В институт на окраине Москвы, за Соколом, возвращались из Якутии, из Каракумов, с Уссури, с Печоры. В багаже были аккуратно уложены батареи пробирок, полные драгоценной нечисти — клещей, москитов, блох, комаров; многоквартирные ящики с мелким зверьем; тушки и черепа. И бесчисленные экспедиционные истории, разумеется, тоже составляли багаж, занимая, правда, не место, но время. Гроховская все это привезла с собой в таком множестве, что даже самых бывалых коллег заедала профессиональная зависть. Разобраться в улове было не так-то просто — счет шел на тысячи, а чтобы оценить богатства, каждую блоху и каждого клеща, каждый экземпляр требовалось прежде всего, как говорят зоологи, определить: опознать семейство, род, вид...
Первая публикация по экспедиционным материалам появилась через несколько месяцев после возвращения Гроховской.
«Мы считаем целесообразным, — писал в «Зоологическом журнале» Дао Ван Тьен из лаборатории зоологии университета в Ханое, — дать список собранных экспедицией животных, положив, таким образом, начало общему каталогу фауны Вьетнама, изучение которой еще только начинается».
Гроховская бегло просматривала статью — рыбы, амфибии, рептилии... Все это было далеко от ее интересов паразитолога, хотя, наверно, кое-какими из описанных экземпляров наука зоология была обязана ей: чего только не притаскивала она из лесу Тьену — змей, ящериц, черепах... В середине статьи она натолкнулась на собственную свою фамилию. По латыни, да еще с маленькой буквы, слово выглядело непривычно: grochovskiae... После этого стояло: Sp. n., что на языке зоологов означает: вид новый. Класс рептилии, отряд Chelonia, семейство Emydidae, Annainemys grochovskiae, Sp. n. «Это новая форма, — писал автор, — я считаю ее новым видом и посвящаю советскому коллеге Инне Гроховской, поймавшей этот экземпляр во время экспедиции...»
Спасибо, Тьен! Она пожала плечами и, перевернув страницу с описанием, посмотрела на фотографии своей «однофамилицы»... Когда это было? Лес Винь-Линь, 17. VIII. 1956... Спинной щит гранатово-коричневый, слегка охристый... Снизу желтый с черными пятнами. Нет, увы, она не помнила этой черепахи. Спасибо, Тьен, вы могли бы выбрать что-нибудь попривлекательней... Впрочем, обижаться было бы глупо: зоолог назвал черепаху ее именем из самых лучших побуждений. Черепаха Гроховская. До этого он попытался назвать в ее честь крысу — огромную, желтую, с длиннющим хвостом, которую она тоже принесла ему, но, к счастью, быстро выяснил, что крысы этого вида уже описаны до Тьена.
Во Вьетнам Гроховская поехала работать в противомалярийном отряде. Малярия, этот бич тропических мест, досталась Вьетнаму в наследие от колониальных времен. В стране, где народ постоянно недоедал и был ослаблен многочисленными инфекциями, малярия приобретала зловещие формы. Еще из поезда по пути в Ханой Гроховская замечала высохшие, с зеленоватым оттенком лица маляриков... Эта болезнь заслоняла собой все другие. И как только колонизаторов изгнали из Индокитая, в Северном Вьетнаме был принят план ликвидации малярии. Но специалисты по эпидемическим заболеваниям могли предвидеть заранее: стоит малярии пойти на убыль, сразу же проявят себя другие инфекции. Гроховскую отправили вслед за медиками как паразитолога широкого профиля.
Студенткой она познакомилась с уссурийской тайгой. Университетский профессор Лаврехин хотел переселить тамошних диких пчел, отличавшихся особыми свойствами, в среднюю полосу России.
Они исшагали эти арсеньевские края от Имана до Сучана. В таежной глуши отыскивали пчелиные семьи, целиком вырубали колоды с роями, познавая на собственной шкуре отгадку старой загадки — во крутом буераке лютые собаки, — и так, вместе с «домами», повезли «переселенцев» в Москву.
На вторые, а может быть, на третьи сутки пути, пролежав бока на вагонной полке, Инна вышла пройтись по перрону. В станционном киоске «Союзпечати» попалась ей на глаза зеленая книжица. Полистала рассеянно, услышав звонки к отправлению, заплатила сколько там надо, забралась к себе на полку и... проглотила книжицу залпом. Эта повесть о людях самоотверженных, благородных, смелых, о вдохновенных искателях, ведущих долгую, опасную и прекрасную битву со смертью, повернула жизнь студентки биофака. Уссурийские пчелы с их редкой способностью к раннему опылению садов, ради которых она шагала через тайгу, как-то сразу померкли в ее глазах. Павловский, Латышев, Петрищева — паразитологи — вот с кем хотела бы она работать! И когда на будущий год услышала от знакомого студента, что можно устроиться в экспедицию к Петрищевой, то пошла без раздумий.
«Придется иметь дело с опасными болезнями... Не боишься?» — спросила Петрищева студентку, строго глядя на нее снизу вверх.— «Нет, не боюсь». — «Едем в Туркмению, как у тебя здоровье?» — «Хорошее». — «Комсомолка?» — «Да...» Западная Туркмения была давно знакома Петрищевой. Здесь, в предгорьях Копет-Дага, на тропической станции Кара-Кала, она начинала в тридцатых годах. У нее здесь были «свои» контрольные пещеры, где в узких ходах звериных нор годами ждали Петрищеву милые ее сердцу паразиты. Ну а впечатлительную студентку опалило сухим горячечным жаром песков, прелестью древних мусульманских легенд, первозданным величием природы. Паразитами она тоже заинтересовалась, но одного этого было бы мало, чтобы воспринять уроки школы Павловского. В этой научной школе ценили не узких специалистов, но естествоиспытателей того редкого теперь типа, который так полно воплотили в себе этнограф Миклухо-Маклай, географ Пржевальский, геолог Обручев. Паразитолога Павловского можно было поставить в ряд с ними. Создатель учения о природной очаговости болезней, он был натуралистом, и «попутно» этнографом, и географом, и литератором... Его ученица профессор Петрищева угадала в угловатой студентке биофака широкую гамму возможностей. Исполнение было вопросом времени.
...Отряд Петрищевой обследовал местность вдоль строившейся железной дороги Чарджоу — Ургенч. Когда люди, много людей, приходят в необжитые места, будь то тайга, или тундра, или пустыня, природа встречает их неприветливо. В буреломах, в болотах или в адском пекле песков подстерегает людей, в довершение ко всему, враг невидимый и коварный — тлеющие в природе очаги болезней. Их возбудители веками кочуют среди животных, переходя из поколения в поколение. И когда масса людей вторгается в зараженную местность, это может повлечь за собой вспышку—в тлеющий очаг подбросили топлива. Чтобы предупредить эпидемию, впереди строителей или, по крайней мере, вместе с ними отправляются в глухомань паразитологи.
Целые дни, с утра до вечера, они проводили в песках, обследуя норы, расставляя и собирая ловушки. Ни жары, ни усталости для Петрищевой не существовало. Молодым ее сотрудникам приходилось не сладко: она не любила, чтобы от нее отставали. Когда под вечер Они едва доползали до вагона, где жили, и, закопав в горячий еще песок консервы «Бобы в томате», в изнеможении заваливались на полки, ожидая, пока ужин согреется, Петрищева была по-утреннему бодра и деятельна.
Время от времени рабочий поезд перетаскивал их вагон все дальше по трассе. Неподалеку от Ургенча Инну Гроховскую свалил сильный жар. Диагноз поставили быстро: клещевой возвратный тиф. Заразилась, должно быть, выгребая из норы песчанки «субстрат» — подстилку из соломы, земли и прочего, в которой обитают клещи.
Она лежала с температурой сорок в раскаленном от зноя вагоне. Утром все уходили в пески, оставив возле больной на столике воду и немного еды. «Ничего особенного, — успокоила Инну Петрищева.—Паразитологи болели и будут болеть...» И обратилась к кому-то другому: «Нет ли у нас чистых орнитодорусов — покормить на ней?» Орнитодорусами называют клещей, переносчиков возвратного тифа. Если чистый клещ напьется крови больного, можно выделить и сохранить свой штамм возбудителя — спирохеты... Инна металась в жару, слышала все это и не обижалась. Хотите покормить — кормите, пожалуйста. Ей было все безразлично... Но день на пятый Петрищева стала теребить ее: что-то вы, милая, залежались... И едва приступ кончился, Инна отправилась на работу. Качалась, но шла.
Со стороны Петрищеву можно было бы упрекнуть в жестокости. На самом деле это была опытность. Она действительно не видела ничего особенного в том, что сотрудница заболела. Чем только не болела она сама, особенно в молодости. «Свежему» паразитологу естественно переболеть, почти как ребенку корью. И хотя, конечно, лучше бы не заражаться, но, раз уж это произошло, следует использовать случай для дела. «Когда все выздоровели, были подведены: итоги», — писала Петрищева в одной из своих работ, имея в виду заболевания клещевым возвратным тифом при обследовании Джулангарской пещеры в Узбекистане.
«...Двое из нас подверглись нападению только личинок, которые впервые пили кровь, — писала она. — По отметинам в местах их присасывания было видно, что на одном пили кровь 13 личинок, а на другом — 16. Уже до этого эксперименты на морских свинках доказали, что клещи Орнитодорус передают спирохет своему потомству через яйца. Наш печальный опыт не только подтвердил этот важный факт, но еще и дополнил его новыми данными о том, что после нападения зараженных личинок может заболеть и человек. Когда все выздоровели, были подведены итоги...»
Впрочем, случай — ненадежный сотрудник. Петрищевой приходилось сознательно ставить эксперимент на себе. В той области знания, которой она себя посвятила, это было приемом не частым, но далеко не исключительным. Это было в духе традиций, идущих еще от девятнадцатого века — от одесских врачей Минха и Мочутовского. Дабы убедиться, что инфекция циркулирует в крови больного, один из них привил себе возвратный тиф, другой — сыпняк. Ученые новой формации, рыцари тонкого лабораторного эксперимента на молекулярном уровне, на людном ныне перекрестке биологии с химией, физикой, кибернетикой, ученые-аналитики судят о подобного рода методах несколько свысока. Спору нет, все это романтично, красиво. Но в ученом все-таки надо ценить, знаете ли, интеллект... голову! Нет, они ничуть не хотят принизить отвагу «предков». В те времена это было, вероятно, необходимо. Но помилуйте, во второй половине двадцатого века?.. Это, знаете ли, донкихотство. Есть лабораторные мыши, свинки. Есть, наконец, обезьяны!.. Когда эти их доводы услышал один из учеников Петрищевой, он сказал: а какую обезьяну мне дадут, если вдруг понадобится? Макаку? Человекообразной не дадут! Она, пожалуй, дороже стоит, чем кандидат наук... И потом, учтите, что сам у себя я всегда под рукой.
Горные районы Лао Кая, Ха-Зянга, равнины Центрального Вьетнама, и джунгли, и города, шахтерские поселки вблизи Хонгая, придорожные бамбуковые селения с бесчисленными парикмахерскими и лавчонками под роскошными, курортного великолепия, пальмами, шумные стройки Као Банга, рыбацкая деревушка на морском берегу, жители которой поклоняются Сеньору Киту... «Льен со, льен со» («Советские, советские»), — кричали чернявые, живоглазые ребятишки, окружив врачей плотным кольцом.
«На приемах в деревне осмотр получается обоюдный, — отмечала Гроховская в своем дневнике. — Разница только та, что их в сто раз больше. Посмотрят его врачи, отойдет в сторонку и глядит как завороженный. О детях говорить нечего, старики приходят за 15— 20 километров...
...За лечение принялись энергично, — записывала она в другой раз. — Выбрали агентов санитарных, и теперь лекарства регулярно раздаются всем, и большим, и малым. Лекарства едят, как конфеты. К врачам идут, как к целебному источнику. Часто можно видеть отца, который везет к врачу на велосипеде двоих, троих детишек...
...Были всем отрядом в деревне племени «красных манов». Когда мы появились в деревне, староста с крыши прокричал в бамбуковую трубу, что пришли «льен со» — лечить, принесли лекарства. Из долины потянулись маны с детьми, одеты очень ярко, и лица у всех очень красивы. Женщины не дают щупать селезенку, дети кричат с перепугу...
...Школьники. Когда мы пришли к ним, нам были продемонстрированы их таланты. Спели несколько песен, потанцевали, поиграли на дудочке... После этого начали принимать лекарства. На столе расставили бутылочки с чаем, которые каждый приносит из дома. Сначала вызывали к столу самых маленьких. Старшие наливают им чаю, дают в руку горькую таблетку, командуют, и те, судорожно глотая, честно съедают положенное. Некоторые героически не запивают. При этом ни один не рассмеется, не поломается, будто делают государственной важности дело...»
В канун вьетнамского Нового года фельдшера-вьетнамцы выпустили что-то вроде отрядного боевого листка. Нарисовали божество, которое глядит с неба на землю в бинокль, к божеству на малярийном комаре летит Покровитель домашнего очага. Он несет божеству стихи о том, что во Вьетнаме работают «льен со» и что малярию победят...
Но для Гроховской все, что связано с малярией, — это, так сказать, сверх плана, или, вернее, сверх плана то, что интересует ее куда больше малярии,— охота за переносчиками скрытых пока болезней.
Когда профессора Петрищеву попросили рекомендовать специалиста широкого профиля для поездки во Вьетнам, профессор без колебаний назвала Гроховскую. Петрищева отдавала себе отчет в том, как это трудно — оказаться в чужой стране, где, в сущности, все надо было начинать сначала. И она назвала свою ученицу, новоиспеченного кандидата наук, которая со студенческих лет бывала с ней в экспедициях по энцефалиту и лихорадке, по пендинке, москитке, клещевому возвратному тифу — список природно-очаговых болезней велик — и которая твердо усвоила полевую тактику школы Павловского: какова бы ни была конкретная цель твоих поисков, чтобы верно оценить всю картину, от природы, с ее сложными взаимосвязями, надо брать все, что случилось найти, узнать, встретить.
Гроховская записывала в дневник:
«Ханой. 16. XII. 55. Сегодня состоялась моя первая экскурсия за город. Поехала только с вьетнамцами. В университете дали мне помощника Туна... Он внимателен, наблюдателен, аккуратен, даже педантичен... Профессора Дан и Тьен поехали вместе с нами. Выехали за Ханой. Кругом поля рисовые, а деревня — как островок зелени. Все проявляют необыкновенный интерес к нашей работе. Стараются помочь и взрослые и дети. Пригнали нам для осмотра скот, привязали отдельно каждую корову. Аккуратный, затянутый профессор Дан, не страшась, лазал по буйволятникам, курятникам, осматривал коров. Тьен увлекся вшами буйвола и занимался их сбором часа полтора.
Тайнгуен. 9.I.56. Ставили ловушки на горе, поросшей кустарником. Кустарник колючий, высокая трава, какие-то крупные листья, вроде осоки или агавы. Если забраться внутрь, то обратно, пожалуй, не вылезешь, застрянешь на колючках, изрежешься в кровь. Вьетнамцы работают с большой серьезностью. Собирают комариные личинки, записывают, не пропускают ни одного слова. Вечером после работы они устраивают собрание о работе. Сидят допоздна, отдыхать не прогонишь...
10. I. 56. К каждой здешней крысе, к каждому клещу отношусь с каким-то особым чувством... так трудно добывать все это...
Хонгай. 5. II. 56. Теперь езжу ставить ловушки в настоящий лес... В скалах поймала двух тупай, сразу не дошло до меня, что это такое, потом вдруг осенило. Клещей на всех зверушках много, но попробуй их определи, если они все для меня новые...
Лао Кай. 30. VI. 56. Ни в один лес из-за лиан и вьюнов не зайдешь... Кое-где попадаются болота, мелкая трава липнет к ногам и режет их в кровь. В лесу какое-то невероятное множество муравьев — больших, маленьких. Они бегают по деревьям, по земле. Устраивают на дереве гнезда наподобие птичьих. А попробуй зайди в их владения — кусают, как пчелы. Один раз зажрали меня так, что просто места себе не могла найти от боли... По лесу навстречу тебе по земле, веткам, траве несутся с какой-то дикой скоростью пиявки. Тоже присасываются и напиваются крови в один момент, не уследишь, но эти хоть не больно. Лазают по тебе всякие твари, все липнет, сам от духоты вмиг становишься мокрым...
9. VII. 56. Один за другим сваливаются с тропической малярией фельдшера-вьетнамцы. Приступ то у одного, то у другого.
10. VII. 56. Жара настала наконец адская. Ну, в точности как на полке, не продохнешь никак. В перерыв лежим в чем мать родила и утопаем в поту. Ночью была гроза зверская. Молния била где-то совсем рядом. Казалось, что обязательно треснет по нашему шалашу, ведь мы живем на горе. Передумала все. Вспомнила, какие здесь ураганы бывают. Совсем-то оставаться здесь не хочется...»
Новый ее ученик был военным, лейтенант или капитан, в этом она долго не могла разобраться. Он ни секунды не сидел без дела. Лабораторное имущество оказалось приведенным в идеальный порядок, все было сто раз пересмотрено, записано, протерто. Ловушки, пробирки, микроскопы, журналы — каждая вещь заимела твердое место, номер, ящик. Все время Хоэ что-то придумывал, какие-то усовершенствования, облегчающие работу. Не колеблясь, не стесняясь — даром что офицер, — лез в любой курятник, в любой хлев. Донимал Инну расспросами, особенно когда дело касалось определения пойманных животных. Ей приходилось трудно с ним — многого она и сама определить не умела. Впрочем, его любознательность не ограничивалась зоологией. «А у вас в Союзе есть старые дома?» — вдруг спрашивал он. И удивлялся ее ответу: «Я думал, у вас все дома новые!»... «А по скольку детей в русских семьях?»... «Я думал, у вас жизнь такая, что можно иметь их и больше...»
Целыми днями Хоэ находился в движении, Инна даже стала бояться, как бы он не сорвался, не слег: на вид-то он был щупловат и слабоват, похожий на мальчика капитан Нгуен Сон Хоэ. За что бы он ни брался, он делал свою работу так, как будто тем самым делал революцию.
Она слушала его рассказы о войне с французами и диву давалась, как это он, такой тщедушный, перенес все ее тяготы. Восемь лет жил в лесу. Не было теплой одежды, плащей, обуви, ходили босиком и лето и зиму. Его семья — отец, мать, сестра — погибла во время бомбежки.
Поначалу они разговаривали друг с другом на том тарабарском французско-вьетнамско-русском языке, которым в то время приходилось пользоваться в общении с вьетнамцами, без конца удивляясь, как это им все-таки удается понять друг друга. Потом договорились о взаимопомощи: она ему помогает в русском, он ей — во вьетнамском. Он писал ей записки: «Завтра мы не говорим по-французски, а только по-вьетнамски и по-русски». За язык Хоэ принялся с таким же жаром, какой проявлял во всем. Для ускорения дела придумал собственный педагогический метод. Завел тетрадку для сочинений и писал по-русски о жизни отряда, оставляя широкие поля Инне — чтобы отмечала ошибки.
«Мое воскресенье, — писал он.
Сегодня свободный день. Мы отдохнем, мы не делаем гимнастику, мы можем вставать поздно, но я встаю на рассвете. Я быстро умываюсь, одеваюсь и сразу иду в лес с сумкой в руке. Вдоль дороги я слушаю птиц, которые весело поют на деревах. Мокрые листья светят под солнцем, как зеркало. Вскоре я вижу тропинку, которая меня ведет к ловушкам. Очень рад я, увидел одну тупайю, которая лежала под деревом. Я кладу тупайю в мешок, а потом начинаю искать ловушки. После часа я поймал всего одну тупайю и одну крысу в этом лесу. Я возвращаюсь домой очень довольный, сегодня утром я добился небольшого успеха!..»
«Наша лаборатория в совхозе, — писал он.
Наша лаборатория находится на одном холме совхоза Донг-геу. Она сделана из бамбука и камышей. Здесь мы работаем около половины месяца. Против нашей лаборатории есть маленький двор, где растут несколько деревьев папайя. Вокруг лаборатории плантация кофе, леса и болота. Хотя наша лаборатория маленькая, там мы хорошо сотрудничаем с советскими товарищами».
«Что я думаю в этот вечер,— писал он.
Я думаю много о моих родителях, потому что в этом месяце они были убиты 13.IX.1951 года в день осени... Когда думаю о их смерти, я скучаю! Я думаю каждый год, когда приходит осень. Но очень трудно, потому что мой сердце сжимается!»
Когда Инна, прочитав сочинение, как всегда, объяснила ему ошибки, Хоэ спросил о ее родителях. Он называл ее своей старшей сестрой. Включившись в игру, она называла его младшим братом, немного в шутку конечно. Но оказалось, что Хоэ не шутил. В тот вечер он сказал ей: если ты мне сестра, если я тебе брат, пусть твои родители будут моими родителями. И дня через два, когда он опять принес свою тетрадь для сочинений, Инна прочла в ней письмо к ее... к их родителям:
«Дорогие родители! — писал он.
Сегодня я пишу, чтобы вам сказать о моих работах и пожелать здоровья... Теперь Инна, моя старшая сестра, тоже много работает. Вне часа работы она пишет и помогает меня изучение русского языка и на энтомологии. Иногда она устала, но она от меня скрывает... Я хочу много писать о Инне, но это очень трудно для меня, я знаю мало русский язык... Мы активно работаем и без отдыха. Теперь я знаю много результатов строительства у вас, я очень рад, я думаю, что ваша жизнь сегодня будет моя завтра...»
С того дня тетрадь для сочинений стала тетрадью для писем.
«Дорогие родители! — писал Хоэ в другой раз.
Теперь у нас остается только около месяца, но у нас еще много работ неоконченных, поэтому мы работаем активно, чтобы успеть ко времени. Инна, моя дорогая сестра, работает целый день, приходит в лабораторию с семь часов до одиннадцать с половиной. В полдень она тоже не отдыхает, взяла несколько клещей домой, чтобы определить их. Вечером поздно остается до восемь часов. Трудные дни Вьетнама уменьшают здоровье Инны, я подумал много об этом. Около года я работаю с Инной, для меня это большая школа... А я на этих днях стараюсь работать, чтобы радовать мою сестру, но иногда я не скрываю мою усталость...
Я думаю о том времени, когда Инна будет уезжать от нас и вернется в Москву. Наверно, я буду видеть ее во сне!..»
Ошибки ученика, как обычно, отмечаются на полях. Против этого места Иннина рука: «Милый брат, трудно исправлять текст, где слишком много пишется об учителе».
«...Я вам обещаю, что буду хорошо работать! Дорогие родители, когда вы весело встретите Инну, не забудете, что во Вьетнаме еще у вас вьетнамский сын!»
Институт жил размеренной будничной зимней жизнью.,. Специалисты по инфекциям с природной очаговостью обрабатывали в лабораториях материалы летних экспедиций, начинали готовиться к новому сезону. Профессор Петрищева поговаривала о Дальнем Востоке, об энцефалите. Коллег Инны Гроховекой трудно было удивить рассказами о дальних краях. Но интерес к вьетнамским ее рассказам продержался рекордно долго. И когда она жаловалась коллегам, что не знает, как быть, что в джунглях клещевая фауна совершенно особая, хоть описывай все подряд, коллеги не принимали ее жалоб всерьез. Вот и описывай, говорили они, у тебя материала на хорошую докторскую! Она принимала это за шутку. К кандидатскому-то своему званию не успела толком привыкнуть.
Но у профессора Петрищевой были свои виды на Инну.
После каждой экспедиции неутомимые охотники за инфекциями все лучше узнавали противника. И соответственно все основательнее становились их медицинские рекомендации. Паразитологи довольно уверенно стали отвечать на вопрос, где, когда и как надо охранять здоровье людей, — в зависимости от характера местности (лес, степь, пойменные луга и т. п.), от времени года. Наука научилась подавать сигнал об опасности, могла предостеречь от вполне определенных болезней, и это было уже громадным успехом. Но нельзя было остановиться на этом. Даже если вовремя крикнуть: «Пожар!» — от крика огонь не погаснет. Оповещение — условие необходимое, но недостаточное для борьбы с огнем.
Паразитологи столкнулись со сложнейшими природными связями. Возбудитель болезни — вирус, бактерия или промежуточная форма, риккетсия,— оказался звеном запутанной биологической цепи. У каждой инфекции имелись свои «резервуары» — дикие животные; свои переносчики, свои способы и места размножения. Комары или клещи одного и того же вида в каких-то случаях грозили своим жертвам безобидным зудом, а в других — смертью. Звено за звеном перебрать всю цепь, отыскать концы и начала в полевых условиях не удавалось. Все сильнее и настойчивее наблюдателя теснил экспериментатор — только в лаборатории возникала возможность выделить явление в чистом виде.
Профессор Петрищева предложила Гроховской группу людей и тему: отношения между переносчиками болезни и ее возбудителями. После многих лет бродячей экспедиционной жизни со всеми ее опасностями и прелестями Инне, такой легкой на подъем и жадной до впечатлений, предстояло стать лабораторной затворницей. Вероятно, можно было отказаться. Но ведь действительно очень важно и нужно разобраться в этих «отношениях». Почему не все клещи заражены, а только часть из них? Почему один вид передает инфекцию, а другой нет? Размножается ли возбудитель в организме переносчика, где, как, в каких тканях, и как долго он там существует? Неясного было тьма. И вся эта экспериментальная биология, в конце концов, вела, должна, обязана была привести к медицине, к разрыву болезнетворных цепей.
Петрищева не ошиблась в свовх надеждах: Гроховской даже не пришло в голову отказываться от ее предложения. Это было естественно, в жизни самой Петрищевой не раз наступали подобные переломы. Ее учитель, академик Павловский, «переключал» ее с малярии на москитную лихорадку, с пендинской язвы на энцефалит, и, когда она возражала, настаивала на том, что, прежде чем браться за новую работу, необходимо доделать старую, Павловский говорил слово «нужно»... «А старое, — говорил учитель, — вы и так не бросите, я вас знаю...» И когда Гроховская попросила немного повременить, дать ей возможность закончить работу над вьетнамскими материалами, Петрищева объяснила, что откладывать новую тему никак невозможно, поскольку — «нужно»!.. «А кроме того, — сказала Петрищева, — вы ведь сможете использовать свободное время...»
На двери лаборатории стандартная табличка: ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН. Здесь у этой вывески необычная роль. Под ее защитой не те, кто за нею, а тот, к кому она обращена.
В лабораторных шкафах хранятся батареи пробирок с клещами и с надписями: чистые, зараженные; в пробирку засунуты мятые полоски бумаги, чтобы клещи могли ползать. На дне — опилки для увлажнения. Марлевые пробки-тампоны не мешают проветриванию. Словом, «переносчику» обеспечены все удобства. В соседнем помещении в высоких, похожих на аквариумы банках клещи «столуются» на морских свинках. Белый мешочек с кровососами на спине у зверька напоминает рюкзак. Жесткий, наподобие жабо, воротник не позволяет свинке сбросить «рюкзак» и придает ей сходство с монахиней... Современная монахиня-туристка... Здесь делают все, чтобы поддерживать инфекцию в «действенном» виде. На языке микробиологов это называется культивировать штамм. Каков механизм заражения? Что происходит с возбудителем в организме свинки? В организме клеща? Вопросы — ответы, вопросы — ответы, и опять обращенные к природе вопросы. Опасности, конфликты, приключения глубоко спрятаны от постороннего взгляда. Размеренна, внешне однообразна жизнь лаборатории. Привычны, не отличимы, как пятаки, которые опускаешь в щель турникета, входя в метро, каждодневные московские маршруты. Работа — дом, дом — работа. По утрам — задача сесть в «свой» вагон метро, в «свою» дверь вагона, чтобы тютелька в тютельку попасть у Сокола к выходной лестнице. И где-нибудь в городской толчее вдруг мысль: а были ли джунгли-то?
Неоспоримыми доказательствами того, что они действительно были, снабжала Гроховскую почта.
«Я Вам расскажу о работе, сделанной нами с Вашего отъезда, — писал первый ее ученик Тун из Ханойского университета. — Мы собирали насекомых в Ханое и недалеко от Ханоя... С августа мы приступили к определению фамилии и родов насекомых на крысах, одновременно проводили работу над рисованием их, чтобы создать первый материал о насекомых, которые существуют на северной части нашей страны... Многие насекомые, найденные нами, не имеют тех особенностей, которые написаны в таблице определения, данной нам Вами. Может быть, новые роды или новые сорта насекомых?..»
«Дорогой товарищ Инна!» — обращался к ней в письмах бывший начальник отряда. «Дорогая сестра Инна!» — начинал свои письма Хоэ. Приходили они часто.
«Будем изучать энтомологию грызунов за Ханоем с группой Тьена...» — писал он.
«Работал в деревне за Ханоем, здесь я изучаю филяриатозы в немалярийных комарах. Эта болезнь играет важный рол в нашем народом оттого, что у нас много болот...»
«Только кончил работу в Хоа-бине, месте, где мы изучили клещей. Мы собирали несколько видов интересны... Но сейчас я встречаю много трудности в определении, тебе надо мне помогать!..»
Разумеется, не только о служебных делах сообщает дорогой сестре и дорогим родителям Хоэ, брат и сын:
«У нас родилась дочь, у ее три килограмма, она здорова, когда у нее три месяца, мы будем посылать ее фото...»
«У маленькой Ха два зубы, она хорошо живет, уже изучает ползать...»
«Очень рады, родился сын 6.IX.1966, он хорошо живет...»
Эти новости радуют сестру Инну, но ей не менее важно знать, что у брата Хоэ появились уже собственные ученики. Правда, из его писем понять это не так просто: «Очень давно я не поехал в командировку из Ханоя, — пишет он, — я занят изучить энтомологию с новыми товарищами по работе». Но Инна все же догадывается, что речь идет об учениках Хоэ — незадолго перед тем она получила письмо от другого своего вьетнамского коллеги. «У нас в институте создается отдел энтомологии, — сообщал он. — Ваш ученик Нгуен Сон Хоэ является заведующим отделом. Идет изучение немалярийных комаров, клещей, блох...»
«Наши экспедиции должны оставлять за собой след», — не раз говорил академик Павловский. Одно из главных правил его школы — работать в экспедициях рука об руку с местными жителями, «обрастать» активом, чтобы с окончанием экспедиции не прекращалась работа. В этом смысле Гроховской не в чем было себя упрекнуть после поездки во Вьетнам.
Сложнее обстояло дело с подведением итогов. Разумеется, еще в Ханое она доложила о результатах экспедиции: где, в каких местах обнаружены возможные переносчики болезней, как, по ее мнению, развертывать дальше исследования. Задание она выполнила, но ясно было, что материал позволяет сделать куда более значительные выводы о фауне переносчиков и хранителей инфекций в природе. Письма от вьетнамских коллег напоминали Гроховской об этом.
Что могла отвечать она на эти письма? Что работа до сих пор не окончена, что итоги еще не подведены? Отшучиваться, что доктор Тьен не случайно назвал в ее честь именно черепаху?.. Свободного времени, которое советовала ей использовать для окончания работы профессор Петрищева, что-то немного у нее оставалось. Все же просьбы далеких друзей сделали свое дело. Убедили, что закончить работу нужно. Не ради пополнения зоологической систематики — нужно в том смысле, в каком употреблял это слово академик Павловский. Для борьбы с болезнями нужно.
И Гроховской, которая уже по-настоящему увлеклась экспериментальной работой и даже не допускала мысли о том, чтобы оставить своих «возбудителей-переносчиков», пришлось еще раз признать правоту профессора Петрищевой. У нее все-таки оказалось свободное время, просто она долго не умела выделить его в чистом виде. А когда наконец сумела, в специальных журналах стали появляться ее статьи — о клещах Вьетнама, о комарах Вьетнама, о блохах Вьетнама.
...Явная связь прослеживалась между этими статьями: они складывались в главы большой работы. Авторитеты утверждали в один голос, что в результате первого зоолого-паразитологического обследования Северного Вьетнама собраны уникальные материалы, что работа Гроховской послужит первым руководством для вьетнамских специалистов, станет фундаментом будущих их исследований. Что, помимо прикладного, работа имеет большое теоретическое значение — благодаря своей комплексности, благодаря сопоставлению самых различных групп типа членистоногих, обитающих в тропической стране. Давнее подшучивание коллег по поводу докторской диссертации на поверку оборачивалось реальностью.
Защита диссертации еще предстоит Гроховской, еще впереди волнения, бессонные ночи накануне защиты и томительное ожидание «приговора» на ученом совете. Едва ли есть причины сомневаться в том, каков будет «приговор».
Множество неизвестных науке фактов сообщается в этой работе. В одной из глав описан новый род клещей, а первоописания новых видов насчитываются десятками: «LAELAPS TAINGUENI, Гроховская и Нгуен Сон Хоэ, I960», «LAELAPS HONGAIENSIS, Гроховская и Нгуен Сон Хоэ, I960»... — у зоологов принято, упоминая группу животных, называть ее первооткрывателя и год описания. Возможно, в представлении тех, кому придется когда-нибудь изучать биологию членистоногих, Гроховская станет так же неотделима от Нгуон Сон Хоэ, как Боиль от Мариотта, как Басов от Прохорова, как Уотсон от Крика.
Конин Лев Михайлович.
К59 В поиске истины. М., Политиздат. 1968. 176 с. с илл.
СОДЕРЖАНИЕ
Читателю этой книги 5
Старик огонь . 9
В горах, под водой, в аду . 37
Голос Термена . 63
История одной диссертации . 89
Жемчужина Сабуртало . 111
Путешествия в позапрошлое . 125
Книга эта - о людях-искателях, о том, что движет учеными на пути открывателя, о самом этом пути, порою тернистом, но романтичном, о служении отечеству и народу.
Среди героев книги - известные ученые Н.Семенов, А.Вериго и другие.
Написанная популярно и живо, книга будет интересна самому массовому читателю,
001
1-5-6
175-68
Редактор В. Г. Новохатко Художник А. А. Черномордик Художественный редактор С. Н. Голубев Технический редактор Н. Е. Трояновская
Сдано в набор 13 сентября 1967 г. Подписано в печать 27 декабря 1967 г. Формат 70 Х lOS/sz. Бумага № 2. Условн. печ. л. 7,70. Учетно-изд. л. 7,07. Тираж 100 тыс. экз. А 11889. Заказ № 752. Цена 22 коп.
Политиздат, Москва, А-47, Миусская пл,, 7,
Типография «Красный пролетарий». Москва, Краснопролетарская, 16.