Свят. Василий Великий

Беседа 11.

О зависти.

Бог благ и подает блага достойным; диавол лукав и способствует в грехах всякого рода. И как за Благим следует беззавистность, так за диаволом всюду ходит зависть. Будем же, братия, остерегаться этой страсти - зависти, чтобы не стать нам сообщниками в делах сопротивника и впоследствии не подвергнуться одному с ним осуждению. Если разгордившийся в суд впадает диаволь (1Тим.3,6), то завистливому как избежать наказания, уготованного диаволу?

Другой страсти, более пагубной, чем зависть, и не зарождается в душах человеческих. Она менее вредит посторонним, но первое и ближайшее зло для того, кто имеет ее. Как ржавчина изъедает железо, так зависть - душу, в которой живет она. Лучше же сказать, как об ехиднах говорят, что они рождаются, прогрызая носившую их утробу, так и зависть обыкновенно пожирает душу, в которой зарождается.

Зависть есть скорбь о благополучии ближнего. Поэтому у завистливого никогда нет недостатка в печалях и огорчениях. Урожай ли на поле у ближнего? дом ли изобилует всеми житейскими потребностями? или нет у него недостатка в радостях? - все это - пища болезни и приращение скорби для завистливого. Поэтому нимало не разнится он с человеком, который ничем не покрыт, и в которого все мечут стрелы. Крепок ли кто или здоров? - это поражает завистливого. Красив ли другой лицом это - новый удар завистнику. Такой-то превосходит многих душевными преимуществами, обращает на себя взоры и возбуждает соревнование своим благоразумием и силою слова; другой богат, славится щедростию подаяний и общительностию с нуждающимися и получает много похвал от облагодетельствованных. Все это - удары и раны, наносимые в самое сердце завистника.

И тяжко в этой болезни то, что завистливый не может сказать об ней. Хотя потупляет он глаза, ходит унылый, смущенный, печальный и погибает от недуга; однако же, когда спросят о страдании, стыдится сделать гласным свое несчастие и сказать: "Я человек завистливый и злой; меня сокрушают совершенства друга; сетую о благодушии брата; не могу видеть чужих совершенств; напротив того, благоденствие ближнего считаю для себя несчастием". Так надлежало бы сказать ему, если бы захотел говорить правду. Но поелику не решается высказать сего, то в глубине удерживает болезнь, которая гложет и снедает его внутренности.

Поэтому не принимает он врачующего болезнь, не может найти никакого врачевства, избавляющего от страданий, хотя Писания полны таких целительных средств. Напротив, он ждет одного утешения в бедствии - видеть падение кого-либо из возбуждающих его зависть. Один предел ненависти - увидеть, что внушавший зависть из счастливого стал несчастным, и возбуждавший соревнование сделался жалким. Тогда примиряется и делается другом, когда видит плачущим, встречает печальным. С веселящимся не веселится вместе, но с сетующим проливает слезы. И если оплакивает переворот жизни, по которому человек из такого счастия впал в такое несчастие, то не из человеколюбия, не из сострадательности хвалит прежнее его состояние, но чтобы более тягостным сделать для него бедствие. По смерти сына, хвалит его, превозносит тысячами похвал, что он был и прекрасен, и понятен к учению, и способен ко всему; а если бы младенец был жив, язык не вымолвил бы доброго о нем слова. Как скоро видит, что многие с ним вместе начинают хвалить, опять переменяется, опять начинает завидовать умершему. Дивится богатству по разорении. Телесную красоту или силу и здоровье хвалит и превозносит уже по наступлении болезней. И вообще, он враг того, что есть, и друг того, что погибло.

Что же может быть пагубнее этой болезни? Это - порча жизни, поругание природы, вражда против того, что дано нам от Бога, противление Богу. Что виновника зла - демона - вооружило на брань против человека? Не зависть ли? В зависти явно изобличил себя богоборец, когда вознегодовал на Бога за щедрые дары Его человеку, но отмстил человеку, потому что не мог мстить Богу. То же делающим оказывается и Каин, первый ученик диавола, научившийся у него и зависти, и убийству - этим сродственным между собою беззакониям, которые сочетал и Павел, сказав: исполненных зависти, убийства (Рим.1,29). Что же сделал Каин? Видел честь от Бога и воспламенился ревностию, истребил облеченного честию, чтобы оскорбить Почтившего. Не имея сил к богоборству, впал в братоубийство. Будем, братия, избегать сего недуга, который делается учителем богоборства, матерью человекоубийства, извращением природы, забвением родства, бедствием самым неописанным. О чем скорбишь ты, человек, не потерпев ничего худого? Для чего идешь войною против человека, который имеет у себя несколько благ и не сделал ущерба твоим благам? Если же ты и облагодетельствованный негодуешь, то не прямо ли собственной своей выгоде завидуешь? Таков был Саул, который избыток благодеяний обратил в повод к войне против Давида. Сперва, его стройною и божественною игрою на гуслях освободившись от неистовства, покушался пронзить благодетеля копьем. Потом, спасенный от врагов с целым воинством, избавленный от позора, каким угрожал Голиаф, как скоро ликовствующие девы в победных песнях стали приписывать Давиду в десять раз большее участие в приобретении победы: победи Давид со тмами, и Саул с тысящами своими (1Цар.18,7), за одно это выражение, за это на самой истине основанное свидетельство сначала хотел убить Давида собственноручно и погубить хитростию, потом, принудив его стать беглецом, и после этого не прекратил вражды, но в заключение всего выступил против него с тремя тысячами избранных воинов и искал по пустыням. А если бы спросить его о причине войны, то, конечно, указал бы на благодеяния Давидовы; потому что в самое время гонения, когда застигнут был сонный и уготованный на убиение врагу, но спасен праведником, удержавшимся наложить на него руки, не тронулся и этим благодеянием, но снова собирал войско, снова продолжал гонение, пока в другой раз не был захвачен Давидом в пещере, где добродетели его показал в большем свете, и лукавство свое сделал очевиднейшим.

Зависть есть самый непреодолимый род вражды. Других недоброжелателей делают более кроткими благотворения. Завистливого же и злонравного еще более раздражает сделанное ему добро. Чем больше видит он себе благодеяний, тем сильнее негодует, печалится и огорчается. Он более оскорбляется силою благодетеля, нежели чувствует благодарность за соделанное для него. Какого зверя не превосходят и завистливые с жестокостию своих нравов? Не превышают ли свирепостию самого неукротимого из них? Псы, если их кормят, делаются кроткими; львы, когда за ними ходят, становятся ручными. Но завистливые еще более свирепеют, когда оказывают им услуги.

Что соделало рабом благородного Иосифа? Не зависть ли братьев? Потому и достойно удивления неразумие этого недуга. Убоявшись исполнения снов, продали брата в рабство, как будто рабу никогда не кланяются. Но если сны справедливы, можно ли сделать, чтобы предвещаемое ими вовсе не исполнилось. А если сонные видения лживы, в чем завидуете обманувшемуся? Но вот, по Божию усмотрению, мудрость их обращается в ничто. Чем думали воспрепятствовать исполнению предвещания, тем самым, как оказалось, проложили путь событию. Если бы не продан был Иосиф, то не пришел бы в Египет, не подпал бы, по своему целомудрию, наветам похотливой жены, не был бы заключен в темницу, не свел бы знакомства с служителями фараоновыми, не стал бы толковать снов, не получил бы за это начальства над Египтом, и не поклонились бы ему братья, пришедшие к нему по недостатку в хлебе.

Обратись мыслию к величайшей зависти, оказавшейся [1] в самом важном случае, какая по неистовству иудеев была к Спасителю! За что завиствовали? За чудеса. А что это были за чудодействия? Спасение нуждающихся. Алчущие были питаемы, - и на Питающего воздвигнута брань. Мертвые были воскрешаемы,- и Животворящий стал предметом зависти. Демоны были изгоняемы, - и на Повелевающего демонам злоумышляли. Прокаженные очищались, хромые начинали ходить, глухие слышать, слепые видеть, - и Благодетеля изгоняли. Напоследок предали смерти Даровавшего жизнь, били бичами Освободителя человеков, осудили Судию мира. Так на все простерлась злоба зависти. Этим одним оружием от сложения мира до скончания века всех уязвляет и низлагает истребитель жизни нашей - диавол, который радуется нашей погибели, сам пал от зависти, и нас низлагает с собою тою же страстию.

Премудр был тот, кто запрещал и вечерять с мужем завистливым (Прит.23,6), под сближением на вечери разумея и всякое также общение в жизни. Как удобовозгораемое вещество заботимся мы класть подальше от огня, так, по мере возможности, не надобно сводить дружеских бесед с завистливыми, поставляя себя вдали от стрел зависти. Ибо не иначе можно предаться зависти, как сближаясь с нею в тесном общении; потому что, по слову Соломонову, ревность мужа от подруга своего (Еккл.4,4). Действительно, так и бывает: не скиф завидует египтянину, но всякий своему соплеменнику; и из соплеменников завидуют не тому, кто неизвестен, но коротко знакомым; и из знакомых - соседям, людям того же ремесла и по чему-нибудь иному близким; и из них опять - сверстникам, сродникам, братьям. Вообще, как ржа есть болезнь хлебного зерна, так и зависть есть недуг дружбы.

И то разве одно похвалит кто в этом зле, что чем сильнее оно действует в человеке, тем тягостнее имеющему его в себе. Стрелы, брошенные сильно, когда попадают во что-нибудь твердое и упругое, отлетают назад к тому, кто их пустил; так и движения зависти, не делая вреда предмету зависти, наносят удары завистнику. Кто, огорчаясь совершенствами ближнего, уменьшил их чрез это? Между тем, снедаемый скорбию, он изнуряет сам себя.

Страждущих завистию почитают еще более вредоносными, нежели ядовитых зверей. Те впускают яд чрез рану, и угрызенное место предается гниению постепенно; о завистливых же иные думают, что они наносят вред одним взором, так что от их завистливого взгляда начинают чахнуть тела крепкого сложения, по юности возраста цветущие всею красотою. Вся полнота их вдруг исчезает, как будто из завистливых глаз льется какой-то губительный, вредоносный и истребительный поток. Я отвергаю такое поверье, потому что оно простонародно и старыми женщинами занесено в женские терема; но утверждаю, что ненавистники добра - демоны, когда находят в людях демонам свойственные произволения, употребляют все меры воспользоваться ими для собственного своего намерения; почему и глаза завистливых употребляют на служение собственной своей воле.

Поэтому ужели не придешь в ужас, делая себя служителем губительного демона, и допустишь в себя зло, от которого сделаешься врагом людей, ничем тебя не обидевших, и, кроме того, врагом благого и беззавистного Бога? Убежим от нестерпимого зла. Оно - внушение змия, изобретение демонов, посев врага, залог мучения, препятствие благочестию, путь в геенну, лишение Царствия.

Завистливых можно узнать несколько и по самому лицу. Глаза у них сухи и тусклы, щеки впалы, брови навислы, душа возмущена страстию, не имеет верного суждения о предметах. У них не похвальны ни добродетельный поступок, ни сила слова, украшенная важностию и приятностию, ни все прочее, достойное соревнования и внимания. Как коршуны, пролетая мимо многих лугов, многих мест приятных и благоухающих, стремятся к чему-либо зловонному, и как мухи, минуя здоровое, поспешают на гной, так завистливые не смотрят на светлость жизни, на величие заслуг, нападают же на одно гнилое. И если случится в чем проступиться (как часто бывает с людьми), они разглашают это, хотят, чтобы по одному этому узнавали человека, как и недобрые живописцы лицо изображаемого ими на картине отличают искривленным носом, или каким-нибудь рубцом, или другим недостатком природным либо происшедшим вследствие болезни. Они искусны сделать презренным и похвальное, перетолковав в худую сторону, и оклеветать добродетель, представив ее в виде порока с ней смежного: мужественного называют дерзким, целомудренного - нечувствительным, справедливого - жестоким, благоразумного - коварным. Кто любит великолепие, на того клевещут, что у него грубый вкус; о щедром говорят, что расточителен, и о бережливом опять, что он скуп. И вообще всякий вид добродетели не остается у них без такого имени, которое заимствовано от противоположного порока.

Что же? ограничим ли слово одним осуждением сего зла? Но это - как бы одна половина врачевания. Не бесполезно показать страждущему важность болезни, чтобы внушить ему должную заботливость об избавлении себя от зла; но оставить при сем страждущего, не дав руководства к приобретению здравия, не иное что значит, как предоставить его действию болезни.

Что же? Как можем или никогда не страдать сею болезнию, или, подпав ей, избежать ее? Во-первых, можем, если из человеческого не будем ничего почитать великим и чрезвычайным, ни того, что люди называют богатством, ни увядающей славы, ни телесного здоровья, потому что не в преходящих вещах поставляем для себя благо, но призваны мы к причастию благ вечных и истинных. Поэтому недостойны еще нашего соревнования - богатый ради его богатства, властитель ради величия его сана, мудрый ради обилия в слове. Это - орудия добродетели для тех, которые пользуются ими хорошо, но в самом себе не заключают блаженства. Потому жалок, кто пользуется сим худо, подобно человеку, который, взяв меч для отмщения врагам, добровольно ранит им самого себя. А если кто распоряжается настоящими благами хорошо и как должно, если остается он только приставником даруемого от Бога, и не для собственного наслаждения собирает сокровища, то справедливость требует хвалить и любить такого за братолюбие и общительность нрава. Опять, кто отличается благоразумием, почтен от Бога даром слова, кто истолкователь священных словес; не завидуй такому, не желай, чтобы умолк когда-нибудь пророк священного слова, если, по благодати Духа, сопровождают его какое-либо одобрение и похвала слушателей. Твое это благо, тебе чрез брата посылается дар учения, если хочешь принять его. При этом никто не заграждает источника ключевой воды, никто не закрывает взоров от сияющего солнца, никто не завидует им, но сам желает насладиться ими. Почему же, когда духовное слово источается в церкви и благочестивое сердце изливает струи дарований Духа, не приклоняешь с веселием слуха, не приемлешь с благодарностию пользы; а напротив того, рукоплескание слушателей угрызает тебя, и ты желал бы, чтобы не было ни того, кто получает пользу, ни того, кто хвалит? Какое извинение будет иметь это пред Судиею сердец наших? Правда, что душевное благо надобно почитать прекрасным по природе, но если кто превосходит других богатством, славится могуществом и телесным здоровьем, впрочем, что имеет, пользуется тем хорошо, то и его должно любить и почитать как человека, обладающего общими орудиями жизни, если только распоряжается он ими как должно, щедр в подаянии денег нуждающимся, собственными руками служит немощным, все же прочее, что ни имеет, не более почитает своею собственностию, как и собственностию всякого нуждающегося. А кто не с таковым расположением принимает сии блага, того должно признавать более жалким, нежели достойным зависти, если у него больше случаев быть худым. Ибо это значит погибать с большими пособиями и средствами. Если богатство служит напутствием к неправде, то жалок богач. А если он служит к добродетели, то нет места зависти; потому что польза богатства делается общею для всех, разве кто в избытке лукавства станет завидовать и собственным своим благам. Вообще же, если прозришь рассудком выше человеческого и устремишь взор к истинно прекрасному и похвальному, то очень будешь далек от того, чтобы достойным уважения и соревнования признать что-нибудь тленное и земное. А кто таков, кто не поражается мирским как чем-то великим, к тому никогда не может приблизиться зависть.

Но если непременно желаешь славы, хочешь быть виднее многих и не терпишь быть вторым (ибо и это бывает поводом к зависти), то честолюбие твое, подобно какому-то потоку, направь к приобретению добродетели. Ни под каким видом не желай разбогатеть всяким способом и заслуживать одобрение чем-либо мирским. Ибо это не в твоей воле. Но будь справедлив, целомудрен, благоразумен, мужествен, терпелив в страданиях за благочестие. Таким образом и себя спасешь, и при больших благах приобретешь большую знаменитость, потому что добродетель от нас зависит и может быть приобретаема трудолюбивым, а большое имение, телесная красота и высота сана не от нас зависят. Поэтому если добродетель есть высшее и достаточное благо, и по общему всех признанию имеет предпочтение, то к ней должны мы стремиться - к добродетели, которой не может быть в душе, не очищенной как от прочих страстей, так особенно от зависти.

Не видишь ли, какое зло - лицемерие? И оно - плод зависти, потому что двоедушие нрава бывает в людях по большей части от зависти, когда, скрывая в глубине ненависть, показывают наружность, прикрашенную любовию, и подобны подводным скалам, которые, будучи немного закрыты водою, причиняют неосторожным непредвиденное зло.

Поэтому если из зависти, как из источника, проистекают для нас смерть, лишение благ, отчуждение от Бога, смешение уставов, низвращение всех в совокупности житейских благ, то послушаемся Апостола, и не бываим тщеславни, друг друга раздражающе, друг другу завидяще (Гал.5,26); но будем паче блази, милосерди, прощающе друг другу, якоже и Бог простил есть нам во Христе Иисусе, Господе нашем (Еф.4,32), с Которым слава Отцу со Святым Духом, во веки веков. Аминь.

Примечания:
1. Обнаружившейся, проявившейся.