 |
Семинарская и святоотеческая библиотеки |
|
|
были певчие и священник у Царских Врат. Следование за Блоком — и одоление Блока: несомненное. Блокову тоску превозмогает литургическое чувство. Одоление печали мирской совершается через молитвенное обращение к источнику жизни. В том, как знаем, давняя традиция русской литературы — молитвенная лирика. Николаева прикоснулась и к этой традиции. Вот образец её гимнографического творчества — “Гимн свету” (то есть — Богу, ибо: Бог есть свет): Слава зажигающему солнце и усмиряющему океан! Слава рассыпающему первую зелень на чёрных ветках. дунувшему — и стал ветер, дохнувшему — и стал туман, и в родовом колодце мы все отразились в предках. Слава согревающему зимнее детство, просветлевающему юную кровь, защищающего нас от ночного страха своею дланью! Слава Тому, Кто женщинам дарит любовь, а мужчинам жалует вожделенное знанье! Слава, украшающему юнцов и юниц, укрепляющему стариц со стариками, вскармливающему младенцев, выпускающему на волю — птиц, покрывающему наши низости высокими облаками! Слава, посылающему на запад — снег и зной — на восток, ударяющему в тимпаны средь камней и пыли, избавляющему нас от чёрного дня, чтоб не копили — впрок, но существовали налегке и царственно жили! Слава благословляющему пчелу и одевающему змею, слышащему любую цикаду в ночном чертоге! Слава, слава Тому, с Кем поем мы радость свою, а страданье и сами мы пели раньше, глядя под ноги! Здесь всё та же мысль, что присутствует явно или прикровенно во всей поэзии Николаевой: утверждение богоприсутствия везде и во всём, в большом и в малом. Одно из важнейших произведений у Николаевой — роман в стихах “Августин”. Произведение о загадочном монахе, не то о вымышленном, не то о настоящем, не то о подлинном, не то о самозванце: бежавшем от мирских испытаний и скорби и прилепившемся к монашеской жизни. Судьба его замысловата и сложна, но важнее не извивы её, а итог: приятие мира Божьего и всего, что есть в мире, покорность Промыслу. В келье Августина остаётся его сочинение “Сыне, отдай Мне сердце”, созданное в традиции псалмотворчества. Доверься руке Моей, уверуй в Промысел Мой. Ибо Мое попечение о тебе простирается от земли до небес. И каждое дерево, провожающее тебя, посажено от Моих семян, и каждый источник, обгоняющий тебя, выплеснут из Моих глубин. И если враг одолеет тебя, это Я послал его победить терзающую тебя змею. И если обессиливает тебя болезнь, это Я послал ее иссушить опаляющий тебя соблазн. И если сума натирает тебе плечо, это Я жернова навесил на грабителя твоей души. И если тюрьма заковывает тебя в кандалы, это Я посадил на цепь безумный замысел твой... Вот средство одолеть любые невзгоды, любое отчаяние. Отдадим должное мастерству и мудрости автора. И сознаем: мудрость эта — от мудрости Божией, мастерство — дар от Него. Николаева утверждает: эстетическое прослеживание судьбы Августина есть прямое поручение Божие, данное через того, кто Ему служит. Читатель же сам приходит к необходимому выводу: это художественное исследование жизни есть раскрытие истин православной мудрости. Поэтому Бог поручает его поэту, делая поэта своим пророком. ...Тот, кто поручил мне Августина, говорил: каждое действие определяется не точкой его приложения, а тем, во имя чего оно совершалось. ...Доброе дело определяется не его содержаньем, а свидетельством славы Божьей. ...Только личный подвиг определяет духовность жизни. ...Только по чистоте жизни можно судить об истинности чудотворца. ...Истинное чудотворение всегда сопровождается покаянным чувством. ...А при всём при этом не за наши подвиги и молитвы, не за наши добрые дела и жертвы — лишь по Божественной милости, по любви Его крестной нам открываются врата Царства. ...Человек может сломаться под тяжестью рано исполненного желания. ...Любого новоначального, пытающегося забраться в небо, надо схватить за ноги и сдёрнуть на землю. ................................................................. Здесь каждый найдёт знакомое ему, ибо это мудрость православной святости. В этом её ценность: она не сочинена поэтом, но воспринята от чистых сердцем. — Зачем же повторять известное? — Одним известно, другим нет. Истину же полезно повторять всегда. — Но повторение не принижает ли поэзию? — Пророк всегда говорит не своё. Он послушен велению Божию и ему нет нужды до суетного стремления утвердить себя собою. Была бы истина. А в первый или в сотый раз она сказана — всё равно. 8. В падении прародителей дух человека взбунтовался против Бога. Эпоха Возрождения символизировала “освобождение” души от духа. “Серебряный век” русской культуры сделал шаг к постмодернизму, который пытается полностью вывести тело из-под власти высших начал. Конечно, совершающиеся процессы распадения первозданного единства человеческой природы не сопряжены именно с названными эпохами. (Так, предшественниками постмодернизма можно с полным правом назвать Рабле или новеллистов Возрождения.) Но эпохи эти нагляднее сосредоточили в себе происходящее на протяжении всей истории после грехопадения. Целью главного соблазнителя было именно разрушение целостности того, в ком был запечатлен образ и подобие Божии. Когда это совершится, останется одно: отдать тело в окончательное рабство — бесовским силам. Каждый из самообособляющихся уровней бытия всегда пытался утвердить свою самостоятельность, абсолютизируя собственные стремления, ценности и прежде всего заблуждения. Становится ясным, что относительные ценности каждого уровня, утверждаемые в качестве самоценных и самодовлеющих, не могут не усугублять раздробленности мира. Дух отстаивает право на все свои соблазны (оккультизм, псевдорелигиозность, синкретизм и т.п.); душа стремится к многообразию ощущений, не разбирая их духовной природы; тело пускается в погоню за удовольствиями. И во всём, включая и духовную жизнь, всё более утверждают себя гедонистские соблазны. Чтобы человек не заметил этого, ему навязываются примитивное мировидение, куда более убогое, чем предполагал для человечества даже Великий Инквизитор. И: тело сбросившее с себя зависимость от души, духа и Бога, с одной стороны, будет неистово противиться восстановлению истиной христианской иерархии (поскольку слишком зависимым оно в ней является), а с другой — окажется обречённым на сознавание своей неодолимой зависимости от страданий, от смерти. Тело вне Бога лишается какой бы то ни было надежды на бессмертие. Вновь давняя проблема. В феврале 1878 года Достоевский писал (Н.Л.Озмидову): “Теперь представьте себе, что нет Бога и бессмертия души (бессмертие души и Бог — это всё одно, одна и та же идея). Скажите, для чего мне тогда жить хорошо, делать добро, если я умру на земле совсем? Без бессмертия-то ведь всё дело в том, чтоб только достигнуть свой срок, и там хоть всё гори. А если так, то почему мне (если я только надеюсь на мою ловкость и ум, чтоб не попасться закону) и не зарезать другого, не ограбить, не обворовать, или почему мне если уж не резать, так прямо не жить на счёт других, в одну свою утробу? Ведь я умру, и всё умрёт, ничего не будет! Таким образом, и выйдет, что один лишь человеческий организм не попадает под всеобщую аксиому и живёт лишь для разрушения себя, а не для сохранения и питания себя” (30, кн.1,10). Сказано яснее ясного. Очутившись в порочном круге безверия и безнадёжности, тело (и не что иное: ведь и душевные движения оказываются при том лишь следствием движения телесных составляющих) не может не искать утоления тоски, тайной и явной, в разного рода отвлекающих началах, от вина и наркотиков до массовой культуры и спорта. Именно на этом всё более паразитирует ныне и обретает всё большую власть мировое зло. Зло, персонифицированное дьяволом, и всегда стремилось к господству, теперь обретает для того особенно благоприятные условия. И мы видим, что это зло в нынешней мировой политике проявляясь, действует прежде всего против России, русского начала, русского народа. Аллен Даллес, директор ЦРУ (1953-1961), это обнаружил откровенно. Он ещё в 1945 году, до завершения великой войны, точно сформулировал суть американского воздействия на русский нерод — с целью его полного разложения: “Мы бросим всё, что имеем, — всё золото, всю материальную мощь на оболванивание и одурачивание людей! Человеческий мозг, сознание людей способны к изменению. Посеяв там хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности верить. Как? Мы найдём своих единомышленников, своих союзников в самой России. Акт за актом будет разыграна грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного на земле народа, окончательного, необратимого угасания его самосознания. Литература, театры, кино — всё будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства. Мы будем всячески поддерживать и поднимать так называемых художников, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства, — словом, всякой безнравственности. В управлении государством создадим хаос и неразбериху... Честность и порядочность подвергнутся осмеянию и перестанут быть нужны, превратятся в пережиток прошлого. Будут культивироваться хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркомания, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражда между народами, прежде всего вражда и ненависть к русскому народу — всё это мы будем насаждать ловко и незаметно... И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или даже понимать, что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим их в посмешище, найдём способ их оболгать и объявить отбросами общества. Мы вырвем духовные корни, опошлим и уничтожим основы народной нравственности. Мы будем расшатывать таким образом поколение за поколением. Будем браться за людей с детских, юношеских лет, главную ставку сделаем на молодёжь, начнём разлагать, развращать, растлевать её; мы превратим их в циников, пошляков, космополитов. Вот так мы это и осуществим” . И осуществляют. Но что же делать? Устремиться на поиски врагов? Искать их особенно и не нужно: они и так на виду. Но главное-то не в том. Вл.Соловьёв, осмысляя Достоевского, сумел дать ответ на терзающие нас вопросы: “Пока тёмная основа нашей природы, злая в своём исключительном эгоизме и безумная в своём стремлении осуществить этот эгоизм, всё отнести к себе и всё определить собою, — пока эта тёмная основа у нас налицо — не обращена и этот первородный грех не сокрушён, до тех пор невозможно для нас никакое настоящее дело, и вопрос что делать не имеет разумного смысла. Представьте себе толпу людей, слепых, глухих, увечных, бесноватых, и вдруг из этой толпы раздаётся вопрос: что делать? Единственный разумный здесь ответ: ищите исцеления; пока вы не исцелитесь, для вас нет дела; а пока вы выдаёте себя за здоровых, для вас нет исцеления” . Вот что нужно понять: гуманизм (перевородный грех, эгоистическое тяготение “всё отнести к себе и всё определить собою”) есть болезнь, несущая все беды нашему страдающему эгоизму. Но чтобы стремиться к подлинному исцелению, необходимо именно понять, что мы больны. А чтобы это понять, нужен верный критерий здоровья. Этот критерий можно обрести только в Откровении Божием, и не в человеческих искажениях этого Откровения, а в полноте Христовой Истины, то есть в Православии. Отвержение Православия неизбежно приведёт к прогрессированию болезни и к гибели. Поэтому-то необходимо сознать, что Православие есть тот удерживающий, о котором говорит Апостол: “Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь...” (2Фес.2,7). Удерживающий есть Православие. И не абстрактное, а осуществлённое в воцерковлённом сознании и типе поведения. Средоточием этого удерживающего начала ныне является Россия. Именно на Россию Божиим Промыслом была возложена ответственность за судьбу Православия, что русская мысль сознала достаточно полно, выработав идею Москвы - Третьего Рима. Теперь эта идея подвергается яростному высмеиванию со стороны либеральных носителей зла. В уже упомянутом ранее интервью О.Николаевой (февраль 1990 г.) А.Терц утверждал: “Ну а что касается национальной идеи, мне это не представляется по-настоящему серьёзным; все эти разговоры о том, что русские или французы, итальянцы, американцы и так далее считают, что они лучше, что у них настоящий Бог. Во-первых, это оскорбительно для Бога, во-вторых — для самих этих наций. Для меня русский национализм среди верующих — это профанация религии, это унижение религии” . Тут столько путаницы, что распутать мудрено. Попробуем. Национализм — действительно, плохо. Национальное самосознание необходимо. Будем точны в словах, если уж мы филологи. Подлинно православные никогда не могут считать, что они лучшие. Худшие. И не скажет русский православный человек, что у него настоящий Бог. Ибо Бог един и нет настоящих и не настоящих богов. Но есть верное и неверное понимание Бога — в различных религиях. Полнота Христовой Истины — в Православии. Но никакого национального чванства основать на том невозможно: Православие существовало тогда, когда русскому народу ещё тысячу лет оставалось ждать своего исторического бытия. Православие — дар нам от Бога, хоть мы того и недостойны. Тут не кичиться следует, а скорбеть о недостоинстве и стараться хоть ненамного избыть его. Сознание же своего служения Православию — как может оскорблять Бога и нацию? Вот отказ от такого служения нас и впрямь оскорбляет. Бог же поругаем не бывает (Гал.6,7). Вот что мы видим: православный тип мироосмысления всегда будет чужд и ненавистен гуманистическому мышлению, потому что заставляет отвергнуть основные его принципы, и прежде всего эвдемонические стремления. Это точно выразил Достоевский: “ПРАВОСЛАВНОЕ ВОЗЗРЕНИЕ, В ЧЁМ ЕСТЬ ПРАВОСЛАВИЕ Нет счастья в комфорте, покупается счастье страданием. Таков закон нашей планеты, но это непосредственное сознание, чувствуемое житейским процессом, — есть такая великая радость, за которую можно заплатить годами страдания. Человек не родится для счастья. Человек заслуживает своё счастье, и всегда страданием. Тут нет никакой несправедливости, ибо жизненное знание и сознание (т.е. непосредственно чувствуемое телом и духом, т.е. жизненным всем процессом) приобретается опытом pro и contra, которое нужно перетащить на себе” (7,154-155). Назначение России — нести в себе удерживающее начало и противостоять тайне беззакония. Ибо в том решаются судьбы мира. Так осуществляется Промысл Божий. Он осуществляется посредством синергии, соработничества человека с Богом, через соединение воли человека, познавшего смысл своего бытия, с волею Творца — в деле спасения. Христос Спаситель восстановил в Себе, как в Новом Адаме, разорванное единство человеческого бытия. Но человек должен сознательно совершить волевое движение к соединению со Христом. Если он откажется от того, удерживающий будет взят. Для соединения же со Христом необходимо пребывание в Православной Церкви. Этого ныне не желают сознавать многие, взявшие своего рода монополию на русский патриотизм. Они готовы отстаивать что угодно, только бы утвердить амбициозные притязания на высшую ценность самодовлеющего русского начала, в котором они видят абсолютную самодостаточность. Собственно, это есть национальная (и националистическая) разновидность гуманизма, в котором теперь место человека занимает этническое множество. Идеологами такого мышления являются историк О.Платонов, писатель А.Проханов, скульптор В.Клыков, публицист М.Антонов и др. Их credo — Россия превыше всего. При этом даже тогда, когда иные из этих “патриотов” заявляют о своей православности, их вера колеблется на зыбкой грани между абстрактным христианством и язычеством. Таково творчество В.Личутина, например, никогда не понимавшего подлинно не только Православия, но и смысла веры вообще. Есть писатели, самый яркий среди них С.Алексеев, которые соединяют патриотическую идею с языческим оккультизмом (впрочем, это тавтология). Россия превозносится этими людьми как мощное государство, как всемогущая империя. И это мыслится как самодостаточность русского бытия. Державники, не задумываясь о подлинном предназначении Державы, готовы вознести даже фигуры Ленина и Сталина за их якобы заботу о государственной мощи России. Но для Ленина, относившегося к русскому народу с презрением, Россия существовала лишь как вспомогательное средство для раздувания пожара мировой революции, в котором он готов был спалить всю русскую жизнь. Сталин же видел в России мощное средство самоутверждения. Он имел державное мышление, ясно сознавая, что его собственное величие только тогда станет несомненным, когда будет опираться на мощь страны, в которой он осуществлял своё всевластие. Русский же народ для него был опять-таки не более чем средством, и расходовать его, когда это мнилось необходимым для достижения личных целей, Сталин не колебался. Подлинно же выразил русскую идею Достоевский, когда утвердил: “Правда выше России”. Правда Христова — вот что важно. Великий смысл бытия русского начала — в служении этой Правде. Иначе вся история наша обессмысливается, русские самозамкнутся в националистическом чванстве и погибнут со всем миром, спасти который призваны. Мировое зло обрушивается на Россию именно потому, что в ней ещё не угасла православная вера. Не против России просто, но против Православия в России направлена вражда мирового зла. “Именно удерживающим аспектом русской цивилизации и объяснялась ненависть к нам антихристианской “мировой закулисы”: эта финансовая олигархия видела в России главное препятствие своему мировому господству” , — пишет М.Назаров, которого можно назвать главным выразителем “русской идеи” на рубеже тысячелетий. Анализируя в своём капитальном труде “Тайна России” ход мировой истории, Назаров доказательно раскрывает весь ход борьбы, которую вела и будет вести “тайна беззакония” против полноты Христовой Истины. Должно сознать, что вражда “мировой закулисы” к Православию есть выражение бунта тела против духа и Бога, есть стремление тела окончательно утвердить власть над духом. Удерживающий именно тело, и душу, и дух наши — ещё удерживает нас в подчинении Богу. Вот коренные положения, по которому должно осуществляться и наше осмысление искусства, литературы в частности. Сколько бы ни твердили нынешние либеральные теории, что искусство осуществляется вне какой бы то ни было борьбы, над этой борьбой, сколько бы ни твердили — истина в том, что искусство активно действует в пространстве этой борьбы. И здесь оно: или на стороне Удерживающего, или на стороне апостасии. “Кто не со Мною, тот против Меня” (Мф.12,30). Третьего не дано. Оттого так возлюбили плюрализм те, кто против: размытость истины позволяет им “не замечать” этой определённости, укрыться за оттенками, полутонами, обмануть себя и других. Западный мир ныне ясно сознаёт себя вышедшим за рамки христианства (формальные моменты не в счёт, важно, что самосознающее начало на Западе именно таково). Выработано даже специальное понятие — постхристианство. Этот термин вызывает у многих отторжение внутреннее: христианство не может быть уничтожено, избыто, врата ада не одолеют Церкви (Мф.16,18). Но сам термин экзистенциален по природе своей: он отражает внутреннее самоощущение человека, его принимающего: ощущение “преодолённости” христианских истин в личной и общественной жизни. Истинно или ложно такое ощущение — вопрос иной, но оно есть, и поэтому термин “постхристианство” точно характеризует процессы, происходящие в американо-европейской жизни на рубеже тысячелетий. Главный вопрос: включится ли русское сознание в эти процессы? Искусство постмодернизма прямо отражает начало вхождения России в постхристианский мир. “Новое религиозное сознание” конца ХХ века является прямым наследником тех идей, которые рождались в начале столетия. Обновлением, расширением, отвержением христианства заняты ныне слишком многие умы, в том числе и в России. Выдумана, например, “новая эра”, “эра Водолея”, призванной исправить якобы ошибки христианства. Главным содержанием “эры” признаётся гуманизм, эзотеризм, синкретизм, пантеизм — полное смешение всех вер и идей. Нельзя утверждать, что кризисное, катастрофическое состояние жизни на Земле — не сознаётся многими из тех, кто не утратил способности к трезвому мышлению. Но меры, предлагаемые для предотвращения окончательной катастрофы, мыслятся как следствие собственных рассудочных усилий человечества. Как будто человек живёт в безбожном пространстве и должен рассчитывать только на себя. Отвергая Бога-Спасителя, человек всё тешит себя иллюзией, что сам сможет стать как боги и — спасти себя сам. Тем человечество обрекает себя на верную гибель. Ибо в безбожном мире — всё бессмысленно. Многие “патриоты” винят во всех бедах разного рода внешние силы. И только внешние. Вывод делается простой: устранить чужеродные воздействия — и всё устроится само собою. Забывается: дьявол силён только там, где человек удаляется от Бога. Не избывши внутренней вины, исправить ничего не удастся: взамен одних недругов, даже если их удастся одолеть, придут иные — и всё начнётся сначала. На это и рассчитывает враг, заставляя русских играть по своим правилам. А поскольку “патриоты” отвергают Православие и соблазняются язычеством, понять такой простой истины они просто не в состоянии. Отвратиться от этого можно только через покаяние. Но нужно верно сознать смысл этого покаяния. Вот как пишет о том Назаров: “...Русскому народу надо каяться не перед другими народами и не в “империализме” или “русском коммунизме”, к чему нас принуждает “мировая закулиса”, стремясь тем самым затушевать свои преступления перед человечеством. Покаяться нам следует перед Богом в измене своему православному призванию, важному для всего человечества. Из этой нашей вины и вытекают все возможные прегрешения перед окружающим миром, которые были от нашего имени нанесены ему нашими поработителями” . Через такое покаяние и укрепление в Православии только и может русский народ повлиять на свою судьбу и на судьбы мира. ЗАКЛЮЧЕНИЕ Литература как составная часть культуры имеет генетическую зависимость от религии, и поэтому русская литература обладает для православного сознания ценностью лишь в той степени, в какой она опирается на полноту Истины Христовой, воплощённую в Православии. Отечественная литература преимущественно отразила те испытания веры, которые совершались в жизни народа и отдельного человека. Какие бы изменения во внешней жизни ни происходили, духовный идеал русского человека оставался связанным с типом православной святости. На протяжении веков это не давало окончательно свернуть с изначально обозначенного пути духовного развития. Внутреннее тяготение собственной греховностью, собственным несовершенством, “самокопание”, самобичевание, над которыми порою так иронизируют критики западной ориентации, слишком очевидны в характере героев именно русской литературы. В связи с этим должно всегда сознавать, что религиозность русской литературы проявлялась не в простой связи с церковной жизнью, равно как и не в исключительном внимании к сюжетам Священного Писания, но в самом типе мироосмысления и отображения жизни. Внутренняя идейная борьба внутри литературного процесса, в каких бы формах они ни проявлялась, всегда было отражением борьбы за истины Православия против антиправославных тенеденций в русской общественной мысли. Национальное своеобразие русской литературы заключается в её преимущественной ориентации на Православие даже тогда, когда писатели отступали от веры и полемизировали с ним. Те процессы в русской литературе, которые развивались как бы вне православной традиции, характерны не индифферентизмом по отношению к религии, но активным отталкиванием от неё, противостоянием Православию. Это позволяет рассматривать и названные процессы в тесной связи с общим ходом всего литературного творчества русских классиков. Начавшийся в XVII веке процесс секуляризации культуры внёс противоречивую дробность в миросозерцание творцов отечественной словесности: с одной стороны — мощное воздействие духовного потенциала древней литературы не могло исчезнуть вовсе, но с другой — профанное секулярное сознание поддавалось соблазнам новых интенций, проникавших с Запада. Главным из таких соблазнов стал гуманизм, самообособление человека, сознавание им себя самодостаточной ценостью бытия вне связи с Творцом. Весь XVIII век становится для литературы периодом преодоления чужеродных влияний, заметно обнаруживающих свой напор во всём пространстве столетия. Это преодоление совершалось на основе традиций культуры предшествующих веков, той православной закваски, которая определяла характер русского склада ума вообще. Важнейшей из этих традиций, помогающей раскрыть внутренний мир человека, все разрывающие его противоречия, была для русских писателей заповедь Христа Спасителя о собирании сокровищ на небе и отвержении сокровищ на земле (Мф.6,19-20). Вот главная тема русской литературы, проблема не просто литературы исключительно, но проблема жизни, творческих поисков (нередко метаний) и самих писателей, путь которых был отнюдь не прямым и направленным лишь к горним высотам, но отмеченным многими ошибками, падениями, отступлениями от Истины. Утверждение в этой Истине происходило путём преодоления идей Просвещения, подчинявших себе многие руские умы не только в 18 веке, но и в последующие эпохи. Просвещение несло с собою безбожие и безверие, а также внедряло антицерковные настроения среди образованной части общества. Литераторы XVIII столетия, преодолевая рационалистический соблазн просветительских идей, осваивали христианскую мудрость в поэтических переложениях текстов Священного Писания, но обращение к Богу становилось для многих лишь этикетной формой и определялось необходимостью внешнего соблюдения некоего ритуала. Сама религиозность многих из них имела в лучшем случае общехристианский характер, а то и просто сводилась к обычному деизму. То был вообще дух времени. В этот же период явственно обозначаются и начатки тех гуманистических соблазнов, какие уведут многих русских литераторов на путь борьбы за внешнее переустройство мира по законам, созданным человеческим самоутверждающимся разумением, принесшим народу многие беды, хотя и вдохновлявшимся благими намерениями. Таково прежде всего “Путешествие из Петербурга в Москву” А.Н.Радищева, типичного просветителя-гуманиста, первомученика революции. Проблема противоречия между верою и рассудком, духовным и рациональном началами в человеке, между религией и наукою было навязано отечественной культуре с проникновением просветительских идей в русское сознание. Однако уже в XVIII веке именно в литературе становится заметным противодействие такому влиянию. Ещё у М.В.Ломоносова, великого учёного и одного из крупнейших поэтов столетия, видно ясное стремление противостать навязываемому конфликту научного знания и религиозного опыта. Ломоносов видел одну из важнейших целей позитивного познания — в возвеличении Творца Вселенной, столь сложно и гармонично устроенной. Ту же идею высказывал крупнейший христианский просветитель России того времени А.Т.Болотов, видевший во французских современниках-материалистах “извергов и развратителей человечества”. Глубиною осмысления важнейших вероучительных истин и понятий были отмечены оды “Бог”(1784) и “Христос” (1814) Г.Р.Державина, давшего образцы подлинного поэтического богословия, едва ли не самые совершенные во всей русской литературе. Но в силу греховной повреждённости души — в её глубине противоречие между верою и рассудком может быть преодолено только напряжённым духовным усилием, через смиренное призывание помощи Божией. Веру подтачивает сомнение, духовной реальности противостоит земная эмпирическая очевидность. Русская литература отобразила нелёгкий путь человека через падения и ошибки к “сионским высотам” постижения Истины. А.С.Пушкин раскрывал это как противоречие в человеке сердца и ума. Н.В.Гоголь возносил над разумом — мудрость, данную Христом. Он же отчётливо сформулировал смысл подлинного Просвещения: “всего насквозь высветлить человека во всех его силах” светом Христовым. С особой отчётливостью эта проблема проявилась в спорах между славянофилами и западниками: последние пытались абсолютизировать научное знание, ведущее человечество к прогрессу цивилизации. Однако и писатели западнической ориентации, когда руководствовались не рассудком, а художественным чутьём, сумели показать недостаточность и даже пагубность самого рассудка при отсутствии веры: так раскрыли проблему И.С.Тургенев, И.А.Гончаров и др. Схематизм же рассудочных построений при попытке отобразить прежде всего социальное бытие человека приводил к обеднению и искажению всей художественной структуры произведения. что особенно заметно в творчестве Н.Г.Чернышевского. Рациональному пониманию жизни противостояли в своих эстетических воззрениях и в неосредственной творческой практике А.С.Хомяков, Ф.И.Тютчев, Ф.М.Достоевский, А.П.Чехов и др. Своеобразным было решение проблемы противоречия между верою и рассудком в мировоззрении и творчестве Л.Н.Толстого, который, будучи откровенным антирационалистом в период создания “Войны и мира” и “Анны Карениной”, резко изменил свои взгляды и, создавая новую религиозную систему, подчинил веру разуму, и это стало одной из важнейших причин толстовского отвержения Православия как полноты Истины Христовой. Стремление к вере, тоска по вере в произведениях русских писателей сопрягались с осмыслением безверия как трагедии человека. Поэтому предметом эстетического освоения и отображения в русской литературе стало то внутреннее мучение человека, о котором сказал святой праведный Иоанн Кронштадтский: “Быть духом, иметь духовные потребности и не находить им удовлетворения — какое мучение для души”. Литература запечатлела в слове и образе религиозный опыт русского человека: и светлый, и тёмный, и спасительный, и опасный для души — опыт веры и опыт безверия. Русская литература раскрыла и объективно доказала (вне зависимости от субъективных убеждений писателя), что вне связи с Творцом жизнь человека и общества обречена на деградацию и гибель. Духовная ценность русской классической литературы заключается в том, что она помогает, при её духовном восприятии, осознать пагубность отделённости человека от Бога, глубину греховной повреждённости природы человека и насущную необходимость смиренно прибегнуть к духовной помощи Божией в деле спасения гибнущих душ. В мучительном осмыслении бытия, русские писатели сосредоточили внимание на проблеме смерти и бесмертия как на важнейшей для человека. Было признано: неверие в бессмертие (то есть в Бога) ведёт к умножению зла и к несомненной тяге всего живого к небытию, не всегда сознаваемой. Трагедию безверия отобразили в своём творчестве едва ли не все великие классики XIX столетия, от Пушкина и Гоголя до Толстого и Чехова. Именно безверие приводило человека к ощущению бессмысленности бытия — в русской литературе это отразилось, в частности, в создании типа “лишнего человека”, утратившего понимание цели и смысла собственной жизни, скучающего, тоскующего, страдающего и несущего страдания и беды ближним своим. Долгая вереница “лишних людей” протянулась через всю литературу, и не только XIX, но и XX столетия: от пушкинского Онегина до “звёздных мальчиков” исповедальной прозы 1960-х годов и рефлектирующих персонажей драматургии А.В.Вампилова. Важнейшей причиною такого восприятия и отображения жизни явилось сохранение в русском народе, благодаря Православию, теоцентричного мышления. Эта особенность несомненно определяет творчество всех религиозно серьёзных писателей, от Ломоносова, Державина и Пушкина до Чехова, Шмелёва и Солженицына. Недаром Достоевский строго различал безверие и атеизм. Даже когда человек утрачивал (или ему казалось, что утрачивал) веру, он знал, бессознательно ощущал, что в центре мироздания должен быть Творец Вседержитель, и страдал от утраты своей связи с Ним. Это есть безверие: “ум ищет Божества, а сердце не находит” (Пушкин). Атеизм отвергает самоё возможность и необходимость Творца, ставит на место Бога — “человеческое Я” (Тютчев), человека, который стремится стать человекобогом. Повторим: такой антропоцентричный тип мышления активно навязывался Просвещением, но это то важнейшее, что было отвергнуто православным русским сознанием, ибо оно распознало в том не что иное, как одно из проявлений первородного греха. Именно антропоцентризм мышления порождает идеологию гуманизма, признание человека самодостаточной и самодовлеющей ценностью бытия, — и русская литература, возросшая на православной почве, сумела показать гибельность для человека самой идеи гуманизма: о том предупреждают все русские писатели, но особенно жёстко эта проблема осмыслена в творчестве славянофилов, Тютчева, Достоевского, Толстого, Чехова. Литература противилась гуманистическому антропоцентризму, превознесению человека как меры всех вещей. Православные писатели стремились утвердить непреходящую ценность человеческой личности в том, что человек сотворён по образу и подобию Божию. Развитие литературного процесса определялось борьбою за внутреннее духовное перерождение человека — как за важнейшее средство совершенствования социального бытия. Русские писатели, исповедовавшие Православие, оценивали жизнь не с точки зрения умножения её внешних материальных форм, но по критерию “единого на потребу”, спасения души человека. В этот же круг проблем входит и проблема противостояния гордыни, как причины и одновременно следствия гуманизма, и смирения, важнейшей основы православной духовности. Теоцентричное мышление даёт возможность оценивать проблемы времени по меркам вечности, поэтому русская литература смогла раскрыть пагубность гордынного самоутверждения, разрушающее действие гордыни на внутреннее и внешнее бытие личности. Призыв к смирению, с особою силою прозвучавший в творчестве А.С.Хомякова, К.С.и И.С.Аксаковых, Ф.И.Тютчева, Н.В.Гоголя, Ф.М.Достоевского, определил и понимание свободы — как следования воле Промысла Божия. Именно с таким осмыслением свободы была сопряжена и идея профетического служения литературы, впервые утверждённая Пушкиным. Развивая эту мысль, Гоголь выдвинул понимание искусства как “незримой ступени к христианству”. Революционные демократы, с их крайними западническими стремлениями, навязывали литературе борьбу с Православием, самодержавием и народностью. Это громко прозвучало в пресловутом письме Белинского к Гоголю. Идея, с которою призвал бороться Белинский, явилась ясно и чётко сформулированной национальной русской идеей, поэтому революционных демократов можно с полным основанием отнести к антинациональным, антирусским силам, действовавшим внутри общества. Но отвергая Православие, революционеры начали формирование собственной идеологии по религиозному образцу, копируя все внешние формы религии и отвергая её внутреннюю суть — веру в Бога. Эту веру они заменили верою в царство социальной справедливости на земле (вариант хилиастической ереси). Следуя принципам антропоцентричного гуманистического мышления, революционные демократы не могли не противопоставить христианству, как религии сотериологической, идеал эвдемонического земного устроения человека. Новая революционная “религия” оказалась дьявольской пародией на христианство, заимствовав от него некоторые этические нормы, которые в этой идеологической системе оказались лишенными опоры, поскольку созидались не на камне веры. Революционные идеологи, Н.Г.Чернышевский, Н.А.Добролюбов, Д.И.Писарев, вынуждены были поэтому обосновывать нравственность рациональными прагматическими аргументами. Утопический идеал революционных демократов имел несомненную языческую природу — и это ясно ощущается в первом образном воплощении его в романе Чернышевского “Что делать?”. За схематизмом рассудочных построений писателя угадывается, хотя он на то вовсе не рассчитывал, жуткая картина будущего механистического рабского существования человека, приниженного до полуживотного состояния, в котором автору виделся идеал земного счастья. Крах революционного “нигилистического” рационализма первым показал И.С.Тургенев, а затем литература создала жанр антинигилистического романа, вершиною которого стали “Бесы” Достоевского. Оценку революции как явления антихристианского дал ещё Тютчев, Достоевский же раскрыл тёмную духовность революционной бесовщины. Православные по духу писатели черпали силы для борьбы с соблазнами, сомнениями и искушениями, внутренними и внешними, в христианском вероучении, в связи с живой жизнью Церкви. Начиная с Симеона Полоцкого, Ломоносова, Державина, русские поэты, духовно осмысляя Священное Писание и Предание, давали поэтические переложения многих библейских текстов, прежде всего Псалтири, излагали в стихотворной форме жития святых, складывали собственные молитвы. В русской литературе можно выделить самостоятельный жанр поэтической молитвы, образцы которого обретаются в творчестве В.А.Жуковского, П.А.Вяземского, И.И.Козлова, Д.В.Веневитинова, А.С.Пушкина, М.Ю.Лермонтова, Н.А.Некрасова, А.С.Хомякова, А.В.Кольцова, И.С.Никитина, А.К.Толстого, А.Н.Майкова и других поэтов. Несколько молитв сложил для себя Гоголь. Он же предпринял первую попытку богословского творчества: в создании “Размышлений о Божественной литургии”. Ему также принадлежит первый опыт приложения евангельской и святоотеческой мудрости к современной российской действительности — в известной книге “Выбранные места из переписки с друзьями”. Произведения самого Гоголя, а также многих русских писателей, прежде всего Достоевского, нельзя осмыслить без соотнесения их содержания с определёнными текстами Священного Писания. Вообще прямое или опосредованное использование таких текстов либо отдельных выражений из Писания — в эпиграфах, в авторской речи, в речи персонажей — у отечественных литераторов встречается весьма часто. Многие русские писатели испытывали непосредственное духовное попечительство со стороны своих религиозных наставников. Представители духовенства, иерерхи Церкви нередко считали своим святым долгом воздействовать на творчество литераторов, направлять их на пути к Истине, остерегать от ошибок и заблуждений, разъяснять православным людям духовный смысл отдельных произведений и всего творческого пути того или иного писателя. Так, известно благотворное влияние святителя Филарета (Дроздова) на творчество Пушкина в один из кризисных его моментов. Особое место в последний период жизни Гоголя занимала его духовная связь с о.Матфеем Константиновским. Важными для понимания творчества Гоголя стали отзывы святителей Игнатия (Брянчанинова) и Иннокентия (Борисова) о “Выбранных местах...”. Трудно переоценить значение критических разборов творчества Пушкина, осуществлённых митрополитами Анастасием и Антонием (Храповицким). Осмысление религиозных исканий Л.Толстого будет неполным без обращения к мнению святого праведного Иоанна Кронштадтского, архимандрита (будущего митрополита) Антония, других представителей русского духовенства. Особая тема в истории русской литературы — связь русских писателей с крупнейшими православными центрами, монастырями, к которым многие из литераторов имели несомненное внутреннее тяготение. Среди этих монастырей — прежде всего Оптина пустынь с её великими святыми старцами, а также Троице-Сергиева Лавра, Валаамский монастырь, другие обители. Общение и внутренняя связь писателей с русским духовенством имели и иные творческие следствия: появление прекрасных образов православных монахов, священников, иерерхов в произведениях отечественной словесности. Пушкин, а затем Лесков, Достоевский, Чехов, Шмелёв и др. сумели в совершенной художественной форме дать представление о высоком духовном облике, о душевном обаянии, глубоком уме, самоотвержении, смирении великого сонма служителей Русской Церкви. Не были обойдены вниманием и человеческие слабости, недостатки представителей духовного сословия. Важную роль в формировании национального своеобразия русской литературы имела деятельность общества “Беседа любителей русского слова” (1811-1816), его борьба за очищение русского языка от чужеродных влияний. Живая литературная практика отвергла многие крайности, предлагавшиеся обществом, но особое внимание к церковнославянскому языку не могло пройти бесследно для русской культуры, ибо язык есть не просто средство общения, но носитель духовных ценностей, в нём запечатленных. Именно со споров о языке началось зарождение и формирование славянофильского направления. Само противостояние славянофильства и западничества имеет религиозную природу: оно есть перенесение в культурную, социальную, идеологическую, отчасти политическую сферу противостояние Православия и западных конфессий. Все западники активно противостояли Православию, и именно в этом ощущали своё единство, расходясь во взглядах на многие иные стороны российской жизни. Все славянофилы были сознательно православными людьми, причём церковно-православными. Западники видели в отказе от Православия единственный способ одоления всех нестроений общественного бытия. Славянофилы не мыслили себе развития России вне Православия, справедливо полагая, что в отказе от исконной веры народа таится неминуемая гибель русского национального начала. И важно: именно в пространстве русской словесности отстаивались многие важные ценности православной веры, прежде всего смирение и превознесение сокровищ небесных над сокровищами земными. Славянофилы и наследовавшие им почвенники прочно соединили национальное самосознание с Православием. Достоевский именно в религиозной идее видел важнейший критерий национального самоопределения человека. По Достоевскому: быть русским значит быть православным. Славянофилов и западников объединяло отчасти сострадательное отношение к положению и нуждам народа. Однако если славянофилы стремились “внутренним возвышением над внешними потребностями избегнуть тяжести внешних нужд” (И.Киреевский), искали выход из создавшегося положения в установлении соборного единства между людьми, основанного на любви и не зависящего от социального и культурного расслоения народа, то революционные демократы мыслили социальную борьбу как важнейший способ одоления всех тягот жизни. Поэтому в творчестве писателей западнической ориентации всё более и более преобладал критический пафос в изображении социальных противоречий жизни — с целью возбуждения неприязни ко всему укладу российской действительности. Под преобладающим влиянием идей революционно-демократической критики и публицистики, а также некоторых особенностей поэзии Н.А.Некрасова, и особенно его эпигонов, литература последних десятилетий XIX века в значительной своей части обретает характер социально-критический. Идеология социальной борьбы подчиняет себе многие умы. Даже творчество таких писателей, как Достоевский и Чехов, с их напряжёнными религиозно-нравственными исканиями, стало восприниматься и трактоваться с подобных позиций. Это имело и ещё одно следствие: пренебрежение частью литераторов-реалистов художественною стороною литературного творчества. В реализме нарастает усталость художественной формы, он всё более сводится к простейшему бытовизму, в нём усиливаются мотивы вялости и уныния. Реакция на социальную иделогию в литературе давала себя знать ещё при зарождении названной тенденции в середине XIX века: в творчестве поэтов “чистого искусства”. На рубеже XIX-XX веков произошло новое вознесение эстетического начала в искусстве — в творчестве художников “серебряного века”. Именно они обожествили красоту, сделали её едва ли не единственным критерием при оценке всех жизненных явлений, равно как и произведений искусства, вознесли эстетику над нравственностью, нередко просто отвергали мораль в угоду эстетизму. Но красота в повреждённом первородным грехом мире может служить не только Богу, но и дьяволу, о том предупреждал ещё Достоевский. В эстетике и идеологии “серебряного века” эта православная истина была забыта и отвергнута. По свидетельству Вл.Ходасевича, в ту эпоху можно было прославлять и Бога, и дьявола, важнейшей же ценностью признавалась полнота одержимости какой угодно идеей. Художники “серебряного века” от эпохи Возрождения, наследниками которой они себя видели (а через неё и наследниками языческой античности), восприняли антропоцентричное мировосприятие. Поэтому даже их религиозно-мистические искания отличались нередко сухим рационализмом. Под влиянием идей В.С.Соловьёва, отчасти Д.С.Мережковского и др. художников-мыслителей — в период “серебряного века” развивается и утверждает себя “новое религиозное сознание”. Оно, по верному утверждению о.Василия Зеньковского, “строит свою программу в сознательном противопоставлении себя историческому христианству, — оно ждёт новых откровений, создаёт утопию “религиозной общественности”, а в то же время насыщено эсхатологическими ожиданиями”. Весьма популярными становятся при этом идеи обновления христианства, создания Вселенской Церкви Третьего Завета, идеи софианства и “вечной женственности”, что нашло отражение в творчестве прежде всего писателей-символистов. И в этот период можно указать на творчество художников строгой православной серьёзности. Это прежде всего К.Р. (вел.кн. К.К.Романов), в стихах которого ощущается не просто христиански чуткая душа, но и глубокая церковность поэта как человека. Его поэтические опыты проникнуты молитвенным состоянием и истинно церковным мировосприятием, укоренённым в глубине натуры стихотворца. Но в целом деятели “серебряного века” противостояли Православию, даже делали попытку, неудачную, разумеется (в устроении Религиозно-философских собраний 1901-1903 гг.), направлять церковную жизнь в соответствии с собственным обмирщённым пониманем Церкви. Писатели “серебряного века” сознавали себя творцами собственных эстетических миров, нередко сакрализуя подобную художественную практику. Поэтому обращение некоторых из них к сюжетам и текстам Священного Писания вело к искажению религиозных истин, порою к кощунственному искажению. Достаточно вспомнить хотя бы рассказ Л.Н.Андреева “Иуда Искариот” (с попыткой апологии предательства) или повесть А.М.Ремизова “О страстях Господних”. Эпоха “серебряного века” становится временем глубокого духовного падения искусства, при несомненных эстетических достоинствах многих создаваемых произведений. Эстетика и эмоциональная напряжённость, необузданность страсти — становятся кумирами как для деятелей искусства, так и для потребителей его, стремящихся к утончённости душевных наслаждений. Религиозные искания подменяются тягою к мистической тайне, всевозможными оккультными соблазнами. Равнодушие к Истине откровенно проявляется в поэтизации порока, даже в культе сатанинского начала. Реализм в это время обнаруживает явное идейное оскудение — и не может подлинно противостоять всем новым веяниям. Всё это становится одною из неявных причин совершившейся общественно-политической катастрофы 1917 года. В советской литературе отношение к вере стало резко отрицательным. Неистовая атеистическая пропаганда с чудовищными кощунствами по отношению к Православной Церкви стала одной из ведущих тем особенно в литературе предвоенного времени. Антицерковные выпады отличают литературную деятельность Демьяна Бедного, В.В.Маяковского, Э.Г.Багрицкого, И.Э.Бабеля и др. Но достаточно кощунственным стало и переложение евангельских событий в бесцензурном романе М.А.Булгакова “Мастер и Маргарита” (1928-1940), в котором не только искажена подлинность истории, но и пародийно принижен облик Спасителя, превращённого волею автора в немощного бродячего философа, мечтающего о земном социальном переустройстве общественной жизни. Наделённый несомненным обаянием Воланд (сатана), напротив, предстаёт под пером Булгакова как активная положительная сила, гарант справедливости, устойчивости миропорядка. В послевоенный период антирелигиозная направленность советской литературы утратила прежнюю истеричность и неистовость, но не ослабила своего агитационного напора. Писатели же, подобные О.Э.Мандельштаму и Б.Л.Пастернаку, искренне обратившиеся к религиозному осмыслению бытия, не сумели преодолеть присущий им прежде антропоцентричный тип миросозерцания. Лишь А.А.Ахматова, из классиков ХХ века, отчасти смогла совершить то, что оказалось не под силу большинству её современников. Писатели-эмигранты во многом продолжили начатое ими в “серебряное” время. Из этой среды резко выделился И.С.Шмелёв, дарование которого достигло наивысшего развития в послереволюционное время. В произведениях Шмелёва, прежде всего в его шедевре “Лето Господне” , высветилось несомненное и сознательное православное мирочувствие. Религиозная серьёзность отличает и эмигрантское творчество Б.К.Зайцева, Л.Ф.Зурова и некоторых иных писателей. Основная же масса литераторов русской эмиграции продемонстрировала к Православию достаточное равнодушие, хотя и не изменила своим мистическим пристрастиям. Характерным примером стала в этом отношении писательская деятельность Д.С.Мережковского — особенно создание десяти книг философской прозы, среди которых и мистически соблазнительное обращение к образу Спасителя “Иисус Неизвестный” (1932). Никак не обнаружили своей религиозности и писатели “третьей волны” эмиграции, воспитанные на стереотипах советской идеологии. Исключением стало лишь творчество В.Е.Максимова, пытавшегося в своём осмыслении советской жизни опереться на религиозные истины. То же можно сказать и о советских писателях-”деревенщиках” (В.Г.Распутин, В.И.Белов, В.П. Астафьев, В.Н.Крупин и др.), хотя их религиозная позиция не могла быть в должной мере проявлена. Несомненным христианским мировоззрением обладает А.И.Солженицын, хотя оно не может быть определено как вполне церковное. В поэзии религиозной серьёзностью отличается творчество В.Афанасьева, Ю.Кублановского, О.Николаевой, О.Чухонцева. В целом же — слабостью многих писателей стало их этическое, но не религиозное жизнепонимание. Это едва ли не главная причина кризиса русской литературы в конце ХХ столетия: нравственные нормы, не имеющие твёрдой духовной опоры, обречены на оскудение. Постсоветский период развития русской литературы (точнее: последнее десятилетие ХХ века) характерен утратою чётких ориентиров, некоторою растерянностью большинства писателей, хаосом мнений, отсутствием православной церковности в их эстетической позиции. Литература же так называемого постмодернизма отличается предпочтительным вниманием к телесно-материальной стороне бытия человека, смакованием тёмных животных инстинктов, пренебрежением не только духовной, но и душевной сложностью жизни. Постмодернизм снял пробему нравственности за ненадобностью. У тела понимание добра и зла своё: то хорошо, что удовлетворяет его потребность в прибытке энергии, поддерживает его жизнь, не даёт ему обессилить и умереть, и что прежде всего обеспечивает его потребность в удовольствии. А что мешает тому (хотя бы и совесть) — плохо. Разрыв между душевным и телесным, вознесение телесного над всем бытием человека — вот то “новое слово”, которое пытаются высказать практики посмодернистского направления в искусстве. Культура телесных потребностей постепенно вытесняет всё прочее. Пресыщенность в погоне за наслаждениями влечёт за собою тягу к преступлению, щекочущему истасканные нервы. В сфере искусства это рождает эстетику безобразного, которая обеспечивает дьявольскую идею кощунственного осквернения и отвержения Божьего творения. Апостасийная идеология рубежа тысячелетий возносит свободу как высшую ценность земного бытия, понимая её как полную вседозволенность и не догадываясь, что провозглашение такой свободы, есть утверждение своеволия греховных страстей — и устремлённость к гибели. Вся история русской литературы ХХ века отразила процесс внутреннего и внешнего вовлечения России, православного народа — в антиправославное апостасийное пространство. И процесс противления русской культуры такому гибельному вовлечению. Чем это завершится — от того зависят судьбы мира. Сам главный постулат, на котором строится всё осмысление русской литературы, есть: “В Православии — полнота Истины”, — и это постигается не рассудком, а верою. Вера в то, что промыслительное действие воли Божией направляется неизреченной любовью Творца к творению, — единственно может укрепить человека во всех жизненных скорбях и испытаниях. Преподобный авва Дорофей говорил: “Всё случающееся должно возводить к Богу и говорить: ничего не бывает без воли Божией; знает Бог, что то и то благо и полезно, потому и случается так. Из всего, что Бог творит, ничего нет такого, что не было бы благо, но вся добра и добра зело (Быт.1,31). Итак, никому не должно скорбеть о случающемся, но возведши то к Богу, успокаиваться” Поэтому высшая свобода человека — в подчинении своей воли воле Вседержителя. Ибо человек — соработник Божий в деле своего спасения. И.Киреевский определял веру как “не столько знание истины, сколько преданность ей”. Рациональное знание и не может постигнуть полноты Истины. Ограниченным рассудком человек не в состоянии понять своего подлинного блага в испытаниях жизненного пути. Он стремится к тому, что принимает за благо, а это может стать и злом для него. Как выйти из такого противоречия? Смиренным подвигом веры в Промысл Божий. Преподобный авва так сказал о том: “Не желай, чтоб всё делалось так, как ты хочешь; но желай, чтоб оно было так, как будет, и таким образом будешь мирен со всеми. И веруй, что всё, случающееся с нами, до самого малейшего, бывает по Промыслу Божию, и тогда ты без смущения будешь переносить всё, находящее на тебя” . ПРИМЕЧАНИЯ КРАТКАЯ БИБЛИОГРАФИЯ Акимов В.М. Сто лет русской литературы: от “серебряного века” до наших дней. СПб., 1995. Акимов В.М. От Блока до Солженицына: судьбы русской литературы ХХ века (после 1917 года). Новый конспект-путеводитель. СПб., 1993. Альфонсов В. Поэзия Бориса Пастернака. Л.,1990. Анастасьев Н. Феномен Набокова. М.,1992. Боборыкин В.Г. Михаил Булгаков. М.,1991. Вахитова Т.М. Леонид Леонов: Жизнь и творчество. М.,1984. В литературном зеркале: О творчестве Владимира Максимова. Париж; Нью-Йорк, 1986. Восприятие русской литературы за рубежом. ХХ век. Л.,1990. Глушков Н.И. Реализм М.Шолохова. Ростов н/Д.,1997. Гордович К.Д. История отечественной литературы ХХ века. СПб., 1997. Евангельский текст в русской литературе XVIII-ХХ веков. Вып. 1-2. Петрозаводск, 1994, 1998. Егорова Л.П. Чекалов П.К. История русской литературы ХХ века. М.-Ставрополь, 1998. Ершов Л.Ф. Три портрета: Очерки творчества В.Астафьева, Ю.Бондарева, В.Белова. М.,1985. Есаулов И.А. Категория соборности в русской литературе. Петрозаводск, 1995. Жизнь и творчество Мандельштама. Воронеж, 1990. Жирмунский В.М. Творчество Анны Ахматовой. Л.,1973. История русской литературы ХХ века (20-90-е годы): основные имена. М.,1998. Карабчиевский Ю. Воскресение Маяковского. М.,1990. Казак Вольфганг. Энциклопедический словарь русской литературы с 1917 года. London, 1988. Компанеец В.В. Русская социально-философская проза 1970-1980 гг. Саратов, 1994. Курбатов В. Михаил Пришвин. М.,1986. Лапченко А.Ф. Человек и земля в русской социально-философской прозе 70-х годов: В.Распутин, В.Астафьев, С.Залыгин. Л.,1985. Левицкий Л. Константин Паустовский: Очерк творчества. М.,1963. Лейдерман Н.Л. Русская литературная классика ХХ века. Екатеринбург, 1996. Лепахин Валерий. Икона в русской поэзии ХХ века. Сегед, 1999. Лепахин Валерий. Икона в русской прозе ХХ века. Сегед, 2000. Мальцев Ю.В. Вольная русская литература. 1955-1975. Франкфурт, 1976. Масленникова З. Портрет Бориса Пастернака. М.,1990. Мешков Ю.А. Александр Солженицын: Личность. Творчество. Время. Екатеринбург, 1993. Назаров Михаил. Тайна России. М.,1999. Наумов Е. Есенин: Личность. Творчество. Эпоха. Л.,1969. Неверов Александр. Черты поколения. М.,1989. Немзер А. Литературное сегодня: о русской прозе 90-х гг. М.,1998. Нефачина Г.Л. Русская проза второй половины 80-х — начала 90-х годов ХХ века. Минск, 1998. Нива Ж. Солженицын. М.,1992. Николаева Олеся. Современная культура и Православие. М.,1999. Носик Б. Мир и дар Набокова. М.,1995. Павловский А.И. А.Ахматова: Очерк творчества. Л.,1982. Паламарчук П.Г. Александр Солженицын: Путеводитель. М.,1991. Палиевский П.В. Шолохов и Булгаков. М.,1993. Петелин В.В. Михаил Шолохов: Страницы жизни и творчества. М.,1986. Перцов В.О. Маяковский: жизнь и творчество. Т.1-3.М.,1976. Плетнёв Ростислав. История русской литературы ХХ века. 1987. Русские писатели. ХХ век: Библиографический словарь. Т.1-2.М.,1998. Саакянц А. Марина Цветаева. М.,1988. Славецкий В.И. Русская поэзия 80-90 гг. ХХ века. М.,1998. Смирнов М. Щедрость сердца: Очерк жизни и творчества И.С.Соколова-Микитова. Л.,1970. Слово и судьба. Осип Мандельштам: Исследования и материалы. М.,1991. Струве Глеб. Русская литература в изгнании. Париж-М.,1996. Струве Н. Осип Мандельштам. Лондон, 1988. Творчество Андрея Платонова: Исследования и материалы. Библиография. СПб.,1995. Христианство и русская литература. Сб.1-3. СПб., 1994, 1996, 1999. Чекунова Т.А. Нравственный мир героев Астафьева. М.,1983. Штейберг Л.Я. Кондаков И.В. От Горького до Солженицына. М.,1995. Эткинд А. Хлыст: секты, литература и религия. М.,1998. ОГЛАВЛЕНИЕ Глава 16. Русская литература советского периода ..................... Маяковский (..) Есенин (..) Клюев (..) Клычков (..) Мандельшатм (..) Ахматова (...) Д.Хармс (...) Шолохов (...) Платонов (...) Пришвин (...) Паустовский (...) Соколов-Микитов (...) Пастернак (...) Булгаков (...) Айтматов (...) Тендряков (...) Солженицын (...) Можаев (...) Шукшин (...) Белов (...) Распутин (...) Крупин (...) Бородин (...) “Отец Арсений” (...) Глава 17. Русская литература в эмиграции ................................. Мережковский (.) Гессен (..) Туроверов (..) Ходасевич (..) Г.Иванов (..) Цветаева (..) Бехтеев (..) Ширяев (..) Зуров (..) Зайцев (..) Набоков (...) Э.Лимонов (...) Максимов (...) Глава 18. Русская литература конца ХХ столетия ...................... Д.Андреев (..) Вознесенский (..) А.Терц (..) Вен. Ерофеев (...) Мамлеев (...) Горенштейн (...) Викт. Ерофеев (...) Пелевин (...) Леонов (...) Астафьев (...) В.Николаев (...) Афанасьев (...) О.Николаева (...) Заключение .................................................................................... Примечания ................................................................................... Краткая библиография ................................................................. Научное издание Дунаев Михаил Михайлович ПРАВОСЛАВИЕ И РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА. ЧАСТЬ VI Заведующий редакцией В.В.Лебедев Редактор М.М.Дунаева Корректор И.П.Блинова Вёрстка — П.М.Конотопов ЛР № 071027 “Христианская литература”. 103051, Москва, Петровка. 28/2. Подписано в печать Формат Печать офсетная. Тираж Отпечатано с готового оригинал-макета в типографии 4-го филиала Воениздата. Заказ № Издательство “Христианская литература” выпустило в 1996-1999 гг. I-V части книги М.М.Дунаева “Православие и русская литература”. Содержание I части: Глава 1. Литература XVII столетия. Глава 2. Литература XVIII столетия. Глава 3. Литература начала XIX столетия. Глава 4. А.С.Пушкин. Содержание II части: Глава 5. М.Ю.Лермонтов. Глава 6. Н.В.Гоголь. Глава 7. Литература середины XIX столетия. Содержание III части: Глава 8. И.С.Тургенев. Глава 9. Литература второй половины XIX столетия. Глава 10. Ф.М.Достоевский. Содержание IV части: Глава 11. Л.Н.Толстой. Глава 12. П.И.Мельников-Печерский. Н.С.Лесков. Глава 13. А.П.Чехов. Содержание V части: Глава 14. Русская литература конца XIX - начала ХХ вв. Глава 15. А.М.Горький. И.А.Бунин. И.С.Шмелёв. ПРАВОСЛАВНАЯ БЕСЕДА Адрес редакции: 103051, Петровка, 28/2, тел. 143-67-20 |
