ПОСЛЕДНЯЯ
ИСПОВЕДЬ
(Отрывок из драмы)
Н. М. Минский
Минский
– псевдоним Виленкина Николая
Максимовича (1855—1937). Начал свой
литературный путь гражданскими
стихотворениями, из которых «Последняя
исповедь» было наиболее значительным.
В условиях реакции 1880-х годов он
довольно быстро переходит на позиции
«чистого искусства», о чем заявляет в
нашумевшей в 1884 г. статье «Старинный
спор».
Посвящается казненным
Внутренность каземата. Пять часов
утра. На железной койке лежит
исхудалый ю н о ш а. За дверью шаги и
бряцанье ключей. Заключенный быстро
садится. Входит с в я щ е н н и к с
распятием; в глубине смутно видны
фигура в красной рубахе и солдаты.
С в я щ е н н и к
Во имя
Отца и сына и святого духа,
Аминь!
Молчание.
Очнись, мой сын! Великий миг
Приблизился...
Молчание.
Мне краткие мгновенья
Беседовать позволено с тобой:
Не трать, мой сын, мгновений дорогих!
Молчание.
На страшный путь ты должен запастись
Спокойствием и бодростью... Я мир
Душе твоей несу.
О с у ж д е н н ы й
(оглядываясь и указывая на палача)
А этот — телу?
С в я щ е н н и к
И я, и он — покорные послы
Пославших нас; небесной власти — я,
А он — земной. Я — вестник всепрощенья
И благости творца, а он... он — казни
Невольный вестник...
О с у ж д е н н ы й
Ты сперва простишь,
А он потом казнит меня — не так ли?
С в я щ е н н и к
Людская казнь свершится и пройдет,
Но вечною пребудет благость божья;
Не отвергай последний дар любви —
Земной залог господня примиренья.
Покайся, сын, в грехах...
О с у ж д е н н ы й
Старик,
Уйди! В моих раскаявшись грехах,
Смертельный грех я б совершил пред
смертью.
На грех такой меня духовный пастырь
С распятием в руках склоняет!..
С в я щ е н н и к
Сын мой,
Между тобой и судьями твоими
Не я судья. Молитву я, не суд
Пришел творить. Молись, дитя, и кайся!
О с у ж д е н н ы й
Пусть будет так! Услышь же ты, старик,
Предсмертное раскаянье мое!
«Прости, господь, что бедных и
голодных
Я горячо, как братьев, полюбил...
Прости, господь, что вечное добро
Я не считал несбыточною сказкой.
Прости, господь, что я добру служил
Не языком одним медоточивым,
Но весь: умом, и сердцем, и руками...
Прости, господь, что родине несчастной
И в смертный час я верен остаюсь,
Что я, рабом родившись меж рабами,
Среди рабов — свободный умираю.
Прости, господь, что я к врагам
народным
Всю жизнь пылал священною враждой,
Что я друзьям не изменял в несчастье,
Что вырывал из хищных лап злодеев
Невинные истерзанные жертвы;
Что гадине смертельно-ядовитой
Я притуплял отравленные зубы;
Что я смутил безумным воплем мести
Развратный пир прожорливых святош,
Что я убийц казнил за их убийство...»
С в я щ е н н и к
Молчи, молчи! Ты раны растравляешь,
И без того зияющие в сердце
Твоем больном. Последнюю молитву
Я, Не так творят. Есть тихие слова,
Слова любви, покорности, прощенья...
Они в душе, как вспоминанья детства,
Как матери ласкающий напев,
Баюкают и злобу, и страданья
И умирать дают нам без проклятий...
О, вспомни, сын, то золотое время,
Когда враждой еще не распалялась
Твоя душа!.. О, вспомни годы детства,
И чистый пыл младенческой молитвы,
И мир души, и слезы умиленья!..
О, умились, дитя мое, пред смертью
И богу вздох последний посвяти,
А не земле! Послушай, сын мой: если
За тяжкий грех заслуженную кару
Теперь несешь — пусть льется горячо
Пред господом раскаянье твое!
Он милостив. Раскаявшийся грешник
Ему милей, чем тот, кто не грешил.
Но если ты безвинно умираешь,
Вдвойне теплей и ярче пусть горит
Последняя твоя молитва богу!
Идя на казнь невинно, помолись
Тому, кто сам невинно был казнен;
Вручи себя тому, кто нам когда-то
Себя вручил. Ты скорбь свою поведай
Тому, кто сам скорбел лютейшей скорбью.
Молись тому пред казнию, кому
Во время казни должен подражать ты...
И он казнен за бедных и голодных,
И он казнен за вечное добро, —
Но в смертный час врагов не проклинал
он...
О с у ж д е н н ы й
Ты задевать умеешь струны сердца...
Я сам, старик, продумал о Христе
Последний день своей недолгой жизни.
И много, много думал я...
С в я щ е н н и к
И что же?
О с у ж д е н н ы й
И я решил, что повесть о Христе —
Пустая ложь...
С в я щ е н н и к
А прежде верил ты?
О с у ж д е н н ы й
В дни юности когда-то... Вере в бога
Уже давно противился мой разум,
Но лишь вчера сказал мне голос сердца,
Что бога нет.
С в я щ е н н и к
Что ж говорил тот голос?
О с у ж д е н н ы й
Он говорил, что если на Голгофе,
Века назад, своей святою кровью
Грехи людей Христос бы искупил,
То не было б моей сегодня казни...
С в я щ е н н и к
Его пути для нас неизъяснимы...
О с у ж д е н н ы й
Молчи, старик! Ты слышишь ли далекий
Зловещий гул? То праздная толпа
На смерть мою сбирается глазеть...
Теперь, старик, дерзнешь ли ты о боге
Мне говорить? О, если б в небесах
И жил господь, то, этот гул услышав,
В себе самом он стал бы сомневаться...
(Прислушивается.)
Толпа растет... всё ближе... и о чем
Кричит она? То крики нетерпенья,
Или восторг, иль шутки площадные?
О, подожди, народ нетерпеливый!
Уж близок час, притихнет скоро сердце,
Что лишь к тебе любовью билось
страстной,
Лишь за тебя скорбело и молилось...
Народ! Народ! Жених свою невесту
Не любит так, как я любил тебя!
Народ... Мой слух ласкало это слово,
Как музыка небес... В часы сомненья
Я воскресал мечтою о тебе,
Как жаркою молитвой. Дом родимый,
Отца и мать безропотно я бросил,
И лишь тебе, как бы отшельник богу,
Я посвятил всю жизнь, все силы духа...
С тех пор иных не ведал я печалей,
С тех пор иных я радостей не знал.
Там, в тишине твоих полей просторных,
Там, в суете твоих лачужек тесных, —
Там плакало, там радовалось сердце...
О, горький час! Ты горше часа смерти!
(Задумывается.)
Меня везут в позорной колеснице,
Я на глазах обманутых народа
Свою любовь к народу искупаю...
А я молчу... Ничья рука не может
Повязку лжи сорвать с его очей...
И ум его могучим словом правды
Ничей язык не может просветить...
О, веселись, толпа! Шути, позорь!
День траура своим друзьям доставишь,
День радости врагам ты подаришь...
Но нет! Клянусь, я радость отравлю им
И грудь толпы заставлю трепетать!
Я не совсем бессилен — умереть
Осталось мне, и грозное оружье
Я на врагов скую из этой смерти...
Я кафедру создам из эшафота
И проповедь могучую безмолвно
В последний раз скажу перед толпой!
Как надо жить, тебя не научил я,
Но покажу, как надо умирать.
Пусть палачи от злобы побледнеют,
Позора яд пускай сердца прожжет им!
С в я щ е н н и к
Прощай, мой сын! Не дал господь мне
тронуть
Твой дух. Сюда с надеждой робкой шел я,
С отчаяньем отсюда удаляюсь.
Пусть бог простит твою гордыню.
Быть может, что и к свету ты стремился,
Хотя бродил не светлыми путями.
О с у ж д е н н ы й
Что о путях бормочешь ты? Когда бы я
Бесчестными путями не гнушался,
В твоих теперь валялся б я ногах,
Перед толпой с подмостков эшафота
Стократ себя крестом бы осенял,
Евангелье лобзал бы со слезами
И набожно толпу перекрестил бы:
Верней нет средств, чтоб мучеником
правды
В толпе прослыть. Ведь знаю я, что
каждый,
Склоняясь в прах пред судьями моими,
Христа судивших дважды в день клянет.
Но нет! Теперь, в торжественный час
смерти,
Я честных рук своих не оскверню;
Народному и моему врагу
Не протяну их...
С в я щ е н н и к
Я — народу враг?
О с у ж д е н н ы й
Ты, поп.
С в я щ е н н и к
И твой я враг?!
О с у ж д е н н ы й
Ты враг народа...
И не за то ль, что громкие слова
На языке всегда у вас,— друзьями
Вас должно счесть? Вы — слуги божьи?
Так ли?
Но для кого ваш бог страдал и умер?
Кому служил он? Сильным? Богачам?
Зачем же вы с сильнейшими в союзе?
Как верных псов, над овцами своими
Назначил вас блюсти небесный пастырь:
Зачем же вы с волками подружились?
Из всех врагов презреннейшие — вы!
Трусливые, со сладкими словами,
Изменники, лжецы и лицемеры!
Что нам в словах возвышенных и добрых!
Полезнее нет силы, чем огонь,
И без огня зверями были б люди,
Но изверг тот, кто тихомолком пламя
Под хижину подбросит бедняка.
Так и любовь, прощение и кротость —
Высокие и честные слова,—
Но те слова кому вы говорите?
Зачем меня учить теперь прощенью
Явился ты? Я — слабый, бедный узник,
Что через час заснет могильным сном...
О, если б ты и убедил меня,
Скажи, кому нужна моя пощада?
Зачем с такой же речью о прощенье
Ты не пошел к моим всесильным судьям?
Их убедив, ты тотчас спас бы жизнь...
Так вы всегда: когда бедняк без хлеба
В виду безумных пиршеств издыхает,
Вы к бедняку подходите с крестом
И учите умеренности скромной...
Когда народ в цепях тирана стонет,
Смирению вы учите народ.
Тому ль учил божественный учитель?
На то ль дал крест, чтобы исподтишка
Его крестом вы слабых убивали?
Когда я смерть приму на эшафоте
И громко лгать начнут все языки,
Скажи, о чем народу скажешь в церкви?
Что к свету я стремился? Божий храм
Кто осквернит кощунственною ложью?
О, бедный край мой! Море гнусной лжи
Тебя залило мутными волнами
Со всех концов: в семействе лжет отец
Перед детьми, а в школе лжет учитель,
В твоих церквах лгут слуги алтарей...
Поверь, что мне палач стократ милее,
Чем лживый поп.
(Обращаясь к палачу.)
Невольный вестник казни!
Ну, начинай! Надеюсь, ты свое
Успешнее исполнишь порученье...
Палач выходит на средину каземата.
Священник, медленно и дрожа всем телом,
удаляется. Осужденный смотрит ему
вслед.
Как он дрожит! Как бледен! Эй, старик,
Постой! В твоих глазах я встретил
слезы,
И голос твой дышал ко мне участьем...
Твое лицо я первое в тюрьме
Беззлобное увидел... Перед смертью
Укоров я не слышал от тебя...
Старик! Твою я презираю рясу,
Но доброе под ней, быть может, сердце...
Как поп — мне враг, как человек — быть
может,
Ты мне и друг... Прими же в
благодарность
Ты мой поклон и теплое спасибо!..
Кланяется священнику; палач связывает
ему руки.
<1879>
«Народная воля». Спб., 1879, 1 окт., № 1,
без подписи.
Впервые в легальной печати без
посвящения (сокр. ред.): Минский Н. М.
Полн. собр. стихотворений. Спб., 1907. Т. 1.
Кроме того, поэма была широко
распространена в списках (в том числе
гектографированных — см.: «Сводный
каталог русской нелегальной и
запрещенной печати XIX века: Книги и
периодические издания». Ч. 1-3. 2-е изд.,
доп. и переработ. М., 1981-1982. Ч. 1, №№ 1112,
1113) и приписывалась Максиму
Белинскому (псевд. И. И. Ясинского), Н. С.
Курочкину и Н. А. Саблину (ср. ряд
материалов в статье: Бушканец E. Г. В
поисках автора // «Русская литература
и освободительное движение». Казань,
1969. Сб. 1. С. 7— 9). По рассказу Н. К. Буха,
слово «старик» в ст. 23 — замена
первоначального «болтун»,
произведенная в ред. НВ (А. Лубкиным
или А. А. Квятковским); она вызвала
резкое недовольство автора (см.: Бух Н.
К. Первая типография «Народной воли» //
«Каторга и ссылка». 1929, № 8/9. С. 69 и
Кузьмин Д. Народовольческая
журналистика. М., 1930. С. 34 — сообщение Н.
А. Морозова автору). Достоверность
этого сообщения может быть
заподозрена. Резкое «болтун» не
соответствует ни стилю поэмы, ни
наименованию священника «стариком» в
других местах. Поэма была передана в
ред. «Народной воли» Н. А. Саблиным.
На сюжет поэмы И. Е. Репин в 1880—1886 гг.
написал известную картину «Отказ от
исповеди» и в 1886 г. подарил ее Минскому
(с 1892 г. картина в Третьяковской
галерее). Творческая история картины и
ее связь с поэмой Минского
исследованы И. С. Зильберштейном в
статьях: История одного шедевра // «Новый
мир». 1950, № 9. С. 199—222; Работа Репина над
картиной «Отказ от исповеди перед
казнью» // «И. Е. Репин: Сб. докладов и
материалов». М., 1952. С. 47—90. Отказ
революционеров перед казнью от
напутствия священника был в 1870—1880-х
годах частым явлением. Возможно, что
под влиянием поэмы Минского П. В.
Григорьев написал ст-ние «Дубровин
на исповеди».
Фигура в красной рубахе — палач. Голгофа
— гора близ Иерусалима, на которой, по
преданию, был распят Иисус Христос. |