ЗА ЧТО Я ЛЮБЛЮ НАРОДОВОЛЬЦЕВ

Полагаю, что в рамках нашего семинара уместным будет мое выступление в защиту моих любимых героев (не скажу террористов) народовольцев. Защищать их я буду не столько от участников семинара, сколько от модной сегодня тенденции к посрамлению “Народной воли”, причем популяризируют эту тенденцию как ученые-историки, так и юристы, беллетристы и даже театральные режиссеры.

Итак, за что я люблю народовольцев? За то, что они – не без исключений, конечно, но как правило – в высшей степени наделены качеством, редким вообще, во все времена, а в наше время особенно (не могу даже представить себе хоть одного из наших чиновников любого ранга хотя бы с малой долей такого качества). Это качество – бескорыстие, совершенное, в корне, отсутствие всякой корысти, “одной лишь думы власть, одна, но пламенная страсть” бороться за освобождение русского народа от самодержавного деспотизма, чиновничье-помещичьего гнета, бесправия и нищеты, бороться всеми средствами, вплоть до террора.

К террору как средству борьбы все народники и народовольцы, за единичными исключениями, относились резко отрицательно. “Террор – ужасная вещь, – говорил С. М. Кравчинский, – есть только одна вещь хуже террора: это безропотно сносить насилие”. Хулители “Народной воли” замалчивают тот факт, что она 10 сентября 1881 г. заявила протест против убийства президента США Дж. Гарфилда, подчеркнув: “в стране, где свобода личности дает возможность честной идейной борьбы, <...> политическое убийство есть проявление того же духа деспотизма, уничтожение которого в России мы ставим своей задачей”.

И в России народовольцы предпочитали мирный путь преобразования страны, когда царизм, “не дожидаясь восстания, решится пойти на самые широкие уступки народу”, восстание “окажется излишним” и “тем лучше: собранные силы пойдут тогда на мирную работу”. Лишь разгул “белого” террора со стороны царизма вынудил народников обратиться в качестве ответной меры к террору “красному”. Смерч правительственных репрессий против мирных пропагандистов 1874–1878 гг. (до 8 тыс. арестованных только в 1874 г.), десятки политических процессов тех лет с приговорами по 10–15 лет каторги за печатное и устное слово, наконец – 16 смертных казней только в 1879 г. за недоказанную “принадлежность к преступному сообществу”, “имение у себя” революционных прокламаций, передачу собственных денег в революционную казну и т. д. – все это заставляло прибегать к насилию (хотя бы в целях самозащиты) даже людей, казалось, органически не способных по своим душевным качествам на какое-либо насилие. Вот что сказал об этом со скамьи подсудимых перед оглашением ему смертного приговора народоволец А. А. Квятковский: “Чтобы сделаться тигром, не надо быть им по природе. Бывают такие общественные состояния, когда агнцы становятся ими”.

Нынешние обличители “Народной воли”, перепевая хулу царских карателей, гротескно преувеличивают масштаб ее террора. Историки А. А. Левандовский, А. Н. Боханов, Ф. М. Лурье, беллетристы Елена и Михаил Холмогоровы изображают народовольцев исключительно “бомбистами”, производящими “жуткое впечатление”, “всякой нечистью” вроде Желябова и Перовской, бичуют “кровавую оргию” “Народной воли”, ее террористический “шабаш”. Беллетрист Юрий Гаврилов измыслил, что “в результате мощного взрыва 19 ноября 1879 г. были убитые, раненые, искалеченные”, а 1 марта 1881 г. “мальчику-разносчику осколком срезало голову”, и эти измышления дословно воспроизвел историк Г. Е. Миронов. Кстати, участники нашего семинара М. П. Одесский и Д.М. Фельдман, в представлении которых “Народная воля” – это всего-лишь “партия террора”, тоже уверяют нас, что при взрыве 19 ноября пострадали “рядом (с царем. – Н. Т.) стоявшие”.

В действительности мальчик Николай Максимов, хотя и был случайно ранен 1 марта и плакал от боли, но не с отрезанной же головой, а 19 ноября пострадал только багажный вагон свитского поезда с крымскими фруктами, но никто из людей не получил “никаких повреждений” (царь проехал благополучно вообще другим поездом).

Всего же за 6 лет своей “кровавой оргии” (1879–1884) народовольцы казнили 6 (шесть) человек: императора Александра II, шефа тайной полиции Г. П. Судейкина, военного прокурора В. С. Стрельникова, двух шпионов (С. И. Прейма и Ф. А. Шкрябу) и одного предателя (А. Я. Жаркова). Во всех этих террористических актах, вместе взятых (включая 8 покушений на царя), участвовали 20 рядовых народовольцев, известных нам поименно, плюс члены и агенты ИК (всего – 36), которые, однако, занимались не столько террористической, сколько пропагандистской, агитационной, организаторской, издательской и прочей деятельностью. Между тем, за участие в делах “Народной воли” только с 1880 по 1884 гг. были репрессированы, по официальным данным, не менее 10 тыс. человек.

Таковы масштабы и удельный вес террора по сравнению с другими сторонами деятельности “Народной воли”. Она была политической, революционной, но не террористической партией. С целью подготовки народного восстания партия создала, кроме 80–90 местных организаций, четыре специальные организации всероссийского значения: Рабочую, Студенческую, Военную и “Красного креста”, а также агентуру в Департаменте полиции и собственное заграничное представительство в Париже и Лондоне, издавала пять газет и журналов и множество прокламаций неслыханными для того времени тиражами по 3–5 тыс. экземпляров. Террор же, как это диктовала программа “Народной воли”, был всего лишь одним из многих средств, призванных готовить народное восстание.

Современные “разоблачители” “Народной воли” говорят (громче всех – бывший историк КПСС с характерной фамилией Л. Н. Краснопевцев), что народовольцы, якобы, “рвались к власти”. Как тут не вспомнить того из персонажей Н. С. Лескова, который норовил “такой клеветон написать, чтоб во все страны фимиазм пошел”! Рвался ли к власти Андрей Желябов, арестованный еще до цареубийства и потребовавший из тюрьмы приобщить его к делу о цареубийстве ради того, чтобы на суде перед неизбежно смертным приговором достойно представить свою партию? Только в “клеветоне” можно предположить, что рвалась к власти Софья Перовская, которая еще до ареста говорила: “Мы затеяли большое дело. Быть может, двум поколениям придется лечь на нем, но сделать его надо”, а перед казнью написала из тюрьмы матери: “Я о своей участи нисколько не горюю, совершенно спокойно встречаю ее, так как давно знала и ожидала, что рано или поздно, а так будет <...> Я жила так, как подсказывали мне мои убеждения; поступать же против них я была не в состоянии, поэтому со спокойной совестью ожидаю все, предстоящее мне”.

Вера Фигнер свое последнее слово на процессе “14-ти” начала так: “Я часто думала, могла ли моя жизнь <...> кончиться чем-либо иным, кроме скамьи подсудимых? И каждый раз отвечала себе: нет!”. “Прекрасна смерть в сражении!” – восклицал в письме к родным Александр Михайлов после вынесения ему смертного приговора. Тем же духом самопожертвования проникнуты предсмертные письма Александра Баранникова (“Живите и торжествуйте! Мы торжествуем и умираем!”) и Льва Когана-Бернштейна (“Я умру с чистой совестью и сознанием, что до конца оставался верен своему долгу и своим убеждениям, а может ли быть лучшая, более счастливая смерть?”). Таким народовольческим документам, опубликованным и еще хранящимся в архивах, нет числа. Сколько же надо иметь в себе “фимиазма”, чтобы клеветать на этих людей, будто они “рвались к власти”! Каждый из них (кроме буквально единиц) “рвался” к борьбе, готовый душу положить за народ, о собственной же славе и власти думал “так же мало, как о том, чтобы сделаться китайским богдыханом”.

Ненавистники народничества переносят свою антипатию даже на российское общество 1870–1880-х годов за его сочувствие народникам. В этом сошлись юрист Анатолий Кучерена и театральный режиссер Марк Захаров, которые вслед за историком Ф. М. Лурье клеймят оправдание Веры Засулич судом присяжных как “вопиющий подрыв законности”, “индульгенцию террористам” и свидетельство недоразвитости российского общества в смысле цивилизации. Знали бы Лурье, Захаров и Кучерена, что оправдательному приговору по делу Засулич рукоплескали присутствовавшие в зале суда государственный канцлер Российской империи светлейший князь Александр Михайлович Горчаков и ... Федор Михайлович Достоевский!

Кстати, кандидат юридических наук Кучерена славит как “великого русского юриста” прокурора Н.В. Муравьева, речь которого по делу 1 марта 1881 г. он считает “блистательной”. Между тем, с юридической точки зрения речь Муравьева посредственна. Исследовать что-либо, выявлять и аргументировать прокурор не имел нужды: фактическая сторона обвинения была очевидна, каждый из подсудимых признал ее, в достатке имелись и вещественные доказательства. Поэтому Муравьев изложил не юридический разбор дела, а политические соображения о нем. В политическом же смысле речь его невежественна. Достаточно сказать, что движущим мотивом деятельности “Народной воли” он объявил “предвкушение кровожадного инстинкта, почуявшего запах крови”. Что касается личности самого Муравьева, то Анатолий Федорович Кони (вот действительно великий русский юрист!) собрал отзывы о нем в отдельную папку и на папке собственноручно начертал: “Мерзавец Муравьев”.

Свою статью о народовольцах адвокат Кучерена назвал “Когда люди плачут – желябовы смеются”. Это – цитата из обвинительной речи Муравьева по делу 1 марта. Самоотверженные борцы против тирании для Кучерены – нелюди, “преступная шайка маргинализированных элементов”, а “мерзавец Муравьев” – герой, “великий русский юрист”. Тем самым Кучерена не только противопоставил себя корифеям отечественной адвокатуры, таким, как В. Д. Спасович и Д. В. Стасов, Ф. Н. Плевако и Н. П. Карабчевский, А. И. Урусов и С. А. Андреевский, В. И. Танеев и П. А. Александров, которые защищали идеалы и самые личности народников. Он, как и его единомышленники – историки, беллетристы, режиссеры, – противопоставляет фактам и документам лишь дилетантский “клеветон” с конънюктурным “фимиазмом”. А я верую: тот, кто знает историю “Народной воли”, кто прочтет хотя бы судебные речи и предсмертные письма ее героев, не сможет бросить в них камнем – рука не поднимется. Да и совесть не позволит.