Семинарская и святоотеческая библиотеки

Семинарская и святоотеческая библиотеки

Семинарская и святоотеческая библиотеки


Митрополит Антоний Сурожский
РАДОСТЬ ПОКАЯНИЯ
( Из бесед во время Рождественского поста 31 декабря 1983 г.)
1
Говение* - это момент, когда с обновленной силой и снова, по-новому мы должны
задумываться над жизнью и над собой. Над жизнью - какой ее Господь задумал для
нас, и над собой - какой мы эту жизнь сделали. В том и заключается покаяние,
чтобы как бы измерить расстояние между тем, что задумал Господь, и тем, что мы
осуществили; между тем, что нам было дано и что мы использовали или нет,
исполнили либо не исполнили.  Это надо делать - и не раз в жизни. Мы часто
оставляем эту задачу до нашего предсмертного часа, до последней нашей болезни,
до момента, когда вдруг обнаружим, что неисцельно больны или что находимся в
смертельной опасности. И тогда, перед лицом страха, перед лицом смерти, перед
опасностью мы вдруг делаемся по отношению к себе, к жизни, к людям, к Богу -
серьезными. Мы перестаем играть в жизнь. Мы перестаем жить так, будто пишем
только черновик, который когда-то позже - о, много позже! потому что кажется,
что времени-то столько впереди - будет превращен во что-то окончательное. И
никогда этого не бывает, потому что старость, одряхление тела, ослабление ума,
внезапная смерть, обстоятельства застают нас врасплох и уже не дают времени. И
очень страшно думать, что может настать момент, когда окажется поздно.   
Достоевский в “Братьях Карамазовых” маленькую главу посвятил аду; для него ад -
это момент или состояние, когда человек скажет себе: “Поздно! Я прошел мимо
всего...; единственное, что было на потребу, единственное, для чего стоило жить,
чем стоило жить, я уже больше исполнить не могу; я никому больше не нужен. Было
время, когда я мог любить умно, сердечно, творчески; теперь я этого больше
сделать не могу; я вошел в вечность, в которой любовь изливается от Бога; моя
любовь никому больше не нужна. На земле - да, она была нужна очень многим; очень
многим нужно было, чтобы я на них обратил внимание, чтобы я их заметил, чтобы я
умел их увидеть глубоким, проницающим взором; чтобы я умел прислушиваться к ним
и слышать не только пустые звуки, слова, а то, что за словами кроется: крик,
плач, радость или страх живой души перед своей жизнью...” Картина, которую дает
Достоевский и которую я сейчас развил - реальна: будет момент, когда пройдет
время; будет момент, когда жалеть, творить, активно любить будет уже поздно...
Наша любовь, наше творчество, наши мысли и слова уже никому не будут нужны,
потому что все мы будем стоять перед Божией любовью, Божией мудростью, и Божией
правдой, и Божиим судом.
Вот почему из года в год мы собираемся здесь на однодневное, очень короткое
говение, на короткий период, когда всё нам говорит: “Опомнись! Опомнись, пока не
поздно; начни жить, пока еще можно жить, пока не остановилось время, пока еще
можно творить!” Спаситель нам говорит: Ходите, пока есть свет; когда настанет
тьма, уже будет поздно ходить, и некуда, и не будет ни пути, ни дороги... У нас
еще есть время, а сколько его - мы не знаем. Сейчас сидим здесь, полные жизни,
пусть даже на склоне лет, но живые; одно мгновение - и кто-либо из нас может,
внезапно застигнутый смертью, предстать перед Богом. В этом смысле смерть нам
напоминает о том, что надо спешить жить со всей глубиной, на которую мы
способны. В разные годы, в разном возрасте, при разных обстоятельствах мы должны
жить по-разному. Один французский стихотворец сказал: В молодом человеке горит
огонь; в старом человеке светит свет. Надо уметь, пока горит огонь -гореть; но
когда прошло время горения - суметь быть светом. Надо в какой-то момент жизни
быть силой, а в какой-то момент быть тишиной. И каждый из нас должен задуматься
над тем, где он находится и умеет ли он совершить этот переход от творческой
силы до созерцательного света. Людям порой больше нужен свет, чем наша
деятельность; нужен свет, нужно молчание, нужна тишина, нужно то глубокое,
безмолвное понимание, которое можно дать человеку только тогда, когда сам
внутренне успокоишься, не путем застоя, а путем углубленной внутренней тишины.
Отцы Церкви нам говорили, что мы должны помнить о смерти. Да, но не как о
страхе, а как о напоминании, что надо жить всей глубиной жизни, пока она есть.
Причем жить не слегка, а именно глубоко; только смерть может нам дать меру того,
какова должна быть жизнь; только тот человек, который готов жизнь свою положить
за своего Бога, за внутреннюю правду, за своего ближнего - только такой человек
может жить всей силой своей души. Человек, который не готов поплатиться всей
своей жизнью за то, чтобы стоять в правде, в верности, никогда не будет жить
всей силой своей. Всегда его будет удерживать страх, как бы не погибнуть, как бы
не пострадать, как бы не рискнуть больше, чем он готов... И поэтому так важно -
не примириться со смертью, а войти с ней в новые отношения. Апостол Павел
говорил, что для него жизнь -Христос, смерть - приобретение. Но он говорил и о
том, что знает Христа не только воскресшим, Победителем смерти, но и распятым; и
на земле мы должны приобщиться и к торжеству жизни, которую нам дает Христос
воскресший, победивший смерть, и Его крестному пути. А этот крестный путь
означает готовность жизнь свою отдать, смерть принять ради того, что свято, и
значительно, и велико. Мы редко над этим задумываемся. Жизнь течет, и в молодые
годы смерть кажется очень, очень далекой, нереальной: умирают другие, старые
люди. В период войны умирают и молодые, но эта смерть не постепенная, она не
нарастает в человеке, она не изо дня в день его покоряет, разрушает; она
приходит мгновенно, или так быстро и так трагично. И к ней прибавляется столько
страдания, столько пережитого страха и столько страха за тех, кого оставляешь...
Но мы все идем ровной стопой к той смерти, которая рано ли, поздно ли нас
пожнет; и нам надо жить с таким величием, чтобы смерть была для нас не страхом,
а отверзающейся дверью, которая нам дает возможность войти в торжествующую
вечную Божию жизнь. Поэтому говорить о смерти или говорить о жизни - одно и то
же. Говорить о смерти - значит говорить о том, что жизнь должна быть предельно
интенсивна во всех видах, в каких она может себя проявить: в творчестве или в
молчании, в углубленности и в открытости. И вот встает перед каждым из нас
вопрос: за жизнь, которую я прожил, будь она коротка или очень длительна,
оказался ли я человеком, просто человеком? Оказался ли я христианином? Я называю
себя человеком, я называю себя христианином - но правда ли это?.. Один из ранних
Отцов Церкви, святой Ириней Лионский говорит, что человек призван быть сиянием
Божией славы; настоящий человек должен быть таким, чтобы другие люди, глядя на
него, видели в нем сияние вечной Божией жизни; он должен бы быть откровением о
Боге. И кто-то из Отцов пустыни сказал: “Кто видел брата своего, тот видел Бога
своего”. Правда ли это? Можно ли о ком-либо из нас сказать, что встречающие нас
заглядываются, останавливают на нас свой взор и ставят перед собой вопрос: Кто
это такой? Что в этом человеке такое, чего мы никогда не видели? В нем свет,
которого я на земле не встречал; в нем сила бесконечной кротости и смирения, и
вместе с тем - несокрушимой верности... Мы призваны быть таковыми, чтобы люди,
встречая нас, встречали бы отблеск Божией славы, могли бы не в наших физических
чертах, а в том, что передается из глубин одного человека в глубины другого,
увидеть нерукотворен-ный образ Божий: пусть несовершенный, но уже сияющий
немеркнущей красотой вечности и Самого Бога.
Только тогда можем мы сказать, что стали человеком; не просто тварью,
зоологическим явлением, а человеком в том смысле, в котором Бог нас творил: Его
образом, живой, действующей иконой, вглядываясь в которую, человек может
прозреть нечто о Боге, обращаясь к которой, он переносится от земли на Небо, от
времени в вечность, от человека, им встреченного, к Богу, Которого ищет, жаждет
его душа. И мы называем себя христианами: “Я христианин”. Это говорили мученики
в первые века христианства; это слова, которые они произносили, свидетельствуя о
том, что Бог и Христос им дороже жизни, и этими словами они себя предавали на
поругание, на пытки и на смерть. Эти слова были решающими в их судьбе. Впервые
христианами были названы ученики Спасителя в Антиохии; не только потому, что они
принадлежали малой, еле известной, но требующей к себе внимания новой секте, а
потому, что люди в них узнавали учеников Христа. В первые два века разные
христианские писатели обращались к язычникам, стараясь дать им понять, что такое
христианин; и, например, Тертуллиан пишет, что люди, окружавшие христианскую
семью или малую по тогдашнему времени христианскую общину, часто говорили: “Как
они друг друга любят!” Любовь живая, кроткая, зрячая, творческая, любовь одного
человека к другому, одной семьи к другой, одной общины к другой была
отличительным признаком христиан в то время. Теперь этого сказать нельзя; даже в
семье этого нет, даже в малейшей общине этого нет. Если и есть какая-то любовь,
то общая, обычная, та любовь, которую можно встретить и среди неверующих и
язычников: естественная, природная, животная любовь. Но не та любовь, которая
родилась из чуда обновления, совершаемого Духом Святым над нами. Об этом нам
тоже надо задуматься... Страшно, что никто не может узнать в нас христиан, если
мы сами об этом громко не заявим, часто вызывая удивление: неужели христианин
-это?.. Зачем же быть христианином, если ничем не отличаться от других? Ни
отсутствием страха перед страданием, болезнью, опасностью, смертью; ни
отсутствием жадности по отношению к тому, что можно получить или вырвать у жизни
(а значит, у другого человека) душевно, телесно, материально; ни любовью, то
есть отказом от холодности, безразличия, забывчивости или прямо враждебного
отношения, длительной, горькой, ядовитой ненависти... И вот перед каждым из нас
стоит этот вопрос. Я не могу себя назвать даже человеком в полном смысле этого
слова; я персть, земля, я принадлежу к животному миру, но не принадлежу к миру
Божественному. Искры этого мира порой сияют во мне; они проходят во мне, как по
небосклону проходит падающая звезда, - на мгновение освещается моя тьма, лишь на
мгновение другой человек может что-то уловить: в этой тьме что-то блеснуло, чего
он раньше не видел... Я не могу назвать себя и христианином, потому что та
любовь, которая во мне есть, не в меру Божественной любви, той любви, которую
нам заповедал Господь: Кто Меня любит, тот заповеди Мои сохранит... А мы мимо
заповедей проходим. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за
друзей своих (Ин. 15, 13). Апостол Павел пишет, говоря о Христе, что едва ли кто
готов умереть за своего друга, а Христос умер за нас, когда мы были Ему еще
врагами, чужими... Он умер не только за тех, которые Его узнали, стали Его
учениками, достойными или недостойными, но и за тех, кто Его засудил беззаконным
судом, и за тех, кто Его физически распинал, пригвождал ко кресту: Прости им,
Отче! Они не знают, что творят... И вот перед каждым из нас должен постоянно
стоять этот вопрос: христианин ли я? Может ли кто-нибудь через меня узнать лик
Христов? Почуять биение Христовой любви в моем сердце? Познать мудрость и правду
Божию в моих словах и мыслях? Узнать Божий пути в моих действиях, в том, как я
отношусь к жизни, к каждому человеку, к Богу?
Апостол Павел говорит, что придет смерть, а за смертью суд. Да! К каждому из нас
придет смерть, и каждый из нас, рано ли, поздно ли (когда - нам неведомо)
встанет перед Божиим судом. А Христос порой произносит строгие слова: суд будет
без милости тем, кто не оказал милости, кто был безжалостен, бессердечен,
безлюбовен... Не потому, что Бог окажется таким же “безжалостным” и
“безлюбовным”, как мы, а потому, что спасение заключается в том, чтобы
включиться в поток Божественной любви, чтобы соединиться любовью с любовью. А
если в нас нет этой любви, если в нас нет способности к любви, открытости, нет
сердца хотя бы жаждущего любви, мы включиться в нее не можем. Мы встанем и, по
слову Достоевского, обнаружим, что единственный смысл всей жизни был - любовь, и
мы свою жизнь до конца обессмыслили, опустошили и стоим без содержания и даже
без способности принять то содержание, которое Господь может нам дать. Божий суд
не заключается в том, чтобы Господь измерял наши добродетели, чтобы Он
расценивал нашу искушенность в предметах веры. Подумайте над тем евангельским
чтением, которое предшествует Великому посту: притча Христова об овцах и
козлищах. Все вопросы, которые там ставятся, сводятся только к одному: когда ты
был на земле, у тебя сердце было каменное или живое? Ты голодного накормил?
Холодного согрел? Нагого одел? Заключенного в тюрьму, отверженного людьми
посетил? Была ли в тебе жалость или в тебе жило только безразличие, надменность,
самодовольство, как у богача, который пировал, тогда как у его порога с голоду и
холоду умирал Лазарь?.. Это единственный вопрос, который ставится: было ли у
тебя человеческое сердце или камень вместо него? Если у тебя была человеческая
любовь, то она может расцвести в меру Божественной любви; но если человеческой
любви нет, то с чем может соединиться любовь Божия?..
И не надо убегать этого суда над собой, говоря: Я же люблю людей!.. Всех людей,
когда они далеко, мы все любим. Один писатель дает такую характеристику одному
из своих героев: этот человек так любил человечество, что ненавидел всякого
отдельного человека, который уродовал в его глазах совершенный облик
человечества... Нереальное, несуществующее человечество - да, он любил; а
конкретного человека или конкретную толпу он вынести не мог. В реальных людях он
видел уродство, а мечтал он о совершенной красоте небывшей, небывалой и которой
никогда не будет до Второго пришествия. Разве наша любовь к людям не такова? Мы
любим очень немногих, но и тех не умеем любить без оглядки, без условий. Мы
ссоримся, холодеем, отворачиваемся... Апостол Павел нам говорит: Друг друга
тяготы носите, и так вы исполните закон Христов... Тяготы - это не только
невзгоды, это вся тяжесть другой личности, другого человека. Некоторое время
нести тяготу чужого горя, не очень продолжительной болезни, короткой ссоры мы
все умеем; но как страшно бывает видеть, что когда у человека горе неизбывное,
болезнь не кончается, нужда не прекращается, то после короткого срока, в течение
которого мы жалеем человека, окружаем его вниманием, носимся, возимся с ним, мы
начинаем холодеть: неужели конца-края не будет его болезни, его нужде, его горю?
Пора бы ему выздороветь! Пора бы ему встряхнуться, опомниться! Неужели всю жизнь
мне с ним возиться?!.. Не так к нам относится Господь. Пока наша жизнь длится,
десятилетиями Он терпит, Он ждет. Он надеется; и Он активно все время, все время
старается нам помочь...
Не в том беда, что мы не многих любим, -мы неспособны любить очень многих, наше
сердце слишком узко (как говорит апостол Павел: тесно в ваших сердцах...). Но
как мы плохо, нетерпеливо, неласково, неумно любим и тех, о которых говорим, что
они нам дороги! Как нам надо задуматься над теми, кто нас окружает, и поставить
себе вопрос: какова моя любовь к ним? В радость - или в тягость? Потому что
бывает и так, что наша любовь может удушить человека, она для него не свобода, а
рабство; человек стонет от того, что мы называем “любовью”, когда мы знаем лучше
него, в чем его счастье, что ему нужно, где его радость, когда мы у него
отнимаем всякую искорку свободы, творчества, потому что сами хотим управлять его
жизнью так, чтобы ему “лучше” было...
 
2
Когда мы думаем о покаянии, нам всегда представляется темная или серая картина
скорби, сжатого сердца, слез, какого-то неизбывного горя о том, что наше прошлое
такое темное и недостойное: недостойное ни Бога, ни нас самих, ни той жизни,
которая нам предложена. Но это только одна сторона покаяния или, вернее, это
должно бы быть только одно мгновение. Покаяние должно расцветать в радость и в
подвиг. Без этого покаяние бесплодно, без этого то, что могло бы быть покаянием,
превращается в раскаяние - бесплодное и, часто, такое, которое убивает жизненную
силу в человеке вместо того, чтобы его возбуждать и обновлять.
Когда в результате углубленного размышления над собой и над Евангелием и над
путями Божиими мы оказываемся перед лицом своего греха, своей неверности самому
высокому нашему призванию, конечно, вонзается в наше сердце острая боль, стыд:
глубокий стыд о том, что мы так далеки от того, чем могли бы быть, так непохожи
на то, что задумал Бог, когда Он нас сотворил. Но это должно быть только
побуждением к тому, чтобы начать жить по-новому. Да, надо остановиться на
прошлом, надо вглядеться без всякой пощады к себе в темные стороны своей жизни,
и мыслей своих, и движений сердца, и в желания, и в поступки, и в отношения.
Надо вглядеться сурово и трезво, как врач вглядывается в больного, как мы
иногда, когда идем ночной дорожкой, вглядываемся в путь: как бы не сбиться, как
бы не упасть. Все надо видеть, что только доступно взору, и на все отзываться
честно; принять стыд до конца, принять боль до конца, не искать себе извинения,
чтобы боль стала менее острой, чтобы не сгореть от стыда. Только если пережить
свой позор со всей возможной, всей доступной нам силой, можно оторваться от
того, чем этот стыд вызывается. Если же стараться хоть отчасти, хоть сколько-то
смягчить очертания своей греховности, сделать свой позор более приемлемым (хотя
бы тем, что мы говорим о себе: “Грешен, как все”, или: “Как же я мог иначе
поступить!?”), если только мы стараемся заглушить в себе эту боль, то покаяние
делается для нас невозможным. Потому что только от сознания ужаса, убийственной
силы греха, от стыда перед тем, что я недостоин самого себя, - не то, что других
или Бога - мы можем найти силу вырваться из этого плена; пока этот плен выносим,
мы в плену останемся. В этом разница между нами и теми святыми, о жизни которых
мы читаем, начиная с апостолов и кончая современными подвижниками веры. Они
пошли на то, чтобы до конца испить чашу собственного стыда и вонзить в свое
сердце, в свое сознание, во все свое существо острую боль о том, что они собой
представляют. Но когда это случилось, то не надо ни в отчаяние впадать, ни
останавливаться на этом. Вспомните, что повествует нам Евангелие, как апостол
Петр хвастался, что и на смерть пойдет со Спасителем, что никто не оторвет его
от Христа. А после того, как Спасителя взяли в плен, увлекли на беззаконный суд,
к Петру подошла юная служанка, которая ничем не могла ему повредить, кроме как
словом, и спросила, не был ли и он с Иисусом Назарянином. И он трижды отрекся! И
ушел, вышел со двора; и обернувшись, встретил через открытое окно взор Спасителя
- и горько заплакал.
Вот этот момент, когда его вдруг охватил стыд о своем предательстве, о своей
измене, о своей трусости, о своей неверности, своем бахвальстве, ужасом пронзил
его сердце, и он ушел с горем. Но когда он встретил Спасителя, Христос его не
спросил: “Не стыдно ли тебе? Как ты смеешь предстать передо Мной после того, как
ты от Меня отрекся трижды?” Христос ему ставит другой вопрос: “Петр! Любишь ли
ты Меня больше сих?” (то есть других апостолов, которые их тогда окружали).
Разве может стоять вопрос о том, любит ли Петр Христа, когда все говорит о том,
что он Его не любит, раз мог отречься? И разве можно говорить и о том, что Петр,
будто, способен Его любить больше других учеников? Другие ведь не отрекались;
правда, бежали! - но хоть не отрекались... Если бы только Петр вспомнил слова
Спасителя, сказанные в другом случае: Кому многое прощается, тот много любит. ..
Кому много простится, в том рождается большая любовь, чем в том, кому прощено
немного. Вопрос ставится так: “Ты согрешил более тяжко, чем другие, и тебе может
это проститься; будет ли твоя любовь в меру этого прощения? Возлюбишь ли ты
ответно больше, чем кто-либо, кто меньше тебя согрешил?” Но речь идет о любви,
потому что Господь видит глубины человека, а не поверхность, не только
кажущееся, как видим мы. Когда человек совершит тот или другой поступок, скажет
то или другое слово, мы понимаем поступок или слово по-своему. Христос смотрит
вглубь и знает, какой человек стоит за поступком или за словом. Он не
обманывается ни видимым, ни даже очевидным. И поэтому Он обращается к глубинам
Петра, которые на какой-то момент заслонил страх, но которые открылись вновь,
когда стыд его обжег и он вдруг оказался перед лицом и своей совести, и взора
Спасителя. И Петр, который в тот момент, охваченный радостью, что он снова перед
лицом Христа, что примирение возможно, что все возможно, даже воскрешение,
возвращение из глубин смерти, - Петр говорит Христу: “Да! Я Тебя люблю!” И
трижды спрашивает его Христос об этой любви - так же, как трижды Петр от Него
отрекался. И в третий раз Петр, наконец, возвращается к другой реальности; не к
тому глубинному чувству, которое в нем живет, которое составляет конечную
сущность его любви ко Христу. Он возвращается к сознанию того, что любовь-то его
потаенная, а предательство - явное. И он обращается ко Христу и говорит:
“Господи! Ты все знаешь! Ты знаешь, что я отрекся от Тебя - но раз Ты ставишь
вопрос о любви. Ты, значит, знаешь, что я Тебя все-таки люблю... Да, я люблю
Тебя!” И вот это - момент, когда завершается процесс покаяния. Грех совершен,
падение имело место, человек опозорил себя вконец; его совесть, взор Господень
ему об этом сказали. И он отозвался на этот взор и на суд совести ужасом
отвращения к себе, плачем. А теперь его восстанавливает Божия любовь. Самому
себе простить невозможно. Никто не вправе сказать: “Я совершил грех, я поступил
по отношению к человеку недостойно, я себя замарал, но это прошло, теперь я могу
об этом забыть”. Это значило бы сделать свое греховное состояние законным,
значило как бы заявить свое право быть недостойным и себя, и Бога, и ближнего, и
жизни. Поэтому сам человек никогда себе простить не может, не имеет права себе
простить. Но, с другой стороны (и это так же важно), человек должен быть в
состоянии принять прощение, которое ему дается. Мы не имеем права отбросить,
отклонить, отречься от прощения, которое Бог или человек нам дает - и дает
всегда некой ценой. Когда обиженный нами человек, переболев, перестрадав, нам
говорит: “Пусть мир будет теперь между нами! Рана, которую ты мне нанес,
зарубцевалась, боль прошла; ты меня мог бы убить этим, но милостью Божией я
остался жив; и я тебя достаточно люблю, чтобы тебе дать тот мир, который Господь
вложил в мою душу” - мы должны быть в состоянии смириться и принять прощение.
Нам часто мешает принять прощение наша гордость: как я буду принимать прощение,
тем самым признав, что я действительно виноват? Признав, что я для себя ничего
не могу сделать и что только этот человек, которого я унизил, оскорбил, обобрал,
может меня восстановить в моем человеческом достоинстве. Как я могу зависеть в
такой степени от другого человека?.. Порой бывает очень трудно принять прощение
именно из-за этой гордыни, именно из-за того, то мы не хотим быть
восстановленными в нашем достоинстве по чужой милости; мы хотим это достоинство
иметь в себе или заработать на него право. Но право на прощение никто никогда не
зарабатывает; как никто никогда не зарабатывает право на то, чтобы его любили. А
быть прощенным - это всегда значит, что кто-то тебя достаточно полюбил, чтобы
взять' на себя твой грех и его изжить в себе. Поэтому мы должны быть готовы
смириться, принять это целительное унижение. И только если мы можем его принять
всем сердцем, всем сознанием своим, мы можем быть исцелены.
Так Христос “исцелил” апостола Петра, то есть вернул цельность тому,-кто
разбился вдребезги своим отречением. Он как бы собрал эти куски воедино и из
останков сделал цельного, монолитного человека. И потому Петр мог затем так
доверчиво, прямо как равный с равным, говорить со Христом. Когда Спаситель ему
сказал: Следуй за Мной! - Петр пошел, но, обернувшись, увидел поодаль Иоанна, и
спросил Спасителя: “А он что? Ты меня вернул к жизни; не нуждается ли он, чтобы
Ты и его вернул к жизни?” И тут Спаситель говорит твердо: “Что Я с ним сделаю -
Мое дело; ты иди за Мной”... И это Он говорит каждому из нас, если только мы
прошли через это огненное переживание, сгорели во стыде, приняли, согласились на
ту невыразимо острую боль, которая может нас постичь, когда мы сознаём свою
греховность.
И тут начинается радость, покаянная радость. В книге отца Софрония о старце
Силуане есть рассказ о том, как когда Силуан был еще молодым, один из его
односельчан совершил убийство, попал в тюрьму, отбыл свой срок; и после этого
будущий старец Силуан видит на деревенском празднике, как этот мужик играет на
гармошке и пляшет. Его охватил ужас, он к нему подошел и говорит: “Как можешь ты
плясать, веселиться, - ты же человека убил!” И бывший этот убивец ему отвечает:
“Да; но когда я был в тюрьме, я глубоко раскаялся и вдруг почувствовал, что
Христос меня простил; и теперь я новая тварь”. Это - завершение покаяния, новая
жизнь, обновленность, рождение свыше; пусть частичное, пусть только начало
вечной жизни, но вечной жизни, пришедшей в силе, покоряющей всего человека.
Так часто бывает, что кто-либо подходит ко мне на исповедь и говорит: “Не знаю,
о чем исповедоваться, все одно и то же...” Эти слова говорят о преступном
отсутствии внимания к жизни. Неужели кто-либо из нас после одного-единственного
дня может сказать, что он исполнил всё, что было возможно, и был всем, чем он
мог быть? Что он был безукоризненно непорочен в своих мыслях и чувствах, что он
не упустил ни одного поступка, который можно и надо было совершить, что не
сделал ни одной вещи, которая была бы несовершенна? Кто может сказать, что его
мысли не запутались, сердце не потемнело, воля не заколебалась, поступки или
желания не оказались недостойными? Если человек может прийти на исповедь и
сказать: “Не знаю, что говорить”, это значит, что человек никогда не задумывался
над тем, чем он мог бы (а, следовательно, должен бы) быть, а только сравнивает
себя со вчерашним днем или с другими людьми, которые так же плохи, как и он сам.
А когда мы говорим: “Вот, из года в год мы приходим и повторяем одно и то же”, -
это свидетельствует о том, что мы никогда не пережили ни стыда, ни боли; что мы
вполне спокойно принимаем свою греховность. Да, я лгу - но все лгут!
Бесчинствую, - все бесчинствуют; забываю Бога, - ну где же Его помнить? Прохожу
мимо всякого человека, который во мне нуждается - но нельзя же останавливаться
на каждом! И так далее... Если бы только хоть раз мы могли увидеть - как Бог
видит - последствия того, что мы делаем, или того, чего не делаем; если бы
только могли видеть, как сказанное или несказанное слово, совершённый или
несовершённый поступок являются началом целого ряда событий в жизни другого
человека, видеть, как окончательно бывает в судьбе одного человека слово или
мгновенное движение другого... Но если мы настолько невнимательны к себе, то,
конечно, мы еще невнимательнее к другим; то, что с ними делается, проходит
совершенно мимо нас. И поэтому мы приходим и каемся все об одном и том же,
потому что ни разу не заметили, что то или другое превращает нас в уродов, что
мы больше не похожи на образ Божий, который запечатлен в наших глубинах. Нам
дана как бы икона на хранение, а мы ее из раза в раз разрушаем, порочим,
оскверняем - или через наше небрежение, или в каком-то порыве злобы, не
пламенной злобы, а маленькой, ничтожной злобы.
Иногда человек говорит: “Я не могу вырваться из своих грехов! Если бы я совершил
какой-нибудь один большой грех, может быть, я был бы потрясен; но все число моих
мелких грехов ложится, как пыль, но не тяготит. Привыкаешь к ним, как привыкаешь
жить в беспорядочной обстановке своей квартиры”... И мы не отдаем себе отчета в
том, что какое-то число мелких грехов иногда труднее сбыть, чем один большой
грех. Потому что этот большой грех - да, действительно, может нас так потрясти,
что даже при нашей неспособности бодрствовать мы проснемся. А повседневные
грехи... Есть рассказ в жизни русского юродивого Воронежской губернии Алексея о
том, как к нему пришли две женщины. Первая убивалась от сознания одного
совершенного ею страшного греха; другая поохивала: “Грешна, как все; знаете же,
батюшка, невозможно жить и не грешить”. И тот им наглядно показал, что это
значит. Обеих он послал в поле; той, которая совершила один убивающий ее грех,
он велел найти самый тяжелый булыжник, какой только она может поднять, и
принести к нему; а второй велел собрать в фартук как можно больше камушков.
Когда женщины пришли, он велел обеим вернуть булыжник и камушки точно на те же
самые места, откуда они были взяты. Первая прямо пошла к месту, откуда был взят
камень, - его печать лежала в почве, поставила его на место и вернулась. А
другая часами ходила и не могла вспомнить, где она подобрала тот или другой
камешек. Так этот юродивый показал, что нельзя относиться небрежно к тому, что
кажется ничтожным, но от чего никакими силами не отделаешься. Нам надо над этим
задуматься; отчасти потому, что действительно, если не обращать внимания на
малое, то не отделаешься от него. А отчасти потому, что, привыкши небрежно
относиться к малому, мы привыкаем вообще быть небрежны и начинаем грешить все
больше и больше, то есть все больше уродовать себя и уничтожать, разрушать,
осквернять в себе образ Божий.
Я начал первую беседу с мысли о смерти. Каждую исповедь, которую приносим, мы
должны бы приносить, словно она предсмертная: смерть у каждого из нас стоит за
плечами. Никто из нас не знает, успеет ли он покаяться или нет; не потому, что
он завтра умрет, а потому, что и через десять лет он может не вспомнить и не
опомниться... Если бы мы стояли перед каждой исповедью с мыслью о том, что это
решающий момент нашей жизни: или я сейчас вступаю в Вечную Жизнь уже теперь на
земле, или остаюсь вне ее, что бы я там ни говорил, будто мне очень жалко, что я
несовершенный, - все мы иначе смотрели бы на малое и на большое в нашей жизни.
Причем - что такое малое и что такое большое? Иногда большое нас в плену не
держит так, как держит нечто как будто незначительное. Апостол Иаков говорит,
что малые удила позволяют нам управлять мощным конем. Так и мы: иногда мы можем
отречься от всего греховного, только бы не отречься от чего-то одного. И дьявол
нас держит в этой уздечке. Казалось бы, всем телом, всей душой мы свободны -
кроме как в одном отношении; в этом отношении мы пленники. А раз мы пленники в
одном отношении, то мы вообще в плену. Но от нас зависит вдумчивое, трезвое,
серьезное отношение к нашему состоянию. Если бы мы рассматривали нашу
греховность, наше отдаление от Бога, несоответствие между тем, чем мы могли бы
быть, и тем, что мы есть, нашу холодность к людям - если всё это мы осознавали
бы иначе, способны были бы на это всё с ужасом взглянуть, действительно
ужаснуться, -тогда могли бы услышать обращение Спасителя: “Скажи: если ты будешь
прощен, если Я тебе скажу теперь, что люблю тебя всей Моей жизнью и всей Моей
смертью, Крестом, Распятием - и Воскресением Своим, ты мог бы отозваться
радостью и благодарностью?” Радостью о том, что хотя я сам себя простить и
исцелить не могу, но могу быть прощенным и исцеленным силой Божией. А
благодарностью, потому что если это так, то действительно вся христианская жизнь
сводится только к одному: к тому, чтобы каждой мыслью, каждым движением сердца,
всей своей волей и направленностью, всеми своими действиями выразить Богу
благодарность о том, что я спасен, потому что я ТАК Богом любим... И если я так
любим, то вся моя жизнь должна стать живым, постоянным знаком ликующей
благодарности Богу за то, что Он есть, за то, что Он так нас умеет любить.
Примечание:  * Говение - это приготовление (обычно во время поста) к таинствам
Покаяния и Причащения, заключающееся в посте и воздержании, посещении всех
богослужений в течении недели (или по крайней мере - 2-3 дней) и домашних
молитвах по указанию молитвослова. Предполагается, что слово “говение” произошло
от санскритского “пава” (жертвоприношение) и “гу” (жертвовать). Славянские
однокоренные слова показывают духовный смысл говения: “говействовати” - чтить,
почитать за великое, “благоговение” - благочестие, страх Божий. В практике
прихода, руководимого митрополитом Антонием, говение - это день, посвященный
духовной беседе, совместному размышлению, молитве; завершает его общая исповедь.
 
 
О ПОКАЯНИИ
( Слово, произнесенное в сентябре 1972 г. в Тульской епархии)
Когда мы поступаем нехорошо, когда говорим не должное, когда темные мысли роятся
у нас в голове или сходит на сердце помрачение, мы, если хоть немножко
просветимся, начинаем чувствовать угрызения совести. Но угрызения совести это
еще не покаяние; можно всю жизнь упрекать себя в дурных поступках и в злом
слове, и в темных чувствах и мыслях - и не исправиться. Угрызение совести
действительно может из нашей земной жизни сделать сплошной ад, но угрызение
совести не открывает нам Царствия Небесного; к нему должно прибавиться нечто
другое: то, что составляет самую сердцевину покаяния, а именно - обращение к
Богу с надеждой, с уверенностью, что' у Бога хватит и любви к нам, чтобы
простить, и силы, чтобы нас изменить. Покаяние - это тот поворот жизни, оборот
мыслей, перемена сердца, который нас обращает лицом к Богу в радостной и
трепетной надежде, в уверенности, что хотя мы не заслуживаем милости Божией, но
Господь пришел на землю не судить, а спасти, пришел на землю не к праведным, а к
грешным.
Но обратиться лицом к Богу с надеждой, призывать Его на помощь - еще не все,
потому что многое в нашей жизни зависит от нас самих. Как часто мы говорим:
“Господи, помоги! Господи, дай мне терпение, дай мне целомудрие, дай мне чистоту
сердца, дай мне слово правдивое!..” А когда представится возможность поступить
согласно нашей собственной молитве, по влечению нашего собственного сердца, у
нас не хватает мужества, не хватает решимости на деле приступить к тому, о чем
мы просим Бога. И тогда наше покаяние, наш взлет души остается бесплодным.
Покаяние должно начаться именно с этой надежды на любовь Божию и вместе -
подвигом, мужественным подвигом, когда мы себя самих принуждаем жить так, как
надо, а не так, как мы жили до сих пор. Без этого и Бог нас не спасет; потому
что, как говорит Христос, не всякий говорящий “Господи, Господи”, войдет в
Царство Божие, а тот, кто принесет плод его. А плоды эти мы знаем: мир, радость,
любовь, терпение, кротость, воздержание, смирение - все эти дивные плоды,
которые могли бы нашу землю уже теперь превратить в рай, если бы только, как
древо плодоносное, мы могли их принести... Таким образом, покаяние начинается с
того, что вдруг в душу нас ударит, заговорит совесть, окликнет нас Бог и скажет:
Куда идешь? К смерти? Того ли ты хочешь?.. И когда мы ответим: Нет, Господи, -
прости, помилуй, спаси! - и обратимся к Нему, Христос нам говорит: Я тебя
прощаю! А ты - из благодарности за такую любовь, не по страху, не ради того,
чтобы себя избавить от муки, а потому что в ответ на Мою любовь ты способен на
любовь, начни жить иначе...
И что же дальше? Первое, чему мы должны научиться, это принимать всю нашу жизнь:
все ее обстоятельства, всех людей, которые в нее вошли - иногда так мучительно -
принять, а не отвергнуть. Пока мы не примем нашу жизнь, все без остатка ее
содержание, как от руки Божией, мы не сможем освободиться от внутренней тревоги,
от внутреннего плена и от внутреннего протеста. Как бы мы ни говорили Господу:
Боже, я хочу творить Твою волю! - из глубин наших будет подниматься крик: Но не
в этом! Не в том!.. Да, я готов принять ближнего моего, - но не этого ближнего!
Я готов принять все, что Ты мне пошлешь - но не то, что Ты на самом деле мне
посылаешь... Как часто в минуты какого-то просветления мы говорим: Господи, я
теперь все понимаю! Спаси меня, любой ценой меня спаси!.. Если бы в этот момент
перед нами вдруг предстал Спаситель или послал ангела Своего или святого,
который грозным словом нас окликнул, который требовал бы от нас покаяния и
изменения жизни, мы это, может, и приняли бы. Но когда вместо ангела, вместо
святого, вместо того, чтобы Самому прийти, Христос посылает нам ближнего нашего,
причем такого, кого мы не уважаем, не любим, и который нас испытывает, который
ставит нам уже жизненно вопрос: А твое покаяние - на словах или на деле? - мы
забываем свои слова, мы забываем свои чувства, мы забываем свое покаяние и
говорим: Прочь от меня! Не от тебя мне получать наказание Божие или наставление,
не ты мне откроешь новую жизнь... И проходим мимо и того случая, и того
человека, которого нам послал Господь, чтобы нас исцелить, чтобы мы смирением
вошли в Царство Божие, понесли бы последствия нашей греховности с терпением и
готовностью все (как мы сами говорили) принять от руки Божией. Если мы не примем
нашей жизни от Божией руки, если все, что в ней, мы не примем как от Самого
Бога, тогда жизнь не будет нам путем к вечности; мы все время будем искать
другого пути, тогда как единственный путь - Господь Иисус Христос.
Но этого еще недостаточно. Мы окружены людьми, с которыми отношения наши порой
бывают тяжки. Как часто мы ждем, чтобы другой пришел каяться, просил прощения,
унизил себя перед нами. Может быть, мы простили бы, если бы почувствовали, что
он себя так унизил, что нам легко его простить. Но прощать надо не того, кто
заслуживает прощения, - разве мы от Бога можем ожидать прощения заслуженного?.
Разве, когда мы к Богу идем и говорим: Господи, спаси! Господи, прости! Господи,
помилуй! - мы можем прибавить: “потому что я этого заслуживаю!?” Никогда! Мы
ожидаем от Бога прощения по чистой, жертвенной, крестной Христовой любви...
Этого же и от нас ожидает Господь по отношению к каждому нашему ближнему; не
потому нам надо прощать ближнего, что он заслуживает прощения, а потому что мы -
Христовы, потому, что нам дано именем Самого Живого Бога и распятого Христа
-прощать.   Но часто кажется: вот, если бы только можно было забыть обиду, тогда
бы я простил, но я забыть не могу, - Господи, дай мне забвение!.. Это не
прощение; забыть не значит простить. Простить означает посмотреть на человека,
как он есть, в его грехе, в его невыносимости, какой он есть для нас тяжестью в
жизни, и сказать: Я тебя понесу, как крест; я тебя донесу до Царствия Божия,
хочешь ли того или нет. Добрый ты или злой - возьму я тебя на свои плечи и
принесу к Господу и скажу: Господи, я этого человека нес всю жизнь, потому что
мне было жалко - как бы он не погиб! Теперь Ты его прости, ради моего
прощения!.. Как было бы хорошо, если бы мы могли так друг друга тяготы носить,
если бы мы могли друг друга нести и поддерживать; не стараться забыть, а,
наоборот, - помнить. Помнить, у кого какая слабость, у кого какой грех, в ком
что-то неладно, и не искушать его этим, оберегать его, чтобы он не был
подвергнут соблазну в том именно, что может его погубить... Если бы мы так могли
относиться друг ко другу! Если бы, когда человек слаб, мы его окружали
заботливой, ласковой любовью, сколько людей опомнились, сколько людей стали бы
достойны прощения, которое им дано даром...
Вот это путь покаяния: войти в себя, встать перед Богом, увидеть себя
осужденным, не заслуживающим ни прощения, ни милости, и вместо того, чтобы, как
Каин, бежать от лица Бога, обернуться к Нему и сказать: Верую, Господи, в Твою
любовь, верую в Крест Сына Твоего, - верую, помоги моему неверию!.. И затем идти
путем Христовым, как я теперь говорил: все принять от руки Божией, из всего
принести плод покаяния и плод любви, и первым делом брата нашего простить, брата
нашего, не ожидая его исправления, понести, как крест, распяться, если нужно, на
нем, чтобы иметь власть, подобно Христу, сказать: Прости им, Отче, они не знают,
что творят... И тогда Сам Господь, Который сказал нам: Какой мерой вы мерите, и
вам возмерится... прощайте, как Отец ваш Небесный прощает, - Он в долгу не
останется: простит, исправит, спасет и уже на земле, как святым, даст нам
радость небесную.
Пусть будет так, пусть начнется в жизни каждого из нас сегодня, сейчас хоть
немножечко этот путь покаяния, потому что это уже начало Царствия Божия. Аминь.
 
ОБ ИСПОВЕДИ
1
Нередко меня спрашивают: как надо исповедоваться?.. И ответ на это самый прямой,
самый решительный может быть таков: исповедуйся, словно это твой предсмертный
час; исповедуйся, словно это последний раз, когда на земле ты сможешь принести
покаяние во всей твоей жизни, прежде чем вступить в вечность и стать перед
Божиим судом, словно это - последнее мгновение, когда ты можешь сбросить с плеч
бремя долгой жизни неправды и греха, чтобы войти свободным в Царство Божие.   
Если бы мы так думали об исповеди, если бы мы становились перед ней, зная - не
только воображая, но твердо зная, - что мы можем в любой час, в любое мгновение
умереть, то мы не ставили бы перед собой столько праздных вопросов; наша
исповедь тогда была бы беспощадно искренна и правдива; она была бы пряма; мы не
старались бы обойти тяжелые, оскорбительные для нас, унизительные слова; мы бы
их произносили со всей резкостью правды. Мы не задумывались бы над тем, что нам
сказать или чего не говорить; мы говорили бы все, что в нашем сознании
представляется неправдой, грехом: все то, что делает меня недостойным моего
человеческого звания, моего христианского имени. Не было бы в нашем сердце
никакого чувства, что надо себя уберечь от тех или других резких, беспощадных
слов!; не ставили бы мы вопроса, надо ли сказать то или другое, потому что мы
знали бы, с чем можно войти в вечность, а с чем в вечность нельзя войти... Вот
как мы должны исповедоваться; и это просто, это страшно просто; но мы этого не
делаем, потому что боимся этой беспощадной, простой прямоты перед Богом и перед
людьми.
Мы будем сейчас готовиться к Рождеству Христову; скоро начинается
предрождественский пост; это время, которое образно нам напоминает о том, что
грядет Христос, что скоро Он будет среди нас. Тогда, почти две тысячи лет назад,
Он пришел на землю, Он жил среди нас, Он был одним из нас; Спаситель, Он пришел
взыскать нас, дать нам надежду, уверить в Божественной любви, уверить нас, что
все возможно, если только мы поверим в Него и в себя... Но теперь грядет время,
когда Он станет перед нами - либо в час нашей смерти, либо в час последнего
суда. И тогда Он будет стоять перед нами распятым Христом, с руками и ногами,
прободенными гвоздями, раненый в лоб тернием, и мы посмотрим на Него, и увидим,
что Он распят, потому что мы грешили; Он умер, потому что мы заслужили осуждение
смерти; потому что мы были достойны вечного от Бога осуждения. Он пришел к нам,
стал одним из нас, жил среди нас и умер из-за нас.  Что мы тогда скажем? Суд не
в том будет, что Он нас осудит; суд будет в том, что мы увидим Того, Кого мы
убили своим грехом и Который стоит перед нами со всей Своей любовью... Вот - во
избежание этого ужаса нам надо стоять на каждой исповеди, словно это наш
предсмертный час, последнее мгновение надежды перед тем, как мы это увидим.
2
Я говорил, что каждая исповедь должна быть такой, как будто это- последняя
исповедь в нашей жизни, и что этой исповедью должен быть подведен итог, потому
что всякая встреча с Живым нашим Богом –предварение последнего, окончательного,
решающего нашу судьбу суда. Нельзя встать перед лицом Божьим и не уйти оттуда
либо оправданным, либо осужденным. И вот встает вопрос: как готовиться к
исповеди? Какие грехи принести Господу?
Во-первых, каждая исповедь должна быть предельно личной, моей, не какой-то
общей, а моей собственной, потому что решается ведь моя собственная судьба. И
поэтому, как бы несовершенен ни был мой суд над самим собой, с него надо начать;
надо начать, поставив себе вопрос: чего я стыжусь в своей жизни? Что я хочу
укрыть от лица Божия и что я хочу укрыть от суда собственной совести, чего я
боюсь?  И этот вопрос не всегда легко решить, потому что мы так часто привыкли
прятаться от собственного справедливого суда, что когда мы заглядываем в себя с
надеждой и намерением найти о себе правду, нам это чрезвычайно трудно; но с
этого надо начать. И если бы мы на исповедь не принесли ничего другого, то это
уже была бы правдивая исповедь, моя, собственная.
Но, кроме этого, есть еще и многое другое. Стоит нам посмотреть вокруг и
вспомнить, что о нас думают люди, как они реагируют на нас, что случается, когда
мы оказываемся в их среде - и мы найдем новое поле, новое основание для суда над
собой... Мы знаем, что мы не всегда приносим радость и мир, правду и добро в
судьбу людей; стоит окинуть взором ряд наших самых близких знакомых, людей,
которые нас так или этак встречают, и делается ясным, какова наша жизнь:
скольким я ранил, скольких обошел, скольких обидел, скольких так или иначе
соблазнил. И вот новый суд стоит перед нами, потому что Господь нас
предупреждает: то, что мы сделали одному из малых сих, то есть одному из людей,
братии Его меньших, то мы сделали Ему. А дальше вспомним, как о нас судят люди:
часто их суд едок и справедлив; часто мы не хотим знать, что о нас люди думают,
потому что это - правда и осуждение наше. Но иногда бывает и другое: люди нас и
ненавидят, и любят несправедливо. Ненавидят несправедливо, так как иногда
бывает, что мы поступаем по Божией правде, а эта правда в них не укладывается. А
любят нас часто несправедливо, потому что любят-то нас за то, что мы слишком
легко укладываемся в неправде жизни, и любят нас не за добродетель, а за нашу
измену Божией правде.
И тут надо снова произнести над собой суд и знать, что иногда приходится каяться
в том, что люди к нам относятся хорошо, что хвалят нас люди; Христос опять-таки
нас предупредил: Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо...
И, наконец, мы можем обратиться к суду евангельскому и поставить себе вопрос:
как судил бы о нас Спаситель, если бы Он посмотрел - как Он на самом деле и
делает - на нашу жизнь?
Поставьте себе эти вопросы, и вы увидите, что исповедь ваша будет уже серьезная
и вдумчивая и что уже не придется вам приносить на исповедь той пустоты, того
детского, давно изжитого лепета, который часто приходится слышать. И не
вовлекайте других людей: вы пришли исповедовать свои грехи, а не чужие грехи.
Обстоятельства греха имеют значение, только если они оттеняют ваш грех и вашу
ответственность; а рассказ о том, что случилось, почему и как - к исповеди
никакого отношения не имеет; это только ослабляет в вас сознание вины и дух
покаяния...
Сейчас приближаются дни, когда вы, вероятно, все будете говеть; начните
готовиться теперь к тому, чтобы принести взрослую, вдумчивую, ответственную
исповедь и очиститься.
 
3
Я говорил уже о том, как можно испытывать свою совесть, начиная с того, в чем
она нас упрекает, и продолжая тем, как к нам относятся люди. И вот теперь
сделаем еще один, последний шаг в этом испытании совести нашей.  Последний суд
над совестью нашей принадлежит не нам, принадлежит не людям, а Богу; и Его
слово, и Его суд нам ясны в Евангелии - только редко умеем мы к нему вдумчиво и
просто относиться. Если мы вчитываемся в страницы Евангелий с простотой сердца,
не стараясь извлечь из них больше, чем мы способны принять, а тем более -
больше, чем мы можем жизнью осуществить, если мы честно и просто к ним
относимся, то видим, что сказанное в Евангелии как бы распадается на три
разряда.
Есть вещи, справедливость которых нам очевидна, но которые не волнуют нашу душу
- на них мы отзовемся согласием. Умом мы понимаем, что это так, сердцем мы
против них не восстаем, но жизнью мы этих образов не касаемся, Они являются
очевидной, простой истиной, но жизнью для нас не делаются. Эти места
евангельские говорят о том, что наш ум, наша способность понимать вещи стоят на
границе чего-то, чего ни волей, ни сердцем мы еще не можем постичь. Такие места
нас осуждают в косности и в бездеятельности, эти места требуют, чтобы мы, не
дожидаясь, дабы согрелось наше холодное сердце, решимостью начинали творить волю
Божию, просто потому, что мы -Господни слуги.
Есть другие места: если мы отнесемся к ним добросовестно, если мы правдиво
взглянем в свою душу, то увидим, что мы от них отворачиваемся, что мы не
согласны с Божиим судом и с Господней волей, что если бы у нас было печальное
мужество и власть восстать, то мы восстали бы так, как восставали в свое время и
как восстают из столетия в столетие все, кому вдруг станет ясно, что нам страшна
заповедь Господня о любви, требующей от нас жертвы, совершенного отречения от
всякой самости, от всякого себялюбия, и часто мы хотели бы, чтобы ее не было.
Так, вокруг Христа, наверное, было много людей, хотевших от Него чуда, чтобы
быть уверенными, что заповедь Христова истинна и можно Ему последовать без
опасности для своей личности, для своей жизни; были, наверное, и такие, которые
пришли на страшное Христово распятие с мыслью, что если Он не сойдет со креста,
если не случится чуда, то, значит. Он был не прав, значит, Он не Божий был
человек и можно забыть Его страшное слово о том, что человек должен умереть себе
и жить только для Бога и для других. И мы так часто окружаем трапезу Господню,
ходим в церковь - однако с осторожностью: как бы нас правда Господня не уязвила
до смерти и не потребовала от нас последнего, что у нас есть, отречения от самих
себя... Когда по отношению к заповеди любви либо той или другой конкретной
заповеди, в которой Бог нам разъясняет бесконечную разнообразность вдумчивой,
творческой любви, мы находим в себе это чувство, тогда мы можем измерить, как мы
далеки от Господнего духа, от Господней воли, и можем над собой произнести
укоризненный суд.
И, наконец, есть места в Евангелии, о которых мы можем сказать словами
путешественников в Эммаус, когда Христос с ними беседовал по пути: Разве сердца
наши не горели внутри нас, когда Он говорил с нами на пути?..
Вот эти места, пусть немногочисленные, должны нам быть драгоценны, ибо они
говорят, что есть в нас что-то, где мы и Христос - одного духа, одного сердца,
одной воли, одной мысли, что мы чем-то уже сроднились с Ним, чем-то уже стали
Ему своими. И эти места мы должны хранить в памяти как драгоценность, потому что
по ним мы можем жить, не борясь всегда против плохого в нас, а стараясь дать
простор жизни и победу тому, что в нас уже есть божественного, уже живого, уже
готового преобразиться и стать частью вечной жизни.   Если мы так будем
внимательно отмечать себе каждую из этих групп событий, заповедей, слов
Христовых, то нам быстро предстанет наш собственный образ, нам станет ясно,
каковы мы, и когда, мы придем на исповедь, нам будет ясен не только суд нашей
совести, не только суд людской, но и суд Божий; но не только как ужас, не только
как осуждение, но как явление целого пути и всех возможностей, которые в нас
есть: возможность стать в каждое мгновение и быть все время теми просветленными,
озаренными, ликующими духом людьми, какими мы бываем иногда, и возможность
победить в себе, ради Христа, ради Бога, ради людей, ради собственного нашего
спасения то, что в нас чуждо Богу, то, что мертво, то, чему не будет пути в
Царство Небесное. Аминь.
 
О ПРИЧАЩЕНИИ
(Слово произнесено Великим Постом 1967 г. )
 
В эти недели Великого Поста многие из нас будут причащаться Святых Тайн;
причащаться Святых Тайн надо вдумчиво и зная, что мы делаем, чего мы просим и на
что идем.  Причащаться Святых Тайн - значит призывать Господа так с нами
соединиться, что не только душевно, но в самой плоти нашей Его жизнь делается
нашей жизнью и наша жизнь делается Его жизнью. Поэтому каждый раз, когда,
причастившись Святых Тайн, мы делаем дела тьмы, мы как бы влечем Господа
насильственно, мучительно по тому самому пути, по которому Его вели в страстные
дни на распятие, на страдание, на поругание. Это мы должны помнить.
В то же время мы желаем от Господа жизни новой, преизбыточествующей жизни, и эта
жизнь нам дается, потому что, когда приходит к нам Господь и соединяет нас с
Собой, вечная жизнь нас покоряет и в нас входит. Но данную нам жизнь мы не
принимаем; мы хотим радоваться ей, но не хотим нести ее бремя: в этой вечной
жизни на земле есть бремя и есть трагическая сторона, а не только ликующая
радость. С одной стороны, мы начинаем жить жизнью будущего века, но только тогда
эта жизнь в нас удерживается, мы отходим от дел зла, от жизни тьмы, тления и
смерти, когда отходим сознательно, усилием воли, беспощадностью к себе, к своей
слабости; и кроме того, когда мы эту жизнь вечную питаем в себе евангельской
жизнью, то есть поступками, которые не являются поруганием самой этой жизни, - и
молитвой.
Есть еще одна сторона: мы молим Господа соединить Себя с нами и взять на Себя
всю тяжесть нашей жизни и с нами вместе ее понести; но одновременно мы должны
быть готовы взять на себя судьбу воплощенного Сына Божия на земле, принадлежать
небу. Богу, правде, со всеми последствиями, которые могут истечь из этого:
прежде всего, внутренней борьбой с неправдой и смертью, которые в нас есть;
затем, готовностью стоять за правду Божию, за тайну Царства Божия, любви
Божественной на земле в отношениях с людьми, даже там, где это значит приношение
какой-то жертвы, принесение себя в жертву. И, наконец, долг готовности во имя
Господа и Его правды быть отверженными, отлученными, стать чуждыми для всех тех,
которые, сознанием или нет, встают против этой правды. Поэтому, причащаясь
Святых Тайн, будем готовиться внимательно и сосредоточенно, и будем готовиться
прийти сознательно на исповедь, отречься от неправды в себе, отвернуться от
всего того, что могло нас пленять, и готовиться к тому, чтобы после исповеди и
соединения со Христом начать жить новой жизнью, чего бы это нам ни стоило.
Если мы будем так поступать, тогда дар Святого Причащения, соединения со
Христом, вселение в нас благодати Всесвятого Духа, те новые, несказанные
отношения, которые создаются между нами и Отцом, а в Нем - со всеми людьми,
принесут плод. Иначе мы будем тосковать о том, что, прибегая к Богу, мы остаемся
без помощи и сил - и не потому, что Бог не дает помощи, и не потому, что нет у
нас сил, но потому, что то, что дает Бог, мы так легко растрачиваем в пустыне
жизни. Поэтому с радостью приступим теперь к новой жизни: и причастившиеся, и
те, которым еще предстоит это неописуемое торжество и радость, - и будем жить
так, чтобы через нас небо присутствовало на земле. Царство Божественное внутри
нас покоряло все вокруг нас, от самого мелкого до самого великого. Аминь.
 
 
О ПОСТЕ И ПРИЧАЩЕНИИ
(Слово произнесено 30 ноября 1986 г. )
 
В эти дни Рождественского Поста, которые приведут нас к торжеству Воплощения
Господня, Церковь, словами Самого Христа, сурово и ясно нас предостерегает. В
сегодняшней притче о безумном богаче Христос говорит о переполненных амбарах
материальных благ; но мы все богаты очень по-разному, и не обязательно в первую
очередь материально. Как мы твердо полагаемся на взаимоотношения наши с Богом,
какую надежную опору находим в евангельских словах - словах Самого Христа, в
учении апостолов, в нашей православной вере! И чем дольше мы живем, тем больше
накапливаем мыслей, знания, и сами сердца наши становятся богаче и богаче
чувствами в ответ на красоту Божьего слова. Но спасает нас не это: спасает нас
сила Божия, благодать Божия, которая постепенно учит нас и может очистить и
преобразить нас. Но, хотя Бог подает нам Свою благодать неограниченно, мы-то
оказываемся способны принять дары Божий лишь в очень малой мере. Мы почти
неспособны распахнуть благодати свое сердце; решимость воли изменяет нам; у нас
не хватает смелости идти тем путем, который мы сами избрали потому, что он так
прекрасен и животворен. Апостол Павел дает нам образ: мы подобны чахнущим
веточкам, привитым, рана к ране, на животворящее древо, которое есть Христос.
Да, мы привиты - но сколько живоносных соков сможет проникнуть в сосуды веточки?
Сколько жизни будет дано и принято? Это зависит от того, насколько раскрыты
сосуды веточки и сколько соков сможет течь в них свободно, - а это зависит от
нас.
Сейчас наступает время поста и собранности, которое приведет нас и поставит
лицом к лицу перед Богом, пришедшим во плоти, чтобы спасти нас. Но Его приход -
также и суд, потому что нельзя встретить Бога и не оказаться перед судом. И вот
найдется ли в нас что-либо общее, роднящее нас с Сыном Божиим, Который по
жертвенной, распинающейся любви отдает Себя в наши руки? Или придется нам встать
перед Ним и сказать: Я получил Твои дары, но не принес плода - как человек из
притчи, который получил талант и схоронил, закопав в землю? Будем ли мы, как
приглашенные на брачный пир царского сына, которые отказались прийти: один -
потому что купил поле; он хотел стать землевладельцем, но земля поработила его;
или другой, у которого было дело на земле, и ему некогда было отвлечься от своих
занятий ради Бога, ради того, чтобы побыть с Ним; или как тот, который нашел
себе жену по сердцу, и в его сердце не оказалось места, чтобы разделить радость
царственного жениха.   Притча эта будет читаться в конце Рождественского поста,
перед самым приходом Спасителя, и как мы к ней подготовимся? Будем копить дальше
и дальше, не принося плода?
Пост не означает, что нужно еще настойчивее, чем обычно, попрошайничать у Бога;
пост не означает, что нужно приходить к Причастию чаще обычного. Пост - это
время, когда мы должны встать перед лицом суда Божия, вслушаться в голос своей
совести - и воздержаться от Причастия, если мы не можем приобщиться достойно. А
приобщиться достойно означает, что перед каждым Причащением мы должны
примириться с теми, с кем мы в раздоре; мы должны остановиться на помышлениях
нашего ума и сердца, обличающих нас в измене Богу и в неверности людям - и
сделать что-то в этом направлении; мы должны примириться с Богом Живым, дабы не
оказалось, что Он умирал за нас напрасно. Поэтому задача наша сейчас состоит в
том, чтобы глубоко задуматься о себе самих, подвергнуть себя беспощадному,
строгому суду и подойти к Приобщению через исповедь, через покаяние, через
тщательное испытание собственной жизни, так, чтобы не оказаться осужденными,
приступив небрежно к Святой Трапезе.
А это предполагает несколько простых, но необходимых вещей: нельзя приступать к
Причастию, если ты опоздал к началу литургии; нельзя приступать к Причастию, не
приготовив себя в течение предшествующей недели молитвой, испытанием совести.
Правилом перед Причащением. Если Правило слишком длинно, чтобы прочитать его в
субботу вечером после всенощной, молитвы его можно распределить на всю неделю,
присоединяя их к правилу вечерних и утренних молитв. Во всяком случае,
дисциплина, которая требуется от нас всегда, должна быть в эти дни еще
неукоснительнее. И Православная Церковь учит, что желающие приступить к
Причастию должны присутствовать на всенощной в субботу вечером так, чтобы
подготовиться к встрече с Господом в день Его Воскресения.
Все это - не просто формальные, дисциплинарные “правила”; это призывы, которые
ведут нас за руку в глубины духовной жизни, к более достойной - или хотя бы
менее недостойной - встрече Господа. Вступим поэтому сейчас в Пост и приготовим
себя строгой дисциплиной ума, внимательно испытывая движения сердца: как мы
относимся к другим, к себе, к Богу, как мы учимся у Церкви молитве, поклонению и
послушанию Божиим заповедям?  
И отнесемся также более внимательно, чем мы это делаем обычно, к соблюдению
физических правил поста. Они рассчитаны на то, чтобы помочь нам стряхнуть
расслабленность и потворство своим слабостям, пробудить в нас чуткость и
бодрость, не дать нам закоснеть в нашей приземленности, которая мешает нам
воспарить к Богу.
Соблюдайте эти правила, готовьтесь внимательно на протяжении всего Поста, ожидая
пришествия Господня, но не пассивно, а в том состоянии собранного бодрствования,
с которым часовой на страже ожидает прибытия своей Царицы или Царя. Будем
помнить, что находиться в присутствии Божием - величайшая честь, самое святое,
что с нами может случиться; это не “право” наше, а величайшая честь, которую Бог
нам оказывает, и будем держать себя соответственно! Аминь.
 
 
ФРАГМЕНТ ОБЩЕЙ ИСПОВЕДИ
(Эта общая исповедь - молитва произнесена во время Рождественского приходского
говения в декабре 1978 г. )
 
Господи, предстою ныне пред Тобой со всей неправдой моей и облеченный благодатью
Твоей; Господи, якоже блудного сына, яко овцу пропавшую, взыщи, прости и исцели!
Господи, ежечасно пред Тобою согрешаю... Нет во мне радости о встрече с Тобой;
нет во мне усердия в искании Тебя!.. Боже, как легко мне в суете житейской, в
праздных мыслях; Господи, как трудно мне в молчании и поклонении, в молитве и
одиночестве предстоять перед Тобой! Боже, прости... Если бы я любил Тебя, то
искал бы Тебя ежечасно, тосковал бы о Тебе день и ночь, радовался бы каждому
мгновению одиночества, чтобы быть с Тобой; но это не так. Господи!.. Ты мне дал
жизнь. Ты призвал меня быть другом Твоим, Ты сошел на землю, став одним из нас,
людей, родным нам по плоти; Ты умер на кресте, в тоске встречая смерть в
Гефсиманском саду;
Господи, и в ответ на все это я не могу принести той благодарности, которая
подвигла бы меня изменить жизнь, жить Тобой, для Тебя, для Твоего дела любви...
Боже, если бы я Тебя любил, я бы Тебя искал, я бы Тебе служил... И прости ложь
моих слов, когда я говорю о жизни моей; Господи, воздвигни мя! Мое тело
пронизано благодатью причащения Твоего, вся жизнь моя соединена с Тобой
крещением; Духа Твоего Святого Ты послал, в даре миропомазания запечатлев
меня... Боже, апостолам Твоим Ты сказал, что ничто не может нас оторвать от
любви Твоей: дай мне, Боже, проснуться от смерти греховной, от сна и от тления!
Боже, избави меня от забвения, от малодушия, от неблагодарности, от окамененного
нечувствия!
Боже, согрешаю перед Тобой ежечасно и отношением моим к ближнему моему; не Ты
ли. Господи, сказал: Что сотворите одному из малых сих, вы Мне сотворили...
Боже, Ты веришь в нас, несмотря на то, что все о нас знаешь - а я не умею верить
в брата, в сестру, в ближних моих. Вижу только внешнее, поверхностное; знаю,
Боже, что Ты веришь в них, и остаюсь чужд Твоей вере, Твоей несокрушимой о нас
надежде, чужд и любви. Боже, прости! Сколь я мало люблю, как мало, тех, которым
открыто мое сердце, и как оно расчетливо, и как много я требую от тех, кто готов
любить меня, и как мало я даю! От своего - почти ничего; а себя - и вовсе нет!
Боже, Ты поставил каждого из нас принести слово утешения, слово крепости, слово
радости, слово истины, слово веры и слово надежды, и слово любви Твоей - и нет у
нас этих слов, нет у меня этих слов. А где есть слова, то нет содержания их -
они пусты, Господи, как медь звенящая!.. Боже, против ближнего моего ежечасно
грешу - и обманом, и лицемерием, и холодностью, и забывчивостью, и нелюбовью...
Грешу и материально, грешу и душевно - всем, Господи! И Тебя, Господи, лишаю
того, для чего Ты жизнь Свою отдал: погибающего грешника, пропащую овцу не ищу,
а когда она приходит, отвергаю; сужу и осуждаю...
Боже, Ты и от меня, и от каждого из нас ожидаешь, чтобы мы к своему телу, уму,
сердцу, воле - ко всему своему естеству относились благоговейно, потому что Ты
нас сотворил, потому что Ты нас искупил, потому что наше тело касается святыни в
водах крещения, в Хлебе и Вине причащения, в Теле и Крови Твоих... Боже,
согрешил против тела моего небрежностью, страстностью! Согрешил против ума
помрачением, увлечением, рассеянностью! Искривлением согрешил против сердца
моего, не очистив его!.. Боже, не видать мне славы Твоей через помраченность
его! Не отзывается оно на Твое слово, не трепещет Твоим присутствием; Боже, не
оживает оно, когда Ты прикасаешься к нему: оно мертво, каменно, хладно... Боже,
живу я только на поверхности жизни души моей, боюсь глубин, боюсь уйти в
одиночество, боюсь пустыни, боюсь глубины и тьмы; а Ты, Господи, ждешь меня в
глубинах... Боже, гублю я в себе человека, которого Ты создал для вечной жизни -
прости и помилуй!
И мы, Церковь Христова, общество, собранное в Твое имя, Господи, здесь - разве
мы не грешны перед Тобой? Разве люди могут слышать истину, и видеть правду, и
встретить любовь, и сострадание, и милосердие, и кротость, и воздержание, и
долготерпение, и милость, и веру в нашей среде?.. Боже, Тебя судят по нам:
прости нас! Ради нас хулится Твое имя... Прости нас, Господи, прости Церковь
Твою, забывшую слово жизни и переставшую жить... Боже, дохни Духом Твоим Святым,
сотряси глубины наши, обнови нас. Господи, силой Твоей, если нужно - страхом
Твоим, если возможно - любовью Твоей...
Господи Иисусе Христе, Боже наш, молитвами Богородицы обнови нас, прости нас,
очисти нас, исцели; даждь нам немощь Богоприимную, и крепость Твою дай вместо
нашей ложной силы, и сделай нас новыми, Господи! Сподоби нас причаститься Твоих
Тайн не в суд и не во осуждение! Дай нам так соединиться пречистому Телу и
Крови, чтобы и телом, и душой, и духом быть с Тобой едиными, приобщаясь вечности
Твоей и приемля и временную, земную судьбу Твою... Боже, подобно апостолам
Иакову и Иоанну, и нам Ты говоришь: Готовы ли вы пить Чашу Мою и креститься
Крещением, им же Я буду креститься?.. Дай нам Боже, подобно им, ответить:
Готовы, Господи, причаститься Кресту Твоему, и испить Чашу Твою, и погрузиться в
ужас, через который Ты прошел, во спасение нашей души и спасение ближнего!..
Боже, кающихся приими нас, спаси нас!
Пресвятая Богородице, вознеси всесильную, святую молитву Твою к Сыну Твоему и
Богу нашему, да спасет Тобою души наши! Владычице, Ты поверила Богу, и в Тебе
исполнилось все Им обещанное: умоли Христа, да обновит нас Он в меру нашу! Да
будет Его воля в нас, чтобы нам без лжи, из глубин жизни и души быть способными
произнести молитву Его, взыв|ать ко Отцу небесному нашему подлинно как Отцу,
будучи сынами и дщерями Его.
Семинарская и святоотеческая библиотеки

Вернуться на главную