Московский закат
конец 1881 - апрель 1882 гг.

"Русь", 18 апреля 1881 г.: "Истреблять зараженных—дело нехитрое; но как истребить заразу?  Тут невозможность так ясна для всех, так уже признана всеми, что об ней обыкновенно и не рассуждают."

П.Н.Ткачев: "Казнь палача, революционный терроризм в самое короткое время сделали то, чего, при других способах и приемах революционной борьбы, мы не могли бы добиться в течение десятков, сотен лет. Дезорганизовав, дискредитировав, в глазах всех честных людей, правительственную власть, он привел к брожению, он революционизировал все общество, снизу и доверху... Более благоприятных [условий] для успешного окончания, для решительного торжества Народной Революции трудно себе и представить. Ее бурное дыхание уже носится в воздухе!.. От нас зависит ускорить ее приближение, и для этого нужно только дружно, не отворачивая в сторону, твердо и смело идти по пути, указанному нам нашими героями-мучениками. Этот путь и только этот путь не замедлит привести нас к желанной цели — к освобождению народа и к отмщению за святую кровь замученных палачами наших сестер и братии. Потому теперь, более чем когда-нибудь, необходимо, чтобы все честные люди, все искренние друзья народа организовались и тесно сплотились под кровавыми знаменами революционного терроризма...

...Смерть палачам, смерть тиранам, без различия ранга и места, занимаемого ими в той прессовальной машине, которая зовется русским самодержавным государством; смерть всем висельникам, смерть всем эксплуататорам народа!"

Л.Н.Толстой: "Когда казнь совершилась, я только получил еще большее отвращение к властям и к Александру III."

С.И.Зарудный, 3 апреля: "...Теперь же и как можно скорее... издать высочайший манифест об окончательной отмене смертной казни в России."

М.Ошанина: "Многие (Перовская, Фроленко, Суханов, потом Исаев) были скоро арестованы, другие (Богданович, Лебедева, Халтурин—впрочем последний раньше), отправлены в провинцию, а скоро и весь центр переселился в Москву. Тут были приняты некоторые другие члены, в том числе Стефанович.....

В Петербург были отправлены Корба, Грачевский, Теллалов, на юг— Верочка (Фигнер), Тихомиров—в Ростов, я — за границу)."

Ф.И.Завалишин: "Спустя некоторое время последовало несколько заседаний центрального кружка. На одном из них Суханов произнес небольшую речь, сущность которой заключалась в следующем:
Последние события показали, как хорошо идут дела партии и как она увеличивается, так что теперь, по-моему мнению, не стоит ограничиваться фактом подобным 1-му марта, а можно взять на себя задачу гораздо шире. Через год, а может быть и раньше, партия так разрастется, что можно будет произвести попытку инсуррекционного движения. Конечно, нельзя рассчитывать на силы одной партии, но можно предположить с большой вероятностью, что если подымется партия полным составом, то к ней не замедлят примкнуть рабочие с заводов и фабрик в количестве приблизительно 70-80 тысяч, а с такою силой можно что-нибудь сделать. Трудно надеяться удержать за собой власть продолжительное время, но, по-моему мнению, не жаль было бы пожертвовать всем составом партии, если бы власть досталась ей хоть на одни сутки, в течение которых можно было бы разослать по телеграфу во все концы России декреты об аграрном перевороте. Это, в свою очередь повело бы за собой восстание в больших городах, и, быть может, разраслась бы по деревням. Кроме того, факт захвата власти в свои руки показал бы будущему поколению революционеров возможность борьбы с правительством, что весьма важно. ...Инсуррекция начнется со взрыва дворцов и других зданий, и потому, каков бы ни был исход дальнейшего движения, правительству, во всяком случае будет нанесен значительный вред.
Когда я спросил у Суханова, откуда он думает добывать серную и азотную кислоту для того, чтобы в таком большом количестве приготовлять динамит, на это он ответил, что рассчитывает получать эти кислоты от флотского офицера Булыгина.
После этих разговоров кружок решил вести дело к подготовления инсуррекционного движения. Для этого разбили Петербург на участки с той целью, чтобы каждый в даной ему части ознакомился с имеющимися там проходными дворами, мостами, площадями, узнал бы, есть ли там где-нибудь склады оружия и боевых припасов...Вообще предлагалось каждому изучить подробно свой участок в стратегическом и тактическом отношениях. Кажется, никто из членов кружка не приступал к такому изучению..."

В.Н.Фигнер:" Местопребывание Комитета было перенесено из Петербурга в Москву не по каким-нибудь высшим соображениям, а исключительно в силу необходимости: тем из членов его, которые еще не попали в руки полиции, невозможно было держаться в Петербурге после арестов в марте и апреле. Оставаться там — значило итти на неминуемую гибель: было ясно, что кто-то, знающий в лицо членов организации, на улице указывает их полиции.

Но перемещение центра революционной партии из столицы в другой город уже само по себе не могло не нанести вреда делам партии. Если принять во внимание революционное движение только с семидесятых годов, то всякий, знакомый с ним, скажет, что Петербург был главным очагом его.

К Петербургу тянулись провинции, получая оттуда импульсы; здесь давались лозунги, отсюда шла моральная поддержка и раскидывалась организационная сеть. Все важнейшие политические процессы, имевшие громадное агитационное значение, происходили здесь, и здесь же находили наибольший отклик все революционные выступления. В Петербурге сосредоточивались главные литературные силы всей России и та частица их, которая примыкала к революционным течениям. Революционные органы издавались только в Петербурге и уже отсюда распространялись по России."

Г.М.Турский: "Разбудивши общество, не следует давать ему засыпать; а потому необходимо, чтобы факты революционной пропаганды повторялись как можно чаще, т.е. чтобы как можно чаще были предаваемы казни злодеи народа!
Кому не представляется случая устранить большого тирана, пусть устранит помельче. Пусть каждый в этом случае действует по возможности"

Г.В.Плеханов - П.Л.Лаврову, письмо от 31 октября 1881 г.: "История хватает за шиворот и толкает на путь политической борьбы даже тех, кто еще недавно был принципиальным противником последней."

П.Н.Ткачев: "Мы говорили, что, убивая, уничтожая, даже просто запугивая агентов государственной власти, т.е. терроризируя эту власть, мы тем самым ее дезорганизуем, расшатаем, и что неизбежным последствием этой дезорганизации и этого шатания будет развитие чувства недовольства, брожения во всех слоях общества, глухой, повсеместный протест и наконец открытые, вооруженные восстания, иными словами, возникновение условий наиболее благоприятных (как это доказывает история всех революций) для окончательного уничтожения и искоренения шайки самодержавных злодеев, для окончательного торжества Социальной Революции. Факты, вызванные и обусловленные событием 1 марта, с поразительной очевидностью подтверждают и оправдывают все надежды и предположения революционной партии..."

К.Маркс   - Ж.Маркс, письмо от 11 апреля 1881 г.: "Его (ИК) манера очень далека от мальчишеской манеры Моста и других ребячливых крикунов, проповедующих цареубийство как „теорию" и „панацею"... они, наоборот, стремятся убедить Европу, что их modus operandi (способ действия) является специфически русским, исторически неизбежным способом действия.."

А.В.Богданович, из дневника, 6 апреля 1881 г.: " Рассказывают, что саперы роют у Каменного моста, будто там тоже найдена мина. Вероятно, они это сделали в тех видах, что по этой улице государь ездил в Царское Село, на машину.

А.В.Богданович, из дневника, 15 апреля: "Рассказывают, что опять появились прокламации. Рассказывают, что на днях государю устроили ванну в Гатчине, но он, к счастью, не сел, — прежде смерили гра­дусы. Обнаружилось, что там яд. Строгости в Гатчине большие — всегда нужно иметь при себе фотографическую карточку. Даже гофмаршал Грот без нее не ходит."

16 апреля "Подпольная деятельность врагов России продол­жается. Вздумали в Москве на светлый праздник разбросать прокламации в деревянных красных яйцах. Вот люди с воображением! Правду сказал Жуковский, один из 25-ти, что они целый день заняты этим делом, следят за каждым нашим пробелом и сейчас придумывают угрозу."

В.Н.Фигнер: "Выехать из Петербурга, перевести революционный центр в другой город — значило утратить почву, на которой до этого времени возникали, росли и существовали революционные организации, — утратить почву, утучненную всем революционным прошлым. Такой переезд был своего рода эмиграцией, ссылкой, отрывом, который грозил крайне тяжелыми последствиями.

Москва, куда был перенесен Исполнительный Комитет, была городом, в котором отсутствовала непрерывность революционной традиции. Организации, появлявшиеся в ней, действовали короткое время и разбивались арестами, не будучи подхвачены какой-нибудь группой, продолжавшей их деятельность.

...«Народная Воля»,... вскоре после своего образования направила туда двух выдающихся членов Комитета: П. Л. Теллалова и М. Н. Ошанину, стараниями которых вскоре была создана местная группа, энергично работавшая среди рабочих и учащейся молодежи. Но настоящим основателем московской группы был А, Михайлов, приехавший в Москву в сентябре 1879 г. для ведения подкопа под железнодорожное полотно.

Теперь, переселившись в Москву, Исполнительный Комитет вклинился в эту группу и, можно сказать, обескровил ее. Как члены Комитета, Теллалов и Ошанина, составлявшие душу группы, изымались из нее, — они должны были всецело отдаться центральной деятельности. К тому же Теллалов в июле был переведен Комитетом в Петербург. Кроме них, из группы выбыли: Мартынов и Лебедев, которые были взяты в члены Комитета; Гортынский, посланный в качестве агента Комитета для организационной работы в Киев; Андреев, с той же целью отправленный в Саратов, а член группы Фриденсон, взятый Комитетом из Москвы раньше других, был арестован в Петербурге еще в январе 1881 г. Все это не могло не ослабить местной организации.

В Петербург, кроме Теллалова, были направлены два только -что принятые члены Комитета: Романенко и Стефанович, приехавшие из-за границы. Все трое раньше в качестве членов «Народной Воли» в Петербурге не работали, личных связей там не имели, а в Москве старые члены «Народной Воли» в свою очередь являлись новоселами. Это тоже был неблагоприятный для деятельности момент. Но важнее всего было то, что с перемещением центра Петербург в революционном смысле низводился на степень провинции: отныне там должна была существовать только местная группа, а Москва превращалась в революционную столицу, но без тех духовных и материальных ресурсов, которыми обладал Петербург.

Велика была перемена, найденная мною в численном и качественном составе Исполнительного Комитета. Нечего было скрывать от себя — Комитет 1879 г. был разбит. Странно, но никто из нас не говорил об этом; мы сходились, обсуждали различные вопросы и расходились, как будто не замечая отчаянного положения нашего центра. Или, быть может, все мы были людьми, которые видят несчастье, но не говорят о нем. Из 28 человек бывших основоположниками «Народной Воли» и членами Исполнительного Комитета, принятыми до 1 марта, на свободе оставалось только восемь: три женщины — Корба, Ошанина (совсем больная) и я, и пять мужчин. То были: Грачевский, Теллалов, Богданович, Златопольский, Тихомиров.

Главных столпов нашей организации, инициаторов и создателей «Народной Воли», укрепивших новое направление и совершивших деяния, на которых «останавливался зрачок мира», в нашей среде уже не было, — они сошли с революционной арены, были осуждены или ждали сурового осуждения.

Вместо них я застала (в Москве) новых членов: Мартынова, Лебедева и Романенко. Четвертым называли Стефановича, но он находился в Петербурге, так же как и старые члены Теллалов и Савелий Златопольский..."

Г.Романенко: "...Причины, вызвавшие террор политический... разразятся террором экономическим, террором крестьян и рабочих, — убийствами помещиков, фабрикантов и мелких чиновников. История, не пропускаемая в дверь, ворвется в окна, и путь ее будет ужасен. Это будет уже не политический террор, направляемый интеллигенцией, а стихийная, необузданная сила, которой не предвидят еще «правящие классы», как не предвидели террора политического, но которая заметна уже для людей, понимающих народную жизнь... Моря крови будут пролиты; но рухнут все-таки три «основы» — произвол, тунеядство и изуверство, — которые на наших глазах, предчувствуя начало конца, вопят, опираясь на виселицы, «отечество в опасности!» и стараются всколыхнуть против террористов подонки развращенного и невежественного общества!"

Л.А.Тихомиров - А.Прибылевой-Корба: "Вы знаете, что мы приняли в И. К. Романенко, и он уже успел натворить нам много вреда и неприятностей. Он настаивал на том, чтобы Комитет выпустил прокламацию по поводу антиеврейских беспорядков и выклянчил у нас согласие на это. Если Вы хотите знать мое личное мнение об этой прокламации, то я скажу Вам, что я сильно против нее. Но дело уже сделано".

Г.Романенко, октябрь 1881г.: "«Все внимание обороняющегося народа сосредоточено теперь на купцах, шинкарях, ростовщиках, словом на евреях, этой местной «буржуазии», поспешно и страстно, как нигде, обирающей рабочий люд".

Л.Г.Дейч - П.Б.Аксельроду: " Еврейский вопрос теперь, действительно, на практике почти неразрешим для революционера. Ну что им, например, теперь делать в Балте, где бьют евреев? Заступиться за них, это значит... "вызвать ненависть против революционеров, которые не только убили царя, но и жидов поддерживают"... Среди народа вести примирительную агитацию очень, очень трудно теперь партии."

П. Л. Лавров: "Признаю еврейский вопрос крайне сложным, а практически для партии, имеющей в виду сблизиться с народом и поднять его против правительства, и в высшей степени трудным... ввиду наличной народной страсти и необходимости иметь народ, где возможно, на своей стороне"

А.Прибылева-Корба: "Каким образом Романенко получил полномочие, в письме не было сказано. Позднее мне рассказали, как это случилось, но я теперь не помню подробностей. Поэтому я не берусь рассказывать. В конце 1881 года Романенко был арестован".

В.Н.Фигнер: "Подобно Мартынову и Лебедеву, ни Романенко, ни Стефанович не успели развернуть своей деятельности   как члены  «Народной  Воли»:  Стефанович,  живший в Петербурге, был арестован 6 февраля 1882 г. в Москве, в квартире Буланова, а Романенко попал в руки жандармов еще раньше в той же Москве, когда я находилась там. Его арестовали у Ольги Любатович, приехавшей из-за границы несколько времени спустя после того, как Морозов был взят на границе при возвращении и Россию (в феврале 1881 г.).

Погибли многие товарищи из интеллигенции и рабочих, необходимые для общего дела и разнообразием своих талантов и способностей поддерживавшие гармоничность различных отраслей деятельности нашей организации. Теперь была пустыня — недоставало ни умов, ни, рук, ни главенствующих инициаторов, ни искусных выполнителей. В 1879 году Исполнительный Комитет соединил в себе все революционные силы, накопленные предшествующим десятилетием и уцелевшие от разгрома этого периода. Он бросил их в политическую борьбу и, совершив громадную работу, в два года истратил весь капитал. Теперь, к концу 1881 года, оставалась небольшая группа, а за нею те, кого на моем процессе 1884 года присутствующие защитники характеризовали словом «ученики».

Так Исполнительный Комитет по существу кончил свое бытие, и в данный момент центр партии «Народная Воля» уже не был в состоянии играть прежней роли. На арене борьбы с самодержавием почти не оставалось имен, известных всей свободомыслящей России. Вместе с утратой людей боевая способность Исполнительного Комитета исчезла. Оставалась пропагаторская и организаторская работа; надо было думать о собирании сил но что бы то ни стало. Но условия деятельности сильно усложнились: шпионаж и сыск усовершенствовались, появились виртуозы этого дела, люди честолюбивые, способные и с широким размахом, как Судейкин, а революционные требования к личности, сравнительно с семидесятыми годами, повысились. В интеллигенции и в рабочей среде надо было искать элементы более зрелые. Но именно их-то и было мало. Рядовые работники находились довольно легко среди молодежи: для работы в провинции, в местных группах они были вполне пригодны, но к кандидатам в центр мы предъявляли иные требования, меряя той меркой, которая была при основании «Народной Воли», и под эту мерку подходили лишь немногие.

С распадом прежней организации, исчезновением большого числа товарищей, ослабел общественный контроль над личностью. Несколько губительных арестов произошли оттого, что отдельные лица рисковали собой, пренебрегая мерами осторожности. При Александре Михайлове и Желябове, когда налицо был весь коллектив, такого риска и проявления личной воли общественное мнение не допустило бы. Да и арест самой Перовской, а потом Суханова, разве он произошел бы, если бы, как это было в лучший период деятельности Комитета, строгий контроль организации сдерживал и, когда нужно, подчинял личность революционной дисциплине, допуская риск собой только по решению коллектива для общественно-необходимого дела.

...Москвичи, на которых надеялся Желябов, дали при убыли старых деятелей нескольких агентов (Андреев, Фриденсон, Гортынский) и новых членов Комитета (Лебедев, Мартынов). Все они были привлечены энергичной работой Теллалова и М.Н.Ошаниной. К сожалению, коллектив, созданный ими, все же не вышел по своей влиятельности за пределы уровня группы, он не имел за собой того продолжительного революционного стажа, какой имели участники Воронежского и Липецкого съездов, и не мог явиться сменой для Исполнительного Комитета, быстро убывавшего в своей численности.

Предметом обсуждения в Москве было изменение плана организации для Петербурга сообразно тем новым условиям, которые возникли вследствие перенесения оттуда центра. Прежде в этом городе местной группы, ведущей общепартийную работу, не было, но при Исполнительном Комитете, с одной стороны, состояли отдельные агенты различных степеней, выполнявшие по предложению Комитета ту или иную функцию; а с другой — были подобраны отдельные, друг от друга изолированные группы по специальностям, напр., группа, которая вместе с Желябовым и Перовской вела пропаганду среди рабочих; группа из студентов вместе со мной (а потом с А. П. Корба), ведавшая сношениями с университетом и другими высшими учебными заведениями Петербурга; группа техников с Исаевым и :Кибальчичем во главе и т. д. Теперь, с перенесением центральной организации в Москву, в Петербурге надо было создать местную группу, объединявшую работников различных отраслей, что и было возложено на Теллалова, Мартынова, Стефановича и Романенко.

Затем Комитет хотел выслушать мнение своих членов о программе  вновь   задуманного  отдела  деятельности — новой организации,  которая  должна  была   привлечь  в   революционные   ряды старообрядцев   и   сектантов.   Это   было   «Христианское   братство», тайное   общество,   в   которое   революционная   партия   звала   безразличия вероисповедания всех противников официальной, господствующей церкви,   при  чем   главной   задачей   ставилась   борьба с существующим правительством, а конечной целью — ниспровержение его. Я не знаю, кто был инициатором этого замысла, но этой  идеей  очень увлекался  народник-пропагандист из  «процесса 193-х» — Франжоли. Он был агентом Исполнительного Комитета и после 1 марта вместе с другими переехал в Москву. Он нигде не бывал, потому что уже более года был неизлечимо болен (и не сходил с постели. В квартире, где он жил со своей женой Евг. Завадской, моей товаркой по Цюрихскому университету, была устроена типография, предназначенная специально для издания литературы «братства». В этом направлении было издано «Соборное уложение Христианского братства», излагавшее цели «братства» и устав его. Другое воззвание — «Соборное послание Христианского братства» — обращалось «ко всем чтущим святое учение Христа» и доказывало, что «существующее правительство и все его установления и законы, как основанные на неправде, подавлении и гонении свободного искания истины, следует считать незаконными и противными заповедям божиим и духу христианского учения». Эти листки не произвели на меня впечатления, и вся затея не имела ровно никаких результатов; как измышление интеллигенции, совершенно чуждой религиозной жизни народа, она оказалась с самого начала мертворожденной."

К.Маслов: "По ее (В.Н.Фигнер) мнению, революционная партия может преследовать в настоящее время только политические задачи".

А.В.Богданович, из дневника, 7 мая 1881: "Говорят, что арестовано 5 моряков, Суханов в том числе, — все минной команды. Суханова выдала, говорят, прачка. Она принесла белье, хотела поставить на пол — он вскрикнул: «Осторожнее, может взорвать». Прачка сказала мужу, тот барину, барин Баранову. Тогда за Сухановым стали следить, увидали, что он выходит часто переодетый, кто у него бывает, и, таким образом, многих взяли. Взяли также сожительницу Кибальчича. Делают, кажется, серьезные аресты."

А.Д.Михайлов, письмо из Петролавл. креп.: "Условия жизни и революционная деятельность привели Россию к такому моменту, когда всеми здравомыслящими и честными гражданами должны быть осознаны и выдвинуты насущнейшие вопросы дальнейшего гражданского прогресса России... Все отдаленное, все недостижимое должно быть на время отброшено. Социалистические и федералистические идеалыдолжны отступить на второй план дальнейшего будущего".

Московский ИК "Народной Воли": "Александр III должен погибнуть уже не от руки революционеров, а от руки самого народа".

А.П.Корба: " ...Близка казнь Александра III. Мы все надеемся, что она будет сопровождаться народными восстаниями".

В.Н.Фигнер: "...Я передала Комитету многочисленные жалобы на военного прокурора Стрельникова как со стороны заключенных Киева и Одессы, так и со стороны их родственников. Я передала Комитету общий   говор   и   мольбу   убрать его с места,  на  котором  он мог  делать столько зла. Вместе  с тем я сообщила Комитету о том вреде, который наносила система действий Стрельникова партии вообще. ...Комитет ...отправил меня после совещания в Одессу с тем, чтобы, собрав все необходимые сведения, я дала знать о высылке исполнителей."

От ИК "Народной Воли", 22 ноября 1881 г.: «Во избежание недоразумений Исполнительный комитет считает нужным заявить, что покушение Санковского на жизнь начальника полиции (он же и товарищ министра внутренних дел) Черевина произведено помимо всякого со стороны Комитета ведения и участия.»

Начальник жандармского управления Ломжинского и Мазовецкого уездов Ломжинской губернии - начальнику Варшавского жандармского округа П.В.Оржевскому, № 173 от 24 ноября 1881 г.: "В дополнение к рапорту моему, от 21-го числа сего ноября за № 171-м, имею честь донести Вашему Превосходительству, что допрошенный мною, в присутствии Прокурора Ломжинского окружного суда, новобранец Антон Михайлов Дыжевский, 21-го года от роду, происходящий из шляхты29 Мазовецкого уезда, заявил: Служа конторщиком на станции «Волочиск» Юго-Западной железной дороги, летом сего года, в июне или в июле месяце, был отпущен своим начальством в ближайший уездный город Австрийской Галиции «Тарнополь» для покупки платья, зайдя в лавку неизвестного ему по фамилии еврею, стал торговать костюм.

В это время вошли в лавку два неизвестных Австрийца и узнавшие из разговора его с купцом, что он приехал из России, спросили его на польском языке, что у нас нового слышно и получив ответ, что ничего особенного, рассказали ему, что будто в Вене был съезд социалистов, на котором решено не допустить совершения коронации и лишить жизни Государя Императора Александра III-го, посредством взрыва поезда и, что поручение исполнить это, возложено на одного из агентов Юго-Западных железных дорог; по рассказу незнакомцев, он так понял, что все это имеет случиться в мае месяце; кто именно были эти личности, он не мог узнать, а купец в лавке говорил, что это приезжие. О слышанном никому не рассказывал, а когда был принят в военную службу Мазовецким рекрутским присутствием, намекнул об этом двум земским стражникам находившимся в том заездном дворе где он остановился, будучи уверен в том, что они донесут о сем кому следует и он будет спрошен о подробностях этого. После этой поездки в Тарнополь, заграницей не был и все время находился в Волочиске до явки по призыву в Мазовецк, и более ничего подобного ни от кого не слышал."

М.Н.Ошанина: "Я люблю и в то же время ненавижу русских крестьян за их покорность. И терпение."

Л.Г.Дейч: "До погромов 1881-82 никому решительно из нас, революционеров... не приходило на ум предположение о необходимости публично объясниться о роли евреев в революционном движении. Погромы же вызвали среди... преобладающей части моих соплеменников взрыв негодования. ...Не только вообще интеллигентные евреи, но и некоторые революционеры-евреи, раньше не чувствовавшие ни малейшей связи со своей национальностью... вдруг признали себя обязанными посвятить свои силы и способности несправедливо преследуемым их соплеменникам. ..Погромы пробудили прежде скрытые чувства и сделали молодёжь более чуткой к страданиям своего народа, а народ более восприимчивым к революционным идеям. Пусть это и послужит базисом для самодеятельности еврейской массы, будем упорно преследовать задачу разрушения современного государственного строя."

Л.А.Тихомиров: "...Мы из нашего тихого казанского убежища перенеслись снова в московский революционно-полицейский котел. Он волновался и шумел. Молодежь бегала по своим конспиративным собраниям, шпионы бегали за молодежью. Там и сям происходили обыски и аресты, после которых революционная беготня каждый раз еще более оживлялась. Среди молодежи шла усердная пропаганда, организовывались кружки и т. д. Сферы либеральные в это время уже стали отшатываться от революционеров, так что все движение очень поюнело.

Комитет занимался тем, что давал толчки этому движению. Более серьезным его предприятием была организация тайной типографии. Не помню, успела ли она выпустить хоть какие-нибудь листки, но, во всяком случае, прожила недолго и 18 июня (1882 года) была захвачена полицией. Из ее устроителей Зеге фон Лауренберг был арестован, а Галина Чернявская успела как-то бежать и эмигрировала за границу вместе (или одновременно) с Марией Николаевной Оловениковой, которая, как я выше говорил, держала штаб-квартиру нового исполнительного комитета вместе с Юрием Богдановичем. Когда оказалось, что штаб-квартира находится под слежкой полиции, Мария Николаевна сбежала с нее, а Богданович был арестован.

Из новых комитетских деятелей Зеге фон Лауренберг был самый предприимчивый и — относительно говоря — ловкий. Он между прочим, очень мечтал о том, чтобы провести в охранное отделение какого-нибудь своего контршпиона, на манер Клеточникова, но его контршпионы оказывались один хуже другого и, вероятно, просто делались настоящими полицейскими агентами. Из других новых лиц крупнее всех были д-р Мартынов и Лебедев, оба очень хорошие и умные люди, но совсем непригодные для конспирации и совершенно не революционного темперамента. Из внемосковских деятелей стал быстро выдвигаться Сергей (кажется, Васильевич) Дегаев, артиллерийский офицер, кончивший курс в Петербурге.

Из комитетских членов наибольшую деятельность тогда развивала Вера Николаевна Фигнер, которая разъезжала по всей России, повсюду агитируя и организовывая кружки.

Как я упомянул, Мария Николаевна Оловеникова эмигрировала за границу. Она об этом мечтала еще и раньше, когда держала штаб-квартиру, отчасти потому, что действительно страдала какой-то серьезной болезнью желудка...

За время своей нелегальной жизни я, как и все прочие сотоварищи, был, конечно, в постоянной опасности попасть в руки полиции. Несколько раз я попадал под слежку и был принужден менять квартиру, паспорт и наружность. Но все это составляет нормальную, так сказать, обстановку жизни нелегального. К этому в конце концов привыкаешь и не чувствуешь никакой особенной тревоги, тем более что я принадлежал к могущественной организации исполнительного комитета («Народной воли»), который быстро помогал выйти из всякой опасности. От него можно было моментально получить деньги на новый костюм, он выдавал также моментально любой новый паспорт. Несколько товарищей моментально помогали сбить со следа полицейских агентов, временно укрыть в какой-нибудь другой квартире и т. д. Вообще, если приходилось подвергаться постоянной опасности, то не оставался ни на минуту без способов избегнуть ее. Таково было положение всех членов и агентов исполнительного комитета в Петербурге, сосредоточия всех его учреждений.

Но это нормальное положение нелегального круто изменилось в 1881 году, после 1 марта, то есть цареубийства Александра II. Нужно сказать, что еще до 1 марта, в начале 1881 года, исполнительный комитет понес тяжелые потери наиболее ловких своих членов и был уже сильно расстроен. Между тем в полиции появился в своем роде гениальный организатор сыска — Судейкин. Когда произошло цареубийство, полиция начала неслыханную до того времени травлю на все подозрительное. Каждый день захватывали множество революционеров и сочувствующих им людей, и каждый арест давал повод к новым арестам. С каждым днем становилось труднее жить, собираться, не говоря уже о том, чтобы что-нибудь делать. Организация исполнительного комитета была настолько расстроена, что ее необходимо было сколько-нибудь упорядочить. Сделать же это в том ураганном огне, который потрясал Петербург, было невозможно.

Поэтому уцелевшие от разгрома члены комитета перебрались в более спокойную Москву и здесь — насколько было возможно — занялись воссозданием организации. По крайнему недостатку людей решено было «принимать по пониженному цензу», то есть таких, которые не имели еще ни достаточной выработки, ни опыта, не были даже достаточно испытаны на работе. Но ничего другого не оставалось делать. Засим комитет распределился по-прежнему на отделы, хотя при этом прежний — боевой, террористический — не был восстановлен по неимению руководителей и потому что террористическую деятельность решено было временно прекратить. Таким образом, деятельность обновленного комитета направилась на выработку сил, пропаганду государственного переворота, организацию кружков, восстановление связей с провинцией, добывание денег, восстановление паспортного стола, устройство типографии, которая и была действительно основана Зеге фон Лауренбергом. Но в сущности, все это производилось шумно, неосторожно, совсем не по-старому. Люди-то были действительно очень «пониженного ценза» с революционно-заговорщицкой точки зрения. В это время на помощь революции прибыло несколько человек из-за границы, между прочим, известный Яков Стефанович и Романенко. Но и они мало подходили к русским условиям, и оба были скоро арестованы. По окончании организации восстановленного комитета несколько человек возвратились в Петербург, в том числе Савелий Златопольский и Грачевский. Они тоже недолго просуществовали в Петербурге...

Но штаб-квартира комитета была оставлена в Москве. Она помещалась на Садовой, где-то недалеко от Каретного ряда. Хозяином ее был Юрий Богданович.

Я остался тоже в Москве, занимаясь всеми отраслями комитетских дел, но внутренне совершенно неудовлетворенный и потерявший веру в дело. Я не мог не видеть, что при данных условиях и составе лиц вся эта деятельность составляет пустую фразу. Я не мог не видеть и чрезвычайной силы и искусства полиции, хотя и не знал еще тогда всех глубин этого искусства. Прежний грозный, таинственный исполнительный комитет превратился в какую-то детскую игрушку, а полиция, прежде бывшая в руках комитета благодаря нашему «контршпиону Николаю Клеточникову, стала, наоборот, силой столь же таинственной, как и грозной. Было ясно как день, что возобновленный комитет погибнет, не успевши ничего сделать.

Лично сам я очень скоро убедился, что попал под слежку, от которой тщетно старался скрыться. Один раз я наткнулся на какого-то господина, прятавшегося за шкафом на лестнице самой штаб-квартиры. Сам он хорошо спрятался, но его огромная рыжая борода несколько выглядывала из-за шкафа.

Программа исполнительного комитета тоже говорила, но только говорила. На деле все силы комитета ушли в террор, в цареубийство, на котором он и надорвался.

Во время моего отсутствия в комитете по почину, кажется, ее же (Оловениковой) и еще Веры Фигнер и Златопольского явилась мысль организовать большой журнал — «Вестник "Народной воли"» и привлечь к редактированию его звезду эмиграции — Петра Лавровича Лаврова, бывшего редактора «Вестей». Мысль была, конечно, очень умная. Такой журнал мог бы служить большой рекламой для партии, и имя Лаврова должно было привлечь к ней симпатии множества так называемых либералов в России и Европе.

Петр Лаврович был, во-первых, серьезный ученый, во-вторых, справедливо пользовался репутацией человека безукоризненно честного и чистого, а в-третьих, имел огромные знакомства в высших образованных сферах России и Европы. ..Он с удовольствием смотрел, как русские террористы истребляли министров и сразили самого Императора. Но подать руку людям, обрызганным кровью, Лавров ни за что не хотел. Он отрицал такие средства действия. Сверх того, он был теоретический социалист, страшно неопределенный, но зато очень упорный. А народовольцы стремились к политическому перевороту и конституции.

Петр Лаврович ничего не имел против того, чтобы другие действовали на политической почве. Но сам он не мог принимать участия в политической деятельности. Он был социалист и мог заниматься только социалистическим делом. И вот Мария Николаевна взяла на себя миссию уломать старика и привлечь его к журналу с фирмой «Народной воли».

Сам я по приезде в Москву сразу стал в стороне от тамошней политической сутолоки, не бывал ни в кружках, ни на собраниях и думал только о том, чтобы, очистившись так удачно от слежки, не попасть снова на глаз шпионам. Несомненно, что, проученные моим исчезновением, они бы на этот раз немедленно заарестовали меня, если бы где-нибудь встретили. А для меня арест был совсем не то что для громадного большинства шумящих и мятущихся революционеров. Для них арест был приключением, не лишенным даже интереса, с выпуском обратно на волю после нескольких дней или недель пребывания в «кутузке». В худшем случае могла угрожать административная ссылка и в совершенно, исключительно неблагоприятном исходе — предание суду с разными, более или менее тяжелыми, последствиями. Для меня же арест означал несомненную виселицу. Это разница! Но и, помимо того, я был весь в мысли о загранице и не хотел подвергать своих планов риску из-за пустяков и даже из-за важного дела. Итак, посреди окружающего шума я сидел в полном уединении, выходя на свет только по поводу чего-либо, касающегося отъезда за границу."

М. Н. Ошанина - В. Н. Фигнер: "Мы оправляемся от тяжелых потерь и вскоре будем столь же сильны, как прежде."

"Народная Воля", №8-9, 1882 г.: "Второго февраля 1882 г. в каземате Петропавловской крепости умерла Геся Гельфман. Причины смерти остаются неизвестными."

В.Н.Фигнер: "...Я приехала в Москву около 15 марта (после покушения на Стрельникова в Одессе) и остановилась в маленькой убогой квартире Андреевой, которая, как и ее брат, состояла членом местной московской группы. В, этот раз   в недобрую пору я попала к товарищам. Обстановка в квартире, атмосфера имели в себе что-то жуткое и зловещее. Самой хозяйки, которая была учительницей и давала уроки, по целым дням не было дома; оставалась ее няня, дряхлая старуха, не переставая бормотавшая что-то себе под нос на печке или бродившая по комнате, постукивая костылем. Сгорбленная, в морщинах, беззубая, с крючковатым носом, шамкая, она пророчествовала: «Быть беде. Чует сердце — быть беде».

И эта беда, действительно, пришла. В комнаты с улицы не доходило ни звука; ко мне никто не заходил, и мне самой некуда было итти: в Москве в феврале и перед моим приездом произошел разгром, внесший во все дела полный беспорядок. 10 марта была взята общественная штаб-квартира на Садовой, где я бывала в ноябре; в ней арестовали ее хозяина — Юрия Богдановича. М. Н. Ошанина, более осторожная, успела во-время оставить жилище и скрылась, как только появились довольно грубые признаки, что за квартирой следят. Доступ в типографию «Народной Воли», где хозяевами были Г. Чернявская и Д. Суровцев, для посещения был закрыт, и в данную минуту в ней находила убежище Ошанина. Не знали, кто скомпрометирован, кто выслежен и кого каждую минуту могут арестовать; царила та неопределенность, при которой все сношения друг с другом на время прекращаются. Ходил слух, что кто-то из местных дает откровенные показания.

Началось бегство, о котором после говорили, что спасался, кто только мог. Франжоли и Завадская уехали в Саратов, чтобы потом перебраться; в Харьков. Тихомиров с женой очутились в Ростове-на-Дону, откуда летом прислали ко мне Осинскую доставать заграничный паспорт, и, несмотря на мои горячие увещания, оба эмигрировали, как только получили к тому возможность. Ошанина, здоровье которой было расшатано, решила уехать за границу и вскоре, действительно, отправилась в Париж, чтоб уже не вернуться в Россию."

Л.А.Тихомиров: "...Я, выработанный в дисциплине старого исполнительного комитета, принципиально осторожный и на все обращающий внимание, в январе 1882 года несколько раз замечал за собою слежку. Один раз, возвращаясь ночью домой (я жил тогда в меблированных комнатах в доме Обидиной на Петровке), я заметил в окне своей комнаты свет. Когда я поднялся наверх и стал расспрашивать горничную, зачем она ходила ко мне, она с видимой правдивостью уверяла, что совсем не входила. Однако свет был, значит, кто-то был в комнате. Я решил принять меры. На другой же день я съехал с квартиры якобы за город и после небольшой прогулки в Сергиеву лавру возвратился и уже под другим ; паспортом поселился на Знаменке (против Румянцевского музея). Здесь я поселился с женой. Однако оказалось, что мои хитрости не привели ни к чему. За перегородкой моей комнаты поселились два каких-то подозрительных субъекта, которых я стал замечать за собой на улице. Наконец однажды ночью они себя окончательно разоблачили. Они пришли домой поздно и, должно быть, не знали, что я дома. А я лежал тихо, без свечи, на своей кровати. И вот я услыхал сквозь перегородку их тихий разговор обо мне, о том, куда я хожу и какими путями стараюсь загладить свой след, когда возвращаюсь домой. Итак, я увидел, что нахожусь под серьезнейшей слежкой.

С этим нужно было покончить радикально. Не доверяя никому в окружающей среде, я решил скрыться ото всех, нырнув так, чтобы обо мне никто ничего не знал. Не съезжая с квартиры, чтобы не взбудоражить своих шпионов, я взял у Златопольского (он был еще в Москве) новый, очень хороший паспорт, запасся деньгами у него же и у моего покойного брата, переменил на стороне костюм, отправился прямо на Нижегородский вокзал и покатил в Нижний Новгород. Все это я проделал, стараясь не терять ни минуты времени, чтобы к следующему дню от меня не осталось в Москве никаких следов.
О моем отъезде знали только Оловеникова и Златопольский, верные товарищи по старому исполнительному комитету. Кстати сказать, Мария Николаевна по обнаружении шпиона на своей лестнице и сама покинула квартиру, а Богданович досиделся до того, что его арестовали."

В.Н.Фигнер: "Все эти факты и вести производили самое удручающее впечатление. Ко мне пришел только Савелий Златопольский, принес прокламацию Исполнительного Комитета, только что отпечатанную, по поводу убийства Стрельникова (18 марта), и настаивал, чтобы, не ожидаясь свидания с другими членами организации, я оставила Москву, которая всем грозит арестом. Мы решили, что всего лучше мне устроиться в Харькове, где есть местная группа, но не было агента Комитета, так как работавшая там М. А. Жебунева после ареста ее мужа решила следовать за ним в Сибирь.

Недели через две, 13 апреля, был арестован и С.Златопольский; вслед за тем типография «Народной Воли» была закрыта, и весь персонал ее разъехался в разные стороны.

Это был конец Москвы." 

Н.А.Морозов: "Нашей интеллигенции не вызвать инсуррекции в народе, если она не должна в данный момент произойти сама".

П.Н.Ткачев: "...Терроризм содействует высвобождению верноподданных из-под гнета оболванивающего и оскотинивающего их страха, т.е. содействует их нравственному возрождению, пробуждению в них, забитых страхом, человеческих чувств; возвращению им образа и подобия человеческого... Революционный терроризм является... не только наиболее верным и практическим средством дезорганизовать существующее полицейско-бюрократическое государство, он является единственным действительным средством нравственно переродить холопа — верноподданного в человека — гражданина."

Г.В.Плеханов: "Покончив с Александром II, партия "Народной Воли" нанесла смертельный удар самой себе".

В.Н.Фигнер: "Истинное величие в том-то и состоит, по-моему, чтобы твои глаза не переставали гореть энтузиазмом, а руки не лежали сложенными в бессилии при вполне критическом отношении к себе, к другим, к обстоятельствам, к постановке и обстановке дела, ко всей жизни, словом. Делать кропотливое дело, медленно подвигаться вперед, иногда совершать работу данаид, имея утешение лишь в перспективе, в истории, и сохранить при этом бескорыстную преданность идее, не поступиться идеалом, не изменить друзьям, нести жизнь, как крест, испытывать больше неудач, чем удач, много терять и остаться верным себе, не отступить — вот что надо иметь в виду и к чему нравственно приготовлять себя."