Л.М.Гроховский. Стихи и рассказы

(1921 - 1977)

* * *

Великим временам великие творенья
В поэзии бесчисленных нулей.
Для жалких единиц родного поколенья
Пожалуй, заняты и дактиль и хорей.

Для личной лирики нет места и размера.
Пиши свои стихи обыкновенной прозой,
Или, забив и совесть и примеры,
Стихами белыми, где вместо рифмы розы.

Лавровой лист не выловишь из супа,
По литерам он роздан корифеям,
Что карточную соль расходовали скупо,
Воды нефондовой в поэмах не жалея.

В экспрессе вечности плакарты мне не надо,
Посмертных сборников пусть в склеп мне не кладут.
Мой мир уляжется со мною гробе рядом,
Не нужен мне моих потомков суд.


ЭКСПРОМТЫ 1943 - 1944 годов.

КСИЛОФОН

Звенела, капель с крыш
И на две октавы выше
Жалобно пел ксилофон
Свою лебединую песню.

Кому-то судьбы ирония,
Отпустив для голоса медь,
Не говоря о слухе и тоне,
Со сцены дает греметь.

А мой замечательный ксилофон,
Чудесного тембра и тона
Грудой обломков дуба
Лежит у остывшей печки.

Кто знает, и он быть может,
Пережив седые невзгоды,
Где-то на сцене, тоже
Гремел бы сколько угодно.

Но я, топор взяв,
Грядущую славу в щепки,
Расколов и ремнем связав,
Швырнул у остывшей печки.

Губами впавшими шевеля,
В подушек упершись тесто,
Бабушка прошелестела тихо:
''Это дерево или железо?''

Что мог я сказать ей,
Если она просила пить,
А дров не было
Даже на стакан чая?

В печурке трещал мореный дуб,
И фыркал весело чайник,
А сердцу было так тяжело,
И билось оно отчаянно.

Музыка - все для меня,
Жизнь без нее - холод и скука ...
И вот я слушаю ксилофон,
Его последние звуки.

Какое варварство и сарказм,
Издевка над высшим чувством,
Тем более, что она умерла,
Не выпив даже и чашки.

Не знаю, поймут ли меня,
Как, наверное не поняла и она,
Смотря на слезы в глазах,
Которым никогда не вылиться.

Звенит капель с крыш,
И ни на октаву выше
Уже не звенит ксилофон
Свою лебединую песню ...

25-9-1943 г.

* * *

ПРО ЭТО.

Твоею ласкою согрета
Душа печального поэта,
Как лучезарная котлета
Теплом горячего омлета.

Твоя любовь подобна свету,
Она несет глупцу-поэту
Подтяжки, пуговки к жилету
И добавление к бюджету.

Прелестной нежности дуэты,
Жены суровые советы,
И как подобие диэты -
Вчерашний суп и винегреты.

Еще не все стихи пропеты,
И у поэта есть сонеты
Про ревности слепой тенета
И рогоносца эполеты.

3-12-1943г

* * *

ЗВЕЗДОЙ МЯТЕЖНОЮ.

Звездой мятежною, покинувшею небо,
Вы в мою жизнь ворвались, как комета,
На миг вернули мне и Эроса и Феба,
Заставив мнить себя счастливым и поэтом.

Я счастие люблю, вы мне простите это,
И к славе я стремлюсь, но я ушел от света,
Забыв терзанья тех, кто был творцом, поэтом,
Оставив для других и оды и сонеты.

В греховный этот мир обманов и советов,
Увы, не каждый день являются кометы,
И я - седой старик, стоящий возле Леты,
Про годы позабыв, я встретил вас приветом.

Напрасен ваш порыв, вернитесь вы на небо,
Явитесь молодым, а я иду к Эребу,
Мне жизни два шага и я отчалю в Лету.
Простите же меня, я вас люблю, комета.

29-11-1943г.

* * *

ВАЗА

На стуле у кровати,
Не знаю о какой стати,
Но я поставил вазу
И в ней букет цветов.

Не смейся, злобный критик,
Пузырь твой желчный вытек,
Ты тоже ставишь вазу,
И на ночь без цветов.

Вдыхаю ароматы
Черемухи и мяты.
Всю ночь я сплю спокойно,
Не помня ни о чем.

Ты ночью тоже дышишь,
Но ваза твоя ниже.
Ты тоже спишь спокойно,
В зефире, но своем.

В чем разница меж нами?
О том судите сами.
Люблю я запах мяты,
А он свое...

19-7-1943г.

* * *

В ПОКИНУТОЙ КВАРТИРЕ.

Я бросил последний взгляд
На комнату, где я жил,
Где Бахусу я служил
И выпил Венуса яд.

Мусор кругом и бумаги клочья
Следы стремительных сборов,
Бутылок пустые очи
Печалят пристрастье взоров.

На стенах пятна и копоть,
Штукатурки ребристые дыры
Диывана подобие гроба,
В углах пятнистая сырость.

Ржавея, скрипнул замок
Какой-то унылой нотой
И, щелкнув, навеки замолк,
Замкнув молодые годы.

1-12-1943г.

* * *

Т Е Б Е

Я колоссы столетий озираю,
И всюду жизнь, страдания, любовь.
Века назад, века вперед, без края,
Все умирало, чтоб возникнуть вновь.

Моя любовь - лишь маленькая капля
В морях лаэурнй вечности седой.
И, приоткрыв тысячелетий драпри,
Я всюду вижу милый облик твой.

Вся жизнь моя не больше чем пылинка.
Я все свое отдам в архивы лет,
Но лишь одно, что с жизненного ринга
Я унесу с собой, я подарю тебе.

Пусть мыши изгрызут листы тетрадей пыльных,
Пусть будет позабыт моих мечтаний бред,
Но лишь одно - пожар в мятежном сердце
Я утаю, чтоб подарить тебе.

12-12-1943г.

* * *

О ГЛАВНОМ.

Жизнь сверкает каскадами
Дней, взметенных в порывах,
Взмученных ложью и правдами,
Скучных, радостных и красивых.

Вращаться в кипящей чаше,
С жизнью равняя шаг -
Это призванье наше -
Жить, за счастьем спеша.

За мелочами и лирами,
Любя, страдая, кипя,
За бурями и зефирами
Главное не потерять.

Можно любить хорошее,
Уметь танцовать и петь...
Но самое главное в жизни -
Это дерзать и сметь.

12-12-1943Г.

* * *

МОЯ МЕЧТА

Ни тьма полуночного часа,
Ни серых тетрадей листы
Не ведали огненной фразы
Моей незабвенной мечты.

Не надо мне пышного блеска,
Ни славы лавровых венков,
Оваций безумного плеска,
Ни полных восторга стихов.

Не льщу я себя обаяньем
Изменчивых вкусов толпы,
Не надо мне бронзы ваянье,
Мне не к чему гипса столпы.

Мне хочется только, родная,
Чтоб сердце отдала мне ты,
И в этом желании тайна
Моей сокровенной мечты..

13-12-1943 г.

* * *

ГРЯДУЩЕГО ОБРЫВКИ

Еще не пробил час нахмуренного "завтра",
И мы сегодня счастливы с тобой.
И, знаешь ли, не хочет " завтра" автор
И потому забудь про этот шопот мой.

Не вечна наша жизнь,
И в ней любовь - мгновенье
Чудесного несбыточного сна
После которого приходит вечно к нам

Всегда тоскливое и злое пробужденье.
Пробьет разлуки час,
Его мы не заметим,
Он так похож на тысячи других,
Когда-то милых нам, счасгливых, дорогих ...

И мы, наивные, его приветом встретим.
Тебе наскучу я
С любовью и стихами,

Ты позабудешь радость наших встреч,
Тебе неясна, неприятна будет речь
О близости, мелькнувшей между нами.

13-12-1943 г.

* * *

ЛЮБОВЬ СЛЕПОГО

Влюбился слепой в красотку...
Подлей, дружище, в стакан,
Смочить пересохшую глотку -
Она у меня как вулкан.

Он прелести милой не видит,
Он голос лишь знает ее...
Шестерка, бутылки смените!
Да рому несите еще!

Носи он хоть сто окуляров,
Но Дези не видеть ему...
Пей, друг, эту новую чарку,
А то ты, я вижу, заснул.

Ты знаешь ли, чует он сердцем
И Дези, и думы ее ...
Еудь проклят я, если я видел
Красивее милой его...

14-12-1943 г.

* * *

А Я - ХУЛИГАН

Ты идешь по улице.
Ну и чорт с тобой
Брови твои хмурятся,
Шепчешь сам о собой...

Шлепай тротуарами,
Дамам не груби
И с ханжами старыми
За беседой спи.

Тесно мне на улице,
Пру по мостовой.
Пусть лягаво щурится
Ментик, - постовой.

Я скажу, что думаю,
Крашеной старухе,
И ханжу надутую
Правдой ахну в ухо.

Мне плевать на серое
Ваше прозябанье.
Я ценю лить смелое
Бурное дерзанье.

Пью я водку отопками,
Что мне до врачей,
Лишь бы сердце легкое
Билось горячей.

Не хочу примерным я
В жизни подражать,
И в приличий плесенях
Над собой дрожать...

Песенка любимая,
Трубка да стакан,
Я плюю на ирмосы,
Да, я - хулиган.

14-12-1943 г.

* * *

ГОРЯЧО И ХОЛОДНО

Седое ненастье на улице,
Танцуют снежинок каскады,
Луна-полунощница щурится
Из облачной серой громады.

Мохнатые ветви склоняются,
По снегу рассыпав алмазы,
Меж елей мороз пробирается,
Роняя трескучие фразы.

Прохладно под облачным пологом,
Не греет старушка-луна,
И снега мороженым творогом
Вползает мне в сердце зима.

Но скрипнула дверь в отдалении,
И жаром наполнив мечты,
Растаяв, исчезли сомнения,
И руку сжимаешь мне ты.

16-12-1943

* * *

ЧАСЫ, Я И ВРЕМЯ

Часы считали серые дни,
Маятник тикал, устал о звякая,
И гири чугунный уныло ник
Зеленый жолудь, цепочной брякая.

Я мчался за час борясь,
Жизни спеша обогнать движенье,
На часы, на время ярясь,
На лет упорных сближенье.

Время неспешной поступью
Шагало в неспешной спячке,
Немое, сонное, жесткое
В жизни бурной горячке.

Нет примирения нам троим:
Мне и часам и времени.
Разве нас понять им,
Людей мятежного племени.

16-12-1943г.

* * *

А МНЕ ИХ ЖАЛЬ...

А мне их жаль коленопреклоненных
Пред грязною поповскою скуфьей,
Икон лобызающих грязное дубье,
У бога милости канючащих смиренно.

Привычки рабские в крови у них разлиты.
Хозяина им дай, хотя бы в небесах,
Чтобы ему; истошно голося,
Нести свой грош, соленым потом мытый.

Мне милости у бога не просить.
Я сам добьюсь всего, что в жизни нужно.
Жить не рабом, счастливо, вольно, дружно,
Пред неудачами не ныть, не голосить.

Не ненавижу я коленопреклоненных,
Мне просто жаль, что даже в нашем веке,
Так унижают имя человека
И богу на алтарь несут смиренно.

17-12-1943г.

* * *

БАТЮШКА

Горит в душе лампадочка,
Небесный огонек.
Еще деньжат я кадочку
Упрятал в уголок.

Несите, рабы божие,
Монету в божий храм.
Я богу толсторожему
Ваш списочек подам.

Подам вам утешение,
Духовное притом.
На ваши приношения
Украшу божий дом.

Молитесь, кайтесь, грешники,
Ваш жаден бог и скуп,
Рубли несите, трешники
Попу на чай, на суп.

17-12-1943 г.

* * *

Я ПОЮ ТЕБЕ

Я пою тебе, дорогая,
Радость холодных дней,
Я пою, о счастьи мечтая,
И сердце стучит сильней.

Печали, невзгоды забыты,
Веселье льет через край,
Гремите, фанфары, гремите,
И радость счастьем сверкай.

С тобой я вновь обновляю
Вторую юность мою,
С тобой я счастие рая
В жизни бокалы пью.

Я пою тебе, дорогая,
О тобой не считаю дней,
Любовным жаром пылаю
И сердце стучит сильней.

25-l2-1943 г.

* * *

ЖМУ ЛАПУ

За тысячи верст, чрез ночи и дни
Тебе, дружище, я руну жму.
Нашей дружбы вечен родник,
И ничто не страшно ему.

Мчится жизнь ураганным бегом,
В учебе, труде, орудийном дыму,
Всегда я с тобой, и крепко-крепко
Тебе, дружище, я руку жму.

В сраженьи бурях,в снарядном вое,
Где жизнь и смерть не подвластны уму,
Дорогой, я везде с тобою,
Твою, дружище, я руку жму.

О тобой разделю я радость и горе,
И там, где страшно быть одному,
Помни, друг, я всегда с тобою,
Тебе, дружище , я лапу жму.

25-12-1943 г.

* * *

БОЖЕСТВЕННОЕ

Блестите святителей ризы,
Чади от свечей фимиам,
Сверкайте лампадок сервизы,
Молитесь, рабы, господам.

Просите всевышнего соню,
Чтоб взоры на вас опустил,
В слезах припадайте к иконам,
Чтоб в рай вас светлейший впустил.

Молите о радости часе,
О лучшей, не рабской,судьбе,
Несите моления ваши
Всевышнему богу-судье.

Вздымайте всерабственнкй выше
Молитв потрясающий гул.
Всевышний вас просто не слышит,
Он просто, простите, заснул.

25-12-1943 г.

* * *

Я ПЛЮНУ

Я плюну богу на лысину,
В ореол плешивого дяди,
Во имя правдивой истины,
Веселого смеха ради.

Ханжи, святоши, мошенники,
Молящие бога о злате,
А вы не плюнете на него
Гроша и копейки ради?

Беснуйтесь попы на амвонах,
Хрипя о блаженствах рая,
В ладана душной вони
Пятаки с дураков сбирая.

Вы сами-то, божьи глашатаи,
Что дни свои святостью мерите,
О лишней копейке ратуя.
А вы в него верите?

18-12-1943 г.

* * *

МОЛИТВА

Господь всеблагий, вездесущий,
Меня,старушку не оставь,
Услышь, нам радости несущий,
Мою молитву у креста.

Тебя,безропотной рабою
Десятков восемь я молю,
Последний свой кусок с тобою,
Господь бесплотный, я делю.

Я нищая. Во имя бога
Брожу с клюкою по дворам.
И что швырнут мне у порога
Делю с тобой. Ты видишь сам.

Не надо мне, светлейший, рая.
Уж лучше б прах мой в гробе гнил.
Я не хочу, чтоб ты, сбирая,
Меня объедками кормил.

18-12-1943г.

* * *

К. Д.

Слеп день в сумраке ночи;
Погасло заката зарево,
И темные, черные очи
Тьмы приоткрыло марево.

В стекла выбитые окна,
В штукатурки рваные дыры,
В сердца хриплые клапана
Вползала слякоть и сырость.

Забыты мечтаний счастливых грезы
О радости встреч, поцелуях,признаниях,
И стыли морозными льдинками слезы
На окнах, в глазах и в сознании.

Слеп день в сумраке ночи;
В штукатурки и сердца дыры,
О серости будущих дней пророча,
Вползала слякоть и сырость.

25-12-1943г.

* * *

С Т О П О Ч К А

Ты мне даришь счастье рая,
Ты ммишь меня, сверкая,
Стопочка моя.

Ты влечешь с незримой силой,
Ты верней подруги милой,
Стопочка моя.

Ты печаль мою развеешь,
Сердце радостью согреешь,
Стопочка моя.

Возвратишь мне жизнь,желанья,
Прочь умчишь тоску,страданья,
Стопочка моя.

Предан я тебе душою,
Вечно пьян, всегда с тобою,
Стопочка моя.

Ты меня манишь и греешь,
Но уж если опустеешь,
Прокляну тебя.

25-12-1943г.

* * *

ПРОЧЬ, ТОСКА

Прочь, тоска зеленая.
Дай сюда стакан.
Водка самогонная.
Выпьем хулиган!

К чорту извинения.
Пей! Не первый раз.
Горестей забвение
Эта чарка даст.

Всем примерным олухам
Нам не подражать.
И в руках не деньги нам,
А стакан держать.

Прочь, тоска зеленая.
К черту балаган.
Жизни бурной жажду я,
Друг мой,хулиган!

25-12-194ёг.

* * *

Что грустишь, дорогая?

Что грустишь, дорогая моя,
Что невесел твой взор и печален?
Где же, радость, улыбка твоя?
Что глаза твои вдруг заблистали?

Не плетет нам весна алым счастьем весны
На канве нашей жизни узоры,
И печальны, грустны мне улыбки твои,
И не радует счастием взоры.

На умолкших устах громкий смех не звучит,
Не пылают от счастия щеки,
Нет предчувствия ласк, сердце робко молчит,
Не скрывая, вздыхаешь глубоко.

Не грусти, дорогая моя.
Счастье наше мы сами добудем.
Пусть сверкает улыбка твоя,
И веселье от сна пусть пробудит.

25-12-1943 г.

* * *

Я ТЕБЁ НЕ СКАЖУ.

Я тебе не скажу, дорогая,
То, о чем я так долго молчал,
Что таил, за словами скрывая,
Что шептал, о весельи крича.

Сердце ноет, как птица в неволе,
Душит душу мне злая тоска,
Давит грудь нестихающей болью
Надоевших сомнений рука.

Позабыты веселья забавы,
Смех умолк в серой плесени дней,
Не кипят больше счастья расплавы,
Стали дни и скучней и темней.

В моем сердце не скрыта другая,
Я иную там тайну ношу,
И я, ради тебя, дорогая,
Ничего-ничего не скажу.

25-12-1943 г.

* * *

КУЛЬТУРА И ПОРЯДОК

Вы,культурные до костей и мозга,
Стражи морали, нравственности, порядка,
Проповедники пряника и розги,
В форточки курящие украдкой.

Послушайте меня, хулигана.
Я, на все приличия плюя,
Истину ищу на дне стакана,
Папиросой вечною дымя.

Не вы ли, люди культуры,
Лизали пятки у алтаря,
Не вы ли дрожали шкурой,
У нищих взятки беря?

А теперь, в делах преуспев,
На меня указуете пальцем.
Вы, культуру загнавшие в хлев,
Обросшие жиром и смальцем.

25-12-1943г.

* * *

О ВСЯКИХ УДОБСТВАХ В ЖИЗНИ

Кто бренчитм на лире о природе,
Кто стихи слагает о погоде,
А я, плюя на укоризны,
Мечтаю об удобствах в жизни.

Вот чтобы электричество часа двадцать четыре
Светило без мигания в квартировом эфире,
Чтоб чайник электрический от пара задыхался,
Чтоб лифтом, а не лестницей к себе я поднимался,

Чтоб меня с печеньем чай ждал,
Чтобы я шоколад и пирожное жрал,
Носил бы костюм, серый в полоску,
И туфли чтобы сверкали от лоска.

В театрах чтобы сидел я в ложе,
Романы читал бы в постели лежа,
Курил сигары, пил лимонады...
Но мне все это, право, не надо.

25-12-1943г.

* * *

ЛУНЕ.

Луна в пустыне поднебесной
В полночном сумраке плывет.
Мне диск ее лукавой песней в
О прошлом счастии поет.

Искрится снег в подлунном свете,
Мерцают блики фонарей...
Луна! Я слышал песни эти,
Мне новых песен звук милей.

Луна! Нас двое в этом мире,
Забудем сны иных времен,
Живем в сегодняшнем эфире
И песню новую споем.

Столетья мы с тобой любили,
Века давали нам отбой...
Луна! Мы многое забыли.
Луна! Как стары мы с тобой.

17-12-1943 г.

* * *

СОСЕДИ.

Я домой пришел усталый
С вялой мыслью отдохнуть.
Мне знакомая сказала:
"Вам не плохо бы заснуть."

В вялом полусонном бреде
Дыма чувствую угар,
То, наверное, соседи
Дома ставят самовар.

На полу большая лужа
Из-за стенки натекла,
И соседка пилит мужа
За пустяшные дела.

Крики,ругань из-за стенки,
Вспоминают и меня.
Брань всех матов и оттенков
У меня в ушах звенят.

17-12-1943 г.

* * *

В ЦЕРКВИ.

Мерцают свечи пред иконами,
Лампады дымные горят.
Здесь с раболепными поклонами
Молитвы господу творят.

Икон блистают облачения,
Священник в вратах алтаря
Поет гнусаво песнопения,
Молитву господу творя.

В кадиле ладан разгорается,
Чадящим облаком паря,
Толпа молельщиков склоняется
Молитвы господу творя.

Господь на небе ухмыляется:
Пусть свечи дымные горят,
Пусть с дураками поп кривляется,
Молитву господу творя.

18-12-1943 г.

* * *

3 И М Н И Й Д Е Н Ь

Шумит ветвями оголеными
Седой от снега зимний лес,
Морозным ветром опаленные
Танцуют листья полонез.

То грустной, то веселой песнею
Гремит орган, поет кларнет,
Звучат мелодии чудесные,
Поют деревья, ветер, свет.

Богато снежными узорами
Украшен высохший пенек,
И подвенечными уборами
На иглах ели блещет снег.

Страной невиданной фантазии
Влечет к себе зимою лес.
Подобно сказкам знойной Азии
Он полон духов и чудес.

25-12-1943 г.

* * *

ПРО ТО, ПРО ЭТО И ПРО ШТИБЛЕТЫ.

Кто про то, а кто про это,
Много тем для каждого,
Ну,а я так о штиблетах
И стихи пишу и стражду.

Не поймет моих куплетов
Дядя в лаковых туфлях,
Для наго и песня эта -
Просто дым, туман и прах.

Жмется правая нога
В сорок третьем сапога,
А на левой сорок пятый,
Влезут два носка и пяток.

Скрепкой держатся подошвы,
Перегнили дратвы прошвы,
Стелька с места сорвалась,
И в ботинок лезет грязь.

Мне бы новые штиблеты,
Пусть хоть разных номеров.
В остальном... пою куплеты,
И как будто жив, здоров.

25-12-1943 г.

* * *

МНЕ ТЯЖЕЛО ОДНОМУ.

Мне тяжело одному
Мечтать о тебе, скучая,
Смирять тетрадью дрему,
О скорой встрече не чая.

Читать вереницы слов
О серой, могильной скуке,
Судьбы проклиная зло
В нашей долгой разлуке.

Вспоминать твоей речи звуки,
Тепло твоих милых глаз,
Твою нежную шею, руки,
Повторять слова твоих фраз...

Мне тяжело одному,
И я жду тебя,моя радость,
Я жду чрез тоску и дрему
Нашей встречи блаженство и сладость.

25-12-1943 г.

* * *

МОИ ЭПИТАФИИ.

Когда умру, прошу плитой могильной
Покрепче прах мой сверху придавить,
И твердою рукой, без завитушек, стильно
Одну из надписей на камне начертить:

"Здесь вечный сон обрел,
Тот, кто всю жизнь метался,
Кто сердцем был орел,
Но дуракам достался."

"ЗДЕСЬ спит спокойным сном...
Пошевелись под этакой плитою,
Кто в жизни был осел,
И им лежит под гробовой доскою."

"Сними, прохожий, шляпу над могилой...
Одень, дурак, простудишься читая...
Здесь погребен не одаренный силой,
Немножечко поэт, неважно, запятая...
Геолог, химик, вертопрах и мот,
Такой как ты, прохожий, обормот."

25-12-1943 г.

* * *

СВИНКС

Твоя загадочная рожа
На сфинкса Африки похожа,
И если бы не глупый вид,
Ты может был бы знаменит.

Твоих я мыслей зрю секреты,
Мечтаешь ты прослыть поэтом...
И если бы не глупый вид,
Ты может был бы знаменит.

Ты Дон Жуаном быть мечтаешь,
Лавровый лист венков сбираешь...
И если бы не глупый вид,
Ты может был бы знаменит.

Твоя загадочная рожа
На свинкса с буквой В похожа,
И если бы не глупый вид,
Ты может был бы знаменит.

25-12-1943 г.

* * *

1944.

В этот час веселье расцветает,
Над столом из рюмок хоровод,
Серпантин улыбки оплетает...
В этот час приходит новый год.

Молодые шепчут в звуках марша,
Не изведав жизненных невзгод:
"Я сегодня еще на год старше,
Для меня начнется новый год."

С сединой, пожалованной жизнью,
Пожилые, в вечной мгле забот,
Шепчут в непонятной укоризне:
"Ты уже пришел, мой новый год."

Наша жизнь ни для кого не вечна,
Ее время роет словно крот,
Так поднимем для тебя беспечно
В этот час бокалы,новый год!"

30-12-1943 г.

* * *

НАД ЛИСТКОМ,

Ночь сижу над заветным листком,
В строках ровных маячишь ты тенью.
Как художник удачным мазком
Оживить я пытаюсь виденье.

Как живые блистают глаза,
Расцветают улыбкою губы,
Щек алеет тепличный розан,
И сверкают губы.

Равномерно вздымаются плечи,
Под жакетом колеблется грудь,
И наивно-смущенные речи,
И движений порывистых ртуть.

Я сижу над заветным листком,
В строках ровных маячишь ты тенью.
Никогда мне удачным мазком
Не поймать этой ночи виденье.

30-12-1943г.

* * *

О ЖЕНЕ

Приятель мой. Мы выпивали оба.
Искали истину в искрящемся вине.
Клялись быть верными друг другу мы до гроба.
Мы в думах наших не мечтали о жене.

К тебе пришел я, помню как сегодня,
Бутылками карманы округлив,
Ты вышел пасмурный, какой-то старомодный,
Со вздохом о женитбе заявив.

Зачем слова. Я повернул обратно.
Карманов груз я распивал один.
Я вновь встречал тебя неоднократно.
Ты был рабом, а я был господин.

Спаси меня, судьба, от злого рока.
Не дай и мне обзавестись семьей.
Стаканы осушаю одиноко.
Тебя уж нет. Твой путь ,мой друг, иной.

31-12-1943г.

* * *

В ТИШИНЕ

Я сижу в тишине,
В голубой вышине,
На земле именуемой раем.
За столом предо мной
Саваоф-бог хмельной -
Мы с ним в карты на рюмки играем.
Нам фокстроты поют,
Серафимы снуют,
Нам еду и винище таскают.
Мы севрюжину жрем,
Кахетинское пьем,
Нас красотки блатные ласкают.
Пьяный бог Саваоф
Проклинает попов,
Что лампадками копоть нагнали,
Богомольных дурней,
Что не стали умней,
Что молитвами пить помешали.

31-12-1943г.

* * *

НА ЛЫЖАХ

Искрится снег алмазной пылью.
Словно ленивая струя
Лыжни змеится колея,
По ней лечу на лыжах-крыльях.

Мне шлет привет дремучий лес,
В поклонах ветви клонят ели,
Мороз узоров бархат стелет,
Кругом сиянье, свет и блеск.

В высотах солнце улыбается,
В ушах веселый ветра свист,
Упругих лыж звенящий визг.
Снегов алмазы рассыпаются.

Вперед, в сверкающие дали,
В простор полей, лесов, озер,
Туда, куда влечет нас взор,
К тому, о чем всегда мечтаем.

31-12-1943г.

* * *

ВИНО.

Я оды звонкие пою,
Тебя бокалами я пью,
Ты в мир меня несешь иной,
Хмельное, пьяное вино.

Туманной жизни хмурый лик,
Во времени лишь жалкий миг,
Для нас он будет рай земной,
Коль льешься ты для нас, вино.

Счастливый жизни идеал
Поэт в стихах бы не создал,
Ноль не держал он за спиной
Бокал с тобой, мое вино.

Тебе куплеты я пою,
Тебя бокалами я пью,
Ты нам для радости дано,
Хмельное, пьяное вино.

31-12-1943г.

* * *

ЗАБЫТАЯ РУКОПИСЬ.

Я листы твои истлевшие разгладил,
Пыль смахнул с давно забытых слов,
Со страниц, до стертых букв тетради
На меня пахнул тяжелый тлен веков.

Автор сгнил, давно забытый всеми,
Радостей мятежных не познав,
И рукой неумолимой время
Под землей его растерло прах.

Лишь мечты истлевшими листами,
Пролетев чрез листопад веков,
Уцелели в пыльном жизни хламе,
Пронеся огонь горячих слов.

Ты давно могильными червями
В пепел, в землю снова обращен,
Но тетради знойными мечтами
Ты живешь, ты к жизни возвращен.

31-12-1943г.

* * *

Я СПЛЮ.

Тише мыши. Не шуршите
В сером сумраке утра.
Я, стихов сплетая нити,
Так устал. Мне спать пора.

Сумасшедшие соседи,
Не ругайтесь хоть разок,
Дайте мне в рассвета меди
Подремать, заснуть часок.

Я уснул. Глаза закрылись,
Сон обнял уставший ум,
И видения явились,
Сонный плод мечты и дум.

Нет мне сна ни днем, ни ночью.
И во сне и наяву
Я пою, пишу, пророчу,
Говорю, смеюсь, - живу.

31-12-1943г.

* * *

ВОСПОМИНАНИЯ.

Морщины на лице улыбкой не разгладишь,
Седин с висков рукою не смахнешь,
И в летописи дней шнурованной тетради
Не вырвешь лист, и строчки не сотрешь.

Я в жизни бурном бесконечном беге,
Где год лишь миг, лишь облачная тень,
Пылинка жалкая в песчаных кручах брега,
Я в памяти храню июльский знойный день.

Дней очень много в жизни океане,
Хороших и плохих, похожих друг на друга,
Но тот, один, за многими годами,
Мне память бережет, моей любви подруга.

Я многое забыл за новыми мечтами,
Я прочь гоню воспоминаний тень,
Но это сохраню, как трепетное пламя
Моей любви хранит июльский день.

1-1-1944г.

* * *

ПОДРУГА.

В стихах, лукавый смех тая,
Я добродетель прославляю,
Я в них о дружбе распеваю,
Подруга славная моя.

На море жизни, как маяк,
Лучами мощно мглу пронзает,
Меж нами дружба расцветает,
Подруга добрая моя.

Я многие смотрел края,
Я многих называл друзьями,
Но дружбы не было меж нами,
Подруга верная моя.

Тебе скажу не утая,
Я многим был тебе обязан,
О тобой я дружбой славной связан,
Подруга милая моя.

1-1-1944г.

* * *

ДРУГУ.

Я жизнь бокалами полными пью,
Горькую, как лекарство,
Не в сладких грезах я дружбу свою
Няньчил как скуку барства.

Я жизни дышал мертвечиной и смрадом,
Бродя по дороге невзгод и лишений,
И дружба моя со мною шла рядом,
Без колебаний, лжи и сомнений.

Я с жизнью своей компромиссов не делал,
Боролся как мог за лучшую долю,
И дружба моя упрямо и смело
Стремилась со мной к свободе и воле.

Я шел до развалинам зданий и пеплу,
В дороге моей мне все было ясно,
И дружба моя вырастала и крепла,
Чтоб стать великой, святой и прекрасной.

1-1-1944г.

* * *

ПИСЬМО.

Слеза скатилась по щеке,
Упав на белый лист...
Какая боль в одной строке...
Я слышу пули свист.

Кто горе матери поймет
Над траурным листом?
Кто слезы горькие уймет,

Души тоску и стон? Клянусь тебе, родная мать,
За сына отомстить,
Фашистский сброд нещадно гнать,
С лица земли смести.

Нет сил, чтоб гнев мой укротить
И ненависть унять.
Смерть немцам! Мстить и только мстить!
Громить, крушить и гнать!
Слеза скатилась по щеке,
Ужала на листок...
Боец! Оружие в руке.
Будь гневен и жесток!

1-1-1944Г

* * *

К А П И Т А Н .

Проходят дни, старею я,
Текут в тиши лета;
И вот ко мне на бивуак
Приходит капитан.

Сверкает золото погон
И ордена родан.
Мой друг и бывший ветрогон -
Товарищ капитан.

А помнишь прошлые года,
Вина лихой фонтан...
Как веселились мы тогда,
Мой друг и каиитан.

Я скучный и пустой поэт,
Мне старость горбит стан,
Я горд, что дружен много лет
С тобой, мой капитан.

2-1-1944г.

* * *

ВОДА СВЯТАЯ.

Бутылочку водицы освященной
Рука старушки немощно сжимает.
"Исией, сынок!" и умиротворенно
Угасший взгляд к иконам устремляет.

"Испей, сынок! Утихнут может боли,
Пройдет водой святой излеченный запор.
На все его святого бога воля" -
Зудит над ухом бабки приговор.

Жужжит в сознаньи надоевшей мухой:
"Вода святая, бог, всевышний рок..."
Чтоб отвязаться от зуды-старухи,
Он взял и выпил целый пузырек.

Вода святая вкус имела горький.
Случилось чудо, божье промысло,
Ему тотчас же, словно от касторки,
Полегчало и бурно пронесло.

3-1-1944г.

* * *

ТЫ УШЛА.

Посв. М.Д.

Ты ушла в холодный сумрак утра
"Досвиданвя" тихо прошептав.
Снег следы окутал белой пудрой
Без тебя душа моя пуста.

Ты ушла. Не слышно больше смеха.
Только скрип стихающих шагов,
Только отзвук призрачного эхо,
Только в сердце шопот дорогой.

Ты ушла. И унесла улыбку,
Нежный взгляд и милые глаза,
Трепет губ, чарующий и зыбкий,
Иней белый в черных волосах.

Ты ушла. Лишь аромат фиалок,
Словно лист запутался в кустах...
Одинокий день был сер и жалок
Без тебя душа моя пуста.

3-1-1944г.

* * *

СВЯЩЕННОЕ

Я рай земной обрел еще в утробе,
Мой первый крик услышан был тобой,
Зачем меня в еловом липком гробе
К себе зовешь, любимый боже мой?

Меня любя, в купели освященной
Пона руками ты не утопил.
Зачем теперь, когда я старец сонный,
Зовет меня, слуга твой Гавриил.

Меня не звал к себа ты, боже милый,
Когда я юность в играх проводил.
Зачем теперь,когда я старец хилый,
Меня к себе ты, боже, пригласил?

Пусть мои кости в гробе догнивают,
Я век свой прожил. Даруй мне покой.
Ты опоздал, на ум твой уповаю,
Оставь меня в покое, боже мой!

16-1-1944г.

* * *

ДНЕВНИК.

Невнятный лепет детских лет,
Невинной юности отсвет,
Веселой молодости миг
Ты мне напомнил мой дневник.

Проказы, первую любовь,
Украдкой исцелуй, любимой нежный лик,
Передо мной проходят вновь
В твоих страницах, мой дневник.

Веселой молодости сны,
Дыханье пряное весны...
Сверкают прошлого огни,
С тобой вернувшись, мой дневник.

Листаю бережно листы,
Согбенный временем старик,
Я вновь живу огнем мечты
В тебе,мой старый друг-дневник.

15-1-1944Г

* * *

ПЕСНЯ ЛЮБВИ.

Любимую ждешь,
Страдаешь, зовешь,
Придешь, не придешь -
Гадаешь.

От счастья поешь,
Улыбкой цветешь,
Когда ты войдешь,
Родная.

Надеждой томясь
Ревнуя и злясь,
Тоскливо сидишь
Часами

Счастливо смеясь
Шутливо борясь,
Уста опалишь
Устами.

Мгновений часы,
Росинка слезы,
Когда ты уйдешь,
Родная.

И снова, любя,
Скучать без тебя
Придешь не придешь
Гадая.

17-1-44 г.

* * *

Т Ы НЕ ПРИШЛА

Ты не пришла.
Я ждал тебя напрасно.
Напрасно тлел надежды огонек.
Все было так понятно, просто, ясно,
И я как прежде, снова одинок.

ЧАСЫ тяжелые пустого ожиданья.
Ты не пришла, не всномнив обо мне.
Не надо ложных клятв, не надо оправданий,
Тебе не верю я в пустыне мрачных дней.

Зачем я ждал, мечтая и ревнуя?
Зачем я в мыслях грезил о тебе?
Ты м вришла. На правду негодуя,
Не верить никому даю себе обет.

Тоска, тяжелых снов раздумье
Чарует ум, сознание гнетет,
Вселяет в душу грозное бездумье...
Ты не пришла. И завтра не придешь.

17-1-1944Г

* * *

ТЕБЕ ЛЮБИМАЯ. посв.М.Д.

Реви разяренно, полуночная вьюга,
Вой, ветер, дикую, бессмысленную песню,
Похожую на тягостную скуку,
На жизнь, прожитую бесславно, бесполезно.

Вздымайтесь снежные слепящие буруны,
Кривляйтесь в пляске, злой и непонятной,
Затрагивая трепетные струны
Тоски глухой, бесцветной и невнятной.

Вой, ветер, песни на иные темы.
Нам все равно друг друга не понять,
Как не понять избитой теоремы,
Что дважды два-четыре, а не пять.

Реви разъяренно полуночная вьюга,
Твой дикий вой не леденит мне кровь.
Со мной моя любимая подруга,
Со мною счастье, радость и любовь

22-1-1944г

* * *

КОЛОГРИВ.

Дни и ночи даль седая.
Едешь, едешь - долог путь.
И лишь изредка, скучая,
Запоешь о чем-нибудь.

Ветер песенку подхватит,
Понесет и бросит эхом.
И пойдут гулять раскаты
Звуков плача, стонов, смеха.

Версты мчат навстречу тройке,
Тракт змеится вдаль рекой.
Колокольчик бьется звонкий
Под расписанной дугой.

Мой ямщик седобородый,
Смех тая в глубинах глаз,
Старой присказкой народной
Начинает плесть рассказ.

И опять навстречу версты.
Скучен, долог дальний путь.
И, смотря на ливень звездный,
Гонишь мыслей сонных муть.

И когда совсем не чаешь,
Что езде придет конец,
За излучиной встречаешь
Стены града наконец.

За зелеными лугами,
За бескрайними полями,
В глубине сосновых грив
Спрятан город Кологрив.

Унжа сонно воды катит,
Ветер тальники лохматит,
На излучине реки
Тянут сети рыбаки.

Солнце ласковой дорожкой
Сыплет золотые крошки
Бесконечной чередой
Над спокойною водой.

По песчаным перекатам,
Отраженные стократно
Сонно, отзвуками фраз
Шепчут воды дивный сказ.

По холмов высоким скатам,
Крон раскидистых палаты
В душный, знойный, жаркий день
Кроют сумрачную тень.

У песчаных перекатав
На холмов высоких скатах
Несуразен, стар и крив
Прилепился КОЛОГРИВ.

Три церквушки, тьма домишек
С почерневшей елью стен,
С дранью серою на крышах,
О галкой сонной на кресте.

Скука в мыслях и поступках,
Люди,сонные как мухи,
Жизнь влачат бездельно,тупо,
Молодые как старухи.

День на день похож как тени.
В беспросветной вялой лени,
За скучищею бесцветной
Жизнь проходит незаметно.

Этой ленью, сонной скукой,
Злой тоской, безделья мукой,
Неприятной как нарыв,
Славен город КОЛОГРИВ.

4-2-1944г.

* * *

ПО ДОРОГЕ.

В талом снеге вязнут ноги,
Давит лямка от саней,
На извилинах дороги
Спотыкаюсь все сильней.

Версты тянутся неспешно
Бесконечной чередой.
Я один в пустыне снежной
За лесов густых грядой,

Не мелькнут домишек крыши,
Не услышишь лая псов,
И лениво ветер дышит
Прелым запахом лесов.

Путь далек.Устали ноги.
Черной тьмой ложится ночь.
Бесконечностью дороги
Долгий день уходит прочь.

5-2-1944г.

* * *

ГОЛОС.

В ходевом переднике, в сером платке,
Заплаты на кофточке старой,
Стояла прижавшись к стеклу в уголке
Кругом озираясь устало.

Трамвай переполненным ульем гудел,
Вскипала крутом перебранка,
Ворочалось серое месиво тел,
В вагонных стесненное рамках.

Рассеянный взгляд, пробегая по ней,
Ее миновал не заметив.
Так много в московском трамвае людей,
Как женщина эта одетых.

Какая-то ссора, дошло бы до драки,
Мужчина взмахнул обозленно рукой,
И вдруг...замолчали, опешив, зеваки, -
В переднике женщина стала иной.

И голос, такой повелительный, строгий...
Он был как удар-непонятно суров...
Приземистой женщины голос высокий
Мгновенно смирил и унял драчунов.

Не иомню, что женщина эта сказала.
Да суть и не в этой, что значат слова.
Запомнилась сила, какую скрывали
Холщевый передник, платочка овал.

Утихла совсем перебранка в вагоне,
И долго спустя уважающий взгляд
Держался на кофточке серой вигони,
Не видя цветных безобразных эаплат.

А женщина снова устало и скромно
Стояла, прижавшись к стеклу, в уголке,
Невзрачная женщина с силой огромной,
В холщевом переднике,в сером платке.

6-2-1944г.

* * *

ДОМА.

Дорога дальняя промерена шагами,
Потертых плеч не тяготит рюкзак.
Моя семья. Я снова вместе с вами,
Мои родные, близкие, друзья.

Забыты одиночества невзгоды,
Пью за столом давно не питый чай,
Со смехом вспоминаю ужасы дороги,
Рассказы слушаю про ваш далекий край.

Я счастлив, радостен, я бесконечно счастлив".
Я снова дома, меж своих родных.
В движеньи каждом чувствуя участье,
Я не желаю радостей иных.

Опишешь разве радостную встречу,
Расскажешь разве про мечтаний рать...
Обласканный, накормленный, согретый
Ложусь на настоящую кровать.

20-2-1944г.

* * *

ТАК Я ЖИВУ.

Квартира моя ветха,дряхла,
Штукатурными дырами щурится.
Простите,что правда сие рекла,
Она от стыда дрожит и сутулится.
Времянка на час тепла даст,
Зубами стучу остальные сутки,
Свет горит в шестидневку раз.
Невеселые это шутки.
Дров охапочку везу в трамвае.
Смотри на нее или жги.как хочешь.
Маяковского "Хорошо" вспоминаю
В холодных судорогах ночи.
Скривит кларнетом желудок,
Мерзнет бедненький карандаш в руке,
На тьму жалуется бумаг груда.
А я живу. Что сделаешь-аскет.

21-2-1944г.

* * *

КАРТОФЕЛЬНАЯ ОДА.

Восив всемирной важности вопросы,
Дела международного масштаба,
Я посвящаю пышные стихозы Картофелю.
Снимая поэтическое табу
О вовросов бытовых,

Присущих пошлей прозе.
Не войте критики в злорадном исступленьи,
Пером заостренным из-за угла пыряя.
Мне вас не веревыть, а вотому с терпеньем
Свое негодование смиряю,
И уши заложив,

Стихов слагаю звенья.
Спаситель наш, кормилец и радетель,
Ты вовлотил в себе все лучшие желанья,
Достоинство, смиренность, добродетель,
Мечты о будущем, любовные признанья.
Вареный, жареный, конченый и печеный,
Облитый маслом таешь в зеве рта,
Сольцой неважною некруто посоленный,
Ты миром движешь, сказка и мечта.

21-2-1944г.

* * *

ГЕОЛОГИЧЕСКАЯ ЛЮБОВЬ.

Он геолог и она тоже.
В артериях ясно, не вода - кровь.
На архейском мигматита ложе
С ними встретилась проказница-любовь.

В протерозое взгляды их столкнулись,
Прошел мильон веков, и кембрий, и девон.
Она в карбоне скромно отвернулась,
В перми краснея взгляд потувил он.

В юре к руке ее несмело прикоснулся,
Она в мелу его сдавила кисть,
В палеогене губы их сомкнулись,
В меотисе одна у них мелькнула мысль:

"Ведь я ее люблю, безумно, нежно, страстно,
Люблю ее давно, с архейских древних свит,
Она мила, отзывчива, прекрасна..."
И нежный взгляд ее о том же говорит.

Вскарабкавшись на верх бездонного откоса,
Воскликнул он: "Вот это обнаженье!"
И в вырез кофточки, расстегнутой без спроса,
Целует грудь ее в любовном упоеньи.

22-2-1944г.

* * *

ОДИН.

Не сижу рядом о ней,
В сердце холод и мрак.
Ты ушла в сумрак дней
Безразлична,хмура.

Ласки просит душа,
Искры гаснут в крови.
Ты навеки ушла,

Позабыв о любви.
Тень надежды горит:

Ты вернешься опять,
Будешь снова любить,
Обнимать,целовать...

Гладить руки твои,
О любви говорить,
Все заботы свои
Снова вместа делить.

Нет,не верит душа,
Жар надежды в крови...
Неужели ушла,
Позабыв о любви?

24-2-1944г.

* * *

ОТВСЕТ В НОЧИ.

Когда на землю тьмы спустился саван,
И небо синее усеял бисер звезд,
Окутал улицу безмолвной ночи траур
И ветер с высоты рассеял капли слез.

В окне моем дрожащим, тусклым светом
Свечи витой зажегся огонек,
Пытаясь сумрачные, мигающим отсветом
Рассеять тьмы сгустившийся комок.

Так огонек мерцающей надежды
Во мраке траурном сгустившейся тоски
Едва-едва дрожащим светом брезжит,
Волнуется светя, в полночной тьме не спит.

Напрасен труд его, он не рассеет мрака,
Накрывшего покровом ночь души.
К чему надежда,скованная страхом,
Не верь ему, а лучше потуши.

26-2-1944Г.

* * *

ХОЛОД.

Пустыня мрачная, холодная пустыня.
Часы текут как медленные годы.
Мне холодно. Пустое сердце стынет,
Будя в душе унылых мыслей ноты.

Ты далека как в синем небе звезды,
И как они наверно холодна.
Напрасно мысль моя считает дни и версты.
Она как призрак смутна и бледна.

Ты не придешь, как прежде, не обнимешь,
Горячих уст огнем не опалишь,
Тоски холодной с сердца груз не снимешь
И мрака темного часы не удалишь.

Я жду тебя, без веры, без надежды,
Голодный сумрак леденит мне кровь,
Мне не вернуть того, что было прежде,
Мне не вернуть твою угасшую любовь.

26-2-1944Г.

* * *

ЕЙ.

Плещут волны пылающей крови.
В сердце страсти вскипает прибой.
Жажда ласки звучит в каждом слова,
В каждом взгляде сверкает любовь.

Пить огонь поцелуев устами,
В страстных ласках забыть обо всем.
В бесконечность умчаться мечтами,
И читать их в любимой глазах.

Обнимать, слушать нежные речи,
Тихий шопот трепещущих уст,
Гладить волосы, руки и плечи,
Тяжесть чувствовать ласковых уз.

В сердце кровь полыхает пожаром,
Жаждет ласки любовной душа,
Шепчут губы сухие устало:
Ах, зачем ты так рано ушла?

27-2-1944Г.

* * *

ЛУНА ЕХИДНАЯ.

Ночь надвинулась мохнатою папахой.
День, бледнея, вяло корчится от страха.
Глаз единственный прищурила луна:
"Не придет к тебе сегодня,друг,она.

Память девичья в пословицу вошла.
Может быть другого милого нашла,
Может просто позабыла уговор... -
С пареньком луна заводит разговор.

Папиросы тьму колеблет огонек.
"Не придет она, наверно, паренек.
Может быть другого милого нашла,
Разлюбила, позабыла, не нришла."

В сердце ревность забирается тайком.
"Ты зачем, луна, играешь пареньком.
Не дразни его ехидная луна.
Его милая всегда ему верна."

28-2-1944г.

* * *

ДО СВИДАНИЯ.

На свиданье в тишине ночной
Жизнь клянешь, часы и мирозданье,
В час, когда от девушки родной
Робкое услышишь - "до свиданья"

Отзвучала голоса струна,
И как эхо, где-то вне сознанья,
Шепчут ночь и звезды и луна:
"Милый мой, до завтра, до свиданья"

Сердце бьется птицею в груди.
Шопот вслед похожий на рыданье:
"О хоть час еще не уходи!"
И ответ, как шопот: "до свиданья".

Мчатся дни. Любовь ведь не на век.
Жизнь и страсть не вечно горяча.
Может завтра ты в мерцаньи век
Робкое увидишь "и прощай".

5-5-1944г.

* * *

В ДОРОГЕ.

Скрипит обшивка, лязгают колеса,
Свет фонаря мерцает в полутьме.
В далекий край меня мечты уносят,
К спокойной радости давно забытых дней.

Семья, сестренка, дорогая мама,
Вы так близки за тысячами верст,
В своих мечтах я снова вместе с вами,
Нас вместе свел судьбы счастливый перст.

Разлуки долгой, бесконечной годы
Окончились, забыты, позади.
Оставив за собой несчастья и невзгоды,
Я к вам сиешу, и мысль моя летит.

Она меж вас взволнованная бродит,
Опередив состава быстрый ход,
Она с вас взор растроганный сводит,
Она лишь вами дышит и живет.

2-8-1944г.

РАССУЖДЕНИЯ НА БЫТОНЫЕ ТЕМЫ.

Коптилка душу прокоптила,
Нет мыслей в голове пустой.
В холодной и сырой квартире
Тоска и мыши вьют гнездо

Потомок Евы и Адама,
Я им завидую в душе, -
Они могли без всякой драмы
Есть кошек, сусликов, мышей.

Они буржуйки не топили,
Им не зачем стирать белье,
Варить обед, полы не мыли,
Курить табачное зелье,

Метаться в рыночном угаре,
Ботинки, брюки доставать...
И зависть к этой нежной паре
Полночи не дает мне спать.

2-3-1944Г.

* * *

О РАЗНЫХ ПАЙКАХ И КАРТОЧКАХ

Я прикреплен в закрытом продраспреде,
На моей карточке его поставлен штамп.
Какою радостью сияют строки эти,
Какой простор желудочным мечтам.

Зеркалятся стеклом шлифованным прилавки.
Я мимо шествую надутый как павлин.
Желудок о пайке урча наводит справки,
Ведь это и его закрытый магазин.

Жиры, крупа, печенье, рыба, мясо
Блестят утробно из глубоких ваз.
"Сейчас куплю... " Но этикеток фразы
Слюной исходят: "это не для вас"

Для литер А, Н-Ров, УДП,
Абонементов литерных и прочих.
Желудка стон слюною утопя,
Шепчу смиренно: "Что же по рабочей?"

7-3-1944г.

* * *

ДЕНЬ ЗА ДНЕМ.

Тень заката пламенеет на стене,
Багровеет занавеска на окне.
Еще день ояять уйдет в слепую ночь,
Еще день в календаре откинешь прочь.

Много дней откинешь прочь в календаре.
Незаметно начинаешь ты стареть.
Мчится время,незаметное,как тень.
Прочь уходит и приходит новый день.

Постепенно потеряешь счет годам,
Их уходит и приходит череда.
Жизнь проходит незаметная как тень.
И с закатом в ночь уходит новый день.

Жизнь прошедшую назад не возвратишь.
Постепенно так с закатом догоришь.
Вот и молодость ушла в слепую ночь...
Так и молодость откинешь в мыслях прочь.

2-3-1944г.

* * *

НА ВОКЗАЛЕ.

Ждешь от поезда до поезда,
Позабыв мельканье дней.
Тень надежды мраком кроется.
В беспросветной пелене.

Изнывает в кассу очередь,
Бесконечна как состав.
Беспредельным ртом проглочены
Все свободные места.

Для состава очередного
Светофор откроет глаз,
Проблеснут вагоны радугой,
Прогрохочут мимо нас.

И по стрелкам окровавленным
Алым отблеском огней
Вдаль ползет червем раздавленным
Бесконечный поезд дней.

7-3-1944г.

* * *

ВЕСНА ЛИ?

Идет весна, а в сердце осень,
В душе буранов зимних мрак.
Лазурь ясна и неба просинь...
В смятенных мыслях бури страх.

Нет радости весенних песен,
Любви не грезится мираж.
В душе тоски унылой плесень
И скуки похоронный марш.

Не загоришься страстью жаркой,
Устами уст не опалишь.
За надоевшей водки чаркой
И не живешь, а просто спишь.

В сознанья облачной громаде
Просветов нет, метель, метель,
И в мыслей смутных маринаде
Нет ни надежды, ни страстей.

2-5-1944г.

* * *

Я ЖРАТЬ ХОЧУ. /свердловские напевы/

Рот, не плачь слюной голодной,
Не ори, пустой живот,
Отдыхай себе свободно
Без работы и хлопот.

В тишине столовой залы
Часа но три ждешь обед
И кишечных скучных жалоб
Живота внимаешь бред.

Принесут тарелку супа,
Суп, не суп - воды горячей,
И желудок сонно, глухо
От обиды горькой плачет.

После сытного обеда
Пожуешь сухого кофе,
И в мечтах о корке хлеба
Живота зришь тощий профиль.

17-3-1944г.

* * *

Я И КВАРТИРА.

Я не бренчу на сладкозвучной лире,
Я не пою хвалебных од кумирам,
Мой шопот слаб; его не слышно в мире,
Я о тебе шепчу, моя квартира.

Бродя, скитаясь, путаясь во свету,,.
Не думалось мне как-то о жилище.
И вот попал, в квартиру то-есть эту,
Где мыши верещат и ветер песни свищет.

И тьма забот и бесконечность дела,
В хозяйства вихре кубарем вертись.
И до чего мне сразу надоела
Вот эта самая хозяйственная жизнь.

Рву волосы до безволосой плеши,
Съедают заживо квартирные дела,
Заботы, хлопоты тупым кинжалом режут,
Ну а квартира - виль, и уплыла.

17-3-1944г.

* * *

За окном бездонной ночи
Тьма мои слепляет очи;
Лампа призрачно брезжит;
За стеной сверчок жужжит;

Тихо тикают часы;
Я смеюсь в свои усы:
"Где ж покой и вдохновенье
От столицы в отдаленьи.

За седою дымкой гор
Где пленительный простор.
Где восторгов диких трепет
И стихов невнятный лепет?

Нет мечты и вдохновенья.
От былого оживленья
В думах я спешу в столицу,
Пред глазами близких лица.
И смотрю в окно, во тьму,
Как в знакомую тюрьму.

19-9-1944г.

* * *

Среди леса, на поляне,
За топдой угрюмых гряд,
Распахнув палатки,станет
На ночевку наш отряд.

Дым костра туманной гривой
Устремится к облакам.
И багровый свет игриво
Затанцует во кустам.

Растревоженное эхо
Долго будет грохотать
Беспричинным диким смехом
И смущать в ночи как тать.

А наутро лагерь снимем,
И за скрипами телег
Навсегда в лесу покинем
Мимолетный свой ночлег.

19-9-1944г.

* * *

Д и Д.

Неба темного арену
Ярко вызвездил мороз.
В дверь из комнатного плена
Не просунешь красный нос.

Он его прищемит крепко
Льдом одетою рукой
Посиди-ка дома, детка,
Нос наносником прикрой.

Ты без валенок и шубы
Не ходи и на порог:
Отморозишь щеки, губы.
Спи ка дома как сурок.

У меня с морозом-дедом
Счеты новые - свои.
Я за ним шагаю следом,
Он не щиплет щек моих.

* * *

Что наша жизнь?
Каскад из оперетты,
Вагоны сальностей,
Скарбезников дуэты,
Тот мусор, грязь,
Из коего поэты
Творят свои
И оды и сонеты.

21-10-1944г.

* * *

Для праздной болтовни не жаль мне лишних слов.
О мелких пустяках люблю ворчать и спорить.
Про музыку, театр трепать язык готов.
Прошу тебя в одном язык мой не неволить:

Где сердце говорит, нет места ливням слов,
И о любви моей не жди банальных фраз.
О чем угодно говорить готов,
Но о любви я лишь молчать горазд.

22-10-1944г.

* * *

СНЕЖНАЯ ПРОГУЛКА,

Милая моя, взгляни на улицу.
Вечер серебрит снегов фата.
Месяц в облаках лукаво щурится.
Не узнать знакомые места.

Выйдем, дорогая, за околицу.
Под ногами снег скрипит, поет.
С месяцем втроем пройдемся по лесу,
Он себе меж тучами бредет.

В этот вечер, милая, любимая,
Жизнь с тобой вдвоем так хороша.
Нас накрыла тьмою ночь незримая,
Мягком снегом губы пороша.

Так итти всю жизнь с тобою, милая,
Грея уст дыханием уста,
Позабыв судьбу свою унылую
И забыв,что жизнь твоя пуста.

18-11-1944г.

* * *

ОДА О ПОГОДЕ, ПРИРОДЕ И НЕМНОГО О ГЕОЛОГИИ.

Сверкало солнце огненным каскадом,
Купались в лужах майских облака.
В аудиториях в студенческое стадо
Скакали зайчики со стен и потолка.

Деревья в бархат одевали кроны,
Сирени запах отравлял сердца,
Весны призыв, могучий, неуклонный,
Людей манил, искрился и мерцал.

Студентов мук не описать словами.
Склонившись над затрепанным листком,
Какая девушка не шепчет со слезами:
"Будь проклят маастрихт, турон и неоком."

Забьешь ли в голову хаосы отложенья
И дислокаций спутанный бедлам,
Земной коры структуру и движенье
И ИСКОПАШЕК ПЕРЕГНИВШИЙ ХЛАМ.

Когда на улице в весенних лужах мая
Плывут хаосы белых облаков,
И, солнце, об асфальт лучи ломая,
В сирени пламя зажигает лепестков.

Когда чириканье простого воробья
В душе колеблет трепетные струны.
Когда горят закаты и сердца,
А ночью гонят сон манящим светом луны.

В аудиториях от скуки дохли мухи,
Ткал паутины сети крестовик.
В пристанище учебы и науки
И лектор даже бодрствовать отвык.

Лишь шпаги стрелок на урочном часе
Рубашку цифры острием проткнут,
Звонок умолкнет. Не окончив фразы,
Студенты над тетрадями заснут.

Храп лектора усугубит молчанье,
Замолкнет шопот в дальнем уголке,
Утихнет сонное, дремотное жужжанье...

/неокончено/

* * *

Не жилося Гитлеру в Берлине,
И пошел он шляться по Европам
Со своим разбойным диким войском,
Cтрах и ужас меж людей вселяя.

Ежится притихшая Европа,
Проходимцу двери отврывает,
На подносах с раболепной миной
Городов ключи ему подносит.

Франции плодородные долины,
Нив густых широкие просторы
И тяжелый полновесный колос
Неохотно кланяются в пояс.

В Даниях откормленные туши
Кабанов мычат перед убоем,
И коровы для берлинских немок
Молоко и масло доставляют.

Скал норвежских облачные груды
Из глубин руду дают и уголь,
И скрежещут, плачут под пилою
Кроны древних вековых деревьев.

Ну а люди где же? Их мильоны
На Заводах, в рудниках и копях
Плечи гнут под рабской тяжкой ношей,
Ненавистью сыты лишь да гневом.

Он мечтает о полях России,
Шлет войска к богатому Востоку,
Кровью заливает путь-дорогу,
Над людскими стонами смеется.

Но гигантский исполин с Востока
Хвастунишку взял рукой за горло,
Грянул о эемь, и комочек грязи
В пыль растер могучею ногою.

1-3-1944г.

* * *

ВСТАВАТЬ.

Тьма ночная еще пялится в окно,
А будильник раээвенелся уж давно.
Лампы зрак буравит ночи темь.
Он пришел никем не званный новый день.

Дышит сном неконченным кровать.
Так не хочется, не хочется вставать.
Хоть на час бы позабыться сладким сном,
Но будильник раззвенелся уж давно.

В хул од вылезти из теплых одеял,
Мчаться в тьму, услышав яростный сигнал, -
Электрички завыванье за окном.
Хоть на час бы позабыться сладким сном.

Но будильник раззвенелся уж давно,
Электрички рев врывается в окно.
Дышит сном неконченным кровать,
Но приходится, приходится вставать.

2-3-1945г.

* * *

ВЕРБЛЮД И НАОБОРОТ.

Где-то в Азии,
Где сыпучих песков груды,
Самумы и экзотика,
Бродят верблюды.

В наши дни мне времени мало.
Ем и пью чуть не раз в неделю.
Пустяки для верблюжьего закала,
Да и не верблюд ли я в самом деле?

Карточки к этому располагают,
Да и продукты в роде колючек,
Даже мыши и те упрекают.
Пожалуй верблюдам лучше.

Нажрался колючками до отвала,
Напился себе, и гуляй неделю,
А попробуй он карточного закала,
И сдох бы на самом деле.

Не стоит разжевывать истин,
Клади вместо мяса мыслю в рот
И жуй себе без всякой расписки,
А мы спросим про верблюда наоборот.

Вот если верблюд с ушами и горбом,
Четыре ноги, хвост, нос, рот...
А как понимать такую фразу,
Что он не он, а наоборот?

И я вот хожу и мучаюсь,
Рад бы быть и верблюдом,
И кажется, в этом случае
Было бы счастливое чудо.

На деле гораздо хуже,
И никто этого не поймет:
Я рад бы жизни верблюжьей,
Но, к сожалению, наоборот.

1-3-1945г.

* * *

Т.М.

Солнце яркое в радужных лужах
Золотые ломает лучи.
Год второй нашей солнечной дружбы
К половине апрельской спешит.

Рад поздравить тебя, дорогая,
С наступившей счастливой весной,
И, надеюсь, всегда будет маем
В наших чувствах любви нашей зной.

От зимы пробудилась природа,
Кружит голову запах полей,
Бьются в сердце весенние ноты,
Об улыбке мечтаю твоей.

Я уверен, моя дорогая,
Что мы общее счастье найдем,
И всю жизнь нашу солнечным маем
Рука об руку вместе пройдем.

8-4-1945г.

* * *

ЖИЗНЬ ЭТО СЧАСТЬЕ.

Ночь не ночь и день не день,
Жизнь не жизнь - помойка,
И своим мечтам о ней
Платишь неустойку.

В будни плесень и труха,
В праздник сон и водка.
Идеалов потроха
Мокнут на дне сотки.

Сгнили в сырости штиблет
Мысли о красивом.
В плеши пережитых лет
Вырос волос сивый.

Жизни подведя итог,
Встретишь смерть как радость.
Непонятно для кого
Кушал эту гадость.

14-4-1945г.

* * *

О ВЕСНЕ.

Весна на улице. Идет весна.
И солнце щурится, встав ото сна.
Глазенки яркие в слепом окне,
В подвальной сырости,на самом дне.

О сколько радости несет весна
В глазенки серые в щели окна.
В подвальной сырости, на самом дне
Весна проносится, как и во сне.

И жизнь подвальная покроет тьмой
Глаз этих радостных любовь и зной.
Зачем будить весне. Мечты в глазах
Ведь жизнь там будет лишь... и тлен и прах.

О сколько радости хочу вам дать.
Из этой сырости хочу вас взять,
Глазенки серые в слепом окне,
В подвальном омуте на самом дне.

14-4-1945г.

* * *

В ПАСХУ...!

Самовар в раскорячке присел
Залихватского трепака.
Давят стол пъянью сонною тел
Ожиревшие окорока.

Отливают бутыли в стаканища
Перепревший желтый настой,
И коричневым тараканищем
Оседлала копченка стол.

Сластей шоколадных по вазочкам
Рассыпаны экскременты,
И подобны мышиным лапочкам
Крабов молотых элементы.

Гноятся аппетитно соусы
По блюдам сочных закусок,
С прокисшей грязью анчоусов
Плавает окурков мусор.

30-4-1945г.

* * *

Т.П.Ф.

Я радость жизни вижу не в еде,
Плюю в лицо стяжателей кумирам.
Я не хочу роскошных явств, одежд,
И обрасти свиным, в три пальца жиром.

Мне не к чему прихлюпывать в тени
Иконных досок, алтарей и храмов.
На чорта мне богов затрепанный синклит,
Коль в сундуках моих нет ни монет, ни хлама.

Дороже всех сокровищ и рублей,
Жратвы убийственной, шикарного костюма
Бесплатные стяжения идей,
Рассказов и стихое веселый юмор.

И вот поэтому, не требуя себе
Излишней роскоши, богатств и песнопений,
Плюю спокойненько на плешину тебе,
Богатства и нужды людской кумир и гений.

30-4-1945г.

* * *

СЛОВО

Мильоны лет и снова
Пишу я это слово.
Его века не старят,
В лесу и на бульваре,
В гостиной и на кухне
Все говорят его.

Оно всегда нам ново,
Простое это слово.
Простое как подметка,
Пустое как трещетка,
Оно на всех языках
Без словарей ясно.

И вот настал тот вечер,
И чувство человечье
Я в этом слове скомкал,
И тихо и негромко
Простым и древним словом
Отдал его тебе.

30-4-1944г.

* * *

НОЧЬЮ

Зевает луна над постелью
Ночной изумрудных полей,
Заснуло дневное веселье
В объятиях ласки твоей.

И сон твой хранят часовые -
Недвижные тени елей,
Улыбки твои искровые
И губ освященный елей.

И в снах непорочных и чистых,
Которые шлет нам Морфей
Танцуют в чертогах тенистых
Собрания сказочных фей.

Ты спишь и не видишь улыбки,
Ты спишь и не чувствуешь уст.
Из мрака неслышно и зыбко
Крадется подлунная грусть.

30-4-1945г.

* * *

* * *

Распахнись, гармонь, задиристо
За притворенным окном
И частушкой заковыристой
Подцепи, что дышат сном.

Рви, ломай ту тишь спокойную,
Что простерлась над селом.
Режь, играй, гармонь запойная,
Пой частушки, чертолом.

Пусть в поджилках злоба лютая
Задрожит у мужика.
Песня пусть пожаром вздутая
Вдарит руки под бока.

Размечи,гармонь-саратовка,
Руки-пальцы по ладам.
Пусть, мол, знают нас, саратовских,
В наши молоды года.

30-4-1945г.

* * *

Задумчиво трубку пустую сосу,
На грязные стены взираю,
Я крест свой унылый прилежно несу
И гордость терпеньем смиряю.

Я мысли, упрямые мысли гоню
О мире, в котором я не жил,
О счастье, которого жаждой горю,
Которым мечты свои тешил.

Развеялись мысли пустые как прах,
И счастье как дым ускользнуло.
Мечты потерпели решительный крах
И годами илечи согнуло.

Я крест свой унылый прилежно несу,
Влекомый куда-то судьбою.
Задумчиво трубку пустую сосу
Пред грязною жизни стеною.

5-5-1945г.

* * *

О ПСАХ И ВЕСАХ.

За пятилетний срок немало вбито хлама,
Немало взубрено утопий и идей,
Нас, наконец, выводят в жизнь из храма
Как образованных ученых и людей.

Комиссия укажет наше место
Среди других проныр и подлецов,
Распределит вакансии меж трестов,
Даст миру новых неоперенных дельцов.

Трехглавый Цербер тявкнет троекратно,
На наши рожи припечатав штамп,
Глазами Аргус поведет стократно
И пустит нас навстречу снам-мечтам.

Ослепшая Фемида покачает
Судьбу студента на своих весах,
Загонит в глушь,какой и чорт не чает -
Витай себе в мечтах и в облаках.

6-5-1945г

* * *

ПСИХ.

В шапченке рваненькой,
В изорванной жакеточке,
Смеется весело
И говорит: я граф.

На вид как будто пьяненький
С прехитрою улыбочкой,
Лаптишки хлюпают,
Вздыхает тяжело,

Эх, жизнь, была веселая,
Деньжат имел я тысячи,
С заводов я выписывал
Орловских рысаков!

А вот теперь в психических
Похлебку ем перловую,
Дрова колю, сударики
Я! - генерала сын!

7-3-1942г.

* * *

В окошке лампа светится
Сидит кто-то, родимые,
Наверно занимается,
За письменным столом .

А я стою на улице;
Проказник ветер сердится,
Холодными снежинками
Мне за ворот плюет .

И метится мне голубчик!
Что за окном красавица
Премилая, любимая,
За столиком сидит.

А я стою на улице,
Плутишка-ветер тешится
Холодными снежинками
Мне сердце леденит.

8-3-1042 г.

* * *

ПРОЩАЙ. МОСКВА!

В груди печали звуки,
В душе - тоска,
В грядущем призрак скуки,
Прощай, Москва!

За жизни годы долгие
К тебе привык.
Обидно в этой оргии
Забыть твой лик.

Кому судьба-любовница,
Вторая мать,
А для меня-невольница
И счастья тать.

В грядущем призрак скуки,
В душе - тоска.
В груди начали звуки.
Прощай, Москва!

3-5-1945г.

* * *

У.Х.Л.

Я может быть жду тебя годы.
Давно мы простились с тобой.
За окнами рев непогоды
И ливня не молкнет прибой.

Свинцовые тучи метутся,
Как мысли в смятенной душе.
Секунды как старцы плетутся
В извивах сердечных траншей.

Ты скоро вернешься, я знаю.
И в этот счастливейший час,
Я знаю, что мне засверкают
Лучи очарованных глаз.

И в облачных замков просветы,
Лукавой улыбкой маня,
Для нас только солнце засветит,
Как ты расцветешь для меня.

6-5-1945г.

* * *

ВЧЕРА И СЕГОДНЯ.

Огни горят во тьме,
Во тьме после заката.
Багровый свет в окне.
В огне горят раскаты.

По небу чертят след,
След огненный ракеты.
В пожаре грозных лет
Багровые отсветы.

Кровавым светом дни
Озарены годами.
Годами лик войны
Царит над городами.

В орудий реве львином
Ликует люд.
Победой над Берлином
Гремит салют.

7-5-1945г.

* * *

О. В.

В навозной куче слов
Искать жемчужин зерна?
Быть певчим у ослов?
Благодарю покорно!

Сей труд постыл и грязен,
Лишь петуху подстать.
Искать в гуано фразы,
Да ......?

Копаться в экскрементах,
В блевотине людской?
Судить о перманентах,
Да шляться во Тверской?

Уволь, мой друг, поэта.
Обгаженный почет,
Да лавры из клозета...
На кой мне чорт?

8-5-1945г.

* * *

Как штык иззубренный хранит на острие
Следы сражений, битв и жарких схваток,
Хранит желудок мой следы былых диэт,
Следы костюм хранит бесчисленных заплаток.

Как бог хранит завзятых дураков,
Как любит чорт развратников и пьяниц,
Хранит душа моя следы своих очков,
Так любит мой язык чужих поэм изьянец.

Как лавры пышные вручают идиотам,
Хвалебный гимн ноют бандитам и ворам,
Так я в своих стихах взываю к обормотам,
И пьедесталы строю авторам.

Я, как ремесленник, о почетом мастерам
С поклоном уступлю достойные их лавры -
Приправу в суп для вкуса к их делам.
Без перца суп, не суп, коль в нем одни литавры.

8-5-1945г.

* * *

И кудри не вьются,
Глаза не смеются,
И губы улыбкой не манят.
В куплетах рыданье,
В мотивах страданье,

В душе беспросветный туман.
Бесцветной стеною,
Игривой волною
Лет сонных прошел караван.

За серыми днями
Пустыми тенями
Исчезли улыбки и смех.
Безбрежное горе,
Бурливое море,
Без края и без берегов.

Забыты сомненья,
К чему сожаленья?
Жизнь прожита очень давно.

9-5-1945г.

* * *

МИР

Война! Кровь! Смерть!
Четыре. Четыре года!
Трупы,калеки,сироты!
Нефть, сталь, медь...
Полки, батальоны, роты!
Четыре. Четыре года.

Смерть! Гелод, лишения!
Кровь! Реки крови.
Слезы, муки, пытки,
Бомбежки, смятение.
Снаряды, орудия, слитки,

И кровь. Реки крови.
Руины. Развалины городов.
И трупы. Горы трупов.
Слезы, стоны, раны...
Мильоны сирот и вдов.
В вихре бешеном страны...
И трупы. Горы трупов.
Убитые, трупы, скелеты.

Четыре. Четыре года!
Танки, самолеты, пули
Крошили во имя победы
В музыке орудийного гула

Четыре! Четыре года.
Газеты, радио, сводки...
Тысячи ежедневно
В мировой мясорубке
В атаках, проспиртованных водкой,
Перетирали гигантской ступкой
Тысячи ежедневно.

И,наконец,громче орудий
Оглушающая тишина.
МИР! Слово на которое молились,
Последнее слово, в которое люди
Верили. Наконец свершилось.
Кончено! Кончена война.МИР!

10-5-1945г.

* * *

Хмурые мысли
Тучей нависли,
Брось их скорее, мой друг.
Не лучше ль веселье
Крутить каруселью
С веселой толпою подруг.

Жизни невзгоды,
Мрачные годы
Скоро докинут наш путь.
Счастье вернется,
Нам улыбнется,
Радостью лица блеснут.

Вместе с тобою,
Дружно, с любовью
В даль голубую уйдем.
В мире безбрежном
Мы неизбежно
Счастье и радость найдем.

12-5-1945г.

* * *

Во мгле текли мгновения и годы,
И каждый час был как удар бича.
Я ждал тебя во мраке непогоды,
Моя любовь была так горяча...

Косые струи низвергались с неба,
И дикий вихрь гнал волны ценных луж.
Моя душа велением Зреба
Сгорала в муках замогильных стуж.

Кинжалы молний раздирали воздух,
И гром обрушивал лавины горных скал,
А я сидел,раздумывая просто
О том, что я берег, любил, искал...

И верю я, не вечным будет мраком,
Не скучной сказкой будет жизнь моя.
Вернешься ты... Под нашей дружбы флагом
Мы проплывем житейские моря.

15-6-1945г

* * *

КРИТИКУ.

Возрадуйся, о худосочный критик,
Пером иззубренным бумагу ковыряя,
Что желчный пузырек совсем еще не вытек,
Возрадуся. По строкам сим шныряя.

С небес поэзии, от мастеров стихозы,
От пышных фраз, неискренних речей,
Спустись сюда, ревнитель злобной прозы,
Хранитель кляузы заостренных мечей.

Ты может быть на стул не сядешь в нашей хате,
Побрезгуешь откушать наших щей,
Ты может жрал лишь на сребре да злате,
Да в креслах от безделья парил вшей.

Спустись сюда,о худосочный критик,
К ремесленнику...нет,не мастеру пера.
Увы,не жди классической здесь прыти,
Здесь слов простых правдивая игра.

15-5-194бг.

* * *

О хоть бы только час
Судьба мне подарила
Сегодня, в этот час увидеть мне тебя,
Прижать к себе, назвать любимой, милой...

В объятиях с тобой забыть про все любя.
На карточку твою
Смотрю сейчас тоскуя.
Улыбку я твою храню в пустынях дней,
И в мыслях облик твой, любимая, рисуя,
Живу в каком-то сумеречном сне.

Я дни гоню скорей,
Ночами нет покоя,
И каждый час, как пытка для меня.
Хотя бы только миг побыть вдвоем с тобою.
Я жду тебя, я жду,
Судьбу свою кляня.

2-9-1945г.

* * *

Тучи,тучи. Горы белым
Покрываются налетом.
Вечер скучен. Очумело
За гусей следишь полетом.

Осень, осень. Скрип мороза
Ночью сердце леденит.
Об ушедших летних грезах
За стеклом комар звенит.

Скука, скука. Мысли вьются
О далеком милом доме,
И слова печали льются
В песне грусти и истомы.

Грустно, грустно. Одиноко
Без тебя, мой друг любимый.
И в окно унылым оком
Смотрит месяц в скорбном гриме.

3-9-1945Г.

* * *

Кто сердца боль, тоску мою измерит?
Кто стон поймет истерзанной души,
Разлуки страстных мук страдания умерит,
Кто ревности пожар поймет и заглушит?

Ты далека. Пространство между нами
Гнетет и давит грузом горьких дней.
И лить любви неугасимой пламя
Не меркнет, не замрет, не станет холодней.

Я без тебя, как без воды в пустыне,
Не вижу дней, а лишь мираж и сны.
Кровь не течет, сознанье вяло стынет.
Лишь теплится огонь пленительной мечты.

Надежда лишь на радость нашей встречи
Угаснуть не дает желаниям и снам,
И все,что есть живое, человечье,
Все отдано тебе и о тебе мечтам.

10-8-1945г.

* * *

По асфальту перрона
Растекались слезами лужи,
И плакало небо, руша
Из туч енисеи и роны.

Простуженно взвыл свисток,
Зарыдав на последней ноте.
Всхлипнув паровозной плотью,
Поезд двинулся на восток.

Заплакали колеса на стыках,
Грустное, похожее на рыданья,
Бесконечное шеитали "до свиданья",
Вдали замиравшее тихо...

И долго в окне вагона
Платок белоснежный реял.
В счастье с любовью веря,
Другой отвечал с перрона.

24-6-1945г.

* * *

МИР ПОСЛЕ ВОЙНЫ.

Орудий грохот смолк.
Не льется больше крови.
Победе пышный строит,
Под марши и восторг,
Мир отроет постамент
Из черепных скорлупок.
Гигантский мира морг
Освобожден от трупов.

Просторы скудных нив
Удобрены телами.
Свинцовыми дождями
Усердно их полива
Крестьянин соберет,
Уходом окружа,
О полей недавних битв
Богатый урожай.

В громадных свалках стали
Для новых поколений
Войны кровавый гений,
Как выставку оставил
Своей военной мощи -
Скелет орудий мести
И своды бравых правил
О доблести и чести.

Заводы вместо пушек,
Снарядов и торпед
Готовы преуспеть
В создании игрушек
Подросшей детворе,
Для близких им вдвойне
И старцев и старушек
На память о войне.

Как памятники битв,
Военных ураганов,
Могильные курганы
Для вздохов и молитв
Живых о павших служат,
Рекламой сигарет
И безопасных бритв
Послевоенных лет.

Под румбы и танго
В шикарных ресторанах
Оравы скотски пьяных
Шуршанием банкнот,
Как лаврами венчают пьедестал
Всевластного кумира,
Который не банкрот
Один в юдоли мира

24-6-1945г.

* * *

Дрожащий, бледный, преклоненный,
Душевной бедностью смущенный,
В волненьи простирая руки,
Вешел я в храм седой науки.

Меня терзал душевный трепет,
И глупый, неразумный лепет,
Бездарность, пошлости творенье
Я принимал за откровенье.

Я чтил, как мог жрецов науки,
Готов был целовать им руки,
Хвалы восторженно им пел,
И возражать ни в чем не смел.

Я стал судить немного строже
Через пять лет после того.
Жрецам во храме плюнув в рожу,
Спокойно вышел из него.

18-3-1945г.

* * *

НОСЫ И ДАМЫ.

Я в цветнике прелесжных дам,
Потупив взор, красой их восторгался,
Во взорах их как в молоке купался,
В их ароматах райских задыхался,
Уподоблял их звездам и цветам,
Краснел, бледнел, склонялся к их стопам.

Не смел тряхнуть я сладкозвучной лирой,
Боясь задеть их пышные бюсты,
Казался сам себе уродливым сатиром,
Одетым в фиги лишь упругие листы,
И словно уличенный чем-то миром,
Готов скользнуть был в ближние кусты.

Однако же, смущенье пересиля,
Посмел я кинуть взгляд, и робкий, и немой,
Исполненный и страха и бессилья,
На лица их, окутанные тьмой
Помад и пудры, розы и ванили,
Снег осыпающие летом и зимой.

Безумный вихрь ворвался в мою душу,
На лире лопнула последняя струна,
Вокруг меня мир облачный, воздушный
Шуршащих платьев, ароматов душных
Исчез как дым. И пыльная стена
Стояла вкруг меня, колебля свои туши.

С фасонами всех видов и цветов
Вокруг меня столпился сонм носов.
Не видел я нарядов и .......,
Не слышал сладкозвучных голосов.
Во всем уродстве неги и красы
Кивали вкруг меня носы, носы, носы.

Прямые с горбинкой, двугорбые верблюдом,
Прямые как игла и острые как жало,
Как у свиньи в округлым пятачком,
Кривые как клинок турецкого кинжала,
Как груши и как капельки росы,
Кружились вкруг меня носы,носы,носы.

19-6-1945г

* * *

Я ЖДУ.

Я жду, родная, нашей скорой встречи.
В безумии ночей, в пустотах серых дней
Мечта моя давно встречает этот вечер,
И нет ее мне ближе и родней.

Мой календарь не дни считает, - годы,
Он от мечты моей отстал на целый век.
Мне ж хочется, забыв закон природы,
Ускорить времени неускоримый бег.

Жизнь без тебя, как бренная скорлупка,
С тобой умчался счастья фимиам.
Мне без тебя и холодно и жутко, -
Один брожу по облачным мирам.

Я жду тебя,любимая,родная,
В безумии ночей, в пустыне серых дней.
И ты придешь, я в это верю, знаю,
Как то, что ты всех ближе и родней.

14-7-1945г.

* * *

ПОЕЗД УШЕЛ.

Медалью желтой на груди небес
Мигал хвастливо почти полный месяц;
Часы, очнувшись от беспечных грез,
Рассыпали, звеня, ударов десять,

Платки взлетели голубиной стаей,
Над пестрою толпой затрепетав.
Букеты пара в небе распускались,
И медленно поплыл вперед состав.

Вокзал взревел,крича многоголосо,
И, удаляясь в серой дымки газ,
Стучали стрелками послушные колеса,
Да фонаря мигал кровавый глаз.

Какие цепи не ломало время,
И сколько б грусти не было меж нас,
Не иомню я, чтобы печали бремя
Так было тяжело, как в этот раз.

18-7-1945г.

* * *

БУКЕТ.

Я иомню очень сильный аромат
Изысканных и дорогих букетов,
Мешались в них цвета и запахи помад,
Курений и духов из дамских туалетов.

И перепревшие в жаре июльских дней,
Распаренные в дикой бане лета,
Кокетки пахнут вряд ли не сильней
Цветов изнеженных садового букета.

Я не люблю ни цвет,ни аромат,
Ни дам изнеженных, ни летних их букетов.
За показной красой я вижу желчный яд,
За ароматами - составы их секретов.

Букет из скромных полевых цветов
Мне ближе и милей,чем пестрая кокетка.
И я тебя расцеловать готов,
За то,что ты скромна,простой сирени ветка.

18-7-1945г.

* * *

Подруга дней моих gечальных и веселых,
Соратница затей моих и дел,
Мы вместе проходили жизни школу,
И вместе вышли за ее предел.

В разлуке время тянется годами,
До встречи радостной считаешь каждый час,
Не успокоишь сердца боль мечтами
О сладостных минутах нежных ласк.

Два друга нежные, любовники и дети,
Мы не ценили счастья тех минут,
В которые любили, жили вместе...
О если бы сейчас нам их вернуть!

Урок для нас суровый и жестокий.
И верить хочется,что больше никогда
Мы не расстанемся.На жизненной дороге
Наш путь один.Мы вместе навсегда.

22-7-1946г

* * *

Ночь в окно глядится лунным ликом,
Тишина вползает на порог.
Не рассеет глушь ночную криком
Выпь у перепутанных дорог.

Смотришь, как широко разбежались
Лентами пути во все края,
И слезой непрошенная жалость
Жжет глаза и жалит как змея.

Грустная, забытая избушка
На распутьи бесконечных дней.
Не живет там древняя старушка,
Тишина да я ютятся в ней.

Дальние пути проходят мимо,
Здесь же только узел трех дорог,
И начнем присутствуют незримо
Скука да слепой злосчастный рок.

Жду я здесь любовь свою и радость,
Что ушла в далекое село.
Здесь на трех дорогах, у ограды
Крепкий был завязан узелок.

То ли тебе память изменила,
То ли заблудилась меж дорог?
Ждет тебя давно твой верный милый,
Ждет тебя уже немалый срок.

Ждут тебя забытая избушка,
Лунный лик,седая тишина.
Девушка была у парня душка,
Да не знаю,будет ли жена?

Синий свет глядит себе в оконце,
В дом у перепутанных дорог.
Расскажите мне, когда же солнце
С ласкою заглянет за порог?

4-9-1945г.

* * *

Пусть слушает меня один бродяга - ветер,
Пусть вижу я одну слепую ночь,
В тенях, дрожащих в сумрачном отсвете,
Со мною вы, жена моя и дочь.

Давно жду вас, и полночей немало
В глухой тоске отмечено часами.
Один сижу, надежда задремала,
И не глядит бездонными глазами.

Пройдет ли ночь, пройдет ли много суток,
Когда тебя я вновь смогу обнять,
Когда судьба, несчастий карты спутав,
Начнет для нас по-прежнему сиять.

Я верю, скоро этот час настанет.
В ночах бессонных поднятая вновь
Для нас в сто крат сильнее засияет
Былое счастье, радость и любовь.

14-3-1947г.

* * *


РОЗА

Она была так хороша, что глаза, казалось, приковывались к ней. Без нее мир был бы серым и пустым, лишенным счастья и радости. На ее нежных алых лепестках бесчисленными алмазами дрожали и переливались слезы утренней росы. И люди не в силах были выразить радость и счастье переполнявшие их, когда смотрели на нее. Какой то комок подкатывался к горлу и трепет восторга озарял их лица. Хотелось забыть все горе и мрак бесконечных будней, забыть заботы и огорчения, забыть все и только смотреть и смотреть на нее без конца, всю жизнь; и в этом, казалось, было то счастье, к которому стремились. всю жизнь и не могли его достигнуть.

А она мягко трепетала от легкого ветерка и, излучая сладостный аромат казалось, улыбалась каждому. Она была хороша. И никто, проходя мимо, не мог не остановиться и не прошептать каких то слов, ласково и тепло звучащих. К ней приходили в пряной прохладе летнего вечера влюбленные, чтобы около нее шептать олова, полные нежности и любви. Около нее вздыхали старички об уходящей жизни и наступающей старости, жалея о том, что жизнь уже прожита и никогда не вернется так быстро пролетевшая молодость, что так и не было сделано то хорошее, что очень хотелось сделать и как-то не пришлось за мелочами и буднями повседневной сутолоки. Она была прелестна, как любимая, о которой хочется идти рука об руку всю жизнь...

Мой друг срезал ее, и последний раз нежно взглянув на нее, передал мне. "Ты подаришь ее той девушке, которая будет для тебя самой прекрасной в мире".

Я взял ее и, принеся домой, поставил в стакан с водой. Моя комната сразу ожидали я увидел многое хорошее, что не замечал раньше. Маленькая роза в стакане украшала ее и делала какой-то новой и праздничной. Алые лепестки рдели на фоне зеленых листьев и сверкали, отраженные гранями стакана. Она была чудесна.

Знакомые смотрели на нее восторгаясь и завидовали мне. Девушки, приходившие ко мне, ахали восторженно и просили подарить ее им. Но я, помня олова товарища, отказывал и ждал ,когда придет та, которой я подарю это чудо красоты.

Шли дни, незаметно сменяя друг друга и скоро листья деревьев стали желтеть. Лето сменялось осенью. А роза по-прежнему стояла в стакане и продолжала цвести. Отгремели последние грозы; посыпались желтке листья с деревьев; подули холодные ветры; пошли дожди.

Роза становилась все печальнее и ее яркие, все еще не потускневшие лепестки, уже не блистали алмазами росы .И вот настал день, когда первый лепесток упал на стол, яркозеленые листочки стали блекнуть и свертываться. А я все еще не находил той, которой должен был ее подарить.

Шли дни, я забыл про нее и она стояла в стакане позабытая, с давно высохшей водой; и взгляд скользил мимо, не замечая ее. Она грустно доживала свои последний дни; красота ее увяла, она была никому не нужна, и было непонятно - зачем здесь стоит этот увядший цветок. Скоро она перекочевала со стола на шкаф. Чувство уважения к приятелю не позволило мне выбросить ее; и я поставил ее на шкаф, чтобы окончательно забыть. Так это и случилось.

Валил снег за окном; мороз разрисовывал узорами отекла, шумели февральские вьюги, журчала ручьями весна, и снова приводило теплое цветущее лето с цветами, розами, казавшимися воплощением красоты, и снова сменялось осенью и зимой.

Шли годы, а роза по-прежнему стояла на шкафу в стакане, обросшем паутиной и пылью, забытая всеми и только ждала часа, когда она, наконец, рассыплется в прах.

Никогда не знаешь, когда же, наконец, придет счастье, которое ждешь много лет; не знаешь, когда жизнь, надоевшая вечными буднями, серая и кажущаяся пустой осветится вдруг ярким пламенем; и ты, так долго копавшийся над чем-то, прозябавший в мелочах и мелких, никому не нужных делах, охваченный этим пламенем, загоришься и, полный высоких идей, мыслей и стимулов, станешь ярко светить и гореть, гореть в быстром темпе жизни, не успевая отсчитывать дни и не считая убегающие годы.

Мир будет полным чарующей прелести; и ты будешь стремиться н чему-то, жить полной жизнью, и лететь, лететь, пока незаметно не подкрадется старость, и ты, на досуге, оглядываясь назад и вспоминая прошлое, о горечью пожав плечами, не подумаешь о том, что ведь так и не было сделано то важное, к чему стремился, не было достигнуто то светлое и высокое, что было в то время целью жизни, а ты, перегорев, о посеребренными временем волосами, уже больше не шагаешь по жизни широкими шагами, а тихо ожидаешь того часа, в который придется покинуть этот радостный, интересный, и так и не понятый тобою мир.

В этот день ярче обычного светило солнце. В этот летний день все казалось прекрасным и радостным. В распахнутое окно врывались запахи цветущих цветов и приятный прохладный ветерок колыхал занавески. На столе стоял стакан с букетом роз, ласкавших взгляд своим алым пламенем в ореоле зеленых листьев. Они были милы и прекрасны, как и вcе окружающее. Их аромат наполнял комнату, и даже вечно разбросанные на столе книги и бумаги казались какими-то новыми и праздничными. Шмель, залетевший в окно, жужжал важно и торжественно, напоминая о чем-то. Был чудесный солнечный день. В этот день в мою комнату вошла та девушка, которую я ждал много лет и которая была для меня самой прекрасной в мире.

Я был весел, радостен, счастлив. Она была прекрасна. Ее глаза, губы, рот, волосы были единственными в своей красоте и прелести. Когда она улыбалась, то казалось, что весь мир улыбается вместе с нею, ее речь была мне приятнее самой сладостной музыки. Она была очаровательна.

Ничто не омрачало нашего настроения, и мы были счастливы, бесконечно счастливы и смеялись каждому пустяку, смеялись без конца, как шалящие дети.

Букет роз привлек ее внимание. Не правда ли, что к ее голубому платью очень подошла бы приколотая алая роза? Это было бы так красиво. Я согласился с этим. И вдруг мне в голову пришла внезапная мысль... Я вспомнил, Вспомнил розу, стоявшую на шкафу много лет. Розу, прекраснее которой я никогда не видел. Я вспомнил слова приятеля. И с улыбкой, удивившей мою гостью, я снял со шкафа и поставил на стол стакан с розой, лучше которой я никогда не видел и наверное не увижу до конца своих дней. Я стряхнул пыль и снял паутину. Единственный, все еще горевший чудесный и несгораемым пламенем лепесток оставался на цветке. Листья, желтые и сморщенные, свернулись в трубочки и стебель напоминал сухой сучек. "Вот, - сказал я, - Прими от меня этот подарок". И я протянул розу девушке. Она, недоумевая, взяла и нерешительно посмотрела на него, не зная, что с ним делать. Она ведь не знала истории этой розы. И в этот миг острый шип уколол ее руку. Она вздрогнула, и последний лепесток, кружась в воздухе, упал на пол.

"Какая гадость, - сказала она, с отвращением швырнув розу в угол, - Какая гадкая шутка. Эти розы в стакане чудесны. Подари мне, пожалуйста, одну из них". Я вытащил из воды весь букет и протянул его ей. Я не дорожил ими, потому что каждое лето я мог поставить себе на стол сколько угодно таких букетов с такими же розами. И девушка уже не казалась мне почему-то самой прекрасной в мире. Она была очень хороша, как этот чудесный букет, но она не была единственной в мире.

А последний алый лепесток долго лежал на полу, обжигая мой взгляд своим алым пламенем.

14-1-1944 г.


С Л Е П О Й

Тьма. Бесконёчная, бессмысленная, дикая. И ни один луч нё рассеет ее. Вечная ночь. О хоть бы отблеск света. Нет даже серых пятен в безбрежной и страшной своей ровной чернотой темноте. Нет ничего. Тьма. И только устало, нудно тикают часы. Звук их обивает мысли и отдается в сознании однообразно и бесконечно: Тьма, Тьма, Тьма. Пальцами, ставшими болезненно чуткими, ощупываю стрелки циферблата. 2 часа. Ночь. Значит уже ночь. Вот почему так тихо кругом.

Нет, не заснуть. Куда я дел папиросы? Ах да. на стуле. Чиркаю спичку. Кажется зажглась. Так. Теперь поднести к папиросе. Это просто. Я уже привык. Если бы видеть дым, то как приятно было бы курить. Надо бросить. Ведь это только привычка. Не видеть дыма - нет и удовольствия. Вот если бы... Нет, лучше не думать об этом. Тогда будет легче. И какая длинная эта ночь. А часы все тикают, словно капли падают в таз: ть-ма, ть-ма. Может умереть? Ведь это просто. Нет. Жить. Жить, хоть так, но жить. Может быть когда-нибудь еще увижу свет. И солнце. Закат солнца. И небо, - синее, голубое, желтое, багровое. И солнце - огненный шар. Обжегся. Это папироска догорела. Надо потушить, а то что-нибудь загоритвя. Вот так. Может быть изобретут что-нибудь, вылечат. И я опять буду видеть. Какая длинная ночь. Вот чудак. Но ведь и днем будет темно. Надо привыкнуть. Когда я последний раз видел свет? Да. Скоро уже месяц. Месяц. А впереди годы. Долгие годы. Как счастливы те, кто никогда не видел света. Им не тяжело. Они не знают ничего о нем. А солнце. Закат. Красный, желтый, зеленый, голубой, синий цвета... И потом сумерки и ночь. Ночь! Надо спать. Когда спишь - не думаешь. Не думать ни о чем. Спать.

А сны. Красочные, пестрые. И как много красок. Синие, зеленые, желтые... Нет, это еще хуже. Не уснуть. Думать о другом. Лето. Я на пляже. Солнце греет. Тепло. Вода синяя, зелень кругом. Смогу ли я плавать? Ведь берега я не увижу. Пожалуй, нет. Ну что ж. Я буду просто лежать и греться...

Пощупать время? КАК это звучит. Три часа. Скоро будет сведать. А когда я последний раз видел свет? Почти месяц назад. Да месяц. Как медленно и незаметно он уходил. Сначала все стало сереть. Потом потускнели краски. Нет. Я еще различал их. Синюю, красную... Днем стало сумрачно. И только когда смотришь на солнце, то видишь яркий день. Свет. Люди стали расплываться. Потом дома, деревья. Потом они стали только темными пятнами в сумерках. Потом исчез синий цвет. Да, синий. Все стало только серым, желтым, красным. Потом не стало желтого. Серое, красное. Дольше всего было видно солнце. Да, последний раз я видел его. Это был закат, а потом уже ничего не было. Только тьма. Нет. Ведь я еще чувствовал солнце. Оно наверное было таким ярким, потому что мне больно было смотреть на него. Да, месяц назад. Только месяц. А впереди годы... .

Надо закурить. Спичка горит. Как спиртовка, у той тоже огня не видно, и только когда нечаянно коснешься рукой огня, почувствуешь, что она горит. А какой чувствительной становится кожа. Ведь я чувствую как дым, выходя изо рта, клубами обтекает лицо. Ведь это тоже удовольствие. Нет, спать совсем не хочется. Лучше думать, так легче. Разговаривать. Тогда не так одиноко. А как соединяет зрение людей. Каким одиноким чувствуешь себя. Как в клетке. И все за стеной. Говоришь через стену. А как интересно было в кино. Надо сходить. Могу ли я там по звукам представлять действие? Пожалуй, нет. Проклятые часы. Как раздражающе они тикают. И все одно и тоже. Ть-ма, ть-ма. Глупо. Надо представить себе, что я просто нарочно закрыл глаза. Вот я их открою... Так ведь все равно ночь.

Жить! Да жить. Но не превратиться в мыслящее животное, которое только ест и думает. Творить, делать что-то. Писать. Но как? Диктовать? Это не то. Нет, самому писать. О если бы только видеть строчку и кончик карандаша. Надо что-нибудь придумать. Придумаю, ведь позади у меня не пустота, а жизнь. Ведь ее тоже можно описывать. Можно писать рассказы. Ведь я когда-то и стихи писал. Надо попробовать. Писать. О красках. О свете. О солнце.

Найти цель жизни. Такой жизни. Это главное. Будет трудно. Хорошо, что у меня хорошая память. Надо много помнить. Я и сейчас многое помню. Закат. Красное, желтое, зеленое, синее. Ночь. Ну что ж, надо закурить. Да, время... Обе стрелки внизу, маленькая оправа. Пол пятого. Проклятая тьма. Я сожгу себе все пальцы. А как странно. Я стал каким-то другим. Не прежним. На первом месте слух. Я теперь слышу такое, чего раньше не замечал. Об этом тоже надо писать. А осязание. Как она вздрогнула, когда я пальцами коснулся ее лица. Она думает, что я не заметил слезы на ее глазах. Милая. А ведь она знала, что я ослепну. Может не варила. А какая она красивая.Черные косы. Такие славные темные глаза. Алые губы. Ласковые розовые руки. И платье, ее голубое шелковое платье. Ее волосы. Они такие гладкие мягкие и так замечательно пахнут. А разрез губ; Когда я касаюсь их своими губами, я чувствую их форму. Они так изогнуты. Кожа. Она такая бархатистая, атласная. И платье. Оно шелестит, как опавшие сухие листья. Она совсем новая, она в тысячу раз лучше той, прежней. Если бы хоть раз увидеть ее снова. А любит ли она меня? 3ачем я ей нужен, такой? Может быть притворяется, лжет мне, чтобы не мучить меня. Лгут, они все лгут, зрячие. Если бы только, увидеть ее, убедиться... Нет, главное жить. Бороться. Бороться за свою любовь. Заставить ее забыть, что я не вижу ее. Как тяжела неизвестность. И никогда не узнаешь...

Шесть часов. Рассветает. Небо становится серым, все светлеет. Потом появляется солнце, желтое, розовое. Кругом зелень. Как хорошо жить. И почему я не ценил этого раньше. А как чудесна звездная ночь. Луна. Есть ли она сейчас? Надо научиться определять ее. Какая черная беспросветная ночь. Хоть бы звездочка. Чернота. Тьма. И часы. Проклятые часы. Ть-ма, ть-ма...

Надо приспособиться. Изобрести что-нибудь. Как писать, читать. Я придумаю. Я буду жить. Привыкну. Наполнить жизнь. Уйти от этого беспросветного мрака, тогда не будет так тяжело, так тошно. Скоро утро. Скоро придут. Она придет. Милая. Я буду с ней весь день. Солнечный день. А потом, вечер. И этот чудный ветерок, легкая прохлада. Мы сидим рядом. И солнце. Закат. Красное, желтое, зеленое, синее. Сумерки. И ночь. Опять тьма. Как нудно тикают проклятые часы. Скорее бы день. Не оставаться одному в этой черной пустыне. Какая тьма. О хоть бы луч света. Хоть бы чуть серые пятна. Тени. Хоть маленький просвет. Голубое, синее, красное. Надо спать, надо заснуть. Может быть я снова увижу ее. Милая. Если бы не часы, то не было бы времени. День-ночь... Оплошная ночь. И маятник тикает как сердце. Тьма. Надо спать. Проклятые часы: ть-ма, ть-ма..

6-2-1944г.


СОПЕРНИКИ

Кто поймет душу девушки? Кто знает, что сделает она завтра, через час, сию минуту. Странные и непонятные существа. Не знаешь, что надо сделать, чтобы удержать ее; не знаешь, любит ли она тебя, или только шутит, или просто кокетничает, заигрывает, чтобы отбросить через минуту в сторону, как желтенький цветок, который она только что нервно крутила в пальцах.

Ники Фист тяжело дышал. Воздух с хрипом вырывался из его груди. Сердце отучало молотом; кровь, казалось, закипала, пульсируя. Руки безжизненно повисли. Он устал. Схватка была слишком долгой и упорной. Левый глаз закрылся под огромной багровой опухолью. Широкая ссадина, из которой, сочась, капали редкие капли крови, пересекала его лоб. Рубашка была разорвана. Обрывки галстука болтались где-то на плече. Он стоял на расставленных, дрожащих от напряжения ногах, и удивленно смотрел широко раскрытым правым глазом на Стеллу, которая, склонившись над Генри, вытирала его окровавленное лицо своим платном. Ники стоял неподвижно и наблюдал ,как она помогала Генри подняться и, взяв его под руку, уходила с ним, даже не взглянув на него, на Ники Фиста, только что нокаутировавшего этого мерзавца-Генри. Он ничего не понимал. Он продолжал смотреть им вслед, пока они не скрылись за деревьями. Тогда он посмотрел себе под ноги, на помятую траву, на капли крови, рдевшие на травинках, и опустился на соседний пенек. Он сидел, сгорбившись, опустив руки с обрисовавшимися через кожу венами, между колен и упорно смотрел перед собой. Он ничего не понимал.

Шуршали в высоте кроны сосен, рдела и золотилась кора от последних лучей

заходившего солнца и медленно поднималась примятая трава. Ники, протянув руку, поднял брошенный Стеллой желтенький цветочек и в раздумье смотрел на него: ''Кто поймет душу девушки, и что надо, чтобы удержать ее?''

Как же это было? - вспоминал Ники. Он провел рукой по лбу, чтобы смахнуть капли крови, упорно стекавшие в здоровый глаз и обволакивающие все окружающее красным туман ом. Странно, что совсем не чувствуется боли. - Да, мы познакомились с ней... Я полюбил ее. Верно. Кажется и она тоже. Потом стали встречаться каждый вечер. Она же говорила, что любит меня. Неужели она лгала? А эти чудные вечера. тайные встречи. Первый поцелуй украдкой. Клятвы в верности. Какое чудное неповторимое время. Как она была мила, когда, растрепав мне волосы, целовала меня в глаза. Как это она говорила? ''Добрый медвежонок''. Да, да, именно так. А потом этот Генри. Он стал приставать к ней со своими ухаживаниями. Этот напомаженный щеголь. Правда он недурный боксер. Я ведь предупредил его. А она так боялась его. Старалась избежать встречи с ним. Жаловалась на него. Я тогда еще хотел поиграть с ним, но Стелла не разрешила. ''Не пачкайся Ни. - сказала она, 0н не стоит этого. Лучше уйдем от него'' Что ж, я послушал ее. Но он не отставал. Следовало, конечно, погладить его, но ведь она не разрешила. Стоило связываться с ним.

Ники Фист потрогал опухший глаз: ''Хороший удар. Дерется он неплохо. Так почему же она ушла о ним? Сегодня мы с ней, как обычно, пошли гулять в лес. Это самые лучшие часы. Перед закатом так чудесно в лесу. И этот мерзавец явился сюда за нами. До какой наглости он дошел. При мне разговаривать с ней о любви? Следовало погладить его. И ведь она сама крикнула: ''Ни, скажи этому негодяю, чтобы он убирался отсюда.'' После этого он ударил меня. Что же, смотреть на него было, что ли? Я ему дал две серии. Левая в скулу, правой - оперкот в челюсть. Правая - финта, и прямой левой. Но он парень крепкий. Славно он отделал мне глаз. Пришлось повозиться, прежде чем удалось его нокаутировать. Здорово я ему нос свернул - походит теперь о кривым носом. Парень он крепкий.

А она стояла и смотрела. И крутила этот цветок. Пока я не уложил его. Кажется она даже улыбалась. А потом отшвырнула цветок и подбежала к нему. Она пачкала свой платок об эту мерзость. А потом они ушли. Что же, я должен был дать уложить себя или отойти в сторону, когда он стукнул меня?

Кто поймет душу девушки? Кто знает, что она сделает завтра, через час, через минуту? КАК узнать, любит ли она тебя или просто играет, как этим цветком, который она держала в руках?

Ники Фист сидел на пеньке, опустив голову, и упорно смотрел в землю перед собой на уже выпрямившуюся траву и капли крови, висевшие на травинках. Кровь со лба стекала в глаз, обволакивая все окружающее красным туманом, и он уже не отирал ее рукой. Его руки, с проступившими сквозь кожу венами, висели между колен и одна из них бережно сжимала желтенький цветок.

Шумели вершины высоких сосен. Солнце уже скрылось. Наступали сумерки. Потянул холодный вечерний ветерок, от которого стало холодно; где-то в высоте, на ветке зашумела какая-то птица. Медленно смеркалось...

5-5-1944 г.


ПОСЛАНИЕ ТЕБЕ.

Колеблющимся язычком огонь коптилки лижет отекло. Смутные тени фантастичными призраками смотрят со стен и потолка. Куда-то спеша, тикают часы. Ночь. Так же, как и в ту ночь. Ты помнишь ее? Все такое же. Лишь нет тебя. И тоскливое одиночество словно безжалостными лапами с острыми когтями сжимает сердце, давит его, царапает и рвет; смутной тенью сказочного чудовища в отблесках света кривляется и пляшет на стене и, издеваясь, кажется, грохочет истерическими раскатами злорадного хохота в полночной тишине. Холодный пот выступает на лбу. Та ночь уже давно ушла. И часы, все так же спеша, словно пытаясь обогнать кого-то, отсчитали пришептывающим тиканьем много-много минут, часов, дней, ночей. Зачем? Та ночь все равно никогда не повторится. Тяжело сидеть у мерцающей коптилки и пытаться смятенными мыслями разорвать темную пелену тоски, дымить догорающей папиросой и думать, думать, - почему ты ушла, почему эта ночь такая мрачная и холодная, почему ветер так тоскливо и жалобно воет за окном.

А помнишь, как, я предсказывал будущее. Теперь оно уже пришло. И как ни больно это мне, но я оказался прав. И оно пришло гораздо скорее, чем я ждал его. Недаром так спешили часы.

Что было виною этому? Может быть я, может ты, а может эти часы, которые спешили остановить и перегнать те недолгие счастливые дни. Что ж, они достигли этого. И как не возвращается вчера, так больше не вернутся дни, которые оставили глухую боль в груди и мысли о том, что счастливые часы, промелькнув, оставляют после себя то, тяжелое и грустное, что незаметно было, пока они длились.

Коптилка меркнет и за окном разливается серая муть рассвета. Если бы ты знала, если бы ты могла чувствовать это тоскливое одиночество, ты поняла бы меня. Но может быть потому никогда не повторится эта ночь, что ты не можешь этого чувствовать, не мажешь понять этой глухой и бесконечной боли. Тем лучше для тебя. Значит, для тебя существует счастье и ты можешь быть счастливой. Мне остается только радоваться за тебя. Прости, что я надоедаю тебе, но ночь такая мрачная и холодная, что веселые мысли не идут в голову. Мысли, неугомонные мысли мучают меня и никуда не спрячешься от них.

Ты ушла. Быть может я надоел тебе, или ты нашла другого, который, конечно, лучше меня. Ты ушла. И самое главное, самое страшное для меня, что я не понимал тебя, как, пожалуй, не понимаю и сейчас. Как трудно заставить поверить себя, что тебя бросили, все цепляешься за какую-то паутинку надежды, хотя рассудок и твердит, что за нее не удержишься. Наверное это жалко и смешно выглядело со стороны. Правда? Я помню твои холодные слова. Это была история с билетом в театр. Ведь если бы ты тогда согласилась не пойти, я сам бы просил тебя об этом. Ведь так тяжело, когда тебя бросают. И отчаяние страх остаться одному заставили меня разорвать его. Ты долго молчала. Я тогда еще должен был понять, что ты уже не любишь меня. Но надежда, проклятия надежда, заставляла меня не верить в это. Мы помирились, вернее, ты пожалела меня. Как я не понимал этого. Принять жалость за любовь мог только слепой. И предательская надежда, как всегда помогала мне обманываться. И я верил. Глупец. Но долго жалеть нельзя. Жалость надоедает так же, как и зубная боль. И ты уходила все дальше и дальше. А я ведь еще не понимал этого. Твое поведение казалось мне странным, непонятным; и я в отчаянии метался от одного предположения к другому, делал то, что ты называла выходками. И наконец эта твоя записка, и дважды подчеркнутое ''все''. Я должен был уже понять, тем более, что ты мне ничего не ответила на мое письмо. А как тяжело было переживать это. Переживать, да еще улыбаться, смеяться, громко хохотать перед окружающей толпой, чтобы скрыть от нее, не показать, как тебе больно. Я тоже не стал разговаривать с тобой, я ждал, что ты объяснишься, и все опять будет по-прежнему. И вот ты опять встретилась со мной. Помнишь, ты сказала мне: ''здравствуй''. Я послал тебе чистый лист бумаги, в знак того, что жду от тебя примирения, ответа на мой шаг к этому. Но ты не ответила. Опять надежда обманула меня. Тоска и ревность мучили меня. В ту субботу, ты, конечно, помнишь ее, ты стала опять разговаривать со мной. Я не отвечал тебе. Ты, конечно, обиделась. Ты не понимала, что я ждал, ждал объяснения. Лживая надежда все еще теплилась во мне. И поэтому я не мог говорить с тобой. Ведь если бы ты сказала, что вое кончено, неужели ты думала, что я мог бы разговаривать с тобой? ''Быть тебе только другом...'', но ты не можешь быть мне только другом, потому что я люблю тебя, люблю гораздо сильнее, чем в ту ночь, ночь, когда мерцала коптилка, плясали на стене тени, спешили куда-то часы; и мы были одни, одни во всей вселенной. Мне очень хочется повторять это слово, хотя его и немного стыдно говорить, потому что миллионы людей, за тысячи лет до нас, уже произносили его. ''ЛЮБЛЮ'', а ты наверное не поняла этого. Я не знаю, хотела ли ты и стать мне просто товарищем, может быть даже другом, но я молчал ,потому что не хочу этого, не могу сделать этого. Я молчал, я ждал, что ты скажешь не эти банальные слова, а как раз то, что я ждал, что ты сделаешь первый шаг. Еоли ты вспомнить, я так много раз делал этот первый шаг, что перестал верить, что ты отвечаешь мне таким же шагом, а не прос-то слегка поворачиваешь голову, недоумевая, что же мне нужно, и на всякий случай делая приветливое лицо.

Не знаю, так ли это было? Быть может я ошибался. Я не знаю этого. Может быть мне надо продолжать молчать, или надо подойти и попросить вычеркнуть эти дни, чтобы опять быть счастливым. Я не знаю этого. Ты спросишь, зачем я писал все это?.. Мне хотелось, чтобы ты узнала, что я молчал не просто из упрямства или еще от чего-нибудь... Мне хотелось, чтобы ты знала, что я люблю тебя сильнее, чем прежде. Мне хочется, чтобы ты знала, что надежда все еще живет во мне и что я жду от тебя ответа. Не знаю, ответишь ли ты мне, но я буду ждать.

Прошла ночь, чадя потухла коптилка, исчезли тени на стене и потолке, в окно смотрит день, новый день. Не знаю, что принесет он мне. Не знаю, ответишь ли ты... И холодные клещи тоски и одиночества сжимают сердце, заставляя болеть грудь тяжелой и бесконечной болью.

И все так же опешат часы. Не напрасно ли они спешат, и вернется ли то, что уже прошло?

3-5-1944 г.


МОЖЕТ БЫТЬ???

Кто знает, может быть мне была уготована другая судьба, и родись я лет на сто раньше, я, может быть был бы чем-либо иным, а может быть мне надо было родиться на полстолетия позже. Но факт, печальный своей определенностью, остался фактом, и я родился в строго определенный год, месяц и число.

Может быть лучше было бы для меня, если бы я еще в детском возрасте умер от какой-нибудь болезни или от несчастного случая. Но факт, совершенно неопровержимый факт, утверждает, что я уже, вы чувствуете трагизм этого слова, уже дожил до двадцатичетырехлетнего возраста и таким образом, благополучно миновал свои детство, отрочество и юность.

И это факт, что я десять лет учился в школе. Может быть я мог кончить ее первым учеником. Может быть меня могли выставить из нее до истечения этих десяти лет. Но факт, что я окончил ее и довольно грустный факт, что не в числе первых, а где-то там в средних, в и других.

Мечты и факты. Столкновения их случаются так часто. И всегда мечта оказывается скомканной и подмятой безжалостным и враждебным существом факта. Почему бы мне не учиться отлично и не кончить университет с дипломом отличника? Возможности и данные для этого были, но факт сделал свое дело.

Все в жизни может быть, нет только повторений. Может быть счастье, прекрасное и светлое, как далекие звезды, и большей частью недосягаемое, как они, а только манящее и кажущееся близким. Может быть горе, глубокое и тяжелое, пределы которого еще никем не измерены, и всегда можно погрузиться в еще более глубокую пучину его. Может быть любовь, которая никогда не делает людей полностью счастливыми, и может быть ненависть, которой нет пределов и нет способов ее утоления, человек, обуянный ею, сам убивает себя и сгорает сам в ее огне. Все может быть, но не может дерево стать человеком, не может лягушка стать орлом. Не может петух стать курицей, и не смогу я прыгнуть выше того, что я есть сейчас.

18-4-1945г.


ПОХОРОНЫ

Катафалк белизной глаза слепит, на конях попоны черные, букеты траурные в головах, цветы живые лицо покойного венком окружают. За гробом толпа идет, - родные, знакомые; оркестр траурные марши наигрывает; плачут родственники, в платочки сморкаются. Над могилой речи надгробные говорят, печаль на лицах, даже сам покойник умиляется. - Было когда-то, где-то, не в Раковке. Да и зачем психу кисти траурные, речи надгробные, цветы живые. И кому он сам-то нужен, да еще мертвый. Только вздохнут лишний раз живые, - ртом меньше - жить легче. Умрет он, свалят его в кладовку - лежи, дожидайся, пока партия наберется; меньше, чем полдюжины хоронить невыгодно, - лошадь гонять да живых от работы отрывать - полежит, не к спеху. И вот набралось, можно ехать. Наконец-то дождался.

Брезжит серое утро. Рассвет. Вот и медная тарелка солнца выкатилась, до нестерпимого блеска начищенная. Ходит Акулина-захоронительница-санитарка - выводная по павильонам, психов собирает, тех, конечно, которые еще не умерли, и копать могут. Ломы, лопаты на телегу, лошадь запрягли - подкатывает фаэтон к кладовке - пожалуйте к выходу. На передке ямщик сидит - ''Эх, прокачу!'' За руки и за ноги наваливают на телегу виновников торжества, одеялом ноги укутывают - как бы не замерзли дорогой.

Скрипят колеса несмазанные музыкой райской, передвигает ноги лошадь, телега из ухаба в ухаб вваливается. Перекатываются покойные психи с боку на бок, ландшафтами любуются. Не часто ведь за жизнь психическую на лошади катают. Лежат покойники на возу, ни есть, ни пить не просят и табачку им не надо, только глазами полуоткрытыми смотрят, даже мух не сгоняют, руку, видно, лень поднять. А те и рады, и в нос и в рот лезут, жужжат, своими мушиными делами занимаются. Едет кортеж по дороге, а сзади эскорт почетный из трех психов с лопатками и санитарки выводной. Крестятся встречные прохожие, взорами мрачными телегу провожают. Постоят, постоят, плюнут с отвращением и дальше шагают.

Скрипят колеса несмазанные, плетется медленно лошадь, хвостом лениво мух отгоняет. Шагают живые психи за мертвыми. Не сморкаются в платочки кружевные. Не вспоминают добродетелей покойных, речи надгробные не говорят.

Шумят вековые сосны на кладбище, осыпают землю сухой хвоей. Шуршит она под ногами, толстым слоем землю покрывает, ни травинки из под нее не вылезет. Хрустят сучки звонко и отрывисто, как выстрелы. Пиликает кузнечик жалобно и протяжно. Кружится в тени мошкары бесконечный хоровод. Поджаривает солнце покойников, лучами светлыми на лицах играет, вместе с мухами в раскрытый рот забирается, - весело ему. А телега все ползет и ползет потихоньку. Вот и сосны; вверх смотришь - шея затекает, толстые такие, что и руками не обхватишь. Вьется дорога между ними, словно нарочно песком желтым усыпана. Вот и кладбище. Сереют кое где кресты от времени побелевшие, погнившие, покосившиеся. А еще больше холмиков песчаных без всяких отметок. Кто там спит, никто не знает, а знали, так забыли давно. Выбирает место Акулииа. Как бы на старую партию не попасть - возись там с гнилью да с костями. Распрягли лошадь - пасись. Щиплет она кое-где травинки, мутным глазом на людей смотрит; текут слезы из глаз лошадиных, в шерсти прячутся. Покуривают психи живые табачок, о чем-то своем шепчутся. Молчит суровая Акулина, прикидывает, сколько времени провозится. Сыплется песок с лопат, кучками по краям площадки укладывается. Налегают на лопаты психи, торопятся. Все глубже и глубже в земли уходят, словно кто их ножиком строгает. Вот уже по колени ушли, еще глубже. Осыпается песок в яму, мешает. Покойники с воза за работой присматривают, недовольные чем-то хмурятся. Терпите, терпите, немного уже осталось. Вылезли психи из ямы, перекуривают, отдыхают. Смотрит лошадь на людей глазом слезящимся. Шумят вековые сосны. Кружится хоровод комарий. Летят в яму покойники, в воздухе перевертываются, улыбаются недоуменно: ''За что же это?'' Вот и все. Сгрудились в яме в живписную кучу, переплелись руками и ногами. Выглядывают друг из-за друга глазами прищуренными.''3а что же это? - спрашивают. Сыплется песок сыпучий, одеялом укрывает покойным. Вот и скрылось под ним все, только глаз выпученный из-под земли всматривается изумленно. Холмик небольшой. Запрягают лошадь, погоняют домой скорее, в колонию. Трясутся психи на подводе, молчат, глазами пустыми окружающее разглядывают.

Шумят сосны на кладбище. Поет в вершинах ветер бесконечные песни. Блестит желтизной песок, землю хвойный ковер укрывает, свисают с деревьев кисти хвои о шишками. Не ходят люди на кладбище, играет марши траурные ветер, плачут птицы, всхлинывает скрипка куэнечика, звучит над могилой карканье воронье. Не умиляется покойный, гниет спокойно. Вот так и хоронят в Раковке.

3-3-1944 г.


ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

Жизнь прожита. Сегодня последний день, а завтра... Неважно. Завтра уже не будет. Сегодня последний раз взошло солнце. Сегодня оно последний раз скроется за лесом. А завтра уже больше не будет. Забавное занятие, во всем плохом находить хорошие стороны. Единственный раз можно не думать о завтрашнем дне, не думать о всех заботах этого несносного завтра, - которые сопровождают человека от пеленок до гроба. Поправлюсь, - за день до гроба.

Ну что же, впереди еще целый день. Ведь сейчас только утро. А как хорошо на улице. Какой чудесный весенний день. И солнце такое жаркое, что греет через стекло. Хорошо сидеть у окна и смотреть на улицу. Снег давно сошел и черная земля лежит комьями, блестящими словно от черной краски. Даже хочется выбежать, набрать полные горсти этих комьев и мять, мять их в ладонях. А эти чуть пробивающиеся травинки. Они уже ожили и кивают своими ярко-зелеными лепестками. И фантастичные узоры облаков, белоснежных и чистых, в глубокой, бездонной синеве неба. И эта свежая зелень только что одевшихся листвою деревьев. Но какое же ты сентиментальное существо. Травинки, пылинки, облачка, букашки. Есть чем восторгаться. Налетом плесени на земном шаре. Да, пожалуй, что немного глупо. Но разве не глупа сама жизнь? Не глуп человек, который не может к ней приспособиться? Как быстро идет время. Солнце багровым шариком катится по небесной дороге, все ускоряя и ускоряя свой бег. Вот уже и вечер, полный чудных запахов засыпающего дня и сонной тишины уставшего мира.

Медленно смеркается. Небесная лазурь становится все более глубокой и синей, она чернеет и наступает черная безлунная, беспросветная ночь.

Вот он и прошел, последний день.

5-5-1944Г.


СМЕРТЬ ГОЛЫШЕВА

Зеленела трава, чернели поля; последние посеревшие сугробы сбегали ручьями. Яркое солнце, гревшее по-летнему, отражалось в лужах. На крыльцо, на скамейки, на бревна, сваленных у стены павильона, выползли хилые, слабые, с изможденными, испитыми, искаженными гримасами лицами, что-то невнятно бормочущие, в рваных телогрейках, в грязных рубашках, напоминающих лохмотья, и просто в нижнем белье, больные. Они о чем-то переговаривались, ссорились, восторженно смотрели на солнце и подставляли его лучам грязные, скверно пахнущие тела. На скамейку присел, вытянув длинные, с обрисовывающимися под бумажными брюками костями, обутые в рваные туфли, ноги, мужчина довольно высокого роста. На нем был одет ватный засаленный пиджак, из под которого виднелась серая от грязи нижняя рубаха. На коротко остриженной голове напялена была шапка-ушанка с завернувшимся вниз козырьком и торчащими клочьями ваты. Его худое небритое вытянувшееся лицо нездорово желтело и глаза блестели лихорадочным блеском. Он часто кашлял, прижимая руку к костлявой груди, и выплевывая сгустки черной мокроты. Он был в четвертом павильоне, павильоне, из которого никто не возвращался в жизнь. Рано или поздно, все, попавшие в него, отправлялись на Филейку, на кладбище, заросшее густыми раскидистыми соснами. И несмотря на то, что он прекрасно знал, что конец его близок, надежда все еще теплилась в его глазах. Он был не похож на того Голышева, который еще три месяца назад приходил в контору психоколонии и полный веры в скорое освобождение, говорил о том, что скоро, на этих днях, придет приказ о его выписке, и он уедет к брату, и будет опять жить. Жить! Это слово, тогда как-то особенно звучало в его речах.

Три года назад он переступил порог психоколонии. Это казалось ему случайностью, происшествием, какой-то глупой ошибкой, которая скоро исправится и завтра, послезавтра он опять вернется в мир.

В мир, где люди живут, а не влачат жалкое существование, уподобленные животным, которые нуждаются только в пище, да в паре закруток табаку в день. Надежда все эти долгие месяцы то тлела, то разгоралась ярким пламенем в его сознании. Только мысль о его скором освобождении поддерживала его силы. И если бы не она, он давно превратился бы в то безвольное, глупое, не мыслящее существо, как все окружавшие его.

Три года назад его в пьяном виде без документов задержали на вокзале и отправили в психиатрический институт. Там определили шизофрению, и вот он попал сюда. Три года. Как медленно они текли. И все казалось, что вот близко, где-то здесь, освобождение. Но его не было. И коротая долгие зимние вечера в конторе, (с каким трудом было получено разрешение на это), он любил рассказывать какие-нибудь истории из своей богатой приключениями жизни. Инженер, объездивший почти весь Союз, работавший на многих крупнейших стройках, всесторонне развитый, он рассказывал обо всем со смущенной улыбкой человека, попавшего в глупое положение. И черствые служительницы украдкой смахивали слезу.

И летом и зимой он приходил в своем вечном пиджаке, штиблетах, бывших когда-то желтыми и смешной шапке.

А эти бесконечные переходы от отчаяния к надежде. Но он всегда был одинаково любезен со всеми, не позволяя себе открыто выразить свои чувства.

Он ждал. Три года. Но вот простудился зимой и был отправлен в четвертый павильон, откуда слабые больные без препятствий отправлялись на свободу, на кладбище, зараженные туберкулезом и другими болезнями, миазмы которых, казалось, пропитывали его.

И вот он сидит на скамейке, в этот радостный весенний день, хрипло кашляет, уже зараженный невидимыми микробами и ждет, ждет, когда же, наконец придет оно - желанное освобождение.

Молодые, еще маленькие и слабые травинки зеленеют у ног и упрямо пробиваются вверх, к свету, к солнцу, ослепительно сверкающему в недосягаемой высоте и мягко ласкающему нежными лучами сумрачную зелень лесов, блестящую черноту полей, нежную молодую траву, и их, никому не нужных, незаметно уходящих из жизни, ставших уже призраками, но все еще называющихся людьми.

Смотря невидящим безразличным взглядом в землю, лишний среди пробуждающей еще полусонный мир весны, глухим и бесцветным, несмотря на обилие интонаций, голосом он неторопливо рассказывает; и звуки его слов как-то дисгармонируют со всем окружающим, кажутся вставленными туда и готовыми выпасть оттуда, как только он замолчит.

''...и такая тоска кругом. Ночами лежишь без сна, смотришь в потолок, думаешь о жизни и так холодно становится, что кажется закутался бы с головой, чтобы ничего не видно и не слышно было, да шевелиться не хочется...''

Сновали грачи по оголенным полям, выискивая что-то. Чирикали надоедливо и болтливо воробьи; где-то заливалась бесконечным кудахтаньем курица.

''...и посмотришь на него, а он уже мертвый лежит, а санитарки не замечают, мимо проходят. Окажешь им, что, дескать, коллега мой уже готов, покинул бренные оковы и уже в труп превратился, ну а они вместо напутствия - туда ему и дорога. И подумаешь об этом, и до того умирать не хочется, что и сказать нельзя, так бы кажется и...''

Еще сонные вялые мухи ползали по скамейке; он сбрасывал их на землю и они продолжали шевелиться там, стремились взлететь и беспомощно падали обратно. И снова звучит его голос рассказывая и как бы извиняясь за что-то тоскливое, страшное и скучное, что никому не хочется знать и что ум сейчас же отбрасывает прочь, пытаясь забыть. ''...а когда хлеб к обеду раздают, то они бросаются, рвут из рук, зажимают в кулаке кусок, так, чтобы и кончик не высовывался, а то сейчас же другие вырвут; отбегут в сторону и грызут, рвут зубами, как звери дикие. Посмотришь и думаешь, что же это, ведь они же и не люди совсем, животные какие-то, которые мыслить не могут и злые, жадные, озверевшие, кажется, набросятся на тебя и разорвут на мелкие части, зажмут в кулаки и будут грызть, давиться, как куском хлеба. Страшно...''

Он откашлялся, выплюнул черный сгусток мокроты, дрожащими руками скрутил папироску, зажег ее и, блаженно зажмурившись, глубоко втянул едкий махорочный дым ''А жить то до чего хочется. Хоть недолго по настоящему пожить, по-человечески. Видишь, как кругом мрут, и боишься, а вдруг и я так же вот...''

Лицо его перекосила судорога и он резко, с надрывом и с надеждой в голосе как бы прервал сам себя: ''Нет, я не умру, я еще поживу. Слишком хорошо на свете, чтобы умирать. Ведь я еще молод. У меня еще все впереди.Я еще поживу. Вот скоро наверное пришлют приказ о выписке. Ведь я же здоров. Пришлют приказ, уеду к брату, работать буду, жить. Жить...''

На скамейке сидел высокий костлявый мужчина в ватном засаленном пиджаке и и шапке с вылезшими клочьями ваты, одинокий, среди грязной, рваной пестрой массы больных, греющихся лучами ласкового весеннего солнца.

Черные поля покрывались зеленью всходов; лопались почки и венчики упругих листьев одевали зеленью деревья; расцветали первые, еще некрасивые одинокие цветы и солнце все сильнее и сильнее обжигало землю. Пришло жаркое и сухое лето с чудными предутренними часами, в которые вместе с поднимающейся дымкой испарений, со всего окружающего казалось спадал недолгий летний с он, с вечерами, сверкающими яркими красками закатов и синевой неба, окутывающей землю на ночь. Голышев уже больше не выходил погреться на залитой солнечным светом скамейке у стены павильона. Он лежал на кровати, то приходя в сознание, то опять погружаясь в мрак небытия. И солнце, такое ласковое и радостное, никогда не заглядывало в северные окна его спальни. Сырость и полумрак царили в его комнате. Он похудел. Похудел так, что руки и ноги казались щепками, кости груди обрисовывались через одеяло. Щеки ввалились, нос заострился, глаза глубоко запали и смотрели из каких-то темных ям, казавшихся бездонными.

Со дня на день ожидали его смерти. А надежда, теплая и ласковая надежда все еще согревала его тело, удерживала в нем жизнь. И в бреду он не переставал шептать: ''Жить! Скоро придет приказ. Я очень долго ждал. Какая ошибка. Но теперь уже скоро. Я все же дождался. Сейчас его принесут. И я буду снова на воле. Я буду жить. Жить!''...

Он умер утром. Молчаливые санитарки вытащили его тело, ставшее необычайно легким. Телега дребезжа и скрипя отвезла его на кладбище. И там, в глубокой песчаной яме, под толщей сырой земли, он наконец освободился от тяжелого и мертвенно-безразличного ко всему заключения, обрел так долго манившую его к себе свободу.

Шумят под ветром пышные кроны сосен, раскачиваются могучие стволы и скрипит песок под ногами случайного прохожего. И, кажется шепчут деревья в безмолвной кладбищенской тишине: ''Жить! Жить! Как хочется жить в этом солнечном и ярком мире.''

Приказ уже получен. Ты получил свободу, и надежда уже больше не тлеет, не горит ярким пламенем. Ей незачем больше гореть. Желания твои исполнены.

22-1-1944г.

Сайт создан в системе uCoz