front3.jpg (8125 bytes)


Глава четвертая 

Училище, в которое поступил Степан, официально именовалось так: «Вятское земское училище для распространения сельскохозяйственных и технических знаний и подготовки учителей». В обиходе же его называли просто «Земское училище», или «Техническое училище», или «Сельскохозяйственное училище». А некоторые чиновники земства, когда речь заходила о новом училище, с гордостью произносили: «Это наша «Учительская семинария»».

Действительно, Вятское земское училище отличалось от реальных и других подобных заведений более разносторонней программой и хорошим подбором преподавателей. Обучение было поставлено солидно. Помимо курсов общеобразовательных и специальных дисциплин, велись практические занятия по столярному, кузнечному и слесарному делу в хорошо оборудованных мастерских. Летом агротехнические занятия проводились на опытном поле.

Степан с первых же занятий понял, что он переступил порог заведения, где за четыре года может выучиться на агронома, учителя или техника. Он  как-то сразу и вдруг почувствовал себя взрослым, осознал, что с ребячеством, которое было в поселянском училище, пора покончить навсегда.

Он стал присматриваться к однокашникам, желая выбрать себе верного товарища. Его внимание привлек разбитной, рослый парень с темной шевелюрой, смело и бойко отвечавший на вопросы преподавателей. По всему чувствовалось, что до поступления в земское он учился либо в гимназии, либо в реальном. На вид ему можно было дать лет двадцать. Городской костюм и маленькие усики придавали ему некоторую щеголеватость.

Степан на классных занятиях чувствовал себя не очень уверенно и потому ему хотелось сойтись с этим парнем, однако тот держался особняком, ни с кем не заводя знакомства и дружбы.

Как-то на практических занятиях в столярной мастерской, когда каждому было поручено сделать шкатулку, этот чернявый, с пышной шевелюрой, вдруг зло швырнул на пол дощечки:

— К черту! Не могу больше! Пропади пропадом это училище!

Степан, работавший по соседству, подошел к нему:

— Ты чего разбушевался?

— Вот доски выстругал, а пазы запилить никак не могу... шипы скривил.

— Из-за этого хочешь бросить училище?

— А что делать, когда не выходит?

— Да ты же лучше всех учишься!

— А в столярном — ни в зуб толкнуть...

— Ну-ка покажи, что ты сделал?

Парень поднял дощечки, подал Степану. Тот взглянул, усмехнулся:

— Во-первых, выстругал плохо, неровно; во-вторых, углы перекосил... Ну-ка, подвинься.

Степан отфуговал дощечки, проверил толщину, заново опилил торцы.

— Вот, гляди, как надо.

— Мастак! — довольно усмехнулся чернявый.

— Тебя как звать-то?

— Котлецов!

— Знаю, что Котлецов. А дома-то как кличут?

— Николай!

— А я Степан. Давай знакомиться. Котлецов протянул руку.

— Рука у тебя крепкая, видать, не маменькин сынок?

— Да нет. Бывал в переплетах...

— Тогда будем дружить. Я тебя столярному обучу, а ты мне на классных помогай. Согласен?

— Ладно. А ты где живешь?

— Брат с товарищем комнатушку снимают — сплю у них на полу.

— Перебирайся ко мне. Я комнату нанял со столом, а товарища еще не подыскал.

— Дорого?

— Восемь целковых. Как раз на стипендию.

— Что ж, я согласен... Ну-ка, давай прорежу шипы, а ты смотри, примечай.

Степан сделал разметку и своей тоненькой пилой аккуратно сделал запилы на торцах.

— Вот видишь, совсем не трудно. А теперь гляди, как надо орудовать долотом.

Николай дивился сноровке и ловкости Степана. Тот за каких-нибудь полчаса собрал шкатулку и поставил на верстак.

— Все! Теперь бери пемзу и аккуратно зачищай края. Как сделаешь, зови меня — будем склеивать.

— А когда же свою будешь делать?

— Моя уже сохнет. Протравлю морилкой и буду полировать.

— Как, ты и полировать умеешь?

— Умею. Штука нехитрая...

После занятий Степан пошел с новым товарищем к нему на квартиру, на Семеновскую улицу. Комната оказалась просторной. В ней было две кровати, стол, шкаф и несколько стульев. Хозяйка оказалась словоохотливой. Разговорившись с будущим жильцом, она усадила его обедать вместе с Николаем и тут же взяла задаток.

После обеда Степан и Николай сели за уроки. А когда стало смеркаться, оба пошли к Павлу и перетащили пожитки Степана на новую квартиру.

2

Котлецов оказался хорошим товарищем. Он охотно помогал Степану заниматься, и делал это дружески, нисколько не подчеркивая своего превосходства. Николай платил добром за добро. Степан по-прежнему, так же дружески обучал Николая столярному ремеслу.

По вечерам у сальной свечи друзья сидели за книгами и журналами. Николай читал внятно, .выразительно, подбирал такие произведения, которые брали за сердце. Их увлек Чернышевский.

Однажды Степан прервал чтение, вскочил:

— Подожди, Николай, а где сейчас живет Рахметов? Познакомиться бы с ним.

— Вот чудак, да нет же на свете Рахметова.

— Ведь пишут про него.

— Это писатель Чернышевский нарисовал в своем романе образы новых людей России.

— Я видел, как рисуют художники. У нас в Орлове был один живописец. Встретит кого-нибудь и сразу нарисует. Да так похоже — не отличишь. И в литературе, наверное, так... Не выдумано же все это?

— Конечно, есть такие люди, как Рахметов. То есть настоящие революционеры. Есть даже здесь. в Вятке.

— И ты знаешь их?

— А тебе зачем?

— Хотел бы с ними познакомиться.

— Какой прыткий! Захотят ли они с тобой познакомиться, можно ли на тебя положиться?..

— Это на меня-то?—вспылил Степан.— А ты знаешь, что я одного настоящего революционера от смерти спас? Его жандармы везли в мороз, в метель. Сбились с дороги и замерзали в овраге. Кричали, звали на помощь, а я из избы выходил, ну и услышал... Потом у нас в Орлове этот ссыльный учителем был. Но его опять арестовали и увезли в Вятку... А Рахметов бы не дался. Это был человек! Смелый, сильный. И знал, за что воюет. Я бы хотел стать таким же. Хочу бороться за то, чтобы народ лучше жил. Чтобы была свобода.

— А ведь роман-то называется «Что делать?»?

- Да.

— А ты знаешь, Степан, что надо делать? Как бороться за свободу?

— Знаю! Надо, чтобы ты, я и все другие мужики и рабочие стали бы такими же, как Рахметов. Когда будут Рахметовых тысячи — они многое сделают.

— Пожалуй, верно,— усмехнулся Николай.— А скажи, Степан, как звали революционера, которого ты спас?

— Евпиногор Ильич!

— С черненькой бородкой, в очках?

— Да, да! — радостно закричал Степан.— Ты его знаешь?

— В Вятской тюрьме сидел... а сейчас сослан в Уржум. Очень хороший человек и настоящий боец.

— Да ты-то откуда знаешь?

— Значит, знаю, если рассказываю. Ну, а по поводу похожих на Рахметова людей... Я тебя познакомлю с ними.

— Правда? — обрадовался Степан. Лицо его запылало.

— Познакомлю, но не сейчас. Нам с тобой еще надо прочитать кучу книг, прежде чем идти туда, к ним.

— Это куда?

— Есть такие кружки, Степа, где говорят смелые речи, где читают запрещенные книги. Там собираются отважные люди, вроде Евпиногора Ильича и Рахметова, которые стоят за правду, за народ, которые борются за свободу.

— Я хочу быть с ними. За меня может поручиться Евпиногор Ильич.

— Ладно, Степа. Я подумаю об этом...

3

Друзья жили дружно, но Котлецов часто по вечерам уходил и не возвращался до полуночи. Степан волновался.

— Ну чего ты таишься, Николай? Разве ты меня плохо знаешь? Возьми с собой на собрание.

— У меня зазноба завелась. К ней хожу... Не поведу же тебя с собой...

Степан не верил, сердился. 

Чтобы успокоить друга, Николай привел его как-то в дом Александра Александровича Красовского, где была общедоступная библиотека. Сам хозяин, приветливый интеллигент, с седенькой бородкой, усадил Степана к большому столу, крытому зеленым сукном, на нем лежали свежие журналы и газеты.

У Степана глаза разбежались, когда он увидел высокие стеллажи, уставленные книгами.

— Вы вместе с Котлецовым учитесь? — спросил Красовский.

- Да-

— Очень приятно. Пожалуйста, посмотрите журналы и газеты. А книги, которые пожелаете прочесть, можете взять домой...

— Спасибо! Я пока тут...— смущенно сказал Степан.

— Вы не стесняйтесь. Ко мне приходит много молодых людей. По пятницам у нас бывают чтения вслух. Милости просим.

— Спасибо, Александр Александрович. А почему вон там, в углу книги лежат на полу?

— Да вот никак полки не закажу.

— Если желаете, я вам любые полки сделаю. Могу и лаком покрыть, и отполировать. Я ведь столяр.

— Неужели? Это было бы кстати.

— Если можно, я в воскресенье приду и все сделаю.

— Прекрасно! Прекрасно, молодой человек. У меня и доски припасены, и гвозди, и клей. Приходите прямо с утра — я буду вас ждать. А сейчас занимайтесь — не буду мешать.

Степан, просматривая журналы, незаметно взглядывал на сидящих за столом и копающихся з книгах. Все это были молодые люди: гимназисты, реалисты, семинаристы. С краю стола, за «Нивой» сидели две девушки. «Наверное, из епархиального училища»,— подумал Степан.

Он просмотрел почти все журналы и очень хотел, как другие, подойти к полкам с книгами, но не решался: боялся — выберет не то, что надо.

Когда все стали расходиться, он, мягко ступая, подошел к хозяину, сидевшему в другой комнате, за письменным столом.

— Большое спасибо вам, Александр Александрович, прямо душу отвел, посидев в вашей библиотеке, Так я в воскресенье с утра, если можно.

— Да, да, я буду вас ждать. А почему же почитать ничего не взяли?

— Не знаю... не умею выбирать.

Александр Александрович достал из стола аккуратно переплетенную небольшую книжку.

— Не читали? Это Решетников. «Подлиповцы».

— Нет, не читал.

— Возьмите. Очень хорошая книжка. Тут описывается жизнь крестьян-пермяков, наших соседей. Описывается очень правдиво.

— Спасибо. Непременно прочитаю. Большое спасибо!..

«Подлиповцев» Степан читал, когда дома не было Николая. Хотел рассказать другу хотя бы об одной интересной книге.

В субботу он сходил к дяде Васе, который со своей артелью работал на отделке трактира, и выпросил у него инструмент. В воскресенье же, как и обещал, явился к Красовскому.

— Пришли? Отлично! А я и место для вас подготовил. Пожалуйста, проходите.

Степан поставил у двери ящик с инструментом, разделся и протянул Красовскому книгу.

— Душевное вам спасибо, Александр Александрович.

— Прочли? Ну как?

— Ох, и наревелся я над этой книгой! Сущая правда описана. Я этаких нищих сысоек видывал.

— Вы, молодые люди, должны учиться и думать над тем, как переустроить жизнь.

— Мы бы рады...

— По пятницам у меня собирается кружок самообразования. Вы непременно приходите.

— Спасибо, Александр Александрович. Приду... А где же мне можно располагаться?

— У нас есть свободная комната за кухней. Там тепло, и мешать вам не будут. Пойдемте посмотрим.

Степан взял ящик с инструментами и направился вслед за хозяином.

Комната оказалась подходящей. И главное — в ней стоял старый кухонный стол, который можно было использовать как верстак. Туда уже были принесены доски, приготовленные еще летом.

— Все хорошо,— сказал Степан.— Пойдемте взглянем, где и какие делать полки.

Хозяин указал простенок и дал приблизительный . чертеж с основными замерами.

Степан, достав желтый складной аршин, тщательно проверил размеры и улыбнулся.

— Все понятно, Александр Александрович, сделаю в лучшем виде.

Степан работал с упоением. Ему было лестно сознавать, что на полках, которые он сделает, выстроятся ряды книг. Их бережно возьмут и будут читать те самые молодые люди, что сидели тогда в читальном зале.

Может быть, и он сам станет выбирать лучшие из книг, которые разместятся на полках...

Степан работал в одной рубашке, закатав рукава. Шаркающие звуки рубанка радовали и веселили его. В руках гуляла молодая сила, и работа была ему всласть. 

Александр Александрович несколько раз заглядывал, любовался, но не решался прервать похожее на глухариное токование самозабвенное пение рубанка.

Только когда начало темнеть, он снова заглянул в комнату, пропахшую смоляным духом, и пригласил Степана обедать.

За столом, крытым накрахмаленной скатертью, расселись домашние и гости. Степан оказался девятым, он стесненно умостился с краю. И хотя все держались просто и говорили дружески, Степан чувствовал себя неловко и старался есть одной рукой, пряча • другую под стол. Степана не обременяли вопросами, очевидно, хозяин предупредил, что он простой деревенский парень, и просил не смущать его.

Степан постепенно освоился и стал прислушиваться к разговору. Худощавый человек в пенсне, в вицмундире с золотыми пуговицами, говорил назидательно:

— У нас в гимназии, господа, на днях была облава. По приказанию инспектора всех гимназистов отправили на молебствие, а в это время неизвестные личности произвели обыск в классах —искали прокламации и запрещенные книжки.

— И что же — нашли? — испуганно спросила хозяйка — миловидная немолодая дама с высокой прической. 

— Разумеется, нет!—поднял палец учитель.— Но этот случай глубоко возмутил педагогов и стал известен гимназистам. В коридоре на стене они нарисовали жандарма, который роется в парте.

— Как же реагировал директор?

— Он собрал совет и призвал, чтоб мы энергичнее боролись с нигилизмом.

— А что гимназисты, действительно читают запрещенные книги ?— спросил хозяин.

— Если считать запрещенными книги Писарева, Добролюбова, Некрасова, то — да, читают,— поднял снова палец учитель.— И, очевидно, берут эти книги у вас, дорогой Александр Александрович.

Хозяин лукаво улыбнулся в бородку. Степан несколько раз повторил про себя имена Писарева и Добролюбова, чтобы запомнить.

— Я не знаю, господа, правда ли это,—вполголоса заговорила сидевшая рядом с молчаливым военным белокурая женщина,— будто бы на днях арестовали Клавдию Кувшинскую — наставницу епархиального училища.

— Да, у нас тоже об этом говорят,— подтвердил учитель.— Слышно, у нее нашли запрещенные книги.

— Жаль. Это очень славная, очень милая девушка,— вздохнула хозяйка.

— Поговаривают,— опять оживился учитель,— что будто бы полицмейстер жаловался губернатору на ссыльных и просил ходатайствовать о том, чтоб их сослали из Вятки в глухие места.

— Это бесчеловечно!

— И сошлют! — забасил военный.— В политических ссыльных начальство видит главное зло. Их считают распространителями крамолы.

— Ну какая у нас крамола? — усмехнулся Александр Александрович.— Вот в Петербурге, говорят, революционеры собираются создавать партию и выпускать газету.

— Как? Легально?

— Нет, разумеется, тайно.

 — Да, свободолюбивые веянья становятся вое сильней и сильней,— заключил учитель.— Молодые люди никак не хотят мириться со старыми порядками... Вы как смотрите на это, молодой человек? — обратился он к Степану.— Слышал, вы учитесь в техническом?

— Да. Только поступил... Как смотрю, еще не знаю. Пока присматриваюсь...

— Ага! Видали? — привстал учитель.— Только .поступил, а уже присматривается... Сейчас много среди молодежи таких, которые присматриваются. И они скоро, очень скоро заговорят... Да, они скажут свое слово. Это люди из деревень, из гущи народа...

После обеда гости уселись за лото, продолжая прежний разговор, и Степан ушел работать.

Уже поздним вечером, когда библиотека опустела, Степан зашел к хозяину.

— На сегодня хватит, Александр Александрович, приду в следующее воскресенье.

— Уж очень вы тщательно все делаете, Степан, можно бы попроще.

— Попроще никак нельзя, Александр Александрович... Ведь я понимаю, какие книги будут стоять на моих полках. Да и вообще я не люблю работать абы как.

— Это хорошо, Степан. Каждое дело надо делать по совести. А почитать ничего не возьмете?

— Хотел бы, да не знаю — можно ли? 

— А что вы желаете взять?

— Писарева или Добролюбова.

Красовский удивленно приподнял седые брови и вынес книжку, обернутую в газету.

— Вот, возьмите, Писарев! Только сегодня вернули мне. Но смотрите, чтоб она не попадала на глаза начальству.

— Что вы, Александр Александрович. Никто чужой не увидит.

4

Степан приходил к Красовскому и работал по вечерам. Недели через две полки были отполированы и укреплены в простенке. До глубоких сумерек Степан помогал Александру Александровичу разбирать и устанавливать книги.

Его оставили пить чай, и с этого дня он сделался в доме Красовских близким человеком. По пятницам стал приходить на занятия «Кружка самообразования», где читались и обсуждались интересные, иногда и запрещенные книги.

В кружке занимались молодые люди из гимназии, духовной семинарии и технического училища. Изредка заглядывали девушки из епархиального.

Степан чувствовал себя в этой среде неловко, многое из того, что говорилось, не понимал. Суждения, которые высказывались на кружке, ему казались очень миролюбивыми, он не всегда был с ними согласен. Его душа жаждала общения с другими, более зрелыми и решительными людьми. Он чувствовал, догадывался, что в городе существуют по-настоящему революционные кружки, догадывался, что именно в одном из таких кружков бывает его товарищ Николай Котлецов. Прямо спросить товарища он не решался, а тот не торопился посвящать Степана в свои тайны.

Перед рождеством, когда большинство молодых людей из технического получили стипендию и собирались разъехаться на каникулы, Степан пошел навестить брата и узнать, когда приедут за ними. По пути он заглянул на Московскую, в единственную в городе книжную лавку, и, подойдя к прилавку, стал рассматривать книги. Человек в черном дубленом чапане, стоявший рядом, вдруг взял его под руку. Степан открыл от изумления рот, узнав знакомые очки и черную окладистую бородку. Он хотел было закричать: «Евпиногор Ильич, какими судьбами?»,— но человек в чапане поднес палец к губам и взглядом указал на дверь.

Степан понял. Немного порылся в книгах и вышел.

Спустя несколько минут дверь распахнулась, и Евпиногор Ильич, выйдя, тотчас завернул в ворота. Степан, осмотревшись, тоже вошел во двор.

— Евпиногор Ильич! Здравствуйте!

— Здравствуйте, Степан! Я вас еле узнал. Какой богатырь! Где вы? Как?

— Учусь в земском техническом.

— Вот как! Очень рад! А я вырвался на денек-два. Меня держат строго. Помните, тогда увезли с жандармами в Вятку, а потом — в Уржум.

— Ребята и наши родичи вас очень жалели. А я искал вас в Вятке. Книжечку вашу берегу, Евпиногор Ильич.

— Очень рад. Как же учитесь, Степан? Где бываете?

— Слава богу, учусь хорошо. Много читаю, бываю в кружке у Красовского.

— Знаю. Хорошо! Но было бы еще лучше, если бы вы связались с Трощанским. Это мой друг, ссыльный студент из Петербурга. У него собирается передовая молодежь,— Евпиногор Ильич порылся в кармане, достал записную книжку с карандашом и, подув на руки, написал адрес.

— Зайдите к нему как-нибудь вечером. Я увижусь с ним сегодня и предупрежу.

— Спасибо, Евпиногор Ильич,— радостно прошептал Степан, пряча записку.

— Да, вот еще что, мой юный друг. У вас в училище есть преподаватель Котельников. Это прекраснейший человек. Передайте от меня привет... В случае нужды — обращайтесь к нему смело. Ну, прощайте, Степан. Думаю, что мы еще не раз встретимся на трудной дороге жизни. Если сможете, запомните стихи:

Смело, друзья! Не теряйте 

Бодрость в неравном бою,

Родину-мать защищайте, 

Честь и свободу свою!

Он протянул Степану холодную худую руку и, гордо вскинув голову, вышел из ворот...

5

Мгновенные встречи иногда оставляют большее впечатление, чем продолжительные. Расставшиеся начинают сожалеть, что свидание оборвалось быстро, стараются вспомнить отдельные подробности, слова, сказанные при расставании, и этим запечатлевают в памяти маленькое событие сильнее большого.

Так было и со Степаном. Он вышел на улицу под впечатлением встречи с Евпиногором Ильичей и совершенно забыл о том, что ему нужно идти к брату. Он машинально пошел под горку, в противоположную сторону, стараясь припомнить внешность Евпиногора и краткий разговор, и стихи, сказанные на прощанье.

Он шел все дальше и дальше от центра, ничего не замечая, и вдруг остановился, огляделся и понял, что он забрел на окраину города. Тут ему вспомнилось, что он должен идти к брату и что необходимо зайти в лавку купить платочек матери и какие-нибудь безделушки сестрам. И еще ему вспомнилось, что Евпиногор советовал зайти к верному другу и дал адрес. Степан нащупал в кармане записку, украдкой развернул ее и прочел: «Трощанский, Московская, 86, внизу».

Выло еще светло, а Евпиногор советовал к Трощанскому зайти вечером. «Должно быть, тот днем на службе,— подумал Степан,— ладно, зайду в лавку, а потом будет видно».

Он вернулся в центр и стал ходить по лавкам, прицениваясь и выбирая подарки. Денег у него было мало, а сидельцы запрашивали порядочно. Торговаться Степан не умел и потому, ничего не купив, уходил в другую лавку.

Но вот его внимание привлекла яркая вывеска «Рождественские подарки». Степан вошел в большой магазин, где светились китайские фонарики и мерцали блестящие елочные украшения. Никогда не видавший ничего подобного, Степан долго ходил по магазину, удивляясь обилию заморских товаров.

Пока он выбрал для сестер бусы и купил для матери цветной полушалок, на улице совсем стемнело.

«Пожалуй, вначале зайду к Трощанскому — это где-то недалеко, а уж потом — к Павлу»,— решил он и зашагал в конец Московской.

Старый двухэтажный дом выходил окнами в палисадник, где стояли все в инее кудрявые липы. В нижнем этаже светилось окно. Калитка была распахнута. Степан вошел во двор.

На широкой открытой террасе виднелись две двери. Степан решил постучать в первую, подошел поближе и увидел ручку звонка. Постоял, прислушался, потом дернул два раза. Послышался дребезжащий звук и женский немолодой голос издалека, снизу:

— Кто там?

— Можно видеть господина Трощанского? — кротко спросил Степан.

— А как передать?

— Скажите, от Евпиногора Ильича.

«Вдруг не пустят, может, Евпиногор Ильич не повидал Трощанского или забыл сказать обо мне?» Но вот дверь скрипнула, на террасе мелькнул свет. Степан увидел человека с лампой в руке, высокого, длинноволосого, с бритым лицом, с темными большими глазами.

— .Здравствуйте! Входите и закрывайте дверь, я — Трощанский.

Степан закрыл дверь. Трощанский крепко пожал ему руку.

— Рад! Рад знакомству. Евпиногор говорил о вас много хорошего. Пойдемте, я представлю вас друзьям.

Степан разделся в передней, пригладил рукой сбившиеся на лоб волосы, вслед за Трощанским вошел в просторную комнату, где под широким абажуром горела «молния», освещая мягким желтоватым светом человек до пятнадцати молодых бородатых людей, рассевшихся на стульях и диване, вокруг большого стола.

— Господа! Прошу внимания! — властным голосом заговорил Трощанский.— Рекомендую вам нового товарища, который, я надеюсь, будет членом нашего кружка, студента земского технического училища — Степана Халтурина. Его горячо рекомендовал мой друг, ссыльный студент Петербургского университета Вознесенский, соратник Дмитрия Каракозова.

Все дружно, приглушенно зааплодировали.

— Минуточку, друзья,—поднял руку Трощанский.— Степан Халтурин еще мальчиком спас моего друга лютой зимой, когда тот замерзал в метель, сбившись с дороги. Подождите аплодировать, друзья. За этот поступок я сам готов его расцеловать. Но вместе с отважным революционером он спас еще и двух жандармов.

За столом захохотали.

— Я тоже считаю, что это он сделал напрасно,— усмехнулся Трощанский.— Однако тогда он был подростком и многого не понимал. Зато, кажется, в прошлом году, во время взимания податей он на глазах у всех избил урядника. Ему бы не избежать тюрьмы, но нашему юному другу повезло — урядника задрал медведь. Считаю, что своими аплодисментами вы выразили желание принять Степана Халтурина в наш кружок. Будем продолжать занятие.

Трощанский усадил Степана на свободный стул и, подойдя к столу, нетерпеливым жестом откинул назад длинные волосы,

— Итак, друзья, продолжим наш разговор о Парижской коммуне. Попробуем еще раз уяснить, в чем причины неудач коммунаров. Первая причина — в междоусобице, во внутренних спорах и разногласиях. Вторая — в нерешительности. Тогда как Версальское правительство опустошало провинциальные банки, тратя деньги; на вооружение, парижские коммунары взяли из государственного байка ничтожную сумму, не решившись национализировать все богатство. И, наконец, они не укрепили; и не вооружили национальную гвардию, тогда как в парижских арсеналах лежало 285 тысяч ружей.

Горькое, обидное поражение Парижской коммуны — предостережение другим. Захватить власть, оказывается, не значит еще победить полностью! —  Трощанскии помолчал, словно подбирая нужные, весомые слова, и твердо, уверенно заключил:

— Будем надеяться, что если революционеры снова захватят власть, то уже не повторят печальных ошибок парижан.

Все зааплодировали.

— Есть ли вопросы, друзья?

— Вопросов нет, но я бы хотел дополнить,— сказал сидевший напротив оратора голубоглазый блондин с густыми, зачесанными назад волосами ж жиденькой шелковистой бородкой,

— Пожалуйста, Бородин.

— Я, господа, не могу согласиться с тем, что только указанные Трощанским причины привели к поражению Парижской коммуны. Я полагаю, что одной из решающих причин поражения было- вероломство 'пруссаков, беспрепятственно пропустивших к Парижу войска версалъцев.

— Правильно! Я тоже так думаю,— крикнул кто-то из угла.

— А я поддерживаю господина Трощанского,

— Тише, господа, не шумите, не мешайте! — остановил Трощанский.— Мы выслушаем всех.

Степан слегка привстал, рассматривая тех, кто кричал. Он не думал, что кто-то осмелится возражать Трощанскому. Но такие нашлись.

Слева за столом поднялась смуглая девушка, с большими карими глазами:

— Позвольте, господа, мне добавить несколько слов... Нельзя ли сегодняшний горячий спор приблизить к нашему милому отечеству? То есть посмотреть на неудачи парижан применительно к будущему России? Ведь вполне вероятно, что и у нас может вспыхнуть революция.

— Правильно! Нам может пригодиться опыт французов.

— Это утопия, господа! — вскочил тучный, лохматый здоровяк в студенческой тужурке.— Мы должны изучать прошлое, но и не забывать настоящее. Кто у нас будет делать революцию? Мы — студенты? Так много ли нас на Руси?

— Я не согласен с вами, Кирпичников,— поднялся, отодвинув стул, Бородин,— я не согласен решительно! Мы, русские, не хуже и ничуть не глупее французов. А если судить по Отечественной войне, и по храбрости их заткнем за пояс. У нас немало умных, образованных революционеров, готовых жизнью пожертвовать за народ. Ж если не сейчас, то в будущем эти люди сумеют поднять на борьбу с деспотизмом тысячи, а может, и сотни тысяч людей. Я верю в возможность революции в России. И наша цель — уже сейчас говорить об этом, готовиться к предстоящим боям. Мы должны знать успехи и промахи французов. Мы должны очень хорошо изучить подвиг парижских коммунаров... Это нам поможет в борьбе. А она близка!

Степан жадно следил за разгоревшимся спором.

Ораторы говорили взволнованно, страстно. И лишь когда Трощанский достал из кармана и показал всем большие часы на серебряной цепочке, страсти улеглись. Он кратко подвел итоги спора. Все поднялись я, пожимая друг другу руки, стали расходиться.

6

— А вот и полуночник явился! — воскликнул Павел, вставая из-за стола и протягивая Степану руки.— Гляди-ка, кто к нам приехал.

— Матушка! — крикнул Степан и бросился обнимать мать.

— Здравствуй, голубчик, здравствуй, Степушка,— крестя его и плача от радости, запричитала Ксения Афанасьевна.— Сам-то опять подался в извоз. Вот мы с Иваном и собрались за вами... Чего ты так припозднился-то, Стена? Все ли ладно у тебя?

— Все хорошо, матушка. Спасибо!

Степан подошел к Ивану, пожал руку, трижды поцеловался.

— Ну, садись пить чай,— пригласил Павел,— да познакомься с моим новым товарищем.

Крепыш со скуластым лицом и раскосыми глазами поднялся, сверкнул крепкими, ровными зубами.

— Башкиров!

— Знаю! Видел в училище,— пожимая маленькую крепкую руку, сказал Степан.

Стали пить чай. Ксения Афанасьевна, коротко рассказав про сестер и братьев, стала расспрашивать Степана.

— Учусь ничего. Много читаю.

— Не хвались!—остановил Павел.— Давно на тебя хотел матери пожаловаться. Еле-еле вытянул на зачетах... Ходит по библиотекам да разным кружкам, а учится — абы как.

— Я не собираюсь быть ни учителем, ни агрономом,— отбивался Степан,— а по ремеслу у меня одни пятерки.

— Рукомеслу ты и дома мог обучиться,— строго сказал Иван как старший,— тут грамота не требуется. Побыл бы у дяди Васи в артели еще года два-три — и стал бы мастер первой руки.

— Нет, врешь, Иван. Рабочему тоже без науки нельзя. Теперь другие времена. Теперь машины пошли в ход. Все по чертежам, по расчетам делают.

— Тогда учись, а не лоботрясничай.

Степан обрадовался такому повороту разговора.

— Тяжело мне поначалу-то было. Перезабыл все. Ведь три года прошло. А теперь у меня товарищ хороший. В реальном учился, вот я и думаю с ним на каникулах позаниматься.

— Как же, Степушка, а домой разве не поедешь? — спросила мать.

— Хотел бы на несколько дней.

— Некогда тебя взад-вперед возить,— сердито сказал Иван,— да и лошадь у нас чужая. Коли надо заниматься — оставайся здесь.

— Да как же это, Ваня! Может, он с кем ни то доедет обратно?

Иван посмотрел на мать, почесал переносицу, покосился на Павла.

— Что, Пашка, можно его взять?

— Пусть остается и занимается. Лучше летом приедет на недельку. Можно будет отпроситься.

Степан обрадовался, но не выдал своих чувств. Напротив, слегка насупился, словно оставление в Вятке было для него наказанием. Лишь потом, когда разговор перешел на домашние дела, он незаметно достал из большого кармана цветастый полушалок, развернул перед матерью.

— Ой, Степушка, неужели это мне?— всплеснула руками Ксения Афанасьевна.

— Тебе, матушка!

— Да разве я молодица? Куда мне этакие наряды? Может, девкам отдать?

— Нет, матушка, им я бусы купил,— Степан выложил бусы.

Мать взяла, положила на ладонь.

— Загляденье! Девки с ума сойдут. Да где же ты столько денег-то взял?

— Собирал понемножку, откладывал. Мать опять взглянула на полушалок.

— Ох, Степушка, ох, спасибо тебе! Да куда мне в нем... Может, на пасху, когда в церковь пойду, надену.

Подарки смягчили обострившийся было разговор. Чаепитие пошло веселей. Спать легли поздно. А утром чуть свет Степан проводил мать и братьев в родную деревню.

7

В следующую среду Степан пришел к Трощанскому пораньше, но комната оказалась уже переполненной молодежью. Кто-то принес из кухни еще одну доску, ее положили на табуретки и так усадили запоздавших.

Столь большое скопление молодежи объяснялось просто — приехали домой на каникулы студенты-вятичи из Москвы, Казани, Нижнего.

Белокурый молодой человек с пушкинскими баками, которого Трощанский назвал Сергеем и представил как петербургского студента, очень таинственно, почти полушепотом рассказывал о петербургском кружке самообразования Чайковского:

— Под видом самообразования или самоусовершенствования чайковцы занимались изучением и распространением революционной литературы — сочинений Лассаля, Флеровского-Берви. В кружке объединились молодые люди, готовые бороться ради счастья и свободы народа. Я привез с собой книжечку Флеровского-Берви «О положении рабочего класса России». Надеюсь, что вы ее почитаете и обсудите...

Пока говорил белокурый студент, Степан присматривался к собравшимся. Тут были студенты, реалисты, несколько гимназистов и гимназисток, курсистки, семинаристы и даже, как ему показалось, рабочие. Он очень внимательно посмотрел на этих троих парней, сидевших, у самой двери, на их большие руки, на их строгие, сосредоточенные лица. «Конечно, это рабочие»,— подумал Степан, и от этого почувствовал некоторое облегчение, уверенность.

Потом он перевел взгляд на другую сторону стола и вдруг в углу увидел широко раскрытые, изумленные, смотрящие прямо на него озорные глаза Николая Котлецова.

«Как, и Колька здесь? — подумал Степан и потупился, чтобы не выдать своего удивления.— Вот, оказывается, к какой зазнобе он ходил и иногда, возвращался заполночь...»

После столичного гостя студенты из Казани, Москвы, Нижнего рассказывали о работе революционных кружков, предлагали поддерживать связи, обмениваться запрещенными книгами, расширять общение и дружбу с рабочими.

Степану тоже хотелось подняться и сказать такие же полные надежды и веры слова, но он знал, что не сумеет, и удержал себя. Зато сидевшая напротив и все время смотревшая на него белокурая девушка с длинной косой, будто уловила, почувствовала желание Степана и, вздрогнув, поднялась.

— Вы хотите говорить, Соня? — спросил Трощанский.

— Нет... то есть я вспомнила стихи. Они очень подходят. Они выражают наши чувства.

— Просим! Просим! — раздались голоса.

— Я не помню всех, но если позволите, я прочту те, что знаю.

— Пожалуйста! — разрешил Трощанский. Девушка встала и, преодолев смущение, начала, слегка приподняв голову, грудным сильным голосом:

— Вперед! Без страха и сомненья 

На подвиг доблестный, друзья! 

3apю святого искупленья 

Уж в небесах завидел я! 

Смелей! Дадим друг другу руки

И вместе двинемся вперед. 

И пусть под знаменем науки 

Союз наш крепнет и растет... 

Пусть нам звездою путеводной 

Святая истина горит; 

И, верьте, голос благородный 

Недаром в мире прозвучит!

— Браво! Браво! — послышались приглушенные голоса. Раздались восторженные хлопки.

Все встали со своих мест и бросились к девушке. Степану тоже хотелось подойти и к ней, но он следил глазами за Котлецовым. Тот осторожно выбрался из угла, подошел к Степану и крепко стиснул его руку.

Этим рукопожатием было сказано все. Они быстро оделись и, попрощавшись с Трощаисктат, вышли.

Во дворе их догнали трое рабочих, которые сидели у двери.

— Послушай, парень,— тронул Степана за плечо чернявый богатырь. — Ты, никак, тоже мастеровой?

— Угадал... Я столяр, но учусь в техническом, а вы? — остановившись, улыбнулся Степан.

— Я с кожевенного, Иван Анучин! А это мои братаны Сашко и Егор. Знакомьтесь.

Степан назвал себя и представил Котлецова. Все пятеро пошли вместе.

— Вы тут часто бываете? — спросил Степан.

— Раза три были... Некогда часто-то наведываться. Другой раз с работы еле приползаем.

—. Что, устаете?

— А ты загляни как-нибудь — увидишь... Вам, студентам, полезно узнать, как живут рабочие... Придешь?

— Обязательно, Иван... Завтра можно? Мы в два кончаем.

— А чего же? Приходи! Спроси обжимную — я завсегда там.

Они остановились на углу, попрощались, как старые друзья.

Степан, пожимая заскорузлую руку Анучина, улыбнулся:

— Мы должны держаться ближе. Завтра ждите — придем! 

Кожевенный и клеевой завод Лаптева Степан узнал издалека: от него несло кислым, вонючим запахом.

У ворот, в дощатой будке сидел, посасывая капокорешковую трубочку, сторож-старик.

— А где тут обжимная, дедушка?

— Никак наниматься идешь?

— Нет, товарища повидать. 

Старик указал трубкой в глубину двора, на длинный кирпичный сарай.

— Ступай прямо через двор, к бойне. Услышишь, где коровы ревут.

В высоком продолговатом сарае были врыты в землю, на значительном расстоянии друг от друга, два дубовых столба. На них были надеты тяжелые, окованные железом колеса. Одно — внизу, на расстоянии аршина от земли, другое — на аршин выше. Втулка нижнего колеса вращалась на обитом железом столбе, опираясь на чугунный остов. Верхнее колесо было соединено с нижним ясеневыми спицами, в руку толщиной, которые располагались по кругу вершках в трех-четырех от столба.

Сооружение со спицами вращали вокруг столба длинные рычаги, в которые было впряжено по паре лошадей. Между спицами закладывались мокрые, выпаренные и очищенные от шерсти коровьи шкуры.

Степан, остановись у открытых широких дверей, откуда тянуло кислятиной, долго смотрел, как двое рабочих в кожаных фартуках просовывали тяжелую шкуру в спицы. Как потом, понукаемые погонщиком, лошади ходили по кругу. Сооружение скрипело, скрежетало, выжимая из шкуры воду.

Когда глаза привыкли к темноте, Степан в одном из рабочих узнал Анучина. Однако подойти он не мог, так как тот беспрерывно поправлял сползавшую шкуру.

Когда обжимка шкуры закончилась, Анучин с товарищем вытащили ее и бросили в тачку. Анучин, увидев Степана, подошел к нему, поздоровался.

— Ну что, насмотрелся, Степан, как мы работаем?

— Хлопотное дело.

— Эй, Ванька, чего стал? — послышался из темноты сиплый голос мастера.— Ослеп, что ли? Новые шкуры привезли. Закладывай!

Анучин бросился к обжимному станку. Шкуру заправили. Колеса натужно завертелись...

Анучин еще раза три подходил к Степану, но мастер кричал — и ему приходилось возвращаться к станку.

На четвертый раз Анучин, подойдя, взял Степана под руку.

— Пойдем, я тебя провожу. Здесь этот аспид поговорить не даст. .

— Да ведь искать будет.

— Пусть ищет... Скажу, курить ходил.

— Строго у вас.

— Не только с коров, но и с нас пытаются шкуры содрать.

— По сколько часов работаете?

— Часов по двенадцати... а когда работы много — и по восемнадцати...

— Стакнуться с начальством не пробовали?

— Иди-ка, попробуй — сразу взашей прогонят. Нашему ремеслу любого мужика за неделю обучат.

— Неужели не ценят рабочих?

— Хромовщиков и шевровщиков уважают.

— А те стачек не устраивают, как на других заводах?

— Они все наперечет. И жалованье получают, как мастера. Чего им бастовать?

— Вань-ка! Вань-ка! — разнеслось по двору.

— Слышишь, меня орет мастер. Надо идти. Давай лапу, Степан. В воскресенье увидимся. Теперь представляешь, как живется нашему брату? То-то. Ну, будь здоров!..

Глава пятая

1

С Нового года в Вятке начались сильные морозы, которые держались до середины февраля. Ночами город словно вымирал. Будочники, спасавшиеся в домах, у жарко натопленных печек, рассказывали, что в город несколько раз с лесного берега реки забегали голодные волки. Этому верили, потому что на свежем снегу видели волчьи следы, а некоторые горожане не могли отыскать пропавших собак.

Но ни волчьи набеги, ни лютые морозы не могли удержать дома молодых горячих людей. В библиотеке Красовского, на квартире Трощанского и в некоторых других местах по определенным дням читались запрещенные книги, велись жаркие споры.

Степан Халтурин за это время научился разбираться в книгах, полюбил поспорить.

Однажды после собрания Степан остался у Трощанского. Когда все разошлись, он вышел из темного угла.

— Ты что, Степан, решил ночевать у меня? — спросил удивленный Трощанский.

— Нет, поговорить хочу.

— Садись, рассказывай, что тебе не дает покоя?

— Вот книжечку прочитал,— вытащил Степан из-за голенища тоненькую замусоленную брошюрку,— ну и душа горит...

«Сказка о копейке» — увидел Трощанский и улыбнулся.

— Душа горит, говоришь?

— Да. Потому что это не сказка, а сущая правда. Я сам деревенский — знаю, как живут мужики... Вот почитайте, что тут напечатано.

Трощанский взял брошюрку и стал читать вслух:

— «Тысячу лет правят цари народом русским, тысячу лет отцы и деды твои верно служили им. А много ли оставили они тебе от щедрот царских?!

Столько же ты оставишь детям своим!

Так довольно же тебе терпеть муку мученическую! Довольно тебе надрываться, на своих лиходеев работаючи! Поработай же, коли не погибла в тебе сила богатырская; поднимись, как один человек, на злодеев своих и истреби их с лица земли до последнего!

Пусть не поганят они землю русскую! Пусть не развращают они душ человеческих! От них одних все зло на земле... Настала пора подняться нам против злодеев наших».

Трощанский взглянул испытующе:

— Ты что же, Степан, не согласен с этим?

— Как не согласен? Всем сердцем согласен! Готов хоть завтра подняться. Одно понять не могу — как разрешили напечатать такие слова? Ведь написано: «С.-Петербург. Типография Сафронова. Дозволено цензурою...»

— Это для дураков напечатано,— подмигнул Трощанский.— Книжечка издана в Швейцарии, нелегально... Значит, взволновала она тебя?

— А как же! Глаза открыла. Теперь я знаю, какой дорогой идти.

В училище Степан по-прежнему совершенствовался в столярном мастерстве и в полировке.

— У тебя, Степан, талант, даденный от бога! — сказал ему как-то главный мастер Иван Иванович, жуя усы.— И нет у нас в училище другого молодца, который бы мог с тобой потягаться. Да и по губернии не много сыщется краснодеревцев, которые бы доходили в нашем деле до такой тонкости. Я так кумекаю, Степан, что тебе надо плюнуть на училище с его восьмирублевой стипендией и ехать прямо в Санкт-Петербург. Там ты будешь деньги лопатой грести.

— А зачем мне деньги?

— Эх ты, голова садовая! Да с деньгами можно весь свет пройти!

— А мне дядя говорил, что с топором весь свет пройдешь.

— Ладно, как знаешь, так и поступай, а только мне больше тебя учить нечему.

— Спасибо, Иван Иванович, я подумаю... С другими науками у меня дела плохи.

— Всего не выучишь, мил-человек. Надо одному богу молиться...

Степан и сам не раз задумывался о своей судьбе. «Пожалуй, верно, зря я буду тут киснуть еще три года. Учителя или агронома все равно из меня не выйдет. А прожить и столяром можно. Еще больше пользы принесу. Быть рабочим — самое милое дело. Вон сейчас по всей России какие постройки возводят! Рабочий человек становится главной силой. И на собраниях студенты призывают — крепить дружбу с рабочими. А я люблю свое дело. Оно горит у меня в руках. Чего же бежать от своей судьбы? Правда, в России тяжело живется нашему брату. Кабы за границу податься — другое бы дело...»

Мысль о поездке за границу занимала не одного Степана. На собраниях много говорили о несравнимо лучшем положении рабочих в Англии, Германии, Америке. Они и зарабатывают-де больше и живут лучше. Могут объединяться в профсоюзы и даже жить коммунами, как описывал Чернышевский

Как-то после собрания у Трощанского, когда почти до полуночи спорили о производственных коммунах, Степана догнал Николай Амосов, рыжеватый, веснушчатый парень, с которым Степан последнее время дружил, ценя в нем спокойствие и мудрость.

— А что, Степан, не поехать ли нам в Америку? А? Создали бы там коммуну и стали жить припеваючи. Ты мастак по слесарному делу, я — по кожевенному. Взяли бы еще кое-кого с собой. Как?

— Не знаю...

— А ты подумай. Там можно развернуться. А если не понравится — зашибем деньгу и вернемся в Россию. Где наша не пропадала, а?

— Ладно, подумаю. А ты готов?

— Я хоть завтра. Только не знаю, где деньги взять на дорогу?

— Можно заработать, если взяться артелью, как мой дядя. За лето, пожалуй, наскребли бы.

— Думай, Степан. Дело заманчивое. Я к тебе загляну, или на собрании встретимся. Понимаешь — Америка! Ради того чтобы взглянуть на нее,—и то следует поехать.

Следующая


Оглавление| | Персоналии | Документы | Петербург"НВ" |
"НВ"в литературе| Библиография|




Сайт управляется системой uCoz