Семинарская и святоотеческая библиотеки

Семинарская и святоотеческая библиотеки

Семинарская и святоотеческая библиотеки


этой личной трагедии оборвалась введенная Петром I тотчас по смерти патриарха
Адриана "монополия" киевлян в русском епископате. Историк "Московского
Епархиального Управления" Розанов, отражая известное ему по преданию настроение
московского духовенства, сообщает нам, что сравнивалась эта монополия с 70
годами вавилонского пленения (1700-1771 г.).

Святитель Воронежский и Задонский Тихон (Соколов) канонизован в 1862 г. Мы уже
говорили, как "сословная гордость" его брата спасла его от серой профессии
безвестного ямщика. Сын бедного причетника Новгородской епархии (род. в 1725
г.), окончил успешно свою семинарию и сразу же стал в ней преподавателем. Принял
пострижение и назначен ректором Тверской семинарии. Молодым, всего 36 лет,
рукоположен викарным епископом Ладожским (1761 г.), а в 1763 г. назначен на
кафедру Воронежскую. Проповедничество было его главным вдохновением. Равно и
благотворительность. Он сам дитя бедности - страдал однако от вида нужд народных
и расточал на благотворительность почти все, что получал лично на себя. Кроме
проповедничества, св. Тихон вдохновлялся особенно повышением нравов своих
монастырей. Призывал монахов к чтению св. Писания Нового Завета, запрещал
бродить по гостям, предписал читать за трапезой чин пострижения, для напоминания
о данных обетах. Сам написал "Правила монашеского жития" и "Наставление
обратившимся от суетного мира."

Святитель Тихон был администратором добросовестным, справедливым и милостивым.
Но тут, среди епархиальной суеты, он почувствовал неодолимое влечение к
монастырской тишине, о которой всю жизнь тосковала душа его. Его положение
давало ему право попроситься "на покой" монастырского уединения. Просьба его
была уважена, и он еще 16 лет прожил (†l783 г.) уже вдали от "суеты дел."
Сначала удалился в Толшевский, а затем в Задонский Богородицкий монастырь, с
именем которого и связалось его имя в истории. Но слава об его святости и
духовной мудрости привлекала к нему множество скорбящих душ. И он в том не
отказывал, но находил главное свое занятие, однако, в келейной молитве, в чтении
Библии, свв. отцов и в писательстве, к которому влеклась и явно тосковала его
"кабинетная" душа, когда он отбывал административную повинность в своей епархии.
Изданные писания св. Тихона составили 15 томов. Особо объемистым трудом является
шеститомное догматическое и моральное сочинение "Об истинном христианстве." Это
свободный пересказ книги известного вождя протестантского пиетизма Арндта.
Сочинение последнего "Vоm wаhеn, Сhristеnthum" уже на латинском языке могло быть
доступно молодому семинарскому преподавателю Тихону. Но теперь, после
обстоятельного исследования проф. Францева стало общеизвестным, что русский,
родом из Полоцка, Григорий (вернее Георгий) Скорина, издал Арндта на
церковно-славянском языке с чешско-белорусской окраской. И этот-то текст и был в
руках у Новгородского иеромонаха Тихона. Характерны для св. Тихона его "Келейные
письма." Проповедовал св. Тихон неустанно. Проповедей произнес много, но не
записывал. Проповеди его внешне были безыскусственны. Известна его проповедь
1765 г. против местного, оставшегося еще от времен древнерусских, праздника бога
Ярилы. Присутствовавшие в церкви плакали, и праздник общими усилиями был
прекращен.

Святитель не сидел в строгом затворе. Он участвовал и в монастырских работах:
колол дрова, косил сено. Учил детей монастырской слободы молитвам, богослужению.
Утешал приходящих простолюдинов и сам ходил по приглашениям на дом к помещикам.
Однажды антирелигиозный барин в гостях, раздраженный возражениями святителя
против безбожников, ударял святителя Тихона по лицу, тот тут же упал оскорбителю
в ноги и просил прощения, что так раздражил его. Пристыженный и потрясенный этой
неожиданностью вольнодумный помещик расплакался и в свою очередь искренно просил
прощения и с тех пор совершенно отстал от своего безбожия.

Во все часы дня и особенно ночи святитель, по свидетельству его келейника,
увлекаемый желанием молитвы - углублялся в чтение псалтири и молитв и читал
молитвы вслух в волнении и слезах воздыхая: "Господи помилуй! Родимый,
помилуй!.".. Так близко его сердце ощущало Бога, как Отца Родного.





Приходское духовенство.

Всем известно, что с эпохи Петра Великого до эпохи освободительных реформ
Александра II русское духовенство являло собою картину, нигде кроме России в
православных странах не повторявшуюся, - картину сословной замкнутости.
Утилитарный дух Петра, во имя всеобщей повинности служения государству, заковал
все сословия в рамки государственного тягла. Сословно-семейное унаследование
своей профессии в духовенстве не исключало вхождения в него новых элементов,
которые уже затем и замыкались в сословии. Сословность духовенства не была
полной. В начале процесса и до самого его конца вхождение новых элементов в
духовное сословие со стороны никогда не было закрытым. Но от начала до конца
процесса монополия сословной профессиональной наследственности непрерывно
возрастала, порождая на практике наследственную замкнутость духовного сословия,
томившегося в этих рамках до момента падения крепостного права.

По всем признакам никогда не умиравшее выборное начало для вхождения в сословие
духовенства, не было сознательным и прямым подражанием древнейшей канонической
норме и практике первобытной христианской церкви. Это было характерным для
русской почвы продолжением исконного здесь древнерусского начала сельской
общинности. Местное церковное устройство сложилось как органическая часть этой
локальной общинности. Для нужной местной общине потребы - иметь
священнослужителей, приходская община заставляла соискателей церковной службы
обращаться к ней, к ее выборам, без различия сословного или профессионального
происхождения соискателя: - от князя до землероба (крестьянина), холопа и раба,
безразлично. Требование выборной годности кандидатов, конечно, было минимальным.
Сводилось на практике к минимуму грамотности, голосистости, трезвости и
скромности поведения. Радикальное изменение в этот быт внесло Петровское начало
профессиональной школы. Пусть эта школа по началу была очень скромной и неполной
в течение всего ХVIII столетия, но она поставила критерий школьности на первое
место в подборе священно-церковно служителей. Епископат, сам подбираемый со
времени Петра по признаку богословской дипломированности (поначалу только из
Киевской Академии), уже этим фактом применения к кандидатам священства мерки
школьных дипломов, положил радикальное начало ограничения, а со временем и
сведения на нет самой нужности приходских выборов. Доступ к церковному служению
на практике сузился до необходимости прохождения специальной духовной школы.
Так, духовная школа сама по себе стала фактором более тесного сословного подбора
и замыкания духовенства. Содержалась духовная школа на средства архиерейского
церковного хозяйства и на деле была по своей дешевизне и почти бесплатности
самой доступной для приходского духовенства. Так поставленная школа, т. е.
домашними средствами архиерейской кафедры, становилась бытовой школой сословия,
усиливая в нем начала наследственности. Петровская реформа укрепляла эту,
удобную для нее наследственность, для использования в своих утилитарных целях
всех сил народонаселения. Этот служебно-государственный утилитаризм, идущий от
Петра через весь ХVIII век, породивший и систему школьности для духовенства, сам
по себе ограничивал древнерусское право выборов приходского духовенства, но не
упразднял еще самые выборы из суженного круга дипломированных школьников.

Но, надо признать, что интересы государственного тягла приходов, большей частью
в селах, совпадавших с тягловыми общинами, диктовали им нежелание отдавать
кого-либо на службу церкви из своей крестьянской братии. По круговой поруке
тягла за убывшего человека, все должны были отбывать лежащие на общине
повинности. Таким образом, естественно, что и прихожане-общинники обращались, в
случае искания себе кандидата на церковные должности, к тем же семьям
духовенства, привыкая видеть в них как бы прирожденных кандидатов на священство.

Профессиональный интерес семейств духовенства создавал стремление не уступать
никаким посторонним элементам своих мест, как мест родовых, подобных другим
государственным и владельческим сословиям. Да и обычная многосемейность
духовенства создавала не недостаток, а количественный избыток детей -
наследников профессии, закрывавших этим легкость доступа сюда элементов
посторонних. Уже с половины ХVII века государство признало в этих поповских
семействах избыток свободных от государственного тягла людей. А потому и пришло
к мысли, особенно в моменты военных мобилизаций, производить так называемые
"разборы."

То были первые еще робкие меры государства к извлечению "лишних" элементов в
духовенстве, но и тогда дети духовенства бросились занимать все оставшиеся места
и всеми мерами: подпаивание прихожан, обман архиерейских приказов и т. п., лишь
бы - по сатирическому выражению Духовного Регламента - "водраться в духовный
чин." Посторонним, иносословным нечего было и думать "водраться" в эту
профессионально замкнувшуюся среду. Так создался порядок, что, несмотря на
процедуру и обряд приходских выборов, т. е., на не умиравшую внешность выборного
начала, на деле "поповичи" вступали в духовный чин, как бы "по праву рождения."
Стоглавый Собор уже для ХVI века считает эту наследственность священства общим
бесспорным порядком и как бы узаконяет его, касаясь вопроса школьной подготовки.
Священникам предписывается обязательно учить грамоте своих сыновей с детства,
чтобы "пришед в возраст, достойным быти священнического чину." "Который поп или
дьякон овдовеет, и будет у него сын, или зять, или брат, или племянник, а на его
место пригож и грамоте горазд и искусен, ино его на место в попы поставити." По
писцовым книгам ХVI-ХVII в. обычно значатся на приходе: первый священник отец,
второй - его сын. Причетники: отец и сын. Иногда весь причт - одно семейство.
Собор 1667 г. упрекает архиереев за то, что они допускают ставленников из беглых
крестьян и из крепостных, а не из семейств духовенства. Таким образом, картина
почти сословной замкнутости, ослабляющая ходячее мнение, будто наследственность
духовенства создали только законы Петра. Наоборот, наследственность создалась не
только в широком смысле профессии, но и в узком смысле наследования самого
места, занятого иереем, отцом семейства, что, конечно, подрывало, если не
упраздняло совсем, смысл по инерции продолжавшегося выборного начала. Так прямо
уже о создавшейся наследственности места службы и говорит собор 1667 г.: "яко да
будут (разумеются поповские дети) достойны в восприятие священства и наследницы
по них церкви и церковному месту."

Сильнейшая в русской истории стихийная тяга к землевладению, "власть земли," как
метко определила ее народническая литература, глубоко проникала, конечно, и в
быт древнерусского духовенства. Земли, приписанные к церкви от приходов или
частных владельцев, благодаря углублявшемуся в духовенстве наследственному их
обрабатыванию, входили в сознание данной наследственной семьи церковного причта,
как земли ее собственные. Это сознание, и признание его со стороны прихода,
закреплено в актах юридического характера, а именно, в договорах, заключавшихся
кандидатами священства с прихожанами. В них духовенство формулировало свое право
владения прицерковной землей и право пользования церковными доходами, не только
пожизненно, но и потомственно. И даже (что звучит на первый взгляд чуть не
абсурдно) с правом отчуждать эту землю и продавать в другие руки: "то церковное
место с хоромным строением и с доходом церковным (!)продать и заложить."

Всякая нормальная потребность в порядке естественного роста стремится
расширяться и углубляться. При отсутствии предела и границ на место нормальной
эволюции наступает преувеличение и вырождение. В данном случае духовенство
создавшийся по отношению к недвижимости некий крепостной порядок старалось
перенести и на владение самими церковными должностями. И даже более:
"владельчески" - собственнически распоряжаться и самыми церквами, со всем
священным имуществом последних. Св. Димитрий Ростовский так критикует эту
материалистическую психологию сословно-землевладельческих кандидатов на
священство: "Что тя приведе в чин священнический, то ли, дабы спасти себя и
иных? Никако же. Но чтобы прокормити жену и дети и домашние... Рассмотри себе
всяк, о священный человече: что ты мыслил еси, проходя в чин духовный? Спасения
ли ради шел еси, или ради прокормки, чем бы питать тело? Поискал еси Иисуса не
для Иисуса, а для хлеба куса." Все эволюционирует. Расширялись и владельческие
отношения духовенства к должностям и местам своего служения. Собор 1667 года
свидетельствует нам, что и самые церкви с их имуществом становились как бы
частной собственностью служащего в них духовенства. Некоторые иереи завладевали
двумя приходскими церквами. В одной служили сами, а другую сдавали в аренду.
Собор отвергает этот "крепостной" порядок, как антиканоничный. "Св. церкви
священникам продавати и корчемствовати нелепо есть... Советуем ныне убо вам -
прихожанам коеяждо церкве и благословляем вас, да искупите св. церкви
продаваемыя и церковныя места, разве домовнаго их строения храмин, да будут
свободни и под Единою Главою и властию, еже есть Христос и Крайний Пастырь Ваш.
А продавати церкви Христовы " церковныя места, яко отчины, зело неправильно есть
и беззаконно."

Но голого соборного запрета было недостаточно для преодоления обычного права,
глубоко вошедшего в жизнь. Для прочности тотального владения и распоряжения
церквами, духовенство само являлось и строителем церквей. Тогда уже никто не
смел оспаривать перехода этой "собственнической" церкви из рода в род. Вот тон и
буква завещания священника строителя - "собственника": "а после зятя моего попа
Игнатия пожалована тем местом дочь моя, вдовая попадья Ксения с детьми. И дана
ей на то место жалованная государева грамота... А церковная всякая служба
служить ему Петру (брату завещателя}... И после его живота служить сыну его попу
Митрофану, покамест внучата мои возмужают и в попы поступят." Даже в южной
России, где выборы были сильны в течение всего ХVIII века, традиция духовного
владельчества местами - "парохиями" превалировала над сложным влиянием других
характерных черт еще литовско-польской эпохи. Продолжал играть свою роль
патронат. Паны патроны имели свой вес, основываясь на своем вотчинном праве.
Парохии вотчинников не были в полной власти архиерея. Церковными вотчинниками
были и православные монастыри и православные братства. Священники, уплатившие за
свои места-парохии владельцам патронам, были на положении совладельцев вместе с
патронами. Дорого купленное место священнические семьи старались всячески
удержать в своих руках. По смерти отца-священника сын его, не спрашивая
архиерея, сам нанимал другого священника, и приход бесперебойно обслуживался
пока сам "владелец"-попович не получал хиротонии. Для этого, чтобы приходская
"громада," державшаяся за свое право выборов, не поколебала права поповичей, они
еще при жизни отца-священника приглашали другого, так называемого "викарного"
священника, "на помощь отцовской старости."



От времени реформ Петра Великого.

Петровские реформы дали этому, идущему от московской старины, началу
профессиональной наследственности духовенства полное торжество, вплоть до
принудительной замкнутости. Первое место, конечно, занял государственно-служилый
класс с его табелью о рангах, с обязательной школой, преимущественно
профессиональной, и с обязательной службой. Сюда влились, под именем шляхетства,
все старые правящие роды князей, бояр и служилых людей. Оформился и городской
класс с его гильдиями и магистратами. Замкнулся круг и крепостного крестьянства
с его подушным окладом. Замкнулось в этом порядке и приходское духовенство с
тенденцией его сокращения и с использованием его избытков на службу
государственную. Таким путем и в практику традиционных выборов приходского
духовенства введено свыше принудительно-узкое начало: только из детей
духовенства. Но, как выше мы уже сказали, в этот суженный круг только семейств
духовенства петровское время ввело еще более суживающее начало школьного ценза
архиерейских школ, вскоре усвоивших название семинарий. Через школьный диплом в
бытовом круге духовенства стал совершаться глубокий внутренний переворот. Над
наследственным правом, которое само собой ограничивало волю епископов в
распоряжении судьбой приходских мест, стало преобладать, вслед за школьным
цензом и под его вывеской, повышенное требование не только интеллектуальных, но
и моральных достоинств соискателей приходских мест. И еще характернее, через
школу начало совершаться и частичное размыкание родовой наследственности
кандидатов на священство. В эти школы без всяких правовых ограничений могли
поступать и дети шляхетства и горожан, и военных. Так, незаметно обновлялся и
интеллектуальный и моральный состав школьного русского духовенства даже и в
первый, строго сословный характер императорского периода. Требование петровских
законов, выдвигавшее на первый план школьный ценз, давало епископам право не
стесняться при назначении на духовные должности ни выборами, ни наследственными
претензиями (Дух. Регл. 9-10; П. С. Законов 3932, 4120, 4190). Таким образом,
как на шляхту, так и на детей духовенства, государство наложило обязательство
поголовного школьно-образовательного ценза. И духовенство смело встретило это
обязательство, и через это еще более закрепило свое бытовое право наследования.
Таким образом, при общей сословной замкнутости, реформенная перестройка,
проделав некий круг, вернулась в измененных формах к той же наследственности
профессии приходского духовенства. Обряд приходских выборов однако продолжался,
постепенно ослабевая в течение всего ХVIIІ в., сменяясь практикой епископских
назначений по школьным аттестатам. В Великороссии выборы проходили на сельском
сходе, как звучит стереотипная формула: "и ныне мы приходские люди со всего
мирского сбора выбрали и излюбили.".. В вотчинах при этих выборах выступала одна
воля владельцев. От их имени и посылалась челобитная епископу. Вот для примера
такая челобитная, поданная св. Дмитрию Ростовскому: "Излюбили мы - помещики того
же села Карагаева, церкви Рождества Пр. Богородицы, попова сына Василия
Леонтьева, чтоб ему, по твоему архипастырскому благословению, а по нашему
излюбу, быть у той же церкви вторым священником в поможенье отцу своему, потому
что тот священник при старости. И чтоб церкви Божией без пения не быть и душам
христианским без причастия не помереть. Милостивый Государь, Преосвященный
Димитрий, митрополит Ростовский и Ярославский! Пожалуй нас, вели его Василия по
своему архиерейскому благословению поставить в попы. Смилуйся, пожалуй."
Выборное начало в ту пору у власти совершенно не вызывало подозрений,
аналогичных эпохе позднего самодержавия ХIХ века. Напротив, в Петровское время
власти светские и духовные охотно пользовались выборным правом, чтобы улучшать
подбор духовенства. Характерен указ 1711 г.: "Освященному собору и Правит.
Сенату ведомо учинилось: отнележе начася по указу Вел. Государя брать на службу
его государеву людей молодых к воинскому чину годных, - и о том услышавши
дьячки, пономари и сынове поповские и дьяконские различными коварными и
лжесоставными челобитными похищают себе чин священства и дьяконства неправильно
и неправедно, овогда лет подобающих таковому чину неимуще, овогда же в прибыль в
другие попы либо в дьяконы посвящающеся." Против этого злоупотребления
предписано еще строже соблюдать правила выборов, результат которых должен
скрепляться рукой поповского старосты и рукой помещика, "чтобы поповские
старосты сами допрашивали прихожан, угоден ли им" данный кандидат и на "чие
место бьет челом." Сам Дух. Регламент признает выборное начало. Вот его
рассуждение: "Когда прихожане или помещики, которые живут в вотчинах своих,
изберут человека к церкви своей во священники, то должны в доношении своем
засвидетельствовать, что оный есть человек жития доброго и не подозрительного. А
которые помещики в тех своих вотчинах сами не живут, оное свидетельство о таких
людях подавать людям их и крестьянам. И в челобитных писать имянно: какая ему
руга будет или земля. А избранный бы также приложил руку, что он тою ругою или
землею хочет быть доволен и от церкви, к которой посвящен не отходить до
смерти." Затем имеется в виду экзамен у епископа: "а ежели оный избранный пред
епископом явится в каком подозрении или расколе и оного чина не достоин, сие
оставляется в рассуждение епископское."

Уже после открытия Святейшего Синода, последним в 1722 г. издаются правила для
производства приходских выборов в юго-западной России, на территории прежней
Литвы. Если данное место не патронатское, а вольное, то собирался большой съезд,
как на праздник. Приезжали на него и соседние священники и миряне. Эти "люди
околичные" играли открытую роль как свидетели и советники. Здесь претендентами
на место выступали не одни поповичи, но выученики Киевской Академии,
Харьковского Коллегиума, Переяславльской семинарии, происходившие из крестьян,
мещан, казаков. Кроме проходивших школу выступали и так называемые "дикие попы,"
покупавшие сан по дешевке в Молдавии и Турции, а также бежавшие из пределов
Польши, претендовавшие на звание борцов за православие. Все они кланялись
выборщикам, дарили и угощали их. Съезд гудел и делился на партии. В назначенный
день для выборов собирались в церковь. Открывал собрание иерей, командированный
из епископского духовного правления, напоминавший о выборном праве собравшихся:
"кого велите, панове - громада." Начинались рекомендации, переходившие в споры,
перекоры, клеветы друг на друга: "Он, панове парохиане, продал свою парохию за
700 злотых. Он и вас всех продаст." Клеветы, даже явные, делали свое дело...
После процедуры избрания провозглашали избранного "паном-отцом," делали
складчину для его снаряжения к архиерею и отправляли "промоваться на попа." В
приходах вотчинно-владельческих, без общих выборов, просто вотчинник с личным
прошением направлял кандидата на поставление к архиерею.

На этой выборной сцене естественно сложившееся наследственное начало в семьях
духовенства боролось за свои интересы и бытовые права с волей "громады."
Кандидатов громады наследники обзывали "мужицкими попами." Громада снабжала всем
необходимым своего избранника, а наследника покидала на его собственные силы.
Иногда громада прибегала и к насилию и выгоняла наследника, а иногда выбирала
своего пароха не взирая на то, что в наследническом доме уже сидел другой
заместитель, подготовленный владельцами. Начиналась тяжба пред архиереем. Столь
упорной борьбы против наследственного порядка не наблюдается в Великороссии.
Выборный обряд постепенно становится формальностью. Однако, и наследникам
приходилось обходить с поклонами более веских прихожан и собирать их подписи под
"заручными выборными грамотами" для представления их епископу. Но в общем
приходы становились равнодушными к выборам по создавшейся поговорке: "что ни
поп, то батька."

Петровский строй полицейского государства быстро понизил прежнюю общественную
самодеятельность. Сословные права обратились в повинности. Власти земского
самоуправления стали бюрократическими приказами. Бывшие общие выборы заменились
государственными назначениями. И практика приходских выборов приобрела уже
другой смысл. Судьба кандидатов на священство решалась в консисториях
"рассуждением епископлим," а правила о приходских выборах приобрели другой
смысл: как простое свидетельство о добропорядочности и приемлемости данного
кандидата с мирянской точки зрения. В Аннинское время, в 1739 г. издается
Синодом указ, явно понижающий значение и силу приходских выборов. А судьба
направляемых к епископу избранников уже определяется самим епископом после
основательного испытания и переобучения. Указ требует, чтобы и самый приход не
ограничивался единственным своим кандидатом, а посылал к епископу на его выбор
по два или три кандидата, а если таких в данном приходе нет, добрать их
дополнительно от соседних приходов. А затем уже самим архиереям
свидетельствовать "о разуме, о научении закона и о прилежании к св. Писанию, и
при том и о беспорочном их житии. А потом, через некоторое довольное время, а
именно не меньше трех месяцев, всех оных ставленников имеют архиереи, каждый при
своем доме, или в ближних градских монастырях содержать и пищею довольствовать,
а между тем учительным священникам велеть обучать их... и каждую неделю всех
оных имеют архиереи экзаменовать (!). А между тем велеть подмечать состояние
жития их и поступков, кто из них по достоверному свидетельству обрящется
достойнее чина священства, и таких имеют и посвящать."

Обряд приходских выборов, как видно из инструкций митр. Платона для московской
епархии, продолжал выполняться еще и в конце ХVIII в., но уже в инструкциях
этого времени говорится не о приходах в целом, а об отзывах "лучших прихожан." В
случаях неуважения таких отзывов архиереями, протесты снизу становятся более
редкими и безуспешными. Еще в половине ХVIII в. разыгрался такой конфликт в
самой Москве. В 1753 г. студент Московской Дух. Академии Некрасов пожелал стать
дьяконом Преображенской церкви в Наливках и получил без борьбы так называемый
заручный выбор от прихожан этой церкви. Но купец Азбукин - "воротило" в приходе,
собрал от группы прихожан "заручный выбор" (т. е. выборные голоса за
собственноручными подписями) в пользу другого кандидата. Некрасов, однако, не
сомневаясь в своих правах, явился на пробную службу в церкви - показать свой
голос и искусство чтения. По окончании литургии священник объявил с амвона, что
вот данный студент богословия Некрасов собирается быть у них дьяконом. На это
Азбукин заявил: "я де плюю на богословие, и что нам есть от богословия?" В
следующий раз во время чтения часов, тот же Азбукин, подойдя к Некрасову, "с
бесчестием и студом немалым сослал его с клироса, и он взят был священником в
алтарь." Когда после литургии священник вторично обратился с рекомендацией
Некрасова, "тогда он, Азбукин, и прочие его партизаны, всячески поношающе
говорили, что им школьников отнюдь не надобно, и пусть школьники идут в села и
учат там деревенских мужиков, а московские жители до них де переучены, да и
лучше их. И ежели школьник впредь придет в их церковь, они генеральное
определение положили - и метлой из церкви выгнать." Московский архиепископ
Платон (Малиновский) вступился за Некрасова и дал почувствовать Азбукину, что
есть законные пределы самодурству. Его резолюция гласила: "Азбукина, сыскав и
призвав в консисторию и объявив ему Регламент Духовный о студентах, допросить:
для чего он противится Именному Указу Государеву и для чего мужик простой,
безстудный, в церковное дело вступает?" Азбукин пытался, как подведомый
магистрату, не являться в консисторию. Но магистрат приказал. Азбукин выслушал
консисторский выговор, и Некрасов был формально назначен на место.

Параллельные явления происходили и в южной России. Черниговский епископ Иродион
(Жураковский) требовал школьного ценза. "Громада" противилась. В 1729 г. явилась
с жалобой к гетману. По объяснению епископа громадяне систематически боролись с
богословским образованием. "В Мглинском наместничестве священники и читать
разучились. А поставленного им в священники "философа" Якимовича и в церковь не
пустили." Когда Якимович пытался прочитать пред ними свою ставленную грамоту, то
"по обыкновению их - мглинцан лисовому, аки вепри возгоготаша, рекуще: яко
весьма Якимовича священником маты соби не хощуть, кроме от их ядовитого роду ни
якись из вышпоминных дивых звирий." Якимович прогнан. Епископ Иродион обратился
к гетману, грозясь, в случае попустительства, рапортоватъ в Петербург. Гетман,
боясь столкновения с громадой, уклонялся. Но архиепископ Иродион был борцом за
принцип и разослал по епархии универсал, что бесшкольные кандидаты впредь не
будут посвящаться, не взирая ни на какие выборы и ходатайства. Циркуляр
интересен по изображению процедуры выборов с их махинациями и злоупотреблениями
и по стилю южно-русского языка тогдашнего духовенства Петровско-Аннинского
времени. Епископ сообщает, что в его архиерейский дом присылаются с
рекомендациями их владельцев (патронов) церквей, или прихожан кандидаты на
священство, однако не умеющие читать, тем более разуметь чтомое, явно за данные
ими взятки. За непоставление таковых в священники "владельцы и парохияне
ропщуть, и, щось непотребное в уме своем вмещая, на нас - архиерея клевещуть...
З долгу нашого пастырского, благие между паствою устроевати порядки всеусердне
желаючи, судили мы - архиерей - до пречестностей ваших сим предварить
универсалом, через который имети хощем, а бы хто не есть желатель священства, а
барзей з детей священнических, во всякой возможности прилагали тщания обучатися
в коллегиуме нашем знания веры и всех догматов утвержденных церковных, чим бы
возмогли удостоити себе священства и управления паствою. Ибо, если таковые
желателе в обучении ся занехають тщательства и усердного радения, то желания
своего отнюдь лишатся и священства удостоени не будут. Но трудящиеся в
коллегиуме и учением себе изнурящии, по силе Д. Регламента и мимо наследников
поставляемы будут во презвитеры." Но бедный ревнитель школы и законности,
архиеп. Иродион на сей раз просчитался. Аннинское правительство по военным
расчетам ухаживало за гетманскими силами. Архиеп. Иродион был удален на покой.
Мало того. Аннинское правительство, неся знамя традиций Петрова царствования, в
частности, провозглашая необходимость для духовенства школьного ценза, в данном
случае, по политическим соображениям, ради Южной России, издало даже в 24.I V.
1735 г. циркуляр, подрывавший усилия архиереев в духе Дух. Регламента, и
рекламировало для Южной России не новый школьный ценз, а старые, столь
дефективные выборы. Именной указ звучал так: "Понеже известно нам учинилось, что
в Малой России архиереи в своих епархиях по своей воле и соизволению, под
образом учительных людей, в города и села владельческие, без согласия старшин и
владельцев и прихожан, насильно попов и дьяконов определяют, и тако те попы и
дьяконы, презирая в городах старшину, а в селах владельцев и, не исправляя
надлежащего духовного дела, вступают в ссоры не токмо с прихожанами, но и с
самими старшинами и владельцами. А иные многие без ведома владельцев покупают
казачьи грунты и оными владеют и корыстуются, отчего казачьей службе есть
умаление немалое.".. "Того ради указали мы нашему Синоду в Малой России к
Киевскому, Черниговскому и Переяславльскому архиереям послать наши указы, чтобы
они, по силе Д. Регламента, в города и села без согласия прихожан, попов и
дьяконов насильно не насылали." Подобная непоследовательность высшей власти
чрезвычайно разрушительно действовала на создание нового порядка: - первенства
школьных дипломов.

С наступлением царствования Елизаветы и общей реакции против порядков Аннинского
царствования, архиереи, видимо, подавленные предыдущей непоследовательностью
власти, бурно поднялись на борьбу с понижающей уровень духовенства выборностью
от приходов. Особой ревностью в этом деле отличался Белгородский епископ Иоасаф
Горленко (1748-1754 гг.) канонизованный в 1909 г. Он стал беспощадно гнать от
себя всех рекомендованных претендентов, не выдержавших у него экзаменов. В Киеве
тоже делал митр. Рафаил Заборовский, выдвигая воспитанников своей Академии. Но
вот что переживали ставленники м. Рафаила, не выдвинутые приходами, по прибытие
на места служения. Ставленник митрополита, о. Петр Галецкий, прибыв в село
Комище, где правил службу его заместитель или, как такового именовали,
"викарий," иначе "наместник," явился в церковь, чтобы служить литургию и уже
начал проскомидию, а наместнику, о. Иоанну Завадовскому, поручил прочитать после
литургии народу свою ставленную грамоту. Но вот два прихожанина, Яков Махота и
Стефан Воловик, решили не допускать нового священника. Узнав, что заместитель о.
И. Заводский в секрете от них открыл церковь, и новоназначенный о. Петр
приступил уже к проскомидии, бунтари прибежали. Як. Махота вскочил "в олтарь и
стал шуметь, не боясь Бога и страшного Его суда, в олтаре божественном, яко не
подобает мирскому и входить в олтарь." И далее рапортует своему м. Рафаилу о.
Галецкий в таких выражениях: "И другого половинного настоятеля, иерея Романа,
викария Иоанна Завадовского богомерзкими словами бранит, что не объявил ему -
Махоте, что я буду священнодействовать. И, услышавши такий вопль, вышпомянутий
наместник вошел в олтарь и стал оному Махоте воспящать шуметь. То он - Махота,
оставя викария, стал наместника многими непристойными и скверными словами
бранить."

"Когда же окончилась литургия, то помянутый наместник грамоту мою ставленную
вслух парохияном прочитал и все парохияне, яко довольны будучи мною, ни единого
худого слова не сказали. Только он - Махота, яростно изнов убежавши в олтарь,
стал шуметь и бранить неподобными словами, как наместника, так и викария за
вышеизображенную причину. И ключи церковние по выходе моем с церкви узял и
держал у себя три дня... И ныне мне нижайшему немалое озлобление и обиду делает
помянутый Махота, не допуская к священнодействию." Вот иллюстрация формы борьбы.
Уже большинство прихожан спокойно. Буянят лишь "консерваторы." Инстинкт массе
подсказывал, что страхов за судьбу православия (как раньше в Польше) уже нет. И
напряжение в этом деле подбора духовенства всенародным контролем уже не
вызывается необходимостью.

В Великороссии во второй половине ХVIII в. выборная практика быстро пошла на
убыль. Но, естественно, выборный консерватизм продолжается в восточно-окраинных
казацких областях. Нужно заметить, что уже и в ХVII веке, как и в ХVIII,
дьяческие должности в южной России и причетнические в северо-восточной России
замещались властью приходов и владельцев церквей, а не архиерейскими указами.
Эта местная свобода стала в противоречие даже с государственными интересами.
Когда усилились разборы духовенства, то и контроль, и назначение полностью
переданы в архиерейские руки. Но казаки ни за что не хотели поступиться и этой
своей "вольностью." Воронежский епископ Иоанникий в 1762 г. жалуется Синоду, что
казацкие старшины, считая себя "во всем от прочих отменными," не хотят слушаться
архиерея и "не только в причет церковный аттестуют, но по своему рассмотрению и
в причетники сами определяют и прямо в церковные дела вступают и грамоты
причетнические от себя дают за своими войсковыми печатями." Новый епископ
Воронежский, будущий святой, Тихон в 1765 г. докладывает Синоду: "оное войско и
ныне, самовольно властвуя, в духовные дела вступает же, к церквам в дьячки и
пономари определяет и грамоты дает. С каковыми грамотами ныне в городе
Черкасске, в черкасском, медведицком и хоперском заказах, при церквах нашлось
действительно определенных из священно-служительских детей и козаков 58 человек.
А посвященных в стихарь, с данными от архиерея грамотами собою отрешает и в
казаки записывает."

Но школьные аттестаты побеждали. В Московской епархии напр., священнические
места преимущественно предоставлялись "богословам," дьяконские - "философам."
Консистории стали сообщать списки вакансий в епархии прямо семинарским
правлениям. Это стимулировало успехи учащихся, чтобы добыть себе лучшее место. А
так как над семинариями возвышалась уже высшая школа в виде старших семинарий,
каковой стала Московская, вскоре и прозванная Академией, а рядом с ней и
Троицкая семинария, то вызовом лучших успевающих семинаристов в эти две
столичные семинарии создавался и порядок пополнения имевших вскоре возникнуть
Духовных Академий и, конечно, повышения квалификации столичного духовенства. При
такой обстановке многим ученикам уже на школьной скамье давались места за
успехи, а в случае ослабления успехов семинариста, сидящего на скамье,
"перемещали" на худшее место. И архиерейскому начальству, даже в голову не
приходили семейные претензии старых наследников духовного места. Эти наследники
должны были для реализации своих наследственных претензий сами проходить через
узкое горнило семинарских школьных успехов. Так школа побеждала старый порядок.
Раз школьным меркам подчинялись сами наследственные искатели мест, то само собой
понятно становились тенью прошлого и продолжавшие еще фигурировать так наз.
"заручные челобитья" (т. е. прошения с подписями), сопровождавшие личные
прошения квалифицированных школой соискателей мест. От своих же прежнего типа
представлений бесшкольных наследственных кандидатов прихожане отказывались без
боя, принимая архиерейские назначения, как норму. к концу ХVIII в. у самих
архиереев установился взгляд на приходские выборы, как на явление ненормальное,
как на пережиток старого беспорядка. Когда к митрополиту московскому Платону
явились крестьяне с просьбой о своем кандидате, он им ответил: "ваше дело -
орать да пахать, а мое - вам попов давать." Великий Платон в автобиографии своей
рассказывает из периода его служения на Тверской кафедре (1770-1775 гг.): "в
производстве дел не взирал Платон ни на просьбы, ни на слезы, коли то находил с
справедливостью законной несообразным и с расстройством общего паствы порядка."
В пример он приводит свое невнимание к уродливым результатам приходских выборов,
равно и рекомендациям разных лиц, "не имеющих другого достоинства, кроме того,
что умеют докучать, кланяться и плакать. Таковая Платонова поступка многим была
не по нраву и невыгодные за то он слушал отзывы. Но вместо того большая часть
всякого состояния людей были тем довольны и должной одобряли его похвалой, видя
во всем его прямодушие. И при том и на самом деле усматривая лучший по
духовенству порядок. Как то и был пастырь тем утешен, что некоторые из дворян
отозвались к нему с благодарностью за хороших, данных им священников." Платона
удивило такое довольство назначенными кандидатами, но прихожане ему ответили,
что они действительно роптали, думая, что им вместо представляемых кандидатов
дают обязательно худших, по пристрастию и мздоимству. Но когда они увидели, что
назначенные лучше ими выбранных, то и перестали роптать. "Итак, заключает
Платон, пастырь, сам быв ободрен, продолжал свое о лучшем духовенстве
попечение." Будучи уже на Московской кафедре, Платон, вопреки настроениям
прихожан города Коломны, назначил им священником Михаила Федоровича Дроздова,
отца будущей знаменитости, Филарета Московского (по рождению Василия Михайловича
Дроздова). Сушков в своих "Записках" сообщает: "Отсюда недоброжелательство
прихожан к их смиренному пастырю. В намерении заставить его удалиться, они
умалили до крайней степени свои ему приношения на хлеб насущный при исполнении
духовных треб. Так, ни радостное рождение младенца, ни благоговейное
напутствование умирающего, ни свадьба, ни похороны, ни крестины, ни молебствия в
храмовые и семейные праздники, даже светлый день Воскресения не сопровождались
теми по силе каждого приношениями, без которых труд и лишения усугубляются в
беспомощной семье. Михаил Федорович не роптал. Жена его, Евдокия Никитишна, не
падала духом. Они переносили нужду, как испытание Богом им посланное, и истинно
по Евангелию "всякий день брали свой крест." Наконец, терпение победило
жестокосердие. Прихожане и прихожанки образумились, очувствовались и сознались в
своей несправедливости к о. Михаилу. И обратились гонители к невинно гонимым. И
удалилась от них злая нужда. Если впоследствии сам м. Филарет почитался строго
самодержавным епархиальным правителем, то можно объяснить бюрократическую
строгость впечатлениями детства, подрывавшими доверие к разумности низовых
выборов. Защищать епископское усмотрение приходилось архиереям этого времени не
только от низов, но и от верхов, небрежно - самоуверенно, по-барски навязывавших
епископам своих кандидатов. Митрополит Петербургский Гавриил Петров с
достоинством ответил на подобное легкомысленное представление одного сановника:
"доложите его сиятельству, что я никогда не вмешивался в его дела и не назначал,
кого в какую должность ему определять. А потому прошу и мне не мешать в
определении священнослужителей на места сообразно с известными мне самому их
достоинствами."

Новый порядок административных назначений сверху, как некий неизбежный
переворот, быстро вошел в силу после конфискации имуществ, введения в 1778 г.
сокращенных приходских штатов, и после произведенного в 1784 г. общего разбора
всего духовенства. Отпали основания у прихожан вмешиваться в свыше назначенные
штаты, на кои лишь "начальство" знало, кого из ученых и достойных кандидатов
призвать.

Ускорению ликвидации выборного начала содействовали и политические тревоги
государственной власти, начиная с переживаний Пугачевщины. Духовенство, тесно
связанное в сельском быту с крестьянством, втягивалось невольно в те
крестьянские волнения, которые перерождались и в политическую революцию. Один
вологодский помещик записал: "Здесь в Новый Год (1797 г,.) в соборе и вне оного
велико было, какого никогда не запомнят, стечение простого народа и попов, кои
т. е. деревенские, те же мужики, только что грамотные в ожидании, что читать
будут указ о вольности крестьян и якобы соль будет дешевле и вино продаваться по
2 руб. ведро. Приехали слушать из селений, верст за сто от Вологды отстоящих.
Кое-где духовенство было составителем крестьянских жалоб на помещиков. А в
Псковском крае были священники, примкнувшие к восставшим под знамя Пугачева, и
совершали для повстанцев присягу пред крестом - "стоять до смерти." Такими
опытами государственной власти достаточно объясняется полная перемена взглядов
на выборную опору духовенства, на это своего рода, церковное "народничество."
Сразу последовал ряд указов, в корне пресекающих старомодный церковно-приходский
демократизм. Пред задачей спасения самого государства, сразу отступали все
примитивные претензии приходского самоуправления над духовенством. В 1797 г.
Синод получил именной указ: - строго наблюдать, чтобы в священство не попадали
соучастники мужицких бунтов. Словом, для подбора священства выступил новый
критерий "политической благонадежности."

Эта, неожиданно вставшая на первое место, политическая бдительность
государственной власти убивала начисто всякие выборные претензии низших, средних
и даже высших общественных кругов. По традиционному духу верности церкви и
духовенства интересам верховной власти, этот политический мотив сразу дал
решающий перевес школьной дисциплине и воспитанию, а не выборной народной
низовой анархии.

Вся Россия под режимом новоевропейского абсолютизма ХVIII в. быстро
бюрократизировалась и централизовалась, как никогда раньше этого. И без того уже
почти только один обрядовый консерватизм поддерживал практику выборов
приходского духовенства. Но пугачевщина, гром французской революции и перелом в
практическом мировоззрении Екатерины II незаметно перевернули вверх дном
сознание русских правящих кругов. Всякие пережитки старого народоправства в
государстве, церкви и обществе исчезли, как предрассветный туман пред бесспорным
светом солнца. По бессознательной инерции кое-где еще продолжавшиеся приходские
выборы духовенства тоже исчезли вдруг, без остатка. Абсолютный бюрократизм
государственный логично и тотально перелился в бюрократизм
церковно-административный. Стало немыслимо, чтобы где то, в низах церковных,
возвысил свой голос бесследно провалившийся в небытие, еще вчера звучавший голос
приходской оппозиции.

Именной Указ 1797 г. предписывал воспитывать в семинаристах строгую
государственную лояльность: "при произведении в сан священства тако воспитанных
семинаристов предпочитать неученым, хотя бы прихожане и просьбами об них
настояли.".. "Хотя бы кто был одобряем от прихожан, производить не иначе, разве
от духовного правления и от благочинного будет о честном поведении
засвидетельствовано." Так остатки старорусского, допетровского "демократизма"
одним взмахом пера были зачеркнуты по всей линии. Они стали архаизмом, за
который народ вовсе не собирался стоять. Укрепление самодержавия не имело пред
собой никаких противодействий. Вышло общее запрещение - подавать какие-либо
коллективные прошения, как недавно еще крестьян - на помещиков. Синод немедленно
отменил так называемые "заручные прошения прихожан." Чтобы не было сомнений,
особым указом от 24.VI.1797 года Синод отменил соответствующие пункты самого
Духовн. Регламента. Прошения на приходские места велено принимать только от
самих ставленников, а не от прихожан. Последние могут прилагать лишь свои отзывы
об их честном поведении. Решающее место заняли аттестаты духовной школы, о
которых прихожане ничего не знали.

Но в букве законодательства еще и в ХIХ в. кое-где встречаем следы уже отмершего
выборного быта. Например, в благочиннической инструкции, в ее перепечатках
вплоть до 1860 г., встречаем упоминание об избрании священников. В Уставе
Консисторий сказано, что "рукоположение в священный сан есть дело принадлежащее
непосредственному рассмотрению и решению епархиального архиерея." Прихожанам
оставлено только право жалобы. "Когда эти жалобы с законной ясностью не
доказаны, но между тем большая часть прихожан просит удалить от их церкви
подвергшихся таковым жалобам, они переводятся на другие места."



Наследственность мест служения духовенства.

Своеобразные условия русской экономики в общегосударственном масштабе породили и
в сфере служения приходского духовенства черты наследственности, как ни в какой
другой из православных церквей. Но оригинальность этой наследственности духовной
профессии в обстановке русского крепостного строя императорского периода состоит
еще в его своеобразной завершенности. А именно, русское духовенство крепостной
эпохи через свою наследственность в значительной мере (хотя и не полностью)
спасало своих сочленов от поглощения их системой крепостного труда. Спасаясь от
ига государственного рабства, духовенство укрепляло, как могло, ограду вокруг
этого наследственного удела своего служения. Такой оградой и опорой ему служило
право наследственной собственности на самые приходские места священнослужения.
Чем это достигалось? Устройством при церквах собственных домов и усадеб. Эта
собственность жилищ и усадеб прикрепляла к данному месту и к данной церкви целый
род на бессрочном и неотъемлемом праве собственности. Священное даже для самого
государства право собственности, тем более неприкосновенное ни для помещика, ни
для мещанина, ни торговца, не говоря уже о крепостном крестьянине, было надежной
гарантией для всей семьи и всего духовного рода, таким способом прикрепившегося
к местному храму и приходу. И как у помещика - поместье, у купца и промышленника
их заводы и магазины делались их собственными "орудиями производства" и дохода,
так и для этих домовладельцев - клириков местная церковь становилась своего рода
"орудием дохода," обеспечения, кормления. Пред этим веским фактом невольно
склонялась воля власти государственной и церковной.

Для светской власти этот факт "церковно-владельчества" был безразличен, но
церковную, епископскую власть он лишил высшей свободы назначений нужных пастырей
на нужные места. Приходилось терпеть личные и профессиональные недостатки во имя
защиты интересов замкнутого сословия и даже просто семейных интересов данного
рода.

Епископату, как возглавителю замкнувшегося сословия, приходилось в первую
очередь и преимущественно ревностно оберегать интересы элементарного житейского
благоустройства по возможности всех членов сословия. Дееспособные и школьно
дипломированные своей фактической нужностью для их службы не требовали особых
попечений. Но государственная власть не давала покоя семьям более многолюдным,
посягая на эти, так сказать, "излишки семейного производства" и выводя из рамок
сословия путем столь горьких по их историческим воспоминаниям "разборов,"
которые то затихали, то усиливались вновь.

При отсутствии точной статистики народонаселения, правительство весь ХVIII век
постоянно оказывалось между неожиданными крайностями. То занималось "разборами,"
или "изъятием излишков" из семей духовного сословия, то стояло пред жалобами
окраинных архиереев (Астрахань, Тобольск, Иркутск), что "церкви за неимением
священнослужителей и причетников многие пустеют, а ставить некого, понеже кроме
причетников из посторонних не дозволено." Находились подходящие добровольцы из
податного сословия, но архиереи могли ставить их, если только крестьянская
община бралась в складчину делать за отпускаемого подушный оклад и нести
рекрутскую повинность.

Духовное сословие стояло выше податного, примыкая к низшим и средним слоям
служащих государству классов. Поэтому многие лица, забранные из податных в
войска, стремились, по выслуге лет, проникнуть в служители церкви, т. е. не
возвращаться в рабье податное состояние, по крайней мере детей своих отдать в
духовные школы при архиерейских домах. Однако при Петре II особым указом
солдатским детям запрещен даже доступ в духовные школы.

Но в южной России казаки обычно свободно входили в духовное звание. В случае
обоснованных придирок полковых канцелярий, продолжали, наряду со священством,
платить полный казачий оклад за свой земельный надел (грунт), строить на нем
торговые лавки и жить богачами. Епархиальные же архиереи добивались, во имя духа
дисциплины, чтобы такие попы-казаки не смели отказываться даже от записей в
причтовые списки епархии, чтобы дети их, по крайней мере, поступившие в духовные
школы, писались уже в духовное сословие.

Характерны для сословных самосознаний и самооценок того времени некоторые
административные подробности и мотивировки узаконений. Напр., еще Петровский
указ 1714 г. разрешает из дворянских семей брать в духовенство только самых
младших членов семей - "кадетов," с мотивировкой, чтобы "этого никто не ставил
им и их фамилиям в бесчестие." Ускоренная чеканка границ сословий, под влиянием
сложной служебной нагрузки, вскоре сняла с очереди самый вопрос о переходе детей
шляхетства на духовную службу. Отпали мотивы и запрещений такового особыми
распоряжениями. Лишь монашество, игуменство и архиерейство продолжали быть
случаями перекрестных встреч сословий дворянского и духовного. Но в массовом
быту, в период императорской России, в кругах высших и привилегированных
сословий, это стало считаться неким социальным понижением. Исторически молодое
русское дворянство смотрело сверху вниз на поповичей. Черта, отличавшая Россию
от Запада, где бытовала даже традиция не только в католических, а даже в
протестантских семьях - одного из сыновей определять на службу церкви. Эта черта
заносчивого верхоглядства на церковное служение передалась даже в видоизмененной
форме и в среду русской дореволюционной интеллигенции. Живые наблюдения над
этой, вновь слагающейся сословной психологией, как результате петровских реформ,
нам дает человек первой половины ХVIIІ века, В. Н. Татищев. Устойчивых сословных
категорий в России он указывает четыре: 1) шляхетство, 2) гражданство и 3)
подлость, а негде 4-ое считают - духовенство." Неуклюжий петровский термин
"подлость," звучавший все ХVIII столетие, включая и язык Екатерины II, является
русской переделкой соседнего литовско-польского "подлеглость," т. е.
подчиненность, зависимость. Это русское крепостное состояние. Татишев правильно
замечает, что у нас в Уложении 1649 г. царя Алексея "шляхетство неколико от
прочих отменено, токмо без основания, недостаточно и неясно. Для того у нас
всяк, кто только похочет, честь шляхетскую похищает." "У нас между шляхтичем и
подлым никакой разности, ни закона о том нет. А почитаются все имеющие деревни:
подьячие, поповичи, посадские, хлопи имеющие отчины, за шляхетство. Гербы себе
берут, кто какой сам себе вымыслит. И почитаются по богатству, чего нигде не
водится." С ростом свободомыслия барских верхов и издевательств над духовенством
даже в литературе, с "вольностью" дворянства от обязательной службы и расцветом
крепостного права, возрастал и унизительный взгляд на духовенство "сверху вниз."
Таким образом, самый резкий духовный контраст во взгляде на сословие служителей
церкви совпал с легализацией максимума деспотизма свободного дворянства над
своими рабами. Такова психологическая аналогия сочетания у достигшей
самодержавия компартии с разнузданием ее гонений на религию. Только
"реакционный" наследник Екатерины II, Павел I освободил духовенство от "подлого"
телесного наказания. Томление в рамках несвободных сословий было длительным
подвигом русского духовенства ради создания Великой России. И вполне понятны
вожделения отдельных лиц подняться над уровнем сословного "тягла." В то время,
как Сперанский преодолел его блеском своего гения, двумя десятилетиями позже
питомец той же СПБ Александро-Невской Академии Андруцкий, сын протоиерея
Киевской губернии, узнав, что он по документам дворянского сословия, немедленно
подал прошение о выходе из философского класса академии, "чтобы избрать новый
род жизни, соответственно его склонностям, равно и правам, предоставленным
благородному дворянству." При такой "крепости" сложившихся границ между
сословиями исчез древнерусский обычай поступления в духовенство из служилых
классов. Но остались редкие, исключительные случаи возвышения до дворянского
звания, напр., царских духовников.

Сословная замкнутость духовенства так закрепилась, что почти курьезом звучит для
нас вопрос, который разбирал св. Синод в 1799 г.: "можно ли посвящать в духовный
сан лиц, хотя и из духовного звания, но уже состоявших на светской службе?" Мало
этого. "Можно ли даже тех, кто служили в светском звании не в других каких-либо
министерствах, а в самом синодском ведомстве? Напр., в качестве сторожей или
приставов в духовных консисториях?." Синод милостиво дозволил (!) и даже
объяснил это как некоторое пожалование (!) за службу. И опять как милость
разрешил и детям таких лиц, даже обучающимся в духовных школах (!!) вступать в
духовенство. Даже духовная школа сама по себе еще не вводила ученика духовного
рода (!), но сына служаки-мирянина, в состав духовенства. В этой атмосфере
закрытых сословий слагался причудливый сословный гонор, отраженный в шутливой
песенке, сочиненной самими семинаристами начала ХIХ в.:



"О, злая судьбина!

По свету царя,

Дьячецка ты сына

Свела в писаря!"



Даже звание прославленных Пушкиным за чистоту русского языка просвирен,
работавших на периферии сословных границ, стало замкнутым. Вступление в
профессию просвирен добродетельной вдовы, но не духовного звания, обсуждается в
Московской Консистории при архиеп. Амвросие Зертис-Каменском (1760-1773 гг.) и
мотивируется так: "хотя означенную вдову, в рассуждении того, что она не из
духовного звания, а из купеческого чину, на просимое место к преобидению
духовного чину вдов определить и не следовало, но как и очень усердно просят
определить священник и приходские люди и, по собранным сведениям, она поведения
удовлетворительного, то определить ее."

Что было главным побуждением к сословному замыканию духовенства? И в
положительном смысле хранения своих членов внутри сословной стены и в
отрицательном - недопущения притока новых членов извне? Это был страх за свой
сословный "паек" не только хлеба насущного, но главным образом, своей
гражданской свободы, страх перехода не только в податное, кабальное, крепостное,
но и в буквально "рабье" положение, ибо ХVIII век в России был веком
максимального усиления личного рабства. В быте духовенства за это время и вплоть
до отмены крепостной зависимости в 1861 году, по инстинкту самосохранения,
оформились максимально черты сословной замкнутости. Но, и замыкаясь поневоле,
духовенство по его подлинному смирению и долготерпению пред запросами
государства, все время услужало ему. Напр., в первой половине ХVIII в., при
скудости вообще школьного дела, архиерейские школы пропускали сквозь свои первые
общеобразовательные ступени еще не мало иносословных учеников. Но вторая
половина ХVIII века, особенно после секуляризации церковных имуществ, являет
картину строгой замкнутости. Напр., в 1769 г. Московская Славяно-греко-латинская
Академия с особого разрешения приняла детей синодальной типографии и то только
тех из них, отцы которых сами были духовными или духовного рода и не состояли в
подушном окладе. Очевидно, из опасения, чтобы последних никто не посягнул
вернуть в крепостное рабство.

История Московской Академии за последнюю половину ХVIIІ в. отмечает только одно
исключение. В 1787 г. принят вольнослушателем курсов философии Можайский купец
Пыпин. В Троицкой семинарии в 1767 г. по особому исключению продолжали учиться 8
сыновей унтер-офицеров лейб-гвардии, позднее число их было сокращено до 4-х.

Иная либеральная традиция всесословности продолжала господствовать в Южной
России. Киевская Академия, Черниговская и Переяславльская семинарии открыты были
для всех, как школы общеобразовательные и были наполнены большинством школьников
иных сословий, расходившихся по выходе из школы по самым разнообразным дорогам.

Но и эта картина сословной и школьной открытости сильно изменилась и
приблизилась к великорусскому, т. е. общерусскому укладу со времени
Екатерининской "революции сверху" со введением "вольности дворянства," т. е.
барского помещичества и на юге России и с одновременной там же конфискацией
недвижимой церковной собственности.

Генерально по всей России отчеканились в этот период "просвещенного абсолютизма"
и черты закрытого потомственного быта духовенства. Некоторые последствия этого
сословно закрытого для посторонних профессионального служения могут поражать
своей неожиданностью. Так, не только семейства и роды наследственно
привязывались к стоянию у престола Божия, но и самые эти престолы, т. е. храмы,
попадали в обладание данного рода, т. е. становились родовыми церквами. А в
семейном составе самих духовных родов (подобно наследственным линиям удельных
князей) члены одного рода также держались наследственно по старшинству рождения
за свою степень священнослужения (иерейство), предоставляя младшим по рождению
братьям меньшие степени: дьяконство, пономарство и т. д. Старший сын при отце
служил диаконом, 2-й - дьяком, 3-й - пономарем. Очередь иерейства затем была за
1-м сыном старшего брата. Если он был еще мал, то все-таки место "зачислялось"
за ним. Этот ультра-левитский, ветхозаветный порядок, без всякого умысла,
порожденный русской государственной почвой, был настолько явно анти-каноничным,
что непривыкший к нему южно-русс Феофан Прокопович, пиша свою новую конституцию
для Российской церкви, осуждал такой ненормальный порядок. Но Петр I неумолимо
творил свое диктаторское дело вооружения своего народа для овладения морями и
потому и ввел беспощадные "разборы" духовенства. Но одновременно, вне всяких
"идеологий," как практик и реалист, творил злободневные законы, считаясь с
реальной обстановкой. Итак, Петр - трезвый реалист - одной рукой подписывает Д.
Регламент Феофана и всю сатирическую его публицистику, а другой издает Высоч.
Указ 1722 г. по случаю производимого разбора и записи в "в подушный оклад"
"излишков" духовных семей и в этом указе защищает необходимый минимум поповских
сыновей "для того, чтобы им быть при тех церквах во дьяках и в пономарях, из них
же учить в школе и производить на убылые места в попы и во дьяконы."

Легко критиковать все факты сложившихся социальных форм, но
отвлеченно-революционной ломке они не поддаются. Так и наследственная
профессиональность, созданная государственными перегородками Петровых реформ,
продолжала причудливо эволюционировать и углубляться. Там, где при церкви
прижилась одна семья, открывалась возможность дойти пономарю через дьячка,
дьякона, до священника. Но где прижилось несколько семей клириков, там сыновья
обречены были на достижение только степени своего отца. Так появились
"прирожденные" дьякона, дьячки и пономари. Как бы ветхозаветные касты только
"левитов," а не священников. Лишь развитие духовных школ и предпочтение их
дипломов могло разбить эти кастовые перегородки. Синод, вскоре после его
открытия (1721 г.) издает указ: "священнических и диаконс?их детей, которые в
школах наук не примут, в священники не производить. А ежели дьяконские и
пономарские дети науки примут, таковых и в священники производить, не смотря на
священнических детей." Так звучала буква закона, но сложность жизни заставляла
епископов делать уступки семейным нуждам соискателей духовных мест и делать
большие отступления от дезидерат закона в пользу "левитских" житейских
интересов. И архиереи и Консистории серьезно разбирались в этом, полагая, что
житейская сделка куда человеколюбивее, чем буква жестоких сословных перегородок
- этого своего рода рабства государственности. Так, напр., соискатель
священнического и дьяконского места, вооруженный достаточным школьным аттестатом
(соnditiо sinе quа nоn), сговаривается с осиротевшей семьей. Вдова-мать и
невеста-дочь по бытовому праву - наследницы места. Претендент с аттестатом
соглашается жениться на дочери. Он входит тогда в обладание и готовым семейным
домом и берет на себя полное "отеческое" попечение о всем родстве покойного
иерея, о старой бабушке, о девице-свояченице с обязательством дать ей приданое в
случае брака и т. п. При этом воля невесты, на согласии которой основывалась вся
сделка слияния двух родов, играла главную роль.

Наследственность мест часто именно за невестами охотно поддерживалась
епархиальными владыками в целях обеспечения семейств в сиротстве.

В случаях, когда наследники и наследницы данного места были еще
несовершеннолетними, права их заботливо соблюдались епархиальной властью.
Наследники подыскивали такого подвижного иерея-заместителя, старомодно
называвшегося "викарием," и он, по исследовании положения дела консисторией и
епископом, получал на условленный срок данное место. А тем временем подыскивал
себе другое такое же "викариатство." Это было некоторым продолжением старой,
московской практики перехожего духовенства, особенно для вдовцов.

Когда у семьи покойного священника не было ни очередного наследника, ни
невесты-наследницы, то семья продавала право (конечно, не иерархическое, а
только имущественное) на место. И все освобождающиеся места на практике
назывались откровенно "наследственными," а другие столь же откровенно
"продажными." Продажными бывали места с домами и при жизни священников,
безродных и по старости искавших устроиться "на покой."

Напрасно правительство Петра I пробовало голыми запретами этого
домостроительства облегчить дорогу к священству дипломированным ученикам
духовных школ. Указ 1718 г. запрещал священникам строить "свои" дома на
церковной земле. Собор 1667 г. напротив это узаконил, и это было формой
действительного благоустройства. Тем более, что в новом петербургском крае,
наоборот, правительство поощряло прицерковное строительство на даровой земле.

Для церковной власти важен был примат школьного ценза, а не безнадежная борьба
против права имущественной собственности. Поэтому архиереи, не веря безнадежной
борьбе с правами наследования, начали предъявлять к обладательницам этих прав, к
невестам, ультиматум: - выбирать женихов только из числа дипломированных. В 1765
г. митр. Киевский Арсений (Могилянский) издал по киевской епархии указ, чтобы
священники и дьяконы обязательно сдавали сыновей в Академию, а в случае передачи
мест через брак с их дочерьми, отдавали дочерей замуж только за дипломированных:
парохии в 80-100 дворов - за "богословов," в 60-80 - за "философов," меньшие -
за "риторов." Если у невесты не было на виду столь квалифицированного жениха, ее
везли к митрополиту. Начальство Академии объявляло соответствующему классу
бурсаков, что в такой-то день и час классу предъявлена будет невеста с таким-то
местом "на оглядины." Иногда это "чудное мгновение" совершалось чисто
механически: отворялись двери класса, и в них стояла невеста. Через минуту-две
"мимолетное видение" исчезало.

Наследники мест уступали господству школьных дипломов не без борьбы, даже не без
драки. Они жаловались на назначение "ученых," доказывали с документами в руках
затраты своих родичей, и епархиальным владыкам приходилось иногда уступать.
Иногда наследники саботировали "ученого" назначенца, не продавая ему своего
дома, к своему собственному неудобству, только бы отравить ему жизнь.

Архиереи сетовали, что, благодаря этому наследническому засилью, они власти над
церквами не имеют. Но вот произошла великая реформа (1764 г.), сократившая
житейский комфорт большинства архиереев, переведенных с удобного "хозяйского"
пайка, на ограниченный паек церковных чиновников. Члены Синода, можно сказать,
возмутились на не хотевших ничего знать о происшедшей катастрофе в жизни
монастырей и архиерейских домов. Сельское духовенство продолжало осаждать
епархиальных владык своими устаревшими домовладельческими претензиями. Синодалы
не без возмущения в 1763 г. издали принципиальное осуждение этого, конечно,
неканонического, но по классовой необходимости терпевшегося "владельческого
беспорядка."

Указ теперь смело обличает "вредное для ученых и бесчестное для церквей
обыкновение, что под претекстом дворов (т. е. домовых построек вообще) и самые
священно-церковнослужительские места, в противоположность священных правил
продаются установленною издавна от самих бывших при тех церквах священников и
церковнослужителей немалою и против того, что те дворы стоют, излишнею ценою. А
вместо того, чтобы сие бесчинство отвратить, не посвящен бывает никто, пока
требуемой за место суммы не заплатит." И далее сообщается, что захватывают эти
места люди недостойные, но с набитыми карманами. "Обучающиеся же в академиях и
семинариях, кои такого капитала у себя не имеют, хотя они по наукам и состоянию
своему противу означенных капиталистов*) гораздо достойнее, принуждены бывают
или священства или лучших мест в противность Д. Регламента и Указов вовсе
лишаться, а заступают они самые последние места, или же на покупку оных
задолжаются неоплатными долгами. Итак, деньги в произведении в священство
большую силу имеют, чрез что у других и охота к наукам отъемлется. На каковую
тех мест продажу, яко на святокупство и происходящий от того в народе соблазн
св. пр. Синод с немалым сожалением смотрит."

Указ этот был криком наболевшего сердца, документом, оправдывающим исторически
достойное самосознание иерархии, бессильной, однако, исправить в корне
крепостное, замкнутое, безвыходное состояние сословия. Поэтому в противоречии с
самим собой, указ откровенно не решается радикально изменить осуждаемый им
порядок, "помышляя о сиротах и вдовах," и только регулирует бытовые сделки.
Вечное владение упраздняется, а умеренная выплата рассрочивается на 30-летний
период и то только для вдов и сирот.

Указ этот создал перелом в этой области. Сама жизнь его приняла и оправдала.
Школьные аттестаты победили претензии неучей, но домовладельцев. Право
собственности у них не отнималось, но контролировалось в пользу сирот. Этот
порядок перешел и в ХIХ век.



Штатные рамки и разборы.

Петровская государственность, замкнувшая сословные перегородки в целях рабочей
продуктивности, закрыла вступление в среду духовенства извне, но, конечно,
закрыла и свободный выход из сословных семейных рамок. Естественно накоплявшиеся
избытки семей само духовенство всячески занимало разнообразными прислуживаниями
при церковно-приходской работе. И, конечно, использовало их в своем
земледельческом и домовом хозяйстве. Но утилитаризм петровского государственного
хозяйства, нуждавшегося в неограниченной силе рабочих рук, не мог допустить этой
роскоши для одного сословия. Из несвободного крестьянства государство черпало
рабочую силу юридически без ограничений. Из мещан и купечества по свободному
приглашению. Но профессия духовенства была принципиально свободной от черной
работы по наряду государства. Однако, петровские "штаты" полагали ему численный
предел. Свыше этого предела или штата, члены духовных семейств от времени до
времени подлежали "разбору" и отправке в групповом и массовом порядке на
выполнение разных трудовых повинностей и в первую очередь и чаще всего - в
военную службу. Потому и "разборы" были не регулярно-периодическими, а большей
частью экстренными, в связи с возникавшими войнами. Все это было болезненной
операцией, особенно мучившей одно только духовенство жестокой расплатой перед
утилитарным государством.

Принудительная сословная замкнутость духовенства и приспособленность его
воспитания единственно к церковной службе, с браками неизбежно только из своей
среды - все это создало и юридически и психологически тип касты, к невыгоде и
для пастырства и для самой церкви, отчуждавшейся от остального мирского общества
всех классов. Это печальное полускрываемое взаимное отчуждение сделалось вплоть
до новейших времен характерной бытовой чертой в русском духовенстве. Киевский
генерал-губернатор Безак в "эпоху великих реформ," в 1866 г. в своей официальной
записке говорит об этом: "Русское духовенство не только изменено в ветхозаветное
левитство, но даже более того - оно приведено в такое положение в отношении к
прочим сословиям, в какое поставлен был народ израильский в отношении к
язычникам и самарянам. Вследствие сословной отчужденности духовенства, общество,
наконец, стало относиться даже враждебно к лицам духовного звания, переходившим
на службу гражданскую или учебно-гражданскую, подобно тому, как оно несимпатично
смотрит на допущение евреев на государственную службу. Отсюда возникло странное
явление в христианском обществе. Именно, - что дети пастырей христианской
церкви, переходя в другие рода общественной службы, вынуждены скрывать от
общества свое происхождение, стыдиться звания своих отцов, как будто дети
каких-либо преступников. Явление небывалое прежде у нас и невозможное в
протестантском обществе."

Но эта внешняя стыдливость прикрывала и своеобразную сословную гордость и своим
"белым" служением и своей все возраставшей школьной культурой. Для этой законной
сословной гордости характерен эпизод из биографии святителя Тихона Задонского,
записанный его келейником Чеботаревым. "Мать наша в великом прискорбии была о
воспитании нашем. Но нашего же прихода ямщик богатый, а бездетный был, - он
хаживал к нам в дом, и я полюбился ему. Он неоднократно просил меня у матушки и
так говорил: отдай мне Тиму своего (мирское имя святителя Тимофей), я его вместо
сына воспитаю и все имущество его будет. Мать моя, хоть и не отказала ему, жаль
ей отдать меня. Но крайний недостаток в пище понудил матушку отдать меня. И она
взяв за руку, повела меня, я де это хорошо помню. Большого же брата
(исправлявшего дьяческую должность) в то время не было дома. Но как пришел он,
то спросил у сестры: где матушка? Она сказала ему: повела Тиму к ямщику. Но
брат, догнав на дороге матушку и став на колени пред нею, сказал: куда вы ведете
брата? Ведь ямщику отдадите, то ямщик он и будет, а я не хочу, чтоб брат ямщиком
был. Я лучше с сумою по миру пойду, а брата не отдам ямщику. Постараемся обучить
его грамоте, тогда он может в какой церкви в дьячки или пономари определиться. И
потому матушка воротилась домой. А как в доме есть нечего, то я у богатого
мужика весь день (бывало) бороню, пашу пашню, чтобы только хлебом накормил
меня."

Итак, самозамыкание в сословную касту в духовенстве, начиная с ХVII в.,
диктовалось правильным инстинктом самосохранения, хотя бы и в крайней нищете, но
в духовном достоинстве свободных "белых" людей, а не кабальных и не рабов. Не
лентяйское "белоручничество" еще в ХVII в. увеличило кадры старой профессии
крестцовых попов, а именно борьба за личное достоинство не раба, не холопа, а
свободного человека-бедняка. Всякая крайность ведет к вырождению. Неудивительно,
если Московский Собор 1666 г. свидетельствует, что эти обездоленные вдовцы "жили
в гуляках, ходили за неподобным промыслом и воровством." Петровское
правительство, вылавливая рабочие руки, повело смелую борьбу с старомосковской и
ново-барской роскошью домовых церквей, поглощавших безработицу крестцового
духовенства. Закон 1718 г. закрыл все домовые церкви, кроме как у семей "царской
фамилии и знатных престарелых особ." Тем же указом установлены и новые штаты для
причтов: на 100-150 дворов - 1 священник, на 200-250 дв. - 2, на 300 и более - 3
священника. Нигде не было допущено более 2-х дьяконов. На каждого священника
допущено по 1 дьяку и 1 пономарю. Тогда же запрещено было посвящать новых
ставленников, пока все не будут сведены к штатному числу. В результате временно
получилась избыточная масса крестцового духовенства. Усилились, конечно,
специфические беззакония: совершение незаконных браков, перебежки к
старообрядцам, обманное лжепоповство, не говоря уже о печальных уличных
безобразиях. Изловленные стражей испивали горькую чашу принудительной работы. И
все-таки крестцовое духовенство дожило в Москве до конца 80-х гг. ХVIII в.
Большим оздоровлением быта духовенства стало прекращенное собором 1667 г.
монастырское заключение всех овдовевших священников, введенное в ХIV в. еще
митрополитами Петром и Алексеем. Те из вдовых, кто расстригались в наказание или
добровольно, могли попасть только в податное сословие. Собор 1667 г. значительно
смягчил их участь. Второй брак таких, добровольно, а не в наказание,
расстриженных клириков, перестал быть препятствием для возвращения их в
причетники, только без права входа в алтарь. В петровское время, особенно
ценившее школьность и грамотность, особым законом 1724 г. добровольно (а не
карательно) расстриженным открыт доступ к писарским и канцелярским должностям и
даже к учительству в архиерейских школах.



***



Новая полоса сословных ревизий и изгнаний из духовного звания началась еще при
Петре I в 1720-х годах. Шла общая ревизия податного обложения. Вместо
"подворной" (коллективной) вводилась "подушная" (личная) раскладка. Тут-то
птенцы гнезда Петрова, не подумав, попробовали размахнуться над головой
духовенства. Первые указы этой серии законов сокращали (декларативно, конечно)
состав духовного сословия. Причисляли к нему только лично состоящих на службе
священнослужителей и дьячков. Все дети их, остающиеся вне этой штатной службы,
исключались из сословия. И это была бы нормальная освободительная реформа, если
бы исключаемые не попадали в ловушку рабства. Но двери свободного состояния пред
ними оставались закрытыми. Выход открывался только в податное состояние.
Конечно, против этой оскорбительной несправедливости восстал Синод. Вскоре
(4.IV.1722 г.) вышел новый указ, проводящий более широкую границу вокруг
духовного сословия. От подушного оклада освобождены все дети священнослужителей,
состоящих на действительной службе при церквах. Кстати, эти дети обязательно
отдавались в ново открываемые духовные школы при архиерейских кафедрах. И только
выученики этих школ в дальнейшем имели право претендовать на штатные места
священников, диаконов и дьячков. Все остальные дьячки и пономари с семьями шли в
подушный оклад. Они все становились "кабальными людьми." Свой "подушный оклад"
они отрабатывали или на вотчинах владельца, которому принадлежало данное село,
или на землях монастырей или даже в хозяйствах посадских людей. Таким образом,
только священнослужители с их прямым потомством признавались в границах
духовного сословия. Остальные теряли свободу. Какое же количество при этом
попадало в рабство?

По приблизительным вычислениям Синода и Сената, на 10 миллионов тогдашнего
православного населения считалось около 150.000 семейного духовенства, при 17-18
тысячах церквей. Если распределить это количество, считая в обрез, по церквам
(== приходам), то получится круглым счетом по 20 человек на причт, считая и
женскую половину. А именно: 4 священно церковнослужителя (1 священник, 1 дьякон,
1 дьячок, 1 пономарь). На них (в разных комбинациях) 8 женщин (жена, дочь, теща,
свекровь) и 8 детей мужского пола, только по два на каждую семью. Итого - 20
человек. На 18.000 церквей это дает минимальную цифру в 360.000 человек,
оставляемых в сословии. Остающиеся 114.000 обрекались на исключение из
свободного сословия в сословие податное.

Началась "чистка," "разбор." Несмотря на всякие снисхождения, больше 3/5
мужского состава было исключено. Последовали укрывательства, бегства, ловля,
кары, ссылки. Духовенство было опустошено. Если бы этим вопрос разрешался -
можно было бы с этим разбором примириться и предать его забвению. Но уже чистой
пыткой оборачивалось дело потому, что это было только отсрочкой новой муки.
Принцип потомственной скованности сословия родил новое накопление прироста детей
и новые насильственные их изъятия. Спасительным клапаном для духовных семей было
усиление их школьного подвига, чем большое количество "поповичей" безболезненно
спасало себя от тьмы рабства, широко разливаясь по всем разветвлениям мелкой и
средней государственной службы. Своей выносливостью и трудолюбием поповичи
обычно превосходили избалованных сыновей свободных сословий, становясь их
школьными и домашними репетиторами. Это счастливое самоспасение поповичей от
унижения рабства, порождало даже специфическую ревность у неуклонно
развивавшейся духовной школы. Много ее учеников, не доходя до средних классов
философии, уже из риторики убегали на гражданскую службу.

По смерти Петра Великого, при Екатерине I и Петре II воскресли у
деклассированных поповичей надежды на выход из подушного оклада и возвращения на
свой родной клирос. В 1729 г. ходил по рукам даже подложный указ об этом. Чем
горше были муки оскорбленного самолюбия духовенства таким попаданием в сети
рабства, тем еще несноснее были встречены эти терзания в царствование Анны
Иоанновны.

Кроме действительно тяжелых, болезненных казусов с архиереями, Львом Воронежским
и Варлаамом Киевским, стали копаться глубже, бить вымышленную тревогу. Учредили
для всего духовенства особую комиссию для проверки присяжных подписей.
Предпринято даже общее повторение присяги. 17.???.1731 г. Синод получил указ:
"Для утверждения благополучия и целости государства и для спокойного и
несумнительного жительства всех Е. Импер. Величества верных подданных и для
пресечения всех противных сему благополучию толкований привести всех вновь к
присяге." Присяжные "листы" все-таки потому-то оказались неполными. Сначала
забыли привести к присяге малолетних от 8 лет. Затем их притянули. Все-таки не
досчитались 5.000 подписей. Конечно, начали этих лиц "тягать." Присяжные листы
из СПБ переслали в Москву "без переплета." Часть оказалась потерянной. После
таскания бумаг и людей по Дух. Правлениям в 1735 г. все передано в руки страшной
Тайной Канцелярии, которая занялась новыми допросами бывших 8-летними. Садисты
Тайной Канцелярии сбивали допросами, били кнутами, отдавали в солдаты, ссылали
на каторгу. Вот текст этой пыточной анкеты:

"Чего ради не были они у состоявшихся присяг в прошлых 1730 и 1731 годах? Не
имели ли в том исполнении тех присяг какового сумнительства... якобы то им будет
во грех? И с чего именно: с словесных ли с кем разговоров, или с какого и
письменного поучения? И буде то было, то давно ли и каким образом? И где такое
злое наставление, ежели оно было письменное, у кого ныне имеется ? И чего ради
они о таком плевосеянии напредь сего ни словесно ни письменно нигде не объявили?
И не имели ли в том от кого... под каковым либо страхом запрещения?.. Также и к
Ее Имп. Величеству и к Российской Империи не было ли от них какого
недоброжелательства? И, буде было, для чего?"

Вот эта присяжная пытка духовенства и вплелась в серию Аннинских "разборов" с
1736 г. и придала им страшный, отвратительный характер одновременного
"разбирательства" якобы умышленного злодеяния и потому заслуженной кары.
Сентябрьский указ 1736 г., сверх очередного "разбора" был и мобилизационный, по
случаю начавшейся войны с Турцией. Губернаторам, воеводам и архиереям приказано
"разобрать" поповичей и "взять в солдаты немедленно." Быстро пришел
дополнительный указ, чтобы эти поповичи - одни взятые под ружье и другие,
записанные в подушный оклад, еще не удостаивались приведения к присяге. Их
предварительно били плетьми и лишь после этого унижения удостаивали чести
присяги на верность "немецкому" правительству. Самый язык указа 1736 г. звучал
как язык карательной экспедиции. Приказано набрать по духовному ведомству до
7.000 человек в армию. Для этого - всех "протопопских, поповских, дьяконских,
дьячковских и прочего церковного причта детей и самих церковников, не положенных
в подушный оклад, во всех губерниях и провинциях всех до сосущего младенца
переписать... и подать сказки (термин, означавший цифровые статистические
данные) немедленно. Сколько таких по церквам или праздно живущих находится, и в
каковые кто лета, не причитая и не умаляя лет, без всякой утайки, под опасением
смертной казни (!) ."

По оставлении штатного минимума на церковной службе и по отборе в войска,
остальное мужское родство духовенства обязательно исключалось из сословия. Из
них указано: "кто пожелает, - приписывать к посадам и определять по канцеляриям
в рассыльщики, или куда запристойно рассудится. А детей их, кои явятся способны,
где есть нужда, в подьячие и в гарнизонные школы определять." Хотя
Славяно-греко-латинская Академия, где учился и Ломоносов, и была всесословной,
но в ней не мало учеников было из духовенства. Теперь ее состав почти
опустошился: учеников ее постановлено - "по прежним указам определять в
хирургическую науку, а из той науки достойных - в полки, в лекари." Даже дети
духовенства, служащие в канцеляриях ведомства Синода, исключались из штатов
духовенства, хотя и освобождались по своей службе от мобилизации в войска.

Попробовал было аннинский Кабинет Министров применить такую же чистку (разбор) к
Южной России, но должен был отступиться. Владыки Киевский и Переяславльский
разъяснили, что дьячки и пономари здесь не наследуют профессии своих отцов, а
священство и диаконство принимают на себя дети свободного казачества.
Белгородский Владыка пояснил, что в его епархии, населенной пятью слободскими
казачьими полками, все духовенство "малороссийского народа черкасского" не
подлежит даже ведению губернаторов и воевод, а является самоуправляющимся кругом
под "Комиссией слободских полков." Невежественные при своей абсолютистской
жестокости кабинет-министры отступились, постановив - не чинить в Малой России
"разбора." Вся тяжесть последних, как и вообще в создании Великой России, пала
на плечи многострадального великороссийского народа, выстрадавшего исторически
для себя и для других общую великодержавность.

За первый же 1736-й мобилизационный год взято 6.557 человек в солдаты. Церковное
ведомство естественно защищало своих людей. 7.IХ.1737 г. вышел новый именной
указ: - не медлить с разбором и окончить его к половине октября. Приказано
сыновей духовенства от 15 до 40 лет, не состоящих в штатах церковных, "всех без
разбора" забрать в солдаты. А штатные вакансии впредь заполнять малолетними до
10 лет и старшими после 40 лет.

Едва кончилось это "избиение младенцев и старцев," как, вышел новый указ 3.VII.
1738 г. о новом всеобщем наборе по 1 рекруту с каждых 120 человек. В самом указе
ставятся упреки духовному ведомству за споры в защиту обреченных и самая защита
запрещается. Но вот митр. Тобольский Антоний докладывает, что у него в Сибири
много свободных мест, а за взятием даже 15-летних, их нельзя заместить
малолетними.

Но жестокость этого набора завершилась сверхжестокостью. Чтобы "вымести под
метлу" всех возможных рекрутов из состава причтов, указ Кабинета Министров
припомнил Синоду, что в ныне действующем составе причтов есть лица даже и старше
40 лет, но оставленные по нужде на действительной службе, несмотря на то, что
они своевременно по той или иной причине не принесли присяги при воцарении
императрицы. Теперь Кабинет в своем сообщении Синоду пишет: "было бы весьма
предосудительно таких людей к церквам определять, которые в верности Ее Импер.
Величеству присяги не учинили и подлежат жесточайшего истязания, от которого Ее
Им. Величество из высочайшей своей милости (!) освободить и вместо того в
военную службу, где они такую вину заслужить могли, определить повелела."

И вот, в нарушение элементарного юридического правила - nе bis in idеm, - всех
этих "должников присяги" до вступления в военную службу (тоже с присягой)
все-таки сначала "по порядку" истязали плетьми.

За бесприсяжных детей этого поколения, кто еще не достиг 12 лет, отцы могли
внести 50 рублей, чтобы избавить их от сечения. А у кого таких денег не было,
ложились под плети сами.

Не мало священников, не принесших присяги, лишались сана и, если не вносили 50
руб., были истязаемы поркой, и все записывались в подушный оклад.

Находились такие, кто подписали присягу задним числом, их все-таки бичевали и
изгоняли в солдаты.

На этот раз "перебрали" и все духовенство Южной России. Не принесших присяги
тоже карали 50-ю рублями или битьем. Но... не прогоняли с мест и не лишали сана.
Покоренные центром окраины в России вообще не обременялись тем жертвенным
перенапряжением, которое выносило население центральных областей.

В 1739 г. война с Турцией клонилась к благоприятному концу. Синодские архиереи
добились смягчения у Кабинет министров. Вымолили возможность полуоткрыть глаза
императрице Анне. Причты опустошены. Много церквей бедствует. Правители увидели
свой "пересол" и направили от лица императрицы (да!) указания Синоду с
лицемерными укорами якобы за нерадение (!) в замещении мест и запущение посему
даже напутствия умирающих. И будто бы по последней переписи "церковников и их
детей" число их "не токмо не умалилось, но и прибыло слишком 57.000 человек. И
по такому их множеству (!), ежели Синод свое радение, також и архиереи в
епархиях своих прилагать будут, то не только все церкви удовольствованы быть
могут добрыми священнослужителями, но и затем останется их довольно, из которых,
выбрав молодых людей, можно употреблять в школы и обучат высшим наукам, дабы
впредь к церквам определяемы были ученые люди."

Навстречу этой лживой канцелярской словесности в Синод стекались кричащие
донесения о массе запустевших церквей. Точные данные уже получены были из
епархий: Московской, Тверской, Псковской, Новгородской, Архангельской. И вот
Синод вновь представлял, что в одних этих епархиях пустует мест на 1.286
человек. Хотя точных цифр из других епархий еще не получено, но и там "таковых
праздных же церквей число немалое есть, а потому везде в церковном причте
находится крайний недостаток, а определить на те праздные места некого." А
насчет якобы 57.000 лишних безместных кандидатов на церковные должности Синод
смело указывал, как на ложную бумажную выкладку. Напротив, Синод умолял, за
действительной нехваткой грамотных кандидатов, оставить для священства тех, кого
уже "забрили" в солдаты за неприсягу, но еще не успели отправить на фронт.
Немецкий Кабинет Министров, и в нем честный доктринер Остерман признали,
наконец, свою ошибку и согласились с практическим предложением Синода. Но...
все-таки только под тем условием, что эти наши доморощенные "nоn-jurоrs" легли
под плети, или уплатили денежный штраф.

Пользуясь моментом окончания турецкой войны, Синод в особом ходатайстве сделал
робкую попытку заступиться за духовенство, утверждая, что в беспорядке
непринесения присяги у рядового духовенства не было злого умысла. Все это
произошло "от одной своей простоты." А потому Синод просил оставить этих
приходских клириков в их чинах на местах. Не решился, однако, пред грозной
властью просить о полном прощении и допускал, что "можно подвергнуть их и штрафу
и плетям." Но и после этого - оставить на местах, по примеру малороссийского
духовенства.

Наконец, на этот доклад последовала 8. VI. 1759 г. Высочайшая милостивая
резолюция. На такую перестали даже и надеяться: "не бывших у присяги
иеромонахов, иеродиаконов, монахов и белых священников и диаконов к присяге
привести. И ежели по подлинному свидетельству явится, что они подлинно не от
злости и упрямства или от какой другой злой причины, но токмо от одной своей
простоты у тех присяг не были, то таких, для дарованного от Бога с Оттоманскою
Портою мира, от телесного наказания и от штрафа освободить и быть им в прежних
чинах." Так амнистированы были только священнослужители. А за ними стояли еще
количественно равные им толпы заклейменных церковнослужителей: дьячков и
пономарей. С дозволения Сената, Синод сделал и о них доношение Государыне на
предмет такой же амнистии, ибо и они так поступили "не от злобы, а по простоте."
Синод тут при случае вновь разрушает фикцию, будто у приходского духовенства
есть какие-то лишние люди, а, ссылаясь на прямой недостаток школьно-образованных
заместителей приходских мест, просит разрешения не требовать уже от них ценза
"высших наук," а только букварь и катехизис. Государыня подписала согласие,
ограничившись требованием "доброго и непорочного жития."

Практическая неразумность неистовых аннинских "разборов" выяснилась таким
образом даже для самих правителей.



***



Вступление на трон Елизаветы Петровны было, как и для всей России, для русской
церкви и русского духовенства ликующим праздником. Бездарная жестокость
"бироновщины" морально удесятерила горечи государственного тягла. Кошмар гонения
на само православие отпал. Ликующие голоса с высоты архиерейских кафедр
свидетельствуют об этом общем моральном облегчении. Но в существе дела, при
утвердившейся петровской системе всеобщей сословной службы государству, перемен
быть не могло. Следуя декларативно и на деле политике Петра I, правительство
Елизаветы в 1743 г. объявило новую генеральную ревизию населения. А это значило,
что опять к духовенству применена будет мерка "штатов," за пределами коих опять
окажутся народившиеся и подросшие дети, обреченные на изгнание. В данном случае
и мерка указана устарелая, по штатам 1722-23 гг. За протекшие 20 лет она
перестала быть живой и точной. Словом, встал на очередь новый разбор. Без
немецкой злобы он был и по форме и по существу мягче и гибче. В инструкции для
разбора указывались более разнообразные выходы поповичам, а не только огульное
порабощение. Указано: всех, не состоящих на штатной службе детей духовенства с
их семьями, передопросить: - кто куда пожелают, в посад и ремесленные люди, на
фабрики и заводы, или на пашенные земли, по их воле определять и в нынешнюю
перепись писать в тех местах. А которые пожелают в военную службу... тех всех
отсылать для определения в полки в военную коллегию. А которые в военную службу
не годны, из тех здоровых определять на казенные заводы, а престарелых и увечных
- в богадельни, дабы никого из шатающихся не было." Свобода выбора тут
ограничивалась только выбором рода работы, но не самого места и не лица
работодателя-владельца. Все же это была "некая" свобода, символ ее, ибо "тон
делает музыку." В средне южной полосе России дозволялось еще выходить в
"однодворцы," т. е. в состояние свободного (на условии выплаты казенного налога
натурой и деньгами) землероба (Тургеневский "Однодворец Овсянников").
Малороссийское духовенство в указе тактически замолчено, т. е. пощажено от
разбора, равно как ехрliсitе не тронуто и духовенство казачьих земель.

Синод, видя явное несоответствие задуманного "разбора" с печальной
действительностью, вошел в Сенат с ходатайством: принять его план. А именно, в
виду печального факта пустующих церквей, заместить их назначением в них священно
- и церковнослужителей не обязательно лишними членами из семей соседнего
духовенства, а из других епархий. Тогда они не окажутся искусственно лишними, но
и замещенные ими места в другой епархии не окажутся пустующими. Кабальный режим
сам себе создавал якобы безвыходные затруднения и людям муку. А лениво думавшее
чиновничье самолюбие раздражалось и упорствовало, когда ему указывали на
элементарные ошибки. Сенат, чуя свою вину, затянул ответ, обещая (когда-то!)
собрать по этому вопросу конференцию. Между тем на местах в епархиях творилось
неправедное чиновничье дело. Одни светские чиновники, не допуская советников от
епархии, "по одним бумагам" узаконяли нелепости. Не считаясь с беглецами, этими
"мертвыми душами" замещали бумажные места; оставляя на местах взятых под
духовный суд, напр., двоеженцев, записывали нужных епархии квалифицированных
кандидатов в рекруты. Синод умолял, чтобы чиновники не бесчинствовали, делали
только переписи, а самый разбор делало уже епархиальное начальство и
окончательные решения выносила уже Конференция Сената и Синода. Сенат огорчился,
что все это оказывается так сложно. Т. е. в сущности огорчился обнажением его
корыстного умысла: - залучить всякими правдами и неправдами побольше рабочих
невольников. Правда для Сената была невыгодна: черпая безработных клириков из
всей России, заместили бы ими пустующие места и тем разгрузили бы приходы,
обремененные семейными излишками.

Невежественные чиновники по-прежнему изыскивали, как охотники дичь, якобы
излишних поповичей. Примером и невежества и в то же время силы власти, которой
приходилось покоряться, может служить запись 59 учеников старшей
Троице-Сергиевской Семинарии в подушный оклад, от которого троицкие школьники
специально освобождены были еще при Императрице Анне в 1738 г. и более
определенно в 1742 г. при императрице Елизавете. Невежественная чиновничья
комиссия не стыдилась писать, что у нее "нет сведений о Троицкой Семинарии, кем
она заведена и по каким указам." Не веря самой семинарии, комиссия потребовала
сведений от самого Синода. По получении синодского осведомления, комиссия тянула
свое заключение до 1750 г. Таким образом, лишь через 6 лет эти семинаристы были
освобождены от противозаконного обложения. В почтенной "Истории Троицкой
Семинарии" проф. прот. Смирнова сообщается, чего стоило казне Лавры, содержавшей
семинарию, ублажение разных "начальств." "Взятки генералитету, чиновникам
комиссии: икрой, французскими винами, лимонами, свиными тушами, сеном и...
подносными иконами."

Особым охотничьим спортом отличалась эта елизаветинская комиссия потому, что
выяснились разные способы смягчения участи поповичей еще при первом извлечении
их при Петре I в 1725 г. на трудовую повинность. Оказалось, что тогда не только
многие устроились на работу при монастырских хозяйствах, но даже и при
священнических. Приходский батюшка - не помещик. Он не имел права владеть
"душами." Но он брался за одного-двух, оказавшихся по штатам лишними для данной
церкви, платить "подушное" обложение. Казна не была обижена, и эти
деклассированные поповичи оставались на действительной физической работе у себя
дома.

Аннинское гонение ликвидировало все эти смягченные формы крепостного труда. И
Елизаветинская комиссия ставила себе задачей также отсечь в пользу крепостного
труда все вновь приросшие побеги духовных семейств. Эти побеги стали
обозначаться неуклюжим термином "заопределенных," т. е, оказавшихся за пределами
определенных, т. е. численно ограниченных, "штатов." В 1752 г. издан приказ:
"публиковать о заопределенных церковниках: не пожелает ли кто взять их за себя?
А если через месяц желающих не объявится, приписывать этих церковников к
фабрикам и заводам. Как помещикам, так и заводчикам с фабрикантами, давать на
них владенные записи и быть им яко крепостным вечно за теми, за кем записаны. И
впредь челобитий от них, якобы не по желаниям их отданы, нигде не принимать. С
беглыми поступать, как с беглыми же крепостными людьми и крестьянами."

Характерна критика этого распоряжения власти в устах тогдашнего "европейца и
либерала," В. ?. Татищева. Такую щедрую и бесплатную сдачу "лишних" церковников
помещикам Татищев считает нерациональной, потому что она убыточна для казны.
Лучше брать таких якобы "лишних для духовенства в государственную службу или на
государственные заводы" (этим делом Татищев сам управлял на Урале). Или в села и
погосты на обязательные работы, чтобы от нее довольствовались и церковные
причты. Этим Татищев оправдывает бывшую форму самоустройства духовенства после
петровских штатов 1723 г. до аннинского гонения. "Лучше, - продолжает Татищев, -
не раздавать помещикам даром," ибо это имущество - "государственное, но
продавать, за которых с охотой всяк даст за мужскую голову по 10 ?ублев. И через
то не мало бы правильных денег в казну пришло." Как скоро человек привыкает к
ужасу рабства! Иллюстрация к тому, с чем мирятся и чего якобы не видят
"добровольные" интеллигентные (?) строители социального рая в нашей России.
Неудивительно, что часть детей церковников, обреченных на рабство, поступала в
бегах в шайки разбойников (Розанов. Ист. Моск. Епарх. Управления, ч. II, кн. 1,
с. 168).



***



"Изъятие сословных излишков" из рамок духовенства делалось не только в пользу
низшего физического и крепостного труда, но и труда свободного, интеллигентного,
утилитарно нужного "до зареза" в данный момент государству. Дети
наследственно-грамотного духовенства служили государству благодарным резервом,
из которого правительство с уверенностью черпало нужных ему грамотных школьников
для выработки разных ученых специалистов. Из Московской Духовной Академии
постоянно шли вызовы в Академию наук, в Москов. Госпиталь, в Сухаревскую
математическую школу для обучения то архитектуре, то восточным языкам. Строители
далеко еще не окрепшей и недоразвившейся духовной школы подымали даже тревожный
вопль об ее опустошении через это изъятие лучших элементов. Уже в 1735 г. ректор
Москов. Дух. Академии, архим. Стефан Калиновский, по случаю вызова в Академию
Наук 20 студентов, с огорчением писал Синоду, что у него "немногие доходят до
богословия. Ибо иные посылаемы бывают в СПБ для обучения ориентальных диалектов
и для Камчадальской экспедиции, иные в Астрахань для наставления калмыков и их
языка познания. Иные - в Сибирскую губернию с дейст. статс. советником В.
Татищевым, иные в оренбургскую экспедицию со ст. совет. И. Кирилловым. Иные же
берутся в московскую типографию и в монетную контору. Многие же и бегают,
которых и сыскать невозможно." Своим темным неуклюжим языком ректор Ст.
Калиновский объясняет далее, как мотивируют беглецы свое уклонение от таких по
видимости почетных вызовов. Уклоняющиеся говорят: "мало видим тех, котории по
совершении наук своих угодное пристанище получают." Так это, или нет, но ректор
Ст. Калиновский жалуется Синоду на подрыв этими "изъятиями" самого состава
духовных школ: "котории ученики по многотрудных в фаре, инфиме, грамматике,
синтаксисе, через 2, 3 и 4 лета в пиитику уже, риторику и философию поступят, а
остроумнейшие и надежнейшие покажутся," тех соблазняют учиться медицине при
госпиталях, куда уже завербованы раньше товарищи их по Славяно-Грек.-Латинской
Академии. Таким образом, по выражению ректора, все готовое пиво сверху
спивается, а в богословской школе на дне "почти самое остается дрожжи." Синод
сделал лишь ограничительное постановление: отдавать в Госпиталь из
Слав.-Грек.-Латин. академии не детей духовенства, а лишь разночинцев, солдатских
детей, и то только дошедших до синтаксисы. А из высших классов уже не отпускать.

В 1747 г. положено начало созданию СПБ Университета в виде Курсов
университетского характера. Велено набрать 50 студентов из семинарий СПБ-ой,
Новгородской и из Московской Дух. Академии. Синод опять распорядился - уступить
учеников из разночинцев и в крайнем случае из причетнических детей. От
Архиепископа СПБ-го поступило в Академию Наук даже ходатайство не "обирать" так
одну столичную семинарию, а вызывать учеников и из провинциальных семинарий. По
малолюдству духовенства в новом СПБ крае, местные ученики крайне нужны для
церковной службы на месте. Но президент Академии Наук граф Разумовский прислал
на это "строгий" ответ, что он мог бы и всех 30 студентов взять из одной СПБ
семинарии, но лишь "по снисхождению" соглашается на вызов учеников и из других
семинарий. Пришлось столичной семинарии своих учеников уступить.

На выносливом хребте учеников семинарий, еще далеко не развившихся до своей
нормальной полноты и высоты, одновременно в ХVIII веке строился рост и других
специальных и высших школ. При замкнутом сословном строе, как духовенство вообще
вынуждено было отдавать "штатные избытки" своей "рабочей силы" в крепостную
кабалу, так и мнимые "избытки" своих школьников - на строительство всех других
высших специальных школ. В 1754 г. последовал вызов в СПБ Медико-Хирургическую
Академию. Синод ответил, что он может уступить только сыновей разночинцев. Но их
оказалось мало. В 1755 г. Мед.-Хир. Академия просила Синод отпустить ей в
студенты и из детей духовенства. Но Синод отказал. Тогда в 1756 г. поступило от
М.-Х.-Академии новое слезное ходатайство, в виду крайней нужды в медиках, дать
из всех духовных школ по крайней мере до 50 учеников. Синод на этот раз уступил,
видя, что нет еще во всей России такого рода средних школ, которые бы давали
специально латинистов. А какая-нибудь сотня киевских выучеников, разбросанная по
епархиальным архиерейским школам, натаскивала всероссийских семинаристов на
практическое усвоение латинского языка для чтения учебников, кропания школьных
сочинений и даже разговорной латинской речи. Такого рода подготовки для медицины
не могла тогда дать ни одна средняя школа в России.



Приходское духовенство при Екатерине II.

Очень чувствительная для монастырей и епископий секуляризационная реформа
Екатерины II не только ничем не облегчила и не реформировала быта приходского
духовенства. Наоборот, она только еще значительно сжала петровские "штаты"
приходских церквей и тем увеличила неизбежность новых усиленных разборов. Тотчас
после 1763 г. начата новая ревизионная перепись приходского духовенства, но с
"тактическим" воздержанием "пока" от предприятия логически неизбежного разбора к
концу 1768 г. новые ведомости были составлены. Новые штаты по ним не были еще
готовы, а екатерининские разборы по мерке старых петровских штатов уже начались.

Новые штаты на бумаге созрели только через 10 лет к 1778 г. Они составлены
значительно сжатее петровских. За единицу принят "двор," в котором числилось
четверо мужчин. Эти 4 "штатных" лица назывались "ревизскими душами," ибо
числились по штату от одной ревизии до другой, независимо от фактического
положения, т. е. живы ли они, или уже умерли и их заменили или не заменили новые
члены семьи. На 150 дворов положен 1 священник, на 250-300 дворов - 2
священника, максимум - 3, если нельзя без трех обойтись. При жизни штатного
священника запрещено ставить заместителей ему. Предельным возрастом штатной
службы назначено 60 лет. По медицинском освидетельствовании и отставке, велено
отбирать ставленую грамоту и не дозволять совершать требы, даже служить литургию
без особого архиерейского разрешения.

Параллельно приняты меры к сокращению строительства новых церквей. Устройство
новых домовых церквей вообще воспрещено. Образование новых приходов мог
разрешить только Синод. Даже ремонты старых церквей воспрещены без дозволения
архиерея.

Екатерининское штатное "иго" на этот раз распространено и на все приходы Южной
России. Сыновья - священники ("викарии") при отцах воспрещены. Многочисленные
вольные дьяки, кроме штатных, лишены платного содержания. С 1786 г. вообще
введены все порядки великороссийских приходов. Все лишние священники размещены
по штатам приходов. Остальные удалены в "за штат." Приходская служба стала для
священников излишне обременительной. На это без успеха жаловался Синоду в 1785
г. епископ Белгородский.

Вообще Екатерининские реформы были чувствительны не только для владык и
монастырей, но и для приходского духовенства своими суженными "штатами."

Выбрасывая за борт много так наз. "заопределенных" клириков, новые штаты питали
старый, еще не упраздненный канал крестцового духовенства. После разбора 1769
года в Москве скопилось 257 безместных священников и 11 диаконов. Подобное
скопление, как видно из указа Синода 1770 г., образовалось и в СПБ. Под
предлогом хлопот о местах и с отпусками от своих епархиальных владык,
просрочивая все свои паспорта, эти бродячие попы "шатались праздно и в
непристойные духовному чину поступки впадали.".. Часть их "отправляла в домах
крестцовую службу," часть "домогалась пройти в полковые команды," попадались
среди них и запрещенные. Словом, "великая от таковых бродяг непристойность
происходила." Синод приказал всех просрочивших паспорта (не говоря уже о
беспаспортных), высылать под полицейским караулом по месту их жительства.
Строгий архиепископ Амвросий (Зертис-Каменский), из шляхтичей Малой России, был
вообще барски строгим администратором. В 1768 г. он писал в свою Консисторию: "В
Москве праздных священников и прочего церковного причта людей премногое число
шатается. Они к крайнему соблазну, стоя на Спасском крестце для найму к служению
по церквам, великие делают безобразия, производят между собою торг, и при убавке
друг перед другом цены, вместо надлежащего священнику благоговения, произносят с
великою враждою скве?нословную брань, иногда же делают и драку. А после
служения, не имея собственного дому и пристанища, остальное время или по
казенным питейным домам и харчевням провождают время. Или же, напившись до
пьяна, по улицам безобразно скитаются."

Консистория ответила, что пока безместным священникам не воспрещен въезд в
Москву, "то от крестца их унять нет возможности." Они сознательно не ищут мест:
"дабы, шатаясь по Москве, быть без всякого присмотра, в сущем самовольстве,
получая пропитание посредством оного соблазнительнейшего на крестце к служению
найма."

По сговору с полицейскими властями и при помощи их Московская Консистория
выслала крестцовых попов из Москвы в 1770 г. и этим было заложено начало к
полной ликвидации этого неблаголепного института. Строгий Амвросий подписал указ
об окончательном упразднении в Москве "крестца." Наиболее доброкачественной
категории крестцовых искателей мест разрешено устроиться даже и в Москве
легальными помощниками штатных священников, иные высланы в провинцию с таким же
правом, а третьим разрешено устроиться только на причетнические места.

Свой строгий указ против бродячих крестцовых попов Синод повторил в 1772 г. Но
он шел вразрез с реальной нуждой момента. Чума унесла много священников. И на
пустовавшие в Москве места пришлось взять не мало тех бродячих иереев, которые
были внесены в списки высылаемых. Узнав о вакантных местах в Москве, сюда опять
прилила волна из других епархий разных неуживчивых элементов. Воскресают
неумирающие "крестцы." С 1774 г. Московская Консистория предпринимает ряд
полицейских мер к их ликвидации. На Спасском крестце поставлен уполномоченный
Консисторией иерей, а на помощь ему караул из солдат, чтобы разгонять силой
крестцовые сборища бродячих попов. Митрополит Платон систематически боролся с
этой "текучей рабочей силой" и, наконец, прикончил это безобразие. В своей
автобиографии он сообщает, как он изничтожил "бесчестный крестец, который
состоял в том, что у Спасских ворот всегда собиралось попов по 10, 20 и 30,
бродяг из разных епархий. Отрешенные от мест, а иные запрещенные и под
следствием находящиеся, нанимались, стоя на крестце, служить обедни при разных
церквах за малейшую цену, копеек по 10 и по 5. Делало сие нестерпимый соблазн.
Бог помог архиепископу (т. е. самому Платону) все сие перевести так, что и следа
не осталось. Хотя оно, может быть, продолжалось через (т. е. "в течение")
несколько сот лет и хотя прежние архиереи о том же старались, но не успели."

Но "крестец" не сразу опустел. Туда выходили совершенно легальные священники,
чтобы наняться отслужить раннюю литургию. Повсюду прихожане разделялись на
посетителей ранних и поздних литургий. Но "штаты" многих церквей допускали
только одного священника. Для ранних обеден нужно было искать священника где-то
на стороне. Потребность реальная. Прихожане жаловались и даже на Высочайшее имя.
Митр. Платону приходилось сопротивляться, чтобы не разрушить с трудом
укрепленную плотину, не дать ее прорвать напору бродячих попов. Указано
довольствоваться приглашением для ранних литургий священников из других церквей
с широкими штатами в два или три священника. И все-таки бродячие и беглые попы
находили себе нанимателей и в Москве и в СПБ вплоть до начала ХIХ в.

После проведения в конце ХVIII в. секуляризации и в Южной России, и по введению
и там строгих приходских штатов, и там не сразу удалось изжить широко
распространенную практику так наз. "диких попов." Часть их обладала грамотами,
выдававшимися самими архиереями при отпуске для приискания места. Иные находили
для себя более легким (бесшкольным) и дешевым способом добывать себе хиротонию в
соседних - Молдавии и в Турции "про запас" и с этими ставлеными грамотами
странствовали от парохии к парохии, не найдут ли где "ваканс." А пока что
кормились физическим трудом в сельском хозяйстве или ходили в извоз чумаками. А
вдовые присоединялись к группам бурсаков, добывавших хлеб распеванием кантов. И
вообще "бурлаковали," сливаясь с свободно переселявшимися с места на место
землеробами, что было одной из привилегий края, резко упраздненных учреждением
здесь наместничеств в 1783 г. Конечно, в этой бродяжной обстановке авантюрили и
попы-самозванцы, так наз. "самоставы" или "самосвяты," с подложными грамотами и
даже по паспорту второбрачные. Изобличенные ныряли через польскую границу и
продолжали свои похождения за кордоном.



***



Екатерининское время, сжав до крайности штатные рамки духовного сословия,
уделило законодательное внимание и для устройства "излишков" сословия не только
в воинской и подушной кабале, но и на путях свободных интеллигентных профессий.
Послепетровские правительства, как только нуждались в каких-либо специалистах,
автоматически черпали их из семей поповичей и духовных школ. Характерно для
грубого утилитаризма власти, что она, втягивая в кабалу крепостной зависимости
"излишки" духовного сословия, не хотела понять особой чувствительности его и
мучительности для него перехода от высшей категории труда и соединенного с ним
высшего морального самосознания к труду низшему, только физическому, и притом
рабьему. Но как только возникала экстренная потребность усвоения новых научных
знаний, так не задумываясь члены правительства протягивали руку к семьям
поповичей и брали оттуда выносливых, не боящихся труда "спецов." Так, напр., в
самом начале царствования Екатерины II, прежде всего ради потребностей Академии
Наук, понадобились специалисты древних и новых восточных языков. И вот 16.V.1765
г. Синоду объявляется Высочайшая воля: "из обучающихся в семинариях учеников,
кои дошли до риторики... избрать 10 человек для отправления их в Англию, дабы в
университетах Оксфордском и Кембриджском в пользу государства высших могли
обучаться наук." 21.V. последовало еще дополнение: кроме Англии послать еще
студентов и в Германию, в Геттингем и в Голландию - в Лейден. Из этих
заграничных выучеников некоторые вернулись на церковную службу. Так, Наумов стал
преподавать греческий и еврейский языки в старой Академии в Москве в Спасском
монастыре. В 1773 г. вернулся Семенов-Руднев. Особая комиссия от Академии Наук
экзаменовала его и решила, что его нужно использовать только для ученой и
учительской деятельности. Что благовременно учредить у нас для научного
богословия богословский факультет и присоединить его к Московской Академии,
"чтобы сии оба училища, поелику оные учреждены для духовенства, назывались одной
Академией." Значит, несмотря на торжественно звучавший с конца ХVII в. титул
Славяно-греко-латинской Академии, синодальные правители церкви сознавали, что
это еще по существу не высшая школа богословских знаний. Молодой питомец ее
Платон (Левшин), ставший теперь архиепископом Московским, задался прямой целью
поднять Московскую Академию до уровня действительно высшей богословской школы. В
проекте он себя назначил ее "директором." Курс ее шестилетний, без первых
четырех латинских классов. Они переносились в Троицкую семинарию. А в Москве
оставалась высшая школа с традиционным именем Академии. В нее вызывались бы из
всех 33-х семинарий отборные студенты по три кандидата от каждой, всего 99
человек. Проект не двигался и при Павле I (1796 г.) и сдан в архив. Но он
отображал в себе назревшую потребность вскоре осуществленной реформы выросшей
духовной школы. А пока эта смиренная и самоотверженная школа продолжала служить
не церкви только, но и всему аппарату государства, отдавая ему свои мнимые
"излишки."

С учреждением в 1775 г. губерний и наместничеств ушли туда на службу тысячи
семинаристов, на что давались духовным начальством разрешения с разбором.
Архиереи не отдавали школьников выше риторики. Да и новая бюрократия, видимо, не
гналась за большой наукой. Напр., в 1779 г. в нижегородское наместничество из
семинарии взято на службу 155 семинаристов из "умевших писать." Мерка писарская.
Из Киевской Академии наместник просил на службу даже прямо тех, "которые
неспособны к учению." Губернаторы зазывали, соблазняя немедленной обмундировкой
и жалованьем от 40 до 100 руб. в год. Уходили из семинарий десятками.

Понадобились в 1782-86 гг. учителя в преобразованные народные школы. Резервуар
кандидатов - те же семинарии. Министерство требовало в 1783 г. дать ему 142
ученика и при том "лучших," и не только риторов, но и философов. С 1786 г. шли
систематические вызовы в медицинские школы и в Московский Университет. В 1788 г.
высшие классы СПБ семинарии почти опустели от таких "вызовов." Духовное
начальство старалось, как могло, сберечь свои школы от истощения. У митр.
Платона в Москве все ученики при переходе из риторики в философию должны были
давать подписку, что они останутся в духовном звании. Митр. Платон для
публичного собрания в его моск. академии в 1782 г. назначил диспут между двумя
учениками на тему: "Преимущество духовного звания пред всеми другими."

Екатерининский "разбор" 1784 г. производился спокойно, без истерии и
ожесточения, что доказывает, что прежние озлобления в этом деле были ни для кого
ненужной мукой. Напр., лишних клириков спокойно переводили на пустующие места из
одной епархии в другую. А сколько десятилетий Сенат противился этой бесспорно
разумной мере! Затем, исключенные из духовенства не обязательно закабалялись в
подушный оклад, но могли оставаться и свободными, если находили себе место "в
светской команде." Напр., в сообщении Орловской Казенной Палаты Синоду находим
такие цифры. Из их епархии 54 клирика переведены в другие епархии, а в "светскую
команду" отдано 2.214 человек, и не в крепостное состояние, а в купечество, в
мещанство и в свободное крестьянство, так наз. "государственное," т. е. на
казенные земли, а не к помещикам. Это только доказывает, что при доброй воле
властей и прежние разборы поповичей могли бы не превращаться в "нашествие
иноплеменников и междоусобную брань."



Испытания Пугачевщины.

Несмотря на горькие стороны быта приходского духовенства, вытекавшие из
крепостного права, посягавшего на периферическую часть его детей, духовенство
верой и правдой служило режиму, было одной из крепких его опор. При эпизодах
народных волнений, его вовлечение в них не было руководящим, а только пассивным,
в большинстве террористически вынужденным. Так было даже при холерном бунте в
Москве в 1771 г. и при убийстве архиепископа Амвросия (3. Каменского). Также в
общем оно было вынужденным страхом насилия и во время наступившей через два года
(в 1773-74 гг.) Пугачевщины. "Пугача" (такова была народная форма его имени)
"благословил на царство" за Волгой Иргизский старообрядческий старец Филарет, а
Пугач в свою очередь обещал поставить Филарета патриархом на Москве. Опираясь на
бунтарскую психологию заволжского старообрядчества, Пугач и в своем манифесте,
наряду с "вечной волей" от крепостной зависимости, "жаловал" также и
"двуперстным крестом и бородой." Восставшие казаки и всякая вольница врывались в
города, насиловали и жгли. Разорены и сожжены: Казань, Пенза, Саратов, Царицын и
др. Застигнутое врасплох духовенство сопротивлялось и нещадно убивалось. В одних
двух маленьких городах, Ядринске и Курмыше, убито 77 лиц духовных. Неполная
общая статистика считает всего 257 убитых духовных лиц, отказавшихся служить
молебны за царя Петра Федоровича и его супругу Устинью Петровну. Неудивительно,
если под страхом быть растерзанными живьем, многие священники покорялись
самозванцу, встречали его с крестом в руках на папертях церквей. Но ведь также
покорно встречали Пугача и местные гражданские власти. Паника была общей.
Епископам тех губерний приходилось пережить много волнений. В Казани был митр.
Вениамин (Пуцек-Григорович), в Нижнем Новгороде Антоний (Зыбелин), в Вятке
Варфоломей (Любарский), в Тобольске Варлаам. Своими заявлениями с церковных
кафедр и циркулярными посланиями они оказывали важные услуги властям. Вениамин
Казанский, напр., во время смерти Петра ІII был в Петербурге и сам участвовал в
отпевании и погребении его в Александро-Невской Лавре. Синод разослал указ,
угрожавший лишением сана духовенству, как только кто "поползнется приступить не
только в сообщество, но и к каким бы то ни было способиям злодейственным
бунтовщикам и врагам благочестивой своей церкви и государства." Но при
окончательном суждении, по подавлении восстания, безоговорочность угрозы была
смягчена. Однако, лишены были сана два архимандрита: Саранский Александр и
Нижегородский Исаакий. В Тамбовском и Пензенском крае лишены сана и монашества
129 человек. При разборе этих дел об измене властям и Синоду, в частности,
приходилось считаться с неразберихой доносов. Правительство побуждало Синод
разбираться в злостных клеветах на владык: Варлаама Тобольского и Вениамина
Казанского. Но следствие их совершенно оправдало.





Духовная школа.

Всей древности не было свойственно яркое сознание школы, для усвоения тех или
других знаний в возможно более краткий срок, возможно более широким кругом
учащихся. Принцип не только интенсивности мысли и ее глубины, но и ее
экстенсивности, широчайшей распространенности и возможной доступности, хотя бы и
ценой ее упрощения и плоскости - это принцип новой европейской культуры,
победившей своей общедоступностью нашу земную "вселенную." Захвативший нас позже
западных народов на четверть тысячелетия, этот процесс ошколивания всех
разветвлений жизни не мог не натолкнуться на естественную инерцию пассивного
сопротивления. После открытия при царе Федоре высшей по замыслу школы -
"Академии" в Заиконоспасском монастыре, систематическое школьное размножение и
развитие началось далеко не сразу, несмотря даже на близкий пример киевской и
юго-западной Руси. Наиболее книголюбивые епископы и игумены монастырей ревновали
о "почитании книжном," т. е. о размножении экземпляров хранившихся в библиотеках
монастыря или архиерейского дома древних книг. Ревновали о создании аппарата
"начетничества." На уровне начетничества и случайных личных дарований и стояло
веками церковное просвещение. От избытка личных дарований и по инстинкту
писательства происходил тоже случайно некий прирост этой "чтомой" книжности. Но
мысли о том, чтобы его активно увеличивать, пересказывать "по своему," а тем
более учить этому "пересказыванию" - не возникало. Учить и учиться значило: -
уметь читать и писать и - только. Отсюда странность общего впечатления от
русского средневековья, затянувшегося от татарского ига, будто русское
монашество и архиерейство, обогащая верующий народ одной грамотностью -
скупились, жалели тратить материальные средства на школы и в то же время тратили
их на церковное строительство, на украшение церквей и на свою богатую вельможную
жизнь. Такое объяснение многовековой русской бесшкольности было бы клеветой на
никогда не усыпавшую энергию монастырского благочестия и ревности, не говоря уже
о героях святости и подвига. Нет, просто категория развития ума, мысли, науки и
вообще человеческой земной культуры отсутствовала в составе учения православной
церкви. Ревность о культуре принадлежала к попечениям мира сего. Это дело царей
и государства. Церковь это принимала под своим контролем и со своими условиями.
Но не считала этого прямым своим "делом." Вот "минимум" просвещения, мысли и
книжности, нужной для культа, она берегла и пронесла в сохранности через все
века разрух, военных разгромов и народных бедствий. На сохраненном церковью
фонде просвещения народы и государства могли легко строить свое общее светское,
утилитарное просвещение. Так было фактически на Востоке и специально у нас на
Руси.

Цветшее еще на античном корне византийское христианское просвещение угашено
властью ислама. Лишь наступление латинства, вооруженного школой, побудило
восточных иерархов вопиять о создании школы в России для всего Востока.
Латинское наступление в юго-западной Руси вынудило последнюю, хочешь не хочешь,
создать церковные школы. И все-таки эти запросы времени не находили волевого
отклика в Москве - III Риме. Именно отрешенность от многоученого, но
еретического Запада и оправдывала опытно, наглядно, то невысказанное словами, но
глубоко залегшее в русском православном сердце убеждение, что для спасения души
культура совсем не нужна, что она дело для церкви постороннее, даже и терпимое,
но во всяком случае соблазнительное.

Итак, богословская школа и новая православная литература на всем Востоке, но
особенно характерно в России, не считались бесспорной церковной ценностью и не
входили в сознание архиерейского и монашеского призвания и долга, даже в смысле
простого честолюбия и показных заслуг в общественном мнении. Знамя
новорожденного старообрядчества окружало всеобщую церковную бесшкольность
ореолом какой-то традиционной добродетели и не облегчало возможным ревнителям
школьности мужества пойти против этой исконной черты русского благочестия.
Словом, пробудить русскую иерархию и русские монастыри к пафосу школьной
активности было делом трудным, даже противоестественным. Ни уму, ни сердцу
русского монаха и епископа ничего не говорил призыв к науке и школе. Не
материализм, не корыстное скопидомство и эгоизм чревоугодия делали русскую
иерархию глухой и неспособной двинуть дело школьного богословского просвещения,
но честный консерватизм и почти фанатизм бесшкольности. Последний, типично
традиционный, бесшкольный н антишкольный патриарх Адриан равнодушно наблюдал,
как на его глазах разрушалась во всех смыслах и сходила на нет
Славяно-греко-латинская Академия в Москве.

Чтобы создать богословскую школу в такой до мистицизма враждебной атмосфере
неизбежной оказалась "дубинка" Петра. Но дубинка сила не творческая. Раз
творческой силы не было в Москве, нужно было брать ее на стороне. Вот откуда
явилось почти неизбежным то призвание извне, из Киевщины, в Великороссию
школьных варягов, которые по-своему добродетельно исполнили свой исторический
долг.



***



Что другое мог сделать Петр Великий для насаждения вообще "просвещения," в том
числе и просвещения специально церковного, богословского, как не позаимствовать
его извне? К счастью, это заимствование произошло не из чужого, а из своего же
русского источника. Лишь игрой исторических случайностей он временно отгорожен
был от более молодого центра, однако, волею судеб, теперь поставленного
собирателем великой империи. Источником стала киевская школа - копия с
латино-польского образца. Книжные люди из киевщины и южных школ значительной
волной вливались в московщину после 1654 г. Петр В. по кончине патриарха Адриана
(1700 г.), типичного великорусского противника его западных реформ, уже
решительно передал и все дело церковное и, в частности, церковно-школьное в руки
киевлян. И почтил (1701 г.) Киевскую школу по достоинству именем Академии в
сравнении с увядшей Академией в Москве. Последнюю он вручил попечению вновь
прибывшему из Киева просто за архиерейским посвящением Стефану (Яворскому).
Стефану он в исключительном порядке временно поручил все церковное дело и
захиревшую Академию в частности. Стефан просто скопировал все порядки Киева,
пригласил киевских учителей, с киевскими учебниками, разделением учащихся на
классы и с тотальным преподаванием всего по-латыни.

По этому примеру и прямым директивам от митр. Стефана земляки его - южане,
вдохновились искренно открывать в своих епархиях школы, на что еще не сразу
"раскачались" великороссы. Уже в 1700 г. открыл школу у себя в Чернигове
архиепископ Иоанн (Максимович, ныне канонизованный). В Ростове ярославском в
1702 г. еп. Димитрий (Туптало, тоже канонизованный). В Тобольске (1703 г.) митр.
Филофей (Лещинский, также малороссиянин). В Новгороде в 1706 г. митр. Иов -
великоросс. Иов Новгородский, как и Афанасий Холмогорский сами бесшкольные
великороссы, принадлежали к той породе людей большого здравого смысла, которые
преодолели узкое мракобесие своей среды. Эти люди были отрадой "просвещенцу"
Петру, и он их отличал и ценил.

Добровольной тяги к школе все же еще не было. Нужна была палка закона. И вот,
чтобы обеспечить прилив учеников, издается закон: дети духовенства впредь не
допускаются к церковным должностям, пока не пройдут ни одной ступени специальной
духовной школы. А гражданское правительство этому "загону" в духовную школу
помогало тем, что тут же в законе объявлялось, что без аттестатов духовной школы
впредь поповичи не будут приниматься ни в какие "чины гражданской службы,"
кроме, конечно, "солдатского чина," что практически отпугивало почти наравне с
записью в крепостную зависимость.

Но так как регулярные духовные семинарии еще медленно создавались по разным
епархиям, то петровское правительство, само заинтересованное в ускорении темпа
народного образования, предписало, параллельно специальным церковным семинариям,
открыть и при архиерейских домах и при больших монастырях начальные
общеобразовательные школы, так наз. "цифирные." В эти школы приглашались дети
всех сословий, а дети духовенства поголовно, обязательно. Кто из детей
духовенства уклонится, тому грозила принудительная солдатчина, а по мере
злостности и запись в подушный оклад. Хорошо еще, если на землю государственную,
а то и в помещичье рабство. И кто не прошел даже этой "цифири," тем запрещено
выдавать даже разрешение на брак. Можно обвинять Петра Великого в жестокости его
строительных, школьных, военных предприятий. Но нужно и понять его. Наш историк
Голубинский, цитируя свидетельство летописца о слезах матерей передовых русских
сословий, плакавших о своих детях, как о мертвых, когда св. Владимир мобилизовал
их для аристократической школьной подготовки к высшему государственному и
церковному служению, с грустью удивляется этому стихийному сопротивлению свету
науки и затем винит своей народ в отсутствии у него вкуса к школе на протяжении
всей дальнейшей его истории. Надо признаться, что при всех крайностях выводов
Голубинского в этом его наблюдении есть нечто точно подмеченное в характере
русского народа. к такому народу не так-то легко механически применить методы
управления, какие подходят ко многим другим народам.

Наступил 1721 г. Упразднено патриаршество. Во главе управления церковными делами
поставлен государственного порядка орган - Св. Синод. Его конституция - Духовный
Регламент - теперь уже от лица верховной власти предписывала: в каждой епархии
открыть архиерейскую школу "для детей священнических или и прочих, в надежду
священства определенных." И это на особую ассигновку из доходов архиерейского
дома. Учитывая, что потребны не малые средства, регламент устанавливает для этой
цели еще новый натуральный налог. Это средство всегда героическое. Но тут налог
указан в очень высоком проценте: собирать 30% хлеба с земель церковных и 20% с
монастырских и архиерейских.

Заранее можно было сказать, что такой "героический" налог не сможет
реализоваться, и программная высота школьных дисциплин не будет скоро
достигнута, кроме редких исключений. Так оно и вышло. Вот что начертал в
Духовном Регламенте Феофан.

Школа Феофанова по нынешней мерке - школа средняя, и даже по киевскому примеру
средне высшая. Элементарная грамотность молчаливо предполагается уже пройденной,
в цифирных ли школах, или где угодно. Вот содержание ступеней - годов - классов
у Феофана: год I-ый - грамматика, география, история; II - арифметика и
геометрия; III - логика и диалектика; IV - риторика и пиитика; V - физика и
метафизика; VI - политика. Метафизика может переноситься и в этот класс;
VII-VIII классы посвящаются богословию. Языки преподаются все время:
церковно-славянский, латинский, греческий и еврейский. Для воспитательных целей
вводится система общежития "образом монастыря," Москве совершенно неизвестная.
Ректор, префект, надзиратели и ученики живут вместе. Ученики по возможности
отделяются от вольной домашней обстановки и редко видятся с родными. "От
такового воспитания и учения можно воистину надеяться великой пользы отечеству."

Согласно программе Регламента начали открываться новые школы: целых две в
Петербурге. Митр. Феодосий (Яновский) открыл семинарию в столичном
Александро-Невском монастыре. Бывший в то время Псковским архиепископом Феофан
Прокопович, но состоявший Постоянным членом Синода и по желанию Петра
выстроивший себе деревянный дом в Петербурге на р. Карповке, там же построил
деревянные корпуса и для семинарии. Эти две столичные семинарии, да к ним еще
присоединилась в Нижнем Новгороде, были открыты первыми по программе Дух.
Регламента. Но они также, как и другие архиерейские школы и до и после этого
года, не были еще полными. Они вырастали по мере нахождения учителей и учеников.
В 1722 г. открыты духовные школы в Твери, в Белгороде. В 1723 г. - в Казани,
Вятке, Холмогорах, Коломне. В 1724 г. в Рязани, в Вологде. Синод наблюдал за
ними через свою Контору школ и типографий. С момента открытия этих семинарий,
духовенство обязывалось отдавать в них своих детей вместо прежнего обязательства
зачислять их в цифирные школы. И эти последние, поскольку они содержались
архиереями, закрывались и сливались с новыми духовными школами. Всеобщая
"школьная повинность" для детей духовенства подтверждена указом Синода (1723
г.), со ссылкой на "волю Государя," что родители за уклонение лишаются
должностей, а дети записываются в подушный оклад.

Несмотря на грозные законы, новое духовно-школьное дело не находило сочувствия в
самом духовенстве Великороссии. Оно казалось "чужим" делом не потому только, что
сдано было практически как бы в монополию малороссиянам, но еще и преподносилось
в оболочке латинского еретического языка. Трудно было великороссу преодолеть это
инстинктивное оттолкновение от латыни, к которой малороссы уже давно привыкли.
Детей духовенства свозили для школьного смотра в епархиальный город,
полу-экзаменовали, разбирали по способностям. Но собрать всех не удалось. Их
скрывали и родня и чужие. Агенты Монастырского Приказа разыскивали беглецов и
привозили как арестантов в кандалах. Иные прикидывались дурачками. Зная этот
прием обмана, в свое время проделанный Давидом, чтобы не попасться в руки
филистимлян, Духовный Регламент предписывал подвергать этих дезертиров науки
годичному испытанию. Само духовенство и монастыри саботировали положенные на
содержание духовных школ сборы хлеба. Да и власть, учреждавшая школы, была
бессильна снабдить их достаточным количеством учителей. Сам Синод, чувствуя свое
бессилие, дозволил, чтобы не провалилось все дело, довольствоваться в новых
духовных школах грамматикой, арифметикой и коротеньким катехизисом. Не до
латыни, не до греческого языка! При таком почти стихийном пассивном
сопротивлении неудивительно, что по смерти Петра Великого целый ряд этих
зачаточных семинарий просто захирел и закрылся. На фоне этого инстинктивного
бытового саботажа богословской школы великорусским духовенством неудивительно,
что в послепетровское безвременье особым школьно-богословским активизмом
отличались одни только иерархи-малороссы. Еп. Гавриил (Бужинский) восстановил
захиревшую семинарию в Рязани, еп. Гедеон (Вишневский) - в Смоленске. Иркутские
епископы - Иннокентий (Кульчицкий - канонизованный) и Иннокентий (Нерунович)
открыли школы у себя в далекой Сибири. В Пскове в 1725 г. открыл духовную школу
еп. Рафаил (Заборовский). В Харькове еп. Епифаний Тихорский в 1726 г. открыл
коллегиум, потом блестяще развившийся.

С воцарением Анны Иоанновны (1730 г.), "диктатором" церковных дел стал Феофан
(Прокопович). Он употребил особые усилия, чтобы реализовать максимально свои
мечты о духовной школе, изложенные им в Духов. Регламенте. Уже в манифесте о
своем воцарении новая императрица указала - во всех епархиях открыть духовные
школы согласно с буквой Духов. Регламента. А так как подневольные открытия по
всем епархиям ограничились школками очень элементарными, то новый именной указ
1737 г. потребовал, чтобы в них повсюду вводился курс средне-учебных заведений
применительно к Дух. Регламенту и делались ежегодные отчеты Синоду. Архиерейские
школы преобразовывались в "славяно-латинские семинарии." Примером служила
Киевская Академия. А сложившиеся школы "славяно-русские" становились низшими
подготовительными к средним, т. е. к семинариям. Так слагался прототип будущих
"духовных училищ" ХIХ века. К концу царствования Анны Иоановны (1740 г.)
насчитывалось уже 17 семинарий типа средних школ. Однако, это был лишь "тип"
средних школ, но не полнота их предметов и ступеней. Не хватало ни учителей, ни
материальных средств. Даже аннинское "кабинетское" правительство, взявшее в свой
контроль все хозяйство церковных земель, убедилось на деле, что развернуть
полную программу духовных школ, даже только с материальной стороны, архиереям
непосильно. В 1738 г. поставлен был впервые вопрос о казенных "штатах" для
семинарий. Но "временно и пока" различные ассигновки получили только три
"видных" семинарии: СПБ Невская, Новгородская и Казанская. Жестокие аннинские
"разборы" уменьшали количество кандидатов для семинарий, навстречу этому шел
недостаток самих учителей. Так на деле и получалось, что и набирать в школы
учеников приходилось силой и учить их удавалось едва грамматике, не доходя даже
до риторики, не говоря уже о философии. Единственно в Харьковском Коллегиуме
возвысились до богословия.

При благочестивой императрице Елизавете штатное пособие сохранено только за
двумя академиями: киевской и московской. Но и церковная власть, получившая вновь
в свое управление старые земельные хозяйства, получила лучшие возможности
добывать средства на развитие духовных школ. И действительно, ко времени
царствования Петра III и Екатерины II открылось еще 8 новых семинарий, и общее
число их доросло до цифры 26 с общим числом учащихся в 6.000. Но многие из них
еще не достигли уровня богословских классов. Первое место и по количеству
учащихся все еще занимала академия в Киеве. В половине ХVIII века там числилось
1.200 учащихся, тогда как в Москве было самое большее 600 и некоторые годы всего
200.

Одновременно с таким ростом духовных школ происходил и стихийный перелом в
существе самого школьного богословия. Кроме заимствования Москвой из Киева
господствовавшего там и по форме и по существу латино-римского толкования
догматов и морали, уже при Петре Великом к нам переносилась из того же киевского
источника и разгоревшаяся там школьная борьба господствовавшего направления
римо-католического с протестантским. Ярким представителем последнего
меньшинственного направления явился в Великороссии Феофан Прокопович. Не будь он
для Петра В. "чаровником" в вопросе церковно-практическом, латино-римское
направление всего школьного богословия могло возобладать надолго. Тем более, что
бесшкольным московским ревнителям всех рангов, пафос латинствующих киевлян
казался роднее, православнее, чем петровская еретическая неметчина, которой
веяло от Феофана - друга Петра и аннинских немцев.

Но победа талантливого Феофана и его протестантского направления одержана была
им еще на киевской почве, ибо там нашло и свой сочувственный отклик и свое
школьное продолжение. Борьба перенесена in flаgrаntе в Москву. И здесь, в более
молодом поколении богословов стихийным чутьем, инстинктивно, решилась в сторону
предпочтения Феофановской концепции, несмотря на явные ее и для самих учеников
"перегибы" в сторону протестантизма.

Старые киевские профессора, Феофилакт (Лопатинский), Иоасаф (Кроковский) шли в
философии за Аристотелем, а в богословии за Фомой Аквинским. Новые - избрали
себе Баумейстера и новую философию: Декарта, Лейбница, Вольфа. Следуя образцу
Феофана, профессора - Сильвестр (Кулябко) и Георгий (Конисский) читали
богословие уже под антилатинским руководством протестантов, но все на том же
общеевропейском латинском языке. Православное исповедание веры Петра (Могилы)
штудировалось по латинскому его тексту. И лишь в 1759 г., по указанию киевского
митрополита Арсения (Могилянского), начали текст его зубрить в русифицированном
церковно-славянском переложении. Из Киева это новое веяние разлатынивания и
обрусения богословской науки еще охотнее принято было в Московской "Академии" ее
учителями, выходцами из той же киевщины. Поворот от римо-католической монополии
в школе произошел безвозвратный, но он был медленный, пока не подросли и не
окрепли новые местные богословы - великорусы.

Со вступлением на престол Екатерины II иерархи-великорусы, готовые принять
секуляризацию недвижимой церковной собственности, справедливо рассчитывали
получить за свою готовность к этой реформе серьезную компенсацию из казенного
бюджета на переустройство, в частности, и духовных школ. Рукой светских
секуляризаторов в инструкцию Комиссии о церковных имениях 1762 г. вписана от
имени Екатерины II беспощадная характеристика тогдашнего состояния духовных
училищ: "Прошло 40 лет со времени появления их, но и по сие время архиерейские
семинарии состоят в весьма малом числе достойных и надежных учеников, в худом
учреждении для наук и в бедном содержании. Семинаристы нынешние обыкновенно в
некоторых местах обучаются латинскому и греческому языкам от неискусных
учителей, не знают иных учений, как только самые первые и школьные основания
латинского языка: не обучаются ни наук философских и нравоучительных, не знают
истории церковной, ни гражданской, ниже положение круга земного и мест, на
которых в рассуждении других народов живут. Набираются они в семинарии от отцов
и матерей большей частью неволею и содержатся без разбора."

Эта мрачная характеристика служила предисловием к последовавшему затем поручению
особой комиссии при св. Синоде составить план преобразования духовных школ.
Комиссию составили люди новой иерархической смены, из великороссов: Тверской
епископ Гавриил (Петров), Псковский Иннокентий (Нечаев) и иеромонах Платон
(Левшин). Комиссия, по-видимому, настроена была "великодержавно." Московскую
Академию предположено освободить от сред нешкольных классов, свести только к
высшему курсу дисциплин богословских и назвать Духовным Университетом. Киевскую
оставить в прежнем виде. А средние школы-семинарии разделить на два разряда, на
старшие семинарии - в СПБ, Новгороде, Ярославле и Казани, и на младшие семинарии
во всех других епархиях. Последние и мыслились, как заурядные школы для
приготовления заурядного приходского иерейства. Но так как и младшие семинарии
посвящались дисциплинам церковным и общеобразовательным средне школьного уровня,
то для прохождения начальной грамотности и в этом случае уже не только детьми
Духовного сословия, но и всех других, предположено в каждой епархии, при 3-х-4-х
монастырях, завести школы низшие, начальные с претенциозным названием
"гимназий." Эти младшие школы уже мыслились не замкнуто сословными, а открытыми
для всех и обслуживающими общегосударственные задачи народного просвещения
вообще. Эта идея обслуживания просвещения народа вообще проводится в проекте и
еще глубже, до конца. Ради систематического и всеохватывающего, просветительного
влияния церкви на народную душу, в этот проект внесен тот замысел, который в
конце ХIХ и начале ХХ вв. дал основание для политической борьбы против школ
церковно-приходских и за монополию школ земских. Здесь наши екатерининские
иерархи-великороссы проявили чуткость и прозорливость, опасаясь невыгодных
последствий для христианизации души народной и петровского и екатерининского
знамени "просвещенства." Они осознали, что низшая общенародная школа не должна
уйти совсем в светские руки. Поэтому наши иерархи-великороссы спроектировали -
приблизить начальную школу к деревенским низам народа, но материальные затраты
на это, помимо труда учительства, целиком взять на средства церковные. Устроить
эти народные школы предположили при благочиниях под ближайшим надзором
благочинных. А высший надзор за всем школьным делом поручить одному из членов
Синода. В изложенном проекте екатерининское правительство (в отличие от новой
эпохи Александра III и Николая II) не усмотрело ничего себе враждебного, даже
обрадовалось этому усердию духовенства - жертвенно посодействовать народному
просвещению и поручило заново пересмотреть этот проект специально низших
церковно-приходских школ.

Но, как многие широковещательные замыслы Екатерины II, весь описанный проект не
был принят правительством к осуществлению. Однако "заряд" его не пропал даром.
Иерархи-москвичи, лишенные теперь помещичьего землевладения, тем усерднее
добивались штатных окладов на духовные школы и их увеличений по мере их
внутреннего роста и их количественного размножения. Первые после отобрания
церковных поместий штаты на школы из казны 1763 г. сводились к 40.000 р. в год.
В 1784 г. они были возвышены до 77.500 р. На семинарию в год приходилось 2.000
р. Учителя получали по 150 р. в год. Подвижников такого учительского оклада было
немного. Да и этим труженикам заведенная нищенская система учительства не давала
возможности усилить свою специализацию в науках. Один преподаватель, а самое
большее - два-три, вели свой класс через все ступени школы. Переходя в высший
класс, они брались преподавать уже новые дисциплины в этом классе и т. д. Школы
ниже семинарий, названные при Екатерине II "уездными" училищами, совсем не
обеспечивались казной. Их по-прежнему архиереи и духовенство ухищрялись
содержать своими домашними средствами. Одного программного уровня преподавания
при этом не могло быть. Не было ни одинаковых денежных средств, ни одинакового
нужного учительского персонала. В одних семинариях школьный курс исполнялся в 8
лет, в других в 13 (!). Как бы то ни было, теперь везде уже преподавалось и
богословие. И вот еще результат новых педагогических веяний, великорусский
"модернизм": отрыв от латыни в философии и богословии, преподавание их на своем
русском языке. Курс богословия Платона (Левшина), написанный на русском языке,
стал учебником богословия. Дисциплина и система наказаний модернизованы,
основываясь на "благородном честолюбии" учеников.

Московская Академия и Троицкая семинария стараниями Платона (Левшина), учителя,
префекта, ректора и высокого руководителя, подняты выше уровня
консервативно-провинциальной Киевской Академии. В 1788 г. СПБ семинария по плану
митр. Гавриила (Петрова) была тоже повышена в полноте преподаваемых дисциплин в
параллель новооткрытой Учительской Семинарии. Своей задачей СПБ Главная
Семинария ставила систематическую подготовку учителей для обычных семинарий. И
потому митр. Гавриил испросил у Синода право для его семинарии ежегодно вызывать
из всех провинциальных семинарий одного-двух способных учеников. В порядке
именно этого вызова из Владимиро-Суздальской семинарии, в силу данного
установления в СПБ Александро-Невской Главной Семинарии, и появился в качестве
способного студента, блестящего преподавателя, а затем и статс-секретаря и графа
знаменитый М. М. Сперанский.





Царствование Павла I (1796-1801 гг.).

Павел I Петрович, сын Екатерины II и Петра III, унаследовал царский трон по
традиционному неписанному закону прежних московских царей. Отменив этот твердый
закон, Петр I почти "узаконил" ряд дворцовых переворотов ХVIII века. Дочерью
такого переворота и была мать Павла I. Екатерина II несомненно любила сына в
детстве, мечтала воспитать в нем некоего "гения" на троне. На этой почве она
"открыла" и вознесла митр. Платона. Но человеческие чувства неподвластны простой
логике. С течением времени она стала видеть в Павле знамя переворота против
себя, отдалила его от всякого знакомства с государственными делами, создала ему
замаскированную тюрьму в Гатчинском дворце и оскорбительную атмосферу
пренебрежения со стороны фаворитов, окружавших ее трон. Эта большая не только
семейная, но и высоко-политическая драма, была одной из причин длительного
нервничания его законоучителя митр. Платона. Человек прямого склада души,
готовый целиком служить законной власти, Платон терялся и прямо ужасался этой
политической трагедии. И он был прав в своих предчувствиях. Платон очень рано,
еще в свой Тверской период (с 1770 г.) и особенно после гибели (1771 г.) архиеп.
Амвросия Зертис-Каменского и Пугачевского восстания (1773-1774 г.), начал остро
бояться роли хотя бы только и синодального возглавителя церкви и связанной с
этим государственной ответственности. И стал еще во цвете лет помышлять -
воспользоваться архиерейской привилегией ухода "на покой." Узнав о подаче
Платоном такого прошения Екатерине, Павел Петрович в солидарности с своей
супругой Марией Федоровной (и она, еще как София-Доротея Вюртембергская, была
тоже ученицей Платона), написал ему очень дружеское письмо: ."..Сие намерение
оставить место свое не только меня удивило, но и опечалило, как любящего свое
отечество и друга Вашего... Не знаю, преуспею ли в моем предприятии - отвратить
Вас от Вашего намерения, но иного во мне быть не может, как сообразного Вашему
добру, ибо Вас люблю и есть Ваш верный друг." И дальше все время Павел Петрович
ценит и укрепляет свою дружбу к своему законоучителю. Вот его письмо от 1777 г.:
"Сообщу Вам хорошую весть. Услышал Господь в день печали, послал помощь от
святого и от Сиона заступил. Я имею большую надежду о беременности жены моей.
Зная Ваши сантименты ко мне и патриотические Ваши расположения, сообщаю Вам сие,
дабы Вы вместе со мной порадовались. Продолжайте не сомневаться о дружбе моей к
Вам и будьте уверены, что я есть и буду Ваш верный Павел." Через несколько
месяцев рождается Александр Павлович. Павел снова пишет Платону: "Поделите со
мной радость мою Вы, участвующий во всем том, что меня касаться может, Вы,
знающий чувства мои и притом расположение мое к отечеству моему."

С какими мыслями митр. Платон пережил кончину Екатерины II и воцарение
42-летнего, но "несовершеннолетнего" по отсутствию государственного опыта, Павла
I, это тайна его сердца. Но Платону известна была искренняя религиозность Павла,
и он мог вдохновляться некоторыми надеждами на лучшее для церкви.

При коронации Павла, последний был в полном военном параде со шпагой. Но когда
Павел, уже миропомазанный, хотел в конце литургии войти чрез открытые царские
врата в алтарь для причащения, Платон повелительно остановил его словами: "Здесь
приносится бескровная жертва. Отыми, благочестивый Государь, меч от бедра
твоего." И Павел покорно сдал оружие.



***



Напрасно Платон ожидал от своего царствующего воспитанника особо благоприятных
перемен в смысле расширения свободы архиерейского хозяйствования. Отнятие ее
было исторически безвозвратно. Но группа епископов-великороссов, принявшая
принцип секуляризации, психологически с трудом подавляла в себе свойственные по
преимуществу им, как великороссам, хозяйственные инстинкты. Их раздражал
мелочный контроль в этом деле, в настойчивой и перманентной форме исходивший от
обер-прокурорского стола в Синоде. В цитированном уже письме к митр. Амвросию
Казанскому митр. Платон воздыхает: "какое нам дело до них и им до нас? И с чего
взяли, чтобы мы подчинялись им даже в этом?." Восклицания сентиментальные, но не
трезвые. При раз принятом союзе церкви и государства у каждой стороны всегда
"есть дело до другой."



***



Еще в конце Екатерининского правления 26.VII. 1791 г. обер-прокурор Наумов был
по прошению уволен в отставку и на его место назначен более активный и близкий
ко Двору гр. Мусин-Пушкин. Он взял в свои руки всю синодскую канцелярию, весь ее
персонал и все дела и на расширение всего аппарата потребовал дополнительных
ассигновок из общей сметы Синода. Личная близость к императрице освободила
Мусина-Пушкина даже от временного контроля по экономическим делам со стороны
Сената, что было установлено временно, после злоупотреблений Чебышева. Но
Мусин-Пушкин сам был человек церковный и потому не препятствовал членам Синода
делать личные доклады Екатерине и получать от нее непосредственно указы.

С воцарением Павла I (1796 г.), эта приближенность к трону синодских иерархов
закрепилась еще более. Особенно потому еще, что переведенный по смерти митр.
Гавриила (1794 г.) на СПБ-ю митрополию из Казани Амвросий (Подобедов) снискал
особое благорасположение у Павла. После передвижения (1797 г.) Мусина-Пушкина в
Сенат, в Синод обер-прокурором назначен кн. В. А. Хованский. Он завел небывало
строгие бюрократические порядки. Для регулярных еженедельных докладов императору
о ходе синодских дел, новый обер-прокурор приказал обер-секретарю после каждого
заседания Синода делать ему письменный доклад о делах и резолюциях по ним, о
присутствовавших членах Синода, даже с отметкой времени входа и ухода каждого
члена Синода.

Кн. Хованский не ограничился строгостью формального контроля синодских дел
только в двух столицах. Епархиальное делопроизводство было, как бы в удельных
княжествах, совершенно закрыто от контроля центра и обер-прокурорского, в
частности. Хованский рассуждал последовательно. Если учрежден надзор "ока
Государева" в голове, то почему же его нет во всем организме? Он по собственной
инициативе предписал секретарям консисторий ежемесячно рапортовать ему о делах
решенных и остающихся еще не решенными. Усматривая из этих докладов беспорядки,
Хованский побуждал Синод делать выговоры и исправления. В 1798 г. Хованский
предложил Синоду пресечь самовольные поездки провинциального духовенства в СПБ
для жалоб. Эти самовольные жалобщики, как известно, сгубили Тобольского
митрополита Павла (Конюскевича). Синод охотно постановил, чтобы без специального
паспорта от своего епархиального владыки никто не являлся в СПБ, но что таковой
жалобщик будет караться отсылкой в военную службу. Когда "беспокойный"
об.-прокурор Хованский поднял протест против распределения некоторых остаточных
сумм между и синодскими и епархиальными архиереями, то синодалы через митр.
Амвросия пожаловались импер. Павлу. Жалоба была не только уважена, но государь
даже предоставил почитаемому им митр. Амвросию вместе с другими членами Синода
самим избрать угодного им кандидата на должность обер-прокурора и представить на
Высочайшее утверждение. Этой милостью Павел I засвидетельствовал полное
непонимание контролирующей сущности этой должности. Для приличия Синод
представил трех кандидатов, но явно желал первого из них, графа Дм. Ив.
Хвостова. Он и был утвержден 10.V.1799 г. Хвостов добровольно передал в руки
митр. Амвросия всю полноту церковного управления, подписывая минимум бумаг лишь
номинально. На целых три года должность обер-прокурора Синода обратилась в
небытие. И церковная, и государственная стороны проявили тут явное непонимание
сущности этой должности. И это было как раз накануне возвышения власти
обер-прокурора с 21.Х. 1803 г. в лице кн. А. Н. Голицына на небывалую высоту над
всей иерархией.



***



Общая ментальность Павла I, по контрасту с вольтерианской порой царствования его
матери, слагалась благоприятно в сторону всяческого благоустройства церкви. И
синодские иерархи успели провести ряд благоприятных для быта церкви узаконений.

В 1797 и 1799 гг. по годовым государственным сметам, штатные оклады из казны на
духовное ведомство увеличены против прежнего вдвое. По екатерининским штатам
1764 г. на все епархии Великороссии ассигновалось только 462.868 рублей. А
теперь добавлено к этой сумме еще 519.729 р., т. е. казенная выдача достигла
почти одного миллиона рублей. В 1797 году участки земли для архиерейских домов
были удвоены, и дополнительно отведены архиереям и монастырям: мельницы, рыбные
ловли и др. угодья.

По ходатайству Синода, импер. Павел освободил священнослужителей от телесных
наказаний за уголовные преступления в гражданских судах до момента лишения сана
(если таковое полагалось), так как наказание их, "чинимое в виду тех самых
прихожан, кои получали от них спасительные тайны, располагает их к презрению
священного сана."

Впервые при Павле I (1799 г.) узаконены меры для обеспечения вдов и сирот
духовенства. Ибо наследственность самых мест священнослужителей вытеснялась
школьными дипломами. Получали назначение новые люди из другого родства и из
других мест. А вдовы и сироты оставались тут. По новому закону духовным вдовам
дано преимущество занимать богадельные вакансии в домах монастырских и
архиерейских. Указано обращать в пользу таких вдов и сирот штрафные деньги,
кладбищенские и ставленические доходы.

Пользуясь благоприятным для церкви вниманием нового импер. Павла, в самом начале
его царствования, руководящие синодские иерархи, каковыми были и Амвросий
(Подобедов) и митр. Платон, добились значительного повышения ассигнований на
духовные школы. С 1797 г. по 1800 г. смета все повышалась до 181.931 руб.
годовых. Правда, значительно увеличилось и число полных семинарий: создана
Вифанская, а Коломенская переведена и стала Тульской. В центре еще прибавилась
Калужская. На Востоке: Пензенская, Пермская и Оренбургская. Для детей армейского
духовенства устроена еще (временно существовавшая) так наз. Армейская семинария.

СПБ-ская и Казанская в 1797 г. повысились в титуле и названы уже Академиями.
Вместе со старыми по титулу Академиями в Киеве и Москве, в России появилось,
таким образом, 4 Духовных Академии, с которыми русская церковь и дожила до ХХ
века, до провала в пропасть революции.

Импер. Павел в его теократических настроениях был, так сказать, генерально
клерикален, т. е. он не следовал механически консервативно за монополией
иерархической власти и чести в руках только чина монашеского и архиерейского. Он
охотно шел навстречу высокопоставленным вождям белого духовенства (оо. Памфилову
и Алексееву) и смело поддержал их честолюбивые стремления к их архиереоподобным
украшениям. Это имп. Павел (по подсказке вождей белого священства) охотно ввел
награждение священников малиново-бархатными (а не фиолетовыми) скуфьями,
камилавками, и наперсными крестами и митрами. А за личные заслуги Павел I ввел
нечто еще небывалое (да и для русского быта вообще новое) это - раздачу за
личные заслуги тоже для всего священства сверху до низу, государственных орденов
и лент. Когда митр. Платон получил такое необычное пожалование, он имел смелость
умолять монарха дать ему возможность "умереть архиереем, а не кавалером."
Архиеп. Псковский Ириней (Клементьевский) получил от имп. Павла награждение даже
аксельбантами. В этом украшении и написан с него портрет, хранящийся в
портретной галерее СПБ Эрмитажа.



***



Религиозно-теократическое настроение Павла I открыло его сердце к
благожелательной политике по отношению к римо-католичеству в пределах
расширившейся за счет ликвидированной Польши Российской империи. И даже по
отношению к самому папству, униженному французской революцией. Лично папе Павел
предлагал переселиться в Россию. А Мальтийский орден, изгнанный Наполеоном с
Мальты, Павел приютил в России. Равно устроил в пределах России и гонимый
отовсюду иезуитский орден. Даже особо приблизил к себе и благоустроил сферу
деятельности иезуита Грубера. Приняв на себя звание великого мастера, т. е.
главы мальтийцев, Павел облекался в ритуальную мантию и проч. одежды генерала
ордена. Им же создана и специальная римо-католическая капелла в крыле здания
Пажеского Корпуса на Садовой улице.

Подробнее об этом будет речь в специальной главе о римо-католичестве в России
ХVIII в.



***



Непоследовательный в смысле какой-либо продуманной системы управления и
законодательства, имп. Павел невольно все-таки шел навстречу неизбежным
назревающим реформам. А Ключевский даже более безоговорочно подчеркивает
положительные стороны правления Павла. "В основе правительственной политики
импер. Павла внешней и внутренней," говорит он, "лежали серьезные помыслы и
начала, заслуживающие нашего полного сочувствия.".. "Павел был первый
противодворянский царь этой эпохи.".. Господство дворянства, основанное на
несправедливости, было больным местом русского общежития во вторую половину
ХVIII века. Чувство порядка, дисциплины, равенства, было руководящим побуждением
деятельности императора, борьба с сословными привилегиями - его главной целью."
"Смиряя классовый аристократизм, Павел невольно обращался лицом к идеалу
общенародного монарха. Он говорил: "в России велик только тот, с кем я говорю и
только пока с ним говорю." Он лишил и дворян свободы от физических наказаний за
некоторые уголовные преступления. Он защитил и крепостных от безграничной
эксплуатации. Закон Павла (1797 г.) ограничил барщину только тремя днями в
неделю. Вторая половина недели объявлена принадлежащей свободному труду
крестьянина на себя и свою семью. Это было опытным началом и воспитанием чувства
свободы и даже вызвало некоторые крестьянские волнения. Но одновременно тот же
Павел отдал более полмиллиона государственных крестьян в частное владение
помещикам, что было равносильно утрате относительной личной свободы.

Но Павла сгубила бессистемность, непоследовательность в политике иностранной.
Несмотря на почти чудесные подвиги русских воинов в далеких Альпах Европы под
водительством гениального Суворова, причудливо перемешанные Павлом карты военных
коалиций увлекли его на опасную дорогу войны с Англией вплоть до прямого похода
на Индию. Тут английский посол Витовт уже прямо сговорился с наследниками
"екатерининских орлов" о перевороте.

Убийством 11.III.1801 г. имп. Павла закончилась серия дворцовых переворотов
болезненного и - казалось бы - опасного для системы монархии ХVIII в. Но
биологически нужная имперски растущему организму обширного и разноплеменного
государства русская военно-монархическая власть, без всяких насильственных
ухищрений, устояла и обеспечила России и Русской Церкви еще новый век
неудержимого развития и даже расцвета, несмотря на гигантские трудности
преодоления таких органических дефектов, как крепостное рабство и сословное
неравенство. Русская церковь, прожившая это столетие под режимом архаической
формы неограниченной монархии, тоже несмотря на все лишения и трудности, взошла
на высшую ступень своего развития во всех отношениях.


Семинарская и святоотеческая библиотеки

Предыдущая || Вернуться на главную