делу? Его превосходительство сам назначил вам встречу?

- Нет. Это касается моих сыновей.

- Догадываюсь. Ваши сыновья под арестом.

- Совершенно верно. Я бы хотела поговорить по поводу…

- Сударыня, генерал на дому не принимает. Он не будет с вами разговаривать.

- Но в присутствии я много раз пыталась…

Ее прервал голос, раздавшийся из глубины квартиры:

- Оноприенко, почему мне не напоминаешь, что пора обедать?

В прихожей появился маленький человек в домашнем халате ростом по плечо Оноприенко.

- Тут дама хочет вас видеть. Я ей говорю, что это невозможно, но она настаивает.

- Что значит настаивает? Для всех порядок один – дома я по делам не принимаю. А как вы узнали сударыня, где я проживаю? Мое уединенное жилище в Одессе знают только мои сослуживцы и то только те, кому это необходимо знать по долгу службы. Да заходите, коли вы уже здесь.

- Ваше превосходительство, я пыталась еще в Киеве попасть к вам на прием, но это мне не удалось – меня к вам не допускали. Я приехала сюда. Я не могла больше ждать, потому что сердце мое разрывается от переживаний за судьбу моих детей.

- Оноприенко, подавай одеваться.

Тот, пока она продолжала говорить, снял с вешалки жилет, звякнувший, когда Стрельников просунул в него руки и Оноприенко накинул его на плечи генерала.

- А нашла я вас потому, что одна добрая душа в присутствии подсказала, как это сделать.

- Вот как. Завтра же этой души возле меня не будет.

- Ваше превосходительство, окажите милость, разрешите мне свидания с моими сыновьями. Они сейчас находятся в Киевском замке. Старший, Владимир, был отправлен на поселение в Восточную Сибирь, но с дороги возвращен обратно в Киев.

Стрельников надел поданный ему сюртук.

- Младший тоже был выслан из Киева, а потом возвращен в тюрьму. Я не видела их почти год. Будьте милостивы, позвольте мне свидания с ними. Никто кроме вас не может дать такого разрешения.

- Да вы собственно кто, сударыня?

- Я Бочкова, мать Владимира и Александра Бочковых.

Оноприенко натягивал на генерала шинель, которая соскочила с одного плеча, когда Стрельников резко повернулся к ней.

- И вы посмели придти ко мне? Воспитали двух революционеров, врагов отечества нашего. Позвольте! Ведь у вас есть еще один сын, офицер, который тоже привлекался за связь с революционерами. Позор! Вы, мадам, взрастившая убийц и грабителей, приходите ко мне за милостью! Ваши отпрыски обвиняются в подготовке убийств верных слуг отечества и ограблений казначейств. Знаете, что ждет их? Веревка!

Она с ужасом смотрела, как он схватил себя за горло, закатил глаза и высунул язык. Потом засмеялся, отчего его грудь затряслась, и опять ей послышалось позвякивание. Она попятилась назад. Генерал захлопнул дверь.

Она очнулась, вернее, осознала, что именно ее сейчас оскорбили, уже на бульварной скамейке. Она оглянулась вокруг. Мартовское, уже теплое, солнце как будто старалось согреть ее, унять охватившую ее дрожь. Платок оказался мокрым от слез.

- Сударыня, что с вами произошло? Может быть, я чем-то могу вам помочь?

Рядом сидел молодой человек. Он смотрел куда-то вбок, себе за спину, изредка переводя глаза на нее. Одет он был в накидку и шляпу, как обыкновенно одеваются студенты. Чем-то он был похож на Володю. Бородкой, выражением глаз или голосом?

Она молчала.

- Сударыня, я видел, как вы вышли из того дома с итальянскими окнами. Скорее всего, не ошибусь, если скажу, что вы были на втором этаже.

- Кто вы? Откуда это можете знать?

- Я? Я – осушитель слез. Взгляните туда: из ресторана вышел вон тот тщедушный господин. Не знаком ли он вам?

- Да, вы правы, я только что была у него.

- И как вам показался сей господин?

От его спокойного участливого расспроса ей стало легче.

- У него нет души, а вместо сердца что-то железное позванивало внутри.

- Значит позванивало? Надеюсь, на голове у него не было железной маски?

- Какой маски?

- Это я так, к слову… Ваш знакомец сел на лавку, греет на солнце свои старые кости. А кто рядом с ним? Вы его тоже знаете?

- Это Оноприенко – то ли слуга его, то ли камердинер.

- Скорее всего, охранник. А теперь смотрите, как надо разговаривать с этими господами.

Молодой человек встал, надвинул на лицо поля шляпы, как бы загораживая глаза от солнца, обошел скамейку, перешел на центральную аллею бульвара и двинулся вдоль нее прогуливающимся шагом. Она смотрела ему вслед, стараясь разгадать их странный разговор.

Когда он поравнялся со скамейкой, очутившись за спиной отдыхавшего генерала, то неожиданно выхватил из-под накидки револьвер, направил его на голову Стрельникова и выстрелил. Голова генерала мотнулась, увлекая тело и валя его на правый бок. Оноприенко, сидевший рядом, вскочил и, увидев убегающего молодого человека, закричал:

- Держите его! Это убийца!

Она встала, чтобы лучше видеть, что происходило дальше. Стрелявший пересек боковую аллею, перескочил через заборчик, отделявший ее от крутого склона, и побежал вниз на набережную, к морю. Несколько человек, бывших на бульваре, бросились за ним вдогонку. Она услышала треск выстрелов, а затем и увидела вдалеке юношу, который стрелял по преследователям.

Когда бегущие скрылись с ее глаз, она пошла по аллее. Возле скамейки с генералом собралась толпа. Оноприенко стоял рядом с телом и растерянно бормотал:

- Господи, Боже мой! Не уследил, не уследил…

Она подошла ближе и увидела его мертвое лицо. Веки были приоткрыты и, казалось, он подглядывал за ней. Что все это означало? Она и ее сыновья отомщены?

Любопытные продолжали подходить. Один знающий, по виду приказчик, запыхавшись после бега, рассказывал:

- Поймали! Двоих поймали. Второй-то поджидал его на дрожках, чтобы вместе уехать. Тоже хотел стрелять, да споткнулся. Тут народ на них и навалился, скрутил. Повели в полицию.

Она продолжала смотреть на спокойное лицо генерала, еще совсем недавно бывшее искореженным в злобной гримасе. Осушитель слез… А слез-то прибавилось. Кто-то будет плакать над телом генерала, кто-то по тем двум покушавшимся на генерала. Будет ли конец этому взаимному уничтожению себе подобных?

Бочков. 19 декабря 1882

Сегодня он проснулся рано и сразу вспомнил, что прошел год со дня его разговора с Долгоруким. С удовлетворением отметил, что за это время ни разу не пожалел об отказе от предложения князя. А первое время в нем сидело сомнение в том, правильный ли выбор он сделал.

Стрельников за это время был убит. Тюрьма в день убийства ненавистного прокурора ликовала, даже надзиратели ходили по камерам и, казалось, с удовольствием разносили об этом весть. Следствие остановилось, стал готовиться обвинительный акт, дело шло к суду. Но было ясно, что выбор в наказании его невелик: от виселицы до многолетней каторги. И, когда мечты о побеге стали превращаться в реальность, все его заключенные товарищи решили, что бежать должен он. Возможно, день побега будет сегодня – за окном слышен шум ветра и постукивание снежинок об окно. Кажется, так жданная ненастная погода наступила.

Раздался скрип открываемого замка, вошел надзиратель, за ним раздатчик завтрака, который поставил на стол миску с кашей и кружку с чаем и хлебом на ней. Он поел, сложил в миску ложку и кружку, вышел в коридор, поставил миску возле двери и пошел по коридору. Остановился у одной из камер и поманил рукой:

- Аронский! Саша!

Когда те вышли, то вместе с ними пошел вдоль коридора.

- Сегодня прекрасная погода. Не правда ли?

- Да, Володька, сегодня, я думаю, все решится. – Аронский понизил голос – мимо проходил раздатчик, собирая пустую посуду. – Только бы все сшилось воедино.

- Саша, простыни у тебя?

- У меня.

- За день ты должен их нарвать на полосы и связать. В три часа я иду в контору заказывать на завтра продукты, в четыре часа ты и Аронский, обмотанные под тужуркой веревками, должны выйти гулять во двор. В это же время там будет и Михаил с одеждой для меня.

- Володя, все это десятки раз обговорено. Вот с воли человек был бы у наружной стены. Ведь они впустую ходят уже несколько дней, ожидая побег.

- Саша, сколько потребуется, столько и будем повторять рекогносцировку. А придут или не придут меня встречать – в любом случае побегу. Теперь расходимся – не надо, чтобы нас видели вместе.

Он, как староста политического отделения тюрьмы, пошел обходить камеры, опрашивая заключенных об их пожеланиях на завтрашний день по приготовлению пищи с тем, чтобы заказать требуемые для этого продукты.

После обеда он подошел к надзирателю их коридора и сказал, что пора идти в контору заказывать продукты. Надзиратель отпер замок двери, отделяющей коридор от лестницы. Они спустились на первый этаж, где он был передан надзирателю, присматривавшему за двором политического отделения. С новым надзирателем он пересек двор, который из-за непогоды был пуст. Надзиратель открыл калитку в высоком палявом заборе, крикнул надзирателю уголовного отделения и, когда тот подошел, передал его новому сопро-вождающему. Загораживаясь ладонью от бьющего в глаза снега, он зашагал к конторе. Во дворе уголовного отделения прогуливалось несколько заключенных. Вместе с надзирателем он вошел в контору.

- Здравствуй, Владимир Иванович!

Агранович. Часто в это время Агранович поджидал его. Он был из уголовных дворян. Причину, по которой он попал сюда, Агранович не скрывал. Даже сам рассказывал свои приключения, посмеиваясь. Он придумал историю, по которой якобы случайно завладел драгоценностями, но продать их не может по причине могущих возникнуть при этом подозрений в их краже. Обратившись за помощью к какому-нибудь священнику, он, обещая сбыть тому драгоценности дешево, ловко выманивал деньги, якобы нужные для поездки за ними и исчезал. Священнический сан не позволял обманутым обращаться в полицию, иначе на них бы легло пятно искателя легкой наживы. Но так шло до поры до времени, когда один священник обратился в полицию с просьбой только найти Аграновича, но при тщательном допросе вынужден был, смущаясь, признаться в желании немножко разбогатеть не совсем честным путем.

- Здравствуй, Агранович. Меня поджидал?

- Да. Опять хочу к политическим присоединиться. Но очень надеюсь, что за это меня не упекут на каторгу вместе с вами.

Агранович напросился заказывать себе продукты вместе с политическими заключенными, поскольку так выходило дешевле, чем это делать одному. Уголовные же не держали общую кассу для закупки продуктов. Пока он дополнял список продуктов пожеланиями Аграновича, пересчитывал деньги, тот, любитель поговорить, не умолкал.

- Тут намедни один уголовный, зовут его Трифон, поведал мне свою историю, приведшую его в каторгу. Он работу не уважал, воровством да разбоем промышлял. Однажды со своими дружками в кабаке подслушал разговор о том, что, дескать, такие-то имярек старик со старухой только прикидываются бедными, а в действительности имеют припрятанный капиталец. Ночью Трифон со товарищи нагрянул в дом, где жили старики. Стали они у них выпытывать: где, мол, прячете деньги и золотишко. Те не признаются, или, скорей всего, у них ничего и не было. Тогда Трифон начинает их пытать. Связанных хозяев они укладывают на стол и зажженной связкой свечей поджаривают им пятки. Тут надо сказать, что у стариков жила маленькая собачонка, которая с яростью стала лаять и нападать на грабителей. Трифон пнул ее ногой и та, завизжав, забилась в угол под кроватью. Душегубы замучили стариков до смерти и ушли ни с чем. Через какое-то время их арестовывают. Начался суд. И представьте, вдруг из-под ног публики выскакивает собачонка, рыча и лая, бросается на подсудимых, рвет их за ноги. Охранники еле с собакой справились. Свидетели признали в ней собаку убитых. Эта сцена произвела такое сильное впечатление на присяжных заседа-телей, что имела решающее влияние на их решение: вся шайка была приговорена к каторге. А Трифон дал себе такой зарок: "Нельзя оставлять в живых никаких свидетелей – ни людей, ни собак, ни кошек, ни какую другую живую тварь". Вот среди таких ушкуйников приходиться пребывать культурному человеку.

Он отдал список и деньги дежурному по конторе офицеру, распрощался с Аграновичем и, сопровождаемый надзирателем, пошел в обратный путь. Пересекли двор уголовного отделения, надзиратель открыл замок в калитке, пропустил его в следующий двор и, крикнув: "Макарыч, принимай!", закрыл за ним калитку, оставшись за забором.

Он оглядел двор. Надзирателя не было. У противоположной стены виднелись три фигуры прогуливающихся арестантов. Он подбежал к ним.

- Где надзиратель?

- Там в коридоре двое что-то не поделили и затеяли драку, так он побежал наводить порядок, - и Александр хитро улыбнулся.

Михаил уже протягивал ему заранее приготовленные полушубок и шапку. Он скинул арестантские тужурку и бескозырку, быстро переоделся. Теперь взоры всех устремились на крайнее к ним окно камеры на втором этаже. Ждали сигнала, который должен поступить, как только часовой, ходивший снаружи тюремной стены, зайдет за ее угол. Это ожидание было мучительно – невозможность действия вселяла тревогу. Наконец в окне два раза мигнул свет. Аронский встал, упершись руками и головой в крепостную стену, ему на спину вскарабкался Михаил. Он обнял брата, затем подошел к живой лестнице. Александр подсадил его и, пока он влезал на вершину этой лестницы, достал из-под тужурки моток самодельной веревки, отмотал с нее длинный конец и, держа его в левой руке, правой рукой размахнулся и перебросил моток через стену. Встав на спину Михаила, он руками ухватился за край стены, подтянулся, закинул правую ногу на стену и улегся на остром гребне стены, свесив ноги по обе ее стороны. Одна нога на свободе, другая в тюрьме. Остался один шаг. Здесь наверху ветер заметал снег под полы полушубка и за воротник, не давал открыть глаза.

Ему почему-то вспомнился тот жаркий летний день в Гомеле. Тогда отец руководил постройкой сахарного завода и однажды взял его с собой показать завод. Какой-то рабочий-умелец подарил ему сахарного петушка, белого в сахарной пудре, только гребешок выделялся – он был красный. Его очень хотелось съесть, но удерживала жалость потерять красивую игрушку.

Он посмотрел вниз на друзей. Они втроем держались за веревку. Он махнул им на прощанье рукой, схватился руками за веревку, перекинул тело, заскользил по веревке, задерживаясь на узлах. Вот ноги утонули в сугробе. Он отпустил веревку, которая, почуяв свободу, взвилась вверх и исчезла. Он пошел вдоль стены. Дойдя до угла, выглянул за него. Увидел две фигуры, покрытые снегом: часового и человека, который его отвлекал. Человек кричал в окна тюрьмы:

- Позови Терентия Попова! Скажи, брат кличет!

Часовой, наставив на него ружье, тоже кричал:

- Не положено! Уходи! Стрелять буду!

Он быстрым шагом направился к своему помощнику:

- Ты спьяну что ли? Тебя же пристрелят! Господин часовой, он пьян, не понимает что делает. Я отведу его.

- Убирайтесь, бродяги!

Он подхватил товарища под руку и потащил его прочь от тюремной стены. Когда отошли шагов тридцать, тот обнял его:

- Вы Володька?

- Я.

- Это прекрасно! Идемте к нашим. Как они обрадуются! Сегодня у нас праздник.

Он оглянулся, чтобы в последний раз взглянуть на свое последнее неприветливое пристанище. Но за вихрями снега в наступившей темноте его уже не было видно.

Иванов. 20 июня 1883

Кажется, здесь. Он постучал в дверь. По скрипу половиц понял, что к двери кто-то подошел. Он ждал еще полминуты, как дверь распахнулась, кто-то втащил его в прихожую и с криком: "Сергей!" бросился обниматься. Господи, да это же Бочков. Вот нежданная встреча.

- Володька! Оказывается, меня направили к тебе. Но как ты меня узнал через дверь?

- Это просто. В двери есть отверстие. Приходится быть осторожным. Проходи. Сейчас чай будем пить. Откуда приехал?

- Не спеши с расспросами. За дверью чемодан остался. Занеси его.

- Однако тяжеловат. Чемодан, конечно, с литературой?

- Угадал. Из Петербурга вам привез.

Он сел на кушетку, с наслаждением откинулся на ее спинку. Бочков устроился у печки разжигать самовар.

- Ну, рассказывай, какими судьбами попал сюда, в Харьков.

- Бежал из своего отдаленного места. Слышал и о твоем смелом побеге. Когда мне о нем рассказывали, я особенно веселился, представляя себе тупые рожи тюремщиков, которые два дня искали тебя внутри тюрьмы, считая, что бежать из нее невозможно. Ну а я из Сибири прямиком направился в Москву, затем в Петербург. Думал сразу подключиться к какому-нибудь делу. Но последние аресты наделали такие бреши, что толковых и умеющих людей не осталось. Все притихли. Виделся с Дегаевым. Он предложил остаться в Петербурге, заняться налаживанием связей в культурном обществе. Но, как ты сам знаешь, если революционное дело идет успешно, то и от общества есть отдача, а когда затишье, то никого не расшевелишь. Я отказался. Пропаганда среди рабочих заглохла – просто этим некому заниматься. Дегаев намекал, что в среде военных создана революционная организация, но мои услуги там негде применить. От него узнал, что здесь, в Харькове, арестована Вера Фигнер, которая на юге успешно налаживала революционную работу. Вот я и решил сюда махнуть, попытаться тут найти себе применение. И мне сразу повезло, – встретил тебя. Теперь ты расскажи, как здесь идут дела.

- Эх, Сергей, да везде одинаково. После ареста Фигнер волею судьбы я оказался во главе наших кружков Киева, Харькова, Одессы и других городов поменьше. Но не впечатляйся этим перечислением. Кружок – это один-два чело-века, да и те находятся в апатии. Встряхнешь их, – начинают шевелиться, а самостоятельно работать не могут, нет энтузиазма.

- Володька, вот тебе и карты в руки: если тебя признают во главе революционных сил юга, постепенно раскручивай дела, я же тебя знаю – энергии тебе не занимать.

- Сергей, я же практический работник. Я могу организовать добывание денег, устройство типографии, пристроить скрывающихся от полиции людей. Но наладить правильное ведение подпольной, революционной работы целого края мне не под силу. Хотя бы потому, что теоретически я плохо подготовлен. Каждому свое. Здесь нужны личности вроде Желябова и Фигнер. А их нет: кто казнен, кто за решеткой, кто за границей.

- Не прибедняйся. Главное с чего-то начать, а личности появятся.

Бочков поставил на стол самовар, залил кипятком заварку в фарфоровом чайнике, нарезал хлеб, сало.

- Угощайся, небось, голодный.

- Не без этого.

- Ладно, может быть, ты меня поймешь лучше, если я тебе расскажу, о чем в последнее время я размышлял. А размышлял я над тем, почему же мы зашли в тупик. Почему наша пропаганда не смогла поднять народ против власти царя? Может народ этого и не хочет? А может он в младенческом возрасте, и ему надо подрасти, чтобы осознать необходимость своего освобождения от нищеты, тяжелого труда, бесправия? Но мы не стали искать ответов на эти вопросы. Решили, что если народ не может сам за себя постоять, то его можно защитить с помощью террора. А тут и повод нашелся: петербургский градоначальник Трепов приказал высечь Боголюбова, политического узника. Засулич из мести в него стреляет, суд ее оправдывает. Революционная партия решает: вот он выход из тупика. Ринулась она к этому выходу, а там оказалась стена. Я иногда думаю, как пошли бы события, если бы не было выстрела Засулич, а, скажем, ответ Трепову был равен им же совершенному издевательству: наши мстители поймали бы его, притащили в укромное место, сняли генеральские штаны и выпороли так, чтобы тот сесть не мог, а только стоять?

- Ха-ха! Рассмешил ты меня. Не берусь предсказать, что бы из этого вышло.

- Мы совершили месть за поругание человеческого достоинства покушением на убийство и поднялись на ступеньку выше над врагом. И решили, что так надо и впредь действовать и стали так действовать. Враг же наш тоже поднялся на ступенечку и стал вешать сначала прилюдно, а потом втихую в казематах. Давно известно, что месть рождает только месть. И конца-края этому не было бы, да мы выдохлись раньше. А террор портит людей – дает иллюзию близкого успеха, а отсюда рождаются необдуманные поступки. Был у нас в киевском кружке Левинский. Однажды, когда нас замучило безденежье, он предложил экспро-приировать деньги у артельщика. Узнал, что одна артель должна за свою работу получить много денег, получать их будет старший по артели. Так он и предлагает его подстеречь, чтобы отобрать деньги. Я ему говорю, что это грабеж и в свое время мы приняли решение о том, что частная собственность неприкосновенна. Речь может идти только об экспроприации государственных денег. Я запретил Левинскому даже думать об артельных деньгах. В результате наш кружок разделился: Левинский со своими сторонниками создал самостоятельный кружок.

Замолчал, в очередной раз наполняя чашки. Усмехнулся.

- Знаешь, а тогда я денег добыл. И совершенно мирным способом. В попечительстве учебных заведений завел нужное знакомство, в результате чего сумел переписать темы сочинений для выпускных экзаменов в гимназиях. И мы продавали список этих тем всем желающим. Все сошло как нельзя лучше. Начальство не дозналось. Гимназисты успешно сдали экзамены. Вырученные деньги пошли на содержание типографии, помощь нуждающимся членам кружка и добывание документов для нелегальных.

- Признаю, в организации практических дел тебе равных нет. Совсем забыл, у меня же есть рекомендательное письмо от Дегаева. Хоть мы с тобой и знаем друг друга, но все же ради порядка прочти.

Бочков развернул письмо, прочитал, рассмеялся.

- Ты сам-то его читал?

- Нет.

- Дегаев пишет, что поскольку ты отказался от сделанных тебе пред-ложений, то считает тебя непричастным к нашему делу. Хорошенькая реко-мендация! А если бы я тебя не знал? Кстати, как тебе показался Дегаев? Какое у тебя впечатление от него?

- Впечатление? Суетлив. Все жаловался на неблагоприятную обстановку, которая не позволяет хорошо поставить работу кружков. Руки у него постоянно потные. Не люблю людей с потными руками – приходится делать вид, что ты этого не замечаешь.

- Понимаешь, Сергей, ходят слухи об его провокаторстве. Часто случалось так, что после его посещения наших проходили аресты. Не один я это подметил. Это тоже одна из причин, почему у меня опускаются руки.

- И с таким настроением ты существуешь? Нет, Володька, это не дело.

- Хотел бы я посмотреть на твое настроение через месяц-другой, когда окунешься в подпольные дела. Ну ладно, не будем говорить о грустном. В письме Дегаев просит ознакомить тебя с состоянием дел в Харькове. Многое я тебе уже поведал. А с людьми познакомлю завтра же. Осмотрись. Может быть, и прист-роишься к какому делу.

- Скажи, а где же Наташа, твоя невеста? Она здесь, в Харькове? Вы поженились?

- Вспомнил нашу несостоявшуюся тюремную свадьбу? Так вот, я ее после нашего последнего свидания в Бутырке не видел. Вскоре после того, как меня вернули в Киев, ее арестовали и административно сослали в Томск и там она до сих пор.

- Вот как. Сочувствую. Видно, не скоро теперь увидитесь.

- Быстрее, чем ты думаешь.

Улыбается.

- Поскольку на год у нас не ссылают: только одна дорога туда и обратно займет год, то или у тебя есть сведения, что она убежит, либо ты собрался к ней.

- Догадлив, черт. Но собрался я не погостить, а помочь ей бежать и постараюсь также наладить путь для всех желающих бежать из Сибири. Хочу полезным делом заняться, а не толочь здесь воду в ступе. Надо дельных людей сюда вернуть, их здесь очень не хватает.

- Володька, я только что из Сибири. Поверь мне, что если бы можно было такой путь для побегов организовать, то его давно бы создали. Ты не сможешь разъезжать по Сибири, чтобы не быть замеченным жандармами.

- А кто-нибудь это пробовал сделать? Я знаю только одного Ипполита Мышкина, который пытался вызволить из Сибири Чернышевского, да его подвела нелепая случайность. Слушай, Сергей, поедем вместе. Ты, теперь знаток тамошних порядков, да я, как ты говоришь, неплохой практик, можем натворить больших дел в Сибири. Денег на это дело я уже поднасобирал.

- Вот, именно, натворить. Нет, Володька, не тянет меня обратно в Сибирь. Будучи там мечталось опять сойтись с товарищами и продолжать борьбу. А скажи откровенно, а если бы не Наташа, то ведь у тебя и в мыслях бы не мелькнуло затеять сибирскую экспедицию?

- Упрекаешь, что личный интерес - причина моего решения. Да если бы здесь была возможность приложить свои силы, и не подумал бы туда ехать. Ну ладно, об этом после еще поговорим. Ты сюда надолго?

- С недельку побуду здесь, ознакомлюсь с обстановкой. Потом поеду в Екатеринослав, Киев. Осмотрюсь и решу куда примкнуть, чем заняться.

- Осмотрись, осмотрись, может быть, образумишься. А в Екатеринославе мы встретимся, я там буду проездом. И еще раз обсудим мою, как ты говоришь, сибирскую экспедицию. Думаю, что, когда ознакомишься с положением дел, то примешь другое решение.

- Хорошо, Володька. А теперь дай мне поспать, устал с дороги.

Бочков. 1 августа 1883

Вагон дернулся в последний раз и остановился.

- Нижний Тагил! Господа, Нижний Тагил! – раздался голос кондуктора.

Он толкнул в плечо Яковлева:

- Стратоныч, вставай. Пойдем обедать.

- Что? Обедать? А где мы?

- Нижний Тагил.

- Ну вот, проспал переезд из Европы в Азию. Володька, тогда давай хоть отметим это событие.

- За этим тебя и бужу. Кондуктор, как долго мы здесь простоим?

- Полчаса, а если встречный поезд опоздает, то и побольше.

Вышли на дебаркадер. Здание станции, выкрашенное в приятный светло-коричневый цвет, было окружено парком. Они обогнули здание. Сразу за ним располагался фонтан с убаюкивающе журчащей водой. За фонтаном раскинулись цветочные клумбы, между которыми петляли дорожки, огороженные подст-риженными кустами. И все это находилось под сенью берез, и вдали было тронуто утренним туманом.

- Володька, ущипни меня, иначе я решу, что попал в эдемский сад.

- Видимо здесь люди хотят и умеют жить красиво. Но хватит любоваться, надо успеть покушать, пошли в ресторацию.

Вошли в здание станции, нашли там обеденный зал, который поразил их не меньше, чем окружающий парк. Посередине зала на дубовом паркете стоял длинный обеденный стол, уставленный горками посуды, пирамидами винных бутылок, кувшинами с напитками, хрустальными канделябрами, кадками с миниатюрными кедрами, аквариумами с рыбками. Пассажиры рассаживались вокруг стола на красивых стульях с гнутыми резными спинками. Между ними, подавая заказываемые блюда, сновали лакеи в строгих костюмах, в белоснежных манишках и белых галстуках.

Они тоже сели за стол и уже через минуту приступили к еде. Вскоре его внимание привлек человек, сидевший напротив и несколько в стороне. Привлек тем, что подолгу останавливал на них свой взгляд. Он спросил:

- Стратоныч, обрати внимание вон на того мужчину с черной бородкой. Почему-то его внимание обращено на нас.

- Бог ты мой, Володька! Ведь это же Данилов. Был взят весной и недавно сослан куда-то в Восточную Сибирь. Неужели бежал?

- Стало быть, ты его знаешь. Вот что, подходите к фонтану, я там буду вас ждать.

Покончив с обедом, он вышел из здания станции, и уселся на скамейке у фонтана. Когда они подошли, он, познакомившись с Даниловым, спросил его:

- Как видно, вас можно поздравить с возвращением в Россию.

- Еще рановато, не сглазьте. Это уже вторая попытка.

- Чего же здесь ожидаете?

- Вчера пришлось отстать от поезда, показалось, что за мной следят. Лучше не торопиться и не рисковать. Сейчас придет поезд, поеду дальше. Вы-то куда направляетесь?

Ответил Яковлев:

- Хотим помочь желающим вернуться в Россию и для этой цели создать цепочку по тракту через Сибирь. Чтобы оживить борьбу, проверенные, закаленные люди сейчас ох как нужны.

- Бог вам в помощь, но в успехе этого дела я сомневаюсь, надумано все это. Во-первых, побеги с каторги не организовать – силенок не хватит. Из ссыльных желающих бежать найдется немного. Кто-то разочаровался в том, что удаться достичь успеха в борьбе, кто-то женился и не может тронуться с места из-за семьи, кто-то боится, что его схватят по дороге и наказание будет увеличено. Да мало ли причин удерживает людей. Уверяю вас, что, как вы ее называете, цепочка не востребуется. Одиночки же, вроде меня, найдут способ бежать, и колонии ссыльных помощь окажут.

- Эх, Володька, я тебе то же самое доказывал, да уговорил ты меня. Теперь куда направишься, Данилов?

- Не знаю. К родным нельзя – полиция первым делом там будет меня ждать. Буду, почти наугад, искать связи с нашими. Может, подскажите, к кому бы я мог обратиться.

Он быстро принял решение.

- Сделаем так, Стратоныч. Чтобы ты не сожалел о том, что я тебя завлек в это путешествие, поезжай с Даниловым, поможешь ему. А помочь Наташе я смогу и один.

- Володька, поклянись, что ты говоришь это искренне.

- Поверь, Стратоныч, так будет лучше. И у меня на сердце будет легче. Искреннее я еще не говорил. Вот и первый удар колокола меня зовет. Ваш поезд тоже пришел. Вот вам деньги. Прощайте!

Он обнял их по очереди, и, через здание станции, побежал к своему вагону.

Данилов недоуменно смотрел на Яковлева.

- Не удивляйся. Он всегда безоговорочно доверял первым порывам сердца. Однако до слез жалко, что я его оставляю.

Они пошли по дорожке среди клумб, огибая здание станции. Вдруг Яковлев в изумлении остановился:

- Смотри-ка, Данилов, вон там, на лужайке, лошадь пасется. Обрати внимание на ее передние ноги. Они же закованы в кандалы.

- Действительно. Довольно странное зрелище. На дебаркадере стоит станционный служащий, пойдем спросим у него, что это за феномен.

Поднялись на дебаркадер.

- Послушай, любезный, чья это лошадь там пасется с закованными ногами? Чем она провинилась перед властями? Может быть, отказалась присягнуть на верность государю императору Александру III?

- Смеетесь, сударь, а хозяину ее не до смеха. Лошадь эта строптивая оказалась, спокойно не паслась, все норовила в лес убежать. Так он возьми и надень на нее ножные кандалы, а ключ потом, видно по пьяному делу, потерял. Вот уже второй месяц она бедная так и ходит, стреноженная кандалами.

- Спасибо, братец, за разъяснение, а то мы чего уж не вообразили. Ну, пошли, Стратоныч, билеты брать, иначе поезд без нас уйдет.

- Вот так и Россия, дорогой мой Данилов. Заковали ее в кандалы, а ключ-то и потеряли. Найдем ли?

Бочков. 18 августа 1883

Он вышел из гостиницы. Остановился на крыльце и поглядел на небо. Свинцовые всклокоченные облака стремительно неслись над городом. Может надеть пальто? Нет, здесь на земле ветер тих и, пожалуй, в пальто было бы жарковато. Сбежал вниз по ступенькам, сел на извозчика и велел ехать не спеша по набережной. С интересом рассматривал все, что попадалось по пути: лодки, баржи, пароходы на реке, людей и дома на набережной. Когда проезжал мимо очередного дома, внимательно его оглядывал, сравнивая с полученным описанием нужного ему дома.

Вдруг лошадь захрапела, встала и попятилась. Он выглянул из-за спины извозчика и увидел на тротуаре какой-то мохнатый ком, который двигался то резко прыжками, то плавно и медленно. Присмотревшись, понял, что это медведь, ведомый на железной цепи мужиком. Всякие порывы медведя к свободе движения мужик острастщивал подергиванием цепи. Встречные люди, завидя зверя, перебегали на другую сторону дороги. Он попросил извозчика подождать его, соскочил с пролетки, нагнал мужика, спросил:

- Ты что здесь с медведем расхаживаешь, народ пугаешь? Он у тебя ученый что ли?

- Ученей не бывает. А народ он не тронет, к людям он добрый.

- Куда же его ведешь? Не на базар ли продавать? Так ведь там покупателей не найдешь – все разбегутся.

- Может, ты купишь, барин? Бери, за полтину отдам. Смеешься? Вот так и все – задаром не берут. Потому и веду его в лес на волю пущать.

Он заметил, как, придерживая шашку, к ним бегом спешил городовой. Видимо кто-то сообщил ему о нарушении порядка. Ввязываться в историю с полицейским было ни к чему, и он поотстал и встал в сторонке – совсем уйти не давало любопытство.

Задыхаясь от бега, городовой закричал:

- Ты зачем? Кто позволил, каторжник?!

- Вашбродь, да какой же я каторжник? Здеся я живу, недалеко. Да вы ж меня знаете.

- Почему медведь?

- Вашбродь, медведь мой, у меня жил. Я его как-то в лесу подобрал, видать от мамки отбился. Пожалел я его. Взял своим ребятишкам для забавы заместо игрушки.

За спиной городового, как бы под его защитой, стали собираться любопытные прохожие.

- Почему его по улицам водишь, народ пужаешь?

- Вашбродь, в лес Калистрата хочу отвести, его Калистратом кличут. Когда был мал, еще ничего, а подрос – житья от него не стало. Стал курей ловить и душить. Ладно, посадил его на цепь. Так он что, подлец, удумал? Подметил, как хозяйка моя курей кормит: зерно с ладони рассыпает, те и сбегаются к ней. И Калистрат наловчился так делать. Загребает лапой пыль и сыпет ее на землю, а эти дуры к нему бегут. Схватит он одну из курей и сожрет. Один убыток и беспокойство стали от Калистрата, вашбродь. Вот и хочу его в лес отпустить, пущай там колобродит.

Окружающие смеются. Вдруг ему показалось, что среди них мелькнуло знакомое лицо. Пригляделся. Где он его видел?

- Вот что. Отведу я тебя с Калистратом в участок. Пущай пристав с тобой разбирается. Ходить по улицам с медведём не положено. А если лошадь испужаешь и она понесет, да, не дай Бог, кто убьется? Пошли!

Под смех зевак процессия во главе с Калистратом двинулась в участок. Владелец же знакомого лица подошел к нему.

-Ба! Владимир Иванович! Вот так встреча. Какими судьбами в Томске?

Агранович! Вот уж неожиданная и нежелательная встреча. На другом краю земли пришлось свидеться.

- Да судьбы-то у нас одинаковые. Сослан сюда, как, видимо, и вы.

- А что, сейчас за побег из тюрьмы только ссылают? Весьма либеральные наступили времена.

- Да тише вы! Наша юстиция работает по-прежнему отменно. Просто здесь я под другой фамилией. Однако нам не следует больше встречаться, тем более что мы с вами не знакомы. Прощайте, Агранович.

- Понимаю. Весьма приятно было с вами увидеться, вспомнить былое. А теперь пойду посмотреть на арестованного мишку. Прощайте, Вл…эээ, сударь.

Ушел, будь он неладен. Он уже заприметил нужный ему дом, в котором проживала Наташа, но идти сейчас туда было нельзя. Не видеться почти два года, быть совсем рядом и опять приходится отложить встречу не меньше, чем на день. Решил проехать мимо ее дома – вдруг случайно увидит ее издалека, а потом вернуться в гостиницу, съехать с нее и искать другой приют. Опять приходится прятаться. Сел в пролетку:

- Пошел прямо!

Проехали дом. Когда он хотел уже сказать извозчику, чтобы поворачивал назад к "Европейской", тот вдруг развернул лошадь и направил ее, погоняя кнутом, в ближайшие распахнутые ворота. Над воротами висела вывеска полицейского участка. Продал Агранович! Значит, приметил его раньше, чем они встретились, и успел даже сговориться с извозчиком.

- Ну что, дядя, захотел поживиться? Ну, так получай свои тридцать серебряников свинцом!

Он выхватил револьвер, выстрелил в спину извозчику. Тот, охнув, опрокинулся на него спиной, придавив к сиденью. Пока он сталкивал с себя тело извозчика, лошадь влетела во двор и, описав дугу, резко остановилась, опрокинув пролетку. Вывалившись из пролетки, он быстро вскочил на ноги и огляделся. От крыльца участка, отрезая его от ворот, бежало четверо полицейских. У крыльца, прячась, мелькнул Агранович. Но теперь не до него. Надо пробиться к воротам. Двигаясь навстречу полицейским, сделал четыре выстрела. Один из них, схватившись за бок, упал. Остальные бросились на землю, что-то кричали ему, наставив на него револьверы. Он остановился. Не уйти. Наташе не помог. Опять тюрьма, потом каторга. Лучше сейчас умереть, чем медленная смерть в застенке. Остался один патрон. Он медленно приставил револьвер к голове и нажал на спусковой крючок, посылая пулю навстречу стучащей в висках крови.

И сразу он увидел себя сверху. Его тело лежало на боку. Подбежавший полицейский перевернул его на спину, выпрямился, снял фуражку, перекрестился. Обозреваемое пространство увеличивалось, как будто бы то чем он был возносилось кверху. Вот Агранович поднялся с земли, ошарашенно смотря по сторонам. Вошел в поле обозрения мужик со своим медведем. Он явственно услышал, как мужик сказал: "Эх, барин…". То ли сожалел о его смерти, то ли о том, что он не купил медведя. Он ощутил сладостную легкость парения. Обозреваемое пространство увеличивалось все быстрее, затягивалось дымкой. Ощущение легкости усиливалось из-за того, что исчезало чувство времени. Видел, как ставшие точками люди сбегались к его телу. Затем все закрылось пеленой, скорость его полета все увеличивалась, доставляя блаженство. Он входил в неизведанное еще состояние, в другую ипостась.

Март 2001