Семинарская и святоотеческая библиотеки |
Священник
продолжает: «О святем Иоанне Пророце..., о святых славных и
всехвальных Апостолех...,
о святых, память которых мы ныне совершаем, и о всех святых Твоих, их
же
молитвами посети нас, Боже, и помяни всех усопших...». И вот
здесь священник
должен помянуть всех усопших, а потом живых. Именно
здесь поминаются усопшие. Мы с вами говорили о поминовении на Литургии
уже
несколько раз. Мы говорили о поминовении на проскомидии, на ектении
сугубой и
заупокойной. Обычно христиане знают только эти два места поминовения. Но поминовение, которое
здесь должно быть, во
время анафоры, после слов «И помяни всех усопших о надежди
воскресения Жизни
вечныя...» — это поминовение неотменяемое, оно
является самым главным. Именно
здесь, после того, как на престоле возлежат Святые Тайны, Тело и Кровь
Христовы, после того, как вершина анафоры уже прошла, теперь священник
должен
помолиться за умерших и живых, за тех, кто особенно требует этой
молитвы. И в
этот момент можно помолиться поименно, это самая горячая, самая сильная
молитва. Это последняя часть анафоры. Это ходатайство неотменимо, оно
обязательно нужно. И нужно, чтобы священник здесь усердно молился, эта
молитва
имеет особенную силу. И если священник будет усердно молиться, по
молитве его
будут совершаться чудеса. И помянув усопших, он говорит: «И
упокой их, идеже
присещает свет лица Твоего», А потом продолжает:
«Еще молим Тя, помяни,
Господи, всякое епископство православных, право правящих слово Твоея
истины,
всякое епископство, во Христе диаконство и всякий священнический
чин». «Еще
приносим Ти словесную сию службу о вселенней, о Святей, Соборней и
Апостольстей
Церкви, о иже в чистоте и честней жительстве пребывающих; о
Богохранимей стране
нашей». И здесь вполне уместно помянуть все самое главное,
обо всем можно
просить Господа в этот момент. Кончается это ходатайство так:
«Даждь им,
Господи, мирное правление, да и мы в тишине их тихое и безмолвное житие
поживем
во всяком благочестии и чистоте». В
конце 20-х годов XX
в., после смерти Патриарха Тихона, произошел раскол. Одним из поводов к
этому
расколу была молитва о властях, потому что наиболее ревностные
епископы,
священники и миряне не хотели молиться за советскую власть, за власть,
которая
гонит Церковь, которая преследует Ее. А было постановление Патриарха
Тихона, а
потом митрополита Сергия поминать власть на ектениях и в молитвах. И
вот такое
поминовение властей Патриарху Тихону простили, потому что чтили его как
святого, а митрополиту Сергию не простили. И многие ушли в раскол из-за
этого.
Говорили, что это измена — молиться во время литургии за
гонителей Церкви, за
богохульников и богоборцев, это недозволенный компромисс, уступка,
которая
совершается в целях выгоды и сохранности своей жизни. Так
вот, в ответ на это очень важно услышать, как молится церковь за
властей: «Даждь
им, Господи, мирное правление, да и мы в тишине их тихое и безмолвное
житие
поживем во всяком благочестии и чистоте». Мы поминаем власти
не так, как
поминаем православных христиан, но молимся за них так, как повелел нам
молиться
апостол. Вы помните, в послании апостола Павла есть слова, повелевающие
молиться о властях. Вот мы так и молимся о них. И ничего здесь плохого
нет. Так
можно молиться за любого Ирода и Нерона, за кого хотите. Мы молимся,
чтобы
Господь дал им мирное правление, чтобы мы могли при их правлении тихое
и
безмолвное житие жить. После
этого возглашается громко: «В первых помяни, Господи,
Великаго Господина и Отца
нашего Алексия, Святейшаго Патриарха Московскаго и всея Руси, его же
даруй
святей Твоей Церкви в мире, цела, честна, здрава, долгоденствующа,
право
правдиво слово Твоея истины». И хор отвечает: «И
всех и вся», а священник
продолжает: «Помяни, Господи, град сей...»
Завершается это возгласом: «И даждь
нам единеми усты и единем сердцем славити и воспевати Пречестное и
Великолепное
Имя Твое, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки
веков». После
этого возгласа в Служебнике написано: «Священник обращься ко
дверем и,
благословляя, глаголет». А до этого еще написано киноварью:
«И поминает по
именам, их же хощет, живых». То есть здесь священник поминает
и живых, которые
нуждаются в его молитве: больных, тех, кто особенно нуждается в
ходатайстве.
Это поминовение завершает анафору. В
поминовении, которое завершает анафору, говорится, что мы прежде всего
поминаем
Патриарха и епископа той епархии, в которой находится данная церковь.
Это место
указывает на нашу, церковную принадлежность, нашу церковную юрисдикцию.
Если
бы мы с вами пришли в приход зарубежной церкви, то по всей службе мы бы
не
отличили ее службу от православной службы. Все совершается так же, как
и у нас.
Но в этом месте, так же, как и на великом входе и в ектениях, будет
поминаться
другой епископ. По этому поминовению можно всегда понять юрисдикционную
принадлежность церкви и прихода. Это дается не только для информации
— это есть
исповедание православной церковью своей канонической принадлежности. После
этого поминовения певцы поют: «И всех и вся». То
есть, это всё продолжается
одна молитва. А священник продолжает про себя: «Помяни,
Господи, град сей, в немже живем, и всякий град и страну, и верою
живущих в
них. Помяни, Господи, плавающих, путешествующих, недугующих,
страждущих,
плененных, и спасение их. Помяни, Господи, плодоносящих и добротворящих
во
святых Твоих церквах и поминающих убогая и на вся ны милости Твоа
низпосли». И
дальше возглас: «И даждь нам единеми усты и единем сердцем
славити и воспевати
Пречестное и Великолепное Имя Твое, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и
присно и
во веки веков. Аминь». И опять возглас: «И да будут
милости Великого Бога и
Спаса нашего Иисуса Христа со всеми вами». Здесь священник
поворачивается к
народу и благословляет его. А хор отвечает: «И со Духом
твоим». И
хотя существует несколько разных толкований о том, где кончается
анафора, мы
можем сказать, что анафора кончается именно здесь. Главная часть
литургии
начинается после возгласа диакона: «Встанем добре, встанем со
страхом, вонмем,
Святое Возношение в мире приносити» словами
«Милость мира, Жертву хваления» и
заканчивается возгласом священника: «И да будут милости
Великаго Бога и Спаса
нашего Иисуса Христа со всеми вами». Милость
Божия призывается на нас. После этого диакон исходит на амвон и
возглашает
особенную ектению, которую мы больше нигде в богослужении не встретим,
она
присутствует только в чине литургии. Начинается
эта ектения тоже особым образом: «Вся святыя помянувше, паки
и паки миром к
Господу помолимся». Затем: «О принесенных и
освященных Честных Дарех Господу
помолимся». И тут можно спросить: что же это значит?
Принесены и освящены
Святые Дары, то есть на престоле уже теперь присутствуют Тело и Кровь
Христовы,
какой же смысл о них молиться? Смысл
содержится в следующей молитве: «Яко да Человеколюбец Бог
наш, приемь я (то
есть их) во святый, и пренебесный, и мысленный Свой Жертвенник, в воню
благоухания духовнаго, восниспослет нам Божественную благодать и дар
Святаго
Духа, помолимся». То есть, молимся о том, чтобы Господь,
приняв Святые Дары,
возниспослал нам Божественную благодать и дар Святаго Духа. После
этого следует продолжение обычной просительной ектении: «О
избавитися нам от
всякия скорби..., Заступи, спаси, помилуй..., Дне сего совершенна,
свята, мирна
и безгрешна, у Господа просим» и так далее. Священник в это
время читает
молитву: «Тебе предлагаем живот наш весь и надежду, Владыко
Человеколюбче, и
просим, и молим, и мили ся деем; сподоби нас причаститися Небесных
Твоих и
Страшных Тайн, сия священная и духовныя Трапезы, с чистою совестию, во
оставление грехов, в прошение согрешений, во общение Духа Святаго, в
наследие
Царствия Небеснаго, в дерзновение еже к Тебе, не в суд или во
осуждение». Это
уже молитва перед причащением, и последний возглас ектении, последнее
прошение
тоже здесь совершенно особенные: «Соединение веры и причастие
Святаго Духа
испросивше, сами себе, и друг друга, и весь живот наш Христу Богу
предадим».
Затем священник делает тоже особенный возглас: «И сподоби
нас, Владыко, со
дерзновением, неосужденно смети призывати Тебе, Небеснаго Бога Отца и
глаголати: ...». И верующие — весь храм поют
молитву «Отче наш» — молитву
Господню. Здесь
вполне уместно сказать, что молитва Господня в этом месте поется не
случайно. В
6 главе Евангелия от Иоанна Господь говорит о хлебе, сшедшем с небес.
Многие
Святые отцы так и толкуют эту молитву как молитву о литургии. Поэтому
вполне
естественно, что в этой молитве мы просим о том, чтобы Господь не лишил
нас
этого небесного хлеба. Затем
возглас священника: «Яко Твое есть Царство, и сила, и слава,
Отца и Сына и
Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков». Потом священник
говорит снова:
«Мир всем. Главы ваша Господеви приклоните». И
следует еще одна молитва:
«Благодарим Тя, Царю Невидимый, Иже неисчетною Твоею силою
вся содетельствовал
еси и множеством милости Твоея от небытия в бытие вся привел еси. Сам,
Владыко,
с небесе призри на подклоньшия Тебе главы своя; не бо подклониша плоти
и крови,
но Тебе, Страшному Богу. Ты убо, Владыко, предлежащая всем нам во
благое
изравняй, по коегождо своей потребе: плавающим сплавай, путешествующим
спутешествуй, недугующия исцели, Врачу душ и телес». И
возглас: «Благодатию, и
щедротами, и человеколюбием Единороднаго Сына Твоего, с Нимже
благословен еси,
со Пресвятым и Благим и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно и во
веки
веков. Аминь». Эта
молитва объединяет в себе: благодарение; прошение о том, чтобы Господь
сподобил
нас, участников Литургии, своей особенной милости; ходатайство о всех
плавающих, путешествующих, недугующих, об их исцелении. Наконец,
читается
последняя молитва: «Вонми, Господи Иисусе Христе, Боже наш,
от святаго жилища
Твоего и от Престола славы Царствия Твоего и прииде во еже освятити
нас, Иже
Горе со Отцем седяй и зде нам невидимо спребываяй. И сподоби державною
Твоею
рукою преподати нам Пречистое Тело Твое и Честную Кровь, и нами
— всем людем». Это
уже молитва о причастии. И после этого священник молится:
«Боже, очисти мя,
грешнаго, и помилуй мя», — трижды, а диакон на
амвоне провозглашает: «Вонмем». Здесь
заключительный момент литургии. Священник, трижды помолившись и
поклонившись,
подходит вновь к престолу, берет обеими руками Святой Агнец и вновь
возносит
его, уже отдельно, поднимает над дискосом, громко возглашая:
«Святая святым». Такое
возношение было еще в середине анафоры, когда диакон или священник
поднимал
дискос и Чашу, а в это время возглашалось:
«Твоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за
вся». А вот теперь уже
освященный Агнец снова возносятся со словами «Святая
Святым!». И хор поет:
«Един Свят, Един Господь Иисус Христос, во славу Бога Отца.
Аминь». А диакон,
войдя в алтарь и приблизясь к престолу, говорит: «Раздроби,
Владыко, Святый
Хлеб». Священник
говорит: «Раздробляется и разделяется Агнец Божий,
раздробляемый и неразделяемый,
всегда ядомый и никогдаже иждиваемый, но причащающияся
освящаяй». Говоря эти
слова, он разламывает Агнец на четыре части. Вы помните, как на
проскомидии
Агнец надрезался крестообразно. Вот по этим разрезам священник
разделяет Агнец
иа четыре части и помещает их на дискосе таким образом; сверху частицу
«ИС»,
снизу частицу «ХС», частицу
«НИ» — с северной стороны дискоса,
частицу «КА» — с
южной стороны. Затем
диакон говорит: «Исполни, Владыко, Святый Потир».
Священник берет частицу «ИС»
и погружает его во Святую Кровь в Святой потир со словами:
«Исполнение Духа
Святаго». Тогда диакон подносит теплоту, то есть горячую воду
в специальном
сосуде или в ковшике и говорит: «Благослови, Владыко,
теплоту». Священник
благословляет теплоту рукой крестообразным знамением и говорит:
«Благословенна
теплота святых Твоих, всегда, ныне а присно и во веки веков.
Аминь». И диакон
вливает эту теплоту в Святую Кровь в Потир. Это древний обычай, ставший
многовековой традицией. Этому вливанию теплоты придается особенное
значение —
это «теплота святых Твоих», полагается, чтобы Чаща
слегка согрелась от этой
теплоты. В «Учительном известии» даже есть прещение
на священника, который
будет причащать холодной Кровью Господней. Чаша должна быть хотя бы
слегка
теплой. Теплота здесь символизирует теплоту святости, теплоту веры,
теплоту
любви, теплоту жизни и благодати Божией. После этого священник берет
частицу
«ХС» и разделяет ее, если служит с диаконом, то на
две части, если сослужащих
больше, то по количеству сослужащих ему священников и диаконов, как бы
много их
ни было. Если служит Патриарх, бывает 50 сослужащих епископов,
священников и
диаконов. И все равно частица разделяется по числу служивших (в этом
случае
Агнец берется большой). Затем
священник говорит: «Диаконе, приступи». Священник и
диакон совершают земной
поклон и даже читают коленопреклоненную молитву перед престолом,
особенно
усердную молитву. Обычно говорят молитву «Ослаби, остави,
прости...» или
молитву своими словами. Некоторые говорят: «Се,
приступаю...». Диакон говорит, целуя
и поклоняясь престолу: «Преподаждь ми, владыка, Честное и
Святое Тело Господа и
Бога и Спаса нашего Иисуса Христа». Священник берет частицу
Тела Христова и
говорит, скажем, так: «Александру, свяшеннодиакону,
преподается Честное и
Святое и Пречистое Тело Господа в Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, во
оставление грехов его и в Жизнь Вечную». И вкладывает в руки
диакона частицу
Святого Тела Христова. Диакон целует руку священника и благоговейно
становится
сбоку от престола. После
этого священник берет другую частицу и читает молитву:
«Верую, Господи, и
исповедую...», которую мы обычно слышим перед причастием.
Потом «Вечери Твоея
Тайныя». Затем произносит: «Честное и Пресвятое
Тело Господа и Бога и Спаса
нашего Иисуса Христа преподается мне (имя), Священнику, во оставление
грехов
моих и в Жизнь Вечную». И вместе с диаконом и с сослужащими
причащается Тела
Христова. Если
служит епископ, то он причащается первым сначала Тела Христова, потом
от Чаши,
потом причащает священников и диаконов. Если служат несколько
священников, то
сначала причащаются все священники, а потом уже все диаконы. После
того как все причастились Тела Христова, священник берет в руки Чашу со
словами: «Честный и Святыя Крове Господа и Бога и Спаса
нашего Иисуса Христа
причащаюса аз, раб Божий, священник (имя), во оставление грехов моих и
в Жизнь
Вечную. Аминь». Обычно священник отпивает от Чаши трижды со
словами: «Во имя
Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь». Потом целует Чашу со
словами: «Се
прикоснуся устнам моим, и отымет беззакония моя, и грехи моя
очистит». И дальше
говорит: «Диаконе, приступи». Подходит
диакон со словами: «Се прихожду к Безсмертному Царю и Богу
моему. Преподаждь
ми, Владыко, Честное и Святое Тело Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса
Христа». И священник из своих рук дает ему причаститься от
Чаши трижды — так
же, как причащался сам. Если служит епископ, то он причащает так
священника и
диакона. Для
чего я так подробно рассказываю вам о том, чего вы никогда не можете
видеть,
кроме как на Пасху, в Пасхальную седмицу? Для того, чтобы сказать, что
именно
так в древности причащались все христиане. Каждый христианин, и мужчина
и
женщина, подходили к престолу и получали из рук священника или епископа
частицу
Тела Христова и причащались ей. Затем подходили во второй раз, и
священник
причащал их от Чаши. Соответственно
этому во время причастия Святых Христовых Тайн стали возникать тяжелые
злоупотребления. Получив в свои руки Тело Христово, многие обращались с
Ним
неблагоговейно: роняли крошки на пол, выходили из храма, имея в руках
Тело
Христово, или уносили Его с собой. И тогда священноначалие приняло
меры. Мирян
стали причащать другим образом. После того как причастятся
священнослужители в
алтаре, священник берет частицы «НИ» и
«КА» и раздробляет их на много частей,
но теперь уже не дает их в руки причащающимся, а погружает в Святую
Чашу. Потом
Чаша выносится на амвон, и все причастники причащаются лжицей сразу
двумя
видами — Телом и Кровью Христовыми, что позволяет избежать
всяких
злоупотреблений, неблагоговейного и кощунственного обращения со
святыней. Образ
нашего причастия сильно отличается от причастия католического, потому
что
католики несколько упростили способ причащения. Прежде всего, они стали
приготавливать хлеб, который должен стать Телом Христовым, иначе, чем
православные. Они готовят его из опресноков, то есть это хлеб не
квасной, а
пресный. Мы наши просфоры, и агничные в том числе, готовим из обычного
дрожжевого теста, а католики усвоили практику ветхозаветную и готовят
этот хлеб
из пресного теста. Кроме того, если у нас Агнец вырезается из большой
просфоры,
то у них приготавливаются так называемые облатки. Пластинки с печатью,
разделенные на множество частичек, очень твердые, освящаются во время
мессы и
очень легко разламываются на частички. Это и есть облатки. Самое
серьезное
искажение православной практики состоит в том, что эти облатки не
погружаются в
Чашу, миряне причащаются, как говорят, под одним видом —
только Тела Христова.
Как мы уже говорили, месса католическая признается нами как литургия и
как
благодатное Таинство. Мы считаем, что у них есть это Таинство. Но на
самом деле
они причащаются только Тела Христова. Под двумя видами причащаются
только
священнослужители. Только они отпивают от Чаши, а мирянам —
вероятно, тоже из
соображений безопасности, чтобы не было злоупотреблений —
даются только
облатки. Это
повлекло за собой еще одно очень тяжелое искажение. Поскольку был
догматизирован такой способ причастия — под одним видом,
— стало понятно, что
детей маленьких причащать нельзя, так как ребенок проглотить облатку не
может.
Мы маленьких детей тоже причащаем под одним видом — Святой
Кровью. Но считаем
это достаточным потому, что в эту Святую Кровь уже погружено Тело
Христово, в
Святой Чаше есть полнота — и Тела, и Крови Христовых. Мы
берем на лжицу Святой
Крови и даем младенцу, чтобы он мог причаститься. Но поскольку у
католиков
миряне не причащаются Кровью Христовой, то они младенца таким образом
причастить не могут. Отсюда это новое серьезное искажение: младенцы у
католиков
не причащаются вообще. Сейчас,
в XXI
веке, а может быть раньше, практика причащения у католиков сильно
меняется, как
и многое другое, под влиянием православия. Потому что православное
богословие,
вышедшее из-под влияния католиков, нашло такие аргументы против
католической
практики, что католики стали наконец прислушиваться к православным. До
сих пор
они нас называли только схизматиками, то есть раскольниками, и не
желали
внимать нашему голосу, хотя о существенных искажениях в католической
литургии
писал еще Патриарх Фотий. Но тогда это не принималось. В XX веке
католики стали
прислушиваться к православным. Сейчас они стали причащать детей, но
только
таких, которым уже можно дать облатку, причащать мирян под двумя видами
они
пока не могут. Это тоже вызывает некоторое удивление, потому что у них
нет
таинства миропомазания для младенцев. Следовательно, они причащают
детей до
миропомазания. В
Православной Церкви сохранилась древняя практика причащения мирян под
двумя
видами. У нас причащаются все в полноте так же, как и священники, хотя
и
несколько другим образом. Но все получают Тело и Кровь Христову. Причастившись,
священник в алтаре читает благодарственную молитву и, когда все
причастники
причастились, он уносит Чашу в алтарь. Диакон произносит молитву:
«Воскресение
Христово видевше, поклонимся Святому Господу Иисусу, Единому
Безгрешному…», а
потом Пасхальные тропари: «Светися, светися, Новый
Иерусалиме!» и «О Пасха
велия и Священнейшая, Христе!» Потом, поставив Чащу на
престол, священник берет
дискос, на котором, как вы помните, осталось множество частиц, вынутых
из
просфор, и погружает эти частицы в Чащу, ссыпая их с дискоса, со
словами:
«Отмый, Господи, грехи поминавших зде Кровию Твоею Честною,
молитвами святых
Твоих». Здесь
нужно понять существенную последовательность событий. В
«Учительном известии» в
конце Служебника есть очень строгое прещение на священника, который
вдруг
перепутал бы частицу Тела Христова с частицей, вынутой из просфоры, и
причастил
бы кого-нибудь случайно не Телом Христовым, а вот такой неосвященной
частицей,
вынутой из просфоры. Это считается смертным грехом для священника. Чтобы
этого не случилось, сначала раздробляется Агнец, частица Агнца большая,
крупная
снимается с дискоса, если к ней пристали маленькие частички, вынутые из
просфор, то они отделяются. Затем на специальной тарелочке
раздробляется Агнец
и погружается в Чашу. В Чаше таким образом только Тело и Кровь
Христовы, а
частицы поминальные остаются на дискосе и погружаются в Чашу только
после того,
как все причастятся Святых Христовых Таин. Погружаются с
многозначитель-ными,
особенными словами: «Отмый, Господи, грехи поминавших зде
Кровию Твоею Честною,
молитвами святых Твоих». Таким
образом, поминовению на просфорах присваивается некое особое
сакраментальное
значение. Это поминовение символизируется особым образом, погружением в
Кровь
Христову этих частиц и призыванием в молитве Господа, чтобы он Кровью
Честною
омыл бы грехи, как мы обычно просим в молитве... Это обычай довольно
поздний,
потому что поминовение на просфорах возникло довольно поздно, может
быть, в VIII
веке, но все же вошло в нашу
богослужебную традицию очень прочно. Это усложнение литургийного чина,
но очень
многозначительное, красивое и для нас
дорогое. После
этого священник накрывает Чашу и дискос покровцами и отдает дискос
диакону, а
сам поднимает Чашу над антиминсом, делает ею крест над антиминсом со
словами
«Благословен Бог наш». Затем поворачивается к
народу, выносит Чашу на амвон
через царские врата и, Чашей благословляя весь народ, громко
возглашает:
«Всегда, ныне и присно и во веки веков». Этот
возглас многие понимают так:
пусть Чаша эта будет всегда, ныне и присно и во веки веков, пусть во
веки веков
совершается литургия. Это, конечно, очень красивое истолкование, но на
самом
деле смысл иной — «Благословен Бог наш ныне, и
присно, и во веки веков».
Происходит некое удвоение смысла, которое, конечно, ничему не
противоречит. Потом
хор поет «Да исполнятся уста наша хваления Твоего,
Господи,» — хвалебную песнь
благодарственную, а диакон выходит в говорит ектению: «Прости
приимше
Божественных, Святых, Пречистых, Безсмертных, Небесных и Животворящих,
Страшных
Христовых Тайн, достойно благодарим Господа»
(«прости» — значит внимательно,
благоговейно: с особым благоговением приимше Божественных, Святых,
Пречистых,
Безсмертных, Небесных и Животворящих, Страшных Христовых Тайн, достойно
благодарим Господа). После возгласа «Яко Ты еси Освящение
наше, и Тебе славу
возсылаем...», священник говорит: «С миром
изыдем», исходит из алтаря и
спускается с амвона к народу. Поворачивается лицом к престолу в читает
так называемую
заамвонную молитву. Если много сослужащих, по обычаю эту молитву читает
младший
священник. «Благословляя
благословящия Тя, Господи, и освящаяй на Тя уповающия, спаси люди Твоя
и
благослови достояние Твое, исполнение Церкви Твоея сохрани, освяти
любящия
благолепие дому Твоего; Ты тех возпрослави Божественною Твоею силою, и
не
остави нас, уповающих на Тя. Мир мирови Твоему даруй, Церквам Твоим,
священником, воинству и всем людем Твоим. Яко всякое даяние благо, и
всяк дар
совершен свыше есть, сходяй от Тебе, Отца Светов; и Тебе славу, и
благодарение,
и поклонение возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во
веки
веков». Вы
все эту молитву знаете и помните, некоторые слова ее знают не только
верующие,
например, «всякое даяние благо». К сожалению, очень
часто эти слова
употребляются в смысле, противоположному тому, который имеет молитва.
Для того
чтобы что-то получить, взять, принять у кого-то, люди, оправдывая себя,
говорят: «Всякое даяние благо». Но в молитве это
говорится в ином смысле: мы
благодарим Тебя, Господи, потому что всякое благое даяние и всякий
совершенный
дар свыше исходят от Тебя, Отца Светов. Не может благое даяние и дар
совершенства, совершенный дар, не может исходить снизу, не от Бога, а
от
нечистой силы. Только от Тебя может придти к нам благое даяние. После
этого поется «Буди имя Господне» трижды, и есть
древний обычай петь 33 псалом
«Благословлю Господа на всякое время», который
теперь уже не поется в литургии,
хотя в Служебнике и упоминается. После
этого священник, если он служит один, уходит в алтарь и читает молитву
себе, а
если есть диакон, то диакон приходит в алтарь, наклоняет к престолу
главу, а
священник читает молитву ему: «Исполнение
законов и пророков. Сам Сый, Христе, Боже наш, исполнивый все Отеческое
смотрение,
исполни радости и веселия сердца наша, всегда, ныне и присно и во веки
веков».
И благословляет голову диакона. Эта молитва на потребление Святых Даров
—
«Молитва, глаголемая всегда потребити Святая». Это
значит, что все, оставшееся
в Чаше, священник или диакон должен после литургии потребить, вкусить,
принять.
Чащу должен омыть, чтобы Святые Дары не остались в Чаше. Сейчас
обычно потребляют Святые Дары диаконы, если они есть в храме, и
служащий
священник. А в древности было не так. Очень часто Святые Дары
потребляли
отроки. Они подходили к престолу, и священник им давал потребить
оставшиеся
Святые Дары. Замечательно, что в практике отца Иоанна Кронштадтского
этот
обычай был возрожден, потому что, как вы помните, протоирей Иоанн
Кронштадтский
причащал всех, и очень многих ежедневно. И в конце его жизни ему
приходилось
использовать огромные Чаши, чтобы Святых Даров хватило на тысячи людей
— а
причастников бывало до 12 тысяч, причем многие стояли даже на площади
вокруг
Андреевского собора. Конечно, чтобы всех причастить, нужно было
приготовить
очень много Святых Даров. Современники вспоминают, что Чаша для Святых
Даров
была похожа по размеру на суповую кастрюлю. И для того чтобы всех
причастить, с
отцом Иоанном бывало очень много сослужащих священников. В последние
годы он
один практически не служил. К нему приезжало много духовенства,
желавшего
вместе с ним служить и причаститься, они помогали ему причащать народ
— так же,
как и теперь: когда служит не один священник, а несколько. Служба
совершается
всегда с одной Чашей, она символична, нельзя служить на нескольких
Чашах. Но
когда служба уже окончена, можно Святые Дары разделить на несколько
Чаш. У отца
Иоанна Кронштадтского бывало до двенадцати таких Чаш. Выходили
двенадцать
священников и причащали народ из двенадцати Чаш. Конечно, потребить
потом
оставшиеся Святые Дары одному человеку было невозможно. И вот отец
Иоанн
призывал мальчиков в алтарь и давал им потреблять Святые Дары. После
этого священник возглашает молитву: «Благословение Господне
на вас, Того
благодатию и человеколюбием, всегда, ныне и присно и во веки
веков». Затем
говорится: «Слава Тебе, Христе Боже, Упование наше, слава
Тебе», и отпуст:
«Христос, истинный Бог наш, молитвами Пречистыя Своея
Матере...», дальше
поминаются святые храма, святые дня, затем говорится: «иже во
святых отца
нашего Иоанна, архиепископа Константина града, Златоустаго (то есть
поминается
святой — автор литургии, которая совершалась), и всех святых,
помилует и спасет
нас, яко Благ и Человеколюбец». Интересно
то, что в этом возгласе отсутствует поминовение Иоакима и Анны. Обычно
в
отпусте говорится: «Святых и праведных Богоотец Иоакима и
Анны и всех святых,
помилует и спасет нас, яко Благ и Человеколюбец», а на
литургии поминовения
Иоакима и Анны нет. Надо сказать, что большинство епископов и
священников этого
не замечают и поминают Иоакима и Анну, хотя в Служебнике этого нет. В
этом
состоит отличие литургийного отпуста. По
образу больших соборов, где служат епископы в сослужении большого
количества
священников, причащение духовенства занимает весьма длительное время,
чтобы
сэкономить время и облегчить народу выстаивание литургии, вошел в жизнь
такой
обычай: после запричастного стиха и пения запричастных песнопений
выходит
проповедник и говорит проповедь, а в алтаре причащается духовенство и
приготавливается Чаша для причащения мирян. Надо
сказать, что это довольно несвоевременно, потому что проповедь перед
причастием
часто не очень уместна. Проповедь бывает или по евангельскому чтению
или на
тему праздника, она имеет как бы расширительное значение. А здесь
требуется
особая сосредоточенность, нужно собрать все свое внимание и молиться
перед
причащением Святых Христовых Тайн. Здесь нужно уже не обсуждать
богословские
истины, или учение Церкви о каком-то предмете, или толкование какой-то
притчи —
в этот момент нужно готовиться к причащению. Проповедь
после Евангелия говорить очень хорошо, но только в том случае, если
священник
имеет благодатный дар, умеет возвестить Слово Божие, если он имеет
чувство
меры, если он действительно может свою проповедь сделать достойной
частью
Литургия Слова. Если
же он проповедует не очень хорошо, не очень благодатно, его проповедь
будет
мешать, разбивать литургию. Есть
и другая практика, очень хорошая: говорить проповедь в конце литургии,
когда все
уже причастились, младенцы унесены из храма, остаются лишь те, кого
проповедь
интересует. Поскольку проповедь должна быть частью литургии, то,
например,
замечательный проповедник нашего времени протоиерей Всеволод Шпиллер
проповедовал после «Буди Имя Господне» (вместо
пения псалма 33), а потом
заканчивал ее возгласом: «Благословение Господне на вас, Того
благодатию и
человеколюбием, всегда, ныне и присно и во веки веков» . Его
проповедь входила
в состав литургии. Он придавал этому значение. Для меня это всегда было
очень
дорого и трогательно. Он хотел, чтобы проповедь была не после отпуста,
а внутри
литургии. Мне кажется, что для современных священников и современных
условий
это практика очень хорошая. Отпуст
произносится с крестом в руках, и священник благословляет народ. После
этого
дается целовать крест, а чтец читает в это время благодарственные
молитвы. Осталось
сказать еще о двух литургиях, которые совершаются в Православной Церкви
—
литургии Василия Великого и литургии Преждеосвященных Даров. Литургия
Василия
Великого совершается только 10 раз в году: в навечерие праздника
Рождества
Христова и праздника Крещения, если это навечерие не совпадает с
воскресным
днем (тогда порядок меняется: накануне совершается литургия Иоанна
Златоустого,
а на праздник — литургия Василия Великого). Затем литургия
Василия Великого
совершается на старый Новый год; 14 января по новому стилю, 1 января по
старому
— на день Василия Великого. Затем — в пять
воскресных дней Великого Поста (в 1,
2, 3, 4 и 5 недели) и дважды на Страстной седмице — в Великий
Четверток и
Великую Субботу. Больше литургия Василия Великого никогда не
совершается. В
этой литургии есть ряд характерных особенностей. Они не столь
значительны в
своих отличиях, кроме анафоры. Отличия такие: на проскомидии поминается
не
Иоанн Златоуст, а Василий Великий — вынимается частица за
Василия Великого.
Затем отличается молитва о оглашенных, но особенно отличается анафора,
которая
намного длиннее анафоры Иоанна Златоустого. Молитвы Василия Великого
намного
длиннее, поэтому песнопения — те же самые, что поются и на
литургии Иоанна
Златоустого, — поются очень протяженно, и выбраны специальные
напевы, которые
позволяют священнику читать единые молитвы, которые намного длиннее. Анафора
Василия Великого обладает неподражаемым совершенством, это венец всего
литургического творчества. Нет в нашей литургической сокровищнице
ничего более
прекрасного, чем анафора Василия Великого. В ней соединяется
поэтичность,
удивительная литературная красота с совершенным богословием, с его
полнотой,
потому что в анафоре Василия Великого очень кратко, очень четко, а с
другой
стороны, чрезвычайно литературно, художественно исповедуется вероучение
Православной Церкви, православная догматика. И очень жаль, что эти
молитвы
практически никогда не читаются вслух. Но они достаточно трудны для
усвоения,
особенно по-славянски, а на русский язык, я думаю, их никогда никто не
решится
перевести, потому что при этом будет очень многое утрачено, именно в
славянском
тексте они обладают особенной красотой. Эти молитвы довольно трудны,
поэтому
читать их вслух для народа еще труднее, чем молитвы Иоанна Златоустого,
и они
практически никогда не читаются. Но познакомиться с ними можно по
Служебнику
или прочитать в 14 номере «Богословских трудов». Скажу
об одной очень важной особенности. Возглас священника, который
произносится в
анафоре литургии Василия Великого, отличается от возгласа литургии
Иоанна
Златоустого. Если там священник возглашает: «Приимите, ядите:
сие есть Тело
Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов», то здесь
священник говорит: «Даде
Святым Своим учеником и апостолом, рек: Приимите, ядите: сие есть тело
Мое, еже
за вы ломимое во оставление грехов». Также и следующий
возглас: «Даде Святым
Своим учеником и апостолом рек: Пиите от неявен: сия есть Кровь Моя
Новаго
Завета, яже за вы и за многая изливаемая во оставление
грехов». Здесь
совершенно ясный смысл: Господь дал Своим ученикам и апостолам и
сказал. И
дальше прямая речь: «Приимите и ядите…».
Никаких недоразумений здесь уже быть
не может. Далее
следует обратить внимание на то, что здесь совершенно другой текст
молитвы-эпиклезы. Она звучит так: «Сие
творите в Мое воспоминание: елижды бо аще ясте Хлеб сей и Чашу сию
пиете, Мою
смерть возвещаете, Мое Воскресение исповедаете. Поминающе убо, Владыко,
и мы спасительная
Его страдания, животворящий крест, тридневное погребение, еже из
мертвых
Воскресение, еже на небеса восшествие, еже одесную Тебе, Бога и Отца,
седение и
славное и страшное Его второе пришествие. Твоя от Твоих Тебе приносяще
о всех и
за вся». Эпиклеза:
«Сего ради, Владыко Пресвятый, и мы, грешнии и недостойнии
раби Твои,
сподобльшиися служити Святому Твоему Жертвеннику, не ради правд наших
— не бо
сотворихом что благо на земли, — но ради милости Твоея и
щедрот Твоих, яже
излиял еси богатно на ны, дерзающе приближаемся Святому Твоему
Жертвеннику. И,
предложше вместообразная Святаго Тела и Крове Христа Твоего, Тебе
молимся и
Тебе призываем, Свете святых, благоволением Твоея благости, приити Духу
Твоему
Святому на ны и на предлежащая Дары сия, и благословити я, и освятити,
и
показати хлеб убо сей — самое честное Тело Господа и Бога и
Спаса нашего Иисуса
Христа. Чашу же сию — самую честную Кровь Господа и Бога и
Спаса вашего Иисуса
Христа, излиянную за живот мира». Иначе
говоря, эпиклеза и слова, которыми благословляется Хлеб и Чаша, здесь
совершенно иные, чем в литургии Иоанна Златоустого. Тайносовершительная
формула
здесь, по понятию католиков, отсутствует. В тех бесплодных и досадных
спорах,
которые православные вели в течение долгого времени с католиками, была
сделана
роковая ошибка. Уличаемые католиками в том, что у нас отсутствует
Тайносовершительная формула (потому что в литургии Иоанна Златоустого
силу
тайносовершительной формулы придали словам «Духом Твоим
Святым»), православные
богословы того времени решили «исправить» Василия
Великого и внесли сюда эти
слова из литургии Иоанна Златоустого. Поэтому после слов
«излиянную за живот
мира» священник говорит: «Преложив Духом Твоим
Святым». И это получается очень
бессмысленно. Нет согласования даже грамматического. До
таких ошибок доводит схоластический формализм, и надо сказать, что
ошибка,
которая здесь возникла, очень досадна, потому что ничего более
совершенного,
чем текст литургии Василия Великого, никто никогда не создал, и
исправлять
Василия Великого — это более чем неуместно. Конечно,
эта порча давно исправлена везде, кроме нашей Русской Церкви. У нас
этот текст
остался. Опять-таки не нужно думать, что наша литургия от этого что-то
теряет.
Теряется только лишь чистота и строгость молитвы, но по существу,
конечно,
литургия остается той же самой. Однако нужно сознавать, что такие вещи
нежелательны. Здесь
еще нужно сказать, что сюда вставлен тропарь третьего часа —
причем в середину
фразы, как и в литургии Иоанна Златоустого. Здесь это получилось даже
еще более
грубо. После
того, как освящены Святые Дары, читается молитва-ходатайство, которая в
литургии Василия Великого особенно пространна и прекрасна. Во время
этой
молитвы хор поет обычно «О Тебе радуется», если это
Великий пост. А на праздник
Рождества, Крещения, Василия Великого, в день Святого Четверга я
Субботы поются
другие задостойники. В
молитве-ходатайстве особенно умилительно, особенно полно содержится
молитва о
всем мире, о Церкви святой, о всех людях, которые присутствуют и об
отшедших, о
заключенных, о тех, кто страдает в каких-то болезнях — эта
молитва
действительно дает удивительную полноту церковного ходатайства. Это
самое
главное прошение литургии. Кончается
литургия так же, как и литургия Иоанна Златоустого, но на отпусте
поминается Василий
Великий. СОВРЕМЕННЫЕ
ВИДЫ ЦЕРКОВНОГО СЛУЖЕНИЯ В
наше время различаются два вица служения в Церкви: священнослужение
(епископ, священник, диакон) и церковное
служение. Церковные
служители
— это те, кто служат Церкви, но не являются ни
епископами, ни священниками, ни диаконами, то есть не имеют ни одной из
трех
степеней священства. Таких церковных служителей и служений всегда было
много. В
первом Послании к Коринфянам апостол Павел перечисляет те служения,
которые
были в его время в Церкви: «Достигайте
любви; ревнуйте о дарах духовных, особенно же о том, чтобы
пророчествовать. Ибо
кто говорит на незнакомом языке, тот говорит не людям, а Богу; потому
что никто
не понимает его, он тайны говорит духом; а кто пророчествует, тот
говорит людям
в назидание, увещание и утешение. Кто говорит на незнакомом языке, тот
назидает
себя; а кто пророчествует, тот созидает церковь. Желаю, чтобы вы все
говорили
языками; но лучше, чтобы вы пророчествовали; ибо пророчествующий
превосходнее
того, кто говорит языками, разве он притом будет и изъяснять, чтобы
церковь
получила назидание» (1 Кор. 14,1-5). Еще
раньше, в 12 главе: «Не хочу оставить вас, братия, в
неведении и о дарах
духовных. Знаете, что, когда вы были язычниками, то ходили к безгласным
идолам,
так, как бы вели вас. Потому сказываю вам, что никто, говорящий Духом
Божиим,
не произнесет анафемы на Иисуса, и никто не может назвать Иисуса
Господом, как
только Духом Святым. Дары различны, но Дух один и тот же; и служения
различны,
а Господь один и тот же; и действия различны, а Бог один и тот же,
производящий
все во всех. Но каждому дается проявление Духа на пользу. Одному дается
Духом
слово мудрости, другому слово знания, тем же Духом; иному вера, тем же
Духом;
иному дары исцелений, тем же Духом; иному чудотворения, иному
пророчество,
иному различение духов, иному разные языки, иному истолкование языков.
Все же
сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему
угодно. Ибо,
как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их
и много,
составляют одно тело, — так и Христос. Ибо все мы одним Духом
крестились в одно
тело, Иудеи или Еллины, рабы или свободные, и все напоены одним Духом.
Тело же
не из одного члена, но из многих. Если нога скажет: я не принадлежу к
телу,
потому что я не рука, то неужели она потому не принадлежит к телу? И
если ухо
скажет; я не принадлежу к телу, потому что я не глаз, то неужели оно
потому не
принадлежит к телу? Если все тело глаз, то где слух? Если все слух, то
где
обоняние? Но Бог расположил члены, каждый в составе тела, как Ему было
угодно.
А если бы все были один член, то где было бы тело? Но теперь членов
много, а
тело одно. Не может глаз сказать руке; ты мне не надобна; или также
голова
ногам: вы мне не нужны. Напротив, члены тела, которые кажутся
слабейшими,
гораздо нужнее, и которые нам кажутся менее благородными в теле, о тех
более
прилагаем попечения; и неблагообразные наши более благовидно
покрываются, а
благообразные наши не имеют в том нужды. Но Бог соразмерил тело, внушив
о менее
совершенном большее попечение, дабы не было разделения в теле, а все
члены
одинаково заботились друг о друге. Посему, страдает ли один член,
страдают с
ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены. И вы
— тело
Христово, а порознь — члены. И иных Бог поставил в Церкви,
во-первых,
апостолами, во-вторых, пророками, в-третьих, учителями; далее, иным дал
силы
чудодейственные, также дары исцелений, вспоможения, управления, разные
языки.
Все ли апостолы? Все ли пророки? Все ли учители? Все ли чудотворцы? Все
ли имеют
дары исцелений? Все ли говорят языками? Все ли истолкователи? Ревнуйте
о дарах
больших, и я покажу вам путь еще превосходнейший» (1 Кор. 12,
1-31). Здесь
говорится о разных дарах духовных, которые совершают всех нас в одно
Тело
Христово — Церковь, каждого из нас совершая как члена этой
Церкви, каждому из
нас давая свой дар и свое назначение в этом Теле. И дальше апостол
Павел
говорит очень важную мысль о том, каким должно быть это соединение
разных
членов в единое тело. Оно должно быть гармоничным, оно должно быть
таким, чтобы
каждый член страдал за всех, чтобы все были едины, чтобы никто не
превозносился
тем, что он выше, над тем, кто ниже; чтобы никто не думал, что его
служение
важнее и не унижал бы другого, чье служение скромнее, —
потому что все эти служения
даны единым Богом и имеют в некотором смысле равное достоинство,
достоинство по
своему происхождению, достоинство по своей богодарованности. Апостолом
Павлом перечисляются разные служения, которые были в древней Церкви.
Много
говорится о пророках, об истолкователях, о тех, кто глаголал разными
языками.
Вы помните, что первый дар при сошествии Святого Духа во время
Пятидесятницы,
отмеченный особенно в Деяниях святых апостолов, был дар языков. Этот
дар, для
нас весьма таинственный, выражался в том, что апостолы смогли говорить
на
разных языках, и приходящие из разных народов в Иерусалим все слышали
свой
язык. То есть, сначала, по описанию Деяний апостольских, это были
языки,
понятные людям, обычные человеческие. В своем послании апостол Павел
пишет уже
о некотором видоизменении этого дара, когда говорят языками
непонятными. Эта
глоссолалия (как называется дар языков) состоит в том, что человек в
некоем
восторге, в некоем экстазе духовном получит дар выражения своих чувств
и мыслей
на каком-то особенном языке, и этот язык мало кому понятен. Апостол
Павел, видя
уже в этом некую опасность, говорит, что лучше искать других даров,
потому что
эти дары обращены не к человеку и не приносят пользы другим. Дальше
говорится о дарах чудотворения, дарах исцелений, о даре учительства в
Церкви.
Все это соответствует тем церковным служениям, которые в древней Церкви
были.
Мы уже говорили о том, что жизнь первых христиан была харизматичесой,
не было
строгой структуры в жизни Церкви, не только административной структуры,
но и не
было часто различения в разных степенях служения. Даже степени
священства стали
различаться не сразу, скажем, епископы и пресвитеры не сразу стали
четко
разграничиваться, а постепенно. Первые христиане руководствовались
более всего
Духом Святым, тем сердечным знанием воли Божаей и проявлениями Святого
Духа,
который они имели. Они руководствовались не канонами, не законами, не
писаниями
и не Преданием Церковным, которое еще только начиналось, а
непосредственно
знанием воли Божией. Об этом в Деяниях упоминается таким образом:
«Прошедше
чрез Фригию и Галатийскую страну, они не были допущены Духом Святым
проповедывать слово в Асии». И вот, если Дух Святой с нами,
если Он ощущается в
сердце, то значит, все правильно. Точно
так же говорит преподобный Серафим Мотовилову: «Если вы, ваше
Боголюбие, в Духе
Святом, то нечего беспокоиться, значит, все хорошо; а если почему-либо
вы
чувствуете, что Дух Святой оставил вас, значит, что-то вы не так
сделали,
значит, вы погрешили, и надо молиться и вопрошать Господа: в чем я
согрешил? И
каяться в этом и добиваться прощения, пока Господь Дух Святой снова не
придет к
вам». Это учение преподобного Серафима, как видите,
совершенно тождественно
древнему восприятию христианской жизни. Теперь, к сожалению, это
восприятие для
нас с вами известно более по книгам, и очень редко встречаются люди,
которые
умеют так ясно ощущать в себе благодать Святаго Духа, умеют ясно
слышать своим
сердцем волю Божию. Именно
потому, что жизнь была харизматической, служения тоже были
харизматическими.
Если человек чувствовал, что Господь его призывает на какое-то
служение, он шел
и это служение исполнял. Например, он чувствовал, что ему дано
пророческое
слово, и он выходил и говорил: мне Господь открывает то-то и то-то. И
пророчествовал. Другой чувствовал дар учительства. Учителя церковные в
древности назывались дидаскалами, они были мирянами и занимались тем,
что
готовили к крещению оглашаемых (занимались катехизацией, как мы теперь
говорим), занимались обучением детей и юношества. Были люди, которые
ощущали в
себе силу чудотворную и исцеляли больных, были целителями. Исцеляли
они,
конечно, силою Духа Святаго, и ясно чувствовали в себе присутствие этой
благодатной, чудотворной силы Божией. Такие случаи очень ясно описаны в
Деяниях
святых апостолов. Были люди, которые чувствовали призвание служить
ближним,
ухаживать за больными или помогать немощным, бедным. Такое служение,
очень
распространенное в древней Церкви, несли преимущественно диакониссы. В
отличие
от диаконов это не степень священного сана, а женское служение, очень
достойное
и распространенное в древней Церкви. Диакониссы были ближайшими
помощницами
епископов и пресвитеров. Это были вдовы или девы, которые посвящали
свою жизнь
служению Церкви. Они не выходили замуж, а всю свою жизнь отдавали Богу. Дальше
в Послании говорится и о других служениях. Говорится о богослужении, в
пении и
чтении во время богослужения (как теперь, так и тогда, не все одинаково
могли
петь и читать). Очень
характерно, что все эти древние служения, сначала воспринимаемые
харизматически
(когда каждый член Церкви начинал свое служение, ощущая Божие
призвание), очень
скоро стали совершаться поставлением епископов. Очень скоро на всякое
такое
служение стало требоваться не только благословение епископа, а именно
рукоположение от него. И всякое служение церковное, таким образом, уже
устраивалось не как-то внезапно, неожиданно, а по смотрению
епископскому. Такое
рукоположение называлось хиротесией (в отличие от хиротонии). Под
хиротонией мы
теперь понимаем рукоположение в священный сан, а под хиротесией
понимают
рукоположение на другие церковные служения. И уже в древности, не с
самых
первых времен, но с глубокой древности, в первые века было установлено,
что без
такого епископского благословения, без хиротесии никто не должен
дерзать на
служение в Церкви. Этот
порядок означал уже отход от харизматической жизни древней Церкви, и он
возник
не случайно, а потому, что постепенно терялась та крепость и сила веры,
та
чистота сердца и ума, которая была у первых христиан, и появлялась
опасность
харизматические дары спутать с некой прелестью. Для того, чтобы
избежать этого,
постепенно организуется Церковь, и все благодатные действия церковные и
благодатные дары Божии подаются теперь уже через епископа. Таким
образом, и дидаскал, и целитель, и чудотворец, и пророк, и
истолкователь, и тем
более диаконисса, певец или чтец должны были получить архиерейское
руковозложение и благословение. Вы, конечно, понимаете из этого, что в
древней
Церкви абсолютно был немыслим и невозможен такой способ жизни храмовой,
который
мы наблюдаем теперь, когда на правый клирос приходят люди совершенно
неведомые
ни священнику, ни общине, очень часто неверующие и, может быть, даже
некрещеные, иногда исповедующие совершенно другую веру. Я знаю случаи,
когда на
клирос приходили мусульмане — просто потому, что у них
хороший голос и слух, и
есть музыкальное образование. Они приходили в храм за хорошие деньги
петь
Евхаристический канон, Литургию. Конечно,
с точки зрения древнего христианина (точно так же, как всегда с точки
зрения
Церкви) — это абсолютный парадокс, это полнейший нонсенс, это
просто
невероятно, невозможно. Как может совершать церковное служение
неверующий
человек в то время, когда оглашенные, то есть люди верующие, решившиеся
креститься, и те должны выйти из храма? Бывает, например, что на
клиросе стоят
люди, которые в перерывах между молитвами выходят покурить на
улицу… Все,
что мы сейчас видим, конечно, есть свидетельство тяжкого духовного
кризиса
нашей Церкви. Для нас очень важно осознать, что никакое церковное
служение без
благословения Церкви совершаться не может. Мы уже забыли, можно
сказать, об
архиерейских хиротесиях, хотя чин хиротесии совершается теперь перед
доставлением в диакона. Если вы бывали на хиротонии, то видели, что
епископ или
накануне диаконской хиротонии, вечером или непосредственно перед
Литургией
кандидата в священный сан сначала поставляет в чтеца, а потом в
иподиакона:
возлагает на него руки, постригает волосы. Когда его делают чтецом, на
него
надевается короткая маленькая фелонь и дается ему читать Апостол. Хиротесия
теперь совершается непосредственно перед рукоположением в диаконы по
очень
существенной причине. Дело в том, что церковное служение должно
совершаться
всем сердцем, человек доджей себя всего отдавать церковному служению.
После
того, как он к нему пришел, уже неестественно было бы для него
заботиться об
устройстве своей жизни, прежде всего о браке. Поэтому после
рукоположения в
священный сан уже нельзя жениться. Или нужно жениться до принятия сана,
или уже
потом оставаться безбрачным. Эта же норма относится и к хиротесии. Если
епископ
рукоположит кого-то в чтеца или в иподиакона, то этому человеку
жениться уже
будет нельзя. Поэтому теперь никого не рукополагают этим чином
— для того,
чтобы человек мог еще решать свою судьбу, чтобы не ограничивать
количество
людей, приходящих в Церковь. Конечно,
это происходит от скудости нашей, от того, что теперь мало желающих
послужить
Церкви, и если даже есть такие желающие читать, или петь, или
прислуживать в
храме, то они далеко не готовы посвятить себя полностью на это
служение; часто
они потом думают о своем браке, о своей семье, у них нет той цельности,
которая
была в древности. А раньше, конечно, без хиротесии человек не мог быть
допущен
к церковному служению. Мы
не можем теперь вернуться механически к древней практике. К сожалению,
она
утрачена нами, и, скорее всего, основательно утрачена, вряд ли возможно
ее
отреставрировать. Но мы можем сейчас пытаться восстановить другую
норму,
конечно, гораздо более слабую, но все-таки существенную: чтобы всякий
человек,
желающий послужить Церкви, имел на это благословение хотя бы
священника, хотя
бы своего духовника или настоятеля. Чтобы не было так, что любой с
улицы
приходит, кого регент нанял, и он, будучи неверующим, поет Литургию.
Такого
безобразия не должно быть и в наше время. К
такому положению, как сейчас, мы пришли не сразу, в истории произошел
длинный
путь трансформации церковного сознания, осознания места человека в
церковной
жизни. К сожалению, как мы видим, этот церковный путь в основном
все-таки шел в
сторону ослабления ревности, ослабления церковной жизни и церковного
сознания,
готовности служить Богу. Но все же, в истории никогда до конца не
забывали о
тех золотых временах, когда все члены Церкви желали быть полезными
Церкви,
действительно хотели ей послужить. Мы
сейчас думаем о возрождении нашей церковной жизни, и в частности
сознаем, что
это возрождение может совершиться через возрождение церковно-приходской
общины.
Такая община — это есть действительно некая семья духовная,
которая является
малой Церковью, в ней есть полнота церковной и духовной жизни. Думая о
том, как
нам возродить такую церковную общину, мы приходим к выводу, что прежде
всего,
нужен настоящий пастырь, без пастыря она невозможна. Значит, начинается
она с
того, что появляется какой-то священник, который решает себя посвятить
на
пастырское служение, и около него собираются постепенно его духовные
чада. Что
такое духовный отец и духовные чада? Это очень важный вопрос. Некоторые
приходят и говорят: «Я хочу, чтобы Вы были моим духовником,
хочу быть Вашим
духовным сыном или духовной дочерью». Но, к сожалению, очень
часто при этом они
совсем не понимают, что это такое. У нас есть постриг в монашескую
жизнь, но к
сожалению, у нас нет чина поставления в чада духовные (хотя, между
прочим, в
Требнике есть специально такой чин, молитвы такие есть, но мы этот чин
тоже не
совершаем теперь). А на самом деле, как монах дает обеты монашеские
перед
постригом, так и каждый человек, который хочет стать членом общины
духовной, он
тоже должен дать некоторые обещания, а лучше сказать, обеты. Какие
обеты? Монах дает три обета: первый — обет послушания, второй
— обет
нестяжания, третий — обет безбрачия. Пребывание в духовной
семье и духовной
общине тоже имеет несколько условий. Прежде всего, каждый член общины,
а
значит, и Церкви (конечно, раньше невозможно было быть членом Церкви и
не быть
членом общины, это было одно и то же), должен обязательно решиться на
послушание духовному отцу и Церкви через него. Нужно решиться и понять,
что
жизнь в общине, членство в общине — это есть любовь ради
Христа, любовь,
конечно, всегда к Богу в сердце, любовь к духовному отцу ради Христа,
любовь к
братьям и сестрам тоже ради Христа. Это не есть какая-то симпатия,
привязанность, пристрастие, которые являются эмоциями, чувствами.
Любовь
евангельская, любовь Христова — это не эмоции, не чувства, а
это есть некое
устроение сердца, когда человек решается отречься от себя и свою жизнь
отдать
Богу и ближним своим, отдать свое сердце (как вы помните, Господь
говорит, что
нет больше той любви, чем когда человек душу свою полагает за други
своя). Вот
такая любовь и соединяет людей в общину, соединяет их в некое единство.
Кроме
любви ничто другое соединить их не может. И конечно, общинная жизнь
— это есть
еще смирение, которое является основой духовной жизни всегда. Если
любовь
является содержанием духовной жизни, жизни с Богом, жизни церковной, то
основой
этой жизни является смирение. Без смирения и любви быть не может в
сердце
человека. Любви христианской, духовной без смирения не бывает. А
смирение
приобретается быстрее всего через послушание. Вот почему послушание
является
первым обетом монашеским и, естественно, первым обещанием или
принимаемым на
себя подвигом для каждого христианина, для каждого члена общины. Мы
хотим возродить в нашей жизни общину, мы хотим, чтобы действительно
Церковь
была Церковью. Не просто неким собранием незнакомых друг другу граждан,
которые
ходят в храм и друг с другом не здороваются, и не знают даже друг друга
по
именам, и даже им все равно, кто стоит рядом. Они тут десять лет уже
стоят
рядом, молятся, причащаются из одной Чаши, но они чужие люди. Это, сами
понимаете, полный абсурд. Если это так, если мы живем такой нормой, то
какие же
мы христиане? И что же наше причащение? Значит, оно не соединяет нас в
любви.
Значит, мы человека этого нисколько не любим, если нас не интересует
даже его
имя, если нам все равно, видим мы его или не видим, если мы знать не
хотим,
какие у него скорби, какие у него радости; если ему больно, а мы этого
не
замечаем. Значит, никакой любви тут нет, и конечно, это Церковью
назвать можно
только условно. Для
того, чтобы Церковь была Церковью, чтобы возродилась церковная община,
недостаточно только лишь исповеди частой у своего батюшки; недостаточно
бесконечных разговоров, бесед; недостаточно все время подходить:
благословите
меня поехать на выходной день туда-то или благословите меня завтра
сходить в
кино. Это все есть пародия на духовную жизнь. Сами понимаете, что не
это есть
содержание жизни церковной. Если
человек хочет быть членом общины, это значит, что у него должно быть
церковное
служение. Что значит принадлежать Церкви? Что значит быть членом
Церкви? Что
такое Церковь? Церковь — это Тело Христово, а Христос пришел
послужить и отдать
Себя за жизнь мира, послужить людям. Значит, и Церковь здесь, в этом
мире,
служит этому миру, служит людям. Следовательно, и каждый член Церкви
должен
служить. Мы часто говорим о служении Христовом. Естественно, что и
Церковь в
этом мире несет свое служение. И поэтому парадоксально такое сознание:
«Я,
конечно, христианин, я член Церкви Православной, а служить —
это батюшка
служит. Он совершает службу, он в больницу ходит, он обо всех заботится
и всех
исповедует, — он служит, а мое дело только придти, с ним
поговорить, получить
от него все, что мне надо, и идти домой». Конечно,
если это так, если дальше сознание церковное не продвигается у
человека, то его
членом Церкви Православной назвать никак невозможно. У каждого члена
общины, у
каждого члена Церкви должно быть обязательно свое церковное служение,
нужно это
совершенно ясно осознать. Служение
это может быть разным, но церковным оно будет тогда, когда оно
совершается по
благословению Церкви. Например, вступают юноша и девушка в брак,
устраивают
семью, родят детей, их воспитывают. Церковь их благословляет на это,
Церковь их
венчает, и дальше духовные отцы благословляют: ты воспитывай детей, а
ты делай
вот это. Могут быть служения и другие. Очень хорошо, если есть
возможность
служить Церкви не только воспитывая свою семью, а расширяя свое сердце,
свое
время и для окружающих людей, для нужд церковных. Мы знаем, что
церковные люди,
даже обремененные большой семьей, стараются помогать окружающим. Очень
часто
именно многодетные люди гораздо более деятельны бывают в Церкви, чем
люди
одинокие. Семейная жизнь приучает человека к служению: хочешь или не
хочешь, а
придется тебе утром встать и варить обед, и детей провожать в школу, и
трудиться весь день для семьи. Такой человек легко расширяет свою жизнь
и
начинает служить окружающим, старается кого-то позвать к себе домой,
детей, у
которых нет домашнего уюта или нет отца или матери, обогреть, приютить,
кому-то
помочь, за каким-то больным поухаживать, кому-то принести еду или
что-то еще.
Так бывает обычно в семьях, христианские семьи — это более
благополучная часть
Церкви. Далеко
не всегда люди, более свободные, чем те, у кого есть семьи, далеко не
всегда
они понимают, что они должны служить Церкви. Служить можно по-разному:
некоторые получают благословение и поют, некоторые пишут иконы,
некоторые шьют облачения,
подрясники или рясы, некоторые трудятся в воскресных школах или ходят в
больницы. Сейчас, слава Богу, все это стало возможным, поле
деятельности
расширяется для церковного служения. Вы тоже здесь присутствуете
потому, что вы
хотите быть катехизаторами, хотите служить Церкви. Но при этом, как и
все, вы,
по большей части, приходите на это служение как бы добровольно и
воспринимаете
его как некое свое особое усердие. И мы вам не напоминаем о том, что
это ваша
обязанность, мы принимаем это от вас именно как вашу добрую волю, и
хвалим вас
за это, и радуемся, что нашлись люди, которые захотели служить Церкви.
К
сожалению, далеко еще нашей Церкви всей и всем нам до сознания, что на
самом-то
деле это является нашим непременным долгом, что без этого жизни
церковной
просто не может быть, что вовсе не за что нас хвалить, потому что мы
всего-навсего исполняем свой прямой долг. Такое сознание пока что и
более
активным членам общины еще чуждо, им до него еще очень далеко. А людям
менее
активным оно совершенно непонятно. Они не идут служить, их нужно
спрашивать:
«Почему ты не пойдешь, не поможешь в больнице? Почему ты
никогда ничего не
сделаешь для Церкви?» А он отвечает: «Ну, я же
очень занят, я много работаю».
Это очень часто бывает, даже когда мы спрашиваем на исповеди:
«Почему ты так
редко причащаешься?» — в ответ слышим: «Я
очень много работаю». И в таких
случаях приходится говорить ему: «Оглянись, пожалуйста,
назад, посмотри, здесь
полный храм бездельников стоит. Ты один работаешь, а это все, конечно,
лодыри.
Полторы тысячи бездельников собралось, ты один труженик». Так
вот, работать, конечно, хорошо и необходимо, но нельзя представить себе
жизнь
церковную полноценной без служения церковного. И в наше время, когда
мысль о
возрождении духовной жизни постоянно как бы стучится в наши двери,
естественно
рождается желание возродить и древние церковные служения. Скажем, при I
Градской больнице есть сестричество, которое работает в этой больнице,
и не
только в ней, а также в детских домах для неполноценных детей, в
воскресных
школах. Здесь именно осуществляется христианское служение в миру,
служение
миру. Это служение стремилась возродить и возрождала святая великая
княгиня
Елизавета Федоровна в своей Марфо-Мариинской обители, тем самым
указывая нам
путь. И мы обязательно должны следовать ему, если не по чину, то по
крайней
мере по духу, служения от лица Церкви миру. Нужно
сказать еще о некоторых служениях, которые в ваше время как-то меньше
обсуждаются. Ясно, что диакониссы — это особенные помощницы
епископа или священника,
ходить в больницы и ухаживают за больными — это вид
милосердия очень высокого;
так же все понятно с певцами и чтецами. Но мы забываем сегодня,
например, о
таких видах служения как ктиторство. Раньше церкви имели своих
ктиторов,
попечителей, тех, кто заботился об обеспечении церковной храмовой
жизни. У нас
уже давно ктиторами называют старост храмов. А эти старосты в наше
время, в
нашем веке стали синонимом самых страшных разбойников, слово
«староста» стало
почти ругательством. Когда теперь говорят о каком-нибудь старосте, то
обычно
имеется в виду, что он, наверное, засланный шпион от КГБ, от
уполномоченного и
постоянно обворовывает церковь. Но
старосты должны быть не такими. И если это так стало в наше время, то
это не
случайно, это потому, что наши общины, приходы всех наших храмов, нашей
Церкви,
не сумели отстоять эту высокую должность и удержать ее за собой. Они
позволили
совершить такой страшный подлог и к церковной кассе допустить засланных
людей и
воров. Я знаю не один храм, а много храмов, где даже по сию пору
сторожа
обворовывают церковные кружки, а уборщицы воруют церковные свечи,
продавщицы за
ящиком воруют так же, как и казначеи, старосты и помощники старост, и
такая
сплошная банда живет тем, что обворовывает постоянно храм. Состояние
храма, его
экономическая жизнь складывается из пожертвований небогатых людей, это
и
старушки и семьи вовсе не богатые приносят по рублику, по копеечке
жертвуют на
храм, жертвуют, покупая свечи, жертвуют, заказывая просфорки,
— это же по
существу жертва. А потом это в больших суммах уворовывается из храма.
Почему
так происходит? Это бич нашей жизни церковной, особенно в больших
городах. Там,
где церковь бедная, таких явлений, может быть, нет или они являются в
меньшем
масштабе. А в больших городах, где богатые храмы, там это до недавнего
времени
было типичным несчастьем. И ничего мы не могли с этим сделать. Почему
так
получалось? И как это могло случиться? Это
опять потому, конечно, что нет церковной общины, которая бы служила
Церкви,
которая бы чувствовала, что все это, и экономическая и хозяйственная
жизнь
храма, тоже есть церковное служение, которое нельзя не только ни на
кого
переложить, но и никому отдать. Как нельзя пустить на клирос
некрещеного,
чужого человека, не имеющего благословения священника, точно так же
нельзя
допустить и к хозяйству храма человека, не имеющего благословения,
чужого, не
члена общины, для которого это церковное имущество не свое. Этого
нельзя
делать. Но
у нас такого сознания не осталось, никто из нас не считает себя
обязанным так
служить церкви, так радеть о храме, как о своем доме, как о своем
достоянии.
Никто из нас не чувствует, что это мое, я не могу пройти мимо того, что
здесь
какое-то безобразие, там грязно, а там кого-то обижают. Не могу пройти,
потому
что это мой храм, я член этой общины, и мой долг следить за тем, чтобы
в храме
все было благолепно, и прекрасно, и соответствовало бы евангельской
заповеди. Вы
знаете, что в монастырях всегда были специальные должности экономов,
казначеев,
ключарей, много других должностей. Также и семья, скажем, имеет свой
бюджет и
свое хозяйство, без этого невозможна ее жизнь. Вы же не допустите того,
чтобы
сначала ваш муж зарабатывал деньги, а потом приходили бы ваш сосед или
соседка
и воровали бы эти деньги, и уносили. Вы, скорее всего, такую соседку
задержите,
милицию позовете и не будете пускать ее в свой дом. Потому что это ваш
дом, это
ваш муж заработал деньги, которые вы должны потратить на жизнь семьи,
на то,
чтобы кормить детей. Почему
же, приходя в храм, мы так это не воспринимаем? Почему мы не думаем,
что это
наша семья, наша община, наш храм, наша жизнь, и эти деньги, которые
здесь
собираются, должны быть обращены на нужды общины, а если остаются
лишние, то мы
можем обратить их на добрые дела. Мы можем помочь бедным, помочь новому
храму,
можем, скажем, открыть богадельню. Раньше при каждом храме была
богадельня.
Представьте себе, сколько храмов на Руси, и у каждого почти была
богадельня, —
пусть небольшая, пусть в ней было человек 20-30, но у каждого храма...
Каждый
храм считал необходимым ухаживать за людьми безродными, одинокими и
больными, и
конечно, не было таких проблем, как сейчас, когда одинокие старики
погибают в
домах инвалидов или умирают с голода в своих квартирах. Такого быть не
могло,
потому что члены общины церковной знали, что это их долг, их
обязанность. Также
не было раньше такого количества детских домов, куда отправляют детей
даже
живые родители, где дети вырастают как зверята, не имея любви и ласки и
с
детства научаясь жестокости и страшным порокам. Такого быть не могло,
потому
что община, любая церковная община, считала своим долгом воспитывать
сирот и
находила этим сиротам всегда место или в какой-то семье, или в храме,
но
никогда не бросала их на произвол судьбы. Это все ведь тоже церковное
служение
и служение очень-очень важное. На
все это у нас должны быть силы и должна быть решимость, мы должны
обязательно
чувствовать, что это наш долг. Каждый из нас должен, обязан найти свое
место в
Церкви и иметь свое служение, благословленное Церковью. Если мы будем
активны,
тогда наша Церковь будет стоять, тогда она будет жить и процветать, и
будет
расти, и окружающие нас люди будут смотреть на наш храм, на нашу жизнь,
и тоже
захотят стать верующими. Если же мы будем жить такими прихожанами,
которые
пришли, свечки поставили, просфорки получили, может быть, даже
поисповедались,
причастились — и пошли домой, которым дела больше ни до чего
нет, если мы будем
жить такими потребителями духовными, то, конечно, Церковь устоять не
сможет. В
этой психологии есть как раз отказ от служения церковного: я хочу жить
только
своей личной жизнью, ну, может быть, еще жизнью своей семьи —
и все. Остальное
меня не касается, мне все равно, кто там поет, кто там что делает, это
все мне
неважно. Так
быть не должно. Конечно, вдруг, внезапно, «с места в
карьер» все это изменить
невозможно. Возродить такое сознание и церковное служение можно только
постепенно; нужно, чтобы это снова все выросло в нашем сознании и в
нашей
жизни. Но начинать нужно немедленно. Начинать нужно с сегодняшнего дня,
не
ждать, когда это вырастет само по себе, опять-таки без нашего участия.
Нужно,
чтобы с сегодняшнего дня каждый почувствовал себя благословленным,
принятым
Богом и благословленным на какой-то подвиг, на какое-то церковное
служение. В
Церкви сейчас потребности во много раз возросли. До недавнего времени
мы не
могли даже мечтать ни о чем подобном, все нам было запрещено, всякая
работа
общественная была запрещена законом. Церковь не могла ничего
предпринимать.
Если даже один храм хотел помочь другому деньгами, то это было
преступлением,
по закону считалось преступлением. Если священник начинал учить детей
закону
Божию, то он по закону являлся уголовным преступником и подлежал суду.
Всякая
благотворительность также запрещалась законом. К счастью, эти времена
прошли, в
эти окаянные атеистические законы отменены. Нам сейчас дана в этом
смысле
невиданная свобода. Но соответственно с этой свободой, естественно,
общество и
весь народ теперь и предъявляют нам требования: вы говорите о любви,
говорите о
подвигах, говорите о своих служениях церковных, — так что же
вы не служите? Я
приведу такой пример. Года два назад ко мне подошла после службы некая
женщина
и говорит: «Вы христиане, у вас полагается ухаживать за
больными или нет?» Я
говорю: «Полагается». — «Ну,
так вот, у меня сестра здесь рядом, недалеко от
вас, лежит в полном параличе одна много лет, а я живу в Ленинграде. Я
сейчас
приехала к ней, но должна уезжать к своей семье. За ней никто не
ухаживает,
найти человека, который бы ухаживал, я не могу. Вы должны на это
отозваться как-то.
Я прошу вас, вы же христиане, помогите». На
самом деле оказалось, что она живет довольно далеко. Я, естественно,
спрашиваю:
«Она была прихожанкой нашего храма, она верующая?»
— «Нет, она неверующая, она
еврейка, некрещеная. А вы что, только за своими ухаживаете, только за
православными, за евреями вы не ухаживаете?» Естественно, я
сказал, что мы за
всеми ухаживаем. «Ну, очень хорошо, вот, пожалуйста,
ухаживайте». Она оставила
адрес и была очень рада. Я попросил за ней ухаживать, и по прошествии
двух лет
эта женщина крестилась, она действительно поверила, что христиане
ухаживают за
всеми, независимо от нации, от того, верующие они или неверующие, что
они всем
желают добра. Вот
такое служение является живой проповедью Евангелия, проповедью
Христовой любви.
Если мы будем так жизнь строить, то обязательно все люди будут
приходить ко
Христу, потому что любовь обладает удивительной притягательной силой, и
являет
Христа более, чем что-либо другое. Тут не нужно даже ничего объяснять,
не нужно
ни в чем убеждать человека, он просто увидит эту любовь, христианскую
любовь, и
придет к Богу. Она потом, когда крестилась, сказала: «Я
никогда не видела таких
людей, как те, кого вы прислали. Никто никогда мне с такой любовью не
помогал,
так бескорыстно и так преданно, постоянно, в течение одного года за
другим». Так
что любовь Христова является церковным служением. Сейчас потребность
нашей
Церкви в таком служении особенно возросла, потому что к нам обращены
взоры
окружающего нас, потерявшего веру мира, — мира, у которого,
можно сказать, вера
была отнята. Сейчас уже выросли целые поколения людей, которые ничего
не знают
о Боге, или имеют о вере, о христианстве какие-то карикатурные
сведения. Они
являются препятствием к вере, и преодолеть их не так-то легко. Поэтому
сейчас наша
ответственность, наши обязательства неизмеримо возрастают. На
каждом из нас сейчас лежит ответственность за то, как этот мир
отнесется к
Церкви. Вы помните слова апостола Павла: «За вас хулится имя
Христово». Если мы
не будем христианами по-настоящему, по сути дела, то тогда, глядя на
нас, этот
мир будет осуждать Христа. Как это и бывает: вот христиане какие, они
говорят,
что они верующие, что они любят Христа и живут этой любовью, а на самом
деле
они пьяницы, драчуны, хамы, воры. Вот что сейчас является очень часто
миру. И
конечно, это есть профанация христианской жизни и причина того, что мир
этот
начинает богохульствовать. За нас будет хулиться имя Христово, если мы
будем
так жить, так будем компрометировать христианство в глазах этого мира.
Сейчас, когда
нам дана свобода, когда сняты гонения, когда весь мир все больше и
больше
обращается взором к Церкви, — тем более, что все остальное
рушится, не только
идеалы, а все надежды общества нашего, нашего народа и других народов,
рушатся
методически, одна за другой. Церковь же выстояла эти 70 лет, она не
изменила
себе, она дала миру мучеников, которые умирали за веру —
может быть, она и
сейчас тоже выстоит; может быть, она и сейчас явится тем стержнем,
который
удержит на себе жизнь общества, жизнь народа и государства? Ответим мы
или нет
на эту надежду? Ответить мы можем только любовью, только своим
церковным
служением. Я
не рассказывал достаточно научно, подробно и исторично о том, как
церковные
служения развивались, трансформировались в истории, — я и не
ставил себе такой
цели. Моей целью было постараться в вас вложить сознание того, что к
церковному
служению призван каждый христианин. И хотя формы этого церковного
служения,
может быть, мы сейчас и не можем отреставрировать, те формы, которые в
древности были созданы Церковью, но содержание этого служения всегда
остается
тождественным самому себе, как и Церковь всегда тождественна сама себе
по духу
своей жизни. Служения все, какими они были раньше, такими точно они
оставались
всегда и остаются теперь. Вас, может быть, не будет рукополагать
епископ в
диаконисс, но служение это вы можете совершать сегодня не менее
успешно, чем
раньше, а может быть, даже и более успешно. Так же и любое другое
служение.
Если есть у вас какой-то талант, какой-то дар Божий, если вы что-то
умеете
делать, — приходите в храм, к священнику и скажите: я хочу
потрудиться для
Церкви, я умею делать вот это. Уверяю вас, что деятельный священник
обязательно
найдет вам место, обязательно научит вас тому, как вы можете послужить
Церкви. Так
точно мы обязаны воспитать и детей. Именно с детства нужно вложить в
ребенка
сознание, что я должен Церкви служить. У нас сейчас наблюдается очень
страшная
картина. Недавно мне рассказали такую историю. В некой семье воспитали
львицу.
Когда она подросла, то стала убегать из дома, а потом познакомилась с
каким-то
львом. Лев этот к ней приходил, провожал ее, когда она возвращалась к
своей
хозяйке время от времени, поджидал ее где-то на опушке. Через некоторое
время
она опять уходила ко льву. И потом у нее родились львята. И вот вдруг
хозяйка
этого дома видит, как через ограду прыгает львица, и в зубах у нее
львенок, и
она этого львенка приносит к ногам своей хозяйки. Потом убегает и
второго
львенка приносит. И уходит опять к своему льву. То есть, у нее
сложилось ясное
понимание жизни: львят воспитывают люди. Поскольку ее воспитали люди,
то она
так решила и именно это и проделала. В
соответствии с этим примером можно взглянуть и на нашу жизнь.
Большинство из
наших прихожан не воспитывалось в Церкви, а пришли в Церковь во
взрослом
возрасте. Многие крестились уже взрослыми, многие, будучи крещеными
формально в
детстве, потом пришли в Церковь через какого-то священника, духовного
отца
своего, — обрели веру и стали жить церковной жизнью. Потом (а
может быть и
раньше), у них родились дети, и вот теперь они их тоже приносят к
батюшкиным
ногам, чтобы батюшка их воспитывал. Их он воспитал, им он дал веру,
пусть он и
их детей воспитает и тоже веру даст. И вот наша храмовая жизнь
церковная
становится похожа на неизвестно что: на детскую площадку какую-то. Софья
Сергеевна Куломзина, когда вам будет читать лекцию, будет обязательно
говорить
о том, как хорошо, когда дети в церкви шумят, кричат и как батюшки в
Америке
даже специально учат в церкви кричать и участвовать в жизни церковной.
Я уже
это слышал и умилялся сердцем при ее словах. Но здесь нужно помнить,
что в
Америке на приходе если есть пять или десять детей, то этого уже вполне
достаточно. Софья Сергеевна занимается с тремя мальчиками или девочками
и
считает свою миссию очень большой, очень важной; она трех детей
воспитывает. И
это прекрасно. А у нас, в нашей церковной школе воспитывается шестьсот
детей. И
когда к нам приходят на службу сто детей или двести, и протискиваются к
амвону,
залезают на амвон, не обращяя внимания ни на священника, ни на царские
врата,
ни на Чашу, ни на что, начинают играть, и плеваться, и неизвестно что
делать, —
то это, конечно, просто страшно. И страшно это не только потому, что
тут уже
невозможно ни служить, ни молиться Богу, ничего невозможно делать.
Более всего
это страшно потому, что такие дети, конечно, христианами не станут,
батюшка вам
их не воспитает, не сможет он их воспитать. Одну львицу можно, а целое
стадо
львят невозможно. Здесь
происходит нечто катастрофическое, то, что мы с вами не предусматриваем
и не
пытаемся предугадать. А в действительности пройдет еще несколько лет, и
ваши
детки, такие милые и прекрасные сегодня, вырастут атеистами,
неверующими
людьми. В истории уже был опыт, когда дети из церковных семей, очень
часто дети
священников, воспитанники семинарий делались революционерами и
атеистами. И
именно они потом рушили церкви и расстреливали священников. Это уже все
было. Почему
происходит так? Потому что традиционное воспитание в храме, просто
воспитание
по традиции, не только не дает настоящего христанского сознания
человеку, а
очень часто оказывается противоположным ему. Ребенок воспринимает
христианскую
жизнь, храмовую жизнь, как некий обряд, как некий способ быта. Он
привык к
тому, что вот здесь Распятие стоит, а здесь икона Божией Матери, его
сердце не
дрогнет, когда он видит это Распятие, он к нему привык с самого
рождения. Он
уже не может почувствовать, что здесь изображен Распятый Христос, для
него это
в лучшем случае художественное произведение. Если с детства у человека,
у
ребенка умерло чувство благоговения, то это катастрофа,—
катастрофа, может
быть, самая страшная в его жизни, потому что тогда он веру не сохранит.
Пока он
маленький, пока он еще отрок, как-то еще концы с концами сходятся. Но
потом он
достигает лет 15-17, у него появляются новые интересы, и ничто его в
Церкви не
удерживает. Тогда он говорит: «Ну, мама, я ходил 15 лет с
тобой за ручку в
Церковь, а теперь ты ходи одна». Таких
случаев уже и сейчас очень много и именно в семьях традиционных, где
дети росли
в Церкви с детства. И это есть ближайшее будущее всех нас, потому что
мы в
массе своей детей бросили на произвол судьбы, потому что мы, родители,
не
пытаемся даже искать настоящих способов церковного воспитания детей. А
если
появилась и школа воскресная, — так это уже совсем красота,
можно совсем
отложить попечение. Детей можно просто отправить в эту школу, и пускай
их там
воспитывает батюшка или кто-нибудь еще, а обязанности родителей вроде
бы тут
уже исключаются. Так
вот, помните, что первым церковным служением нашим, общим для нас всех,
является воспитание следующего поколения. Всякий организм должен
воспроизводиться, и Церковь — это тоже есть организм. Если не
будут в нем
заложены правильные процессы вопроизведения, то он жить не сможет. На
сегодняшний день у нас эти процессы не заложены, и можно предполагать
поэтому,
что этот наш церковный подъем, церковное возрождение—дело на
одно поколение. Вы
возрождаетесь, вы будете жить духовной жизнью, а дети ваши станут
атеистами и
гонителями Церкви. Потому что вы — это Церковь, и вы их не
желаете воспитывать,
не сознаете это своим необходимым долгом, вы не понимаете, что без
этого даже и
спастись трудно. Ведь каждого из нас спросит Господь на Страшном Суде;
а как ты
воспитал детей, которых дал тебе Бог? Почему ты их не научил Бога
почитать,
Бога любить, Богу служить? Как и мы с вами холодно, формально,
потребительски
часто относимся к Церкви, так же этому и научаем своих детей. И они это
усваивают очень быстро и легко. И так именно они и приходят в Церковь:
это есть
место встречи, место, где можно пошалить, повеселиться, может быть,
что-то
приятное даже там найти. А если так, то можно и безобразничать, как
хочешь. Я
советую всем вам не спать спокойно, если ваши дети не имеют в своем
сердце
благоговения, если они не имеют своего личного отношения к Богу, если
нет у них
настоящей любви к Богу. У каждого ребенка должна быть своя собственная
любовь к
Богу. Он должен иметь свою собственную совесть, которая должна его
мучить, если
он сделает что-то, не соответствующее христианской жизни. Если вы этого
не
вложили в своего ребенка, не научили его этому, горе вам. Это есть,
конечно,
первое и самое главное из наших церковных служений. Это, между прочим,
горе
старшего поколения. Сейчас в церкви на исповеди сплошь и рядом подходят
бабушки
и говорят: у меня все дети неверующие, пьют, безобразничают, развелись
и вообще
неизвестно что делают. И всегда хочется спросить, хотя жалко этих
бабушек, но
хочется спросить: «А где ты была раньше? Где ты была, когда
эти дети были
маленькие? Ты их воспитала в вере? Ты их научила молиться? Ты их водила
в храм?
Ты объясняла своему ребенку, что важнее всего в жизни вера? Что лучше
умереть
за веру, чем жить без нее? Ты это объясняла? Ты это показала примером
своей
жизни?» Нет, не показала, нет, не воспитала, не хотела,
боялась, считала, что
вырастут — сами разберутся. Вот, они теперь и разбираются на
твоей шее, и лупят
тебя в пьяном виде каждый день, и по заслугам ведь лупят». Нужно
нам это обязательно осознать и нужно искать выхода всем вместе. Вы
будущие
катехизаторы, но очень многие из вас еще и родители. Давайте
обязательно примем
это наше служение и будем вместе искать, как нам воспитывать детей, как
их
сделать христианами, и почувствуем, что это есть долг каждого из нас,
что никто
из нас не вправе от этого долга уклоняться. Это есть сейчас первая,
самая
главная потребность Церкви, которая должна стать обязанностью каждого
из нас.
Если бы Церковь стала рушиться, то каждый побежал бы помочь: бросился
бы тушить
пожар, например, если бы церковь горела, и т.д. Сейчас у нас а Церкви
уже горит
этот пожар, он уже начался, уже растет это новое, я вам скажу, страшное
поколение, поколение зверят, которые разнесут все не так, как было, а
гораздо
хуже. Мы сейчас восстанавливаем храмы, а может быть, что наши дети их
все
поуничтожают, потому что мы с вами совершенно не чувствуем своей
ответственности перед Богом за детей и не ищем способа их воспитать. И
начинать
здесь нужно совершенно ясно, с чего, — с того, чтобы самим
почувствовать свою
ответственность, самим почувствовать долг свой. Конечно,
мы сами должны служить, мы сами в ответе за все. Это наша Церковь, нам
Господь
дал ее, нас принял в Церковь свою и нам вручил ее судьбу. И каждый из
нас будет
в ответе. Если мы будем так чувствовать, так жить, то тогда сможем
передать это
ощущение своим детям. Одним из способов воспитания является воспитание
в
ребенке чувства долга — долга перед Богом и перед Церковью, а
потом уже и во
всех остальных делах. Ребенок должен понимать, что он обязан дома
помогать, у
него дома есть обязательные послушания, он обязан учиться, обязан
слушаться,
обязан заботиться и о родителях, и о братьях и сестрах. Чувство долга
мы должны
с детства воспитать в ребенке. И, конечно, это только тогда возможно,
когда у
нас самих это чувство есть. Отсутствие у нас настоящего служения
церковного это
есть следствие того, что у нас самих отсутствует чувство долга. Расскажу
вам напоследок еще одну историю, очень поучительную и устрашающую.
Недавно я
познакомился с молодым священником, отцом Андреем, который служит в
соборе в
Новосибирске. Он кончил университет, по образованию он математик,
проработал
сколько-то лет и принял сан. Ему дали послушание, или он сам его
выбрал, —
ходить в тюрьмы и в лагеря, которых вокруг Новосибирска много. Там
расположены
самые страшные лагеря и строгого режима, и женские, и детские. И вот он
рассказывал, что самые страшные лагеря — это детские. Даже
невозможно
рассказать, как там живут дети. Даже когда воображаешь себе ад, то
такого не
представишь, там просто жить человеку невозможно. Например, дети
постоянно
дерутся, причем дерутся они так: в бараке они по очереди бьют все
вместе
одного, и ребенок, которого бьют, не должен ничем выказать, что ему
больно.
Если даже он, теряя сознание, издаст стон какой-то, то его тотчас
подвергают самому
страшному надругательству, и потом он будет предметом этого
надругательства
всегда. То есть, в нем вообще убивается всякое человеческое достоинство
навсегда. И вот так они избивают все друг друга по очереди. Каждый день
это
происходит, постоянно. Можно себе представить, что это за жизнь, и как
превращаются они не то, что в зверей, а в каких-то бесенят, у которых
отсутствует всякое понятие о добре, всякая жалость друг к другу.
Жалость они
сами друг в друге искореняют: если он теряя сознание застонал, то его
нужно тем
более уничтожить, чтобы он считал всякое такое злобное избиение нормой
жизни, и
потом он так же должен избивать другого. Вот к чему приводит жизнь
безбожная. И
это происходит в одном лагере, а такими лагерями покрыта вся страна
наша. Это то
поколение, которое готовится, это завтрашние самые страшные
преступники.
Подумайте сами, это с каждым днем все растет, это с каждым днем готовит
наше
завтра, наше ближайшее будущее. Такого раньше никогда не было. Это
явления
новые по масштабу, по качеству, по смыслу своему. Это просто явление
ада на
земле. Что мы этому можем противопоставить? Отец Андрей говорит, что он
ходит в
лагерь, но он просто теряется, он не знает, что с ними делать, с этими
детьми,
достучаться до сердца их невозможно. |
|