Потомок Чаадаева, сгинувший в сороковом,

На русский язык перевёл большинство его писем.

Из бывших князей, он характером был независим,

На Зубовской площади жил и в Бутырках потом.

 

Уверенный духом, корысти и страха лишён,

Он в семьдесят девять держался, пожалуй, неплохо,

И если записке Вернадского верить, то он

Собою украсить сумел бы любую эпоху.

 

Он был арестован и, видимо, после избит

И в камере умер над тощей тюремной котомкой.

А предок его, что с портрета бесстрастно глядит,

Что может он сделать в защиту себя и потомков?

 

В глухом сюртуке, без гусарских своих галунов,

Он в сторону смотрит из дальней эпохи туманной.

Объявлен безумцем, лишённый высоких чинов,

Кому он опасен, затворник на Старо-Басманной?

 

Но трудно не думать, почувствовав холод внутри,

О силе, сокрытой в таинственном том человеке,

Которого более века боятся цари.

Сначала цари, а позднее - вожди и генсеки.

 

И в тайном архиве, его открывая тетрадь,

Вослед за стихами друг другу мы скажем негромко,

Что имя его мы должны написать на обломках,

Но нету обломков, и не на чем имя писать.