Посвящается светлой памяти Мученика Ивана Мартыновича Ковальского, расстрелянного опричниками за защиту своей свободы, 2 августа 1878 года в г. Одессе.
Шеф жандармов —
глава шайки, держащей под своей пятой всю Россию,
убит. Мало кто не догадался, чьими руками был
нанесен удар. Но, во избежание всяких
недоразумений, мы объявляем во всеобщее
сведение, что шеф жандармов генерал-адъютант
Мезенцев действительно убит нами,
революционерами -социалистами.
Объявляем также, что убийство это как не было
первым фактом подобного рода, так и не будет и
последним, если правительство будет
упорствовать в сохранении ныне действующей
системы.
Мы — социалисты. Цель наша — разрушение
существующего экономического строя, уничтожение
экономического неравенства, составляющего, по
нашему убеждению, корень всех страданий
человечества. Поэтому политические формы сами по
себе для нас совершенно безразличны. Мы, русские,
вначале были более какой бы то ни было нации
склонны воздержаться от политической борьбы и
еще более от всяких кровавых мер, к которым не
могли нас приучить ни наша предшествующая
история, ни наше воспитание. Само правительство толкнуло нас на тот
кровавый путь, на который мы встали. Само
правительство вложило нам в руки кинжал и
револьвер.
Убийство — вещь ужасная. Только в минуту
сильнейшего аффекта, доходящего до потерн
самосознания, человек, не будучи извергом и
выродком человечества, может лишить жизни себе
подобного. Русское же правительство нас,
социалистов, нас, посвятивших себя делу
освобождения страждущих, нас, обрекших себя на
всякие страдания, чтобы избавить от них других,
русское правительство довело до того, что мы
решаемся на целый ряд убийств, возводим их в
систему.
Оно довело нас до этого своей циничной игрой
десятками и сотнями человеческих жизней и тем
наглым презрением к какому бы то ни было праву,
которое оно всегда обнаруживало в отношении к
нам.
Мы не будем перечислять всех свирепостей,
совершенных над нами в течение последнего
десятилетия. Упомним только о последних. Все
помнят большой процесс, так называемый процесс
193-х. Сам Желеховский, бессовестный Желеховский,
публично заявил на нем, что из всех привлеченных
им к суду только девятнадцать человек
действительно виновны. Все же остальные (вместе,
стало быть, с семью-восемьюстами выпущенных до
суда и просидевших кто год, кто два, кто три), все
остальные — привлечены лишь для оттенения
виновности помянутых девятнадцати. А между тем
из этих «оттенителей» 80 человек — почти все
молодые, свежие юноши и девушки — умерло либо в
самой тюрьме во время четырехлетнего
предварительного заключения, либо тотчас по
выходе из тюрьмы. А из выживших нет почти ни
одного, кто не вынес бы из тюрьмы весьма
серьезной, часто смертельной болезни!
За что же погублено столько молодых сил, за что
разбито столько жизней?
Но этого мало. Сенат нашел невозможным осудить 19
человек, которых требовал от него Желеховский.
Один Ипполит Никитич Мышкин был приговорен к
каторжным работам. Все же прочие были либо
совершенно оправданы, либо присуждены к самым
легким — для нас привыкшим ко всяким
свирепостям, — наказаниям.
Чтобы
постановить такое решение, сенат воспользовался
своим юридическим правом в форме ходатайства о
помиловании смягчать следуемое по букве закона
наказание в тех случаях, когда, по его убеждению
этого требует юридическая справедливость. Что
судебное ходатайство о помиловании имеет именно
такой смысл, что оно не то же, что воззвание
адвоката милосердию и человеколюбию — это
говорили нам и повторяют всякому все юристы. На
сколько сам сенат, главный прокурор,
председатель суда были убеждены в том, что
приговор суда окончателен, доказываете тем, что
они выпустили на поруки, напр. Ив. Ив.
Добровольского, которому независимо от
ходатайств следовало 9 лет центральной тюрьмы!
Как было обмануто такое убеждение — известно
всем.
По
стараниям шефа жандармов Мезенцева вместе его
достойным пособником графом Паленом, приговор
был отменен и составлен новый, возмутительны по
своей жестокости и полному, абсолютному
пренебрежению ко всякому признаку законности.
Без всякого отношения к уликам, без всякого
внимания к каким бы то ни было указаниям
предварительного или судебного следствия, из
всех обвиненных выхватил 12 человек, которых
вместо ссылки и поселения отправили на каторгу
—одних в Сибирь, других — в центральные тюрьмы.
Затем 28 человек отдали на полный произвол
администрации, которая двум из них назначила
наказание, превышающее даже то к которому их
формально, независимо от ходатайства приговорил
суд.
Вот как
уважают жандармы законы и суд, если когда-нибудь
они случайно окажутся на нашей стороне!
Но как
ни возмутительно здесь такое наглое
самоуправство жандармов и их клевретов, как ни
чудовищно, как ни беспримерно в истории их
бессовестное издевательство над судом и
обществом, над всеми человеческими правами, тем
не менее мы можем указать на факты еще большего,
просто цинического презрения их ко всякому
закону. Мало того, что они нас хватают По своем
полному произволу, без всякой санкции какой бы то
ни было, хотя бы даже русской, рабски покорной
юридической власти; мало того, что они по
произволу перерешают приговоры даже таких судов,
как Особое присутствие Сената, — на самые
приговоры, ими самими продиктованные, они просто
плюют, когда им это покажется выгодным.
Вот
факт, известный всей России, первые пионеры
современного великого движения,
многострадальные долгушинцы: Папин, Плотников,
Дмоховский и товарищи за распространение
нескольких книжек по приказанию третьего
отделения были приговорены к самым страшным,
самым бесчеловечным наказаниям. Но теперь срок
наказания для многих из них (Плотникова, Папина)
кончился. И что же? Их продолжают держать
совершенно так же, как и прежде в той же
центральной тюрьме при таких условиях, от
которых волосы становятся дыбом А Н.Г.
Чернышевский? Кто не знает, что уже много лет, как
кончился срок его наказания, а его все продолжают
держать в той же тундре, окруженного двенадцатью
жандармами!
Вот что делают у
нас жандармы! Наша свобода, жизнь, жизнь, всех
людей нам близких отданы на полный произвол
первой жандармской ищейки!
Где же, в
чем, в ком найти нам защиту драгоценнейших своих
прав — свободы, жизни?
Обратиться к обществу, к печати?
Да разве
все наши страдания, наши процессы, наши осуждения
не были одним долгим, непрерывным воплем,
обращенным ко всему, в чем жива искра
человечности?
Что же
ответило нам наше оппозиционное, фрондирующее
общество, при вести о сотнях замученных, о других
сотнях осужденных на медленное замучивание, при
рассказе об унижениях, об истязаниях, которым нас
подвергают?
Наши
жалкие либералы умели только хныкать. При первом
же слове об активном, открытом протесте они
бледнели, трепетали и позорно пятились назад.
А
печать!..
При ней,
на ее глазах совершались все эти зверства над
нами. Она их слышала, видела, даже описывала. Она
понимала всю их гнусность, потому что перед ее
глазами была вся Европа, государственному
устройству которой она сочувствовала.
И что же?
Хоть бы слово, хоть бы единое слово сказала она в
нашу защиту, в защиту священных прав человека,
которые поругивались в нашем лице. Но она
молчала.
Что ей
справедливость, честь, человеческое достоинство!
Ей нужны только пятачки с розничной продажи.
Убеждение, право мыслить, неприкосновенность
личности — все меркнет для нее перед блеском
пятачка. Из-за него она будет лизать руку, еще
вчера побившую ее по щекам будет кланяться,
унижаться! Рабы, рабы! Есть ли в мире такой кнут,
который заставит, наконец, выпрямиться вашу
рабски изогнутую спину? Есть ли такая пощечина,
от которой вы поднимете, наконец, голову?
Молчит
печать. Молчит общество. Мы, социалисты, отданы на
съедение жандармам. Они делают с нами все, что им
угодно.
Пусть же
ответит вам всякий честный, порядочный человек,
что же остается нам делать?
Если к
человеку врывается в дом шайка разбойников, то по
всеми признанному естественному праву, он может
защищаться с оружием в руках. Мы спрашиваем, чем
лучше разбойников жандармы, вламывающиеся ночью
в чью-нибудь квартиру? Разве смерть от ножа или
кистеня не во сто крат лучше медленного,
многолетнего замаривания в крепости или в
«предварительном», среди всяких нравственных н
физических пыток, как были заморены 80 человек
процесса 193-х и сотни из привлеченных по другим
процессам? Жандармы — представители закона. Нас
ждет впереди суд. Но разве существуют для нас
какие-нибудь гарантии против жандармского
произвола? Разве есть над жандармами суд?
Напомним снова о тех немногих примерах, которые
мы указали, и пусть найдется такой подлец,
который осмелится сказать, что наше утверждение
ложно?
Что же
нас остается, как не защищать с оружием в руках
свою жизнь и свободу против жандармов,
являющихся к нам с обыском, как мы защищаем ее
против разбойников, нападающих на нас на большой
дороге?
Так
поступил Ковальский с товарищами и имел полное
право так поступить. Освирепевшие опричники
расстреляли его, тайком, втихомолку, боясь
публики.
Последними словами, сказанными им
своим палачам были:
— Знайте, что у меня есть на свободе
друзья, которые отомстят на меня!
И он не ошибся.
Нашлись мстители. Найдутся и
последователи. Но самое большое, что можно
достигнуть этим способом — это случайное личное
освобождение. Мы поражает слепых исполнителей
чужой волн, почти всегда ненавидящих тех, кому из
страха они повинуются. Настоящие же виновники
всегда остаются безнаказанными и из золотых
своих покоев снова будут посылать на нечаянные
ночные нападения на нас свое пушечное мясо.
Нужно было добраться до настоящих
виновников.
Поставленные русским правительством
вне закона, лишенные всех гарантий, доставляемых
общественным союзом, на основании верховного
права всякого человека на самозащиту мы должны
были сами принять на себя защиту своих
человеческих прав, подобно тому, как это делает
человек или группа людей, живущих в дикой
первобытной стране.
Мы создали над виновниками и распорядителями
тех свирепостей, которые совершаются над нами,
свой суд, суд справедливый, как те идеи, которые
мы защищаем, и страшный, как те условия, в которые
нас поставило само правительство.
Этим судом генерал-адъютант Мезенцев
за все свои злодеяния против нас был признан
заслуживающим смерти, каковой приговор и был
приведен над ним в исполнение на Михайловской
площади утром 4 августа 1878 года.
Предоставляя себе изложить все его
преступления в первом же номере, имеющего вскоре
появиться, органа нашего «Земля и Воля», мы
считаем необходимым перечислить их здесь
вкратце, чтобы стало известным всем, кому о том
знать подлежит, что Мезенцев убит нами не как
воплощение известного принципа, не как человек,
занимающий пост шефа жандармов; мы
1.
Главный виновник отмены сенатского приговора по
процессу 193-х и составитель нового, о чем говорено
нами выше.
Генерал-адъютант Мезенцев —
2.
Главный виновник в том, что когда 30 человек наших
товарищей, заключенных в Петропавловской
крепости, заявили свои требования (в конце нюня
текущего года): 1) самые скромные — так как они
желали только несколько большего количество
воздуха и движения, абсолютно необходимых для их
расстроенного 4-летним предварительным
заключением здоровья; 2) самые удобоисполнимые
даже при русской администрации, так как часть
заключенных уже пользовалась ими, сидя в доме
предварительного заключения, — крепостное
начальство, по прямому приказанию шефа
жандармов, решительно заявило им, что их
требования не будут никогда исполнены. Когда же
заключенные в числе 30 человек объявили, что они
намерены в таком случае заморить себя голодом,
шеф жандармов имел бесчеловечие в течение шести
дней морить голодом этих больных замученных
людей, чтобы только не удовлетворить их
скромнейших требований. Когда же он увидел, что
голодание может иметь роковые последствия (на
шестой день голода у Мозгового появилась сильная
рвота, у Натансона — обмороки, у В. Костюрина -
головная боль), то прибег к самому подлому обману
для прекращения его.
Генерал-адъютант Мезенцев —
3
Главный виновник в той кулачной расправе,
которая
4.
Генерал-адъютант Мезенцев виновен, наконец, как
подстрекатель и внушитель тех свирепостей,
которые были предприняты против социалистов в
разных городах России, преимущественно же в
городе Одессе.
5.
Мезенцеву принадлежит, сверх того, введение так
называемой административной ссылки в Восточную
Сибирь, меры, о бесправии которой говорить
излишне и которой он подвергал людей за одну
простую непокорность его воле, как было,
например, с Габелем и Фрессером.
Вот за
что генерал-адъютант Мезенцев был признан
достойным смерти.
Господа
правительствующие жандармы, администраторы, Вам
повинуется миллионная армия и многочисленная
полиция; вашими шпионами наводнены все города и
скоро наводнятся все деревни; ужасны ваши тюрьмы
и беспощадны ваши казни. Но знайте: со всеми
вашими армиями, полициями, тюрьмами и казнями вы
бессильны и беспомощны против нас! Никакими
казнями вы нас не запугаете! Никакими силами не
защититесь от руки нашей!
Вы
перепугались от первых наших ударов и решились
прибегнуть к военному суду, чтобы устрашить нас
перспективой кровавых казней.
Горе,
горе вам, если вы решитесь идти до конца по этому
пути. Нас вы не напугаете — это знаете вы сами. Вы
нас сделаете только еще беспощаднее к вам. И
знайте, что у нас
Господа правительствующие жандармы,
администраторы, вот вам наше последнее слово:
Вы — представители власти; мы — противники
всякого порабощения человека человеком, поэтому
вы наши враги и между нами не может быть
примирения. Вы должны быть уничтожены и будете
уничтожены! Но мы считаем, что не политическое
рабство порождает экономическое, а наоборот. Мы
убеждены, что с уничтожением экономического
неравенства уничтожится народная нищета, а с нею
вместе невежество, суеверия и предрассудки,
которыми держится всякая власть. Вот почему мы,
как нельзя более, склонны оставить в покое вас,
правительствующие. Наши настоящие враги —
буржуазия, которая теперь прячется за вашей
спиной, хотя и ненавидит вас, потому что и ей вы
связываете руки.
Так посторонитесь же! Не мешайте нам
бороться с нашими настоящими врагами, и мы
оставим вас в покое. Пока не свалим мы
теперешнего экономического строя, вы можете
мирно почивать под тенью ваших обильных
смоковниц.
До тех пор, пока вы будете упорствовать в
сохранении теперешнего дикого бесправия, наш
тайный суд, как меч Дамокла, будет вечно висеть
над вашими головами, и смерть будет служить
ответом на каждую вашу свирепость против нас.
Мы еще недостаточно сильны, чтобы выполнить
эту задачу во всей ее широте. Это правда. Но не
обольщайтесь.
Не по дням, а по часам растет наше
великое движение.
Припомните, давно ли вступило оно на тот путь, по
Да и
много ли нужно, чтобы держать в страхе таких
людей, как вы, господа правительствующие?
Много ли
нужно было, чтобы наполнить ужасом такие города,
как Харьков и Киев?