В это время прислуживающие вносят венцы и священник благословляет венцом жениха и го­ворит: «Венчается раб Божий (имя рек) рабе Божией (имя рек), во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, Аминь». Затем благословляет венцом главу невесты, возлагает на нее венец и говорит такие же слова. Затем священник воздевает руки в молитве и произносит: «Господи Боже наш, славою и честию венчай я (их)» и благословляет жениха и невесту трижды (трижды повторяются эти слова). Эти слова являются в католическом понимании тайносовершительной, сакраментальной формулой таинства брака. Это кульминация чина.

После этого чтец провозглашает прокимен: «Положил еси на главах их венцы от камене честных, живота просиша у Тебе, и дал еси им» и читается замечательное послание апостола Павла «К Ефесянам» (Еф. 5. 20-29), которое все желающие вступить в брак или вступившие в брак должны хорошо знать. Нет более замечательной заповеди о брачной жизни, чем это послание Апостола Павла. В этом послании брак между мужем и женой уподобляется браку между Христом и Церковью: «Тайна сия велика есть». Здесь говорится о том, что жены своим мужьям повинуются, якоже Господу: «Зане муж глава есть жены, якоже Христос Глава Церкве, и той есть Спаситель тела. Но якоже Церковь повинуется Христу, такожде и жены своим мужем во всем. Мужие, любите своя жены, якоже и Христос возлюби Церковь, и Себе предаде за ню». Эти заповеди каждый должен иметь в своем сердце. Затем читается Евангелие от Иоанна о том, как Христос пришел в Кану Галилейскую и благословил брак в Кане Галилейской удивительным чудом, первым своим чудом, когда претворил воду в вино.

Это Евангелие, кроме простого смысла, понятного каждому из нас, говорит о том, что Христос пришел на брак и совершенным на нем чудом этот брак благословил. Есть еще аллегорический смысл, особенно глубокий и важный. В глубокой древности Церковь пользовалась разными образами для истолкования Евангелия и эти образы она часто заимствовала из притчей Христа, Который тоже пользовался образами и символами и аллегориями, для того, чтобы дать то или иное научение. Вникая подробно в текст этого Евагельского чтения, мы видим, что вино здесь изображает любовь. Мы видим удивительный образ приобретения этой любви: на свадьбе не хватало вина. И в наше время недостаток вина на свадьбе воспринимается как позор, тем более так было в древности в странах Востока, где, правда, вино воспринимается несколько по иному, чем у нас: там это легкий, полезный напиток, поэтому вино является необходимостью всякой трапезы вообще на Востоке, тем более, трапезы праздничной. Когда не хватало вина, основного элемента праздничной трапезы, то это было позором и бедой и могло истолковываться как дурной знак. Поэтому так забеспокоились хозяева и они обратились к Божией Матери, Которая была приглашена на брак. Есть такое истолкование, что Божья Матерь не могла оставаться в Назарете, после того, как Христа там гнали и она переселилась в Кану Галлилейскую. Ее, а также Христа с учениками пригласили на брак, но ко Христу не решились подойти и сказать Ему, что вина не хватает. Божия Матерь говорит Своему Божественному Сыну: «Вина не имут». Этих слов было достаточно, чтобы объяснить, что с ними случилась беда, это было очевидно для каждого. Но Христос, вместо того, чтобы сразу помочь, говорит удивительные для нас слова: «Что есть Мне и Тебе, жено. Не у прииде час Мой», — то есть в переводе «Какое нам дело до этого». Славянское обращение «О, жено», которое пришло из греческого, является наиболее почтительным, уважительным и почетным обращением, какое только может быть, и такое обра­щение мы находим в Евангелии неоднократно. Но, тем не менее, Он отказывает: Что здесь Мне и Тебе, зачем мы будем входить в эти земные заботы, еще не пришел час Мой. Но дальше события развиваются совсем поразительно: Божия Матерь, получив как бы отказ, тем не менее, говорит слугам: «Что Он скажет вам, то и сотворите». И Она не просит снова Христа, чтобы Он помог, Она просто говорит это слугам, потому что уверена, что несмотря на отказ, Он все-таки исполнит Ее желание, и Ее ходатайство о семье, пригласившей их в гости, будет исполнено. Слуги подходят ко Христу и Он, как бы покоряясь воле Своей Матери, говорит им, что сделать «Наполните водоносы водой». Водоносы — это большие каменные сосуды, в которых накапливали воду для хранения. Когда их наполнили водой, вероятно, сходив несколько раз на речку или к источнику, Христос сказал: «Теперь позовите распорядителя брачного пира, архитриклина». Архитриклин подчерпнул из этих водоносов и, ничего не подозревая, с упреком обратился к хозяину, жениху: «Всякий человек сначала лучшее подает вино, а потом, когда упьются — худшее. А ты поступил наоборот — ты самое лучшее вино оставил напоследок». Эти слова свидетельствуют нам о том, что самое лучшее вино получилось тогда, когда, по ходатайству Божией Матери, оно было сотворено из воды Христом. И завершается этот отрывок Евангелия словами, нз которых видно, что эта обычная жизненная ситуация, когда люди полюбят друг друга, вступают в брак, и им начинает не хватать любви — любовь уменьшается довольно быстро; влюбленность, которая привела их к браку, довольно скоро оскудевает и кончается, и тогда эти люди оказываются в очень страшной тяжелой ситуации, которая грозит им крушением жизни; здесь необходимо искать выход, а когда люди его не находят, то семья распадается, — здесь, в этой ситуации нужно обратиться к Божией Матери и просить Ее ходатайства перед Господом. И Господь может дать другую любовь, благодатную, чудесную, любовь, которая является даром Божиим, которая не может быть просто по человеческому падшему естеству ему присуща. Эта любовь дает любовь к Богу и эта любовь будет гораздо прекраснее и выше, чем та первая влюбленность. Водоносы, наполненные вином, уже с избытком содержали это прекрасное вино и больше не было опасности, что его не хватит. Так и любовь, которую дарует Господь, она пребывает в жизнь вечную, то есть ее хватит для вечности. Даже последние слова этого Евангелия о том, что «так, совершил начаток знамений Иисус, явив славу Свою и веровавше  в Него ученицы Его», эти слова могут быть истолкованы. Первым чудом Иисуса явилось чудо в Кане Галлилейской, чудо, сотворен­ное по поводу брака. Из этого мы видим, какое значение имеет брак в человеческой жизни и какое значение Христос придает ему. Из этого мы видим, что в браке можно поверовать во Христа, как поверили ученики Христа, благодаря этому чуду, так и люди, видящие помощь Божию в благодатном  христианском браке, видя эту любовь, которая даруется в христианском браке, тоже могут поверить во Христа. На самом деле, так и бывает. Если нам доведется увидеть настоящую христианскую семью, то мы увидим, как вокруг этой семьи собирается множество верующих людей. Очень многие люди, приближаясь к этой семье, приобретают веру. Как видите, Евангелие, которое читается во время совершения таинства брака, имеет особый, адекватный этому таинству смысл. Так бывает не всегда, не всегда Евангелие так глубоко и полно объясняет содержание таинства, как здесь.

После чтения Евангелия диакон говорит сугубую ектению, читается молитва, потом говорится просительная ектения и произносится литургический возглас и поется «Отче наш», который должен петь весь народ, ведь брак должен совершаться Церковью, а не так как теперь, когда при венчании присутствуют только гости молодых и родные, а Церкви здесь нет, потому, что эти люди, как правило, пришлые. Это таинство, как и всякое другое, должно совершаться Церковью. После «Отче наш» приносится общая чаша. Священник благословляет ее и говорит молитву, после которой говорит мужу и жене пить из этой чаши, сначала мужу, потом жене.

В течение многих веков, даже уже тогда, когда это таинство выделялось из Литургии и соверша­лось отдельно от нее, перед совершением этого таинства на Престоле ставилась чаша с Преждеосвященными Дарами, и жених и невеста в конце чинопоследования брака причащались Св. Дарами, причем в ранних чинопоследованиях даже содержится великопостный возглас литургический, и муж и жена причащались, потому что тогда Церковь еще не мыслила совершение таинства без общего причастия, хотя это уже стало совершаться и не во время Литургии. Постепенно и эта форма была утрачена. Есть мнение, что эта чаша с вином символизирует древнее причащение, конечно же ни в коем случае не заменяя его. Но это мнение не абсолютно, толкуют эту чашу и иначе: обычай пить общую чашу был у многих народов еще до христианства. Действительно, пить общую чашу ¾ это символ, и сама Евхаристическая чаша на Тайной Вечере была испита всеми учениками потому, что был такой обычай. Она восходит к этому обычаю, потому Христос и благословил эту общую чашу. Поэтому мнение, мне кажется, более обоснованное, что эта чаша с вином не зависит от причастия. Но, скорее всего, не совсем независимо. Тогда, когда была Евхаристическая чаша, то не было необходимости пить еще какое-то вино, когда же чин венчания выделился из Литургии и люди перестали причащаться, древний обычай пить общую чашу вина, приобрел более глубокий смысл и утвердился в этом секуляризованном чине венчания. После того как испита эта чаша вина, которая, конечно, является символом того, что муж и жена будут вместе делить радости и скорби, которые жизнь им предложит, священник берет крест в левую руку, а правой рукой епитрахилью соединяет вместе руки мужа и жены и ведет их за собой вокруг аналоя, на котором лежит Евангелие. При этом хор поет тропари. Первый тропарь «Исайя ликуй…». Этот тропарь прославляет Божию Матерь, что вполне естественно в свете того Евангелия, которое читалось незадолго до этого. Именно Божия Матерь является покровительницей семьи и ходатаицей о жизни человека, поэтому, естественно, что к Ней первая молитва и к Ней первая слава. Затем поется тропарь «Святии мученицы...» и священник ведет второй раз вокруг аналоя брачующихся. Здесь ублажаются мученицы и говорится о том, что тем, кто вступает в брак, предстоит трудный подвиг, полный скорбей, самоотвержения и мужества, жертвенности, жертвенной любви, если потребуется, даже и умереть, исполняя свой долг.

Эти люди уподобляются мученикам, не потому, конечно, что вступить в брак ¾ сущая мука, но потому что им предстоит трудный подвиг. Подвиг земной жизни похож на мученичество, на страдание, наша земная жизнь состоит из страданий по большей части, и супруги должны этот подвиг пройти вместе.

Третий тропарь «Слава, Тебе, Христе Боже…» прославляет Христа, подвигоположника, Который является радостью мучеников, которые проповедуют Святую Троицу своим подвигом. Эти тропари поются очень торжественно, это продолжающаяся кульминация всего чина венчания. Эти же тропари поются в чине рукоположения, правда в другом порядке. Есть толкование, что рукоположение ¾ это тоже венчание, венчание с Церковью. Сходство этих обрядов дает право сказать так. В Русской Церкви принято при рукоположении снимать со ставленника обручальное кольцо, подчеркивая этим, что теперь священник имеет новую семью. Этот образ восходит к словам Апостола Павла, который говорит, что брак мужа и жены есть образ Христов и может быть поэтому увиден как жених Церкви.

После хождения вокруг аналоя, священник снимает венцы и читает предпоследнюю молитву, затем говорится «Мир всем» и священник поворачивается лицом к брачующимся и произносит очень важную молитву, в которой он молит Святую Троицу даровать супругам долгоденствие, преуспение в вере, обилие земных и небесных благ по молитвам Божией Матери и всех святых.

После этого следует отпуст. Перед ним священник говорит мужу и жене, чтобы они друг друга поцеловали. Как говорил один старец, этот поцелуй должен быть первым для мужа и жены. После этого произносится отпуст, на котором вспоминаются Боговенчанные Цари Константин и Елена и Великомученик Прокопий, котроые считаются покровителями брака.

Следом за отпустом идут молитвы на разрешение венцов в восьмой день. Это две довольно коротких молитвы в которых говорится, чтобы Господь разрешил венчающихся. Таинство брака, как и таинство крещения принималось в древности как величайшее событие в жизни человека и поэтому праздник, который совершался с этим таинством, длился восемь дней. Только на восьмой день снимались венцы, как на восьмой день отиралось миро и постригались волосы у крещаемых. Муж и жена в течение восьми дней праздновали, они надевали свои венчальные наряды, венцы, в этом, вероятно, шли в Церковь, причащались и восемь дней переживали начало своей новой жизни. Можно представить, как это было красиво, торжественно и значительно. Только на восьмой день с особыми молитвами с них снимали венцы и они вступали в обычную трудовую жизнь. Есть мнение, что их брачная жизнь начиналась только после восьмого дня, но это мнение тоже не абсолютное, разные источники говорят по-разному.

ТАИНСТВО ПОКАЯНИЯ

Чин таинства покаяния изложен, как и другие чины, в Требнике под названием «Последование о исповедании».

Здесь говорится: «Приводит духовный отец хотящаго исповедатися единаго, а не два или многия, пред икону Господа нашего Иисуса Христа непокровенна» и творит стих к началу, то есть «Благословен Бог наш…», затем обычное начало: «Святый Боже», «Отче наш», «Приидите, поклонимся…» и читает 50 псалом «Помилуй мя, Боже», покаянный псалом.  Затем покаянные тропари: «Помилуй нас, Господи, помилуй нас», «Милосердия двери отверзи нам, Благословенная Богородице» и 40 раз читается «Господи, помилуй».

Затем следует молитва: «Боже, Спасителю наш, Иже пророком Твоим Нафаном покаявшемуся Давиду от своих согрешении оставление даровавый, и Манассиину в покаяние молитву приемый, Сам и раба Твоего (имярек), кающегося о своих согрешениих, приими обычным Твоим человеколюбием, презираяй ему вся содеянная, оставляяй неправды, и превосходяй беззакония. Ты бо рекл ecu, Господи: хотением не хощу смерти грешника, но еже обратитися и живу быти ему: и яко седмьдесят седмерицею оставляти грехи. Понеже яко величество Твое безприкладное и милость Твоя безмерная: аще бо беззакония назриши, кто постоит; Яко Ты ecu Бог кающихся, и Тебе славу воссылаем, Отцу, и Сыну, и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

Вторая молитва: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Бога живаго, Пастырю и Агнче вземляй грех мира, Иже заимования даровавый двема должникома и грешнице давый оставление грехов ея: Сам, Владыко, ослаби, остави, прости грехи, беззакония, согрешения вольная и невольная, яже в ведении и не в ведении, яже в преступлении и преслушании бывшая от рабов Твоих сих. И аще что яко человецы плоть носяще и в мире живуще от диавола прельстишася. Аще же в слове, или в деле, или в помышлении, или в ведении, или в неведении, или слово священническое попраша, или под клятвою священническою быша, или под свою анафему падоша, или под клятву ведошася: Сам яко Благ и Незлобивый, Владыко, сия рабы Твоя словом разрешитися благоволи, прощали им и свою их анафему и клятву, по велицей Твоей милости. Ей, Владыко человеколюбие Господи, услыши нас молящихся Твоей благости о рабех Твоих сих и презри яко многомилостив, прегрешения их вся, измени их вечныя муки. Ты бо рек еси, Владыко, елика аще свяжети на земли, будут связаны на небеси: и елика аще разрешите на земли, будут разрешени на небеси. Яко Ты ecu един безгрешен, и Тебе славу воссылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и вовеки веков. Аминь».

После второй молитвы священник глаголет кающемуся, уже не молитву, а увещание: «Се, чадо, Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое, не усрамися, ниже убойся, и да не скрыеши что от мене: но не обинуяся рцы вся, елика соделал ecu, да приимеши оставление грехов от Господа нашего Иисуса Христа. Се и икона Его пред нами: аз же точию свидетель есмь, да свидетельствую пред Ним вся, елика речеши мне: аще ли что скрыеши от мене, сугуб грех имаши. Внемли убо: понеже бо пришел ecu во врачебницу, да не неисцелен отыдеши».

Это увещание содержит в себе несколько очень важных утверждений, которые мы привыкли слышать, но часто не заостряем на них свое внимание. Первое утверждение — о том, что «Христос невидимо стоит, принимая твою исповедь», то есть ты исповедуешься Христу. И сказано: «И не стыдись, не бойся и ничего не скрой от меня, но не уклоняясь, скажи все, что сделал, и получишь прощение от Господа нашего Иисуса Христа. Вот и икона Его перед нами, я только свидетель», — священник говорит, — «Чтобы засвидетельствовать перед Ним все, что ты мне скажешь». Здесь утверждается, что смысл присутствия священника в том, что он свидетельствует перед Господом то, что говорит кающийся человек. Зачем нужно перед Господом свидетельствовать о том, что говорит человек? Разве Господь-сердцеведец и так не знает, что у нас на сердце?

Но несколько странное для православного понимания утверждение здесь имеется: «Господь принимает покаяние, а я только свидетель». А в общем-то непонятно, для чего я свидетельствую? Может быть, тогда и не нужно священника вообще? Потом еще одно очень важное утверждение здесь содержится: «Если что скроешь от меня, сугуб грех имаши», то есть если ты что-либо скрываешь здесь на исповеди, то будешь иметь двойной грех. «Будь внимателен, потому что ты пришел во врачебницу, чтобы неисцеленным не отойти». Для того, чтобы ты получил уврачевание, необходимо, чтобы твоя совесть не имела у себя никакого лукавства. Чтобы ты нисколько не сомневался в том, что тебе нужно придти с открытым сердцем. Если же ты хоть немного в этом сомневаешься, пытаешься как-нибудь слукавить, свое сердце хоть как-нибудь прикрыть, то тогда «сугубый грех будешь иметь», то есть и прежний грех тебе не простится, и ты приобретешь еще новый грех — грех лукавства, когда ты пришел ко Христу. Исповедь твоя будет недействительной.

Это, конечно, понятно, потому что невозможно по-настоящему исповедоваться, каяться, если ты одновременно имеешь какой-то лукавый расчет, как-то хочешь себя оправдать или выго­родить, или ввести в заблуждение священника. Конечно, покаяние с таким расчетом, с таким лукавством несовместимо.

И после этого по Требнику полагается то, о чем большинство из вас, наверное, ничего не знает: «При всех вопрошает его священник о вере, глаголя: «Рцы ми, чадо: аще веруеши, яко Церковь кафолическая апостольская, на востоце насажденная и взращенная, и от востока по всей Вселенней разсеянная, и на востоце и доселе недвижимо и непременно пребывающая, предаде и научи; и аще не сумнишися ни в коем предании».

В ответ на такой вопрос священника кающийся должен прочитать Символ веры: «Верую во Единого Бога Отца...» Ничего подобного в современной практике мы не находим. Более того, мы уже и забыли, что какие-то сомнения, или неосведомленность в учении церковном, или какая-нибудь путаница в истинах веры является грехом. К нам приходят на исповедь люди, имеющие самое путанное представление о христианстве, и мы спешим их исповедовать, прощать и разрешать и допускаем к причастию, хотя наш Требник, который является довольно поздней книгой, еще со­держит в себе довольно ясное понимание того, что прежде всего кающемуся необходима православ­ная ясная вера и каждый кающийся должен исследовать свою веру, должен спросить себя о том, правильно ли он верит.

Далее следуют вопросы, касающиеся разных тяжких грехов, и священник должен помочь кающе­муся проверить свою совесть, чтобы не осталось у него никакого изъяна, чтобы он полностью свои совесть мог очистить, после всех вопросов и ответов кающагося Требник имеет завещание, то есть увещание еще одно, которое вы никогда не слышите, а может быть, даже не подозреваете о нем.

Это увещание звучит таким образом: «От сих всех отныне должен ecu блюстися, понеже вторым крещением крещаешися, по Таинству христианскому, и да положиши начало благое, помогающу тебе Богу: паче же не поглумися на тоежде обращался, да не твориши человеком смеха, сия бо христианом не суть прилична: но честно, и право, и благоговейно пожити да поможет тебе Бог своею благодатию».

«И егда сия вся к нему изречеши, и опасно испытаеши, и он паки вся яже о себе без стыда открыет» означает, что кающийся должен ещё раз проверить свою совесть, и если все же что-то скрыл, сказать об этом, и речеши ему: «Поклонися», и только после этого читается молитва, которой предшествует такое киноварное заглавие: «Тогда приклоняет главу исповедуемый, духовный же глаголет молитву сию: «Господи Боже спасения рабов Твоих, милостиве и щедре и долготерпеливе, каяйся о наших злобах, не хотяй смерти грешника: но еже обратитися, и живу быти ему: Сам и ныне умилостивися о рабе Твоем (имярек) и подаждь ему образ покаяния, прощение грехов и отпущение, прощая ему всякое согрешение, вольное же и невольное: примири, и соедини его Святей Твоей Церкви, о Христе Иисусе Господе нашем, с Ним же Тебе подобает держава и великолепие, ныне и присно и во веки веков».

И дальше следует неожиданное отчасти добавление: «Господь и Бог наш Иисус Христос благодатию и щедротами своего человеколюбия да простит ти, чадо (имя­рек), вся согрешения твоя: и аз недостойный иерей, властию Его мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь». Обычно в это время священник кладет епитрахиль на голову кающегося и «знаменует его крестообразно десницею», то есть изображает на главе кающегося крестное знамение.

Второе увещание содержит очень важное утверждение, целое учение о таинстве покаяния: «От сих всех отныне должен еси блюстися, понеже вторым крещением крещаешися, по таинству христианско­му». Это увещание, несомненно носящее черты глубокой древности, призывает не глумиться над этим Таинством, над Церковью, возвращаясь на прежний свой грех, оно утверждает, что таинство покаяния есть по сути своей второе крещение, и предполагает твердое стремление к исправлению, к изменению человека. Желая исповедоваться, желая покаяться, человек должен иметь твердую решимость во чтобы то ни стало измениться и ни в коем случае не повторять своего греха.

Что касается следующей за этим увещанием молитвы, то она по своему содержанию является молитвой окончательной, и содержит в себе прошение о том, чтобы Господь подал кающемуся образ покаяния, простил бы ему согрешения и соединил его со своей Святой Церковью. Здесь мы имеем ясное понимание того, что такое покаяние. Покаяние — это есть возвращение в Церковь. Оно необходимо для человека, который от Церкви отпал. И это таинство много раз возвращает человека в Церковь. Подобно тому, как крещение есть вхождение в Церковь, так и покаяние есть таинство возвращения в Церковь для того, кто из Церкви ушел. Это возвращение похоже на возвращение блудного сына в отчий дом.

Довольно странным кажется все же замечание: «По молитве же разрешает иерей кающегося низу лежащего, сице глаголя: Совершение тайны святаго покаяния». Никто из вас в церкви не слышал таких слов, которые предписываются священнику произносить. Прежде, чем читать разрешитель­ную молитву, он должен обратить ваше внимание: «Совершение таинства святого покаяния», то есть теперь происходит совершение этого Таинства. Уже сама эта ремарка напоминает нам католическое учение о тайносовершительной формуле. Православное учение не может содержать в себе никаких таких утверждений и тайносовершительных формул, так как никаких формул быть не должно. То есть само это примечание: «Совершение таинства святого покаяния» имеет явно католическое происхождение.

Только в этом духе можно воспринимать следующую разрешительную молитву. Напомню ее: «Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами своего человеколюбия, да простит ти чадо вся согрешения твоя». До сих пор было так: «Прости, Господи». В предыдущей молитве говорится: «Господи, подаждь ему образ покаяния, соедини его со всей своей Церковью», а здесь утверждение: «Да простит». А дальше совсем странные слова: «Да простит  ти чадо вся согрешения твоя, и аз недостойный иерей, властию его мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь». То есть Ты, Господи, прости, и аз прощаю и разрешаю, и не просто так прощаю, но властью мне данной. Прежде всего, эта так называемая разрешительная молитва — даже не молитва, а есть именно некое разрешение от грехов. Оно, конечно, приходит в противоречие с тем увещанием, которое начинается словами: «Се, чадо, Христос невидимо стоит...» Там говорится о том, что «Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое, аз же токмо свидетель есть». И священник присутствует перед тобой, чтобы только засвидетельствовать перед Христом то, что ты скажешь. А здесь присутствию священника придается иной смысл: «Господь да простит тебя и аз властью мне данной прощаю и разрешаю тебя». Мы явно видим здесь юридическое понимание Таинства. Об этом говорит и ремарка — «Совершение тайны покаяния», указывающая на сакрамен­тальную формулу, и следует разрешительная формула, исполненная юридического смысла. Иссле­дование этого чинопоследования подтверждает, что эта формула имеет явно католическое происхождение. В конце чинопоследования читаются молитвы: «Достойно есть», «Слава и ныне» и совершается отпуст.

Обычно, говоря о таинстве, мы начинаем с его истории, а в конце уже проходим чин. А сейчас сначала рассмотрели чинопоследование. Почему так? Потому что чинопоследование Таинства покаяния являет нам удивительную картину. Если чинопоследование крещения носит явные следы глубокой древности, если чинопоследование брака складывается уже в IX веке, если чинопоследо­вание Божественной Литургии оформляется уже в VIII веке более или менее в основных своих чертах, то чинопоследование исповедания, которое мы имеем в нашем Требнике, относится пример­но к XVII веку и тем самым вызывает у нас вопрос: прошло почти XX веков христианства. Что же, первые XVI веков никто не каялся? Почему только в XVII веке мы получили чин покаяния?

Всякое изучение, прикосновение к столь часто совершаемому чинопоследованию вызывает здо­ровый консерватизм и некие охранительные реакции. В этом плохого нет. И изучение нашего церковного наследия не только не помешает нам, но, напротив, сделает нас более зрячими, поможет нам понять нашу церковную жизнь в должной полноте, поможет нам и все таинства получать сознательно, благоговейно, поможет нам участвовать в них всем сердцем.

Таинство покаяния, к сожалению, являет нам в нашей церковной жизни некую ужасную брешь. Вместе с Таинством крещения оно подверглось наибольшей профанации в нашей исторической жизни и особенно, может быть, в нашем веке.

Крещение и покаяние. Покаяние, которое является вторым крещением. Настолько сильно иска­жены эти чинопоследования, настолько сильно отличается сегодняшнее понимание этих Таинств от древнего церковного понимания, что встает очень страшный вопрос: может ли так продолжаться и не наносит ли это искажение страшного, может быть, непоправимого вреда Церкви и церковной жизни?

В церковной практике мы видим большие крайности и в совершении таинства покаяния. Мы знаем монастыри, где трудолюбивые самоотверженные монахи, особенно молодые монахи, жизнь свою полагают на исповеди. Они исповедуют целыми ночами напролет, к ним стоит длинная очередь из паломников. Они совершают свой подвиг исповедальный с необычной ревностью. Такие батюшки есть и у нас в Москве, среди белого духовенства. Они до поздней ночи исповедуют, а наутро служить литургию. Если мы будем ходить по храмам, где в праздник собирается много народу, то картина везде будет одна и та же. Выходит священник во время литургии, обычно в самом начале. Здесь стоит человек сто, желающих покаяться, поисповедоваться и причаститься, может быть даже двести, а в нашем храме бывает и 300, и 400, и 500. Нужно их всех исповедовать, а литургия уже началась. В распоряжении священника остается обычно 1 час времени, до того как вынесут Чашу. Как показы­вает практика, исповедники все время подходят и подходят до самого конца службы. Заставить людей приходить раньше не удается, они как-то не чувствуют в этом большого смысла. Молитва, которая читается перед исповедью, им не кажется очень обязательной. Священник начинает исповедь. Как бы он мог исповедовать эти сто человек? Если на каждого человека уделить по 1 минуте, то будет 100 минут, то есть 1 час 40 мин. Не успеешь. Но если и по одной минуте, ¾ что же это за исповедь, что это за Таинство Покаяния? На часах начинать исповедь нет смысла, потому что большинство людей опаздывают на часы, приходят даже и не к началу Литургии. Обычно начинается исповедь, и еще долго люди подходят, в течение всей службы, так что исповедь никак нельзя закончить. Значит, времени нет, есть причина спешить, и священник спешит: он сокращает этот чин, тем более, что большинство кающихся не очень-то его слушает. Что же делать священнику? Сейчас почти везде священники начинают читать: «...согрешили отступлением от веры, убийством, блудом, аборты делали, воровали, дрались...» — все-все грехи самые частые. Затем перечисляются грехи, которые являются просто действием разных страстей, скажем: «...согрешили гордостью, гневом, любостя­жанием и т.д…». Обычно это бывает более или менее полный список всех обычных грехов, иногда такой полный, что даже страшно делается. А стоящие здесь кающиеся время от времени расслабленными голосами выкрикивают: «Грешны, батюшка... грешны... грешны…».

И вот, батюшка прочитал все грехи, кающиеся сказали, что они грешны — неизвестно в чем (что все они убийцы, все они воры что ли?). Затем читается разрешительная молитва и следующая за ней, краткая. Все подходят к священнику, он накладывает епитрахиль и всех благославляет… без единого слова. Если кто-то попытается что-то сказать, священнику приходится возражать: «Нет, нет, не задерживай меня, не задерживай. Нам некогда сейчас разговаривать. Проходи, целуй крест, Евангелие и иди причащайся».

Все это называется теперь общей исповедью. Общей потому, что вроде бы все вместе исповедо­вались (когда священник читал грехи). Так можно поисповедовать, конечно, много народа и очень быстро. И священнику легко, и народу тоже легко: исповедоваться за пять минут. Подобная «общая исповедь» внушала уже давно большие сомнения не только более ревностным священникам, но и церковному священноначалию, архиереям. Авторитетные иерархи высказывали даже сомнение, что в такой «исповеди» совершается Таинство. Такого рода общую исповедь осуждал и запрещал Патриарх Алексий I (Симанский) в одной из статей, напечатанной в «Журнале Московской Патриархии». Против такой исповеди высказывались и Патриарх Тихон, и очень многие духовные лица. Против нее, конечно, всегда выступали все настоящие духовники.

Тем не менее, этот способ исповеди неуклонно распространяется, и уже сейчас стал, можно сказать, повсеместной нормой. Храмы, где совершается исповедь более усердно, более серьезно, сейчас, может быть, только составляют исключение. Это трагедия, трагедия нашей церковной жизни. И действительно, в этом узком месте нам грозит страшная беда. Можем только сказать, что не только Русской Церкви. Эта беда грозит сейчас христианам всего мира, не только православным, но и католикам. Таинство покаяния для современных христиан стало камнем преткновения. Как его совершать, стало непонятным. Вероятно, это связано с тем, что мир уже очень сильно погряз в грехах и разучился каяться, даже христианский мир. Почему же мы с вами сомневаемся в том, совершается ли таинство покаяния? Конечно, потому, что мы чувствуем, что таинство покаяния должно быть покаянием прежде всего. А этого покаяния мы не видим. Когда стоит толпа кающихся людей, мы ни в ком не видим покаяния. Когда проходят люди мимо креста, Евангелия с привычными вздохами; с сокрушениями «грешен, батюшка, грешен во всем» — хочется сразу спросить: «А коней крала, дома поджигала или, может быть, на большой дороге с ножом ходила?» Почему «во всем грешен»? Но если задать такой вопрос, то поставишь в тупик бабушку: «Ну, скажи, в чем ты грешна?» А она: «Ни в чем, батюшка, не грешна». Или только во всем, или ни в чем. То есть даже пожилые, старые люди совершенно не понимают, что от них требуется. Они не умеют каяться, они даже не сознают своей греховности и не знают, что такое грех. И сколько бы им ни вычитывать список всех грехов, это ничего им не прибавит. Это не помогает им покаяться. В таких условиях они не могут осознать свой личный грех.

Вполне естественно поэтому, что необходимо совершенно иное отношение к таинству покаяния. Требуется совершенно иной подход.

То, что я описал сейчас, называется у нас общей исповедью. Считается, что все тут сообща поисповедовались.

Когда это возникло? Откуда это взялось?

Эта практика возникла в советское время. Очень часто в защиту этой пагубной практики ссыла­ются на пример отца Иоанна Кронштадского, который будто бы ввел общую исповедь. И действительно, он ввел общую исповедь с благословения Святейшего Синода. К нему приезжали тысячи людей, и он Великим Постом оставался после всенощной в храме и исповедовал там всю ночь до самой Литургии. Но поисповедовать всех не успевал. И вот, по прошествии многих-многих лет служения, нескольких десятков лет, он, наконец, обратился в Святейший Синод с просьбой раз­решить ему общую исповедь. Ему она была разрешена. Но та общая исповедь не имела ничего общего с теперешней, она была совершенно иной. Она проводилась таким образом. Отец Иоанн читал молитвы, а потом, вовсе не зачитывая перечень грехов, обращался к народу, наполнившему храм, и говорил: «Кайтесь теперь!» И все люди начинали сами громко выкрикивать свои грехи: «Я убил!.. Я украл!.. Я сделал какое-то еще зло... Я грабил людей на большой дороге!», ¾ не боясь всех остальных людей, не боясь, что кто-то услышит и узнает их грех. И отец Иоанн все это слушал, внимательно смотрел на эту массу людей и время от времени поворачивался в какой-нибудь угол и говорил: «Вы тоже кайтесь!» ¾ и оттуда тоже начинали нестись вопли покаяния. Отец Иоанн имел дар удивитель­ной прозорливости. Он, имея такое особенное, исключительное духовное дарование, знал, кто кается, а кто нет, и слышал это покаяние. Он слышал покаяние, которое шло от сердца кающегося человека, то есть, здесь действительно было покаяние, действительно была исповедь: кающийся свой грех называл сам, говорил, в чем он грешен и просил прощения.

Можно сказать, что сегодняшний порядок является профанацией той исповеди, которую про­водил отец Иоанн Кронштадтский, как бы некой насмешкой, некой карикатурой. И нет права у современного священника так исповедовать. Об этом знают и говорят все ревностные духовники. Об этом говорят все серьезные богословы, об этом говорят епископы, об этом писал патриарх Алексий I. Существует его статья в «Журнале Московской Патриархии», где он прямо запрещает общую исповедь, которая практикуется теперь. Просто запрещает, патриарх запрещает так исповедовать, запрещают многие старцы. Настоящее церковное сознание не приемлет эту исповедь. Но тем не менее мы видим, никакие прещения, никакие увещания, объяснения, запреты не действуют. Эта исповедь остается ускоренной. И все больше распространяется. Она воспринимается уже как норма. И исповедь настоящая все больше и больше становится исключением из правила.

Почему же это так? Только ли потому, что условия жизни церковной не позволяют теперь исповедовать, как полагается, долго и подробно? Только ли потому, что люди не знают, что это грех, что нельзя здесь профанировать великое Таинство?

Очевидно, что не существует простого ответа на эти вопросы. За этой проблемой стоит что-то очень серьезное, кроется какая-то история. Безусловно, нужно понять, что же это такое — Таинство покаяния, какова его история, как оно в Церкви получено от Господа, какую цель оно имеет, и тогда только, может быть, мы приблизимся к пониманию того, где искать решение, как можно попытаться нормализовать нашу жизнь. Ввиду того, что Таинство покаяния является одним из самых необходимых для современного грешного церковного народа, оно так более всего скомпрометировано и искажено.

В наше время, когда большое количество людей хочет обратиться к вере, ищет истины в правос­лавной вере, приходя в церковь, они не находят возможности покаяться по-настоящему, не находят, настоящей исповеди. И Таинство покаяния, которое обязательно должно быть употреблено Цер­ковью для уврачевания этих людей, крещенных в младенчестве, но воспитанных вне Церкви, это Таинство остается для них недоступным. И, конечно, говоря по совести, мы должны сказать, что это не только леность, нерадение, «халтура» священников.

Хотя, конечно, у нас сейчас слабое духовенство, в массе своей оно поражает своим низким уровнем. Это естественно, потому что уровень духовенства создается постепенно. В XX веке все настоящее, подлинное, светлое, ученое духовенство, духовенство традиционное — было уничтоже­но. И напротив, под прямым давлением власти, кадры нашего духовенства подбирались из людей ограниченных, невежественных, иногда порочных. Получалось так, что порочные священники или даже епископы имели легкую возможность для совершения карьеры; именно людей, обладающих тяжелыми недостатками, пороками, часто несовместимыми со священническим служением, делали под давлением власти настоятелями, часто их делали епископами, а тех, кто старался ревностно служить Церкви, не допускали к пастве, не давали им кафедры, не давали возможности влиять на воспитание молодежи, старались загнать в какие-то медвежьи углы. Таким образом, наш клир формировался искусственно, именно в таком направлении, тяжелом, плохом. Поэтому нельзя обвинять только Церковь, что у Нее такое духовенство плохое. Духовенство у нас немощное. Но если мы будем думать, что только в этом причина утверждения общей исповеди, то мы совершим ошибку.

Обратимся к истории совершения Таинства покаяния.

Мы знаем, что в древности покаяние совершалось очень редко, именно как второе крещение, врачевство для тех, кто отпал от Церкви в совершении какого-то тяжкого греха, например, отрекся от веры во время гонения, или впал в грех прелюбодеяния, убийства, воровства, идолопоклонства. Такие люди считались совершившими смертный грех, отпавшими от Церкви, это было очевидно для всех, что благодать Божия отошла от них. Не формальный признак был здесь на первом месте, но было видно всем, что благодать Святого Духа не присутствует в сердце этого человека. И сам сог­решивший видел и чувствовал это, чувствовали это и все члены общины. В качестве примера я приведу вам эпизод, который мне довелось как-то прочитать. Старец, который был известен благо­датной своей жизнью и благодатными дарами своими, однажды пришел совершать Божественную литургию, и, как полагается перед литургией, стал читать молитву «Царю небесный» в алтаре, перед престолом, воздев руки к небу. Но когда он прочитал эту молитву, вместо того, чтобы читать дальше «Слава в вышних Богу», как полагается, он опустил руки, повернулся к присутствующим в алтаре — тут были священники, диаконы, алтарники, — и сказал: «Братия, кто из вас не мирен?» Они очень удивились, стали исследовать свою совесть, и вот юноша-алтарник, который помогал этому старцу, подошел и сказал: «Я, батюшка, поссорился сегодня со своей матерью». И на это старец ему сказал: «А она здесь, в храме?» — «Да, в храме». «Тогда иди, помирись с ней, потому что Дух Святой не идет к нам».

Вот это как раз то свидетельство о христианской жизни, которое мы с вами, к сожалению, не знаем. Вот это и есть как раз та жизнь, которая и должна быть в Церкви, харизматическая жизнь в Духе Святом. Для этого старца было очевидным, когда он читал молитву «Царю небесный, прииди и вселися в ны», что Дух Святый приходит, и он может начать литургию с Духом Святым. А в этот раз он почувствовал, что Дух Святый не идет почему-то. И ему было уже известно, что кто-то здесь не мирен. Подобно этому, древние христиане, будучи людьми благодатными, будучи носителями Святого Духа, знали, когда кто-то из них был «не мирен», тем более когда кто-то совершил тяжкий грех. И тогда вся их жизнь приостанавливалась. Такой человек должен был уйти из общины, он не мог присутствовать при совершении Божественной литургии, иначе говоря, он не мог уже быть в собрании верных. Это не было формальностью, исполнением каких-то правил или законов, это было все реально ощутимо, это была настоящая духовная жизнь.

Те грехи, которые являлись смертными, приводили к потере Духа, то есть к отпадению от евхаристического собрания, от Церкви — это было очевидной для всех потерей жизни с Богом. И такие грехи могли быть уврачеваны только Таинством покаяния. Таинством, в котором совершится примирение с Богом, с Церковью, и снова будут даны дары Святого Духа человеку, так что он будет принят в общение церковное и станет носителем благодати Святого Духа, которую он получил при крещении, в Таинстве миропомазания.

Но не все грехи таковы. «Если кто видит брата своего согрешающего грехом не к смерти, то пусть молится, и Бог даст ему жизнь… Есть грех к смерти: не о том говорю, чтобы он молился» (1 Ин. 5, 16). Так пишет Апостол Иоанн Богослов. Так вот, грехи не к смерти — это множество наших проступков, которые не хороши, конечно, и должны быть изжиты, с ними нужно бороться, но они не всегда нас уводят за ограду церковную, и мы это чувствуем — что, да, я плохо сказал, сделал не то, но я не чувствую, что что-то оборвалось у меня в душе и я уже больше не могу перешагнуть порог храма, не чувствую, что Господь меня оставил. Такие грехи не к смерти не требовали, по сознанию первых христиан, Таинства покаяния. Они омываются в причащении Святых Христовых Тайн, когда чело­век причащается во оставление грехов и в жизнь вечную. Поэтому первые христиане старались жить благочестиво и духовно, они не совершали Таинство покаяния каждый раз, когда причащались. Но древние чины литургии, например, чин литургии апостола Иакова, содержит уже покаянную молитву, которая читалась епископом во время самой литургии для желающих причаститься Святых Христо­вых Тайн. Эта молитва, которая как бы разрешала приступить и причаститься, и сейчас находится в нашем Требнике в чине покаяния.

Таким образом, уже с древности Церковь знала, что существует разница между совершением Таинства покаяния и покаянием обычным, ежедневным, постоянным, которое должно быть в душе человека. И такое покаяние должно быть обязательно и в литургии, и в наших утренних и вечерних молитвах. Мы должны всегда каяться за каждый свой грех, за большой и за маленький, должны трудиться над собой. Но это еще не значит, что должно совершаться специальное Таинство покаяния. Со временем теряется харизматический способ жизни, который был свойствен первым христианам, христианами делаются более по названию, по имени, чем по жизни своей, они уже не знают, как следует, что такое духовная жизнь, так как теряют это живое ощущение присутствия Духа Божия в своем сердце, и тогда они теряют критерий — когда нужно каяться, когда не нужно, когда я в Церкви, когда не в Церкви. Мы с вами как раз такие христиане. Мы не знаем, в Церкви мы или нет по духу. Мы можем судить по каким-то внешним признакам, по закону: если нам скажут, что если ты убьешь, то ты вне Церкви, если еще не убил, то в Церкви. Мы так можем судить, потому что у нас нет живого ощущения благодати Божией. Мы не знаем, принимает нас Господь или нет с сегодняшними нашими пороками и недостатками. Когда такое плачевное состояние души стало как бы обычным, стало нормой для христиан, то тогда стало меняться также и отношение к Таинству покаяния. Такие изменения связаны были с концом эпохи гонений, и приходом в церковь огромных масс вчерашних язычников, когда христианство стало государственной религией при Константине Великом и в последующие века. И приходится разрабатывать закон. Как вы знаете, там, где люди совершенны, святы, там закон не требуется, «на таковых нет закона» (Гал. 5, 23), говорит апостол Павел. Когда же люди делаются немощными в вере, когда они не имеют в себе Святого Духа, когда они становятся неспособными ощущать истину, присутствие Божие, тогда им приходится помогать с помощью закона. Зрячему человеку не нужна палка, а слепому она необходима.

И мы видим, что Таинство покаяния начинает совершаться с исключительным вниманием и серьезностью. У нас есть свидетельства о спорных вопросах, обсуждавшихся Карфагенским Собором в третьем веке, например, о том, можно ли принимать в Церковь отпадших во время гонений, то есть тех, кто, боясь смерти и пыток от гонителей, отреклись от Христа, а потом пришли с покаянием и просили принять их вновь в Церковь. И были такие ревнители православия, которые говорили, что отпадших принимать в Церковь больше нельзя. Создается строгая покаянная дисциплина, о которой мы говорили выше. Кающиеся делятся на несколько разрядов, и разрабатывается система епитимий, то есть каждый грех влечет за собой определенное вразумляющее наказание, которое называется епитимией. Кающиеся подразделяются на четыре категории: это припадающие, плачущие, слуша­ющие и купностоящие. Припадающие — это те, кто должны были стоять на коленях, а плачущие должны были плача стоять на коленях. Слушающие могли стоять в храме во время Литургии оглашенных вместе с оглашенными и слушать Слово Божие, а потом, когда возглашалось: «Оглашенные, изыдите!», слушающие должны были тоже выйти в притвор, они не допускались к Литургии верных. Купностоящие могли присутствовать на Литургии, но не имели права причащаться.

Эти четыре категории кающихся появились тогда, когда Церковь все-таки смягчила свою строгость и постепенно, путем соборных обсуждений, пришла к решению допускать к покаянию даже тех, кто совершил грехи к смерти. Епитимьи, которые и сейчас сохранились в нашем Требнике, бывают разные. По большей части они сводятся к отлучению от причастия согрешившего на какое-то время. За убийство ¾ на 15 или на 20 лет, за прелюбодеяние ¾ на 15 лет, за блуд ¾ на 7 лет, за то, что мы теперь называем абортом, – за убийство младенца во чреве, – на 10 лет, за гадание – на 5 лет или на 3 года, и т.д. Есть еще одно правило, которое нам не совсем, может быть, понятно. У Василия Великого есть правило, что человек, который носит на груди иконку какую-нибудь, отлучается от причастия. Действительно, мы, таким образом, иконе этой приписываем способность нас охранять от чего-то. Такое чисто языческое отношение к иконе, совершенно не православное, является ересью.

Последний пример показывает, насколько строгими были древние христиане, как они бдительно следили за тем, чтобы православный дух был чист, они не соглашались ни на какие компромиссы. Для них чистота исповедания веры, чистота православного понимания веры были на первом месте. Все это в течение нескольких веков делается нормой жизни, и мы имеем об этом ясные свидетельства.

Духовная жизнь христиан меняется, меняется их сознание и способность каяться. Меняется и способность Церкви принимать покаяние, совершать Таинство покаяния. Наступление Константиновской эпохи ревностные христиане восприняли как трагедию своей духовной жизни. Нельзя было не радоваться, что кончились гонения, что множество людей приходит к вере. Это, конечно, было торжество. Но нигде уже нельзя было найти тех единодушных, чистых, святых евхаристических собраний, где все были святы, где витала благодать Святого Духа, где люди разго­варивали с Богом.

И ревностные христиане уходят в пустыню. Создается новый чин в христианской жизни – монашеский подвиг. Монашество, которое начинается в III—IV веке и распространяется на территории христианских стран, очень быстро приобретает множество подвижников, вырабатывает свои формы духовной жизни.

В эпоху гонений жили только в собрании церковном, евхаристическом, часто причащаясь, и были готовы каждый день отдать свою жизнь за веру во Христа. Такая жизнь, чистая, свободная от грехов, делала всех первых христиан святыми. Теперь христианская жизнь монахами понимается несколько иначе. Они уходят в пустыню, где нет собраний евхаристических, более того, первые монахи считали, что монашество несовместимо со священническим саном, потому что священник должен служить миру, служить народу, а монах должен жить один, он должен уйти из мира, отвергнуться его, поэтому он не может быть священником. Более того, он должен искать смирения, а свя­щеннический сан дает власть над другими людьми, ставит священника на особое почетное место в Церкви, поэтому монашество несовместимо со священством, так думали первые монахи. И в пусты­нях египетских и иерусалимской не было возможности совершать Божественную Литургию, и очень часто первые монахи десятилетиями не причащались Святых Христовых Тайн. Причащались по случаю, когда им удавалось придти в город, или кто-то из священников приходил к ним, чтобы причастить их. Так что их понятия о церковной жизни неизбежно сделались другими. Соответствен­но, не было у них и Таинства покаяния в том виде, какое было в Церкви, прежде всего потому, что оно им было не нужно. Если отпадал человек от монашеского подвига, он уходил в мир, и там уже должен был проходить Таинство покаяния. Значит ли это, что монахи не каялись? Нет, не значит. Напротив, монашеский подвиг — это сугубый подвиг покаяния. Они каялись каждый день, но их покаяние было иным. У них была своя покаянная дисциплина, то, что мы знаем, как откровение помыслов. Они каялись в своих молитвах каждый день Богу. И очень скоро стало понятно, что монашеская жизнь является школой духовного возрастания, школой духовного делания, духовного подвига. И, как в школе, здесь нужны учителя. И поэтому монахи искали в своей среде старцев, которые, будучи опытными в духовном делании, являлись учителями, наставниками, духовными отцами ново­постриженных, новоначальных иноков. Каждый новоначальный имел своего старца и воспитывался им, приходил на откровение помыслов и на послушание, не делал ни одного шага без благословения его, и послушание такому старцу считалось главной нормой монашеской жизни. Считалось, что от такого послушания не может освободить даже епископ, если уж отдал себя в послушание старцу, то никто от него тебя освободить не может. И если ты умрешь неразрешенным, то на Страшном Суде будешь судим за это.

Вот такое особенное отношение к послушанию, особенное учение о послушании связано и с нормой покаянной жизни. Каждое непослушание — это грех. И чтобы слушаться, надо было откры­вать свою совесть, надо было каждую мысль проверить у своего старца, чтобы быть послушным. Такая норма жизни скоро стала широко известной, знаменитой среди христиан. Она описана в аскетической литературе у святых Отцов, и безусловно привлекала к себе внимание не только монахов, но и мирян. И естественно, что те ревностные миряне, которые были знакомы с монашеским подвигом, они тоже хотели послушания, духовного руководства. Они тоже хотели иметь школу духовного возрастания, и им приходилось искать себе руководителей, наставников. И сначала найти их было не так-то просто. Некоторые, даже епископы, уходили в пустыню на время, чтобы поучиться там духовной жизни. Например, Афанасий Великий скрывался в пустыне у Антония Великого и там поучался у него монашеской жизни. Василий Великий, Иоанн Златоуст до принятия священства жили в пустыне и некоторое время проходили искус монашеской жизни. Такое стремление к мона­шеству, искание подлинного духа духовного делания, духовной жизни вело к монахам в монастыри. И постепенно все доброе, все ревностное, все жаждущее духовной жизни устремлялось к монасты­рям, а монастыри приближались к миру. Сначала монастыри устраивались в пустыне, а потом стали появляться в городах.

Иногда около этих монастырей пустынных устраивались города, как это случилось и у нас на Руси. Монастыри являлись центрами духовной жизни, и многие миряне искали духовного руковод­ства у монастырских старцев. Причем эти старцы не обязательно имели священный сан, они могли быть просто иноками. Но они считались руководителями духовной жизни, от них никто не ожидал совершения Таинства покаяния. Духовное руководство, духовное окормление у такого старца, исповедь, — это одно, а Таинство покаяния — это другое. Таинство покаяния мог совершить свя­щенник или епископ, и совершалось оно для тех, кто отпал от Церкви. Постепенно в истории два образа покаяния соединяются, смешиваются, иногда путаются в сознании христиан. Этому содейст­вуют разные исторические катаклизмы. Например, в эпоху иконоборчества епископат и белое священство уклонились в иконоборческую ересь. Известно из истории, что иконопочитание отстояли монастыри, монахи. И когда эта иконоборческая ересь охватила Православную Церковь, а это трагическое время продолжалось более века, то естественно, для мирян создалось такое положение, когда они и ходили в церковь, но исповедываться, искать руководства они шли, конечно, в мона­стыри. Потому что доверить священнику или епископу свою совесть или спросить о чем-то жизненно важном было нельзя, потому что нет к ним доверия: они не устояли в православии, стали предате­лями, и нельзя поэтому обратиться к ним с духовным вопросом. И в это время авторитет мона­стырских старцев, исповедников, духовников особенно возрастает. И создавалась традиция, что исповедываться нужно в монастыре, у монаха.

В течение истории Церковь пыталась неоднократно ответить на различные вопросы духовной жизни, устанавливала разные формы совершения покаяния, разные формы пастырства. Еще в первые века епископы благословляли на пастырскую деятельность особенных людей, особых подвижников, особо опытных священников. Потом эта норма была отменена. Наступила иная эпоха. На рубеже тысячелетий вновь была введена норма, что духовниками назначались опытные иеромо­нахи, часто не имевшие другого послушания, то есть не имевшие череды. Они должны были окормлять какую-то территорию, предположим, несколько селений. Они обходили эти селения и совершали там свою духовническую работу — беседовали, исповедывали христиан, являлись их духовными отцами. В их ведении был духовный надзор за жизнью христиан.

В это время, в VII-VIII веках, Таинство покаяния совершалось совсем по-другому, чем в древности. Уже не осталось той публичной исповеди, которая была раньше. И не было той, как сейчас есть у нас, исповеди перед причастием. Но была норма, сознание, что в течение года церковного должно со­вершиться Таинство покаяния, потому что все люди очень грешны, все живут греховной жизнью. И, обычно постами совершалось соборно Таинство елеосвящения, когда все христиане собирались в храм, там помазывались святым елеем во оставление забытых грехов, и епископ совершал Таинство покаяния. Это был определенный чин, читались молитвы, Евангелие, и давалось разрешение грехов кающимся. При этом считалось, что приступают к этому Таинству те, кто покаялись, поисповедывались своему духовнику, а теперь они получают разрешение от епископа. То есть исповедь совершалась заранее, перед духовником, а в церкви епископ давал уже разрешение грехов.

Как все Таинства, это Таинство было укоренено в литургии, хотя и не было связано с Таинством у причащения, однако оно совершалось в литургии. У нас теперь наоборот: нельзя причащаться без покаяния, но оно совершается не в литургии, а где-то в углу. Мы все поставили с ног на голову, все изменили, подменили «до наоборот» нормы древней Церкви.

Вы знаете, что в Византии было множество монастырей, причем в каждом городе. В городах монахов было очень много, и не было проблемы найти себе духовника-монаха. Когда христианство пришло на Русь, стремились взять все лучшее из Византии и учредить такой же порядок. Так, в Киево-Печерской лавре преподобный Феодосий был старцем и духовником не только монахов, но и многих мирян и даже князей. Однако в России монастырей было мало, не только в первые века после принятия христианства, но и в последние века, так как Россия – страна огромная, и плотность монастырей никогда не достигала той плотности, которая была на Востоке. Хотя и у нас было множество монастырей, множество церквей, огромное количество священников, гораздо больше, чем там. Например, в Греции 200 епископов, а у нас меньше 150, у нас во многих городах и селах епископ вообще никогда не бывал, подумайте: за все 1000 лет христианства на Руси епископ никогда не бывал во многих местах. В Греции такое невозможно представить. Подобно этому и с монасты­рями. Сначала их было мало, и для всех христиан на Руси никакой возможности исповедываться у старцев-монахов не было. И поэтому такие духовнические функции были усвоены сразу приходскими священниками. Каждый приходской священник был поставлен в такие условия, когда он должен быть всем, даже духовником.

Были попытки ввести институт духовничества, когда епископ специально выбирал опытного священника, обычно уже пожилого, совершал над ним хиротесию, то есть возлагал на него руки и читал особенную молитву, тем самым благословляя его на духовничество. Именно к этому духовнику нужно было приходить, и у него только можно было исповедоваться. Молодые священники не допускались к такой деятельности. Этот порядок, естественный и очень хороший, разумный, мечта­лось ввести, но в наших русских условиях он, вероятно, до конца никогда не был введен.

В последние века на Руси находим такую церковную традицию: исповедовать и совершать Таинство покаяния может каждый священник.

Кроме того, хотя русские люди часто с детской душой легко принимали православие и делались ему верными, тем не менее они были людьми неучеными, неграмотными, и книг у них сначала не было. Они были несведущими в духовной жизни, не знали аскетической литературы, не знали ничего почти о том, как должно жить христианину, ведь даже Евангелие было мало доступно в первые века после крещения. И даже в XIX веке у нас было много неграмотных крестьян. Поэтому отношение к покаянию, к духовной жизни, у нас было не таким, каким оно было на Востоке. Отношение к Таинству покаяния у нас стало иным, и Таинство покаяния нужно было совершать чаще для русских людей, которые были очень заражены язычеством, и далеко не сразу сумели его преодолеть. А язычество — это смертный грех, поклонение идолам, всякая ворожба, гадание, колдовство, это все смертные грехи, несовместимые с христианством. И потребность в совершении Таинства покаяния на Руси была несколько иной, чем на Востоке.

Со временем, неисповедимыми путями, чин совершения Таинства покаяния в России стал иным. И получилась картина для нас очень неприглядная и неутешительная. Мы видим, что на Руси появляется множество исповедальных чинов, которые имеют разное происхождение: византийские, сербские, болгарские, чины, которые имеют явное преемство от католиков. Со всех сторон они проникают на Русь. Через карпатскую Русь, западную Украину, через Вильну, через Польшу устремляется к нам латинское влияние. Мы имеем множество разных чинов, часто друг с другом не согласованных: в одном чине находим древние православные молитвы, идущие к нам с Востока, в другом — молитвы католические. Рассудить, объединить все не было возможности, потому что не было книгопечатания. Процесс переписывания и распространения этих чинов нельзя было конт­ролировать. Все это как-то начинает упорядочиваться в XVII веке, когда начинается книгопеча­тание. В начале XVII века издаются первые требники, в которых имеется чин покаяния. Эти первые издания тоже сильно отличаются друг от друга. Только в конце XVII века утверждается тот чин, который мы имеем в нашем Требнике теперь. Этот чин, оказывается, имеет в себе явное влияние католическое, пришедшее к нам через Требник Петра Могилы и через другие Требники, которые несли в себе латинское влияние. Даже в это время на Руси еще нет такой связи Таинства покаяния с причащением, которая возникла позже и существует теперь именно в Русской Церкви. Существует мнение, что произошло это в связи с реформой Петра I, или, может быть, несколько раньше, сейчас трудно сказать.

Причина эта духовного порядка: если люди оскудели духовно и не стремятся часто причащаться, не читают Евангелие, не знают молитв, не стараются работать над собой, то естественно, их нельзя допустить к причастию без исповеди. Может быть, поэтому устанавливается норма, что перед причастием нужно пройти обязательно Таинство покаяния, не просто исповедь, а Таинство пока­яния, нужно примириться с Церковью, потому что множество всяких грехов, вольных, невольных, забытых, тяжелых и менее тяжелых обременяют совесть так называемого христианина, который давно уже не знает, что такое жизнь в Духе Святом. И эта норма, к сожалению, утверждается на Руси, настолько утверждается, что и теперь считается, что причащаться без исповеди — один из тяжких грехов. Эта норма имеет в себе заложенные тяжелые противоречия. Прежде всего она повлекла за собой ужасное нормативное отступление от евхаристической жизни, так как, если перед каждым причастием нужно всех исповедовать, то это делается невозможным, если много причастников, особенно у нас, в России, где часто в приходах служит один священник, без дьякона, он же должен совершать все требы, как ему поисповедовать всех перед причастием? Отсюда, естест­венно — причащаться нужно редко. Если часто, то он просто в этой исповеди «захлебнется», он не сможет больше ничего делать, кроме как исповедывать. Поэтому причащаться нужно редко, раз в год Великим Постом, один раз причастился, и все, больше ничего не надо и желать. Такая норма утвердилась в России с удивительной силой, и с этим мы подошли к революции. Можно сказать, к революции вся Россия потеряла, no-существу говоря, евхаристическую жизнь. Мы приходим в Церковь послушать Литургию, постоять на Литургии, а причащаемся редко (так повсеместно еще недавно было).

Если мы обратимся к апостольским правилам, то увидим: древние христиане считали, что если ты был на литургии и не причастился Святых Христовых Тайн, да будешь отлучен от Церкви, как оскорбивший Бога. Ты слышишь, как Господь говорит:  «Приимите, ядите, Сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов. Пийте от Нея вcu, Сия есть Кровь Моя Нового Завета». Потом: «Со страхом Божиим и верою приступите...» Но ты не приступаешь. Христос пролил Свою Кровь за тебя, но тебе это не нужно это Таинство великое, тебе жертва Христова не нужна, ты мог стоять у Креста Господня и, когда Он тебя звал, ты не пошел. Ты не хочешь причаститься Страданиям Христовым, Его Смерти и Воскресению, Его Кресту, значит ты не христианин, значит ты не можешь быть членом Церкви. Вот так однозначно и прямолинейно понимали первые христиане участие в Таинстве Божественной Евхаристии.

Второй канон звучит так: «Если какой-либо христианин без особенной причины, каковой может быть ссылка, тюрьма, путешествие или очень тяжелая болезнь, более трех недель не приходил в Собрание, да будет отлучен от Церкви».

Как видите, эти правила устанавливают нам чрезвычайно важную норму: придти в Собрание – это значит причаститься, по первому правилу, приведенному только что. Если не приходил в храм и не причащался более трех недель без особой причины, или тебе не было нужно, просто не очень хотелось, или, как теперь говорят, «работы было много», «очень был занят», если так, - значит, ты не христианин, тебя нужно отлучить от Церкви и больше не пускать в храм (а тогда отлученных не пускали в храм: у дверей стояли «акалуфы», стража; они знали всех поименно, знали, кто – кающийся, кто оглашенный, и никого чужого не пускали).

Мы должны обязательно сопоставить эту норму Таинства Причащения Святых Христовых Тайн с нормой Таинства Покаяния. Древние христиане причащались, как видите, часто: причащались на каждой литургии, на которую приходили. Им никто не запрещал причащаться чаще, чем раз в две недели, - наоборот, как только приходил христианин, он обязан был причаститься. А приходить можно всегда. Поэтому Василий Великий пишет, что у них есть правило причащаться четыре раза в неделю. В его общине четыре раза в неделю совершали Божественную Литургию, и, конечно, все причащались. Такое частое причащение, живая евхаристическая жизнь, естественно были свиде­тельством святости и, можно сказать, путем к святости.

Это удивительное правило, и мы должны были бы все его знать наизусть. Это правило показывает нам, что такое христианская, церковная жизнь в понимании древних, настоящих христиан.

Если мы эти два правила соединим, то получим ясную норму, как нужно причащаться. А у нас, на Руси нормой стало причащаться раз в год, то есть, по смыслу апостольских правил, наш народ русский отпал от Церкви, он расцерковился, потерял евхаристическую жизнь.

Я думаю, что это могло быть главной причиной революции, того, что совершилось потом в XX веке. Вся эта трагедия нашего народа, Русской Церкви Православной, эта трагедия постепенно готовилась, готовилась расцерковлением, потерей евхаристического духа.

Но, как бы там ни было, причащать без исповеди невозможно, а исповедывать каждую неделю или каждые три недели всех тоже невозможно. Хотя еще преподобный Серафим говорил, что хорошо причащаться хотя бы каждый пост и все двунадесятые праздники, чем чаще, тем лучше, так говорил преподобный Серафим. Но русский народ и Русская Церковь преподобного Серафима не услышали. Потом был отец Иоанн Кронштадтский, который тоже звал причащаться как можно чаще, и сам служил и причащался каждый день, и благословлял на это. Но и его зов тоже немногими был услышан. Так что в массе оставалась все та же норма — раз в год, ну, может быть, раз в пост.

Выясняется еще одно тяжелое противоречие: оказывается, недаром в древней Церкви Таинство покаяния было отделено от причащения. Соединение этих двух таинств вместе чревато некоторыми невозможными для христианской жизни последствиями — или не причащаться, или погибнуть от исповеди всем. Но мало того, что погибнуть от исповеди, сама исповедь делается чем-то иным, чем она была раньше. Когда человек приходит раз в год, то он действительно понимает, что он пришел покаяться. Раньше раз в год на свои именины человек шел, исповедывался, причащался, и, конечно, перед этим готовился, говел, молился, он шел к исповеди, как к великому событию. Для него эта исповедь была особенным событием. С великим благоговением приступал он к этим Таинствам, как к великой святыне. Что теперь? Когда мы сейчас исповедуемся и причащаемся каждую неделю, это хорошо. Без исповеди мы жить не согласны, это тоже хорошо, но с другой стороны, теряется благоговение. А еще страшнее — во что превращается исповедь? Как можно каяться каждую неделю? Если человек каждую неделю крадет, или блудит, или колдует, то тогда ему нельзя причащаться, ясно, что его нужно отлучить. Если он кается, а потом грешит, кается — грешит, и так каждую неделю, если у него такие смертные грехи, то тогда его нельзя причащать. Если же он причащается часто, и старается жить жизнью христианской, то тогда в чем ему каяться каждую неделю? Не получается ли, что он, приходя на исповедь, начинает что-то выжимать, вымучивать какое-то покаяние, которого у него в душе нет, да и не должно быть. А мы от него требуем — нет, ты должен покаяться! И мало того, не на общей исповеди, а на частной, на отдельной. Здесь очень тяжкая проблема, проблема, которую нельзя обойти, взять и так разрешить.

На Западе есть выход из этой проблемы в тех церквах, которые возникли из эмигрантского населения, которые стали сейчас немногочисленными интеллигентскими церквами, где почти что утрачена духовная жизнь, где почти что нет понятия о духовничестве, все ослабело. Они ввели норму древнюю — причащаться без исповеди, исповедываться тогда, когда согрешил. У них это возможно, в какой-то степени, так как у них нет таких масс народа. Народ интеллигентный, им легко более или менее объяснить. Потом нет традиций, как у нас. Там все перенесено на новую почву, все оторвалось от своих корней, можно новые нормы устраивать. Тем не менее и там тоже такая отмена исповеди перед причастием привела к очень тяжелым последствиям. Получилось так, что там с улицы человек может зайти и причаститься. И священник не думает его проверять, он его первый раз видит, не знает, но поскольку исповедь перед причастием не положена, всякий заходит и причащается. Получается профанация причастия.

Профанировалась исповедь — мы исповедь отменили. Стало профанироваться причастие, это еще хуже. Возникает некий, как говорят, евхаристический бум, этот бум проносится по всей Европе. Он был у католиков, был в православной Греции, когда молодежь захотела причащаться чуть ли не каждый день, как можно чаще. И стали приходить и причащаться. Уже там отменили посты, ничего не требуется, никакой подготовки к причастию, только причащаться, причащаться – и все. И, конечно, такое причащение делается недостойным, делается в суд и во осуждение. Теряется всякое благоговение и понимание величия этого страшного Таинства.

Так что отменить исповедь перед причастием тоже не так-то просто. И если там это не просто, то это совершенно не возможно у нас, на Руси, где народ почти целый век прожил без Церкви, и он сейчас уже ничего не понимает и ничего, так сказать, не умеет. И сейчас устраивать реформы какие-то у нас просто невозможно. Например, у католиков был второй Ватиканский собор при папе Иоанне XXIII, который провел много реформ и изменил многие традиции в церковной жизни. Сначала это было воспринято как некая победа над застоем. Казалось, что вот, наконец, свежая струя пришла и наконец вековая рутина жизни разрушена, все будет налаживаться и соответствовать сегодняшнему дню. Все ликовали, был большой духовный подъем, а когда подъем этот быстро прошел, пропала обязательность церковных традиций, обязательность каких-то вековых порядков. Каждый почувствовал себя вправе экспериментировать на духовной почве. Что ни священник, что ни епископ — каждый начинает придумывать свои порядки, свои нормы. Потом уже и миряне начинают экспериментировать, они уже не чувствуют никакой церковной дисциплины, уже форма их не держит. Форма потеряла авторитет, она перестала для них быть святой. Там, где нет содержания, форма еще чуть-чуть спасала, теперь уже и форма не спасает. И получилось там, за короткое время, за несколько лет, полное разложение церковной жизни. Масса расколов, масса всякого обновленчества, утрата всех постов вообще, утрата всякого послушания, подчинения. Сейчас там дошло до того, что женщины стали служить литургию.

Таким образом, главная проблема состоит в том, как соединить исповедь и причастие. Решение может быть только выстрадано нашей церковной жизнью. Мы с вами говорили о том, что такое формальное соединение исповеди и причастия, которые мы сейчас имеем, неудовлетворительно. Оно приводит к тому, что практически везде утвердилась общая исповедь, которую, очень часто, даже исповедью всерьез назвать нельзя. Это некий формализм, чрезвычайно вредный для Церкви и для тех людей, которые этому формализму подвергаются.

С другой стороны, противоположное решение, что нужно с каждым человеком беседовать индивидуально и подробно каждый раз – это решение тоже неудовлетворительно. Во-первых, оно нереально. Когда причастников очень много и когда люди начинают причащаться часто, это нереально. Во-вторых, это может быть даже и не полезно. И мы приходим к выводу, который нам предлагают духоносные духовники и здравый смысл, и некий опыт церковный. Вывод такой: нужно искать возврата к древней практике Церкви. Тогда Таинство покаяния совершалось в необходимых случаях, когда действительно нужно было вернуть человека в лоно Церкви, если он отпал, если потерял церковную жизнь. И в тоже время, мы не можем отменить обычную исповедь, которая перед причастием должна совершаться, но пониматься она должна несколько иначе, чем сейчас. Это есть некое душепопечение и допущение к причастию, благословение к причастию. Может быть, не всегда эта исповедь должна иметь необходимые черты Таинства покаяния, хотя фактически так оно и есть. Обычно эта исповедь не имеет такой полноты, но эта полнота, может быть, и не нужна. Норма душепопечения должна быть на совести духовника. Это вовсе не формальная общая исповедь, а это есть индивидуальная пастырская работа. Но такая пастырская работа вовсе не обязательно должна сводиться к постоянным пастырским беседам перед каждым пастырским причастием. Прежде всего, что такое покаяние? Покаяние — это особенное состояние человеческого сердца, но оно должно иметь некоторые необходимые черты в себе для того, чтобы быть признанным достаточным для совершения Таинства покаяния. Часто бывает, что человек вообще-то кается, но так ли он кается для того, чтобы Таинство было совершено или не так? Что необходимо для того, чтобы это покаяние было достаточным? Может быть, это несколько схоластический подход, но для того, чтобы подчеркнуть некоторые важные черты, особенные черты покаяния, все-таки скажу.

Начинается покаяние с того, что человек сознает свою греховность, начинает видеть свой грех. Об этом приходится говорить потому, что среди современных прихожан это бывает не часто. Очень часто толпа исповедников громко кричит: «Грешны, батюшка, грешны! Грешны, батюшка, во всем»,