 |
Семинарская и святоотеческая библиотеки |
|
|
усилия, не может вспомнить какое-нибудь из своих сновидений. Но после того как мы на каком-то этапе аналитической работы устраним затруднение, которое мешало правильному отношению пациента к анализу, забытое сновидение неожиданно восстанавливается. К этому имеют отношение и два других наблюдения. Очень часто случается, что из какого-то сновидения сначала выпадает фрагмент, который затем прибавляется как дополнение. Это следует понимать как попытку забыть этот фрагмент. Опыт показывает, что именно этот фрагмент имеет наибольшее значение; мы предполагаем, что его сообщению препятствовало более сильное сопротивление, чем сообщению других. Далее, мы часто замечаем, что видевший сон сам старается противодействовать забыванию своих сновидений, записывая их непосредственно после пробуждения. Мы можем ему сказать, что это бесполезно, так как сопротивление, у которого он отвоевал содержание сновидения, переносится тогда на ассоциацию и делает явное сновидение недоступным для толкования. При этих условиях не приходится удивляться, если дальнейшее усиление сопротивления вообще подавляет ассоциации, лишая тем самым возможности толкования сновидения. Из всего этого мы делаем вывод, что сопротивление, которое мы замечаем при работе над толкованием сновидения, должно участвовать и в возникнове- [282] нии сновидения. Различаются сновидения, которые возникают при наличии незначительного или большого давления сопротивления. Но и это давление неодинаково на протяжении одного сновидения; оно виновато в пробелах, неясностях, путанице, которые могут нарушить связность самого прекрасного сновидения. Но что же создает это сопротивление и против чего оно? Сопротивление является для нас верным признаком некоего конфликта. Видимо, есть какая-то сила, которая хочет что-то выразить, и есть другая, которая стремится не допустить этого. То, что затем представляется явным сновидением, объединяет в себе все решения, в которых воплотилась эта борьба двух стремлений. В одном месте, видимо, одной силе удалось пробиться и сказать, что ей хотелось, в других местах противоборствующей инстанции посчастливилось полностью погасить готовящееся сообщение или заменить его чем-то, что не несет на себе никакого его следа. Чаще всего встречаются и наиболее характерны для возникновения сновидения случаи, в которых конфликт выливается в компромисс, так что сообщающая инстанция может сказать, что ей хотелось, но не так, как ей хотелось, а лишь смягченно, искаженно и невнятно. Итак, если сновидение передает мысли сновидения неточно, если оно нуждается в толковании, чтобы перебросить мост через пропасть между ними, то это заслуга сопротивляющейся, тормозящей и ограничивающей инстанции, которую мы обнаружили благодаря сопротивлению при толковании сновидения. Пока мы изучали сновидение как изолированный феномен, независимо от родственных ему психических образований, мы называли эту инстанцию цензором сновидения. Вы давно знаете, что эта цензура не является чем-то особенным в жизни сновидений, что конфликт двух [283] психических инстанции, которые мы неточно называем бессознательным вытесненным и сознательным, вообще управляет нашей психической жизнью и что сопротивление толкованию сновидения, как признак цензуры сновидения, есть не что иное, как сопротивление вытеснения (Verdrangungswiderstand), благодаря которому эти обе инстанции отделяются друг от друга. Вы знаете также, что из их конфликта при определенных условиях возникают другие психические структуры, которые так же, как и сновидение, являются результатом компромиссов, и не будете настаивать, чтобы я повторял вам здесь все, что содержится во введении в теорию неврозов, дабы продемонстрировать то, что нам известно об условиях образования таких компромиссов. Вы поняли, что сновидение является патологическим продуктом, первым звеном цепи, которая включает истерический симптом, навязчивое представление, бредовую идею, но отличается от них преходящим характером и тем, что он возникает в условиях, свойственных нормальной жизни. Так что будем придерживаться мнения, что жизнь сновидения - как сказал еще Аристотель - это способ работы нашей души в состоянии сна. Состояние сна представляет собой отход от реального внешнего мира, и этим создается условие для развития психоза. Самое тщательное изучение тяжелых психозов не даст нам признака, более характерного для этого болезненного состояния. Но при психозе отход от реальности возникает двояким образом: или когда вытесненное бессознательное становится сверхсильным настолько, что берет верх над зависящим от реальности сознательным, или когда реальность несет в себе столько невыносимого страдания, что подвергнутое угрозе Я в отчаянном протесте бросается в руки бессознательных влечений. Безобидный психоз сновиде- [284] ния является следствием сознательно желаемого и лишь временного отхода от внешнего мира, и он исчезает при возобновлении отношений с этим миром. При изоляции спящего изменяется также распределение его психической энергии; часть энергии вытеснения, которая обычно используется для усмирения бессознательного, может быть сэкономлена, потому что даже если оно [бессознательное] использовало бы ее относительное высвобождение для своей активности, то обнаружило бы, однако, что путь к двигательной сфере закрыт, а открыт лишь путь к безобидному галлюцинаторному удовлетворению. Вот тут-то и может возникнуть сновидение; но факт существования цензуры сновидения показывает, что и во время сна сохраняется все еще достаточное сопротивление вытеснения. Здесь нам открывается путь для ответа на вопрос, выполняет ли сновидение тоже какую-то функцию, доверена ли ему какая-то полезная работа. Лишенный всяких раздражений покой, который хотело бы создать состояние сна, подвержен опасностям с трех сторон: более случайным образом со стороны внешних раздражителей во время сна и со стороны дневных интересов, которые не исчезают, и неизбежно со стороны неудовлетворенных вытесненных влечений, которые так и ждут возможности проявиться. Вследствие ослабления вытеснений в ночное время имелась бы опасность нарушения сна каждый раз, когда внешнее и внутреннее возбуждение могло бы вступить в связь с одним из источников бессознательных влечений. Процесс сновидения позволяет превратить продукт такого взаимодействия в безвредное галлюцинаторное переживание, обеспечивая таким образом продолжение сна. Выполнению этой функции ни в коей мере не противоречит и тот факт, что иногда страшное сновидение будит спящего; это, скорее, сигнал того, что ноч- [285] ной страж считает ситуацию слишком опасной и не верит уже в возможность справиться с ней. Нередко еще во сне мы слышим утешение, призванное предотвратить пробуждение: да ведь это же только сон! Вот и все, что я хотел сказать вам, уважаемые дамы и господа, о толковании сновидений, задача которого - прийти от явного сновидения к скрытым его мыслям. Их получением и исчерпывается чаще всего интерес практического анализа к сновидению. Сообщение, полученное в форме сновидения, прибавляется к другим, и анализ продолжается. Нам же интересно еще немного задержаться на теме сновидения; нас привлекает возможность изучить процесс превращения скрытых мыслей сновидения в явное сновидение. Мы называем его работой сновидения. Вы помните, я разбирал его подробно в предыдущих лекциях, так что в сегодняшнем обзоре я могу ограничиться самыми краткими выводами. Итак, процесс работы сновидения является чем-то совершенно новым и непривычным, ничего подобного раньше известно не было. Он дал нам возможность впервые заглянуть в процессы, происходящие в системе бессознательного, показав, что они совершенно иные, чем то, что мы знаем о нашем сознательном мышлении, которому они, должно быть, кажутся неслыханными и ошибочными. Значение этих открытий возросло еще больше, когда узнали, что при образовании невротических симптомов действуют те же механизмы (мы не решаемся сказать: мыслительные процессы), которые превращают скрытые мысли сновидения в явное сновидение. При дальнейшем изложении невозможно избежать схематичности. Предположим, что мы исследуем в определенном случае все те скрытые, более или менее аффективно заряженные мысли, которые после тол- [286] кования выступили вместо явного сновидения. Нам бросается в глаза различие между ними, и это различие далеко уведет нас. Почти все эти мысли сновидения узнаются или признаются видевшим сон; он сознается, что думал так в этот или в другой раз, или он мог бы так думать. Только против предположения одной- единственной мысли он энергично возражает: эта мысль ему чужда, может быть, даже отвратительна; возможно, он отметет ее в страстном возбуждении. И тогда нам становится ясно, что другие мысли - это фрагменты сознательного, вернее говоря, предсознательного мышления; они могли появиться и в бодрствующем состоянии, вероятно также, что они возникли в течение дня. Но эта единственная отвергаемая мысль или, точнее, это единственное побуждение - порождение ночи; оно относится к области бессознательного видевшего сон, поэтому и отвергается, отбрасывается им. Оно как бы дожидалось ослабления вытеснения ночью, чтобы каким-то образом проявиться. Это проявление всегда смягчено, искажено, замаскировано; без работы над толкованием сновидения мы бы его не нашли. Благодаря связи с другими безупречными мыслями сновидения это бессознательное влечение в замаскированном виде проскальзывает через ограничение цензуры; с другой стороны, предсознательные мысли сновидения благодаря этой же связи обладают возможностью занимать душевную жизнь и во время сна. Ибо мы нисколько не сомневаемся, что это бессознательное влечение и есть, собственно, создатель сновидения, для его образования ему требуется психическая энергия. Как и любое другое влечение, оно стремится не к чему иному, как к своему собственному удовлетворению, и наш опыт толкования сновидений тоже показывает, что это и является смыслом всего сновидения. В любом сновидении влечение должно [287] предстать как осуществленное. Ночная изолированность душевной жизни от реальности и ставшая возможной благодаря ей регрессия к примитивным механизмам приводят к тому, что это желаемое удовлетворение влечения переживается галлюцинаторно как реальное. Вследствие этой же регрессии представления в сновидении переводятся в зрительные образы, т. е. скрытые мысли сновидения драматизируются и иллюстрируются. Из этого этапа работы сновидения мы узнаем о некоторых наиболее ярких и особенных чертах сновидения. Я еще раз скажу о порядке возникновения сновидения. Исходное состояние: желание спать, намеренный отказ от внешнего мира. Два его следствия для душевного аппарата: во-первых, возможность проявления в нем более древних и примитивных способов работы - регрессии, во-вторых, ослабление сопротивления вытеснения, тяготеющего над бессознательным. Как следствие этого последнего момента возникает возможность образования сновидения, которую и используют поводы - ожившие внутренние и внешние раздражители. Сновидение, возникшее таким образом, представляет собой уже компромиссное образование; оно выполняет двоякую функцию: с одной стороны, оно удовлетворяет Я, когда служит желанию спать путем освобождения от нарушающих сон раздражений, с другой стороны, оно позволяет вытесненному влечению возможное в этих условиях удовлетворение в форме галлюцинаторного исполнения желания. Но весь допускаемый спящим Я процесс образования сновидения проходит в условиях цензуры, которая осуществляется остатком сохранившегося вытеснения. Проще изложить этот процесс я не могу, он и не проще. Однако теперь я могу продолжить описание работы сновидения. [288] Вернемся еще раз к скрытым мыслям сновидения! Самым сильным их элементом является вытесненное влечение, которое, опираясь на случайные раздражители и переносясь на остатки дневных впечатлений, нашло в них свое выражение, пусть смягченное и завуалированное. Как и любое влечение, оно стремится к удовлетворению при помощи действия, но путь в двигательную сферу закрыт для него физиологическими механизмами состояния сна; оно вынуждено пробиваться в обратном направлении к восприятию и довольствоваться галлюцинаторным удовлетворением. Таким образом, скрытые мысли сновидения переводятся в совокупность чувственных образов и зрительных сцен. На этом пути с ними происходит то, что кажется нам столь новым и странным. Все те языковые средства, которыми выражаются более тонкие мыслительные отношения - союзы, предлоги, склонения и спряжения, - отпадают, поскольку для них нет изобразительных средств, как и в примитивном языке без грамматики, здесь представлен лишь сырой материал мышления, а абстрактное сводится к лежащему в его основе конкретному. То, что в результате этого остается, легко может показаться бессвязным. Оно соответствует как архаической регрессии в душевном аппарате, так и требованиям цензуры, когда для изображения определенных объектов и процессов в большой мере используются символы, ставшие чуждыми сознательному мышлению. Но еще дальше заходят другие изменения, претерпеваемые элементами мыслей сновидения. Те из них, которые могут найти хоть какую-нибудь точку соприкосновения, сгущаются в новые единицы. При переводе мыслей в образы отдается несомненное предпочтение тем из них, которые поддаются такому соединению, сгущению; действует как бы какая-то сила, подвергающая материал спрессованию, сжатию. Затем вследствие сгущения [289] какой-то элемент в явном сновидении может соответствовать множеству элементов в скрытых мыслях сновидения, но и наоборот, какой-нибудь элемент мыслей сновидения может быть представлен несколькими образами в сновидении. Еще примечательнее другой процесс смещения или перенесения акцента, который в сознательном мышлении расценивается только как ошибка мышления или как средство остроумия. Дело в том, что отдельные представления мыслей сновидения не равноценны, они несут на себе различные по величине аффективные нагрузки и в соответствии с этим оцениваются как более или менее важные, достойные внимания. Во время работы сновидения эти представления отделяются от господствующих над ними аффектов; аффекты развиваются сами по себе, они могут сместиться на что-то другое, сохраниться в том же виде, претерпеть изменения, вообще не появиться в сновидении. Важность освобожденных от аффекта представлений в сновидении выражается чувственной силой образов сновидения, но мы замечаем, что этот акцент переместился со значительных элементов на индифферентные, так что в сновидении в качестве главного на переднем плане оказывается то, что в мыслях сновидение играет лишь побочную роль, и, наоборот, самое существенное из мыслей сновидения находит в сновидении только поверхностное, неясное отражение. Никакой другой фактор работы сновидения не способствует столь сильно тому, чтобы сделать сновидение для видевшего сон чуждым и непонятным. Смещение является главным средством искажения сновидения, которому подвергаются мысли сновидения под влиянием цензуры. После этих воздействий на мысли сновидения оно почти готово. После того как сновидение всплывает перед сознанием как объект восприятия, следует еще [290] один весьма непостоянный момент, так называемая вторичная обработка. Тогда мы подходим к нему так, как мы вообще привыкли подходить к содержаниям нашего восприятия, - пытаемся заполнить пробелы, установить связи, делая при этом довольно часто грубые ошибки. Но эта вроде бы рационализирующая деятельность, придающая сновидению в лучшем случае приглаженный вид, пусть и не соответствующий действительному его содержанию, может и отсутствовать или же проявиться в очень скромных размерах, давая сновидению открыто обнаружить все свои разрывы и трещины. С другой стороны, не следует забывать также, что и работа сновидения происходит не всегда одинаково энергично: довольно часто она ограничивается лишь определенными фрагментами мыслей сновидения, остальные же проявляются в сновидении в неизмененном виде. Тогда складывается впечатление, будто в сновидении кто-то проводит тончайшие и сложнейшие интеллектуальные операции, размышляет, шутит, принимает решения, решает проблемы, в то время как все это является результатом нашей нормальной умственной деятельности, которая могла происходить как днем накануне сновидения, так и ночью и которая не имеет с работой сновидения ничего общего и не обнаруживает ничего характерного для сновидения. Нелишне также еще раз выделить противоречие, содержащееся в самих мыслях сновидения, между бессознательным влечением и остатками дневных впечатлений. В то время как последние представляют все многообразие наших душевных движений, первое, становясь собственно движущей силой образования сновидения, обычно завершается исполнением желания. Все это я мог бы сказать вам еще пятнадцать лет тому назад, и думаю, что это я действительно гово- [291] рил. А теперь давайте подытожим, какие же изменения и новые взгляды появились за этот промежуток времени. Как я уже вам говорил, я опасался, как бы вы не сочли, что этого слишком мало, и что вам будет непонятно, почему я заставил вас выслушать одно и то же дважды, а себя снова говорить об этом. Но ведь прошло пятнадцать лет, и я надеюсь, что таким способом мне легче всего будет восстановить с вами контакт. К тому же эти такие элементарные вещи имеют столь решающее значение для понимания психоанализа, что их неплохо послушать и во второй раз, а то, что они и пятнадцать лет спустя остались совершенно теми же, само по себе достойно внимания. В литературе этого времени вы, естественно, найдете множество подтверждений и детальных изложений, из которых я хочу привести вам лишь некоторые. При этом я смогу также упомянуть кое-что, что уже было известно ранее. В основном это касается символики сновидений и прочих изобразительных средств сновидения. Вот послушайте: совсем недавно медики одного американского университета отказали психоанализу в научности, обосновывая это тем, что он-де не располагает экспериментальными доказательствами. Подобный упрек они могли бы сделать и в адрес астрономии, ведь экспериментировать с небесными телами особенно затруднительно. Здесь все основано на наблюдении. И все же именно венские исследователи положили начало экспериментальному обоснованию символики наших сновидений. Некто д-р Шрёттер еще в 1912г. обнаружил, что если лицам, находящимся под глубоким гипнозом, дается задание увидеть во сне сексуальные процессы, то в спровоцированном таким образом сновидении сексуальный материал замещается известными нам символами. [292] Пример: одной женщине было дано задание увидеть во сне половые сношения с подругой. В ее сновидении подруга явилась с дорожной сумкой, на которой была приклеена записка: "Только для дам". Еще большее впечатление производят исследования Бетльгейма и Гартмана (1924), которые наблюдали за больными с так называемым синдромом Корсакова. Они рассказывали им истории грубо сексуального содержания и наблюдали за теми искажениями, которые возникали в ответ на просьбу воспроизвести рассказанное. При этом опять-таки появлялись знакомые нам символы половых органов и половых сношений, среди прочих символ лестницы, по поводу которого авторы справедливо замечают, что сознательному желанию искажения он был бы недоступен. Г. Зильберер в одной очень интересной серии опытов (1909, 1912) показал, что работа сновидения может просто ошеломить тем, с какой очевидностью абстрактные мысли переводятся ею в зрительные образы. Когда он в состоянии усталости и сонливости пытался принудить себя к умственной работе, мысль часто ускользала от него, а вместо нее появлялось видение, которое явно было ее заместителем. Простой пример: "Я думаю о том, - говорит Зильберер, - что мне необходимо исправить в одном сочинении неудавшееся место". Видение: "Я вижу себя строгающим кусок дерева". В этих исследованиях часто случалось так, что содержанием видения становилась не мысль, нуждающаяся в обработке, а его собственное субъективное состояние во время усилия, т. е. состояние вместо предметности (Gegenstandliche), что Зильберер называет "функциональным феноменом". Пример сразу же объяснит вам, что имеется в виду. Автор пытается сравнить точки зрения двух философов на определенную проблему. Но в дремоте одна из [293] этих точек зрения все время ускользает от него, и наконец возникает видение, будто он требует ответа от какого-то угрюмого секретаря, который, склонившись над письменным столом, сначала его не замечает, а затем смотрит на него недовольно и как бы желая отделаться. Вероятно, самими условиями эксперимента объясняется то обстоятельство, что вызванное таким образом видение столь часто является результатом самонаблюдения . Остановимся еще раз на символах. Были среди них такие, которые мы, казалось, распознали, но в которых нас все-таки смущало то, что мы не могли объяснить, каким образом этот символ приобрел это значение. В подобных случаях особенно желательными для нас были подтверждения из других источников, из языкознания, фольклора, мифологии, ритуалов. Примером такого рода был символ пальто. Мы говорили, что в сновидении одной женщины пальто означало мужчину. Надеюсь, на вас произведет впечатление, если я скажу, что Т. Рейк в 1920 г. писал: "В одной очень древней брачной церемонии бедуинов жених накрывает невесту особым плащом, называемым "аба", и произносит при этом ритуальные слова: "Отныне никто не должен покрывать тебя, кроме меня"" (цит. по Роберту Эйслеру: Мировой покров и небесный купол [1910]). Мы нашли еще несколько новых символов, и я хочу сообщить вам, по крайней мере, о двух из них. По Абрахаму (1922), прялка в сновидении - символ матери, но фаллической матери, которой боишься, так что страх перед прялкой выражает ужас перед инцестом по отношению к матери и отвращение к женскому половому органу. Вы, возможно, знаете, что мифологический образ головы Медузы восходит к тому же мотиву страха перед кастрацией. Другой символ, о котором мне хотелось бы вам сказать, это сим- [294] вол моста. Ференци и объяснил его в 1921-1922 гг. Первоначально он означал мужской член, который соединяет родителей при половых сношениях, но затем он принял и другие значения, которые выводятся из первого. Поскольку мужскому члену мы обязаны тем, что вообще появились на свет из родовой жидкости, то мост является переходом из потустороннего мира (из бытия до рождения, материнского лона) в этот мир (жизнь), а так как человеку и смерть представляется как возвращение в материнское лоно (воду), то мост приобретает значение приближения к смерти, и, наконец, при еще большем отдалении от первоначального смысла, он означает переход, изменение состояния вообще. Поэтому понятно, что женщина, не преодолевшая желания быть мужчиной, часто видит во сне мосты, слишком короткие, чтобы достичь другого берега. В явном содержании сновидений довольно часто встречаются образы и ситуации, напоминающие известные мотивы сказок, легенд и мифов. Толкование таких сновидений проливает свет на первоначальные интересы, создавшие эти мотивы, хотя мы, конечно, не должны забывать об изменении значений, которое этот материал претерпел со временем. Наша работа по толкованию сновидений открывает, так сказать, исходное сырье, которое довольно часто можно назвать сексуальным в самом широком смысле слова, но которое при дальнейшей обработке находит самое разнообразное использование. Подобные возвращения назад обычно навлекают на нас гнев всех не аналитически настроенных исследователей, как будто все, что надстраивается в ходе дальнейшего развития, мы отрицаем или недооцениваем. Тем не менее такие взгляды поучительны и интересны. Это же относится к происхождению некоторых мотивов изобразительного [295] искусства. Например, Дж. Эйслер (1919), разбирая сновидения своих пациентов, так аналитически истолковал юношу, играющего с мальчиком, как это изобразил Пракситель в своем Гермесе. И еще одно только слово, я просто не могу не упомянуть о том, как часто именно мифологические темы находят свое объяснение в толковании сновидений. Так, например, в легенде о лабиринте распознается изображение анального рождения; запутанные ходы - это кишки, нить Ариадны - пуповина. Способы изображения при работе сновидения, привлекательный и почти неисчерпаемый материал, благодаря подробному изучению становится нам все понятнее; я хочу привести вам некоторые примеры из этой области. Так, например, частотное отношение сновидение изображает через множественность однородного. Послушайте странное сновидение одной молодой девушки: она входит в большой зал и видит в нем какого-то человека, сидящего на стуле, образ повторяется шесть, восемь и более раз, но каждый раз это ее отец. Все легко объясняется, когда из побочных обстоятельств толкования мы узнаем, что это помещение изображает материнское лоно. Тогда сновидение становится равнозначным хорошо известной нам фантазии девушки, которой кажется, что уже во внутриутробной жизни она встречалась с отцом, когда он во время беременности появлялся в материнском лоне. То, что в сновидении кое-что наоборот - появление отца перенесено на собственную персону, - не должно вас вводить в заблуждение; это имеет, впрочем, еще свое особое значение. Множественность персоны отца может выражать только то, что соответствующий процесс неоднократно повторялся. Собственно, мы должны также признать, что сновидение не так уж сильно вольничает, выражая частоту (Haufigkeit) через на- [296] громождение (Haufung). B нем только используется первоначальное значение слова, которое сегодня обозначает для нас повторение во времени, но происходит от накопления в пространстве. Однако работа сновидения вообще переводит, где это возможно, временные отношения в пространственные и изображает их в виде таковых. Допустим, видение в сновидении сцены между лицами, кажущимися очень маленькими и удаленными, как если бы смотрел в перевернутый бинокль. Малость так же, как и пространственная удаленность, означают здесь одно и то же, а именно отдаленность во времени, это следует понимать как сцену из давно минувшего прошлого. Далее, может быть, вы помните, что я уже говорил вам в предыдущих лекциях и показывал на примерах, как мы научились использовать для толкования и чисто формальные черты явного сновидения, т. е. переводить в содержание кое-что из скрытых мыслей сновидения. Теперь вы знаете, что все сновидения одной ночи находятся в одной и той же связи. Но далеко не безразлично, являются ли эти сновидения для видящего сон единым целым, или он расчленяет их на несколько отрывков, и если да, то на сколько. Часто число этих отрывков соответствует такому же количеству обособленных центров образования мыслей в скрытых мыслях сновидения или борющихся между собой потоков в душевной жизни видящего сон, из которых каждый находит свое преобладающее, хотя и не единственное выражение в каком-то особом отрывке сновидения. Короткое предсновидение и длительное основное сновидение часто находятся друг к другу в отношении условия и исполнения, чему вы можете найти весьма ясный пример в прежних лекциях. Сновидение, которое видевший сон изображает как бы вставкой, действительно соответствует второстепенному в мыслях [297] сновидения. Франц Александер (1925)(1) в одном исследовании парных сновидений показал, что сновидения одной ночи нередко разделяют выполнение задачи сновидения таким образом, что, вместе взятые, они осуществляют исполнение желания в два этапа, чего не может сделать каждое сновидение в отдельности. Если желание сновидения содержит запретное действие по отношению к определенному лицу, то это лицо появляется в первом сновидении открыто, действие же дается лишь робким намеком. Второе сновидение делает затем иначе. Действие называется в нем открыто, однако лицо изменено до неузнаваемости или заменено индифферентным. Действительно, это производит впечатление хитрости. Второе подобное же отношение между обеими частями парного сновидения таково, что одна представляет собой наказание, а другая - исполнение порочного желания. Получается как бы следующее: если принимается наказание, то запрещенное позволяется. Не могу больше задерживать вас на подобных маленьких открытиях, равно как и на дискуссиях, относящихся к использованию толкования сновидений в аналитической практике. Думаю, что вам не терпится услышать, какие же изменения произошли в основных взглядах на сущность и значение сновидения (2). Вы уже подготовлены к тому, что именно об этом мало что можно сообщить. Ведь самым спорным моментом всей теории было утверждение, что все сновидения ---------------------------------------- (1) Франц Александер (1891-1964) - американский психоаналитик. Один из директоров чикагского Института психоанализа. (2) На коррективах, внесенных Фрейдом в исходную схему толкования сновидений, сказался его новый подход к структуре личности, в частности введение понятия Супер-эго. [298] являются осуществлением желания. С неизбежным, вновь и вновь повторяющимся возражением непрофессионалов, что ведь так много страшных сновидений, мы, надеюсь, покончили в предыдущих лекциях. С разделением их на сновидения желания, страшные сновидения и сновидения наказания мы сохранили нашу теорию в силе. Сновидения наказания тоже являются исполнением желаний, но не влечений, а критикующей, цензурирующей и наказующей инстанции в душевной жизни. Если мы имеем дело с чистым сновидением наказания, то нам вполне доступна простая мыслительная операция по восстановлению сновидения желания, по отношению к которому сновидение наказания является истинным возражением, и которое этим отказом и было замещено в явном сновидении. Вы знаете, уважаемые дамы и господа, что изучение сновидений сначала помогло нам понять неврозы. Вы найдете также понятным, что наши знания о неврозах впоследствии смогли оказать влияние на наше представление о сновидении. Как вы узнаете, мы вынуждены были предположить существование в душевной жизни особой критикующей и запрещающей инстанции, которую мы называем Сверх-Я. Признав цензуру сновидения также результатом работы этой инстанции, мы тем самым вынуждены более тщательно рассмотреть участие Сверх-Я в образовании сновидения. Против теории исполнения желания в сновидении возникло лишь два серьезных возражения, рассмотрение которых уводит слишком далеко, не давая, впрочем, вполне удовлетворительного ответа. Первое возражение опирается на факт, согласно которому лица, пережившие шок, тяжелую психическую травму, часто случавшиеся во время войны и лежавшие в основе травматической истерии, в сновидениях постоянно возвращаются в травматическую ситуацию. Согласно [299] же нашим предположениям о функции сновидения этого быть не должно. Какое впечатление могло бы удовлетвориться этим возвратом к высшей степени неприятному травматическому переживанию? Догадаться трудно. Со вторым фактом мы почти ежедневно сталкиваемся в аналитической работе: он тоже не является таким уж весомым возражением, как и первый. Вы знаете, что одной из задач психоанализа является проникновение в тайну амнезии, которой покрыты первые детские годы, и доведение до сознательного воспоминания содержащихся в них проявлений ранней детской сексуальной жизни. Эти первые сексуальные переживания ребенка связаны с мучительными впечатлениями страха, запрета, разочарования и наказания; понятно, что они вытеснены, но тогда непонятно то, что они имеют такой широкий доступ к жизни сновидений, что они дают образцы столь многим фантазиям сновидения, что сновидения полны репродукций этих инфантильных сцен и намеков на них. Однако их нежелательный характер и тенденция работы сновидения к исполнению желаний, видимо, плохо сочетаются друг с другом. Но возможно, мы преувеличиваем в этом случае трудности. На те же детские переживания наслаиваются ведь все постоянные, неисполненные желания, которые дают энергию для образования сновидений в течение всей жизни и от которых можно ожидать, что своим могучим порывом они способны вынести на поверхность и обстоятельства, воспринимавшиеся со стыдом. А с другой стороны, в способе репродукции этого материала несомненно выражается стремление работы сновидения замаскировать неудовольствие искажением, превратить разочарование в исполнение. При травматических неврозах все обстоит по-другому, здесь сновидения постоянно приводят к страху. Я полагаю, что мы не должны бояться признать, что в этом случае функ- [300] ция сновидения не срабатывает. Я не хочу ссылаться на то, что исключение подтверждает правило, эта мудрость кажется мне весьма сомнительной. Однако исключение и не отменяет правила. Если такую отдельную психическую деятельность, как видение снов, в целях изучения выделить из общего механизма, то, возможно, это и позволит вскрыть присущие ей закономерности; если же ее опять включить в общую структуру то нужно быть готовым к тому, что эти результаты, сталкиваясь с другими силами, затушуются или станут менее значительными. Мы говорим, что сновидение есть исполнение желания; если принять во внимание последние возражения, то все-таки следует сказать, что сновидение является попыткой исполнения желания. Ни для кого, кто может углубиться в психическую динамику, вы не скажете ничего другого. При определенных обстоятельствах сновидение может осуществить свое намерение либо очень несовершенным образом, либо оно должно вообще от него отказаться; видимо, бессознательная фиксация на травме при этих срывах выполнения функции сновидения одерживает верх. В то время как спящий должен видеть сон, потому что ночное ослабление вытеснения позволяет активизироваться стремлению к травматической фиксации, его работа сновидения, которая желала бы превратить следы воспоминаний о травматической ситуации в исполнение какого-нибудь желания, остается безрезультатной. В таких случаях может наступить бессонница, из-за страха перед неудачей действия сновидения человек отказывается от сна. Травматический невроз демонстрирует нам здесь крайний случай, но травматический характер следует признать и за детскими переживаниями, так что не следует удивляться, если менее значительные нарушения функции сновидения проявляются и в других условиях. [301] ТРИДЦАТАЯ ЛЕКЦИЯ Сновидение и оккультизм Уважаемые дамы и господа! Сегодня мы вступаем на узкую тропу, но она может открыть перед нами широкую перспективу. Заявление о том, что я буду говорить об отношении сновидения к оккультизму, вряд ли вас удивит. Ведь сновидение, часто рассматривавшееся как ворота в мир мистики, еще сегодня многими принимается за оккультный феномен. И мы, сделав его объектом научного исследования, не оспариваем, что одна или несколько нитей связывают его с этими темными вещами. Мистика, оккультизм - что подразумевается под этими названиями? Не ждите от меня попытки дать определения этим областям, пределы которых установлены неточно. Мы все, в общем, примерно знаем, что подразумевается под этим. Это - своего рода обратная сторона светлого, управляемого неумолимыми законами мира, который создала для нас наука. Оккультизм утверждает реальное существование тех "вещей меж небом и землей, о которых наша школьная премудрость не смеет и помыслить". Но мы не хотим школьной ограниченности; мы готовы поверить тому, что достойно веры. Мы намерены поступить с этими вещами так же, как с любым другим [302] материалом науки, установить сначала, являются ли такие процессы действительно доказуемыми, а тогда и только тогда, когда их очевидность будет несомненна, попытаемся их объяснить. Но не следует отрицать, что и это решение нам трудно принять по соображениям интеллектуального, психологического и исторического порядка. Этот случай требует совершенно иного подхода, нежели другие исследования. Сначала трудности интеллектуальные! Разрешите дать самые общие разъяснения. Предположим, что речь идет о составе недр земли. Как известно, мы не знаем об этом ничего определенного. Мы предполагаем, что там находятся тяжелые металлы в раскаленном состоянии. Допустим, что кто-то выдвигает утверждение, что недра земли заполнены водой, насыщенной углекислотой, типа содовой. Мы, конечно, скажем, что это весьма маловероятно, противоречит всем нашим ожиданиям, не учитывает отправных точек нашего познания, которые привели нас к выдвижению гипотезы металлов. Однако оно все-таки не является немыслимым: если кто-то укажет нам путь к проверке гипотезы содовой воды, мы последуем ему без возражений. Но вот появляется другой и всерьез утверждает, что ядро земли состоит из мармелада! К этому мы отнесемся совсем иначе. Мы скажем себе, что мармелад в природе не встречается, он является продуктом человеческой кухни, существование этого предмета предполагает, кроме того, наличие фруктовых деревьев и их плодов, а мы не знаем, можно ли флору и поварское искусство человека перенести в недра земли; в результате этих интеллектуальных возражений наш интерес будет направлен в другую сторону, и вместо того чтобы приступить к исследованию, действительно ли ядро земли состоит из мармелада, мы спросим себя, а что это за человек, который мог прийти к такой идее, или, по крайней мере, [303] спросим его, откуда он это знает. Несчастный автор мармеладной теории будет глубоко оскорблен и обвинит нас в том, что мы отказываем ему в объективном признании его утверждения вследствие якобы научного предубеждения. Но это ему ничего не даст. Мы чувствуем, что предубеждения не всегда предосудительны, что иногда они оправданны и целесообразны, так как избавляют нас от бесполезной траты сил (1). Ведь они всего лишь заключения, аналогичные другим, хорошо обоснованным суждениям. Целый ряд оккультных утверждений действует на нас подобно мармеладной гипотезе, так что мы считаем себя вправе отвергнуть их сразу же, не подвергая проверке. Но все не так просто. Сравнение, подобное тому, которое я выбрал, ничего не доказывает или доказывает слишком мало, как и вообще все сравнения. Ведь остается спорным, подходит ли оно, и понимаешь, что установка на пренебрежительное отвержение уже определила его выбор. Предубеждения иногда целесообразны и оправданны, иногда же ошибочны и вредны, и никогда не знаешь, когда они являются первыми, а когда вторыми. Сама история наук с избытком полна случаев, которые могут предостеречь от поспешного осуждения. Так, долгое время считалось бессмысленным предположение, что камни, которые мы сегодня называем метеоритами, попали на землю с неба или что горная порода, включающая остатки ракушек, когда-то была дном моря. Между прочим, и нашему психоанализу пришлось ненамного лучше, когда он выступил с разработкой проблем бессознательного. Так что у нас, аналитиков, есть особая ---------------------------------------- (1) В данном случае под научным предубеждением следует понимать принципы исследования, установленные и проверенные общественно-исторической практикой и потому приобретшие аксиоматический характер. [304] причина быть осторожными при использовании интеллектуального мотива для утверждения новых предположений, что, признаться, не помогает нам избежать отрицания, сомнений и недоверия. Вторым моментом я назвал психологический. При этом я имею в виду общую склонность людей к легковерию и вере в чудеса. С самого начала, когда жизнь берет нас под свой строгий надзор, в нас поднимается протест против непреложности и монотонности законов мышления и против требований проверки реальностью. Рассудок становится врагом, отнимающим у нас так много возможностей для наслаждений. Открываешь, какое удовольствие - хотя бы ненадолго - избавиться от него и предаться соблазнам бессмыслицы. Школьник развлекается искажением слов, профессиональный ученый подшучивает над своей деятельностью после научного конгресса, даже серьезный человек наслаждается игрой остроумия. Более серьезная враждебность к "рассудку и науке, самой лучшей силе человека" ждет своего случая, она спешит отдать предпочтение чудо-доктору или искусному знахарю перед "обученным" врачом, она идет навстречу утверждениям оккультизма, пока его мнимые факты воспринимаются как нарушение закона и правил, она усыпляет критику, извращает восприятия, добивается признаний и одобрений, которые не могут быть оправданы. Кто примет во внимание эту склонность людей, имеет все основания для обесценивания многих сообщений оккультной литературы. Третьим соображением я назвал историческое, желая обратить внимание на то, что в мире оккультизма не происходит, собственно говоря, ничего нового, но в нем вновь возникают все те знамения, чудеса, пророчества и явления духов, о которых мы знаем с древних времен и из древних книг и которые мы давно сочли порождением необузданной фантазии или [305] тенденциозным надувательством, продуктом того времени, когда невежественность человечества была очень велика, а научный разум находился еще в пеленках. Если мы примем за истину то, что происходит еще и сегодня, по сообщениям оккультистов, то мы должны будем признать достоверными и те сведения из средневековья. А теперь вспомним, что традиции и священные книги народов переполнены такими историями о чудесах и что религии в своих притязаниях на достоверность опираются как раз на такие чрезвычайные и чудесные события, черпая в них доказательства действия сверхчеловеческих сил. И тогда трудно избежать подозрения, что оккультный интерес является, собственно, религиозным, что к тайным мотивам оккультного движения относится стремление помочь религии, которой угрожает прогресс научного мышления. А с признанием такого мотива должно возрасти наше недоверие и наше нежелание пускаться в исследование так называемых оккультных феноменов. Но в конце концов эту антипатию придется все-таки преодолеть. Речь идет о вопросе действительности, т. е. истинно или нет то, о чем сообщают оккультисты. Это ведь можно решить путем наблюдения. В принципе мы должны быть благодарны оккультистам. Сообщения о чудесах древних времен мы не можем подвергнуть проверке. Полагая, что их нельзя доказать, мы должны все же признать, что их нельзя со всей строгостью и опровергнуть(1). Но о том, что происходит в настоящее время, чему мы можем быть свидетелями - об этом мы должны иметь твердое суждение. Если мы убедимся, что таких чудес сегодня не бывает, то мы не испугаемся и возражения, что в древности они все-таки могли случаться. Другие объяснения окажутся ---------------------------------------- (1) Это положение не означает признания Фрейдом достоверности сведений, которые содержатся в оккультизме. [306] тогда еще понятнее. Итак, мы оставляем наши сомнения и готовы приступить к наблюдению оккультных феноменов. К несчастью, тут мы встречаемся с обстоятельствами, чрезвычайно неблагоприятными для нашего благого намерения. Наблюдения, от которых должно зависеть наше суждение, происходят в условиях, делающих наши чувственные восприятия ненадежными, притупляющих наше внимание, в темноте или при скудном красном свете, после длительного напрасного ожидания. Нам говорят, что сама по себе наша скептическая, т. е. критическая, установка может помешать появлению ожидаемых феноменов. Создавшаяся таким образом ситуация является просто карикатурой на условия, в которых мы привыкли обычно проводить научные исследования. Наблюдения проводятся над так называемыми медиумами, лицами, которым приписываются особые "сензитивные" способности, но которые ни в коей мере не отличаются выдающимися качествами ума или характера, не являются носителями какой-то большой идеи или серьезного замысла, как древние чудотворцы. Напротив, даже у тех, кто верит в их тайные силы, они слывут особенно ненадежными; большинство из них уже были разоблачены как обманщики, следует ожидать, что и остальным предстоит то же самое. То, чего они достигают, производит впечатление детского озорства или фокусов. Еще ни разу на сеансах с этими медиумами не произошло ничего, достойного внимания, вроде приобщения к новому источнику силы. Правда, и от трюка фокусника, чудесным образом выпускающего из пустого цилиндра голубей, не приходится ждать развития голубеводства. Легко могу поставить себя в положение человека, который, желая соблюсти требование объективности, принимает участие в сеансах ок- [307] культистов, но через некоторое время устает и с отвращением отказывается от поставленных требований и, так ничему и не научившись, возвращается к своим прежним предубеждениям. Такого человека можно упрекнуть в неправильном поведении, поскольку феноменам, которые он хочет изучить, нельзя предписывать заранее, какими они должны быть и при каких условиях они должны появляться, более того, следует проявить выдержку и соблюдать меры предосторожности и контроля, которыми еще недавно пытались защититься от ненадежности медиумов. К сожалению, эта современная техника безопасности кладет конец легкой доступности оккультных наблюдений. Изучение оккультизма становится особо трудной профессией, деятельностью, которой нельзя предаваться наряду с прочими своими интересами. И пока занимающиеся этим исследователи придут к каким-то выводам, вам остается лишь сомневаться и быть предоставленными своим собственным предположениям. Среди этих предположений наиболее вероятным является, пожалуй, то, что в оккультизме речь идет о каком-то реальном ядре еще не познанных фактов, которое обман и фантазия окутали трудно преодолимой оболочкой. Но как мы можем хотя бы приблизиться к этому ядру, с какой стороны подойти к проблеме? Здесь, я полагаю, нам на помощь придет сновидение, подав нам совет выделить из всего этого хаоса тему телепатии. Вы знаете, что телепатией мы называем предполагаемый факт, когда событие, происходящее в определенное время, примерно в то же время осознается отдаленным в пространстве лицом, при этом известные нам способы сообщения нельзя принимать в расчет. Молчаливой предпосылкой этого является то, что данное событие касается лица, к которому другое лицо, [308] принимающее известие, имеет сильный эмоциональный интерес. Так, например, с лицом А происходит несчастье или оно умирает, а лицо Б, близко связанное с ним - мать, дочь или возлюбленная, - узнает об этом примерно в то же время благодаря зрительному или слуховому восприятию; последний случай, при котором ей об этом будто бы сообщили по телефону, чего на самом деле не было, представляет собой в известной мере психическое подобие беспроволочного телеграфа. Нет необходимости говорить о том, насколько невероятны такие явления и большинство этих сообщений можно с полным основанием отвергнуть; те же, которые отклонить не так-то просто, остаются. Разрешите мне для того, чтобы сообщить вам то, что я наметил, в дальнейшем опускать осторожное словечко "якобы" и продолжать так, словно я верю в объективную реальность телепатического феномена. Однако будьте уверены, что это не так, что я основываюсь не на убеждении. Я могу сообщить вам, собственно, немного, всего лишь незначительный факт. Я хочу также сразу же еще больше умерить ваши ожидания, сказав, что сновидение, по существу, имеет мало общего с телепатией. Как телепатия не проливает новый свет на сущность сновидения, так и сновидение не является прямым свидетельством реальности телепатии. Телепатический феномен также совсем не связан со сновидением, он может возникнуть и в состоянии бодрствования. Единственной причиной для обсуждения связи между сновидением и телепатией является то, что состояние сна кажется особенно подходящим для приема телепатического послания. И вот кто-то видит так называемый телепатический сон, а при его анализе убеждается, что телепатическое известие сыграло ту же роль, что и любой другой остаток дневных впечатлений, и как таковое оно оказалось измененным в ре- [309] зультате работы сновидения, подчинившись ее тенденции. При анализе такого телепатического сновидения происходит нечто, показавшееся мне достаточно интересным, чтобы, несмотря на всю его незначительность, принять его за исходный пункт этой лекции. Когда в 1922 г. я делал первое сообщение об этом предмете, в моем распоряжении было только одно наблюдение. С тех пор я получил и другие, аналогичные, но я остановлюсь на первом примере, поскольку его легче всего изложить, и сразу же введу вас in medias res.* Один явно интеллигентный человек, по его утверждению, "без малейших оккультистских наклонностей", пишет мне об одном сновидении, которое показалось ему странным. Для начала он рассказывает, что его замужняя дочь, проживающая далеко от него, ожидает в середине декабря рождения своего первенца. Эта дочь ему очень близка, он также знает, что и она очень искренне к нему привязана. В ночь с 16-го на 17-е ноября ему снится сон, что его жена родила близнецов. Затем следовали некоторые подробности, которые я могу здесь опустить, да и не все их удалось объяснить. Женщина, которая в сновидении стала матерью близнецов, - его вторая жена, мачеха его дочери. Он не хочет иметь детей от этой женщины, отказывая ей в способности разумно воспитывать детей. Ко времени сновидения он давно прекратил с ней половые сношения. Написать мне побудило его не сомнение в теории сновидения, к чему, казалось бы, давало основание явное содержание сновидения, ибо почему сновидение заставило эту женщину рожать детей вопреки его желанию? По его свидетельству, не было также никаких причин для опасения, что это ---------------------------------------- * В суть дела (лат.). - Прим. пер. [310] нежелательное событие может произойти. Обстоятельством, побудившим его сообщить мне о сновидении, было то, что 18-го ноября рано утром он получил телеграмму о том, что у его дочери родились близнецы, Телеграмма была отправлена за день до этого, роды последовали в ночь с 16-го на 17-е, примерно в тот же час, когда ему снился сон о том, что жена родила ему близнецов. Видевший сон спрашивает меня, считаю ли я случайностью совпадение сновидения и события. Он не решается назвать сновидение телепатическим, так как различие между содержанием сновидения и событием касается как раз того, что кажется ему существенным, а именно персоны роженицы. Но одно из его замечаний позволяет заключить, что он не удивился бы и настоящему телепатическому сновидению. Дочь, как он полагает, в свой трудный час наверняка "думала особенно о нем". Дамы и господа! Я уверен, что вы сами уже можете объяснить это сновидение и понимаете, почему я его вам рассказал. Этот человек недоволен своей второй женой, он хотел бы, чтобы его жена была такой же, как его дочь от первого брака. Для бессознательного это "как", конечно, несущественно. И вот ночью ему приходит телепатическое послание, что дочь родила близнецов. Работа сновидения завладевает этим известием, позволяет бессознательному желанию, стремящемуся поставить на место жены дочь, подействовать на него, и возникает странное явное сновидение, которое маскирует желание и искажает послание. Признаться, лишь толкование сновидения показало нам, что это сновидение телепатическое, психоанализ вскрыл телепатические факты, которые мы иначе не смогли бы узнать. Но не позволяйте все-таки ввести себя в заблуждение! Несмотря на это толкование сновидения, ничто [311] не сообщило об объективной истине телепатического факта. Может быть, это видимость, допускающая и другое объяснение. Возможно, что скрытые мысли сновидения человека были таковы: "Сегодня день, когда должны были бы произойти роды, если дочь, как я, собственно, считаю, ошибалась на месяц. И выглядела она, когда я видел ее в последний раз, так, словно у нее будет двойня. А моя покойная жена так любила детей, как она обрадовалась бы близнецам!" (Последний момент я вывожу из еще не упомянутых ассоциаций видевшего сон.) В этом случае побудителем сновидения были бы хорошо обоснованные предположения видевшего сон, а не телепатическое послание, но результат остался бы тем же. Вы видите, что и это толкование сновидения ничего не дает для ответа на вопрос, следует ли телепатию признать объективной реальностью. Это можно было бы решить только путем подробного исследования всех обстоятельств данного случая, что, к сожалению, в этом примере было так же мало возможно, как и в других примерах из моего опыта. Допустим, что гипотеза телепатии дает самое простое объяснение, но этим выигрывается немногое. Самое простое объяснение не всегда правильно, истина очень часто не проста, и прежде чем решиться на такое важное предположение, хочется соблюсти все меры предосторожности. Тему сновидения и телепатии мы можем теперь оставить, мне нечего вам больше сказать об этом. Но заметьте себе, что ведь не сновидение дало нам какое- то знание о телепатии, а толкование сновидения, психоаналитическая обработка. Так что в дальнейшем мы можем совсем оставить сновидения, предположив, что применение психоанализа прольет некоторый свет на другие факты, называемые оккультными. Так, например, феномен индукции, или передачи мыслей, весь- [312] ма близкий к телепатии, собственно говоря, без особой натяжки может быть с ней объединен. Он означает, что душевные процессы одного лица, его представления, состояния возбуждения, волевые побуждения могут передаваться сквозь свободное пространство другому лицу без использования известных способов сообщения словами и знаками. Вы понимаете, как было бы замечательно, а может быть, даже практически важно, если бы подобное действительно случалось. Скажу попутно, что, как ни странно, в древних описаниях чудес именно об этом феномене говорится меньше всего. При лечении пациентов психоаналитическим методом у меня сложилось впечатление, что занятия профессиональных предсказателей таят в себе благоприятную возможность особенно безупречного наблюдения за передачей мыслей. Это незначительные или даже неполноценные люди, посвятившие себя какому-нибудь занятию - гаданию на картах, изучению почерков и линий рук, астрологическим вычислениям - и предсказывающие при этом своим посетителям будущее, после того как они покажут себя посвященными в их прошлое или настоящее. Их клиенты по большей части вполне довольствуются этим и не сетуют, если впоследствии пророчества не сбываются. Я знаю множество таких случаев, имел возможность изучить их аналитически и сейчас расскажу вам самый замечательный из этих примеров. К сожалению, доказательность этих сообщений умаляется тем, что я вынужден о многом умалчивать, так как к этому меня обязывает врачебная этика. Но я со всей строгостью избегал искажений. Итак, послушайте историю одной из моих пациенток, у которой был такой случай с одним предсказателем. Она была старшей среди братьев и сестер, выросла в условиях чрезвычайно сильной привязанности к [313] отцу, рано вышла замуж, в супружестве нашла полное удовлетворение. Для полного счастья ей не хватало лишь одного - она оставалась бездетной, так что ее любимый муж не мог полностью занять место отца. Когда же после долгих лет разочарования она решилась на гинекологическую операцию, муж признался ей, что вина лежит на нем: из-за болезни до женитьбы он стал неспособен к зачатию. Это разочарование она перенесла с трудом, стала невротичной, явно страдая страхами соблазна. Чтобы развлечь, муж взял ее с собой в деловую поездку в Париж. Однажды они сидели там в холле отеля, когда ей бросилось в глаза какое-то оживление среди прислуги. Она спросила, в чем дело, и узнала, что прибыл Monsieur le professeur, который дает консультации в таком-то кабинете. Она захотела тоже проконсультироваться. Муж ей не советовал, но она улучила момент, проскользнула в кабинет для консультаций и предстала перед предсказателем. Ей было 2 7 лет, но выглядела она намного моложе, обручальное кольцо она сняла. Monsieur le professeur попросил ее опустить руку в чашу, наполненную золой, тщательно изучив отпечаток, он рассказал ей затем о тяжелой борьбе, которая ей предстоит, и закончил утешительным заверением, что она все-таки выйдет еще замуж и к 32 годам будет иметь двоих детей. Когда она рассказывала мне эту историю, ей было 43 года, тяжело больная, она не имела никакой надежды родить когда-нибудь ребенка. Таким образом, пророчество не исполнилось, но говорила она о нем без всякой горечи, а с явным удовлетворением, словно вспоминала радостное переживание. Нетрудно было установить, что она не имела ни малейшего представления, что могли означать оба числа пророчества (2 и 32) и значили ли они вообще что-нибудь. Вы скажете, какая глупая и непонятная история, и спросите, для чего я ее вам рассказал. Да, я был бы [314] с вами совершенно согласен, если бы - и тут решающий момент - не анализ, позволивший нам истолковать то пророчество, которое как раз благодаря объяснению деталей производит убедительное впечатление. Дело в том, что оба числа играли роль в жизни матери моей пациентки. Та поздно вышла замуж, после тридцати, и в семье часто говорили о том, как удачно она поспешила наверстать упущенное. Оба первых ребенка, сначала наша пациентка, родились с самым возможно коротким промежутком времени в одном календарном году, и действительно, в 32 года у нее уже было двое детей. Таким образом, то, что Monsieur le professeur сказал моей пациентке, означало: утешьтесь, вы еще так молоды. У вас будет такая же судьба, как у вашей матери, которой тоже пришлось долго ждать детей, у вас тоже будет двое детей к 32 годам. Но иметь такую же судьбу, как и мать, поставить себя на ее место, занять ее место при отце - ведь это и было самое сильное желание ее юности, желание, из-за невыполнения которого началась теперь ее болезнь. Пророчество обещало ей, что его исполнение все еще возможно; что же, кроме признательности, она могла чувствовать к предсказателю? Но считаете ли вы возможным, чтобы Monsieur le professeur знал факты интимной жизни семьи своей случайной клиентки? Это невозможно. Откуда же пришло к нему знание, которое помогло ему включить в пророчество оба числа и выразить самое сильное и самое тайное желание пациентки? Я вижу только два возможных объяснения. Или эта история в том виде, в каком она была мне рассказана, неправдоподобна и происходила по-другому, или следует признать, что передача мыслей является реальным феноменом. Правда, можно предположить и то, что по прошествии 16 лет пациентка сама вставила в воспоминание оба числа, о ко- [315] торых идет речь, взяв их из своего бессознательного. У меня нет никакого основания для этого предположения, но исключить его я не могу и считаю, что вы скорее поверите в такое объяснение, нежели в реальность передачи мыслей. Если же вы решитесь на последнее, то не забывайте о том, что лишь анализ выявил оккультные факты, вскрыв их там, где они были искажены до неузнаваемости. Если бы речь шла только об одном таком случае, как с моей пациенткой, то мимо него можно было бы пройти, пожав плечами. Никому не пришло бы в голову основывать веру, означающую столь решительный поворот, на одном-единственном наблюдении. Но поверьте, это не единственный случай в моем опыте, Я собрал целый ряд таких пророчеств и из всех них вынес впечатление, что предсказатель выразил только мысли обратившихся к нему лиц и особенно их тайные желания, так что справедливо было бы проанализировать такие пророчества, как если бы они являлись субъективными продуктами, фантазиями или сновидениями этих лиц. Конечно, не все случаи одинаково доказательны и не для всех сразу можно найти более рациональное объяснение, но все-таки в целом очень велика вероятность действительной передачи мыслей. Из-за важности предмета можно было бы привести вам все мои случаи, но это невозможно вследствие пространности их описания и неизбежного нарушения при этом врачебной этики. Попытаюсь успокоить свою совесть, приведя вам еще несколько примеров. Однажды меня посетил весьма интеллигентный молодой человек, студент, перед своим последним экзаменом на степень доктора, который он не в состоянии был сдать, потому что, как он жаловался, он утратил все интересы, способность концентрации, даже [316] возможность упорядоченного воспоминания. Предыстория этого подобного параличу состояния скоро раскрылась, он заболел в результате огромного самопреодоления. У него есть сестра, к которой он относился с интенсивной, но постоянно сдерживаемой любовью, как и она к нему. Как жаль, что мы не можем пожениться, нередко говорили они между собой. Один достойный человек влюбился в эту сестру, она ответила ему благосклонностью, но родители согласия на брак не дали. В этом бедственном положении молодая пара обратилась к брату, и он не отказал им в помощи. Он был посредником в их переписке, под его влиянием удалось наконец добиться согласия родителей на брак. Правда, за время помолвки произошел один случай, значение которого легко разгадать. Он предпринял трудное путешествие в горы с будущим зятем без проводника, они сбились с пути, и им грозила опасность не вернуться назад целыми и невредимыми. Вскоре после замужества сестры он впал в это состояние психического истощения. Став под влиянием психоанализа вновь работоспособным, он покинул меня, собираясь сдавать свои экзамены, но после удачной их сдачи осенью того же года на короткое время снова вернулся ко мне. Он рассказал о странном переживании, которое он испытал в канун лета. В их университетском городке была одна предсказательница, которая пользовалась большим успехом. Даже принцы династии имели обыкновение перед важными делами регулярно консультироваться с ней. Способ, при помощи которого она работала, был очень прост. Она просила сообщить ей дату рождения определенного лица, не требуя никаких других сведений, даже имени, затем справлялась в астрологических книгах, производила долгие вычисления и наконец выдавала пророчество о соответствующем [317] лице. Мой пациент решил воспользоваться ее таинственным искусством в отношении своего зятя. Он посетил ее, назвав требуемую дату рождения зятя. После того как она произвела свои вычисления, она сообщила пророчество: это лицо умрет от отравления раками или устрицами в июле или августе этого года. Мой пациент закончил свой рассказ словами: "Это было просто великолепно!" Я с самого начала слушал неохотно. После этого восклицания я позволил себе вопрос: "Что же великолепного вы находите в этом пророчестве? Сейчас поздняя осень, ваш зять не умер, это бы вы сообщили мне сразу. Итак, пророчество не сбылось". "Что верно, то верно, - заявил он, - но замечательно следующее. Мой зять, страстный любитель раков и устриц, прошлым летом, т. е. до посещения предсказательницы, перенес отравление устрицами, от которого чуть не умер". Что я мог сказать на это? Я мог только подосадовать, что высокообразованный человек, который, кроме того, успешно прошел курс анализа, не смог лучше разглядеть взаимосвязи. Я, со своей стороны, прежде чем поверить тому, что по астрологическим книгам можно вычислить отравление раками или устрицами, охотнее предположил бы, что мой пациент все еще не преодолел ненависти к своему сопернику, от вытеснения которой он в свое время заболел, и что предсказательница просто высказала его собственную надежду: от таких пристрастий не отказываются, и когда-нибудь он все-таки от этого погибнет. Я утверждаю, что для этого случая я не знаю никакого другого объяснения, кроме, может быть, того, что мой пациент позволил себе со мной пошутить. Но он не подавал ни тогда, ни позже основания для такого подозрения, и, казалось, что все, о чем он говорил, было серьезно. [318] Другой случай. Один молодой человек, занимающий видное положение, состоит в связи с некоей светской дамой, проявляя при этом странное насилие. Время от времени он должен причинять своей возлюбленной боль насмешками и издевками, пока та не впадет в полное отчаяние. Доведя ее до такого состояния, он чувствует облегчение, мирится с ней и одаривает подарками. Но теперь он хотел бы освободиться от нее, насилие ему неприятно, он замечает, что его собственная репутация страдает от этой связи, он хочет иметь жену, завести семью. Поскольку он не может собственными силами освободиться от этой дамы, он прибегает к помощи анализа. После одной такой оскорбительной сцены, уже во время анализа, он просит ее написать ему открыточку, которую предлагает графологу. Заключение, полученное им, гласит: это почерк человека, находящегося в высшей степени отчаяния, который непременно в ближайшие дни покончит с собой. Правда, этого не происходит, дама остается в живых, но путем анализа удается ослабить его оковы; он оставляет даму и дарит свое внимание одной молодой девушке, от которой ждет, что она будет для него хорошей женой. Вскоре после этого ему снится сон, который можно истолковать только как начинающееся сомнение в достоинствах этой девушки. Он и у нее берет образец почерка, предложив его затем тому же авторитету, и узнает суждение о ее почерке, подтверждающее его сомнения. Тогда он отказывается от намерения сделать ее своей женой. Чтобы оценить толкования графолога, особенно первое, нужно кое-что знать из тайной истории нашего молодого человека. В раннем юношеском возрасте он был до безумия влюблен в соответствии со своей страстной натурой в одну молодую женщину, которая была, однако, старше его. Получив от нее отказ, он совершил попытку самоубийства, серьезность его наме- [319] рения не вызывает сомнения. Только благодаря случайности он избежал смерти, и лишь после длительного ухода силы его восстановились. Но его дикий поступок произвел на любимую женщину глубокое впечатление, она подарила ему благосклонность, он стал ее возлюбленным, с тех пор был с ней в тайной связи и служил ей, как настоящий рыцарь. Спустя более двух десятилетий, когда оба постарели, женщина, естественно, больше, чем он, в нем проснулась потребность отделаться от нее, стать свободным, вести самостоятельную жизнь, завести свой дом и семью. И одновременно с этой пресыщенностью у него появилась долго подавляемая потребность мести своей возлюбленной. Если когда-то он хотел покончить с собой, потому что она пренебрегла им, то теперь ему захотелось найти удовлетворение в том, что она будет искать смерти, потому что он оставит ее. Но его любовь была еще слишком сильной для того, чтобы это желание могло стать осознанным; он был также не в состоянии причинить ей достаточно зла, чтобы довести ее до смерти. В таком состоянии духа он сделал светскую даму в известной степени мальчиком для битья, чтобы in corpore vili* удовлетворить свою жажду мести, причиняя ей всякие мучения, ожидая от них того исхода, которого он желал по отношению к любимой женщине. То, что месть относилась, собственно, к этой последней, выдает лишь то обстоятельство, что он посвятил ее в свою любовную связь, сделав ее своей советчицей, вместо того чтобы скрыть от нее свое падение. Несчастная давно, видимо, страдала от его фамильярности больше, чем светская дама от его жестокости. Насилие, на которое он жаловался по отношению к подставному лицу и которое привело его к анализу, было, конечно, перенесено со старой возлюб- ---------------------------------------- * На малоценном объекте (лат.). - Прим. ред. перевода. [320] ленной на нее; эта последняя была той, от которой он хотел освободиться и не мог. Я не графолог и не высокого мнения об искусстве угадывать характер по почерку, еще меньше я верю в возможность предсказывать таким образом будущее писавшего. Но вы видите, как ни раздумывай о ценности графологии, несомненно, что эксперт, обещая, что написавший предложенную ему пробу в ближайшее время покончит с собой, выявляет опять-таки только сильное тайное желание обратившегося к нему лица. Нечто подобное произошло и при втором толковании, разве что здесь речь шла не о бессознательном желании, а о том, что зарождавшиеся сомнения и озабоченность спрашивающего нашли свое ясное выражение в устах графолога. Впрочем, моему пациенту удалось с помощью анализа сделать выбор возлюбленной за пределами заколдованного круга, в который он попал. Дамы и господа! Вот вы выслушали, что толкование сновидений и психоанализ вообще сделали для оккультизма. На примерах вы видели, что благодаря их использованию оккультные факты, которые остались бы непроницаемыми, прояснились. На вопрос, который, несомненно, интересует вас больше всего, - можно ли верить в объективную реальность этих фактов? - психоанализ не может ответить прямо, однако выявленный с его помощью материал производит по меньшей мере благоприятное впечатление для утвердительного ответа. На этом ваш интерес не исчерпывается. Вы захотите узнать, право на какие выводы дает тот несравненно более богатый материал, к которому психоанализ непричастен. Но в этом я не могу вам помочь, это уже не моя область. Единственное, что я могу еще сделать, это рассказать о наблюдениях, которые имеют к анализу хоть какое-то отношение, они были сделаны во время аналитического лече- [321] ния, может быть, даже стали возможны благодаря его влиянию. Я приведу вам один такой пример, тот, который произвел на меня самое сильное впечатление, сделаю это очень подробно, задержу ваше внимание на обилии частностей, и все- таки при этом придется опустить многое, что очень повысило бы убедительность наблюдения. Это пример, в котором факты ясно проступают и их не нужно распутывать при помощи анализа. Однако, обсуждая их, мы не сможем обойтись без него. Но я заранее предупреждаю вас, что даже этот пример кажущейся передачи мыслей на расстоянии в аналитической ситуации не застрахован от всяческих сомнений и не позволяет безусловно принять за реальность оккультный феномен. Итак, послушайте. Однажды осенью 1919г. примерно без четверти 11 утра только что прибывший из Лондона д-р Дэвид Форсайт подал мне визитную карточку в то время, как я занимался одним пациентом. (Мой уважаемый коллега из Лондонского университета, конечно, не сочтет за бестактность, если я открою, что в течение нескольких месяцев вводил его в искусство психоаналитической техники.) У меня было время только поприветствовать его и пригласить на более поздний час. У меня д-р Форсайт вызывал особый интерес: он был первым иностранцем, который прибыл ко мне после изоляции военных лет, знаменуя своим появлением наступление лучших времен. Вскоре после этого, в 11 часов, пришел один из моих пациентов, господин П., остроумный и любезный человек в возрасте между 40 и 50, который в свое время обратился ко мне из-за трудностей с женщинами. Его случай не предвещал терапевтического успеха; я давно предлагал ему прекратить лечение, но он хотел его продолжения, очевидно потому, что приятно ощущал себя в [состоянии] перенесения чувства на меня как [322] на отца. Деньги в те времена не играли никакой роли, так как их было слишком мало; часы, которые я проводил с ним, были и для меня приятным возбуждением и отдыхом, и таким образом, вопреки строгим правилам врачебной практики, аналитические занятия продолжались до намеченного срока. В этот день П. вернулся к своим попыткам установить с женщинами любовные отношения и опять упомянул о красивой пикантной бедной девушке, у которой он мог бы иметь успех, если бы от любого серьезного шага его не отпугнул факт ее девственности. Он и раньше часто говорил о ней, сегодня же в первый раз рассказал, что она, конечно, не имея ни малейшего представления о действительных причинах его затруднения, обычно называет его "господин Vorsicht" [форзихт - осторожность]. Это сообщение поразило меня, карточка д-ра Форсайта была у меня под рукой, я показал ее ему. Таковы факты. Предполагаю, что они показались вам скудными, но вы только послушайте дальше, за этим кроется большее. Несколько лет своей юности П. прожил в Англии и с тех пор сохранил постоянный интерес к английской литературе. У него была богатая английская библиотека, он имел обыкновение приносить мне из нее книги, и ему я обязан знакомству с такими авторами, как Беннет и Голсуорси, которых я до этого мало читал. Однажды он дал мне почитать роман Голсуорси под названием Человек- собственник, который разыгрывается в придуманной писателем семье Форсайт (Forsyte). Очевидно, Голсуорси сам пленился этой выдумкой, потому что и в более поздних рассказах он неоднократно возвращается к персонажам этой семьи и наконец собирает все касающиеся их сочинения под названием Сага о Форсайтах. Всего лишь за несколь- [323] ко дней до описываемого случая П. принес мне новый том из этой серии. Фамилия Форсайт и все типичное, что хотел воплотить в ней писатель, играла роль также и в моих беседах с П., став частью тайного языка, так часто возникающего между двумя лицами при постоянном общении. Правда, фамилия Форсайт (Forsyte) в тех романах немного отличается от фамилии моего посетителя Форсайта (Forsyth), для немецкого произношения это едва различимо, а смысловое английское слово, произносимое нами также foresight [Форсайт], переводится: предвидение или осторожность. Итак, П. действительно из своих личных взаимосвязей извлек ту же самую фамилию, которая в это же время вследствие неизвестного ему события занимала меня. Не правда ли, это выглядит уже лучше. Но я полагаю, что мы получим более сильное впечатление от этого странного феномена и даже как бы проникнем в условия его возникновения, если аналитически осветим две другие ассоциации, которые привел П. именно в тот час. Во-первых, в один из дней на прошлой неделе я напрасно прождал господина П. в 11 часов и затем ушел навестить д-ра Антона фон Фрейнда в его пансионе. Я был поражен, узнав, что господин П. жил на другом этаже дома, где помещался пансион. В связи с этим я позднее рассказал П., что я его, можно сказать, посетил в его доме, но я наверняка знаю, что я не назвал фамилии лица, которого я посетил в пансионе. И вот вскоре после упоминания господина фон Форзихт (Vorsicht) он спрашивает меня: "Не является ли Фрейд-Отторего, которая читает в народном университете курс английского языка, вашей дочерью?" И впервые за долгое время общения он допускает искажение моей фамилии, к которому меня, правда, [324] приучили власти, чиновники и наборщики: он сказал вместо Фрейд - Фрейнд. Во-вторых, в конце того же часа он рассказал сон, от которого в страхе проснулся, настоящий, по его словам, кошмар. Он добавил, что недавно забыл, как это будет по-английски и сказал спрашивающему, что по-английски кошмарный сон называется "a mare's nest". Это, конечно, бессмыслица, a mare's nest означает невероятную историю, небылицу, кошмарный сон же переводится как "night-mare". Этот случай, кажется, не имеет с предыдущим ничего общего, кроме одного элемента - английского языка, но мне он напомнил один маленький эпизод, происшедший примерно на месяц раньше. П. сидел у меня в комнате, когда неожиданно после долгой разлуки ко мне вошел другой приятный мне гость из Лондона, д-р Эрнест Джонс. Я подал ему знак пройти в другую комнату, пока я договорюсь с П. Но тот сразу узнал его по висящей в приемной фотографии и даже выразил желание быть ему представленным. А Джонс является автором монографии о кошмарном сне - night-mare (1912); я не знал, известна ли она была П. Тот избегал читать аналитические книги. Сначала я хотел бы показать вам, как можно аналитически понять связь фантазий П. и их мотивировки. В отношении фамилии Forsyte или Forsyth П. имел ту же установку, что и я, она означала для него то же самое, я вообще обязан ему знакомством с этой фамилией. Примечательным был факт, что он внес эту фамилию неожиданно в анализ вскоре после того, как в результате нового события, прибытия лондонского врача, она приобрела для меня значение в другом смысле. Но может быть, не менее интересным, чем сам факт, является способ появления фамилии в нашей аналитической беседе. Он даже не сказал: сейчас мне при- [325] шла в голову фамилия Forsyte из известных вам романов, но сумел вплести ее в свои переживания безо всякого осознанного отношения к этому источнику и извлек ее оттуда на свет божий, что могло бы произойти давно, но до сих пор не происходило. А затем он сказал: я тоже Форсайт, ведь девушка меня так называет. Трудно не распознать смешения ревнивого притязания и горького самоуничижения, которые находят свое выражение в этом высказывании. Мы не ошибемся, если дополним его примерно так: меня обижает, что Ваши мысли целиком заняты прибывшим. Вернитесь все-таки ко мне, я ведь тоже Форсайт (Forsyth) - правда, всего лишь господин фон Форзихт [осторожность], как говорит девушка. И вот ход его мыслей возвращается по ассоциативной нити элемента "английский" к двум прежним обстоятельствам, которые могли вызвать ту же ревность. "Несколько дней тому назад вы нанесли визит в мой дом, но, к сожалению, не мне, а какому-то господину фон Фрейнду". Эта мысль заставляет его изменить фамилию Фрейд на Фрейнд. Фамилия Фрейд-Отторего в лекционной программе должна была быть привлечена потому, что она, как принадлежащая преподавательнице английского языка, способствовала явной ассоциации. А затем присоединяется воспоминание о другом посетителе, прибывшем за несколько недель до того, по отношению к которому он, конечно, тоже испытывал чувство ревности, но в то же время понимал, что не может с ним соперничать, так как д-р Джонс сумел написать работу о кошмарном сне, а он эти сны в лучшем случае видел сам. И упоминание о своей ошибке в значении "a mare's nest" относится к этой же связи, этим ему хотелось сказать лишь следующее: я ведь все-таки не настоящий англичанин, так же как и не настоящий Форсайт (Forsyth). [326] Его ревнивые побуждения я не могу назвать ни неуместными, ни непонятными. Он был подготовлен к тому, что его занятия анализом, а с ними и наше общение закончатся, как только в Вену прибудут иностранные ученики и пациенты, и так оно действительно вскоре и произошло. Но то, чего мы до сих пор достигли, было частью аналитической работы, объяснившей три фантазии, происшедшие в один и тот же час, продиктованные одним и тем же мотивом, а это имеет немного общего с другим вопросом: могут ли эти фантазии возникнуть без передачи мыслей или нет? Последнее имеет отношение к каждой из трех фантазий и, таким образом, распадается на три отдельных вопроса: мог ли П. знать, что д-р Форсайт только что нанес мне свой первый визит? Мог ли он знать фамилию лица, которое я посетил в его доме? Знал ли он, что д-р Джонс написал работу о кошмарном сне? Или это было только мое знание об этих вещах, которое проявилось в его фантазиях? От ответа на эти три вопроса будет зависеть, позволит ли мое наблюдение сделать вывод в пользу перенесения мыслей. Оставим на некоторое время первый вопрос, в двух других легче разобраться. Случай с визитом в пансион производит на первый взгляд особенно обнадеживающее впечатление. Я уверен, что в своем коротком шутливом упоминании о визите в его доме я не назвал никакой фамилии, и считаю весьма маловероятным, что П. справлялся в пансионе о фамилии лица, о котором идет речь, скорее я предположу, что о его существовании тому было совершенно неизвестно. Но доказательность этого случая подвергается основательному сомнению из-за одной случайности. Человек, которого я навестил в пансионе, не только носил фамилию Фрейнд (Freund), но он был для нас всех настоящим другом.* ---------------------------------------- * По-немецки Freund - друг. - Прим. пер. [327] Это был д-р Антон Фрейнд, благодаря пожертвованию которого было основано наше издательство. Его безвременная кончина, как и смерть нашего Карла Абрахама несколько лет спустя, были самыми тяжелыми утратами, постигшими психоанализ. Итак, я мог бы тогда сказать господину П.: "Я посетил в вашем доме одного друга", и с этой возможностью оккультный интерес к его второй ассоциации исчезает. Впечатление от третьей фантазии тоже быстро рассеивается. Мог ли П. знать, что Джонс опубликовал работу о кошмарном сне, если он никогда не читал аналитической литературы? Да, он мог это знать. У него были книги нашего издательства, и он мог видеть аннотации новых публикаций на обложках. Это нельзя доказать, но нельзя и опровергнуть. Итак, этим путем мы не придем ни к какому решению. К сожалению, мое наблюдение страдает тем же недостатком, как и многие ему подобные. Оно было слишком поздно записано и обсуждалось в то время, когда я больше не виделся с господином П. и не мог расспросить его о подробностях. Но вернемся к первому случаю, который, даже взятый в отдельности, как будто бы сохраняет видимость факта передачи мыслей. Мог П. знать, что доктор Форсайт был у меня за четверть часа до него? Мог ли он вообще знать о его существовании или о его приезде в Вену? Нельзя поддаваться искушению всецело отрицать оба предположения. Мне видится все же путь, который ведет к частичному утверждению. Я ведь мог бы сообщить господину П., что жду врача из Англии для обучения анализу, как первого голубя после всемирного потопа. Это могло быть летом 1919 г.; за несколько месяцев до своего прибытия д-р Форсайт договаривался со мной об этом в письмах. Я даже мог назвать его фамилию, хотя это кажется мне весьма маловероятным. Для выяснения другого значения этой [328] фамилии для нас обоих следовало бы вспомнить беседу с упоминанием этой фамилии, от которой у меня должно было бы кое-что остаться в памяти. Все же это могло быть, а я потом об этом мог основательно забыть, так что "господин фон Форзихт" мог произвести на меня впечатление чуда во время аналитической беседы. Если считать себя скептиком, то весьма последовательно сомневаться время от времени и в своем скепсисе. Может быть, и у меня есть тайная склонность к чудесному, которая так способствует созданию оккультных фактов. Если и этот чудесный случай убрать с пути, то нас ждет еще другой, самый трудный из всех. Предположим, что господин П. знал о существовании некоего д-ра Форсайта, которого ожидают в Вене осенью, тогда как объяснить, что он так восприимчив к нему как раз в день его прибытия и непосредственно после его первого визита? Можно сказать, что это случайность, т. е. оставить необъясненным, но я подробно обсудил те две фантазии П. именно для того, чтобы исключить случайность, чтобы показать вам, что он действительно был занят ревнивыми мыслями о людях, которые посещают меня и которых я посещаю; или можно попытаться предположить, чтобы не упустить самую крайнюю возможность, что П. заметил мое особое волнение, о котором я, правда, ничего не знал, сделав из него свое заключение. Или господин П., который пришел ведь всего лишь четверть часа спустя после англичанина, встретил его где-то на общем пути, узнал по типично английской внешности и, имея постоянно установку на свое ревнивое ожидание, подумал: "Вот это - д-р Форсайт, с прибытием которого моим занятиям анализом наступит конец. И вероятно, он сейчас как раз идет от профессора". Пойти дальше этих рационалистических предположений я не могу. Опять поп [329] liquet,* но я должен признать, что, по-моему, чаша весов и здесь склоняется в пользу передачи мыслей. Впрочем, безусловно, я не единственный, кому доводилось переживать такие "оккультные" случаи в аналитической ситуации. Елена Дейч в 1926 г. опубликовала подобные наблюдения и изучала их обусловленность отношениями перенесения между пациентом и аналитиком. Я убежден, что вы не особенно довольны моей установкой на эту проблему: убежден не до конца и все же к убеждению готов. Возможно, вы скажете себе: это опять тот случай, когда человек, всю свою жизнь честно проработавший в качестве естествоиспытателя, с возрастом становится слабоумным, набожным и легковерным. Я знаю несколько великих имен, принадлежащих к их числу, но меня не следует причислять к ним. Набожным я, по крайней мере, не стал, надеюсь, что и легковерным тоже. Только если человек всю свою жизнь сгибался для того, чтобы избегать болезненного столкновения с фактами, то и в старости его спина останется согнутой, сгибаясь под новыми фактами. Вам было бы, конечно, приятнее, если бы я придерживался умеренного теизма и показал себя непримиримым, отклоняя все оккультное. Но я не способен добиваться благосклонности, я предлагаю вам отнестись более дружелюбно к объективной возможности передачи мыслей, а вместе с тем и телепатии. Не забывайте, что я обсуждал эти проблемы здесь лишь постольку, поскольку к ним можно приблизиться со стороны психоанализа. Когда более десяти лет тому назад они впервые вошли в поле моего зрения, я тоже испытал страх перед угрозой нашему научному мировоззрению, которое в случае подтверждения элементов оккультизма должно было бы уступить место спи- ---------------------------------------- * "Не ясно" - слова, с которыми древнеримский судья воздерживался от суждения. - Прим. ред. перевода. [330] ритизму и мистике. Сегодня я думаю по-другому; я полагаю, что о большом доверии к науке отнюдь не свидетельствует неверие в то, что она может воспринять и переработать то, что окажется действительным в оккультных утверждениях. Что же касается, в частности, передачи мыслей, то она-то, кажется, как раз и благоприятствует распространению научного - противники скажут механистического - образа мышления на столь трудно постижимую духовную область. Ведь телепатический процесс, должно быть, в том и заключается, что какой-то психический акт одного лица возбуждает тождественный психический акт у другого лица. То, что лежит между обоими психическими актами, легко может быть физическим процессом, в который с одного конца переходит психическое и который на другом конце опять переводится в такое же психическое. Аналогия с другими переходами, как, например, при разговоре и слушании по телефону, была бы тогда несомненной. А представьте, если бы можно было овладеть этим физическим эквивалентом психического акта! Хочу сказать, что, включив бессознательное между физическим и тем, что до сих пор называлось "психическим", психоанализ подготовил почву для предположения таких процессов, как телепатия. Привыкни мы к представлению о телепатии, с ее помощью мы сможем сделать много, по крайней мере в воображении. Ведь, как известно, нет сведений о том, как осуществляется общая воля в больших колониях насекомых. Возможно, это происходит путем подобной прямой психической передачи. Возникает предположение, что это первоначальный, архаический путь коммуникации между отдельными существами, который в процессе филогенетического развития вытесняется лучшим средством сообщения при помощи знаков, воспринимаемых органами чувств. Но более [331] древнее средство может сохраниться, оставаясь на заднем плане, выступая на первый план при определенных условиях, например в страстно возбужденных массах. Все это еще неопределенно и полно нерешенных загадок, но пугаться этого нет причин. Если телепатия существует как реальный процесс, то, несмотря на ее трудную доказуемость, можно предположить, что она является довольно распространенным феноменом. Нашим ожиданиям соответствовало бы, если бы мы обнаружили ее непосредственно в душевной жизни ребенка. Тут-то и вспомнишь о часто встречающихся страхах детей, что родители знают все их мысли, хотя они их им и не сообщали, - полная аналогия и, быть может, источник веры взрослых во всеведение бога. Недавно одна внушающая доверие дама, Дороти Берлингем, сообщила в своей работе "Анализ ребенка и мать" (1932) о наблюдениях, которые, если они подтвердятся, должны положить конец остаткам сомнений в реальности передачи мыслей. Использовав нередкую теперь ситуацию, когда мать и ребенок одновременно проходят аналитические занятия, она рассказала об одном из странных случаев, происшедших с ней: однажды на аналитическом занятии мать рассказала о золотой вещице, игравшей определенную роль в одной из ее детских сцен. Сразу после этого, когда она вернулась домой, ее маленький (около 10 лет) мальчик пришел к ней в комнату и принес ее золотую вещицу, которую она хранила для него. Она спросила его удивленно, откуда он ее взял. Он получил ее в подарок ко дню рождения, но день рождения был несколько месяцев тому назад, и не было никаких причин того, чтобы именно сейчас ребенок вспомнил об этой золотой вещице. Мать рассказала о случившемся женщине-аналитику и попросила ее узнать о причине его действия. Но анализ, прове- [332] денный с ребенком, не дал никакого разъяснения, в тот день действие ворвалось в жизнь ребенка как инородное тело. Несколько недель спустя мать сидела за письменным столом, записывая рассказанное переживание, о чем ее попросили. Тут появился мальчик и попросил золотую вещицу обратно, чтобы взять ее с собой на аналитическую беседу и показать там. Анализ опять не дал никакого объяснения этому желанию. Вот мы и вернулись снова к психоанализу, с которого начали. [333] ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ ЛЕКЦИЯ Разделение психической личности Уважаемые дамы и господа! Я знаю, что в своих взаимоотношениях с лицами или вещами вы сами определяете, что является исходным пунктом. Так было и с психоанализом: для развития, которое он получил, для отклика, который он нашел, было небезразлично, что начал он с работы над симптомом, самым чуждым для Я элементом, который имеется в душе. Симптом происходит от вытесненного, являясь одновременно его представителем перед Я, но вытесненное для Я - это чужая страна, внутренняя заграница, так же как реальность - разрешите такое необычное выражение - заграница внешняя. От симптома путь лежал к бессознательному, к жизни влечений, к сексуальности, и это было время, когда против психоанализа выдвигались глубокомысленные возражения, что человек - существо не только сексуальное, он знаком и с более благородными и более высокими порывами. Можно было бы добавить, что, вдохновленный сознанием этих высоких порывов, он нередко позволяет себе несуразные мысли и игнорирование фактов. Вам лучше знать, что с самого начала у нас считалось: человек страдает от конфликта между требованиями жизни влечений и сопротивлением, которое [334] поднимается в нем против них, и мы ни на миг не забывали об этой сопротивляющейся, отклоняющей, вытесняющей инстанции, которая, как мы полагали, обладает своими особыми силами, стремлениями Я, и которая совпадает с Я популярной психологии. Только ведь при всех трудных успехах научной работы и психоанализу не под силу было одновременно изучать все области и высказывать суждение сразу по всем проблемам. Наконец, дело дошло до того, что мы смогли направить свое внимание с вытесненного на вытесняющее и встали перед этим Я, казавшимся таким само собой разумеющимся, в твердой уверенности и здесь встретить вещи, к которым мы могли быть не подготовлены; однако было нелегко найти первый подход. Вот об этом-то я и хочу с вами сегодня побеседовать! Предполагаю, однако, что это мое изложение психологии Я подействует на вас иначе, чем введение в психическую преисподнюю, которое ему предшествовало. Почему это так, с точностью сказать не могу. Как казалось мне сначала, вы подумаете, что ранее я сообщал вам факты, пусть даже непривычные и своеобразные, тогда как теперь вы услышите преимущественно мнения, т. е. умозрительные рассуждения. Но это не так; получше все взвесив, я должен сказать, что удельный вес мыслительной обработки фактического материала в нашей психологии Я ненамного больше, чем в психологии неврозов. Другие обоснования своего предположения я тоже вынужден был отбросить; теперь я считаю, что каким-то образом это кроется в характере самого материала и в непривычности нашего обращения с ним. Все же я не удивлюсь, если в своем суждении вы проявите еще больше сдержанности и осторожности, чем до сих пор. Ситуация, в которой мы находимся в начале нашего исследования, сама должна указать нам путь. [335] Мы хотим сделать предметом этого исследования Я, наше наисобственнейшее Я. Но возможно ли это? Ведь Я является самым подлинным субъектом, как же оно может стать объектом? И все-таки, несомненно, это возможно. Я может взять себя в качество объекта, обращаться с собой, как с прочими объектами, наблюдать себя, критиковать и бог знает что еще с самим собой делать. При этом одна часть Я противопоставляет себя остальному Я. Итак, Я расчленимо, оно расчленяется в некоторых своих функциях, по крайней мере, на время. Части могут затем снова объединиться. Само по себе это не ново, возможно, непривычный взгляд на общеизвестные вещи. С другой стороны, нам знакома точка зрения, что патология своими преувеличениями и огрублениями может обратить наше внимание на нормальные отношения, которые без этого ускользнули бы от нас. Там, где она обнаруживает слом и срыв, в нормальном состоянии может иметь место расчленение. Если мы бросим кристалл на землю, он разобьется, но не произвольно, а распадется по направлениям своих трещин на куски, грани которых, хотя и невидимо, все-таки предопределены структурой кристалла. Такими растрескавшимися и расколовшимися структурами являются душевнобольные. И мы не можем им отказать в чем-то вроде почтительного страха, который испытывали древние народы перед сумасшедшими. Они отвернулись от внешней реальности, но именно поэтому они больше знают о внутренней, психической реальности и могут нам кое-что выдать, что было бы нам иначе недоступно. Об одной группе таких больных мы говорим, что они страдают бредом наблюдения (Beobachtungswahn).* Они жалуются нам, ---------------------------------------- * В советской психиатрической литературе рассматривается как один из вариантов бреда преследования. - Прим.. ред. перев. [336] что постоянно и вплоть до самых интимных отправлений находятся под удручающим наблюдением неизвестных сил, вероятно, все-таки лиц, и в галлюцинациях слышат, как эти лица объявляют о результатах своих наблюдений: "Сейчас он хочет сказать это, вот он одевается, чтобы выйти, и т. д.". Это наблюдение - еще не то же самое, что преследование, но близко к нему, оно предполагает, что больному не доверяют, ждут, как бы застать его за запретными действиями, за которые его должны наказать. Что было бы, если бы эти сумасшедшие были правы, если бы у нас у всех была такая наблюдающая и угрожающая наказанием инстанция в Я, которая у них лишь резко отделена от Я и по ошибке смещена во внешнюю реальность? Не знаю, произойдет ли с вами то же, что и со мной. Но с тех пор, как под сильным впечатлением этой картины болезни мною овладела идея, что отделение наблюдающей инстанции от остального Я может быть в структуре Я закономерной чертой, она меня не оставляет, и я вынужден был заняться изучением и других характерных особенностей и отношений этой отделенной таким образом инстанции. Вскоре был сделан следующий шаг. Уже содержание бреда наблюдения намекает на то, что наблюдение является лишь подготовкой к суду и наказанию, и, таким образом, мы узнаем, что у этой инстанции есть другая функция, которую мы называем своей совестью. Вряд ли в нас найдется что-либо другое, что мы бы так постоянно отделяли от своего Я и так легко противопоставляли ему, как совесть. Я чувствую склонность что-то сделать, что обещает мне наслаждение, но отказываюсь от этого на основании того, что совесть мне этого не позволяет. Или, поддавшись чрезмерному желанию наслаждения, я делаю что-то, против чего поднимается голос |
