Ильин И. Основы хр. культуры

Семинарская и святоотеческая библиотеки

Основы
Христианской
Культуры

И. А. Ильин

Брошюра “Основы христианской культуры” впервые была издана в Женеве в 1937 году. После Вто-рой мировой войны она была переиздана, наряду с другими работами И. А. Ильина, в типографии преп. Иова в Мюнхене. В этой работе И. А. Ильин раскрывает основные элементы христианского мировосприятия и его влияния на человеческую культуру. Надеемся, что идеи этого великого рус-ского мыслителя XX века найдут отклик и применение в современной России.

Содержание: Кризис современной культуры. Проблема христианской культуры. Верный путь. Основы христианской культуры. О приятии мира. Культура и Церковь. Христианский национализм. Заключение.

Кризис
Современной Культуры
Все, что произошло в мире в двадцатом веке и продолжает совершаться и ныне, свиде-тельствует о том, что христианское человечество переживает глубокий религиозный кри-зис. Широкие слои людей утратили живую веру и отошли от христианской церкви. Но, отойдя от нее, многие не остались к ней безразличны; они усвоили себе настроение отчу-жденности, осуждения и вражды. У одних эта вражда — холодная и пассивная; у других эта вражда — волевая и организованная, но сравнительно корректная; у третьих — это есть фанатическая ненависть, принимающая форму гонений. Различие между этими груп-пами не глубокое и не принципиальное: все они образуют единый фронт взаимного мол-чаливого понимания, сочувствия и даже — тайное или явной — поддержки.
   Таким образом, в пределах самого христианского человечества, оставляя в стороне иные религии — конфуцианскую, буддийскую, магометанскую и др. — образовался ши-рокий антихристианский фронт, пытающийся создать нехристианскую и противохристи-анскую культуру. Это явление не новое. Двадцатый век, вслед за девятнадцатым, только проявляет уже назревавшие процессы и как бы подводит им итоги. Процесс обособления культуры от веры, религии и церкви начался давно и совершается уже в течение несколь-ких столетий: давно уже медленно нарастала и крепла в Европе и в Америке светская культура, “секуляризованная,” и процесс этой секуляризации ведет свое начало еще от эпохи Возрождения (13-15 век).
   В первые полтора тысячелетия после Рождества Христова многое и притом основное обстояло совсем иначе. Потому ли, что души людей были доверчивее и цельнее, менее сложны и разнообразны (менее дифференцированы), более инстинктивны и иррациональ-ны и потому более скромны и духовно робки; потому ли, что божественность Евангель-ского откровения воспринималась непосредственнее, острее и глубже; потому ли, что че-ловек чувствовал себя не господином природы, а ее зависимой и беспомощной жертвой; потому ли, что жизнь на земле была более скудна, неустроенна и, со стороны природы, более угрожаема, — но только в ту эпоху люди воспринимали религию, как центр духов-ной жизни, как ее главный, а, может быть, и единственный источник. Хранительницей же этой религии была для них христианская церковь.
   За последние четыре века и, в особенности, за последние два века (18 и 19) — это по-ложение дел в душах сильно изменилось. Проследить этот процесс исторически я здесь не могу; это дело сложного и детального изображения. Уже конец средневековья несет в себе его предвестники и начатки. Последствия же этого процесса пожинают современные нам поколения.
   Европейская культура 19 века есть по существу уже светская, секуляризованная куль-тура: светская наука, светское искусство, светское правосознание, светски осмысливаемое хозяйство, светское восприятие мира и объяснение мироздания. Культура нашего времени все более обособляется от христианства; но не только от него, — она вообще утрачивает религиозный дух, и смысл, и дар. Она не перешла ни к какой новой религиозности; она не обратилась даже и к поискам новой. Отделившись от христианства, она ушла в безрелиги-озную, безбожную пустоту. Человечество не только перестает вынашивать, растить и бе-речь церковно-христианский опыт, но не вынашивает и никакого другого религиозного опыта. Оно отходит от христианства, но не идет ни к чему иному. Начиная с эпохи фран-цузского просвещения и связанной с ним французской революции, история 19 века пред-ставляет собою попытку построить духовную культуру вне религиозных предрассудков и без, якобы, ненужных предположений (гипотез) о душе и духе. Постепенно слагается и крепнет культура без веры, без Бога, без Христа и Евангелия. И христианская церковь во всех своих основаниях постепенно оказывается вынужденной считаться с этой самостоя-тельностью новой культуры. Растет и ширится миросозерцание, обходящееся без Бого-созерцания. Новая, позитивная наука делает такие исследовательские успехи; эти успехи ведут к таким практическим и техническим последствиям (медицина, бактериология, пар, электричество, химия, машины, железные дороги, телеграф, телефон, радио, авиация), и вызывают к жизни такие общественные явления (машинная, капиталистическая промыш-ленность, пролетаризация масс, революционное движение); и все это вместе взятое до та-кой степени изменяет строение, интересы, вкусы и потребности человеческой души (ду-шевный уклад нового горожанина, пролетария, массового чиновника, интеллигента и по-лу-интеллигента), — что христианская церковь, с присущим ей глубоким консерватизмом в учении (догмат!), в организации (канон!), в молитве (обряд!), не находила и не находит в себе достаточной творческой инициативы и гибкости для того, чтобы по-прежнему удер-жать за собою главный авторитет в вопросах человеческого знания и действия, в вопро-сах культурной теории и практики. И вследствие этого человек нового европейского укла-да души все более отчуждается от вечных истин христианства, разучается созерцать их, привыкает обходиться без них, религиозно мертвеет, умственно и нравственно вырожда-ется и идет навстречу невиданному еще в истории человечества культурному кризису.
   В средние века христианская церковь духовно вела за собою христианское человече-ство и оставалась его высшим авторитетом. Ныне она его за собою не ведет. Современное человечество влечется другими силами и притом такими, которые сами оторвались от, христианства и от религиозности вообще. Эти силы не ищут Божественного, от Божест-венного не исходят и Его не осуществляют; мало того ныне они вступили в ожесточенную кровавую борьбу с Божественным началом, с христианскою церковью и вообще со всякою верующею человеческою душою.

Человечество наших дней идет —
   1. Во-первых, за материалистическою наукою, которая, по-видимому, преуспевает в своей области именно благодаря тому, что отбросила гипотезу Бога и порвала со всякой религией. Эту науку ведет позитивное естествознание с его открытиями, немедленно врабатывающимися в жизнь, иногда перевертывающими все человеческие отношения и весь общественный строй и, по-видимому, обещающими людям “победу” и “власть” в но-вых свирепых войнах на истребление. Техника влечет за собою человека; техника, которая разрабатывает вопрос о жизненных средствах и совсем не интересуется высшею целью и смылом жизни; техника, которая вечно “открывает” и “совершенствует,” но сама работает в полнейшей духовной беспринципности, нисколько не помышляя ни о едином Совершен-стве, ни о действительном Откровении.
   2. Во-вторых, современное человечество идет за светской, безрелигиозной государ-ственностью, не понимая, что эта государственность оторвалась от своей высшей цели, не служит ей, не видит ее, ибо цель эта состоит (всегда состояла и будет состоять) в том, чтобы готовить людей к прекрасной жизни (Аристотель), к жизни по Божьему (Блажен-ный Августин). Безбожное государство ведет народы так, как слепой ведет слепых — в яму (Мф.15.14). Оно не ценит вечных и благороднейших — религиозно-христианских корней правосознания. Современное государство служит не качеству жизни, не совершен-ству ее, а интересам людей и классов; оно не знает измерения священной глубины — ни в душах, ни в делах; оно есть явление личной, классовой и всенародной жадности и создает, в лучшем случае, неустойчивое равновесие вожделений, равнодействующую вражды и зависти.
   3. В-третьих, современное человечество влечется приобретательскими инстинктами и хозяйственными законами, которые, властвуют над ним, и над которыми оно само не властно потому, что утратило в душе своей живого Бога.
   Оно попало в тупик капиталистического производства и нашло из него только один определенный выход — в бездну коммунизма. Оно не понимает, что ужасен не “капита-лизм,” а безбожный капиталистический строй, организуемый и поддерживаемый хри-стиански омертвевшими душами и классами; и что безбожный коммунизм бесконечно страшнее и вреднее безбожного капитализма. И вот, утратив Бога и Христа, религиозно неустроенная и нравственно распадающаяся, душа современного человека только и может стать жертвою приобретательских инстинктов и хозяйственных законов, в том виде, как они сами проявляются, развертываются и увлекают людей за собою.
   4. В-четвертых, современное человечество предается безрелигиозному и безбожному искусству, которое становится праздным развлечением и нервирующим зрелищем. Во все времена и у всех народов чернь требовала хлеба и зрелищ. Но чернь отличается от “не-черни” именно своим бездуховным, безрелигиозным, низким уровнем. И вот, современное искусство, светски” освободившее себя от религиозного чувства и чутья, идет навстречу потребностям современной безбожной массы: мода рождает модернизм, скука и пресы-щенность — нервирующую остроту; кинематограф заменяет храм; треск и рев радиоаппа-рата — вытесняют личную культуру музыки и слова. В искусстве отпадает “третье изме-рение” — художественности, священности, предметности; двумерная душа создает двумерное, пошлое, безбожное искусство и сама становится его жертвою.
   Таковы эти четыре силы, увлекающие современное безрелигиозное человечество. Та-ковы те пути, по которым оно даже не идет, — а обсыпается, течет и уносится.
   Есть ли здесь творческий исход? И как найти его? Возможно ли возрождение культу-ры? И как приблизить его начало?

Проблема
Христианской Культуры
Не следует думать, будто мы уже пережили этот кризис, будто он уже за плечами. Нет, он только начался. Подлинная и глубокая, искренняя и цельная христианская религиоз-ность не возродится так легко и скоро, от одной растерянности и страха; она возродится только от искренней тоски по Божьему лону, через любовь, обновленное созерцание и муд-рость. Чуть ли не полмира болеет “просвещенным безбожием,” и не ищет иного, и не умеет искать. Этим людям достаточно своего “света,” а о том, что настоящий духовный свет есть свет Божий, к Богу ведущий, Его показующий, — они и не помышляют, И за это “просвещенное безбожие', породившее ныне на наших глазах мировое революционно-коммунистическое движение, людям наверное придется расплачиваться, ибо творческая сила и духовная сопротивляемость современного человечества подорваны его беспочвен-ностью.
   И вот, в самом разгаре этого великого духовно-религиозного кризиса перед нами встает проблема христианской культуры.
   Как возможна ныне христианская культура, когда образованные слои человечества уходят от христианства и пытаются увлечь за собою необразованные и полуобразованные массы? Как возможна христианская культура, когда христианство не нашло доселе верно-го творческого примирения и сочетания с великими светскими силами, увлекающими лю-дей: с наукой, искусством, хозяйством, политикой? И более того, когда в человеческой душе происходит странное и страшное восстание инстинкта против веры и христианства, того самого животного, разнуздывающегося инстинкта, пророком которого выступил Фридрих Нищие? И когда первая же положительная сила отпора, проснувшаяся в челове-честве, сила национализма — доселе не принята и не облагодатствована христианством и сама не осознала своих христианских корней?
   Казалось бы, что человечеству открыты сейчас только два пути: или создавать не-христианскую культуру, или же совсем отвергнуть культуру из христианских побужде-ний...
   Не подлежит сомнению, что нехристианская культура возможна у народов нехристи-анской веры; такова культура ислама, конфуцианства, буддизма, шинтоизма. Но народы, бывшие долго христианскими и утратившие эту веру, не приобретя никакой другой, могут делать только напрасные попытки создать культуру вне веры и Бога. т.е. безбожную куль-туру. Эти попытки заранее обречены на неудачу. Из них ничего не выйдет потому, что культура творится не сознанием, не рассудком и не произволом, а целостным, длитель-ным и вдохновенным напряжением всего человеческого существа, отыскивающего пре-красную форму для глубокого содержания; значит — и бессознательными, ночными си-лами души и, прежде всего, инстинктом. А инстинкт способен держать и творить форму, вынашивать глубокие замыслы, вдохновляться, любить и беречь культуру, лишь постоль-ку, поскольку он приобщен духовности в порядке любви и веры. Вера есть духовный язык инстинкта. Утратить веру значит повергнуть инстинкт в немоту и бессилие или же разнуз-дать его. Поэтому человек без веры — или живет в отрыве от своего инстинкта, еще не разнуздавшегося до полной бездуховности и бесформенности (Запад), или же пребывает во власти своего уже разнуздавшегося инстинкта (большевизм). В отрыве от своих ноч-ных, бессознательных сил человек будет создавать только плоские, пошлые выдумки, рас-судочные выверты, мертвые трафареты; находясь же во власти своего разнуздания, он соз-даст только бесформенный хаос, больные химеры. извращенные сновидения наяву. Ни то, ни другое не будет культурой; потому что культура начинается там, где духовное со-держание ищет себе верную и совершенную форму.
   Именно такова судьба народов, утрачивающих свою исконную веру и впадающих в безверие и безбожие: они отрекаются от своей старой, драгоценной культуры и не соз-дают никакой новой; они сходят в истории на нет, в снижении, разложении и разврате, принимая свои больные и дурные создания за некое новое слово новой культуры.
   Что же остается христианину? Отвергнуть культуру из христианских побуждений? Принять такое толкование и понимание христианства, в силу которого ему нет дела до земных дел человека, до его земной жизни и земной судьбы? Решить, что Христос пришел не спасти человека, не призвать грешников к покаянию, чтобы обратиться им и стать жи-выми, но — предоставить им гибнуть в слепоте, пошлости и разложении?
   Признать это невозможно: это значило бы вложить в христианство некое чуждое ему толкование, по сравнению с которым самый последовательный буддизм оказался бы более оптимистичным и человеколюбивым; это значило бы отвергнуть или исказить великий смысл Христова пришествия и перестать быть христианином. Ибо христианин призван не бежать от мира и человека, отвергая и проклиная их, но вносить свет Христова учения в земную жизнь и творчески раскрывать дары Святого Духа в ее ткани. А это и значит создавать христианскую культуру на земле.
   Но в таком случае христианину, по-видимому, ничего не остается, как обратиться к священному писанию, почерпнуть из него прямые указания на то, какова должна быть христианская культура, и приступить к ее созиданию, которое необходимо уразуметь и одолеть.
   Дело в том, что в священном писании Нового Завета никаких или почти никаких пря-мых указаний на то, какова должна быть христианская культура, не содержится; и, в частности, для тех сил, за которыми идет современное человечество, — для науки, искус-ства, собственнического хозяйства, государственности и национализма, — мы не найдем здесь ни определенных требований и правил, ни какого-либо идеального начертания [1].
   В самом деле, что говорится в книгах Нового Завета, например, об изучении мира и о возможности христианской науки? Мы знаем, что были мудрые волхвы, пришедшие по-клониться Христу (Мф. 2:1-12) и был немудрый волхв, Симон, пытавшийся купить благо-дать за деньги (Деян. 8:9-24), и еще другой волхв, Елима, наказанный от Ап. Павла слепо-тою (Деян. 13:8-1 1). Мы знаем, что официальные ученые еврейской церкви (книжники) заслужили гнев Христа и грозное осуждение (Мф. 23, Лк. 11:40-45 и др.); что апостол Па-вел был человек начитанный и многознающий (2 Кор. 11:6, Деян. 26:24) и что он совето-вал отвращаться лжеименного знания (1 Тим. 6:20). Что же мы можем извлечь из этого применительно к исследовательской науке наших дней? Может ли она быть христиан-скою?
   Или, что говорится в книгах Нового Завета об искусстве и о возможности христиан-ского художества? Мы помним, что сказано о красоте полевых лилий и об источнике этой красоты (их Бог так одевает Мф. 6, 28-30); но мы знаем также, что в Афинах Ап. Павел возмутился духом при виде этого города, полного идолов (Деян. 17, 16). Мы знаем, какой раскол и какую борьбу вызвала в церкви проблема православной иконы (движение иконо-борчества) и, зная все это, недоумеваем, как же отнести все это к современной живописи, музыке, скульптуре или танцу?
   Казалось бы, что есть надежда найти более определенные указания по вопросу о го-сударстве и государственной власти. И что же мы видим? Мы знаем слова Христа, ска-занные Им искушавшим Его фарисеям: отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу (Мф. 22:6-21, Мк. 12:14-17); но видим, что самое различение между кесаревым и Божиим пре-доставлено нашему собственному крайнему разумению. И вслед за тем, невольно спраши-ваем, следует ли разуметь эти слова так, что все кесарево чуждо Божьему и что Божие де-ло на земле не имеет никакого отношения к государству и политике? Мы знаем, что Хри-стос нигде не осудил меча, — ни государственного, ни воинского; но предрек, что все, взявшие меч, мечом погибнут (Мф. 26:52). Мы помним, что Пилату власть дана была свыше (Иоан. 19:11) и знаем, что Апостолы Петр (1 Петра 2:13-17) и Павел призывали по-виноваться светской власти по совести, ибо нет власти не от Бога; существующие же вла-сти от Бога установлены (Рим. 13:1-7); но мы видим также, что слова сии толкуются раз-лично и что бывали и есть духовные лица, готовые признать любого захватчика власти, — и разбойного, и безбожного, и сатанинского — посланным или назначенным от Бога. И невольно спрашиваем, каким же мерилом нам руководиться, созидая христианскую куль-туру в современном государстве?
   Что находим мы в Св. Писании о собственности? Мы помним призыв Христа “не собирайте себе сокровищ на земле, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше” (Мф. 6:19-21); и “не можете служить Богу и маммоне” (Мф. 6:24; Лк. 16:13). Мы пом-ним слово Его: “трудно богатому войти в царство небесное” (Мф. 19:23-24, Мк. 10:23-25. Лк. 18:24-25); и другое слово: “если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи, и следуй за Мной” (Мф. 19:21; Мк. 10:21; Лк. 18:22), “взяв крест” (Мк. 10:21). И в то же время мы видим, что среди благочестивых учеников Спасителя были и богатые люди: Иосиф Ари-мафейский (Мф. 27:57; Мк. 15:43, Лк. 23:50, Иоан. 19:38), Никодим (Иоан. 3:1-21, 19:39), Капернаумский царедворец (Иоан. 4:46-54) и Закхей, начальник мытарей (Лк 19:1-10); и что все это относится не к собственности, а к богатству, т.е. многообильной собственно-сти, обременяющей душу заботами. Как же провести здесь грань и установить меру? — Мы видим, что Христос не заповедал предаваться заботам — “что нам есть?” или “что пить?” или “во что одеться?” но искать “прежде царствия Божия и правды Его,” в уверен-ности, что “это все приложится нам” (Мф. 6:19-34 и др.). И разумея это, спрашиваем не-вольно: осуждается ли этим всякая хозяйственная “забота” в душе человека, неизбежно предусматривающая “завтрашний день” (Мф. 6:34), — забота, обнаруживающаяся в каж-дом посеве, в каждом производственном процессе, каждом строении, в каждой покупке? И если осуждается, то как возможно христианское хозяйство? А если оно невозможно, и ес-ли всякое хозяйствование оказывается христиански предосудительным, то как же возмож-на христианская культура, вырастающая на основе противохристианского хозяйства?
   И, наконец: мы знаем, что Христос со скорбью говорил о предвиденной Им судьбе иудеев и в особенности Иерусалима (Мф. 23; Лк. 21), но не дерзаем ни обозначить эту скорбь, как национальное чувство, ни извлечь из нее оправдание или какие-нибудь прави-ла для нашего человеческого национализма. И еще мы помним слова Ап. Павла: “нет уже иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе” (Гал. 3:28); но эти слова мы с ясным разумением относим к вере, а не к нации: ибо нация столь же мало устраняется этими словами, сколь мало от-меняется ими мужской пол и женский. Итак, чем же нам руководствоваться и в этой об-ласти при созидании христианской культуры?
   Таково великое затруднение современного христианина, ставящего пред собою про-блему христианской культуры: он или совсем не находит в тексте Нового Завета прямых указаний и правил для своего руководства, или же находит такие общие указания, кото-рые могут быть различно поняты и истолкованы, и которые действительно находили себе различные толкования у отцов церкви [2]. Изучение этих толкований, выдвигавшихся в истории христианства, представляет для каждого христианина высокий и глубокий инте-рес, но предполагает значительную научную подготовку и оставляет ищущего или совсем без решения (вопрос о науке и о национализме) или же предоставляет ему продолжать са-мостоятельно эти великие и мудрые поиски, — каждому в меру его личных сил...

1.   За последние годы русская философская литература обогатилась исчерпывающим и мудрым произведением проф. Е.В. Спекторского “Христианство и культура” (Прага Изд. “Пламя”), которое мы и рекомендуем читателям для внимательного изучения.
2.   См., напр., глубоко поучительное и объективное исследование прелата Зейпеля “Хозяйственно-этические учения отцов церкви.” Есть хороший русский перевод.

Верный Путь
Вся история христианства есть, собственно говоря, не что иное, как единый и великий по-иск христианской культуры. Начиная от первых апостольских времен, от сошествия Свя-того Духа на Апостолов (Деян. 2), от первого исцеления, совершенного Ап. Петром (Деян. 3) и от первых христианских общин (Деян. 4-5) — и кончая папской энцикликой “Rerum novarum” и трудами Всероссийского Православного поместного Собора (1917-1918). Из-вестно, что этот великий поиск выдвигал и крайние учения: — одни, готовые отвергнуть во имя Христа земную культуру и самый мир, в пределах которого она создается; и дру-гие, готовые принять слишком много земного и мирского, вплоть до утраты Христова Ду-ха. Но христианская церковь всегда стремилась найти между этими крайностями некий средний, жизненно-мудрый путь, который верно вел бы от Христа к миру, — укореняясь во Христе и творчески пропитывая Его лучами ткань человеческой жизни. На этом-то пу-ти ныне необходимо утвердиться всякому, кто помышляет о созидании христианской культуры.
   Но для этого необходимо прежде всего одолеть соблазн рассудочного формализма. Не следует думать, будто Священное Писание Нового Завета есть книга законов, содер-жащая систему определенных правил на все жизненные случаи и житейские затруднения; так, что христианину остается только “справляться” с этими законами и проводить их в жизнь. Это представление, может быть и уместное в иудаизме, может быть и проститель-ное для начинающего юриста, совершенно неуместно в пределах христианской веры. Оно неизбежно приведет человека к ряду слепо поставленных вопросов и слепо добываемых ответов; оно приведет каждого христианина к буквенному чтению Писания и к буквоед-скому, начетническому, мертвенному толкованию его; но оно не приведет его к живому, полному Духа и Смысла творчеству. Напрасно были бы также все попытки рассудочно и формально договорить за Священное Писание все то, чего там не сказано: это привело бы в лучшем случае к отвлеченно-мертвенным трактатам “Моральной теологии,” на подобие тех, которыми обогатили христианскую литературу отцы иезуиты, где, кажется, вся жизнь предусмотрена и снабжена “правилами” и советами, но где живая христианская совесть заменена рассудочным анализмом и формальной дедукцией, уводящей человека в соблазн и в смуту [3].
   Евангелие есть книга веры, свободы и совести, а не книга законов и правил. Еванге-лие надо читать и разуметь живым духом, глубиною своей собственной веры, своей сво-боды и своей совести, — а не формальным рассудком. Евангелие содержит некий благо-датный и свободный Дух; и его надо принять своим личным духом. Не плоским и трез-вым, обывательски-рассуждающим умом [4], но своим свободным, совестным и духовным смотрением, своею способностью — созерцать сердцем и веровать видением. Тогда ока-жется, что Евангелие не есть книга, связующая человека правилами, но живой поток люб-ви и видения, вливающийся в душу и пробуждающий в ней глубочайшие истоки личной духовности; этот поток проникает в нас и освобождает нас к самостоятельному видению, решению и творчеству. Евангелие (буквально: благовестие) состоялось и начерталось не для того, чтобы превратить человека в запуганного раба, ожидающего приказаний и не смеющего творить самостоятельно: такой раб не нужен ни Богу, ни людям; и не ему соз-дать христианскую культуру. Но для того, чтобы дать человеку свободу в Духе: не свободу без духа, — это был бы слепой и страстный произвол погибели; и не духовность без сво-боды, — это была бы формальная праведность мертвой личности; но именно — свободу в Духе, т.е. дар самостоятельно созерцать Божественное и самостоятельно ходить по боже-ственным путям, — цельно и добровольно пребывая своим духом в Духе Божием. Ибо “Господь есть Дух, а где Дух Господень, там свобода” (2 Кор. 3:17). Потому Евангелие и дает нам “закон совершенный, закон свободы” (Иак. 1:25); и кто “вникнет” в него “и пре-будет в нем, тот, будучи не слушателем забывчивым, но исполнителем дела, блажен бу-дет в своем действовании” (Иак. 1:25) Оно призывает и научает нас так говорить и так поступать, как говорят и поступают люди, “имеющие быть судимы по закону свободы” (Иак. 2:12); и повиноваться не так, как повинуются “употребляющие свободу для прикры-тия зла,” но именно так, как повинуются “свободные” (1 Петра 2:16) [5], ибо “к свободе призваны вы, братия” (Гал. 5:13).
   Дух христианства не буквенный, не педантический, не регулирующий; но обновляю-щий и освобождающий. Усвоение его совершается не в законническом толковании слов и текстов, но в усвоении любви и веры, совести и свободы. Это отнюдь не значит, что Свя-щенное Писание не существенно; тогда оно не было бы и Священным. Нет: существенно писание; необходимо, драгоценно и предание. Но можно изучить Писание и прекрасно знать предание — и христиански не обновиться.
   Чтобы творить христианскую культуру, надо по-христиански обновиться и затем принять мир: и осуществлять это приятие надо в свободе совершенного закона. Другого исхода мы не видим, и вернее всего, что его и нет.
   Обновиться по-евангельски, — цельно и до дна, — дано не каждому. Но вступить на этот путь или, по крайней мере, попытаться вступить на него — может и должен каждый; во всяком случае — каждый, серьезно помышляющий о христианской культуре.
   Это обновление совершается так, что при чтении Писания читающий не регистрирует своим пониманием сказанное, но пытается отыскать и укрепить в себе самом, а если нужно, то впервые создать в себе самом описываемое в тексте: вызвать в себе чувство ми-лосердия и предаться ему; вызвать в себе раскаяние и творчески пережить его-, помыс-лить сердцем совершенство Божие и пробыть в нем, пока не наполнятся им сердце и воля (акт совести); найти в себе силу любви и обратить ее (хотя бы на миг) к Богу, и потом — к людям и ко всему живому... Это есть начало: христианин приступает к “совлечению вет-хого человека” (Кол. 3:9-10; Еф. 4:22) и к утверждению в себе нового. Этому новому чело-веку и откроется подлинная божественность Христа. И все это должно совершаться в сердце и чувстве, но не только в них; — умом, но не только умом; волею, но и делами; ве-рою, но и делами; и прежде всего и больше всего — живою любовью.
   В Писании Нового Завета это обновление описывается так: “Слово Христово да вселяется в вас обильно со всякою премудростию” (Кол. 3:16). “И не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы вам познавать, что есть воля Божия, благая, угодная и совершенная” (Римл. 12:2); чтобы вам “обновиться духом ума вашего и облечься в нового человека, созданого по Богу, в праведности и святости истины” (Еф. 4:23-24); “чтобы вы исполнялись познанием воли Его, во всякой премудрости и разумении духовном” (Колос. 1:9). “Более же всего облекитесь в любовь, которая есть совокупность совершенства” (Колос. 3:14).
   От этого, по учению Писания, в человеке не только пробуждается “чистый смысл” (2 Петра 3:1); и не только в него изливается “мир Божий, который превыше всякого ума” (Филип. 4:7); — но начинается сущее, реальное единение души с Христом и Богом. Ибо тогда Бог дает вам, по богатству славы Своей, крепко утверждаться Духом Его во внут-реннем человеке, и верою вселиться Христу в сердца ваши (Еф. 3:16-17); чтобы вы могли “уразуметь превосходящую разумение любовь Христову, дабы вам исполниться всею пол-нотою Божиею” (Еф. 3:19). Ибо “Бог есть любовь, и пребывающий в любви, пребывает в Боге, и Бог в нем” (1 Иоан 4:16). “Разве не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас?” (1 Кор. 3:16); так, что “соединяющийся с Господом есть один дух с Господом” (1 Кор. 6:17).
   Итак, человеку доступно на земле благодатное единение с Богом и Христом. Он мо-жет “сделаться” “причастником Божеского естества” (2 Петра. 1:4). И это единение и причастничество даст ему новые творческие силы.
   В Своей последней беседе с учениками на Тайной Вечере Христос обещал Своим ученикам благодатные дары Святого Духа: “И Я умолю Отца и даст вам другого Уте-шителя, да пребудет с вами вовек, Духа истины, которого мир не может принять, по-тому что не видит Его и не знает Его; а вы знаете Его, ибо Он с вами пребывает и с ва-ми будет” (Иоан. 14:16-17). “Утешитель же, Дух Святый, Которого пошлет Отец во имя Мое, научит вас всему и напомнит вам все, что Я говорил вам” (Иоан. 14:26). “Когда же приидет Утешитель, которого я пошлю вам от Отца, Дух истины, который от Отца ис-ходит. Он будет свидетельствовать о Мне” (Иоан 15:26); “Он наставит вас на всякую ис-тину” (Иоан. 16:13).
   Это обетование Апостолы понимали не иносказательно, но совершенно реальное жизненно; и относили его не только к себе (Деяния. глава 2) и к своим ученикам (Деян. 4:31), но и ко всем, приемлющим Христа Сына Божия верою и любовию. Ибо это сказано обо всех, без ограничения, что “соединяющийся с Господом есть един дух с Господом” (1 Кор. 6:17). И еще: “все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божии” (Римл. 8:14). А также: “всякий любящий рожден от Бога и знает Бога” (1 Иоан. 4:7) и “всякий, делающий правду, рожден от Него” (1 Иоан. 2:29). Всем христианам, пребывающим во Христе, обещан Свя-тый Дух: Им изливается в сердца наши “Любовь Божия” (Рим. 5:5). Он обновляет в нас ум и разумение, чтобы нам “иметь Бога в разуме” (Римл. 1:28). Он “живет” в нас (1 Кор. 3:16; 2 Тим. 1:14), “водит” нас (Римл. 8,14), “свидетельствует духу нашему, что мы дети Божий” (Римл. 8:16) и в час нашей искренней, но беспомощной молитвы “ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными” (Римл. 8:26). Пребывая в нем, мы можем “поступать, как чада света” и творить “плод Духа,” который “состоит во всякой благости, праведности и истине” (Еф. 5:8-9). А Он “действующею в нас силою может сделать несравненно больше всего, чего мы просим или о чем помышляем” (Еф. 3:20-21).
   Принимая это апостольское учение, не надо истолковывать его в смысле, благоприят-ствующем какому-либо самомнению, посягательству, гордыне или прямому лжепророче-ству. Напротив, этот путь требует от человека неподдельного, искреннего смирения, трезвения, искуса и жизненных усилий, — того, что во всей полноте раскрыто в православном Добротолюбии и что осуществляется православым старчеством. Это, конечно, свидетельствует о том, что полнота такого опыта доступна лишь очень немногим. Но искание этого пути и приближение к нему — заповедано нам всем, особливо же тем, кто желает творчески строить христианскую культуру.
   Христианская культура есть или красивое, но неопределенное слово, которым можно прикрыть и “оправдать” слишком многое; и не о таком слове мы здесь говорим. Или же это есть великое и претрудное, обязывающее и ответственное дело: и сущность его в том, чтобы в меру своих сил усвоить Дух Христа и творить из него земную культуру человече-ства. Творить, с дерзновением [6], принимая на себя ответственность за свое разумение, за свое решение и за дела, и всегда взывая к Тому, Который “может сделать несравненно больше всего, чего мы просим или о чем помышляем” (Еф. 3:20-21). Кто хочет делать хри-стианскую культуру, тот должен попытаться взрастить в своей душе “чадо света” [7] и предоставить ему говорить и поступать так, как подобает человеку, “имеющему быть су-димым по закону свободы.”
   Иного пути мы не видим.

3.   См. напр. в моем исследовании “О сопротивлении злу силой” стр. 194-196.
4.   От этой опасности, по-видимому, не ушел Л. Н. Толстой. См. в той же книге стр. 66-109.
5.   Ап. Петр добавляет; “как рабы Божий,” ибо “рабы” Божий, т.е. работающие на Бога, суть рабы “Бо-жий,” т.е. свободные “сыны” Его.
6.   О “дерзновении” см. 1 Иоанна 4:17 и 5:14
7.   Ср. Иоан. 12:36. “да будете сынами света.”

Основы
Христианской Культуры
Культура есть явление внутреннее и органическое: она захватывает самую глубину чело-веческой души и слагается на путях живой, таинственной целесообразности. Этим она от-личается от цивилизации, которая может усваиваться внешне и поверхностно, и не требу-ет всей полноты душевного участия. Поэтому народ может иметь древнюю и утонченную духовную культуру, но в вопросах внешней цивилизации (одежда, жилище, пути сообще-ния, промышленная техника и т. д). являть картину отсталости и первобытности. И обрат-но: народ может стоять, на последней высоте техники и цивилизаций, а в вопросах духов-ной культуры (нравственность, наука, искусство, политика и хозяйство) переживать эпоху упадка.
   Из этого одного различения ясно, какое исключительное значение имело в истории культуры христианство. Оно внесло в культуру человечества некий новый, благодатный дух, тот дух, который должен был оживить и оживил самую субстанцию культуры, ее подлинное естество, ее живую душу. Этот дух был чудесным образом внесен во враждеб-ную среду, иудейско-римскую, в атмосферу рассудочной мысли, отвлеченных законов, формальных обрядов, мертвеющей религии, жадно-земной воли и жестоковыйного ин-стинкта. Этим актом культура не могла твориться; она могла только вырождаться. Этот путь вел к омертвению. И понятно, что люди этого акта (фарисеи) и цивилизация этого уклада (римская) не могли принять этого благодатного учения: они должны были остаться людьми и установлениями “этого мира,” которым противопоставляют себя апостольские послания.
   Но именно этот дух должны были принять люди, чтобы стать христианами; именно этот дух необходим и ныне христианам, для того, чтобы творить христианскую культуру. В чем же сущность этого духа?
   Казалось бы, каждый христианин должен был бы не только носить этот дух в себе, но и разуметь его с такою силою ясности, чтобы ответить без особого труда на этот вопрос. Тем не менее я попытаюсь очертить его вкратце.
   1. Дух христианства есть дух “овнутренения.” “Царствие Божие внутрь вас есть” (Лк. 17:21). Согласно этому, все внешнее, материальное, чувственное само по себе не имеет безусловной ценности и не оправдывается перед лицом Божиим. Это не значит, что оно всецело и окончательно отметается; нет, но оно является лишь возможностью духа и со-вершенства: как бы незасеянным полем (и какой же сеятель захочет отвергнуть свое по-ле?); или сосудом для драгоценного вина (и что есть пустой сосуд? но и вино нуждается в сосуде!); или жилищем, не могущим оставаться впусте. Внутреннее, сокровенное, духов-ное решает вопрос о достоинстве внешнего, явного, вещественного.
   Ныне это должно считаться аксиомой всякой культуры и особенно христианской культуры. Так, нравственное состояние человека ценится не по его материальным послед-ствиям и не по внешней пользе, из него проистекающей, но по внутреннему состоянию души и сердца человека, его переживающего. Так, произведение искусства художественно не тогда, когда эффектна и оригинальна его эстетическая материя [8], но тогда, когда оно верно своему сокровенному, духовному предмету. Так, внешняя точность научного опи-сания есть только начало истинного знания. Так, право и государство жизненны и верны именно там и только там, где на высоте пребывает живое правосознание людей. Так, все хозяйственные вопросы и затруднения разрешаются именно изнутри, — через воспитание людей к братству и справедливости; ибо так воспитанные люди найдут и внешние формы братской жизни. Культура творится изнутри; она есть создание души и духа: христиан-скую культуру может творить только христиански укрепленная душа.
   2. Дух христианства есть дух любви. “Бог есть любовь” (1 Иоан. 4:8).
   Это означает, что Христос указал в любви последний и безусловный первоисточник всякого творчества, а следовательно и всякой культуры. Ибо культура творит и утвержда-ет; она произносит некое приемлющее и пребывающее “да.” Любовь же есть первая и ве-личайшая способность — принимать, утверждать и творить В любви любящий сливается, духовно срастается с любимым предметом; он приемлет его силою художественного ото-ждествления и самоутраты, он отдает себя ему и принимает его в себя. Возникает новое, подобно тому, как в браке и деторождении; создание же нового есть творчество
   При этом любовь противопоставляется сразу — и отвлеченному рассудку, и черствой воле, и холодному воображению, и земной похоти. Но противопоставляется так, что все эти способности, подчиняясь любви и насыщаясь ею, обновляются и перерождаются. Мысль, движимая любовью, становится силою разума, прилепляется к познаваемому предмету и дает настоящее знание. Воля, рожденная из любви, становится совестною, благородною волею и оказывается источником настоящих христиански-героических по-ступков. Воображение теряет свой холод, перестает быть праздной и безразличной игрой, загорается духовным огнем, и начинает воистину видеть и творить. А земная похоть, в просторечии именуемая любовью, не заслуживает этого имени; но, проникнутая любовью, она перестает быть элементарною, страстною одержимостью и начинает осуществлять за-коны духа.
   Вот почему христианин не верит в культуру без любви. Любовь к Богу есть для него источник веры. Брак оправдывается в его глазах любовью. Он не возлагает надежд на ученого, которым владеет не любовь к изучаемому предмету, а пустое и жадное любопытство Он не ценит черствой благотворительности. Он не в состоянии наслаждаться холодным, праздно играющим, хотя бы и ярко-назойливым искусством. Он не ждет разрешения социального вопроса от классовой ненависти или хитро-расчетливого интереса. И в самую политическую жизнь он вносит начало любви — любви к родине, к нации, к государю. Он требует милости от суда; человечности в обращении с ребенком и солдатом; и умеет жалеть бессрочного каторжника, осужденного за зверство.
   Христианин знает по внутреннему опыту, что “любовь от Бога” (1 Иоан. 4:7). и вме-сте с Ап. Иоанном твердо верит, что “всякий любящий рожден от Бога и знает Бога” (1 Иоан. 4:7. срв. 2:29 и 4:16).
   3. Далее, дух христианства есть дух созерцания; он учит нас “смотреть” в чувственно “невидимое” (2 Кор. 4:18. Евр. 11:27) и обещает нам, что “чистые сердцем,” живущие в “мире” и “святости” “увидят Господа” “лицом к лицу” (Мф. 5:8; 1 Кор.13:12; 1 Иоан. 3:2; Евр. 12:14; ср. Иоан. 12:45, 14:7).
   Бог открывается оку духа: Он есть Свет (Иоан. 9:5; 1 Иоан. 1:5). Этот свет надо уви-деть внутренним нечувственным зрением; это нетелесное зрение (срв. 2 Кор. 5:6-8) возво-дит нас к Богу. Христианство учит обращаться к Богу не отвлеченным, логическим умст-вованием; и не волевым напряжением, пытающимся понудить себя к вере. а непосредст-венным созерцанием, осуществляемым оком сердца. Бог открывается тому, кто обращает к Нему око своей любви. И человеческий дух призван увидеть Бога так, как глаз видит свет — с той же естественностью, непосредственностью, непринудительностью, радо-стью, благодарением и успокоением. Вот почему люди с “огрубевшим сердцем” и “сомк-нутыми глазами” (Мф. 13:15) не увидят Бога и не уверуют, но пребудут слепы (ср., напр., Мф. 13:15, 15:14, 23:17, 23:26; Иоан. 9:39-41 и др.). Вот почему сказано: Я “пришел” “в мир сей,” “чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы” (Иоан. 9:39 и сл.); и еще: “И отныне вы знаете Его и видели Его” (Иоан. 14:7). И потому ученики Христа именуются “сынами света” и “чадами света” (Иоан. 12:36; Еф. 5:8-11).
   Христианская вера загорается в духовной очевидности, испытываемой оком сердца. А эта очевидность есть дело Божественного откровения и внутренней свободы человека. Поэтому дело веры есть дело свободного узрения и никакого насилия не терпит; насажде-ние же веры насилием, страхом и кровью всегда оставалось антихристианским соблазном.
   Согласно этому, у человека имеется особая, невынудимая сила духовного, сердечного созерцания, которой дано видеть Бога и узнавать все божественное в мире. Эту силу со-зерцания христианство даровало и завещало всей человеческой культуре. Именно ею до-бываются высшие, благодатные синтезы в науке; именно она творит всякое истинно-художественное искусство; ею осуществляется акт нравственной совести; из нее выраста-ет естественно-правовая интуиция; ею руководились все великие, гениальные реформато-ры государства и хозяйства. Сама же по себе она есть не что иное, как молитвенное обра-щение к Богу. И потому мы можем сказать: христианство завещало людям строить культу-ру, исходя из молитвенного созерцания и пребывая в нем.
   4. Далее, дух христианства есть дух живого творческого содержания, а не формы, не отвлеченных мерил и не “ветхой буквы” (Римл. 7:6). Не в том смысле, чтобы вовсе не це-нилось начало “формы,” т.е. предела, закона, свершения и завершенности: но в том смыс-ле, что отметается начало пустой, отвлеченной, самодовлеющей формы, лишенной насы-щающего ее и освящающего ее содержания. Именно в этом смысле надлежит понимать слова Христа: “не нарушить Закон пришел Я, но исполнить” (Мф. 5:17); ибо в греческом оригинале употреблено выражение plirose начит “наполнить.” Так в христианстве закон не отметается, но “наполняется живым и глубоким содержанием духа,” так что “форма” пе-рестает быть “формою,” а становится живым способом содержательной жизни, доброде-телью, художеством, знанием, правотою, — всею полнотою и богатством культурного бы-тия.
   Вот почему христианин относится с недоверием ко всему и ко всякому делу, где об-наруживается, или начинает преобладать “формализм,” “механичность,” “законничество,” “буква” и т. д. Ибо формализм искажает все, во что он внедряется. От него мервеют наука и искусство. От него вырождается управление, суд и юриспруденция. Не благодатна и не жизненна формальная мораль. Для воспитания, преподавания и службы формализм убий-ственен. И пустая форма семьи, не наполненная любовью и духом, не осуществляет своего назначения. Тогда “форма” оказывается пустою видимостью, отвлеченною схемою, мерт-вящею черствостью, фарисейским лицемерием. И потому формализация и механизация культуры — противоречит христианскому духу и свидетельствует о ее вырождении. Христианин ищет не пустой формы, а наполненной; он ищет не мертвого механизма, а ор-ганической жизни во всей ее таинственности, во всех ее таинствах; он жаждет формы, ро-жденной из глубокого духовно насыщенного содержания. Он ищет искренней формы. Он хочет быть, а не казаться. Ему заповедана свобода, а не законничество; и потому закон-ность вне духа, искренности и свободы не трогает его сердца.
   5. Дух христианства есть дух совершенствования. “Будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный” (Мф. 5:48).
   Это не значит, что христианин считает себя “совершенным” или по крайней мере “близким к совершенству” существом, — вопреки всякому трезвению и смирению. Но это значит, что христианин имеет перед своим духовным взором Божие совершенство, кото-рым он и измеряет все житейские дела и жизненные обстояния. Он учится и научается отличать “нравящееся,” приятное,” “дающее наслаждение,” “полезное” от того, что на самом деле хорошо, что объективно-совершенно — и именно потому истинно, нравственно, художественно, справедливо, героично; и, научившись различать эти два ряда ценностей, он умеет прилепляться именно к совершенному, предпочитать его, добиваться его, служить ему, беречь его, насаждать его и в случае надобности умирать за него. Христианин не только созерцает Совершенство, но и себе вменяет в обязанность совершенствование: отсюда у него живой опыт греха и чувство собственной недостойности; он судит себя, обличает, кается и очищается; и в каждом деле, в каждом поступке своем вопрошает о совершенном и зовет себя к нему.
   Вот откуда в христианстве этот дух ответственности, самообвинения, покаяния; дух прилежания, добросовестности, труда, самообуздания, дисциплины, подвига. И вот поче-му христианская культура осуществима только из этого духа и настроения; а преоблада-ние обратного духа свидетельствует об отчуждении культуры от христианства. И так об-стоит во всех областях культуры.
   Что есть безответственный, недобросовестный, безразличный к истине ученый? Что есть художник, ищущий успеха, а не художественного совершенства? Может ли настоя-щий христианин стать бесчестным демагогом, или продажным чиновником, или разнуз-данным тираном? Дух христианства обращает человека к Богу в небесах и к Божьему делу на земле. Это Божье дело на земле становится Предметом его служения; и самая жизнь его, и дела его становятся вследствие этого предметными. Этот дух христианской пред-метности христианство вносит во всю культуру человечества, — в семейную жизнь, в воспитание, в службу, в общественность, в хозяйство, в политику, в искусство и в науку. И мнимый “христианин,” который, по русской пословице, “на небо посматривает, по зем-ле пошаривает” — не достоин ни своей веры, ни своего звания...
   Таков дух христианства, дарованный и завещанный человеческой культуре. Это дух овнутренения; дух любви; дух молитвенного созерцания; дух живого, органического со-держания; дух искренней, насыщенной формы; дух совершенствования и предметного служения делу Божьему на земле. Уверовать во Христа — значит принять от Сына Божия этот дух как Дух творческой силы и из него творить земную культуру. И обратно: кто ве-рен этому духу, из него живет и творит, тот уже Христов, даже и тогда, когда сам этого не знает и не признает. Ибо “всякий, делающий правду, рожден от Него” (1 Иоан. 2,29).
   Творить христианскую культуру не значит законничествовать в отвлеченных догма-тах или понуждать себя к умствованию о предметах, сокрытых от земного человеческого ока; это не значит отказываться от свободного созерцания или творить только “по закону” представителей земной церкви. Но это значит раскрыть глубину своего сердца для Христова Духа и из него обратиться к воприятию Бога и Божьего мира, а также к свобод-ным и ответственным волевым деяниям в плане Божьего Дела на земле. Ибо так созер-цающему и действующему человеку дано внести христианский дух во все, что бы он ни начал делать: в науку, в искусство, в семейную жизнь, в воспитание, в политику, в службу, в труд, в общественную жизнь и в хозяйствование. Он будет творить живую христиан-скую культуру.
   Но для этого он должен, конечно, принять Божий мир и зажить им и в нем.

   8. См. мою книгу “Основы Художества,” 1937, Рига. Изд. Рус. Академич. Общества.

О Приятии Мира
Тот, кто хочет творить христианскую культуру, должен принять христианство, ввести его дыхание в самую глубину своей души и обратиться к миру из этой новой цельности и свободы. Выражаясь философским языком, можно сказать, что он призван осуществить в самом себе — религиозный “акт” христианства и из него начать творческую работу над преображением мира в новом духе. Естественно, что он должен принять для этого и са-мый мир, созданный Богом и дарованный Им.
   Мы знаем, что в истории христианской церкви имеется древняя “мироотречная” тра-диция [9]; и тот, кто следует этой традиции, имеет, по-видимому, основание не вмеши-ваться в судьбы земли и земного человечества. Он как будто имеет основание предоста-вить космическому и историческому процессу идти своим ходом и влечь людей туда, куда они влекутся, — хотя бы к погибели; к разрушению и растлению, во власть “змия,” “обольщающего народы” (Апок. 20:3-7); но это основание он имеет только тогда, если он принимает и “обязанности,” вытекающие из мироотречения, т.е. если он действительно угашает в себе самом земной человеческий состав и доживет свой удел, как бы не при-сутствуя на земле, томясь о скорой смерти, в виде почти бестелесного духа...
   Действительно, в христианстве имелась эта древняя традиция, отвергающая мир. Эта традиция была порождена эсхатологическими местами Нового Завета, особенно Еванге-лия и Апокалипсиса (не указывающими, впрочем, никаких определенных сроков грядуще-го конца); она окрепла затем под влиянием греческой философии (стоиков и неоплатони-ков); и затем дошла до крайних выводов (вроде самооскопления Оригена) под влиянием формального, внешнего законничества. присущего иудаизму. Однако, эта традиция нико-гда не выражала последнего и глубочайшего отношения христианства к Божьему, имен-но — к Божьему миру. Было бы чрезвычайно поучительно проследить через всю литера-туру христианской аскетики, как платоническое и стоическое (и чуть ли не буддийское) отвращение от мира и осуждение его — уживается в ней (не примиряясь!) с христианским учением о благодатной устроенности мира, и его божественной ведомости (Провидение) и о вездеприсутствии Божием (приближение к пантеизму!). Здесь перед нами два различных иногда кажется даже противоположных миросозерцания: они как бы стоят рядом, не вы-тесняя друг друга, а подсказывая человеку два различные жизненные пути: мироотвер-жение и мироприятие.
   Первый путь был последовательно продуман и прочувствован до конца в первые же века. Согласно этому воззрению, Царствие Божие не только не от мира сего, но и не для мира сего. Мир внешний и вещественный есть лишь временный и томительный плен для христианской души; ей нечего делать с этим миром, в котором она не имеет ни призвания, ни творческих задач. Мир и Бог противоположны. Законы мира и законы духа неприми-римы. Двум господам служить нельзя, а господин мира есть диавол. “Этот” век и “гряду-щий” век — два врага. И смысл христианства состоит в бегстве от мира и из мира, т.е. в неуклонном угашении своего земного человеческого естества. Надо возненавидеть все мирское и отдалить его от себя, иначе оно само отдалит нас от Бога. Все мирские блага, “все сотворенное” надо почитать чужим и не желать этих вещей. Христианин не должен вступать в брак, не смеет приобретать собственность, не должен служить государству. Мало того: ему подобает молиться — “да прейдет мир сей” и да сократятся его дни. Сам же он должен обречь свою плоть увяданию или медленному “умерщвлению” под страхом “лишиться последнего благословения.” Ему подобает стыдиться того, что у него есть тело и телесные потребности. Он должен приучиться видеть врага в своей плоти и гнушаться ею: здоровое тело должно быть ему нежелательно: оно должно стать на земле, как извая-ние или “истукан,” и сам он должен жить так, как если бы его совсем “не было в мире сем” [10].
   Таковы последовательные выводы из мироотречности.
   Что остается делать в мире такому христианину? Какую он может творить культуру? За что ему бороться “в этом мире,” что отстаивать? Если Христос пришел в мир, учил и страдал для того, чтобы увести своих учеников из мира и научить их отвращению ко вся-кому мирскому естеству, то самая идея “христианской культуры” на земле есть идея лож-ная и несостоятельная. У такого христианина нет родины на земле, ибо она у него в небе-сах. Какая может быть у такого отшельника забота о правосознании, о правопорядке, о суде и справедливости? Какая печаль столпнику от того, что гибнет хозяйство, что из-вращается наука, что горят музеи? Он призван вместе с Афинагором и Тертуллиапом “презирать мир и помышлять о смерти...” И если христианство отвергает “мир,” материю, природу, тело, хозяйство, собственность, государство, науку, искусство и с ними все зем-ные дела, — то оно не может ни вести человека в этом мире, ни учить и вдохновлять че-ловека в этом мире: оно может только уводить его из этого мира. Благословить его на земную жизнь и вдохновить его к этой жизни оно не в состоянии. Тогда оказывается, что земная жизнь дана человеку не для того, чтобы он в ней жил и творил, славя Бога своею жизнью и своим творчеством (идея христианской культуры!), а для того, чтобы он не принимал ее и учился медленному самоумерщвлению: истинный христианин не имеет на земле творческого призвания и творческой цели.
   И когда окидываешь взором историю культурного человечества за последние века и видишь этот процесс отхода масс от церкви и христианства, то иногда невольно спраши-ваешь себя, не объясняется ли этот процесс, помимо массового духовного кризиса, еще и тем, что христианство доселе не побороло в себе этого мироотречнаго уклона, который учит покаянно уходить от мира и из мира, но не учит ответственно входить в мир и радо-стно творить в нем во славу Божию?
   Если же обратиться к Первоисточникам Нового Завета и внимательно исследовать их, то придется прийти к выводу, что понятие “мира” употребляется ими в нескольких раз-личных значениях и что самая проблема “отвержения” и “приятия” “мира” должна разре-шаться в связи с этим различно. Так иногда под “миром” разумеется все мироздание в це-лом, как оно сотворено самим Богом [11]; иногда же “миром” именуется вся совокуп-ность народов, которым должно быть проповедано Евангелие [12]. Вряд ли можно до-пустить, чтобы Христос учил нас отвергать творение Божие или же всю совокупность на-родов, чающих благовестие и имеющих получить его... Одно это сопоставление различ-ных мест Писания должно научить нас чрезвычайной осторожности в разрешении этой проблемы. Какой же мир и в каком смысле “отвергается” или “принимается” Новым Заве-том?
   В Евангелии и в Посланиях “мир” отвергается лишь постольку, поскольку он сам от-пал от Бога, и вот, — противостоит Ему, как самостоятельный, чуждый Ему и далекий; это есть мир, утверждающий себя “без” Бога и “против” Бога, в качестве самостоятельной ценности и реальности; — мир, искушающий и прельщающий человека, пробуждающий “своими сквернами” его похоть (ср. Мк. 4:9; 2 Петра 2:20; Тим. 4:10). и ведущий его к диаволу. Именно поэтому и постольку “мир” “лежит во зле” (3 Иоан 5:19). и подчинен “князю мира сего” (Иоан. 12:31, 14:30, 16:11); именно постольку “дружба с миром есть вражда против Бога” и “кто хочет быть другом миру, тот становится врагом Богу” (Иак. 4:4). Христианин не может и не должен любить такой мир: “Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего. И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает во век” (3 Иоан. 2:15-17). Такой “мир” не может познать Бога (Иоан. 1:10, 17:25); он ненавидит Христа и его учеников (Иоан. 7:7, 8:23, 15:18, 17:14); он приемлет и признает “своих” (Иоан. 15:19). Но Христос “победил” этот мир (Иоан. 16:33); “и всякий, рожденный от Бога, побеждает мир, и сия есть победа, победившая мир, вера наша” (3 Иоан. 5:4). То, что в “этом мире” считается “немудрым, немощным, “незнатным,” “уничиженным” — может оказаться пред лицом Божиим дос-тойным и “избранным” (3 Кор. 1:27-29). В “этом мире” — свои, дурные радости и своя, неспасительная печаль (2 Кор. 7:10). “Образ” его преходящ (1 Кор. 7:31); и “сообразовать-ся с ним” верующие не должны (Римл. 12:2), ибо в нем живут “соблазны” (Мф. 18:7), ко-торым и предаются “люди мира сего” (Лк. 12:30): они и будут судимы и осуждены вместе с ним (1 Кор. 11:32).
   Но напрасно было бы толковать это мироотвержение как хулу на созданную Богом вселенную или как коренное опорочение человеческого естества и его грядущей судьбы.
   Вселенная создана Богом — и небо, и земля, и море и “все, что в них”; и Бог есть “Господь неба и земли” (Мф. 11:25; Лк. 10:21). “Им создано все, что на небесах, и что на земле, видимое и невидимое. И Он есть прежде всего, и все Им стоит” (Кол. 1:16-17; срв. Еф. 3:15; срв. Деян. 4:24, 14:15, 17:24). Так, что “сила Его и Божество” “от создания мира” “видимы""через рассматривание творений” (Римл. 1:20). Поэтому объективный состав Бого-созданного мира отнюдь не подлежит хуле и отвержению.
   Но это относится и к человеку. Человечество не отвергнуто Богом, а потому не может отвергаться и нами. Напротив, Бог спасает и просвещает человека. “Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную” (Иоан. 3:16), “чтобы мир спасен был чрез Него” (Иоан. 3:17). Хри-стос есть “Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира” (Иоан. 1:29); “Он есть умило-стивление за грехи.”.. “всего мира (1 Иоан. 2,2) и в Нем Бог “примирил с Собою мир” (2 Кор. 5:19, Кол. 1:20). Именно поэтому Христос говорит о Себе: “Я свет миру” (Иоан. 8:12; ср. Иоан. 3:19 и сл.); а об Апостолах: “Вы свет мира” (Мф. 5:14); и указует, что Евангелие “должно быть проповедано” “во всех народах” (Мк. 13:10), и “по всей вселенной” (Мф. 24:14).
   Все это означает, что “мир” отвергается, поскольку он не в Боге или против Бога, не во Христе, или против Христа; поскольку он есть источник или орудие безбожной похо-ти; и что мир приемлется, как созданный Богом и получивший от Бога свой смысл и свое предназначение. Смысл же этот выражается словами: “Я победил мир” (Иоан. 16:33); и потому: “дана Мне всякая власть на небе и на земле” (Мф. 28:18); и еще: “все предано Мне Отцом Моим” (Мф. 11:27). А предназначение мира таково, чтобы состоялось “уст-роение полноты времен” и чтобы “все небесное и земное соединить под главою Христом” (Еф. 1:10). В этом и выражается идея и задание христианской культуры.
   Вот почему вся живая и глубокая традиция христианства не остановилась на отвер-жении богосотворенного мира и истолковала учение Христа в ином смысле. Она отвела аскезе значение драгоценного средства, очищающего душу и освобождающего ее; она вы-работала целую систему душевного очищения (монашество). Согласно этому, аскеза есть путь, ведущий к постижению Бога “в небе” и “на земле,” “мироотвержение” же не являет-ся основною и последнею задачей христианина. Напротив, христианство приняло мир, благословило человека в мире и стало учить его не только христианскому умиранию, но и христианской жизни, и творческому труду.
   Как же не принять мир, когда он создан Богом, “возлюблен” Им, спасен, просвещен, искуплен и отдан во власть Христу, Сыну Божию? Когда “не нуждающийся ни в каких благах Бог для человека устроил небо, землю и стихии, доставляя ему через них всякое наслаждение благами” (Антоний Великий); когда в мире “нет ни одного места, которого не касалось бы Промышление” Божие, “где бы не было Бога,” так, что желающий “зреть Его” должен только смотреть “на благоустройство всего и Промышление о всем” (Анто-ний Великий)? И вся “эта сотворенная природа” есть не что иное, как великая “книга,” в которой человек, “когда хочет,” может читать “словеса Божии” (Евагрий Монах)? И когда христианину дано великое задание не только проповедать Христа во всей вселенной, но и внести Дух Его во все “земное"?
   По истине Христос принял мир и воплотился не для того, чтобы научить нас отвер-гать мир, понося и презирая создание Божие; но для того, чтобы дать нам возможность и указать нам путь верного, христианского мироприятия; чтобы научить нас верно прини-мать и творчески нести бремя вещественности (плоти) [13] и бремя человечески-душевного разъединения (индивидуальности); чтобы научить нас жить на земле в лучах Царствия Божия. Мы не выше Христа, а Христос принял земную жизнь и вернул ее в благодатном сиянии. И тот, кто принимает мир, тот включает в свой жизненный путь творческое делание в этом мире. т.е. совершенствование в духе — и себя самого, и ближ-них, и вещей; а в этом и состоит по существу христианская культура.
   Человеку “от природы,” следовательно от Бога, дан некий способ земного бытия: трехмерная живая телесность; душа с ее разнообразными функциями и силами, индивиду-альная форма жизни и инстинкта; сила любви и размножения; голод и болезни, сопричис-ленность к вещам и животным на положении их разумного и благого господина; раздель-ность и множественность людей; необходимость творческого труда и хозяйственного предвидения; климат, раса, язык и т.д. Из этого, данного нам способа земной жизни выте-кает множество неизбежных для нас жизненных положений, заданий и обязанностей, ко-торые мы и должны принять, осветить и освятить лучом Христианского Откровения, и изжить практически, в трудах, опасностях и страданиях, приближаясь к Божественному и одолевая противобожественное. Своим воплощением Христос не отверг этот способ бы-тия, а принял его и победил его. И нам надлежит идти Его путем и творить Его дело, как волю Отца, — но не “по ветхой букве” (Римл. 7:6), а “от сердца” (Римл. 6:17), и “не под законом” (Римл. 6:15), а в свободе и “в обновлении духа” (Римл. 7:6).
   Это значит, что нам надлежит приять — и полевые лилии, и птиц небесных, и пасту-шество, и плотничество, и осла; и золото с ладаном и смирною; и хлеб, и рыбу, и вино, и радость брака; и подать, церковную и государственную; и власть Пилата, данную ему свыше; и вервие для торгующих в храме; и трепет вещего и грозного слова; и пение ан-гельское, несущее смертным весть о Боге. Нам надлежит принять все это, как дар и как задание; как христианское средство, ведущее к христианской цели; как жизненное творче-ство, имеющее создать христианскую культуру. И принять все это мы должны “как сво-бодные, не как употребляющие свободу для прикрытия зла, но как рабы Божий (1 Петра 2:16).
   В первые века нередко думали, что надо принять Христа и отвергнуть мир. “Циви-лизованное” человечество наших дней — принимает мир и отвергает Христа. А в сред-ние века Запад выдвинул еще иной соблазн: сохранить имя Христа и приспособить искаженный иудаизмом дух Его учения к лукаво-изворотливому и властолюбивому приятию не преображаемого мира.
   Верный же исход в том, чтобы приять мир вследствие приятия Христа и на этом по-строить христианскую культуру...; чтобы, исходя из духа Христова — благословить, ос-мыслить и творчески преобразить мир; не осудить его внешнеестественный строй и закон, и не обессилить его душевную мощь, но одолеть все это, преобразить и прекрасно офор-мить любовию, волею и мыслью, трудом, творчеством и вдохновением.
   Это и есть идея православного христианства.
   Основное искание Православия в этой сфере — освятить каждый миг земного труда и страдания: от крещения и молитвы роженице до отходной молитвы, отпевания и сороко-уста; и в молитве перед началом учения; и в призыве: “даждь, дождь земле алчущей, Спа-се!”; и в освящении пшеницы, вина и елея; и особенно во всех таинствах; и в чине свя-щенного коронования, и в присяге государю; и в чине освящения знамен, благословения воинских оружий или судна ратного “на супротивные” отпускаемого... Православие было искони мироприемлюще: и в отшельнике, примиряющем князей, и в епископе, настав-ляющем или укоряющем своего государя; и в хозяйствующем монастыре; и в монастыр-ском осадном сидении; и в православных Патриархах, и в православных старцах, и в ис-поведничестве православного духовенства, ныне замучиваемого в России от коммуни-стов; и в этой дивной молитве сеятеля: “Боже! устрой и умножь, и возрасти на долю вся-кого человека, трудящегося и гладного, мимоидущего и посягающего.”..; и в нашем искус-стве — от Дионисия до Нестерова, от сладкогласия киевских распевов до “Жизни за Царя Глинки,” от древнего малого храма в крепости Иван-Город до Храма Христа Спасителя в Москве. И когда митрополит Филарет вступает в поэтическую переписку с Пушкиным; и когда поколение за поколением читало на старейшем русском Университете в Москве как призыв и обетование: “Свет Христов просвещает всех” ; и когда православный старец по-сылает своего послушника Борисова на Новую Землю писать “чудеса природы Божией” и его светские полярные ландшафты потрясают сердца европейцев своею значительностью и величием; и когда мы отдаем себе отчет в том, что дали русскому просвещению и рус-ской интеллигенции Троицкая Лавра и Оптина Пустынь, — то православное мироприятие предстает перед нами во всей своей верности и глубине.
   Русское Православие не мыслит мира внехристианским или “светским.” Напротив, — христианское просвещение и просветление мира является его прямым заданием. Ему “есть дело до всего, чем живут или не живут люди на земле” и притом потому, что оно имеет в этом мире великую и священную миссию.
   Царство Христово “не от мира сего” (Иоан. 18:36), но о нем возвещено миру и чело-вечеству; и поэтому его идея высказана для мира сего, как призвание и обетование. Не-верно думать, что Царство Божие подобно земным царствам. Также неверно думать, будто оно существует для мира сего. Но “мир сей” существует, как величайшее поле (ср. Мф. 13:38) для посева и возрастания Царства Божия. Евангельское благовестие состоит не в том, что земля и небо противоположны и несоединимы, ибо земля обречена греху и люди суть дети греха; но в том, что небо уже сошло на землю в лице Богочеловека, что “при-близилось Царство Небесное” (Мф. 4:17, ср. Мф. 12:28; Мк. 1:15; Лк. 4:43, 10:9, 10:11, 11:20, 21:31), что возможность и реальность негреховного мироприятия и миропреобра-жения даны и удостоверены. Евангелие несет миру не проклятие, а обетование; а челове-ку — не умирание, а спасение и радость. Оно учит не бегству из мира, а христианизации его. Поэтому христианское мироотвержение — есть или условно временная, душеочисти-тельная установка монаха, “отвергающего,” чтобы “приобрести вновь,” закрывающего глаза, чтобы прозреть, ищущего уединения и сосредоточения, для того, чтобы по новому воспринять Бога, человека и мир; тогда христианин “отвергает” не Божий мир, как объек-тивный предмет, а свои страсти и страстные содержания своего опыта, и, очистившись и прозрев, убеждается, что “нет ничего в себе самом нечистого,” ибо “только почитающе-му что-либо нечистым, тому нечисто” (Римл. 14:14-20). Или же мироотвержение есть сле-пота, помрачение духа, посягание на хулу и тяга к ереси; это есть путь от духовного скопчества к телесному.
   И вот — наука, искусство, государство и хозяйство суть как бы те духовные руки, которыми человечество берет мир. И задача христианства не в том, чтобы изуверски от-сечь эти руки, а в том, чтобы пронизать их труд изнутри живым духом, воспринятым от Христа. Христианство имеет в мире свое великое волевое задание, которого многие не по-стигают. Это задание может быть обозначено, как создание христианской культуры.
   Ныне же, когда вредоносное явление безбожной науки, когда страшная сила религи-озно-бессмысленного государства, когда внутренняя обреченность безыдейного хозяйст-вования, когда растлевающая пошлость бездуховного искусства — наполняют Божью землю расплясавшимися харями, христиане не могут ни отвернуться от этого зрелища, провозглашая “нейтралитет, ни укрыться за словесное “мироотвержение” и “непротивле-ние.” Напротив, они должны найти в себе веру и волю для искреннего творческого христи-анского мироприятия и для борьбы за свое поле и за свой посев. Тогда начнется исцеле-ние.

   9. При этом я имею в виду не великую очистительную традицию монашества, о назначении которо-го я выскажусь ниже, а буддийскую струю, отвергающую не только грешность личной души и ее жиз-ненных содержаний, но и самый предмет, именуемый миром, и доживает свой удел, как бы не присут-ствуя на земле, томясь о скорой смерти, в виде почти бестелесного духа...
   10. Эти идеи, изложенные здесь в выражениях первоисточников, мы находим в древних памятниках христианской литературы: “Дидaхи,” Второе послание Климента к Коринфянам, “Пастырь Ерма,” а также у Монтанистов, у Татиана, Оригена и других. Отголоски этого отвержения мира и тела мы нахо-дим и позднее в III-IV веках, напр., у Антония Великого (напр., Добротолюбие том III. стр. 43,80,83,109,119); см. там же у Аввы Исайи (стр. 427). Ср. у проф. И.В. Попова “Конспект лекций по Патрологии.”
   11. Напр., Римл. 1:20; Ефес. 1:4; Евр. 4:3; Евр. 9:26; 1 Петра 1:20 и др.
   12. Напр., Мтф. 26:13., срв. 24:14: Мрк. 14:9, срв. 13:10; Мрк. 16:15:“идите по всему миру и пропо-ведуйте Евангелие всей твари.”
   13. По выражению Апостола Павла: “вещественных начал мира.” Гал 4.

Культура и Церковь
Создание христианской культуры есть задача, поставленная перед человечеством две ты-сячи лет тому назад и им не разрешенная. Эта задача и не может быть разрешена одною эпохою, одним народом, одним поколением, раз навсегда, ибо каждая эпоха и каждый народ и каждое поколение должны стремиться к разрешению ее по-своему, — по-своему достигая и недостигая. Проникнуться духом Христова учения и излить этот дух в свою жизнь и в мир вещественный, — вот эта задача, раскрывающая всем и каждому великую внутреннюю свободу и великий творческий простор во внешнем мире. И понятно, что ду-ховные облики людей, стремившихся и достигавших, остаются драгоценным и незабывае-мым достоянием в истории христианской культуры; и материальные облики вещей, соз-данных людьми из этого духа, должны цениться и беречься в назидание потомству так же, как и рожденные из этого духа законы, установления и способы совместной жизни. Все земное, затронутое или проникнутое Духом Христовым, входит в христианскую культу-ру и в ее историю, все светит из прошлого в будущее, все учит и ведет людей. Но и этого мало, ибо по слову Апостола “всякий делающий правду рожден от Него” (3 Иоан. 2:9) и “всякий любящий рожден от Бога и знает Бога (3 Иоан. 4:7). Поэтому свет Христианства освещает нам не только жизнь христианских народов за две тысячи лет, но и жизнь нехри-стианских народов, как за время, истекшее после Рождества Христова, так и за время ему предшествующее. Именно поэтому все чистое, глубокое, благородное и художественное, что когда-нибудь появилось на земле или дошло до нас, испытывается нами, христианами, как близкое, родственное нам по духу, как подлинно великое и драгоценное, незримо на-веянное силой веруемого нами Господа, еще не открывшегося человеческому сознанию, но таинственно вдохновлявшего человеческие сердца. Так мы созерцаем и ценим Конфу-ция, Лаотзе и Будду, Зороастра и Аменотепа IV, Гераклита, Сократа и Платона, Марка Аврелия и Сенеку, псалмы Давида, — египетское и греческое искусство, царствование Александра Македонского и императора Адриана, жертвенный патриотизм инки и японца. И всюду, где человек живет в творческой любви или отдает жизнь свою за других, или молиться Богу “неизреченными воздыханиями,” — мы чуем духом Дух нашего Учителя и видим вселенское братство во Христе.
   Вследствие всего этого мы отнюдь не представляем себе дела так, будто ближайшие поколения людей могут и должны “создать христианскую культуру.”.. Не создать, а вновь вступить на путь этого созидания, вернуться к нему и возобновить этот прервав-шийся процесс. Иными словами: возродить в себе христианский дух и акт, и провести его в жизненнотворческое движение. Мы не думаем также, что современная секуляризован-ная и нехристианская культура подлежит целиком осуждению или отвержению, — ни нау-ка, ни искусство, ни право, ни национальное движение, ни хозяйство, но они подлежат творческому пересмотру и обновлению в духе христианском. Это отнюдь не значит, что наука должна будет включить христианские догматы в состав своих “рабочих гипотез” и “теорий,” что искусство будет сводиться к уставной иконописи и храмовой архитектуре, что каноническое право станет образцом для всякого законодателя; что национализм ис-чезнет под давлением “вселенскости,” а хозяйство вернется к первобытности евангельских времен. Представлять себе дело так, значит поистине впадать в буквоедческую прямоли-нейность и разрушительное изуверство, и главное, — забывать основную аксиому христи-анства, которая гласит, что всякое совершенствование начинается с сердца и совершает-ся в свободе. Именно так мы представляем себе творчество христианской культуры: серд-ца людей, потрясенные уже пережитыми и еще предстоящими бедствиями, вызванными духом безбожия и противохристианства, начнут свободно возвращаться к созерцанию Христа и к внесению даров Его Духа в жизнь и в культуру. Нам не дано предвидеть, когда это начнется и как это будет протекать — мы можем только показать желательность и возможность этого нелегкого и длительного процесса.
   Мы должны установить, что процесс этот должен быть не внешне-принудительным, но именно внутренним, идущим от сердца, и свободным, совершающимся в порядке доб-ровольного творчества. Иначе он не будет соответствовать духу Христа и Евангелия и по-тому — просто не состоится. Он не может быть “предписан” ни церковью, ни государст-вом: и если кто-нибудь попытается “предписывать” его в том или ином порядке, то из это-го или ничего не выйдет, или начнет выходить обратное. Творить христианскую культуру возможно только в христианском духе и в христианском порядке; в порядке веры и серд-ца, свободы и творчества, совести и созерцания. Все это возможно только в порядке об-ращения сердец; а сердца будут обращаться к Богу, по-видимому, в процессе страданий и разочарований. Вот почему многие из нас склонны думать, что именно Россия, опередив-шая ныне в страдании и разочаровании все другие народы, сможет первою вступить на этот путь.
   Итак, ни церковь, ни государство не могут и не должны предписывать созидания христианской культуры: она должна твориться свободно. Они могут только содействовать этому творчеству. Это свободное творчество может и должно начаться в пределах самой церкви и затем передаться и в государственное строительство, и во все сферы секулярной культуры. От этого в самой церкви возродится истинное величие, сила водительная и про-роческая, и она явится творческой хранительницей христианского духа, его живым и ав-торитетным, но не властным, не принудительным источником: источником христианской свободы, свободного созерцания и свободного творчества [14]. Христиане призваны тво-рить христианскую культуру не через церковь, ибо нельзя вовлекать церковь в качестве орудия во все хозяйственные трудности, во все политические распри, во все войны, уче-ные споры и художественные блуждания; нельзя превращать церковь в некий властвую-щий союз, отвечающий за все земные неудачи и бедствия: церковь имеет иное, высшее и лучшее призвание. Точно также мы должны творить христианскую культуру не в церкви: ибо это означало бы увести церковь от ее прямого назначения — блюсти веру, таинства, чиноначалие и Дух Христов, — и расширить ее объем и ее обязанности до поглощения всей жизни. Церковь ведет веру. Вера объемлет душу. Душа творит культуру. Но церковь не объемлет всю жизнь человека и не “регулирует” всю культуру человечества: ни в нау-ке, ни в искусстве, ни в политике, ни в хозяйстве. Все это творится людьми, укрепляющи-ми и очищающими в церкви свой христианский дух, но не действующими по церковному указанию или принуждению. Времена Савонароллы и Кальвина прошли и не возвратятся. Помышлять о земной “теократии” могут только церковные честолюбцы, лишенные трез-вения и смирения...
   Вот почему так важно ограничить духовную и культурно-творческую компетенцию церкви. Церковь не есть ни политическая партия, ни государство. Она вообще не партия, т.е. в буквальном смысле слова — не часть. Она призвана не к делению и разделенности, а к мировому единству и всецелости (“кафоличности”). Тем более она не есть политиче-ская партия.
   Так — церковь есть религиозный союз. Политическая партия не есть религиозный союз. Церковь имеет догматы, таинства и каноны. Политическая партия не может и не смеет их иметь. Церковь исходит из веры и ею строит дух человека. Политическая партия исходит из соображений государственной целесообразности и хозяйственной пользы и ими направляет внешнее поведение человека. Церковь по установлению своему благодат-на: она есть орудие Царства Божия. Политическая партия устанавливается человеческим произволением и есть порождение земной государственности. Церковь ищет перерожде-ния души и духа. Политическая партия ищет легального захвата государственной власти. Церковь не борется силою и понуждением. Политическая партия добивается именно права бороться понуждением и силою.
   Итак, по самому существу своему и по всему существу своему церковь не может и не должна становиться политической партией и выступать с какой-нибудь партийной про-граммой культурного творчества. Церковь, сливающая или смешивающая себя с какой бы то ни было политической партией, унижает и извращает свою природу, связывая себя с одною партией и ограничивая для других партий доступ к себе, церковь прикровенно ста-новится партийной организацией. Принадлежность к политической партии сама по себе не может быть тем смертным грехом, за который полагается церковное отлучение. Связан-ность церкви с одною партией делает ее партийной церковью; такая церковь низводит свое представление о Царстве Божием до уровня политической программы и изменяет своей кафоличности; в то же время она придает данной политической партии значение благодатной исключительности и тем сеет величайший соблазн в душах.
   Подобно этому, Церковь не призвана к светской власти, к ее захвату или подчине-нию. Церковь и государство взаимно инородны — по установлению, по духу, по достоин-ству, по цели и по способу действия. Государство, пытающееся присвоить себе силу и достоинство церкви, творит кощунство, грех и пошлость. Церковь, пытающаяся присвоить себе власть и меч государства, утрачивает свое достоинство и изменяет своему назначе-нию. Государство не может действовать благодатно: установлять догматы, совершать таинства, растить Царство Божие. Церковь не должна брать меча — ни для насаждения веры, ни для казни еретика или злодея, ни для войны. Бесспорно, государство выше поли-тической партии так, как родина в целом выше своих частей; но и партия, и государство остаются учреждениями человеческого порядка и земного ранга.
   В этом смысле Церковь “аполитична”: задача политики не есть ее задача, средства политики не суть ее средства; ранг политики не есть ее ранг.
   Но означает ли это, что Церковь не должна стоять в живом и творческом отношении ко всей культуре народа, к бытию Родины и нации и к государственному строительству? Отнюдь нет. И русская Православная Церковь в истории всегда поддерживала и впредь будет поддерживать это отношение к культуре и государственности.
   Церкви есть дело до всего, чем живут или не живут люди на земле. Ибо живая рели-гия есть не “одна сторона жизни,” а сама жизнь и вся жизнь. Все, чем живут или не живут люди — или уводит их от Царства Божия, или ведет их к нему; и церковь может и должна иметь свое суждение обо всем этом, открытое, авторитетное, ободряющее или осуждаю-щее. Но это суждение должно иметь своим мерилом именно закон Божий и Царство Бо-жие, это суждение никогда не должно проводиться в жизнь на путях светской государст-венности, не должно навязывать верующим программу культурного творчества. Церковь вправе благословить и не благословить, она вправе анафематствовать. И в суждениях сво-их она должна блюсти полную религиозную свободу и независимость, не угождая людям и не приспособляясь, а если надо, то приемля и гонения (Иоанн Златоуст, Митрополит Филипп).
   Члены церковного союза подчинены государственным законам в своем внешнем по-ведении; но совесть их не подчинена никаким государственным велениям. И, произнося свои суждения и осуждения, Церковь отнюдь не вмешивается в политику и не стесняет культурного творчества людей, но пребывает в пределах созидаемого и блюдомого ею Царства Божия. Церковь призвана, церковь обязана указывать людям и царю, и чиновни-кам, и парламентариям, и гражданам, и ученым, и поэтам, и живописцам, и промышлен-никам, — то в личной беседе, то в проповеди, то во всенародном воззвании, — где именно их дела, их установления или страсти вредят делу Царства Божия. В этом ее учительная власть, от которой ее ничто и никак освободить не может. И вторжением в политику это стало бы только тогда, если бы Церковь подменила свое религиозное мерило земным, или обратилась бы к земным политическим средствам; а свободу культурного творчества это нарушило бы только тогда, если бы Церковь попыталась предписывать людям творческие способы их жизни...
   При таком понимании дела Церковь, верная своему призванию. не может относиться безразлично к тому, что именно делает государственная власть и какую именно культуру творит народ. Промолчит ли она, если в народе возникнут кровавые и жестокие игрища? или если распространятся формы публичного разврата? или если университеты станут школою воинствующего безбожия? или если растленное искусство станет орудием все-общего соблазна, или если “черная месса” войдет в погибельную моду? Промолчит ли она, если правительство узаконит многомужество и многоженство? или разрешит торгов-лю гашишем? или отменит преподавание Закона Божия? или установит избирательную систему, при которой право голоса будет принадлежать только удостоверенным святотат-цам? или введет декретом новую обязательную религию, — магометанство или язычест-во? или начнет поддерживать ростовщичество и эксплуатацию трудящихся по системе концентрационных лагерей? И если церковь на все это не промолчит, то будет ли это “вторжением в политику,” в “царство кесаря,” или же стеснением культурной “свободы"? Нет, не будет: ибо Церковь судья во всем, на что падают лучи Церства Божия, не исклю-чая и самых вопросов государственного устройства, включая и все жизненно-культурное творчество народа.
   Народ творит. Государство правит. Церковь учит. В внешнем — государство властву-ет над народом; в земном — государство повелевает и Церкви. Но во внутреннем и благо-датном — Церковь учит и народ и правителей; она учит правителей, не покушаясь на уч-реждающую и упорядочивающую власть государства; она учит народ, не покушаясь на свободу его творчества. Народ есть источник жизненной силы и созидания; Церковь есть источник благодатной мудрости; государство есть источник внешнего порядка и мира. Государство есть оборона и опора независимой Церкви; а Церковь есть духовник и ангел-хранитель христианского государства.
   Но земная культура творится не государством и не церковью, а народом: многим множеством свободно дышащих, и созерцающих индивидуальностей. И потому ни госу-дарство, ни Церковь не должны помышлять о том, чтобы подавить, вытеснить или заме-нить это творческое дыхание людей, создающих христианскую культуру. А Церковь должна оставаться творческой хранительницей, живым и авторитетным источником того христианского духа, из которого народ только и может создавать христианскую культуру на земле.

   14. Только совсем ограниченные и невежественные люди могут помышлять здесь о возвращении к средним векам.

Христианский Национализм
Культура творится не одним человеком. Она есть достояние многих людей, духовно объ-единенных между собой. Каждые двое друзей образуют в своем общении известный куль-турный уровень и создают известные культурные содержания. Так обстоит и в каждой се-мье, в каждом обществе, в каждой организации, в каждом сословии и у каждого народа. Люди не случайно объединяются друг с другом; их влечет друг к другу сходство матери-альных и духовных интересов; из этого сходства возникает общение; длительное общение увеличивает взаимное подобие и, если общение носит творческий характер, то возрастает и взаимное влечение, крепнет взаимная связь. Эта связь закрепляется традицией, пере-дающейся из поколения в поколение. Так постепенно возникает единая и общая всем культура.
   Самое глубокое единение людей возникает из их духовной однородности, из сходно-го душевно-духовного уклада, из сходной любви к единому и общему, из единой судьбы, связующей людей в жизни и смерти, из одинакового созерцания, из единого языка, из од-нородной веры и из совместной молитвы. Именно таково национальное единение людей [15].
   Национальное чувство не только не противоречит христианству, но получает от него свой высший смысл и основание; ибо оно создает единение людей в духе и любви, и при-крепляет сердца к высшему на земле — к дарам Святого Духа, даруемым каждому народу и по своему претворяемым каждым из них в истории и в культурном творчестве. Вот по-чему христианская культура осуществима на земле именно как национальная культура и национализм подлежит не осуждению, а радостному и творческому приятию.
   Каждый народ имеет инстинкт, данный ему от природы (а это значит — и от Бога), и дары Духа, изливаемые в него от Творца всяческих. У каждого народа инстинкт и дух живут по-своему и создают драгоценное своеобразие. Так, каждый народ по-своему всту-пает в брак, рождает, болеет и умирает; по-своему ленится, трудится, хозяйствует и отды-хает; по-своему горюет, плачет и отчаивается; по-своему улыбается, смеется и радуется; по-своему ходит и пляшет; по-своему поет и творит музыку; по-своему говорит, деклами-рует, острит и ораторствует; по своему наблюдает, созерцает и творит живопись; по-своему исследует, познает, рассуждает и доказывает; по-своему нищенствует, благотворит и гостеприимствует; по-своему строит дома и храмы; по-своему молится и геройствует; по-своему воюет... Он по-своему возносится и падает духом; по-своему организуется. У каждого народа иное, свое чувство права и справедливости; иной характер, иная дисцип-лина; иное представление о нравственном идеале; иная политическая мечта; иной госу-дарственный инстинкт. Словом: у каждого народа иной и особый душевный уклад и ду-ховно-творческий акт. И у каждого народа особая, национально-зарожденная, националь-но-выношенная и национально-выстраданная культура.
   Так обстоит от природы и от истории. Так обстоит в инстинкте, и в духе, и во всем культурном творчестве. Так нам всем дано от Бога.
   И это хорошо. Это прекрасно. И никогда не было осуждено в Писании. Различны тра-вы и цветы в поле. Различны деревья, воды и облака. “Иная слава солнца, иная слава лу-ны, иная звезд; и звезда от звезды разнится в славе” (1 Кор. 15:41). Богат и прекрасен сад Божий; обилен видами, блещет формами, сияет и радует многообразием. И каждому наро-ду подобает и быть, и красоваться, и Бога славить — по-своему. И в самой этой много-видности — уже поет и возносится хвала Творцу. И надо быть духовно слепым и глухим, чтобы не постигать этого.
   Мысль — погасить это многообразие хвалений, упразднить это богатство историче-ского сада Божия, свести все к мертвому единообразному штампу, к “униформе,” к равен-ству песка, к безразличию после уже просиявшего в мире духовного различия, — могла бы зародиться только в больной душе, от злобной, завистливой судороги, или же в мерт-вом и слепом рассудке. Такая плоская и пошлая, противокультурная и всеразрушительная идея была бы сущим проявлением безбожия. Почерпнуть ее из христианства, из Еванге-лие, в православии — было бы совершенно невозможно.
   Ибо христианство подарило миру идею личной, бессмертной души, индивидуальной по своему дару и по своей ответственности, особливой во грехах, самодеятельной в по-каянии и в любви, т.е. идею метафизического своеобразия человека. Согласно этому — идея метафизического своеобразия народа есть лишь верное и последовательное развитие христианского понимания. Преп. Серафим Саровский говорил, что Бог печется о каждом человеке так, как если бы он был у Него единственным... Это сказано о личном человеке. А об индивидуальном народе? Что же, о нем Господь не печется совсем? Отвергает его, осуждает и обрекает? Каждую лилию одевает в особливые и прекрасные ризы; каждую птицу небесную помнит и кормит; и все волосы на голове человека сосчитывает, а свое-образие народной жизни проклинает, как начало зла, и отметает, как грех и мерзость? Может ли христианин придерживаться такого воззрения?
   Каждый народ служит Богу, как умеет — всей своей историей, всей культурой, всем трудом и пением своим. Один народ служит творчески, и цветет духовно; а другой — не-творчески, и духовно хиреет. Есть такие народы, что перестают служить и становятся шлаком истории; и есть такие, что в своем малом и скудно-беспомощном служении уга-сают, не достигнув расцвета. А есть и такие, что могут осуществлять свое служение толь-ко под водительством другого, духовно сильнейшего народа...
   И вот национализм есть уверенное и страстное чувство, верное по существу и драго-ценное в творческом отношении, —

•   что мой народ получил дары Духа Святого;
•   что он приял их своим инстинктивным чувствилищем и творчески претворил их по-своему;
•   что вследствие этого сила его обильна и призвана в дальнейшем к великим, творчески-культурным свершениям;
•   что поэтому народу моему подобает культурное “самостояние,” как залог вели-чия (Пушкин!) и независимость национально-государственного бытия.
•   И в этом чувстве, верном и глубоком, христианин прав и осуждению не подле-жит. Это чувство объемлет всю его душу и оплодотворяет его культуру.
•   Национальное чувство есть любовь к исторически-духовному облику и к творче-скому акту своего народа.
•   Национализм есть вера в богоблагодатную силу своего народа и потому — в его призвание.
•   Национализм есть воля к его творческому расцвету в дарах Святого Духа.
•   Национализм созерцает свой народ перед лицом Божиим, созерцает его душу, его таланты, его недостатки, его историческую проблематику, его опасности и его соблазны.
•   Национализм есть система поступков, вытекающих из этой любви, из этой веры, из этой воли и из этого созерцания.
•   Вот почему истинный национализм есть не темная, антихристианская страсть, но духовный огонь, возводящий человека к жертвенному служению, а народ к ду-ховному расцвету.
•   Христианский национализм есть восторг от созерцания своего народа в плане Божием, в дарах Его Благодати, в путях Его Царствия.
•   Это есть благодарение Богу за эти дары; но это есть и скорбь о своем народе, если народ не на высоте этих даров.
•   В национальном чувстве — источник духовного достоинства: национального, а чрез то — и своего, личного.
•   В нем источник единения, — ибо нет глубже и прочнее единения, как в духе и пред лицом Божиим.
•   В нем источник правосознания — этого чувства своей правоты в глубоком и по-следнем измерении, чувства своей безусловной привязанности и связанности, своего дома и своего верного дерзновения.
•   Национализм учит и смирению — в созерцании слабостей и крушений своего на-рода (вспомним покаянные стихотворения Хомякова к России).
•   Национализм открывает человеку глаза и на национальное своеобразие других народов; он учит не презирать другие народы, а чтить их духовные достижения и их национальное чувство: ибо и они причастны дарам Божиим, и они претворили их по-своему.

Так осмысленный национализм учит человека, что безнациональность есть духовная бес-почвенность и бесплодность; что интернационализм есть духовная болезнь и источник соблазнов; и что сверх-национализм доступен только настоящему националисту. Ибо соз-дать нечто, прекрасное для всех народов, может только тот, кто утвердился в творческом акте своего народа. “Мировой гений” есть всегда и прежде всего национальный гений; а попытка стать “великим” из интернационализма и пребывая в его атмосфере, давала и бу-дет давать только мнимых, экранных “знаменитостей” или же планетарных злодеев. Ис-тинное величие почвенно. Подлинный гений национален.
   Напрасно говорить, будто националист “ненавидит и презирает другие народы.” Не-нависть и презрение совсем не составляют существа национализма; они могут присоеди-няться ко всему, если душа человека зла и завистлива. Правда, есть националисты, пре-дающиеся этим чувствам. Но извратить можно все и злоупотребить можно всем. Злоупот-ребить можно гимнастикой, ядом, свободой, властью, знанием, словом; извратить можно любовь, искусство, суд, политику и даже молитву; однако никто не думает воспретить и искоренить все это только потому, что некоторые люди принимают извращенные формы за единственно возможные, а здоровых форм не замечают совсем...
   Можно ли любить свою церковь и не презирать другие исповедания? Конечно, мож-но. И вот, сей христиански благородный дух возможен и в национализме.
   Можно ли любить свою семью и не питать вследствие этого ненавистно-презрительных чувств к другим семьям? И вот, этот христиански-братский дух возможен и у национально мыслящих людей. Именно этот дух и лежит в основе христианского на-ционализма.
   При верном понимании национализма — религиозное чувство и национальное чувст-во не отрываются одно от другого, и не противостоят друг другу; но сливаются и образу-ют некое жизненное творческое единство, из которого и в лоне которого вырастает на-циональная культура.
   Это не значит, что народ становится предметом религиозного обожания, а идея Бога низводится на уровень земной нации. Народ не Бог и обожествление его кощунственно и греховно. И Бог превыше земных разделений — расовых, языковых, душевных и истори-ческих. Но народ должен быть поставлен перед лицо Божие, и силы его должны быть об-лагодатствованы свыше. И если это свершилось, и если это признано, то жизнь его полу-чает религиозный смысл, а религия находит себе достойное жилище в национальном духе. Все бытие и вся история народа осмысливаются, как самостоятельное и своеобразное служение Богу: приятие даров Святого Духа и введение их в национальную культуру. Итак: народ не Бог, но силы его духа — от Бога. Путь его исторической борьбы и его страданий — есть пусть восхождения к Богу. И этот путь — дорог и священен для нацио-налиста. И чувствуя это, он исповедует, что родина священна, что ею надо жить, что за нее стоит бороться перед лицом Божиим и, если надо, то и умереть.
   Христианский национализм измеряет жизнь своего народа и достоинство своего на-рода религиозным мерилом: идеею Бога и Христа, Сына Божия. Именно это измерение научает христианского националиста безусловной преданности и безусловной верности; и оно же научает его сверхнациональному созерцанию человеческой вселенной и вселен-скому братству людей. Истинная вселенскость не только не отрицает национализма, но вырастает из него и закрепляет его, так что истинный националист может вступить во все-ленское братство только как живой представитель своего народа и его национального ду-ха.
   Тот духовный акт, которым народ творит свою культуру, есть акт национальный: он возникает в национальной истории, он имеет особое национальное строение, он налагает свою печать на все содержания национальной культуры. Человек может не замечать этого; народ может не сознавать этого. Но это остается и пребывает. И есть у каждого народа из-вестная ступень духовной зрелости, на которой он осознает особенности своего нацио-нального духа и своей национальной культуры и уразумевает, что ему даны свыше Дары и что он воспринял, усвоил и воплощает их своеобразно. Тогда нация постигает свой рели-гиозный смысл, а национальная культура утверждается на обоих (доселе несознававших-ся) религиозных корнях. Религиозная вера осмысливает национализм, а национализм воз-водит себя к Богу.
   Таковы основы христианского национализма.

   15. См. главы 6 и 7 в моей книге “Путь духовного обновления.”

Заключение
Тот, кто продумает, а главное прочувствует указанные мною основы и источники хри-стианской культуры, тот увидит, какой великий и величавый духовный простор открыт современному человеку. Проблема христианской культуры доселе не разрешена и разре-шать ее будут грядущие века, из поколения в поколения. В духовные врата, открытые христианством, всякий из нас призван войти, и сохраняет свою волю и свободу — всту-пать в них или не вступать. За последние два века европейское культурное человечество поколебалось на пороге этих врат, отвернулось от них и попыталось идти своими, нехри-стианскими и нерелигиозными путями. Плоды этого поворота мы пожинаем ныне во всех областях культуры.
   Эти плоды и последствия выражаются в том, что благодатный дух христианства [16] стал отлетать из жизни и покидать мировую культуру. Люди постепенно переложили цель и смысл своей жизни из внутреннего мира во внешний: материя стала первенствовать, ду-ховность перестала цениться; все стало сводиться к земному на земле: небесное в земной жизни и небесное в небесах перестало привлекать взоры и сердца. Механическое начало возобладало над органическим. Рассудок исключил из культуры созерцание, веру и мо-литву и попытался их скомпрометировать. Учение о любви было вытеснено “спаситель-ным” учением о классовой ненависти; сердца иссякли, глубина измельчала; ум отверг ис-кренность и превратился в хитрость. Содержание жизни стало несущественным; началась погоня за пустой формой.
   Вследствие этого философия ушла в пустые и формальные отвлеченности; формаль-ные приемы и методы получили неподобающий им вес в положительной науке; юриспру-денция задохнулась и выдохлась от формализма. Внешнее, формальное, показное, чувст-венное завоевало и наводнило чуть ли не все искусства; тайна отлетела, мелодия отодви-нулась на дальний план, содержание искусства было объявлено безразличным, воля к ху-дожественному совершенству иссякла. Эта священная драгоценная воля к совершенству, без которой культура не мыслима вообще, смолкает или уже смолкла в наши дни во всех направлениях и измерениях. “Современный” человек есть трезвый плоский и самодоволь-ный утилитарист, служитель пользы, идеолог полезности, лишенный органа для всего высшего и духовного, не постигающий никакого “третьего” измерения: он пошл в выс-шем, религиозном смысле этого слова и нравится себе в таком состоянии. Он пошл без всякого “надрыва” и покаяния и склонен к нападению на все непошлое. И потому его культура пошла и формальна, как он сам. И если к этому присоединяется личная злоба и личная ненавистность, мстительность и честолюбие, то облик революционера-большевика начинает вырисовываться в своих зловещих очертаниях.
   Мы не знаем, отвернется ли современное человечество от этих путей вырождения, и если отвернется, то когда и как... Но когда оно отвернется от них, то оно увидит перед со-бою поистине великий и величавый простор, открытый ему для созидания христианской культуры. Перед ним встанет целый ряд великих заданий, о которых я не могу здесь вы-сказаться. Он начнет создавать христианскую науку, христианское искусство, христиан-ское воспитание, христианское правосознание, христианский труд и христианскую ча-стную собственность; создавать, — не отвергая доселе созданное, но творчески преоб-ражая его из свободной глубины преображенного духа. Светская культура не погибнет в этом, но преобразится в направлении духовности, в свободном созерцании, в духе любви, в духе органической, искренней формы, в воле к объективному совершенству.
   Предчувствием этого уже наполняются лучшие сердца наших дней. Этим предчувст-вием мы ныне утешаемся; в нем почерпаем надежду на то, что “не до конца” прогневался на нас Господь. В этом свете мы видим ныне и будущее нашего великого отечества, на-шей страдающей России.

   16. См. главу четвертую “Основы христианской культуры.”

Вернуться на главную