 |
Семинарская и святоотеческая библиотеки |
|
|
Эти изыскания в Сибири дали важные результаты, потому что только здесь Миллеру удалось найти массу ценных документов о смуте, которые были потом напечатаны в Собрании Государственных грамот и Договоров во II томе. При императрице Екатерине II Миллер был назначен начальником Архива Коллегии Иностранных Дел и имел от императрицы поручение составить собрание дипломатических документов по примеру Амстердамского издания Дюмона (Corps universel diplomatique du droit des Gens, 8 т., 1726--1731). Но Миллер был уже стар для такого грандиозного труда и, как начальник архива, успел только начать разбор и упорядочение архивного материала и приготовить целую школу своих учеников, которые по смерти учителя продолжали работать в этом архиве и вполне развернули свои силы позднее в так называемую "Румянцевскую эпоху". Рядом с Миллером действовал Василий Никитич Татищев (1686--1750). Он намеревался писать географию России, но понимал, что география без истории невозможна и потому решил сперва написать историю и обратился к собиранию и изучению рукописного материала. Собирая материалы, он нашел и первый оценил "Русскую Правду" и "Царский Судебник". Эти памятники, как и самая "История Российская" Татищева, изданы были уже после его смерти Миллером. Кроме собственно исторических трудов Татищев составил инструкцию для собирания этнографических, географических и археологических сведений о России. Эта инструкция была принята Академией наук. Со времени Екатерины II дело собирания и издания исторического материала очень развилось. Сама Екатерина находила досуг для занятий русской историей, живо интересовалась русской стариной, поощряла и вызывала исторические труды. При таком настроении императрицы русское общество стало больше интересоваться своим прошлым и сознательнее относиться к остаткам этого прошлого. При Екатерине как собиратель исторического материала действует, между прочим, граф А. Н. Мусин-Пушкин, нашедший "Слово о полку Игореве" и старавшийся собрать из монастырских библиотек в столицу все рукописные летописи в видах их лучшего хранения и издания. При Екатерине начинаются многочисленные издания летописей в Академии наук и при Синоде, издания, впрочем, еще несовершенные и не научные. И в обществе начинается то же движение в пользу изучения старины. В этом деле первое место занимает Николай Иванович Новиков (1744--1818), больше известный нашему обществу изданием сатирических журналов, масонством и заботами о распространении образования. По своим личным качествам и гуманным идеям это редкий в своем веке человек, светлое явление своего времени. Он нам уже известен как собиратель и издатель "Древней Российской Вивлиофики" -- обширного сборника старых актов разного рода, летописцев, старинных литературных произведений и исторических статей. Издание свое он начал в 1773 г. и в 3 года издал 10 частей. В предисловии к Вивлиофике Новиков определяет свое издание как "начертание нравов и обычаев предков" с целью познать "великость духа их, украшенного простотою". (Надо заметить, что идеализация старины уже сильна была и в первом сатирическом журнале Новикова "Трутень", 1769--1770 г.) Первое издание "Вивлиофики" теперь уже забыто ради второго, более полного, в 20 томах (1788--1791). Новикова в этом его издании поддерживала сама Екатерина II и деньгами, и тем, что допустила его к занятиям в архиве Иностранной коллегии, где ему очень радушно помогал старик Миллер. По содержанию своему, "Древняя Российская Вивлиофика" была случайным сводом под руку попавшегося материала, изданного почти без всякой критики и без всяких научных приемов, как мы их понимаем теперь. В этом отношении еще ниже стоят "Деяния Петра Великого" курского купца Ив. Ив. Голикова (1735--1801), который с детства восторгался деяниями Петра, имел несчастье попасть под суд, но был освобожден по манифесту по случаю открытия памятника Петру. По этому поводу Голиков решил всю свою жизнь посвятить работе над биографией Петра. Он собирал все известия, какие только мог достать, без разбора их достоинств, письма Петра, анекдоты о нем и т. п. В начале своего собрания он поместил краткий обзор XVI и XVII вв. На труд Голикова обратила внимание Екатерина и открыла ему архивы, но этот труд лишен всякого научного значения, хотя по недостатку лучших материалов им пользуются и теперь. Для своего же времени он был крупным археографическим фактом (1-е издание в 30 т. 1778-1798. 11-е издание в 15 т. 1838). Кроме Академии и частных лиц, к памятникам старины обратилась деятельность и "Вольного Российского собрания", ученого общества, основанного при Московском университете в 1771 г. Это общество было очень деятельно в помощи отдельным ученым, открывая им доступ в архивы, сооружая ученые этнографические экспедиции и т. д., но само издавало немного памятников старины: в 10 лет оно выпустило только 6 книг своих "Трудов". Такова, в самых общих чертах, деятельность второй половины прошлого века по собиранию и изданию материалов. Эта деятельность отличалась случайным характером, захватывала только тот материал, который, если можно так выразиться, сам шел в руки: забот о тех памятниках, которые были в провинции, не проявлялось. Сибирская экспедиция Миллера и собрание летописей, по мысли Мусина-Пушкина, были отдельными эпизодами исключительного характера, и историческое богатство провинции оставалось пока без оценки и внимания. Что же касается исторических изданий прошлого столетия, то они не выдерживают и самой снисходительной критики. Кроме разных технических подробностей, мы требуем теперь от ученого издателя, чтобы он пересмотрел по возможности все известные списки издаваемого памятника, выбрал из них древнейшие и лучшие, т.е. с исправнейшим текстом, один из лучших положил в основу издания и печатал его текст, приводя к нему все варианты других исправных списков, избегая малейших неточностей и опечаток в тексте. Изданию должна предшествовать проверка исторической ценности памятника; если памятник окажется простой компиляцией, то лучше издать его источники, чем самую компиляцию. Но в XVIII в. на дело смотрели не так; считали возможным издавать, например, летопись по одному ее списку со всеми ошибками, так что теперь, по нужде, пользуясь некоторыми из изданий за неимением лучших, историк постоянно в опасности сделать ошибку, допустить неточность и т. под. Только Шлецер теоретически устанавливал приемы ученой критики, да Миллер в издании "Степенной книги" (1775 г.) соблюдал некоторые из основных правил ученого издания. В предисловии к этой летописи он говорит о своих приемах издания: они у него научны, хотя еще не выработаны; но в этом его нельзя упрекать, -- полная разработка критических приемов явилась у нас только в XIX столетии, и ей более всего способствовали ученики Миллера. Старея, Миллер просил императрицу Екатерину назначить после его смерти начальником Архива Иностранной Коллегии кого-нибудь из его учеников. Просьба его была уважена, и после Миллера Архивом заведовали его ученики: сперва И. Стриттер, потом Н. Н. Бантыш-Каменский (1739--1814). Этот последний, составляя описание дел своего архива, на основании этих дел занимался и исследованиями, которые, к сожалению, далеко не все напечатаны. Они очень много помогали Карамзину при составлении "Истории государства Российского". Когда в первые годы XIX столетия архив Иностранной Коллегии поступил в главное ведение графа Николая Петровича Румянцева (1754--1826), в архиве воспиталась уже целая семья археографов, и для Румянцева были готовы достойные помощники. Именем Румянцева означают целую эпоху в ходе нашего народного самопознания, и справедливо. Граф Н. П. Румянцев явился в ту самую пору, когда приготовлялась "История государства Российского" Карамзина, когда назревало сознание, что необходимо собирать и спасать остатки старой народной жизни, когда, наконец, явились и деятели по этой части с научными приемами. Граф Румянцев стал выразителем сознательного отношения к старине и, благодаря своему положению и средствам, явился центром нового историко-археологического движения, таким почтенным меценатом, пред памятью которого должны преклоняться и мы, и все грядущие поколения. Родился Румянцев в 1754 г.; отцом его был знаменитый граф Румянцев-Задунайский. Начал свою службу Николай Петрович в среде русских дипломатов Екатерининского века и более 15 лет был чрезвычайным посланником и полномочным министром во Франкфурте-на-Майне. При имп. Павле I хотя Румянцев и был в милости у императора, но не занимал никаких должностей и оставался не у дел. При Александре I ему был дан портфель министра коммерции, а затем в 1809 г. поручено Министерство иностранных дел с сохранением поста министра коммерции. Стечением времени он был возведен в звание Государственного Канцлера и назначен председателем Государственного совета. Во время управления Министерством иностранных дел и его Архивом сказалась любовь Румянцева к старине, хотя почвы для нее по-видимому не было никакой. Уже в 1810г. граф Николай Петрович предлагает Бантыш-Каменскому составить план издания Сборника государственных грамот и договоров. Этот план был скоро готов, и гр. Румянцев ходатайствовал пред Государем об учреждении, при Архиве иностранной коллегии, Комиссии для напечатания "Государственных грамот и договоров". Все издержки по изданию он принимал на свой счет, но с условием, что комиссия останется в его ведении и тогда, когда он оставит управление ведомством иностранных дел. Желание его было исполнено, и 3 мая 1811 года комиссия была учреждена. Двенадцатый год задержал выпуск 1-го тома, но Бантыш-Каменский успел спасти вместе с архивом и напечатанные листы этого первого тома, и первый том вышел к 1813 г. под заглавием "Собрание Государственных Грамот и Договоров, хранящихся в Государственной Коллегии Иностранных Дел". На заглавном листе красовался герб Румянцева, как и на всех его прочих изданиях. Во вступлении к первому тому главный его редактор Бантыш-Каменский так объяснял потребности, вызвавшие издание, и цели, какие оно преследовало: "Испытатели древностей Российских и желавшие приобрести познание в дипломатике отечественной не могли довольствоваться неисправными и противоречащими отрывками грамот, в Древней Вивлиофике помещенных, ибо потребно было полное собрание коренных постановлений и договоров, которое бы объясняло постепенность возвышения России. Не имев сего путеводства, они принуждены были допытываться о происшествиях и союзах своего государства у иностранных писателей и сочинениями их руководствоваться" (СГГ и Д, т. 1, стр. II). Слова эти справедливы, потому что издание гр. Румянцева было первым систематическим сводом-документом, с которым не могло соперничать ни одно предшествовавшее издание, В выпущенном (первом) томе были собраны замечательные грамоты времени 1229--1613 гг. С их появлением входила в научный оборот масса ценного материала. изданного добросовестно и роскошно. Второй том Румянцевского собрания вышел в 1819 г. и заключает в себе грамоты до XVI в. и документы смутного времени. Бантыш-Каменский умер до выхода 2-го тома (1814 г.), и вместо него работал над изданием Малиновский. Под его редакцией вышел в 1822 г. третий том, а в 1828-м, когда Румянцева уже не стало в живых, и четвертый. Оба эти тома заключают в себе документы XVII в. В предисловии к 2-му тому Малиновский объявил, что издание грамот переходит в ведение Коллегии иностранных дел и зависит от ее распоряжений; однако и до сей поры дело не пошло далее начала пятого тома, который с недавнего времени обращается в продаже и заключает в себе дипломатические бумаги. Если бы деятельность Румянцева ограничилась только этим изданием (на которое он затратил до 40 000 р.), то и тогда бы память его жила вечно в нашей науке, -- такое значение имеет этот сборник документов. Как историческое явление, это первый научный сборник актов, ознаменовавший собою начало у нас научного отношения к старине, а как исторический источник, это и до сих пор один из важнейших сводов материала, имеющий значение для основных вопросов общей истории нашего государства. Стремясь так старательно к извлечению на свет архивного материала, граф Румянцев не был простым дилетантом, но обладал большой эрудицией в русских древностях и не переставал жалеть, что в нем поздно пробудились вкусы к старине, хотя их позднее появление не помешало ему потратить массу труда и материальных жертв на отыскание и спасение памятников. Общая сумма его издержек на научные цели доходила до 300 000 руб. сер[ебром]. Он не раз на свой счет отправлял научные экспедиции, сам совершал экскурсии в окрестностях Москвы, тщательно разыскивая всевозможные остатки старины, и щедро платил за каждую находку. Из его переписки видно, между прочим, что за одну рукопись он отпустил на волю целую крестьянскую семью. Высокое служебное положение Румянцева облегчало ему любимое дело и помогало вести его в самых широких размерах: так, он обращался ко многим губернаторам и архиереям, прося их указаний о местных древностях, и посылал им в руководство свои программы для собирания памятников старины. Мало того, он руководил изысканиями в заграничных книгохранилищах по части русской истории и, кроме русских памятников, хотел предпринять обширное издание иностранных писателей о России: им было отмечено до 70 иностранных сказаний о России, был составлен и план издания, но к сожалению это дело не состоялось. Но не одно дело собирания памятников интересовало канцлера; часто он оказывал поддержку и исследователям старины, поощряя их труд, а часто и сам вызывал молодые силы на исследования, ставя им научные вопросы и оказывая материальную поддержку. Перед смертью граф Румянцев завещал для общего пользования соотечественников свое богатое собрание книг, рукописей и других древностей. Император Николай I открыл это собрание для публики, под названием "Румянцевского музея", первоначально в Петербурге; но при императоре Александре II музей переведен был в Москву, где и соединен с так называемым публичным музеем в знаменитом Пашковом доме. Эти музеи -- драгоценные хранилища нашей древней письменности. Так широка была деятельность графа Румянцева на поле нашей исторической науки. Стимулы ее заключались в высоком образовании этого человека и в его патриотическом направлении. У него было много ума и материальных средств для достижения его научных целей, но надо сознаться, что он не сделал бы многого из того, что сделал, если бы за ним не стояли в качестве его помощников замечательные люди того времени. Помощниками его были деятели Архива Коллегии иностранных дел. Начальниками Архива при Румянцеве были Н. Н. Бантыш-Каменский (1739--1814) и Л. Ф. Малиновский, советами и трудами которых пользовался Н. М. Карамзин и которые очень много сделали для благоустройства своего Архива. А из молодых ученых, начавших свою деятельность в этом Архиве при Румянцеве, упомянем только самых видных: Константина Федоровича Калайдовича и Павла Михайловича Строева. Оба они замечательно много сделали по числу и по значению их работ, трудясь над научным изданием памятников. собирая и описывая рукописи во всеоружии прекрасных критических приемов. Биография Калайдовича малоизвестна. Родился он в 1792 г., жил немного -- всего 40 лет и кончил умопомешательством и почти нищетой. В 1829 г. Погодин писал о нем Строеву: "Калайдовича сумасшествие прошло, но осталась такая слабость, такая ипохондрия, что нельзя смотреть на него без горести. Он в нужде..." В своей деятельности Калайдович почти всецело принадлежал к Румянцевскому кружку и был любимым сотрудником Румянцева. Он участвовал в издании "Собрания Государственных Грамот и Договоров"; вместе с Строевым совершил в 1817 г. поездку по Московской и Калужской губерниям для разыскания старых рукописей. Это была первая по времени научная экспедиция в провинцию с исключительной целью -- палеографической. Создалась она по почину гр. Румянцева и увенчалась большим успехом. Строев и Калайдович нашли Изборник Святослава 1073 г., Илларионову Похвалу Когану Владимиру и между прочим в Волоколамском монастыре Судебник Ивана ///.Эта была тогда полная новинка: Княжеского Судебника не знал никто в русской редакции, и Карамзин пользовался им в латинском переводе Герберштейна. Граф приветствовал находки и благодарил молодых ученых за их труды. Судебник был издан на его средства Строевым и Калайдовичем в 1819 г. ("Законы Великого Князя Иоанна Васильевича и внука его Царя Иоанна Васильевича". Москва 1819 г., второе издание, Москва 1878 г.). -- Кроме своих издательских трудов и палеографических разысканий, Калайдович известен и своими филологическими исследованиями ("Иоанн, Экзарх Болгарский"). Ранняя смерть и печальная жизнь не дали этому таланту возможности вполне развернуть свои богатые силы. В близком общении с Калайдовичем во дни юности был П. М. Строев. Строев, происходя из небогатой дворянской семьи, родился в Москве в 1796 г. В 1812 г. он должен был поступить в университет, но военные события, прервавшие ход университетского преподавания, помешали этому, так что только в августе 1813 г. стал он студентом. Замечательнейшими из учителей его здесь были Р. Ф. Тимковский (ум. 1820 г.), профессор римской словесности, знаменитый изданием летописи Нестора (вышла в 1824 г., к изданию ее он применил приемы издания древних классиков) и М. Т. Каченовский (ум. 1842 г.) -- основатель так называемой скептической школы. Тотчас по поступлении в университет, т.е. 17 лет, Строев уже составил краткую Российскую Историю, которая издана была в 1814г., стала общепринятым учебником и через пять лет потребовала нового издания. В 1815 г. Строев выступает уже со своим собственным журналом "Современный наблюдатель Российской Словесности", который он думал, сделать еженедельным и который выходил только с марта по июль. В конце того же 1815 года Павел Михайлович выходит из университета, не окончив курса, и поступает по предложению Румянцева в Комиссию печатания Государственных Грамот и Договоров. Румянцев высоко ценил его и, как увидим, был прав. Кроме удачных кабинетных работ, Строев с 1817 по 1820 г. на средства Румянцева объезжает вместе с Калайдовичем книгохранилища Московской и Калужской епархий. Мы уже знаем, какие важные памятники были тогда найдены. Кроме находок, было описано до 2000 рукописей, и Строев в этих поездках приобрел большое знание рукописного материала, которым он много помог Карамзину. И после своих экспедиций, до конца 1822 г., Строев продолжает работать при Румянцеве. В 1828 г. Строев был избран действительным членом Общества Истории и Древностей Российских при Московском университете (это Общество учреждено было в 1804 г. для издания древних летописей). В заседании Общества 14 июля 1823 г. Строев выступил с грандиозным проектом. По поводу своего выбора он сказал блестящую речь, в которой благодарил за избрание, указал, что цель Общества -- издание летописей -- слишком узка, и предложил заменить ее разбором и изданием всех вообще исторических памятников, какими Общество будет иметь возможность располагать: "Общество должно, -- говорил Строев, -- извлечь, привести в известность и, если не само обработать, то доставить другим средства обрабатывать все письменные памятники нашей истории и древней словесности..." "Пусть целая Россия, -- говорил он, -- превратится в одну библиотеку, нам доступную. Не сотнями известных рукописей должны мы ограничить наши занятия, но бесчисленным множеством их в монастырях и соборных хранилищах, никем не хранимых и никем не описанных, в архивах, кои нещадно опустошают время и нерадивое невежество, в кладовых и подвалах, не доступных лучам солнца, куда груды древних книг и свитков, кажется, снесены для того, чтобы грызущие животные, черви, ржа и тля могли истребить их удобнее и скорее!.." Строев, словом, предлагал Обществу привести в наличность всю письменную старину, какою располагали провинциальные библиотеки, и предлагал для достижения этой цели послать ученую экспедицию, чтобы описать провинциальные книгохранилища. Пробная поездка этой экспедиции должна была быть совершена по проекту Строева в Новгороде, где следовало разобрать находившуюся в Софийском соборе библиотеку. Далее, экспедиция должна была совершить свою первую или северную поездку, в район которой входили по плану Строева 10 губерний (Новгородская, Петербургская, Олонецкая, Архангельская, Вологодская, Вятская, Пермская, Костромская, Ярославская и Тверская). Эта поездка должна была занять два с лишним года и дать, как надеялся Строев, блестящие результаты, "богатую жатву", потому что на севере много монастырей с библиотеками; там жили и живут старообрядцы, которые очень внимательно относятся к рукописной старине; а затем, на севере меньше всего было неприятельских погромов. Вторая или средняя поездка, по проекту Строева, должна была занять два года времени и охватить среднюю полосу России (губернии: Московскую, Владимирскую, Нижегородскую, Тамбовскую, Тульскую, Калужскую, Смоленскую и Псковскую). Третья или западная поездка должна была направиться в юго-западную Россию (9 губерний: Витебскую, Могилевскую, Минскую, Волынскую, Киевскую, Харьковскую, Черниговскую, Курскую и Орловскую) и потребовала бы год времени. Этими поездками Строев надеялся достичь систематического описания всего исторического материала в провинции, преимущественно в духовных библиотеках. Издержки он определял в сумме 7000 р. в год. Все составленные экспедицией описания он предполагал слить в одну общую роспись летописного и историко-юридического материала и предлагал Обществу издавать потом исторические памятники по лучшим из описанных экспедицией редакциям, а не по случайным спискам, как это делалось до того времени. Рисуя такие привлекательные перспективы, Строев искусно доказывал возможность исполнения своего проекта и настаивал на его принятии. Речь свою он закончил хвалой Румянцеву, благодаря которому он мог приобрести навык и опыт в археографическом деле. Конечно, Румянцевская экспедиция 1817--1820 гг. заставила Строева размечтаться о той грандиозной экспедиции, какую он предлагал. Общество, в своем большинстве, приняло речь Строева за смелую мечту молодого ума и дало Строеву средства для обозрения одной лишь Новгородской Софийской библиотеки, которая и была им описана. Речь Строева даже не была напечатана в журнале Общества, а появилась в "Северном Архиве". Ее прочли и забыли. Сам Строев занимался в то время историей донского казачества и составил свой известный "Ключ к истории Государства Российского" Карамзина, писал в журналах, поступил библиотекарем к графу Ф. А. Толстому, вместе с Калайдовичем составил и издал в свет каталог богатого собрания рукописей графа Ф. А. Толстого, ныне находящихся в Императорской Публичной Библиотеке. Труды Строева были замечены Академией наук, и она в 1826 г. дала ему звание своего корреспондента. Среди своих последних трудов Строев как будто забыл о своей речи: на самом же деле оказалось не так. По преданию, великая княгиня Мария Павловна с большим участием отнеслась к речи Строева, которую прочитала в "Северном Архиве", и это участие, как говорят, побудило Строева обратиться с письмом к президенту Академии наук графу С. С. Уварову. В этом письме он развивает те же планы, которые развивал и в Обществе, предлагает себя, как опытного археографа, для археографических поездок и сообщает подробный план практического исполнения предлагаемого им дела. Уваров передал письмо Строева в Академию, Академия же -- своему члену Кругу поручила его разбор и оценку. 21 мая 1828 г. благодаря прекрасному отзыву Круга, важное дело было решено. Академия, признавая, что археографическая экспедиция есть "священная обязанность, от которой первое ученое заведение Империи не может уклониться, не подвергаясь справедливым упрекам в равнодушии", решила отправить Строева в путешествие, ассигновав 10 тыс. руб. ассигнациями. Археографическая экспедиция была таким образом учреждена. Выбор помощников для археографической экспедиции был предоставлен самому Строеву. Он выбрал двух чиновников Архива Министерства иностранных дел и заключил с ними очень любопытное условие, где, между прочим, писал следующее: "Экспедицию ожидают не забавы различные, но труды, трудности и лишения всякого рода. Поэтому спутники мои должны одушевиться терпением и готовностью переносить все тяжкое и неприятное, да не овладеют ими малодушие, нерешительность, ропот!"... Далее он предупреждает своих помощников, что им часто придется иметь дурную квартиру, телегу, вместо рессорного экипажа, не всегда чай и т. п. Строев, очевидно, знал, в какой обстановке будет он трудиться, и сознательно шел навстречу лишениям. Первые же его спутники, испытав трудности дела, через полгода от него отказались. Приготовив все для поездки, запасшись официальными бумагами, которые должны были открыть ему вход во все архивы, Строев в мае 1829 г. выехал из Москвы к берегам Белого моря. Слишком долго было бы излагать любопытнейшие подробности этой экспедиции. Лишения, трудности сообщений и самой работы, убийственные гигиенические условия жизни и труда, болезни, подчас недоброжелательство и подозрительность невежественных хранителей архивов и библиотек, -- все это стоически вынес Строев. Всего себя отдавал он работе, часто удивительно трудной и сухой, и лишь изредка, пользуясь отпусками для отдыха на какой-нибудь месяц, возвращался к своей семье. Утешительно то, что в этих трудах он нашел себе достойного помощника в лице Як. Ив. Бередникова (1793--1854), которым он в 1830 г. и заменил прежних чиновников. Энергия этих двух тружеников достигла чудесных результатов; пять с половиной лет трудились они, изъездив всю северную и среднюю Россию, осмотрели более 200 библиотек и архивов, списали до 3000 историко-юридических документов, относящихся к XIV, XV, XVI и XVII вв., обследовали массу памятников летописного и литературного характера. Собранный ими материал, будучи переписан, занял 10 огромных фолиантов, а в их черновых портфелях осталась масса справок, выписок и указаний, которые позволили Строеву составить два замечательных труда, появившихся в печати уже после его смерти. (Это "Списки иерархов и настоятелей монастырей Российской церкви", всех, которых помнит история, и "Библиологический словарь или алфавитный перечень всех рукописей исторического и литературного содержания", какие только Строев видел на своем веку.) За путешествием Строева следила вся образованная Россия. Ученые обращались к нему, прося выписок, указаний и справок. Сперанский, готовя тогда в печать "Полное Собрание Законов Российской Империи", обращался к Строеву за помощью в собирании указов. Ежегодно, 29 декабря, вдень годичного заседания Академии наук, между прочим, читались отчеты и о действиях археографической экспедиции. Сведения о ней помещались в журналах. Император Николай прочитывал "от доски до доски" большие томы переписанных набело актов, собранных экспедицией. В конце 1834 г. Строев был близок к окончанию своего дела. Северная и средняя поездки его были окончены. Оставалась самая меньшая -- западная, т.е. Малороссия, Волынь, Литва и Белоруссия. В своем отчете Академии за 1834 г. Строев с торжеством заявлял об этом и, перечисляя результаты археографической экспедиции за все время ее существования, говорил: "От благоусмотрения Императорской Академии наук зависит: а) продолжать археографическую экспедицию в остальных областях Империи, дабы утвердить решительно: более сего нет, т.е. нет неизвестного материала, или б) начать печатание актов историко-юридических, почти приготовленных, и собрание разных писаний (т.е. летописных) по моим указаниям..." Этот отчет Строева читался в торжественном собрании Академии 29 декабря 1834 г., и почти в тот же день Строев узнал, что волей начальства (не Академии) археографическая экспедиция прекратила свое существование, что для разбора и издания добытых Строевым актов при Министерстве народного просвещения учреждена Археографическая комиссия. Строев был назначен простым членом этой комиссии наравне с своим прежним помощником Бередниковым и еще двумя лицами, к экспедиции вовсе не причастными [* Тяжело было Строеву видеть дорогое дело в чужом распоряжении; поэтому он скоро выходит из комиссии, поселяется в Москве, но невольно сохраняет с членами комиссии живые сношения. На первых порах комиссия много зависела от него в своей научной деятельности; для нее он продолжает работать и до конца жизни, разрабатывая московские архивы. Здесь под его руководством начинают свои труды всем известные И. Е. Забелин и Н. В. Кялачев. В то же время Строев продолжал трудиться и для Общества истории и древностей, описывая, между прочим, библиотеку Общества. Скончался он 5 января 1876 г., восьмидесяти лет.]. Учреждением комиссии, скоро превратившейся в постоянную (она существует и до сих пор), начинается новая эра в издании памятников нашей старины. Археографическая комиссия, которая была учреждена сначала с временной целью издания найденных Строевым актов, стала с 1837 г., как мы упомянули, постоянной комиссией для разбора и издания исторического материала вообще. Деятельность ее выразилась за все время ее существования многочисленными изданиями, из которых необходимо указать главнейшие. В 1836 г. издала она четыре первых своих фолианта под заглавиями: "Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографической экспедицией Императорской Академии наук". (В просторечии издание это носит название "Актов Экспедиции", а в ученых ссылках означается буквами АЭ.). В 1838 г. явились "Акты юридические или собрание форм старинного делопроизводства" (один том). В этом издании помещены акты частного быта до XVIII в. В 1841 и 1842 гг. вышли пять томов "Актов исторических, собранных и изданных Археографической комиссией" (I т. [содержит] акты до XVII в., от II до V тома -- акты XVII в.). Затем стали выходить "Дополнения к актам историческим" (всего XII томов, заключающих документы XII--XVII вв.). С 1846 г. комиссия принялась за систематическое издание "Полного Собрания Русских Летописей". Довольно скоро успела она выпустить восемь томов (I том -- Лаврентьевская летопись. II -- Ипатьевская летопись. III и IV -- Новгородская летопись, конец IV и V -- Псковская, VI -- Софийский Временник, VII и VIII -- Воскресенская летопись). Затем издание несколько замедлилось, и лишь через много лет вышли тома IX--XIV (заключающие в себе текст Никоновской летописи), а затем XV том (заключающий Тверскую летопись), XVI том (Летопись Аврамки), XVII (Западнорусские летописи), XIX (Степенная Книга), XXII (Русский Хронограф), XXIII (Ермолинская летопись) и др. Весь этот материал, громадный по числу и по важности документов, оживил нашу науку. Почти исключительно на нем основывались многие монографии (напр., прекрасные труды Соловьева и Чичерина), были уяснены вопросы древнего общественного быта, стала возможна разработка многих частностей древней жизни. После своих первых монументальных трудов комиссия продолжала деятельно работать. До сих пор ею выпущено более сорока изданий. Наибольшее значение, сверх уже названных, имеют: 1) "Акты, относящиеся к истории Западной России" (5 томов), 2) "Акты, относящиеся к истории Западной и Южной России" (15 томов), 3) "Акты, относящиеся до юридического быта древней России" (3 тома), 4) "Русская Историческая библиотека" (28 томов), 5) "Великие Минеи Четьи митрополита Макария" (до 20 выпусков), 6) "Писцовые книги" Новгородские и Ижорские XVII в., 7) "Акты на иностранных языках, относящиеся к России" (3 тома с дополнением), 8) "Сказания иностранных писателей о России" (Rerum Rossicarum scriptores exteri) 2 тома и т. д. По образцу Императорской Археографической комиссии возникли такие же комиссии в Киеве и Вильне -- как раз в тех местах, где не успел побывать Строев. Они занимаются изданиями и исследованиями местного материала и сделали уже очень много. Особенно успешно идет дело в Киеве, Помимо изданий археографических комиссий, мы располагаем еще целым рядом правительственных изданий. Второе отделение Канцелярии Его Величества не ограничилось изданием "Полного Собрания Законов Российской империи" (Законы от 1649 г. до настоящего времени), оно издало еще "Памятники дипломатических сношений Московского государства с Европой" (10 томов), "Дворцовые разряды" (5 томов) и "Книги разрядные" (2 тома). Рядом с правительственной развернулась и частная деятельность по изданию древних памятников. Московское Общество Истории и Древностей Российских, которое во времена Строева едва влачило свое существование, ожило и постоянно заявляет о себе новыми изданиями. После "Чтений в Московском Обществе Истории и Древностей", редактированных О. М. Бодянским, оно издало под редакцией И. Д. Беляева: "Временник Императорского Московского Общества Истории и Древностей" (25 книг, заключающих богатый материал, исследования и целый ряд документов). В 1858 г. секретарем Общества был вновь избран Бодянский, который стал издавать по-прежнему "Чтения" вместо "Временника" Беляева. После Бодянского секретарем был избран в 1871 г. А. Н. Попов, а после смерти его в 1881 г. Е. В. Барсов, при которых и продолжаются те же "Чтения". Издавали и издают свои труды и археологические общества: Петербургское, называемое "Русским" (основано в 1846 г.), и Московское (основано в 1864 г.). Занималось и занимается археологией и историей Географическое Общество (в Петербурге с 1846 г.). Из его изданий для нас интересны в особенности "Писцовые книги" (2 тома под редакцией Н. В. Калачева). С 1866 г. работает (преимущественно над историей XVIII в.) Императорское Русское Историческое Общество, которое успело издать уже до 150 томов своего "Сборника". Ученые Исторические Общества начинают основываться и в провинции, например: Одесское Общество Истории и Древностей, губернские ученые архивные комиссии. Проявляется и деятельность отдельных лиц: частные собрания Муханова, кн. Оболенского, Федотова-Чеховского, Н. П. Лихачева и др. заключают в себе очень ценные материалы. С 30-х и 40-х годов в наших журналах начинают печататься материалы для истории, являются даже журналы, специально посвященные русской истории, например: Русский Архив, Русская Старина и др. Перейдем к характеристике отдельных видов исторического материала и прежде всего остановимся на источниках летописного типа, и в частности на летописи, так как ей, главным образом, мы обязаны знакомством с древнейшей историей Руси. Но для того, чтобы изучать летописную литературу, надобно знать употребительные в ней термины. В науке "летописью" называется погодный рассказ о событиях, местами краткий, местами более подробный, всегда с точным указанием лет. Летописи наши сохранились в огромном количестве экземпляров или списков XIV--XVIII вв. По месту и времени составления и по содержанию летописи делятся на разряды (есть Новгородские, Суздальские, Киевские, Московские). Списки летописи одного разряда разнятся между собою не только в словах и выражениях, но даже и в самом выборе известий, и часто в одном из списков известного разряда есть событие, которого нет в другом; вследствие этого списки делятся на редакции или изводы. Различия в списках одного разряда и навели наших историков на мысль, что летописи наши суть сборники и что их первоначальные источники не дошли до нас в чистом виде. Впервые эта мысль была выражена П. М. Строевым еще в 20-х годах в его предисловии к "Софийскому Временнику". Дальнейшее знакомство с летописями привело окончательно к убеждению, что летописи, которые нам известны, представляют своды известий и сказаний, компиляции из нескольких трудов. И теперь в науке господствует мнение, что даже древнейшие летописи суть компилятивные своды. Так, летопись Нестора есть свод ХII в., Суздальская летопись -- свод XIV века, Московские -- своды XVI и XVII вв. и т. д. Знакомство с летописной литературой начнем с так называемой летописи Нестора, которая начинается рассказом о расселении племен после потопа, а кончается около 1110 г.; заглавие ее таково: "Се повести временных лет (в иных списках прибавлено: черноризца Федосьева Печорского монастыря) откуда есть пошла Русская земля, кто в Киев пача первые княжити, и откуда Русская земля стала есть". Таким образом по заглавию мы видим, Что автор обещает сказать только следующее: кто первый стал княжить в Киеве и откуда произошла русская земля. Самая история этой земли не обещана и между тем она ведется до 1110 г. После этого года мы читаем в летописи следующую приписку: Игумен Селивестр Святого Михаила, написав книги си летописец, надеяся от Бога милость приняти, при князе Володимире княжащю ему в Киеве, а мне то время игуменящу у Св. Михаила в 6624, индикта 9 лета (т.е. в 1116 г.). Таким образом выходит, что автором летописного свода был Сильвестр, по другим же данным не Сильвестр, игумен Выдубицкого монастыря, написал летопись, известную под названием "Повести временных лет", а монах Печерского монастыря Нестор; еще Татищев приписывал ее Нестору. В древнем "Патерике Печерском" мы читаем рассказ о том, что Нестор пришел в монастырь, к Феодосию, 17 лет был им пострижен, писал летопись и умер в монастыре. В летописи же под 1051 г. в рассказе о Феодосии летописец говорит о себе: "К нему же (Феодосию) и аз приидох худый и прият мя лет ми сушу семнадцати". Далее, под 1074 г. летописец передает рассказ о великих подвижниках Печерских и по поводу их подвигов говорит, что многое он слышал от монахов, а другое "и самовидец бых". Под 1091 г. летописец от своего лица рассказывает о том, как при нем и даже с его участием печерская братия перенесла на новое место мощи св. Феодосия; в рассказе этом летописец называет себя "рабом и учеником" Феодосия. Под 1093 г. следует рассказ о нападении половцев на Киев и о взятии ими Печерского монастыря, рассказ целиком веденный в 1-м лице; затем под 1110 г. мы находим вышеприведенную приписку Сильвестра игумена не Печерского, а Выдубицкого монастыря. На том основании, что автор летописи говорит о себе, как о печерском монахе, и ввиду того, что известия, посторонние летописи, называют в Печерском монастыре летописцем монаха Нестора, Татищев так уверенно приписывал летопись до 1110 г. Нестору, -- а Сильвестра считал только переписчиком ее. Мнение Татищева встретило поддержку в Карамзине, но с тою лишь разницею, что первый думал, что Нестор довел летопись только до 1093 г., а второй -- до 1110-го. Таким образом вполне установилось мнение, что летопись принадлежала перу одного лица из Печерской братии, составлявшего ее вполне самостоятельно. Но Строев, при описании рукописей графа Толстого, открыл греческую хронику Георгия Мниха (Амартола), которая местами оказалась дословно схожею с введением к летописи Нестора. Такой факт осветил этот вопрос с совершенно новой стороны, явилась возможность указать и изучить источники летописи. Строев первый и намекнул, что летопись есть не что иное, как свод разного историко-литературного материала. Автор ее действительно сводил и греческие хроники и русский материал: краткие монастырские записи, народные предания и т. д. Мысль, что летопись есть компилятивный сборник, должна была вызвать новые изыскания. Многие историки занялись исследованием достоверности и состава летописи. Этому вопросу посвящал свои ученые статьи и Каченовский. Он пришел к тому выводу, что первоначальная летопись составлена не Нестором и вообще нам не известна. Известные нам летописи, по словам Каченовского, суть "сборники XIII или даже XIV столетия, коих источники большею частью нам неизвестны". Нестор, по своему образованию, живя в эпоху общей грубости, не мог составить ничего подобного дошедшей до нас обширной летописи; ему могли принадлежать только те вставленные в летопись "монастырские записки", в которых он, как очевидец, повествует о жизни своего монастыря в XI в. и говорит о самом себе. Мнение Каченовского вызвало основательные возражения со стороны Погодина. (См. "Исследования, замечания и лекции" Погодина, т. I, М. 1846.) Погодин утверждает, что если мы не сомневаемся в достоверности летописи начиная с XIV в., то не имеем основания сомневаться и в показаниях летописи о первых веках. Идя от достоверности позднейшего рассказа летописи, Погодин восходит все в большую и большую древность и доказывает, что и в древнейшие века летопись совершенно верно изображает события и состояния гражданственности. Скептические взгляды на летопись Каченовского и его учеников вызвали в защиту летописи книгу Буткова ("Оборона летописи русской", М. 1840) и статьи Кубарева ("Нестор" и о "Патерике Печерском"). Трудами этих трех лиц, Погодина, Буткова и Куба-рева, утвердилась в 40-х годах мысль, что именно Нестору, жившему в XI в., принадлежит древнейший летописный свод. Но в 50-х годах это убеждение стало колебаться. Трудами П. С. Казанского (статьи во Временнике Московского Общества Истории и Древностей), Срезневского ("Чтения о древн. русск. летописях"), Сухомлинова ("О древн. русской летописи, как памятнике литературном"), Бестужева-Рюмина ("О составе древнерусских летописей до XIV"), А. А. Шахматова (статьи в научных журналах и громадное по объему и очень важное по ученому значению исследование "Розыскания о древнейших русских летописных сводах", вышедшее в 1908 г.) вопрос о летописи был поставлен иначе: к исследованию ее были привлечены новые историко-литературные материалы (несомненно принадлежащие Нестору жития и проч.) и приложены новые приемы. Компилятивный, сводный характер летописи был установлен вполне, источники свода были указаны очень определенно; сличение трудов Нестора с показаниями летописи обнаружило противоречия. Вопрос о роли Сильвестра, как собирателя летописного свода, стал серьезнее и сложнее, чем был раньше. В настоящее время первоначальную летопись ученые представляют себе, как свод нескольких литературных произведений, составленных разными лицами, в разное время, из разнообразных источников. Эти отдельные произведения в начале XII в. были не раз соединяемы в один литературный памятник, между прочим, тем самым Сильвестром, который подписал свое имя. Внимательное изучение первоначальной летописи и позволило наметить в ней весьма многие составные части, или точнее, самостоятельные литературные произведения. Из них всего заметнее и важнее: во-первых, собственно "Повесть временных лет" -- рассказ о расселении племен после потопа, о происхождении и расселении племен славянских, о делении славян русских на племена, о первоначальном быте русских славян и о водворении на Руси варяжских князей (только к этой первой части летописного свода и может относиться заглавие свода, приведенное выше: "Се повести временных лет и проч."); во-вторых, обширный рассказ о крещении Руси, составленный неизвестным автором, вероятно, в начале XI в., и, в-третьих, летопись о событиях XI в., которую приличнее всего назвать Киевской первоначальной летописью. В составе этих трех произведений, образовавших свод, и особенно в составе первого и третьего из них, можно заметить следы других, более мелких литературных произведений, "отдельных сказаний", и, таким образом, можно сказать, что наш древний летописный свод есть компиляция, составленная из компиляций, -- настолько сложен его внутренний состав. Знакомясь с известиями Лаврентьевского списка, древнейшего из тех, которые содержат в себе так назыв. Нестерову летопись (он написан монахом Лаврентием в Суздале в 1377 г.), мы замечаем, что за 1110 г., за летописью первоначальной, в Лаврентьевском списке идут известия, по преимуществу относящиеся к северо-восточной Суздальской Руси; значит, здесь мы имеем дело с летописью местной. Ипатьевский список (XIV--XV вв.) за первоначальной летописью дает нам очень подробный рассказ о событиях киевских, а затем внимание летописи сосредоточивается на событиях в Галиче и Волынской земле; и здесь, стало быть, мы имеем дело с местными же летописями. Этих местных областных летописей дошло до нас очень много. Виднейшее место между ними занимают летописи Новгородские (их несколько редакций и есть очень ценные) и Псковские, доводящие свой рассказ до XVI, даже XVII в. Немалое значение имеют и летописи Литовские, дошедшие в разных редакциях и освещающие историю Литвы и соединенной с ней Руси в XIV и XV вв. С XV в. являются попытки собрать в одно целое исторический материал, разбросанный в этих местных летописях. Так как эти попытки совершались в эпоху Московского государства и часто официальными средствами правительства, то они слывут под именем Московских сводов или Московских летописей, тем более, что дают обильный материал именно для Московской истории. Из этих попыток более ранняя -- Софийский Временник (две редакции), который соединяет известия Новгородских летописей с известиями Киевской, Суздальской и других местных летописей, дополняя этот материал отдельными сказаниями исторического характера. Софийский временник относится к XV в. и представляет собою чисто внешнее соединение нескольких летописей, соединение под определенным годом всех относящихся к последнему данных безо всякой их переработки. Такой же характер простого соединения материала из всех доступных составителю летописей имеет Воскресенская летопись, возникшая в начале XVI в. Воскресенский свод сохранил до нас в чистом виде массу ценных известий по истории удельной и московской эпох, почему и может быть назван самым богатым и надежным источником для изучения XIV--XV вв. Иной характер имеют Степенная книга (составленная лицами, близкими к митрополиту Макарию, XVI в.) и Никоновская летопись с Новым Летописцем (XVI--XVII вв.). Пользуясь тем же материалом, как и прежде названные своды, эти памятники дают нам этот материал в переработанном виде, с риторикой в языке, с известными тенденциями в освещении фактов. Это первые попытки обработки исторического материала, вводящие нас уже в историографию. Позднейшее русское летописание пошло в Московском государстве двумя путями. С одной стороны, оно стало официальным делом, -- при дворе московском записывались погодно дворцовые и политические события (летописи времени Грозного, напр.: Александро-Невская, Царственная книга и вообще последние части Московских сводов, -- Никоновского, Воскресенского, Львовского), а с течением времени и самый тип летописей стал изменяться, они стали заменяться так называемыми разрядными книгами. С другой стороны, в разных местностях Руси стали являться летописи строго местного, областного, даже городского характера, в большинстве лишенные значения для политической истории (таковы Нижегородская, Двинская, Угличская и др.; таковы до некоторой степени и Сибирские). С XVI в., рядом с летописями, возникает новый вид исторических произведений: это -- Хронографы или обзоры истории всемирной (точнее, библейской, византийской, славянской и русской). Первая редакция хронографа была составлена в 1512 г., преимущественно на основании греческих источников с дополнительными сведениями по русской истории. Она принадлежала псковскому "старцу Филофею". В 1616--1617 гг. был составлен хронограф 2-й редакции. Это произведение интересно в том отношении, что более древние события изображает на основании первой редакции хронографа, а русские -- начиная с XVI, XVII вв. -- описывает заново, самостоятельно. Автор его несомненно обладает литературным талантом и, кто хочет ознакомиться с древнерусской риторикой в ее удачных образцах, должен прочитать статьи по русской истории в этом хронографе. В XVII в. московское общество начинает проявлять особенную склонность к хронографам, которые растут в большом количестве. Погодин в свою библиотеку собрал их до 50 экземпляров; нет сколько-нибудь крупного собрания рукописей, где бы их не считали десятками. Распространенность хронографов легко объяснить: краткие по системе изложения, написанные литературным языком, они давали русским людям те же сведения, что и летописи, но в более удобном виде. Кроме собственно летописей, в древнерусской письменности можно найти много литературных произведений, служащих источниками для историка. Можно даже сказать, что вся древнерусская литературная письменность должна рассматриваться как исторический источник, и часто трудно бывает предугадать, из какого литературного труда историк почерпнет лучшее разъяснение интересующего вопроса. Так, например, смысл сословного наименования Киевской Руси "огнищанин" толкуется в историографии не только из памятников законодательства, но и из древнего славянского текста поучений св. Григория Богослова, в котором встречаем архаическое речение "огнище" в смысле "рабы", "челядь" ("гредящеися многы огнищи и стады"). Переводы священных книг, сделанные кн. А. М. Курбским, дают материал для биографии и характеристики этого знаменитого деятеля XVI в. Но при таком значении всего историко-литературного материала некоторые его виды имеют все-таки особенный интерес для историка; таковы отдельные сказания о лицах и фактах, носящие на себе характер то исторический, то публицистический. Ряд исторических сказаний целиком занесен в наши летописные своды: таковы, например, сказания о крещении Руси, об ослеплении князя Василька, о битве на Липице, о Батыевом нашествии, о Куликовской битве и много других. В отдельных списках или также сборниках дошли до нас любопытные публицистические произведения древней Руси, которыми особенно богат был XVI век; из них видное место занимает "История", написанная кн. А. М. Курбским о Грозном; памфлетические произведения так называемого Ивашки Пересветова, защитника правительственной системы Грозного; "Повесть некоего боголюбивого мужа", бывшего противником этой системы; "Беседа Валаамских чудотворцев", в которой видят произведение боярской среды, недовольной московскими порядками, и т. п. Рядом с публицистикой в XVI--XVII вв. продолжала существовать и развиваться историческая письменность, выражаясь рядом любопытных повестей и сказаний, принимавших часто крупные внешние объемы. Такова, например, составленная в XVI в. "История о Казанском царстве", излагающая историю Казани и падение ее в 1552 г. В XIII томе "Русской исторической Библиотеки" издана целая серия русских повестей о смутном времени, из которых многие давно уже стали известны исследователям смуты. Среди десятков этих повестей выдаются: 1) так называемое Иное сказание, представляющее собою политический памфлет, вышедший из партии Шуйских в 1606 г.; 2) Сказание келаря Троице-Сергеевой Лавры Авраамия Палицына, написанное в окончательном виде в 1620 г.; 3) Временник Ивана Тимофеева, очень любопытная хроника смуты; 4) Повесть князя И. Мих. Катырева-Ростовского, отмеченная печатью большого литературного таланта; 5) Новый Летописец -- попытки фактического обзора смутной эпохи и т. д. К более поздней эпохе относятся сказания о взятии Азова казаками, описание Московского государства, сделанное Г. К. Котошихиным в 60-х годах XVI I в., и, наконец, целый ряд записок русских людей (кн. С. И. Шаховского, Баима Болтина, А. А. Матвеева, С. Медведева, Желябужского и др.) о времени Петра Великого. Этими записками открывается бесконечный ряд мемуаров русских деятелей, принимавших участие в правительственной деятельности и общественной жизни XVIII и XIX столетий. Общеизвестность некоторых мемуаров (Болотова, Дашковой) избавляет от необходимости перечислять виднейшие из них. Рядом с историческими сказаниями в качестве исторического источника стоят сказания агиографические или жития святых и повествования о чудесах. Не только самое житие святого дает иногда ценные исторические показания об эпохе, в которую жил и действовал святой, но и в "чудесах" святого, приписанных к житию, историк находит важные указания об обстоятельствах того времени, когда совершались чудеса. Так, в житии Стефана Сурожского одно из повествований о чуде святого дает возможность установить существование народа Русь и его действия в Крыму ранее 862 г., когда, по летописи, Русь была призвана в Новгород с Рюриком. Безыскусственная форма древнейших житий дает особенную ценность их показаниям, но с XV в. вырабатываются особые приемы писания житий, заменяющие риторикой фактическую содержательность и искажающие смысл факта в угоду литературной моде. Жития (св. Сергия Радонежского, Стефана Пермского), составленные в XV в. Епифанием Премудрым, уже страдают риторикой, хотя и отмечены литературным талантом и силою искреннего чувства. Больше риторики и холодной условности в житиях, составленных учеными сербами, жившими на Руси в XV в.: митр. Киприяном и монахом Пахомием Логофетом. Сочинения их создали на Руси условную форму житийного творчества, распространение которой заметно на житиях XVI и XVII вв. Эта условная форма, подчиняя себе содержание житий, лишает их показания свежести и точности. Мы закончим перечень исторических источников литературного типа, если упомянем о большом числе тех записок о России, которые были в разные века составлены иностранцами, посещавшими Русь. Из сказаний иностранцев заметнее труды: католика-монаха Плано Карпини (XIII в.), Сигизмунда Герберштейна (начало XVI в.), Павла Иовия (XVI в.), Иеронима Горсея (XVI в.), Гейденштейна (XVI в.), Флетчера (1591), Маржерета (XVII в.), Конрада Буссова (XVII в.), Жолкевского (XVII вв.), Олеария (XVII в.), фон-Мейерберга (XVII в.), Гордона (конец XVII в.), Корба (конец XVII в.). Для истории XVIII в. большое значение имеют дипломатические депеши западноевропейских послов при русском дворе и бесконечный ряд мемуаров иностранцев. знакомых с русскими делами. Наряду с сочинениями иностранных писателей, знавших Россию, следует помянуть и тот иноземный материал, которым пользуются историки при изучении первых страниц истории славян и Руси. Начало нашей исторической жизни нельзя, например, изучать без знакомства с арабскими писателями (IX--Х вв. и позднее), знавшими хазар, русь и вообще народы, обитавшие на нашей равнине; одинаково необходимо пользоваться сочинениями и византийских писателей, хорошее знакомство с которыми в последнее время дает особенные результаты в трудах В. Г. Васильевского, Ф. И. Успенского и других наших византинистов. Наконец, сведения о славянах и руссах находятся у средневековых писателей западноевропейских и польских: готского историка Иорнанда [правильно -- Иордана. -- Ред.] (VI в.), польских Мартина Галла (XII в.), Яна Длугоша (XV в.) и других. Перейдем к памятникам юридического характера, к памятникам правительственной деятельности и гражданского общежития. Этот материал обыкновенно зовется актами и грамотами и во множестве хранится в правительственных архивах (из которых замечательны: в Москве -- Архив Министерства иностранных дел и Архив Министерства юстиции, в Петрограде -- Архивы Государственный и Сенатский, наконец, Архивы в Вильне, в Витебске и Киеве). Чтобы освоиться с архивным материалом, следует его по возможности точно классифицировать, но памятников юридического характера до нас дошло так много и они так разнообразны, что это довольно трудно сделать. Мы можем отметить только главные виды: 1) Государственные акты, т.е. все документы, которые касаются важнейших сторон государственной жизни, например, договоры. Памятники этого рода сохранились у нас от самого начала нашей истории, это замечательные договоры с греками Олега и последующих князей. Далее, ряд междукняжеских договоров дошел до нас от XIV--XVI вв. В этих договорах определяются политические отношения древне-русских князей. Рядом с договорными грамотами надо поставить грамоты душевные, т.е. духовные завещания князей. До нас, например, дошли два духовных завещания Ивана Калиты. Первое написано перед поездкой в орду, второе перед смертью. В них он делит все имущество между сыновьями и поэтому перечисляет его. Таким образом, душевная грамота является подробнейшим перечнем земельных владений и имущества русских князей и с этой точки зрения представляет весьма ценный исторический и географический материал. Задушевными грамотами упомянем грамоты избирательные. Первая из них относится к избранию Бориса Годунова на московский престол (ее составление приписывают патриарху Иову); вторая -- к избранию Михаила Феодоровича Романова. Наконец, к государственным актам должны быть отнесены памятники древнерусского законодательства. К ним прежде всего следует отнести Русскую Правду, поскольку ее можно признавать актом правительственной деятельности, а не частным сборником. Затем сюда же относятся Судные грамоты Новгорода и Пскова, утвержденные вечем; они заключают ряд установлений по судебным делам. Таким же характером отличается и Судебник Ивана III 1497 г. (называемый первым или княжеским). В 1550 г. за этим судебником последовал второй или царский Судебник Ивана Грозного, более полный, а через 100 лет после него в 1648--1649 гг. было составлено Соборное Уложение царя Алексея Михайловича, которое было сравнительно уже очень полным кодексом действовавшего тогда права. Рядом со сборниками светского законодательства действовали в сфере церковного суда и администрации сборники законодательства церковного (Кормчая книга или Номоканон и др.); эти сборники составлены были в Византии, но в течение веков понемногу приноравливались к особенностям русской жизни. 2) Вторым видом историко-юридического материала являются административные грамоты: это отдельные правительственные распоряжения, даваемые или на частные случаи административной практики, или отдельным лицам и общинам для того, чтобы определить отношения этих лиц и общин к власти. Из таких грамот некоторые имели довольно широкое содержание -- например, грамоты уставные и губные, определявшие порядок самоуправления целых волостей. В большинстве же это отдельные распоряжения правительства по текущим делам. В Московском государстве законодательство развивалось именно путем накопления отдельных законоположений, из которых каждое, возникая по поводу частного случая, обращалось затем в прецедент для всех подобных случаев, становилось постоянным законом. Такой казуистический характер законодательства создал в Москве так называемые Указные книги Приказов или отдельных ведомств, -- каждое ведомство записывало у себя в хронологическом порядке царские указы, которые его касались, и возникала "Указная книга", становившаяся руководством для всей административной или судебной практики ведомства. 3) Третьим видом юридического материала можно считать челобитья, т.е. те просьбы, которые по разным делам подавались правительству. Право челобитий ничем не было стеснено в древней Руси до середины XVII в., и законодательная деятельность правительства зачастую была прямым ответом на челобитья; отсюда ясно большое историческое значение челобитий, -- они не только знакомят с нуждами и бытом населения, но объясняют и направление законодательства. 4) На четвертом месте помянем грамоты частного гражданского быта, в которых отражались личные и имущественные отношения частных лиц, -- кабальные записи, купчие и т. п. 5) Далее, особым видом памятников можно считать памятники судопроизводства, в которых находим много данных для истории не только суда, но и тех гражданских отношений, той реальной жизни, которых касался суд. 6) Наконец, особое место в ряду источников занимают так называемые Приказные книги (один вид их -- Указные книги -- уже упомянут). Приказных книг было много видов, и нам следует ознакомиться только с важнейшими в историческом отношении. Любопытнее всех книги писцовые, содержащие в себе поземельную опись уездов Московского государства, производившуюся с податными целями; книги переписные, содержащие в себе перепись людей податных классов населения; книги кормленные и десятни, заключающие в себе переписи придворных и служилых людей с указаниями на их имущественное положение; книги разрядные (и так называемые дворцовые разряды), в которых записывалось все, что относилось к придворной и государственной службе боярства и дворянства (иначе говоря, это дневники придворной жизни и служебных назначений). Если мы упомянем о материалах для истории дипломатических сношений ("наказы", т.е. инструкции послам. "статейные списки", т.е. дневники переговоров, отчеты послов и т. п.), то историко-юридические памятники будут нами перечислены с достаточною полнотою. Что касается до этого рода памятников Петровской Руси, то их терминология и классификация в XVIII в. в главных чертах настолько мало разнится от современной нам, что не требует пояснений. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Предварительные исторические сведения. -- Киевская Русь. -- Колонизация Суздальско-Владимирской Руси. -- Влияние татарской власти на удельную Русь. -- Удельный быт Суздальско-Владимирской Руси. -- Новгород. -- Псков. -- Литва. -- Московское княжество до середины XV века. -- Время великого князя Ивана III Предварительные исторические сведения Древнейшая история нашей страны В настоящее время нет нужды указывать на то, что природа страны влияет на быт народа, обусловливает особенности народного хозяйства, налагает свой отпечаток и на весь ход исторического развития общества. Тот, кто хотел бы познакомиться с вопросом о влиянии нашей страны на расселение, быт и историю русского племенами, найдет прекрасный материал в 1-м томе "Истории России" С. М. Соловьева и в "Курсе русской истории" проф. Ключевского: эти историки с особенным вниманием останавливаются на объяснении того значения, какое имела наша равнина в качестве исторического фактора. В нашем курсе мы можем дать лишь намеки на главнейшие стороны вопроса. Прежде всего мы отметим, что равнинность страны и обилие речных путей, идущих в разные стороны, должны были содействовать широкому расселению славян, должны были облегчать и даже вызывать тот грандиозный процесс колонизации, которым славянское племя осваивало громадные пространства земель. Факт колонизации -- один из самых важных фактов нашей истории, многое объясняющий историку в сфере народного хозяйства и в сфере народного права. Далее, плодородная почва страны и обилие лесов должны были развить земледельческий и лесной промыслы, тогда как реки, вытекавшие из центра равнины во все четыре окраинных моря, должны были содействовать зарождению и развитию торговли и внутри страны, и с соседними странами. Так, особенности страны предопределяли разнообразие хозяйственной деятельности народа. Но, давая широкий простор для передвижения жителей, содействуя сложению их в крупные общества, природа страны в то же время не охраняла эти общества от чуждых вторжений. Ничем не защищенные со стороны Азии, наши предки не раз делались жертвами диких азиатских кочевников и в природе не имели верного союзника против этих врагов. В первые века нашей истории, как мы знаем, киевские князья искусственной границей, цепью укреплений обороняли свою землю от степных кочевников; позднее московские государи создали такую же искусственно укрепленную границу ("черту", "берег") от татар. Так, рядом с условиями, содействующими успехам народной жизни, страна создала и условия, противодействующие этим успехам. Условия русского юга, благоприятные для развития человеческой деятельности, очень рано привлекали туда разноплеменное население. На всем пространстве южной России находится громадное количество "древностей", т.е. памятников, оставшихся от древнейшего населения, в виде отдельных погребальных насыпей (курганов), целых кладбищ (могильников), развалин городов и укрепленных мест (городищ), различных предметов быта (посуды, монет, драгоценных украшений) и т. п. Наука об этих древностях (археология) успела определить, каким именно народностям принадлежат те или другие предметы древности. Древнейшие из них и самые замечательные суть памятники греческие и скифские. Из истории древней Эллады известно, что на северных берегах Черного моря (или Евксинского Понта, как называли его греки) возникло много греческих колоний, по преимуществу, на устьях больших рек и при удобных морских бухтах. Из этих колоний наиболее известны: Ольвия при устье р. Буга, Херсонес (по-старорусски Корсунь) в окрестностях нынешнего Севастополя, Фанагория на Таманском полуострове, Пантикапей на месте нынешней Керчи, Танаис в устьях р. Дона. Колонизуя морское побережье, древние греки обыкновенно не удалялись от морского берега в глубь страны, а предпочитали привлекать туземцев на свои береговые рынки. На черноморских берегах было то же самое: названные города не распространили своих владений внутрь материка, но тем не менее подчинили местных жителей своему культурному влиянию и привлекли их к оживленному торговому обмену. От туземцев варваров, которых греки называли скифами, они приобретали местные продукты, главным образом хлеб и рыбу, и отправляли в Элладу, а взамен продавали туземцам предметы греческого производства (ткани, вино, масло, предметы роскоши). Торговля сблизила греков с туземцами настолько, что образовались смешанные, так называемые "элинно-скифские" поселения, а в Пантикапее в V в. до Р [ождества] Хр [истова] возникло даже значительное государство, называемое Боспорским (от имени пролива Боспора Киммерийского). Под властью Боспорских царей то греческого, то местного происхождения объединились некоторые греческие города побережья и туземные племена, жившие у моря от Крыма до предгорий Кавказа. Боспорское царство и города Херсонес и Ольвия достигли значительного процветания и оставили после себя ряд замечательных памятников. Раскопки, предпринятые в Керчи на месте древнего Пантикапея, в Херсонесе и Ольвии, открыли остатки городских укреплений и улиц, отдельных жилищ и храмов (языческой и позднейшей христианской поры). В погребальных склепах обнаружено много предметов греческого искусства иногда громадной художественной ценности. Золотые украшения тончайшей работы и роскошные вазы, добытые этими раскопками, составляют единственное в мире, по художественному значению и по количеству предметов, собрание императорского Эрмитажа в Петрограде, расположенное в его нижних залах. Рядом с типичными вещами афинской работы (например, росписные вазы с рисунками на чисто греческие темы) встречаются в этом собрании предметы, сработанные греческими мастерами на местный фасон, по-видимому, по заказу местных "варваров". Так, золотые ножны, сделанные для скифского меча, непохожего на греческие мечи, украшались чисто греческим орнаментом по вкусу мастера-грека. Металлические или глиняные вазы, сделанные по греческим образцам, снабжались иногда рисунками не греческого характера, а скифского, "варварского": на них изображались фигуры туземцев и сцены из скифского быта. Две такие вазы пользуются мировою известностью. Одна из них, золотая, вырыта из склепа в кургане Куль-Оба около г. Керчи; другая, серебряная, оказалась в большом кургане близ села Никополя на нижнем Днепре у речки Чертомлыка. На обеих вазах художественно представлены целые группы скифов в их национальной одежде и вооружении. Такая же серебряная ваза с фигурами скифов была найдена недавно в Воронежской губернии. В 1913 г. профессору Н. И. Веселовскому посчастливилось найти ряд замечательнейших предметов греческого искусства в кургане Солоха на нижнем Днепре. Между ними первое место принадлежит золотому гребешку с литыми изображениями пеших и конных воинов, греков и скифов, в момент их боя. Столь же замечательно серебряное налучье (колчан) с рельефными фигурами сражающихся скифов. Таким образом, греческое искусство служило вкусам местных "варваров". Для нас это обстоятельство важно потому, что мы получаем возможность непосредственно познакомиться с внешним видом тех скифов, с которыми имели дело греки на Черноморском побережье. В превосходно изваянных или нарисованных греческими мастерами фигурах скифских воинов и наездников мы отчетливо различаем черты арийского племени и всего скорее иранской его ветви. Из описаний скифского быта, оставленных греческими писателями, и из скифских погребений, раскопанных археологами, можно сделать тот же вывод. Греческий историк Геродот (V в. др Р. Хр.), рассказывая о скифах, делит их на много племен и различает между ними кочевников и земледельцев. Первых он помещает ближе к морю в степях, а вторых -- западнее и севернее -- примерно на среднем течении Днепра. Земледелие было настолько развито у некоторых скифских племен, что они торговали зерном, доставляя его в громадном количестве в греческие города для отправки в Элладу. Известно, например, что Аттика получала половину необходимого ей количества хлеба именно от скифов через Боспорское царство. Тех скифов, которые торговали с греками, и тех, которые кочевали вблизи от моря, греки более или менее знали, и Геродот дает о них любопытные и основательные сведения. Те же племена, которые жили в глубине нынешней России, грекам не были известны, и у Геродота мы читаем о них баснословные рассказы, которым невозможно верить. Ко времени Рождества Христова вместо скифов в соседстве греческих колоний в южной Руси оказываются сарматы, затем роксаланы и аланы. О них известно очень мало; |
