Душа. - Скорблю невыносимо, нигде не нахожу отрады. Не нахожу
отрады и утешения ни вне, ни внутри меня. Не могу смотреть на мир,
исполненный непрерывного обольщения, обмана, душегубства. Неосторожное
созерцание мира, немногие неосторожные взгляды на его соблазны, незнание
ядовитости его впечатлений, детская, неопытная доверчивость к нему
привлекли в меня его стрелы, исполнили меня смертельных язв. К чему мне
смотреть на мир? К чему любопытствовать о нем, подробно изучать его, или
привязываться к нему, когда я лишь кратковременная странница в мире.
Непременно я оставлю его, и не знаю, когда оставлю. Каждый день, каждый
час я должна быть готова к призыву в вечность. Как бы ни продолжительно
было мое скитание по пустыне мира, оно ничтожно перед неизмеримой
вечностью, пред которой равны и часы, и дни, и годы, и столетия. Самый
мир со всем громадным столпотворением своим мимо идет:
земля и яже на
ней дела сгорят
[1]. Сгорят эти дела - плоды падения и отвержения человеков. Раны,
нанесенные мне миром, сделали мир отвратительным для меня, но не
предохранили от новых ран. Не хочу быть посреди мира! Не хочу
подчиняться ему! Не хочу принимать никакого участия в служении ему! Не
хочу даже видеть его! Но он повсюду преследует меня: насильно
вторгается, в очаровательной красоте представляется взорам, расслабляет,
уязвляет, поражает, губит меня. Я сама, постоянно нося и содержа в себе
начало самообольщения и обмана, ввергнутых в меня грехом, продолжаю
обольщаться миром: ненавидя его, невольно влекусь к нему и с жадностью
пью яд его, глубоко вонзаю в себя стрелы, пускаемые им в меня. Обращаю
тоскующий и пытливый взор от мира к себе самой. В себе не нахожу ничего
утешительного. Во мне кипят бесчисленные греховные страсти! Я
непрестанно оскверняюсь разнообразными согрешениями: то мучат меня гнев
и памятозлобие; то чувствую, что горю пламенем любодеяния. Волнуется
кровь, разгорячается воображение от какого-то действия, мне чуждого,
враждебного, и вижу предстоящие мне соблазнительные образы, влекущие к
мечтанию греха, к услаждению губительным соблазном. Не имею сил бежать
от соблазнительных образов: невольно, насильно приковываются к ним мои
болезненные очи. И бежать некуда! Бежала я в пустыню: в пустыню пришли
со мной картины греха, или предварили меня в ней - не знаю; в пустыне
предстали мне с особенной, убийственной живостью. Не существуют эти
образы: и образы, и существование их, и красота - обман и обольщение; но
вместе они живы, и ничто, ни самое время, ни дряхлая старость, не может
умертвить их. Их смывает с воображения слеза покаяния: слезы покаяния
нет у меня. Их сглаживает с воображения молитва смиренная, соединенная с
плачем сердца: такой молитвы нет у меня. Сердце мое лишено умиления,
лишено спасительного плача: оно во мне неподвижно, как осколок
бесчувственного камня. Несмотря на мою ужасную греховность, я редко вижу
свою греховность. Несмотря на то, что во мне добро смешано со злом, и
сделалось злом, как делается ядом прекрасная пища, смешанная с ядом, я
забываю бедственное положение добра, данного мне при сотворении,
поврежденного, искаженного при падении. Я начинаю видеть в себе мое
добро цельным, непорочным и любоваться им: мое тщеславие уносит меня с
плодоносной и тучной пажити покаяния в далекую страну! В страну
каменистую и бесплодную, в страну терний и плевел, в страну лжи,
самообольщения, погибели. Я оставляю исполнение заповедей Христовых, и
начинаю исполнять внушения моего сердца, последовать его чувствованиям,
его воле; я дерзко называю ощущения падшего естества добрыми, его деяния
добродетелью, - это добро и эту добродетель достойными наград земных и
небесных, человеческих и Божиих. Когда я старалась исполнять заповеди
Христовы, не внимая воле сердца и насилуя его, я признавала себя
должницей пред Богом и человеками, рабой неверной и непотребной! Вслед
за самообольщением являются во мне печаль, уныние и какой-то страшный
мрак. Печаль лишает меня нравственной деятельности, уныние отнимает силу
бороться с грехом, а мрак - последствие печали и уныния - густой мрак
скрывает от меня Бога, Его суд нелицеприятный и грозный, обетованные
награды за христианскую добродетель, обетованные казни за отвержение
христианства и его всесвятых уставов. Я начинаю согрешать бесстрашно,
при молчании совести, как бы убитой или спящей на то время. Редко, очень
редко выпадает минута умиления, света и надежды. Тогда ощущаю себя иной.
Но минута светлая - коротка. Небо мое бывает ясным не часто. Как черные
тучи, снова налетают на меня страсти, и снова повергают в мрак, в
смятение, в недоумение, в погибель. Ум мой! Ты - руководитель души.
Наставь меня! Введи в меня блаженное спокойствие! Научи меня, как мне
затворить в себя вход впечатлениям мира, как мне обуздать и подавить
страсти, которые возникают во мне самой. Мир и страсти измучили,
истерзали меня.
Ум. - Неутешительным будет мой ответ. И я вместе с тобой, душа,
поражен грехом. То, о чем ты говорила, мне вполне известно. Как я помогу
тебе, когда мне самому нанесены убийственные удары, когда я лишен силы
действовать самовластно? В непрерывной деятельности моей, дарованной мне
Творцом и составляющей мое свойство
[2], я непрерывно подчиняюсь постороннему влиянию. Влияние это -
влияние греха, которым я поврежден и расстроен. Это влияние непрестанно
отвлекает меня от Бога, от вечности, влечет в обольщение суетным и
преходящим миром, в обольщение собой, в обольщение тобой, душа, в
обольщение грехом, в обольщение ангелами падшими. Мой существенный
недостаток заключается в непрестанно насилующем меня развлечении.
Пораженный развлечением, я парю, скитаюсь по вселенной без нужды и без
пользы, подобно прочим духам отверженным. Я желал бы остановиться - и не
могу: развлечение расхищает, уносит меня. Расхищаемый развлечением, я не
могу взглянуть, как должно, ни на тебя, душа, ни на самого себя. От
развлечения я не могу внимать, как должно, Слову Божию: по наружности
представляюсь внимательным, но в то время, как усиливаюсь внимать,
невольно уклоняюсь во все стороны, уношусь очень далеко, к предметам
вполне посторонним, которых рассматривание не только не нужно для меня,
но и чрезвычайно вредно. От убийственного развлечения не могу принести
Богу сильной, действительной молитвы и запечатлеться страхом Божиим,
которым уничтожилась бы моя рассеянность, и помыслы мои соделались бы
послушными мне, которым сообщились бы тебе, душа, сердечное сокрушение и
умиление. От моего развлечения ты пребываешь в ожесточении; при твоем
ожесточении и нечувствии я развлекаюсь еще более. Развлечение - причина
моей слабости в борьбе с греховными помыслами. От развлечения я ощущаю
омрачение и тяжесть: когда предстанет помысел греховный, я не вдруг и не
скоро узнаю его, если он прикрыт оправданием. Если же он и явен, то я,
вооружаясь против него, не обнаруживаю к нему решительной и непримиримой
ненависти, вступаю в беседу с своим убийцей, услаждаюсь смертоносным
ядом, который он лукаво влагает в меня. Редко бываю я победителем, часто
побежденным. По причине развлечения моего объемлет меня забывчивость: я
забываю Бога, я забываю вечность, я забываю превратность и обманчивость
мира, влекусь к нему, увлекаю, душа, тебя с собой. Я забываю грехи мои.
Я забываю падение мое, я забываю бедственное положение мое: в омрачении
и самообольщении моем, начинаю находить в себе и в тебе достоинства. Я
начинаю искать, требовать признания этих достоинств от лживого мира,
готового на минуту согласиться, чтобы после злее насмеяться. Достоинств
нет в нас: достоинство человека всецело осквернено падением, и он
справедливо будет думать о себе, если, как советует некоторый великий
подвижник, сочтет себя мерзостью
[3]. Как не мерзость немощное, малейшее существо, призванное
Всесильным Творцом всего видимого и невидимого в бытие из ничтожества и
вооружившееся против Творца своего? Как не мерзость существо, не имеющее
ничего собственного, получившее все от Бога, и восставшее против Бога?
Как не мерзость существо, не устыдившееся рая, позволившее себе среди
райского блаженства охотно выслушать страшную клевету и хулу на Бога,
доказавшее немедленное соизволение на клевету и хулу деятельным
попранием заповеди Божией? Как не мерзость ум - вместилище и
непрестанный родитель помыслов скверных и злобных, помыслов, постоянно
враждебных Богу? Как не мерзость душа, в которой непрестанно вращаются
буйные и чудовищные страсти, как бы ядовитые змеи, василиски и скорпионы
в глубоком рву? Как не мерзость тело, в беззакониях зачатое, в грехах
рожденное, орудие греха во время краткой земной жизни, источник
смертоносного зловония по окончании земной жизни? Мы, душа, составляем
одно духовное существо: я помышляю, ты чувствуешь. Но мы не только
повреждены грехом, мы рассечены им как бы на два отдельные существа,
действующие почти всегда противоположно одно другому. Мы разъединены,
противопоставлены друг другу, мы отделены от Бога! Живущим в нас грехом
мы противопоставлены Самому Всесвятому и Всесовершенному Богу!
Душа. - Прискорбен твой ответ, но он справедлив. То служит
некоторым утешением, что наше бедственное состояние находится во
взаимном соотношении, и мы можем разделять нашу скорбь, можем помогать
друг другу. Дай же совет, как выйти нам из общего нашего расстройства? Я
заметила, что всегда мои чувствования соответствуют твоим помышлениям.
Сердце не может долго бороться с мыслью: оно всегда покоряется ей, а
когда и противится, то противится только на краткое время. Ум мой! Будь
путеводителем к общему нашему спасению.
Ум. - Я согласен с тем, что сердце недолго противится мысли. Но
оно, оказав покорность на минуту, снова восстает против самой
правильной, против самой Богоугодной мысли, восстает с такой силой и
ожесточением, что почти всегда низлагает и увлекает меня. Низложив меня,
оно начинает плодить во мне самые нелепые помышления, служащие
выражением и обнаружением сокровенных страстей. Что сказать мне и о
мыслях моих? По причине расстройства и повреждения моего грехом, мои
мысли чрезвычайно непостоянны. С утра, например, родились во мне
известные мысли о нашем духовном жительстве, о невидимом многотрудном
подвиге, о земной нашей обстановке, отношениях, обстоятельствах, о нашей
участи в вечности; эти мысли казались основательными. Вдруг к полудню,
или раньше, они исчезают сами собой от какой-либо неожиданной встречи,
заменяются другими, которые, в свою очередь, признаются достойными
внимания. К вечеру являются новые помышления с новыми оправданиями.
Ночью мятусь иными помыслами, которые в течение дня скрывались где-то,
как бы в засаде, чтобы внезапно предстать мне во время безмолвия
ночного, возмутить меня обворожительной и убийственной живописью греха.
Тщетно, научаемый Словом Божиим, я признаю правильными только те
помышления, на которые ты, душа, отвечаешь состоянием глубокого
спокойствия, смирения, любви к ближним; тщетно я убежден, что все
помышления, не только производящие в тебе мучение и расстройство, но и
соединенные с малейшим смущением, с малейшим ожесточением твоим, чужды
истине, вполне ложны, обманчивы, гибельны, какой бы личиной праведности
они ни были прикрыты. Тщетно это знание! Тщетен этот верный признак, с
решительностью отделяющий в мире духов добро от зла! По непостижимому,
живущему во мне недугу, постигаемому только опытом, я не могу оторваться
от помышлений убийственных, порождаемых во мне грехом. Не могу их ни
подавить, ни исторгнуть, когда они начнут кипеть во мне, как черви; не
могу ни отогнать их, ни оттолкнуть от себя, когда они нападут на меня
извне, как разбойники, как лютые, кровожадные звери. Они держат меня в
плену, в тяжкой работе, томят, мучат, ежечасно готовы растерзать,
поразить вечной смертью. Производимое ими мучение я невольно сообщаю
тебе, душа, сообщаю его самому телу нашему, которое от того болезненно и
немощно, что изъязвлено безчисленными язвами, пронзено и стрелами, и
мечами греховными. Отравленная ядом вечной смерти, ты, душа, скорбишь
невыносимо, ищешь отрады, нигде не находишь ее. Напрасно ты думаешь
найти эту отраду во мне: я убит вместе с тобою; вместе с тобой я
погребен в тесном и мрачном гробе невидения и неведения Бога. Отношение
наше к живому Богу, как бы к несуществующему и мертвому, есть верное
свидетельство нашего собственного умерщвления.
Душа. - Руководитель мой! Око мое! Высшая духовная сила моя! Ум
мой! Ты приводишь меня в безнадежие. Если ты, будучи светом моим,
признаешь себя мраком, то чего ожидать мне от других сил моих, которые
мне - общие с бессловесными животными? Чего ожидать мне от воли моей или
силы желания, от ревности или естественного гнева, которые тогда только
могут действовать иначе, нежели действуют в скотах, зверях и демонах,
когда они находятся под твоим водительством. Ты сказал мне, что, при
всей немощи твоей, при всем омрачении твоем, при всей мертвости твоей,
Слово Божие еще действует на тебя и доставило тебе по крайней мере
признак различать добро от зла, в чем заключается величайшая трудность.
И я сделалась причастницей этого познания! Уже и я, когда начну ощущать
смущение и расстройство, вместе с этим ощущаю неправильность моего
состояния, ощущаю к такому состоянию и недоверчивость и ненависть,
стараюсь свергнуть с себя состояние, мне неестественное и враждебное.
Напротив того, когда ты остановишься, хотя на краткое время, как бы в
родных объятиях, в помышлениях, почерпнутых из Слова Божия - какое я
чувствую утешение! Какое начинается из глубины моей, из самых сердечных
сокровищ, возсылаться славословие Богу! Какое меня объемлет благоговение
перед величием Бога, тогда открывающегося мне! Какой я кажусь сама себе
ничтожной пылинкой посреди громадного и разнообразного мироздания! Какая
благодатная тишина, как бы наносимая дыханием райского ветра, начинает
веять во мне и прохлаждать меня, истомленную зноем и бездождием! Какая
сладкая и целительная слеза, зародившись в сердце, восходит в главу, и
вытекает на разгоревшуюся ланиту из смиренного и кроткого ока,
смотрящего на всех и все так мирно, так любовно! Тогда я чувствую
исцеление естества моего! Тогда уничтожается внутренняя борьба! Тогда
силы мои, рассеченные и раздробленные грехом, соединяются воедино.
Соделавшись едино с тобою и с прочими моими силами, привлекши к этому
единству самое тело, я чувствую милость Создателя к Его падшему
созданию, познаю деятельно значение и силу Искупителя, исцеляющего меня
своей всесильной и животворящей заповедью. Я исповедую Его! Я вижу
действие поклоняемого Всесвятого Духа, от Отца исходящего и Сыном
посылаемого! Я вижу действие Бога-Духа, вводимого Богом-Словом,
являющего Божество Свое творческой Своей силой, при посредстве которой
сосуд сокрушенный является как бы никогда не подвергавшимся сокрушению,
в первобытной целости и красоте. Ум мой! обратись к Слову Божию, из
которого мы уже заимствовали бесчисленные блага, но утратили нашим
нерадением, нашей холодностью к дарам Божиим. Бесценные, духовные дары
мы променяли на обманчивый призрак даров, под видом которых грех и мир
предлагали нам яд свой. Ум мой! Обратись к Слову Божию! Поищи там отрады
для меня: в настоящие минуты скорбь моя невыносима, и я страшусь, чтобы
мне не впасть в окончательную погибель - в отчаяние.
Ум. - Слово Божие, душа, решает наше недоумение самым
удовлетворительным определением. Но многие из человеков, услышав Слово
Духа и истолковав его себе плотскнм своим разумением, сказали о
животворящем Божием Слове: Жестоко есть Слово сие, и кто может его
послушати?
[4] Услышь, душа, сказанное Господом: Обретый душу свою, погубит
ю: а иже погубит душу свою Мене ради, обрящет ю
[5]. Любяй душу свою, погубит ю: и ненавидяй души своей в мире
сем, в живот вечный сохранит ю
[6].
Душа. - Я готова умереть, если повелевает Бог. Но как умереть
мне, бессмертной? Не знаю того орудия, кототорое было бы способно лишить
меня жизни.
Ум. - Не полагай, душа, что заповедь Христова повелевает умереть
тебе одной, что я изъят из приговора. Нет! Чашу смерти я должен
разделить с тобой и первый испить ее, как главный виновник нашего общего
падения, отвержения, бедствия, временной и вечной смерти. Смерть и
погубление, которых от нас требует Бог, состоят не в уничтожении
существования нашего: они состоят в уничтожении самолюбия, соделавшегося
как бы нашей жизнью. Самолюбие есть искаженная любовь падшего человека к
самому себе. Самолюбие боготворит свой падший, лжеименный разум,
старается во всем и постоянно удовлетворять своей падшей, ложно
направленной воле. Самолюбие выражается по отношению к ближним или
посредством ненависти, или посредством человекоугодия, то есть угождения
страстям человеческим, а к предметам мира, которыми он всегда
злоупотребляет, посредством пристрастия. Как святая Любовь есть соуз
совершенства
[7], и составляется из полноты всех добродетелей: так самолюбие есть
та греховная страсть, которая составляется из полноты всех прочих
разнообразных греховных страстей. Для уничтожения в нас самолюбия я
должен отвергнуть все мои разумения, хотя бы я был очень богат
разумениями, доставляемыми учением мира и по стихиям мира
[8]. Я должен погрузиться в нищету духа и, обнаженный этой нищетой,
омовенный плачем, углажденный, смягченный кротостью, чистотой и
милостью, приять разум, который благоволит начертать на мне десница
моего Искупителя. Эта десница - Евангелие. А ты, душа, должна отречься
своей воли, как бы это ни было тягостно для сердца, хотя бы чувствования
и влечения твоего сердца казались тебе и самыми праведными и самыми
изящными. Вместо своей воли ты должна исполнять волю Христа Бога и
Спасителя нашего, как бы это ни было противным и жестоким для
самолюбивого сердца. Вот - смерть, которой от нас требует Бог, чтоб мы
добровольной смертью уничтожили смерть, живущую в нас насильственно, и
получили в дар воскресение и жизнь, источающиеся из Господа Иисуса.
Душа.- Решаюсь на самоотвержение: от одних слов, произнесенных
тобой о самоотвержении, я уже начала чувствовать отраду и надежду.
Оставим жизнь, рождающую безнадежие и примем смерть - залог спасения.
Веди меня, мой ум, во след велений Божипх, а сам неуклонно пребывай в
том Слове, которое возвестило о себе: Иже пребудет во Мне, и Аз в
нем, той сотворит плод мног: яко без Мене не может творити ничесоже
[9]. Аминь.
[1] 1 Пет. 3, 10.
[2] Каллиста Катафигиота, Доброт., ч. 4, гл. 3.
[3] Брат просил преподобного Сисоя Великого сказать ему слово на
пользу. Старец отвечал ему, что монах должен быть ниже идолов. На вопрос
же брата, что бы значило быть ниже идолов, старец сказал: Писание
говорит об идолах, что они уста имут и не глаголют, очи имут и
не видят, уши имут и не слышат: таковым должен быть и монах. И как
идолы суть мерзость, так и монах да помышляет о себе, что он - мерзость.
Патерик Скитский, буква С.
[4] Ин. 6, 60.
[5] Мф. 10, 39.
[6] Ин. 12, 25.
[7] Кол. 3, 14.
[8] Кол. 2, 8
[9] Ин. 15, 5.
