Одесская мина
март - июнь 1880 г

"Взрывая бомбы, они, разумеется,
прежде всего стремились расшатать и низвергнуть самодержавие.
 Но сама их гибель была залогом воссоздания общества
 любви и справедливости, продолжением миссии, с которой не справилась церковь.
По сути дела, они хотели основать церковь, из лона которой явился бы новый бог."
А.Камю

Начальник московского жандармского управления, 19 апреля 1880 г.: "Учреждение Верховной распорядительной комиссии сначала произвело на революционеров... тяжелое впечатление, но затем они пришли к убеждению, что правительство не в состоянии противодействовать им практически успешно."

В.Н.Фигнер: "В марте или апреле 1880 года в Одессу приехали сначала Саблин, потом Перовская. Явившись ко мне на Ямскую улицу в дом Ставрова, где я жила, они заявили, что присланы Комитетом для приготовления в Одессе мины на случай приезда государя на лето в Крым.
Я была занята приготовлением террористического акта — убийства правителя канцелярии графа Тотлебена, статс-секретаря Панютина. Он был правой рукой генерал-губернатора, который, кажется, всецело отдал в его распоряжение внутреннюю политику вверенного ему края; по крайней мере во все пребывание мое в Одессе говорили больше о Панютине, чем о Тотлебене, и Панютин был действительно грозой одесситов. Пройдя школу Муравьева-вешателя, он не церемонился с обывателями: одновременно с «процессом 28-ми», кончившимся пятью виселицами, он предпринял коренное очищение города; сравнивая городскую думу с Парижской коммуной 1871 г., он выхватил несколько человек из ее служащих, затем пошли аресты учителей, литераторов, студентов, чиновников и рабочих; масса лиц была выслана, и нигде, кажется, эти высылки не были так произвольны и возмутительны; кроме того, они совершались с лихорадочной поспешностью, даже без достаточного удостоверения в личности, по ошибке ссылались однофамильцы или родственники.

Достаточно сказать, что при переводе летом 1880 г. Тотлебена в Вильно, граф, получивший, по слухам, в Петербурге, куда его вызывали перед тем, выговор за то, что в своей генерал-губернаторской деятельности он выказал себя plus royaliste que le roi, обратился на дебаркадере вокзала, в присутствии всей провожавшей его знати, к Панютину со словами упрека, что он злоупотреблял его доверием и поссорил его с обществом. По отъезде Тотлебена из Одессы большинство административно-сосланных было возвращено."

С.М.Степняк-Кравчинский: "Панютин, в прошлом адъютант Муравьева-вешателя, позднее правая рука Тотлебена, вешателя юга, — это тип бешеного инквизитора. Его главными методами были жестокость и насилие. “Пусть мне придется повесить пятьсот человек и сослать пять тысяч, но я очищу город!” — это были его собственные слова."

В.Н.Фигнер: "Против этого Панютина я думала обратить оружие партии. Для этого сначала был поселен на Софийской улице, где помещалась канцелярия Панютина, человек, обязанный изучить его личность и образ жизни. Но это не привело ни к чему, потому что никто не мог указать Панютина в лицо. Позднее один молодой человек не только указал мне его, но рассказал его обычный маршрут, так что, выходя в определенный час, я имела возможность почти ежедневно встречать его тучную фигуру в сопровождении двух шпионов: одного, шедшего рядом, а другого, следовавшего за ними шагах в 4—5. Исполнитель для этого дела нашелся; он должен был поразить Панютина кинжалом в одну из его прогулок. Был уже составлен план относительно места и времени; чтоб дать возможность убийце скрыться, я думала приготовить лошадь.

Но приезд Перовской с поручением Комитета заставил бросить этот проект.
Перовская сообщила мне, что привезла письмо от Желябова или Колодкевича к рабочему Василию, который может принять участие в предпринимаемом покушении, и что она желает видеть его. Этот Василий был Меркулов, выдавший потом в Одессе всех известных ему рабочих...

Саблин и Перовская явились уже с готовым планом относительно покушения: они должны были выбрать улицу, которая имела наибольше шансов на проезд государя от вокзала к пароходной пристани; на этой улице они должны были в качестве мужа и жены, снять лавочку и завести торговлю; из лавочки предполагалось про­вести мину под мостовую улицы. Словом, это был проект, осуществленный потом на Малой Садовой в Петербурге. Технической стороной должен был руководить Григорий Исаев, вскоре приехавший вместе с Якимовой.

Перовская не привезла с собой денег; она должна была вместе со всеми нами составить смету расходов и представить ее в Комитет, который выслал бы требуемую сумму. Мы рассчитывали, что потребуется не менее 1000 руб. Я предложила известить Комитет, что деньги не нужны, так как я берусь доставить средства, требуемые для выполнения покушения. Действительно, я передала Перовской в разное время около 900 руб., которые пошли на плату за помещение, покупку бакалейного товара, бурава, на содержание всех участников и последующий разъезд их.

Лавка была нанята на Итальянской улице, и тотчас было приступлено к работе: надо было спешить — государя ждали в мае, а наши приготовления происходили в апреле, между тем работать было можно только ночью так как проведение мины начато было не из жилых комнат, а из самой лавочки, куда приходили покупатели. Мы предполагали провести ее не посредством подкопа, а при помощи бурава; работа им оказалась очень трудной, почва состояла из глины, которая забивала бурав; он двигался при громадных физических усилиях и с поразительной медленностью. В конце концов, мы очутились под камнями мостовой, бурав пошел кверху и вышел на свет божий. Вскоре при приготовлении запала Григорию Исаеву оторвало три пальца."

Г.Исаев: "Баска, убей меня..."

В.Н.Фигнер: "Он перенес это, как стоик, но мы были в высшей степени огорчены: он должен был лечь в больницу. После этого все вещи (динамит, гремучая ртуть, проволока и пр.), хранившиеся у него, были перенесены ко мне, так как мы боялись, что грохот взрыва в его квартире мог обратить на себя внимание всего дома.

Одним работником стало меньше. Я предлагала привлечь некоторых местных людей, мне известных, по все оказались против этого. Было решено, бросив бурав, провести подкоп в несколько аршин длины, и уже с конца его действовать буравом; землю должны были складывать в одну из жилых комнат. По окончании работы мы решила непременно всю ее вынести вон, на случай осмотра домов на пути следования царя. Поэтому уже заранее начали уносить ее, кто сколько мог, и выбрасывать. У себя в квартире я нашла место, куда можно сложить массу этой земли; ее привозили и приносили ко мне в корзинах, пакетах, узлах, которые я опорожняла, пользуясь отсутствием домашних и отсылая прислугу с поручением.

Между тем, слухи о поездке царя в Ливадию замолкли; потом мы получили от Комитета уведомление — прекратить приготовления. Тогда мы предложили ему воспользоваться нашей работой, чтоб взорвать графа Тотлебена. Но это было отвергнуто, так как способ этот берегли специально для императора..."

Л.А.Тихомиров: "Будь у нас миллион рублей, и успех революции обеспечен."

А.Желябов: "Делайте, как я... Я поставил себе за правило, если со мною случается личное огорчение, больше трех дней не предаваться ему".

Л.С.Маков, министр внутренних дел, весна 1880 г.: "...Настоятельная необходимость попечительного внимания правительства на экономическую сторону народной жизни.. бдительный надзор со стороны полиции, губернских властей и жандармского ведомства положительно необходим".

В.Н.Фигнер: "После отъезда Тотлебена все приготовления пришлось ликвидировать. Лавка на Итальянской была закрыта; подкоп в ней еще ранее заполнен землей, раньше вынутой из него. В этой нетрудной работе помогала и я, таская ночью мешки с землей из жилой комнаты и опуская их в подвал, где мужчины утаптывали рыхлую землю. Когда все было приведено в надлежащий порядок, Саблин и Перовская уехали, за ними последовали Исаев и Якимова."

Из Справки Одесского губернского жандармского управления - М.Т. Лорис-Меликову, 

29 марта  1880 г:." Вследствие сделанного по 3-му Отделению Собственной его Императорского Величества Канцелярии распоряжения о наблюдении чинами жандармских железнодорожных полицейских управлений за багажом  проезжающих лиц, 14-го ноября 1879 г., по прибытии поезда из Одессы в Елизаветград, был задержан неизвестный пассажир, в чемодане которого, обратившем на себя внимание по своей тяжести, оказался в значительном количестве нитроглицерин. Лицо это, оказавшее при задержании вооруженное сопротивление, назвалось потомственным почетным гражданином города Тулы  Ефремовым; но вслед за тем было обнаружено, что задержанный есть Киевский купеческий сын Григорий Гольденберг, высланный в апреле 1878 г. из Киева, административным порядком, за  участие в преступной пропаганде в г. Холмогоры Архангельской губернии и бежавший оттуда в июне того же года.

Последовавшее несколько дней спустя преступное покушение под Москвою, выразившееся во взрыве полотна на Курской железной дороге, придавало задержанию Гольденберга несомненно важное значение, в виду очевидной связи его с этим покушением. Впоследствии, когда некоторые из арестованных по политическим делам в Одессе и Харькове лиц, принимавших видное участие в противоправительственной агитации, вступив на путь раскаяния, стали разоблачать деятельность преступной организации, представилось очевидным, что в деятельности этой Гольденбергу принадлежало одно из выдающихся мест; причем указывалось на ближайшее участие его как в деле покушения на Московско-Курской железной дороге, так и в убийстве Харьковского Губернатора Князя Кропоткина.

В последнее время и сам Гольденберг, содержащийся в Одесском тюремном замке, стал обнаруживать проблески раскаяния; но все сделанные им разновременно показания отличались крайнею отрывочностью и неопределенностью, обличавшими нерешительность его и борьбу с самим собою на пути к полному сознанию.

Ныне Гольденберг сделал заявление, представляющееся вполне достоверным указанием на обширность сведений его о социальной революционной организации и несомненную важность таковых для подавления порожденного ею  зла.

Делая означенные разоблачения и вступив таким образом на  путь, по-видимому вполне чистосердечного сознания, Гольденберг приводит также причины, приведшие его к  такому решительному шагу. Из объяснения его видно, что путем долгого в последнее время размышления и беспристрастной оценки действий террористической фракции, он пришел к полному убеждению, что стремления этой партии не только не осуществимы, но даже прямо направлены против блага народа, для которого партия эта посвятила свое существование."

Полковник Першин, Одесское ГЖУ - III отделение: "В интересах получения сведений от Гольденберга и ввиду отказа его от правдивых показаний, я поместил с ним в одной камере раскаявшегося политического преступника, который из рассказов с Гольденбергом успел узнать, что он, Гольденберг причастен к делу взрыва полотна железной дороги под Москвой."

Полковник Першин, Одесское ГЖУ - III отделение, 16 марта 1880 г.: "Гольденберг решил сознаться во всех своих преступлениях и объяснить организацию террористической фракции, указать всех известных ему членов". 

9 марта 1880 года Гольденберг написал обширное показание в виде «Заявления», а 6 апреля составил к нему «Приложение» с характеристикой упомянутых в показании деятелей партии и о каждом из них сообщались биографические сведения, обрисовывались их взгляды, личные качества, даже внешние приметы.

Полковник Першин, Одесское ГЖУ - III отделение, сопроводительная к «Заявлению»: "Я считаю долгом довести, что Гольденберг положительно отказывается свидетельствовать против прежних его товарищей не только лично, пересудом, но и протоколярно. А потому, в виду важности падавшего на него обвинения и по соглашению с лицом прокурорского надзора, наблюдающим за производством дознания, был вынужден согласиться, чтобы сознание свое он сделал хотя в форме заявления, но собственноручно. Касательно же лично своей виновности он согласился (если не переменит о нас мнения) дать и формальное показание.

Не скрою от вашего превосходительства, что меры, употребленные нами для убеждения Гольденберга к сознанию, не могут быть названы абсолютно нравственными. Но истощив все другие средства, мы должны были прибегнуть к разным хитростям, при помощи которых у него сложилось убеждение, что дело террористов окончательно проиграно и он, чтобы уменьшить число напрасных жертв, решил выдать всех, кого знает, отнюдь не щадя и самого себя.

Гольденберг дает нам свои показания под влиянием полной уверенности, что и мы действуем в тех же видах, а вчера заявил, что, если бы он хотя на минуту пожалел о своей откровенности, то на другой день мы не имели бы удовольствия с ним беседовать, намекая тем на самоубийство".

А.Ф.Добржинский - М.Т.Лорис-Меликову, 21 апреля: "... Гольденберг как человек до крайности самолюбивый, был польщен посещением вашего сиятельства... Укрепило в нем уверенность в правильности избранного им пути... признают в нем человека, могущего оказать услугу для подавления террористического движения в интересах общественного спокойствия... Он рассматривается не как доносчик, а как человек, сознавший свои ошибки и желающий искупить их услугой обществу, раскрыв его преступную организацию.

На основании всего этого я позволю себе доложить вашему сиятельству, что при настоящем ходе дела нет никакого основания сомневаться, что Гольденберг склонится к формальному показанию...

Гольденберг, как человек до крайности самолюбивый, был польщен посещением Вашего сиятельства и, видимо, еще больше стал убеждаться, что им интересуются... Подметив в Гольденберге болезненное самолюбие, я пользовался этой стороной его характера, внушая ему, что он рассматривается не как доносчик, а как человек, сознавший свои ошибки и желающий искупить их услугой обществу, раскрыв всю преступную организацию... Гольденберг уже начинает свыкаться с мыслью открыто, путем показания при дознании и на суде, сознаться и изобличить своих помощников. Он уже начинает заговаривать о том вступлении, которое сделает к своему показанию, и о той речи, которую произнесет на суде в защиту себя против упреков сообщников за сделанное им разоблачение".

Александр II: "Считаю это весьма важным открытием"

Давид Гольденберг - М.Т.Лорис-Меликову: "Результатом наших просьб и слез, пролитых перед сыном, было то, что он действительно во всем сознался перед начальством чистосердечно... Умоляя сына сознаться и открыть, мы рассчитывали в этом случае на милость правительства... Но богу угодно было судить иначе."

Генерал-губернатор Тотлебен - начальнику III Отделения,  27 декабря 1879 г.: "Получены сведения, что у террористов уже созрел план подкопа на Малой Садовой и что они намерены воспользоваться частыми выездами государя императора в Манеж Инженерного замка."

Александр II: "Это согласуется со сведениями из Женевы."

Из обвинительного акта по процессу 17-ти:"Привлеченные к дознаниям в Киеве и Одессе по обвинению в государственных преступлениях и спрошенные по настоящему делу в качестве свидетелей: казак Петлицкий и дворяне Саранчев и Маслов показали, что в конце 1880 года, один из них, Петлицкий, встречал Златопольского в Киеве, в квартире одного революционного деятеля и при встречах толковал с ним о замышлявшемся тогда убийстве офицера отдельного корпуса жандармов Судейкина, причем Златопольский давал по сему предмету практические советы и указания. После нескольких свиданий, Златопольский объявил, что исполнением предположенного преступления надо пока приостановиться, чтобы не помешать задуманному в Петербурге более серьезному террористическому предприятию и во всяком случае не приступать к действию без его, Златопольского, разрешения."

М.Т.Лорис-Меликов - петербургскому градоначальнику А.Е.Зурову,  2 апреля 1880 г.: "Из поступающих ко мне дознаний по делам о государственных преступлениях мною усматривается постоянно, что как полиция, так и лица производящие дознание, приступали часто к обыскам у заподозреваемых в политической неблагонадежности или без достаточных к тому оснований, или не своевременно и потому обыски эти не только часто ничего не обнаруживали, но иногда подают даже повод предполагать, что  повели к сокрытию следов преступности заподозренных лиц, преждевременным возбуждением осторожности в их соучастниках. Между тем, такое существенное действие разыскивающей власти, каковым представляется обыск, всегда тяжело влияющий на обыскиваемого и окружающих его лиц, должно быть предпринимаемо не иначе как по вполне уважительным поводам и только тогда, когда предварительный розыск привел к совершенному убеждению в необходимости оного.

Замеченное отсутствие осторожности в обыске приписывается мною недостатку розыскных средств, побуждавшему полицию чрезмерно торопиться, чтобы не упустить хотя малейшую возможность обнаружить зло. Ныне, за сделанным мною распоряжением о значительном усилении сыскных средств С. Петербургской полиции, я нахожу, что подобная вредная для дела торопливость не должна уже иметь места.

Посему и придавая особое значение той пользе, какая может быть извлечена из правильно производимых обысков, прошу Ваше Превосходительство сделать секретное распоряжение, по сыскной части С. Петербургского Градоначальства, о том, чтобы к производству обысков у лиц, заподозреваемых в политической неблагонадежности, приступаемо было с надлежащею осмотрительностью и в то время, когда предварительное наблюдение и негласный обстоятельный розыск выяснит необходимость обыска.

...К сему нужным считаю присовокупить, что, при рассмотрении дела, мною будет всегда обращаемо строгое внимание на действия сыскной полиции по части производства обысков как в отношении их своевременности, так и в отношении полной обстоятельности тех предшествовавших им розысков, коими выяснилась их необходимость."

А.В.Головнин   - П.А.Валуеву, 10 марта 1880 г.: "Если бы в 1863 г. Ваш проект был принят, история России получила бы другой вид, и мы были бы теперь совсем в другом, лучшем положении. Говорят, что все подобное теперь несвоевременно и было бы уступкой. Я же думаю, что оно так своевременно, что нужно бы разве торопиться принятием основной мысли и что эта мера была бы не уступкой, а увеличением силы правительства."

А.Желябов - М.П.Драгоманову, 12.05 1880: "Лорис родит упования, но, бессильный удовлетворить их, приведет лишь к пущему разочарованию".

Л.Гартман - С.Л.Клячко, письме от 5 мая 1880 г.: " Особенно светлыми очами смотрит на дело Маркс, впрочем, нет человека, который бы сомневался в успехе газеты. Маркс говорит, что газета вызовет громадный интерес, что первый номер надо сделать стереотипным и выпустить в 15 тыс. экз. ...Я долго говорил с Марксом по поводу средств на издание. Вопрос об этом поднял сам Маркс. Он просил меня составить поскорее примерную смету издания и прислать поскорее ему. По всему видно, что он рассчитывает достать нам средства у Энгельса. Мнение Маркса о величине выпуска газеты и цены ее разделяют и другие".

Л.Гартман - Н.Морозову, письма от от 27 мая и 29 июля 1880 г.: "Выбирая из двух, он (Маркс) решительно становится на сторону и за программу террористов.
...На Маркса, т. е. на статью его, не надейся. Не будет писать. Он может сочувствовать, так сказать, тайно, т. е. непечатно, но печатно нет, ибо, говорит он, программа террористов не социалистическая. Словом, он осторожен".

А. Желябов  - М.П.Драгоманову, май 1880 г.: "А между тем все молчат; молчат, когда активное участие к делу революции всего обязательнее, когда два-три толчка, при общей поддержке, и правительство рухнет. От общества всегда дряблого, многого требовать нельзя; но русские революционеры, какой процент из них борется активно?"