Семинарская и святоотеческая библиотеки

Семинарская и святоотеческая библиотеки

Семинарская и святоотеческая библиотеки

единицы, находящиеся в каждом первом числе.



     Если   все   единицы   сопоставимы   и   неразличимы,   то   получается

математическое число, и только оно одно, и в таком случае идеи быть [такими]

числами  не   могут.  В   самом  деле,   какое   же  это   будет   число   -

сам-по-себе-человек или само-по-себе-живое существо или какой-либо другой из

эйдосов?    Ведь   идея    каждого    предмета    одна,    например,    идея

самого-по-себе-человека  -  одна,  и  другая  -  идея  самого-по-себе-живого

существа  -   тоже  одна.   Между   тем  чисел,   подобных   друг  другу   и

неразличимых,-беспредельное множество,  и потому вот эта тройка нисколько не

больше сам-по-себе-человек, чем любая другая . Если же идеи не числа, то они

вообще не могут быть. В  самом деле, из каких начал будут  происходить идеи?

Число, [говорят], получается  из единого и из  неопределенной двоицы , и  их

принимают за начала и элементы числа, но расположить идеи  нельзя  ни раньше

чисел, ни позже их.



     Если  же единицы  несопоставимы, и несопоставимы таким образом,  что ни

одну нельзя  сопоставить ни с какой другой,  то это число не  может быть  ни

математическим (ведь математическое число состоит из неразличимых единиц,  и

то, что  доказывается  относительно его, подходит к нему как именно такому),

ни  числом-эйдосом. В  этом  случае  первая  двойка не  будет  получаться из

единого  и  неопределенной двоицы, а затем и  так называемый числовой ряд  -

двойка,  тройка,  четверка:  ведь  единицы,  содержащиеся в  первой  двойке,

возникают вместе - либо из неравного, как считает тот, кто первый сказал это

(ибо они возникли по уравнении [неравного]), либо как-то иначе,-так как если

одна единица  будет предшествовать другой, то она будет предшествовать и той

двойке,  которая состоит из этих единиц, ибо когда одно есть предшествующее,

Другое  -  последующее тогда состоящее из них также будет  предшествующим по

отношению к одному и последующим по отношению к другому .



     Далее, так как само-по-себе-"одно"  - первое, затем какое-нибудь первое

"одно"   среди  других  -  второе  после  самого-по-себе-"одного",  и  далее

некоторое  третье  "одно" -  второе  после  второго "одного" и  третье после

самого-по-себе-"одного", то  единицы,  надо полагать, будут раньше чисел, из

которых они составлены  например, в двойке будет третья единица, до того как

будет три, и в тройке  - четвертая и пятая до четырех и пяти.  Никто из этих

[философов] не сказал, что  единицы несопоставимы таким  именно  образом, но

исходя из  их начал  можно с полным  основанием рассуждать и  так. Однако на

деле  это  невозможно.  Ведь  вполне  естественно,  что  одни  единицы  суть

предшествующие,  другие  -  последующие,  если только  существуют  некоторая

первая  единица или первое "одно", и то же  самое можно  сказать о  двойках,

если  только существует первая двойка, ибо естественно и  необходимо,  чтобы

после первого было нечто второе, а если есть второе, то и третье, и таким же

образом  все  остальное последовательно. Но нельзя одновременно утверждать и

то и другое,  т. е., с одной стороны, что после "одного" существует первая и

вторая  единица, а  с  другой -  что двоица - первая.  Между тем они  первую

единицу или первое "одно"  признают, а второе  и третье -  уже нет, и первую

двоицу предполагают, а вторую и третью - уже нет.



     Ясно также,  что если  все единицы  несопоставимы  друг с другом, то не

могут существовать ни сама-по-себе-двойка, ни  сама-по-себе-тройка, и  точно

так же - остальные числа. В самом деле, будут ли единицы  неразличимы или же

каждая  от  каждой отличается, все равно необходимо,  чтобы число счислялось

посредством  прибавления, например: двойка -  через  прибавление к  "одному"

другого одного, тройка - через прибавление к "двум" еще  одного и четверка -

таким же  образом;  а  если это  так, то возникновение чисел  не может  быть

таким,  как  они  считают,-  из  двоицы  и  единого.  Ибо [при  счете  через

прибавление] двойка оказывается частью тройки,  тройка - частью четверки,  и

таким же образом последующие числа. Между тем четверка получалась [у них] из

первой    двойки    и    неопределенной   двоицы   -   две   двойки   помимо

самой-по-себе-двойки;  если  не  так,  то сама-по-себе-двойка  будет  частью

[четверки], и сюда прибавится еще одна  двойка. И точно так же  двойка будет

состоять  из  са-мого-по-себе-единого  и другого "одного"; если  же так,  то

другой элемент не  может быть неопределенной двоицей, ибо он порождает  одну

единицу, а не определенную двойку.



     Далее,  как  могут   существовать   другие  тройки   и  двойки   помимо

самой-по-себе-тройки и самой-по-себе-двойки? И  каким  образом они слагаются

из предшествующих и последующих единиц? Все  это  [нелепо] и вымышленно  , и

невозможно, чтобы была первая двойка, а затем сама-по-себе-тройка. Между тем

это необходимо, если единое и неопределенная двоица будут элементами. А если

это невозможно, то невозможно также, чтобы были эти начала.



     Итак, эти и другие такие же выводы получаются необходимым образом, если

каждая единица отличается от каждой другой.  Если же единицы отличаются друг

от  друга  в  разных числах  и  лишь  единицы  в  одном  и том  же  числе не

различаются между собой, то и в  этом случае трудностей возникает  нисколько

не  меньше. В  самом  деле,  взять, например,  самое-по-себе-десятку.  В ней

содержится десять единиц, и  десятка состоит и из них, и из  двух пятерок. А

так как сама-по-себе-десятка не  случайное число и  состоит  не из случайных

пятерок , так  же  как не из случайных единиц, то необходимо, чтобы единицы,

содержащиеся в этой  десятке, различались между собой. Ведь если между  ними

нет различия, то не будут различаться между собой и пятерки, из которых

     состоит  десятка;  а  так  как  они различаются  между  собой, то будут

различаться между собой и единицы. Если же они различаются, то могут ли быть

[в десятке] другие пятерки кроме этих  двух или же не  могут? Если не могут,

то это нелепо; если же могут, то какая именно десятка будет состоять из них?

Ведь  в десятке  нет другой десятки, кроме  нее самой. Но вместе с  тем [для

них] необходимо и  то, чтобы четверка  слагалась не  из случайных двоек, ибо

неопределенная двоица, по их мнению, восприняв определенную двойку,  создала

две двойки, так как она была удвоительницей того, что восприняла.



     Далее,  как это возможно,  чтобы двойка  [-эйдос] была чем-то самосущим

помимо своих двух единиц и тройка - помимо своих трех единиц? Ведь либо одно

будет  причастно  другому,  подобно  тому  как  "бледный человек" существует

помимо  "бледного"  и  "человека"  (он причастен  и  тому  и другому),  либо

[указанное различие будет  иметься],  поскольку одно есть некоторое  видовое

отличие  другого,  как,  например,  "человек"  помимо  "живого  существа"  и

"двуногого".



     Кроме того,  одни вещи  образуют единое через соприкосновение, другие -

через смешение,  третьи - положением [в пространстве];  [между  тем]  ничего

такого не  может быть у единиц, из которых состоят [принадлежащие к эйдосам]

двойка  и  тройка;  но так же как два  человека не есть что-то  одно  помимо

обоих,  так с необходимостью  и единицы. И оттого, что единицы  неделимы, не

создается различия между ними: ведь и  точки неделимы, однако же  пара точек

ничего другого не представляет собой, кроме двух точек.



     Так же  не должно  остаться  незамеченным и  то,  что при таком взгляде

приходится принимать предшествующие и последующие двойки, и таким же образом

и  у остальных  чисел.  В  самом  деле,  допустим,  что двойки,  входящие  в

четверку,  сосуществуют,  но они  предшествуют тем двойкам, которые входят в

восьмерку; и как двойка породила их, так и они породили те четверки, которые

входят в  самое-по-себе-восьмерку;  так что если  первая двойка - идея, то и

эти  двойки будут некоторыми идеями То  же  можно  сказать и о  единицах.  А

именно:  единицы,  которые  входят  в  первую  двойку,  порождают те  четыре

единицы, которые входят в четверку,  так что все единицы оказываются идеями,

и идея  будет составляться  из идей. Поэтому ясно, что и то, идеями  чего им

случается быть,  будет  составным,  как, например, если  сказать,  что живые

существа составляются из живых существ, если существуют их идеи.



     И  вообще проводить каким-то  образом различие  между  единицами  - это

нелепость  и вымысел  (под  вымыслом я разумею натяжку  в предположении).  В

самом деле, мы  не видим, чтобы  единица отличалась от единицы по количеству

или  по  качеству,  и необходимо, чтобы  одно  число было либо равным,  либо

неравным [другому числу],-как всякое  [вообще], так и особенно состоящее  из

отвлеченных единиц, так что если оно не больше и не меньше [другого], то оно

равно  [ему]. Мы предполагаем, что  равное  и вообще неразличимое в числах -

одно  и  то  же.  Если   же   это  не  так,   то  даже  двойки,  входящие  в

самое-по-себе-десятку, не будут неразличимыми, хотя они и равны между собой,

ибо,  говоря  об  их  неразличимости, какую [особую] причину  можно  было бы

указать для этого?



     Далее,  если всякая единица составляет вместе со всякой другой единицей

две, то  единица из самой-по-себе-двойки и  единица  из самой-по-себе-тройки

составят  вместе двойку из различающихся между собой единиц; [спрашивается],

будет ли  эта двойка предшествующей или последующей по  отношению к  тройке?

По-видимому,  более необходимо, чтобы  она предшествовала.  Ведь  одна из ее

единиц была вместе с тройкой,  а  другая -  вместе с  двойкой. И мы со своей

стороны  предполагаем,  что  вообще  одно  и  одно, равны  они или  неравны,

составляют  два,  например:  благо  и зло,  человек  и  лошадь;  а  те,  кто

придерживается  указанных  взглядов,  утверждают,   что  и  две  единицы  не

составляют два.



     Равным образом странно, если сама-по-себе-тройка не есть большее число,

чем  сама-по-себе-двойка;  если же оно  большее  число, то  ясно, что  в нем

содержится  и  число, равное двойке,  а  значит, это последнее неотличимо от

самой-по-себе-двойки. Но это невозможно,  если есть какое-то первое и второе

число  . И  в таком  случае идеи не могут  быть числами. В этом-то отношении

правы те, кто требует, чтобы единицы были различными, если должны быть идеи,

как это  было раньше указано ; в самом деле, эйдос [всегда] лишь один, между

тем  если  единицы  неразличимы,  то  и  двойки  и  тройки  также  не  будут

различаться  между собой. Поэтому  им  и  приходится  утверждать,  что  счет

ведется так: один, два [и так далее] без прибавления чего-то к тому, что уже

имеется налицо (иначе не было бы  возникновения из неопределенной  двоицы, и

число не могло бы быть идеей: ведь в таком случае одна идея содержалась бы в

другой и  все  эйдосы  были  бы  частями  одного эйдоса).  Таким  образом, в

соответствии  со  своим  предположением они  говорят правильно, а  вообще-то

неправильно: ведь многое  они отвергают,  ибо им приходится утверждать,  что

некоторое затруднение  содержит уже  вопрос: когда мы  счисляем и говорим  -

один,  два,  три, счисляем  ли мы,  прибавляя [по  единице]  или  отдельными

долями? Между тем мы делаем и  то и другое,  а  потому смешно возводить  это

различие к столь значительному различию в самой сущности [числа].







ГЛАВА ВОСЬМАЯ



     Прежде всего было бы полезно выяснить, какое различие имеется у числа и

какое у единицы,  если оно [вообще]  есть. Ведь  необходимо, чтобы  оно было

различием или по  количеству,  или по качеству, но, по-видимому, ни того, ни

другого [у единиц]  не может  быть.  Впрочем, числа как числа различаются по

количеству. Если же и единицы различались бы  по количеству, то и одно число

отличалось  бы  от другого  при равной численности  единиц. Далее, будут  ли

первые единицы больше или меньше, и возрастают ли последующие  или наоборот?

Все это лишено смысла. Но не может быть здесь различия и по качеству. Ведь у

единиц [вообще] не  может  быть какое-либо свойство: они  [сами] утверждают,

что даже у чисел качество есть  нечто последующее по отношению к количеству.

Кроме того, различие  в качестве не может у единиц возникнуть ни от единого,

ни  от [неопределенной]  двоицы:  первое не имеет  качества, вторая  создает

количество,  ибо  природа   ее  -  быть  причиной  того,  что   существующее

множественно. Если, стало быть, дело здесь  обстоит как-то иначе, то об этом

надо сказать особо с самого начала и выяснить, каково различие у единиц, и в

особенности почему  оно необходимо  имеется; а  если этого не делают,  то  о

каком различии они говорят?



     Итак, из сказанного очевидно, что если идеи - числа, то ни одна единица

не может быть ни сопоставима с другой, ни каким-либо из указанных  выше двух

способов несопоставима с другой. Однако и то, как некоторые другие говорят о

числах, также нельзя считать правильным.  Речь идет о  тех, кто полагает что

идеи  не  существуют ни вообще, ни  как какие-то  числа,  но что  существуют

математические предметы и что  числа - первое среди существующего, а  начало

их  -  само-по-себе-единое. Но  ведь нелепо, чтобы  единое, как они говорят,

было первым для  [различных]  "одних", а двоица  для двоек нет, так же как и

троица для  троек нет: ведь соотношение у всех их одно и то же. Если поэтому

дело обстоит  с числом  таким вот  образом  и если  признать, что существует

только математическое  число,  то единое не  есть начало (ведь  такое единое

необходимо должно отличаться [в таком случае] от других единиц; а если  так,

то необходимо, чтобы была и некая первая двоица, отличная от других двоек, и

то же одинаково необходимо и для других последующих чисел). Если же единое -

начало, то с числами дело должно обстоять скорее так, как  говорил Платон, а

именно  что существует  некая  первая  двоица  и первая  троица  и что числа

несопоставимы друг с другом. Но если в  свою  очередь предполагать это,  то,

как уже сказано, вытекает много несообразного. Однако необходимо, чтобы дело

обстояло либо тем, либо другим образом; так что если оно обстоит ни тем,  ни

другим образом, то число не может существовать отдельно.



     Из сказанного  ясно также, что  наихудший способ [рассуждения] - третий

согласно которому число-эйдос и число математическое - одно и  то же В самом

деле,  здесь   в  одном  учении  с  неизбежностью  оказываются  две  ошибки:

во-первых,   математическое  число  существовать  таким  образом  не   может

(приходится, делая свои предположения,  прибегать к многословию); во-вторых,

приходится принять и выводы тех, кто говорит о числе как об эйдосах.



     Что  же касается  способа  [рассуждения] пифагорейцев , то он, с  одной

стороны, содержит меньше трудностей по  сравнению с теми,  о которых сказано

раньше,  а  с другой  -  еще и  свои собственные. А именно:  то,  что они не

считают число существующим отдельно, устраняет много несообразного; но чтобы

тела, как  они  считают, были составлены  из чисел  и чтобы  число это  было

математическим - это что-то несообразное. Ведь неправильно  утверждать,  что

[пространственные] величины  неделимы ,  и  даже если  это было  бы каким-то

образом допустимо, то единицы во всяком случае величины не имеют; а с другой

стороны, как возможно, чтобы [пространственная] величина была составлена  из

неделимого?   Ведь  во   всяком   случае  арифметическое  число  состоит  из

отвлеченных единиц; между тем они говорят, что вещи суть числа; ведь свои-то

положения они применяют к телам, как будто тела состоят из этих чисел.



     Если   поэтому  необходимо,   чтобы  число   (при   условии,   что  оно

действительно есть нечто само  по себе существующее)  существовало  одним из

указанных способов, а  между тем ни одним из  них оно существовать не может,

то  очевидно, что природа числа совсем  не такая,  какую придумывают те, кто

считает его существующим отдельно.



     Далее, получается  ли каждая единица из большого  и малого по уравнении

их или же одна из малого, другая из большого? Если последним способом, то ни

одно [число] не  получается из всех элементов и единицы не неразличимы (ведь

в  одной  имеется большое,  в  другой  - малое, а большое и  малое  по своей

природе друг другу противоположны); кроме того, как обстоит дело с единицами

в самой-по-себе-тройке? Ведь  одна из них нечетная . Но  может  быть,  из-за

этого они  са-мо-по-себе-единое  считают средним в  нечетном числе?  Если же

каждая из двух единиц получается из  обоих элементов по уравнении их, то как

может  двойка  получаться из  большого  и  малого,  будучи  чем-то единым  и

самосущим?  Иначе говоря,  чем  она  будет  отличаться от  единицы  ? Далее,

единица первее двойки  (ведь с  ее  упразднением двойка упраздняется); стало

быть, необходимо, чтобы она была идеей идеи (поскольку она  во всяком случае

первее идеи) и чтобы  она возникла раньше. Так откуда же она  возникла? Ведь

неопределенная двоица, [по их мнению], есть [лишь] удвоительница.



     Далее,  число   необходимо   должно  быть  либо   беспредельным,   либо

ограниченным:  ведь  они   считают  число  существующим  отдельно,  так  что

невозможно, чтобы ни один из этих двух [способов бытия]  не  имел места. Что

оно  не может быть беспредельным, это ясно. Ведь беспредельное число не есть

ни нечетное, ни четное, между тем образование чисел  есть всегда образование

либо нечетного числа, либо четного: одним способом возникает нечетное, когда

к четному прибавляется "одно", другим - четное, когда, начиная  с  умножения

единицы на двойку, возникает число  удвоением  ,  а  третьим - другого  рода

четное число при умножении на нечетные числа.  Далее,  если всякая идея есть

идея  чего-то,  а  числа суть идеи,  то  и  беспредельное число будет  идеей

чего-то  - либо чувственно воспринимаемого, либо чего-то другого;  между тем

это невозможно ни согласно  тому,  что они утверждают , ни  согласно разуму,

если определять идеи так, как они это делают.



     Если же число ограниченно,  то до какого количества? Здесь надо сказать

не только  что  это  так (hoti), но  и  почему это  так (dioti). Однако если

число,  как  утверждают  некоторые,  доходит  лишь  до  десяти,  то  эйдосы,

во-первых,    быстро   будут   исчерпаны;   например,   если   тройка   есть

сам-по-себе-человек, то  каким числом будет сама-по-себе-лошадь? Ведь только

до  десяти каждое  число  есть само-по-себе-сущее. Значит, необходимо, чтобы

число,  [представляющее  собой самое-по-себе-лошадь],  было каким-нибудь  из

этих  чисел  (ведь  [лишь]  они  сущности  и  идеи).  Но  все  же  их  будет

недоставать, ибо уже видов животных больше [десяти]. В то же время ясно, что

если  таким образом  тройка  есть  сам-по-себе-человек, то  и  каждая другая

тройка  - тоже  (ведь тройки, которые входят в одни и  те же числа,  подобны

друг другу); так что будет бесчисленное количество людей: если каждая тройка

- идея, то каждый  человек есть сам-по-себе-[человек],  а  если  нет, то  во

всяком случае это будут люди. Точно так  же если меньшее  число  есть  часть

большего и состоит из  сопоставимых друг с другом единиц, содержащихся в том

же числе,  то если сама-по-себе-четверка  есть идея чего-то, например лошади

или белого цвета, человек будет частью лошади, в случае если человек-двойка.

Нелепо  и то, что  идея  десятки есть, а идеи одиннадцати нет, так же как  и

идей последующих  чисел.  <Далее,  и  существуют и возникают некоторые вещи,

эйдосы которых не  существуют, так почему же нет эйдосов и для  них? Значит,

эйдосы не могут быть их причинами>. Далее, нелепо, что число берется лишь до

десяти: ведь [единое] в большей мере сущее и есть эйдос самой десятки; между

тем  единое как единое не подвержено возникновению, а десятка подвержена.  И

однако же они стараются убедить,  будто [каждое] число до десяти совершенно.

По  крайней мере производное - такое, как пустота, соразмерность, нечетное и

тому  подобное,-  они  считают порождениями  в  пределах десятки.  Одно  они

возводят к [первым]  началам,  например движение  и покой, благо и  зло  , а

другое-к  числам. Поэтому  единое  [у них]  нечетное,  ибо  если нечетное  -

[только]  в тройке, то как может пятерка быть нечетной? Далее, величины и им

подобное  доходят у  них до  определенного количества ,  например: первая  -

неделимая линия, потом двойка и так далее до десятки.



     Далее, если число  существует отдельно, то возникает вопрос, первее  ли

"одно"  тройки  и  двойки.  Поскольку  число  составное,  первее  "одно",  а

поскольку  первее  общее и форма,  число первее: ведь  каждая из единиц есть

часть числа как его материя, а число - форма.  И в  некотором смысле  прямой

угол первее  острого,  а  именно по своему объяснению и  определению  ; а  в

другом  смысле  первее острый, потому  что он часть  прямого  и прямой  угол

делится на острые. Таким образом, как материя острый угол, элемент и единица

первее, а по форме и сущности, выраженной в определении,  первее прямой угол

и целое, составленное  из материи и формы,  ибо составное из материи и формы

ближе к форме  и к тому, что выражено в определении; по происхождению же оно

нечто последующее [по отношению к материи]. Итак, в каком смысле единое есть

начало? Говорят, оно начало потому,  что неделимо, но ведь неделимо и общее,

и часть или элемент. Однако неделимы они по-разному: одно - по  определению,

другое - по времени. Так  вот,  в каком  же смысле  единое - начало? Как уже

было  сказано, и прямой  угол  первее  острого,  и острый первее прямого,  и

каждый  из них  есть нечто  единое. Так  вот, они объявляют единое началом в

обоих  смыслах.  Но  это невозможно:  ведь  общее  есть единое  как форма  и

сущность, а элемент - как часть и  материя. И то и другое едино в  некотором

смысле,  на деле же  каждая  из  двух  единиц [в  двойке]  имеется [лишь]  в

возможности, а в действительности нет (если только число есть нечто единое и

не  существует как груда, но,  как  они утверждают,  разные числа состоят из

разных единиц). И причина, почему у них получается здесь  ошибка, в том, что

они  в  погоне  [за  началами]  одновременно исходили  из  математики  и  из

рассуждений  относительно общего. Поэтому они,  исходя из  первой,  единое и

начало представили как точку, ибо единица - это  точка, не имеющая положения

[в  пространстве]. Так вот,  подобно тому как некоторые  другие считали вещи

состоящими  из  мельчайших  частиц, точно  так же  делали  и  они, и,  таким

образом, единица становится у них материей чисел, и в одно и то же время она

первее двойки и, наоборот, двойка  первее  ее, поскольку двойка есть как  бы

некоторое целое,  единое и форма. В поисках же общего они признали единством

то, что  сказывается [о всяком числе],  и  в этом  смысле -  частью [числа].

Между тем то и другое не может быть присуще одному и тому же.



     Если же  само-по-себе-единое должно  быть единственно лишь тем,  что не

имеет  положения  [в пространстве] (ибо [от  единицы] оно отличается  только

тем, что оно начало) и, [с другой стороны], двойка делима, а единица нет, то

единица, надо полагать, более, [чем двойка], сходна с  самим-по-себе-единым.

А если так обстоит дело с единицей, то  и само-по-себе-единое более сходно с

единицей,  нежели  с двойкой. Поэтому каждая из двух единиц [в двойке], надо

полагать,  первее  двойки.  Между  тем они  это отрицают,  во  всяком случае

сначала,   по    их   мнению,   появляется   двойка.   Кроме   того,    если

сама-по-себе-двойка есть нечто единое  и сама-по-себе-тройка -  тоже, то обе

вместе они составляют двойку. Так откуда же эта двойка?







ГЛАВА ДЕВЯТАЯ



     Может возникнуть такой  вопрос: так как в  числах нет  соприкасания,  а

есть последовательный ряд единиц, между которыми нет ничего (например, между

единицами  в двойке или тройке),  то следуют  ли единицы непосредственно  за

самим-по-себе-единым  или нет,  и первее ли в последовательном  ряду двойка,

чем любая из ее единиц?



     Таково же  затруднение и относительно тех родов [величин], которые суть

нечто последующее по  сравнению с  числом,- относительно линии,  плоскости и

тела.  [Прежде всего] одни образуют их из видов большого и малого, например:

из  длинного  и короткого - линии,  из  широкого  и узкого  - плоскости,  из

высокого и низкого - имеющее объем; все  это виды  большого и малого. Однако

начало [этих величин] в смысле единого сторонники этого учения устанавливают

по-разному. И у них оказывается бесконечно много несообразного, вымышленного

и противоречащего всякому здравому смыслу.  В самом деле,  у них получается,

что [указанные  величины]  разобщены  между собой, если  не  связаны  друг с

другом и их начала так, чтобы широкое и узкое было также  длинным и коротким

(но если  такая связь есть, то плоскость будет  линией и тело -  плоскостью;

кроме того,  как будут  объяснены углы, фигуры и тому  подобное?).  И  здесь

получается то  же, что  и с числами, а именно:  длинное  и  короткое [и тому

подобное] суть свойства величины, но величина  не состоит из них, так же как

линия не состоит из прямого и кривого или тело - из гладкого и шероховатого.

И  во всех этих  случаях имеется такое  же затруднение,  какое встречается в

отношении видов рода,  когда  общее  признается [отдельно  существующим],  а

именно будет ли само-по-себе-животное находиться в отдельном животном или же

это  последнее  отлично  от  него. Ведь если  общее  не признается  отдельно

существующим,  то  не  создается  никакого  затруднения;  если же,  как  они

говорят, единое и число существуют отдельно, то это затруднение устранить не

легко, если надлежит  называть нелегким то,  что  невозможно. Ведь  когда  в

двойке  и вообще  в  числе  мыслится единое ,  то мыслится ли при этом нечто

само-по-себе-сущее  или  же   другое  ?  Так  вот,  одни  считают   величины

происходящими из материи такого  рода,  а другие - из точки (точка  при этом

признается ими не единым,  а как бы  единым)  и  из другой  материи, которая

сходна  с  множеством, но  не есть  множество; относительно этого в такой же

мере возникают  те же затруднения,  а  именно: если материя одна, то  линия,

плоскость и тело -  одно и то же (ведь из  одного и того же будет получаться

одно и то  же);  а если материй больше и  имеется одна для линии, другая для

плоскости и третья для тела, то они или сообразуются друг с другом, или нет,

так что те  же последствия  получаются  и в этом случае:  либо плоскость  не

будет содержать линию, либо она сама будет линией.



     Далее, они никак не доказывают, как может число возникать из  единого и

множества; так вот, как  бы они об этом ни говорили, здесь  получаются те же

затруднения, что и для тех,  кто выводит число из  единого и  неопределенной

двоицы . Один считает число возникающим  из того, что сказывается как общее,

а не  из  какого-нибудь  определенного множества, а другой  - из  некоторого

определенного  множества, притом из первого (полагая, что двойка есть первое

множество  ).  Поэтому нет,  можно  сказать, никакой  разницы  [между  этими

мнениями], а затруднения последуют одни  и те же,  идет ли дело  о смешении,

или полагании,  или слиянии,  или возникновении и  тому подобном  А особенно

можно было бы спросить: если каждая единица одна, то из чего она получается?

Ведь  каждая   из   них,  конечно,   не  есть  само-по-себе-единое.  Поэтому

необходимо, чтобы она получалась из самого-по-себе-единого  и множества  или

из части множества.  Считать же единицу неким множеством нельзя, так как она

неделима; а предположение, что она получается из  части множества, порождает

многие другие затруднения; в самом деле, каждая  из таких частей должна быть

неделимой  (или же множеством,  т. е.  быть  делимой единицей),  и единое  и

множество  не будут элементами (ведь каждая единица тогда  не будет состоять

из множества и единого). Кроме того, тот, кто это говорит, признает здесь не

что иное,  как другое число: ведь множество неделимых [единиц] и есть  некое

число. Далее следует  спросить и  у  тех, кто так  говорит, беспредельно  ли

число или ограниченно ведь у них, кажется, было ограниченным и множество, из

которого    и    из    единого    получаются    предельные     единицы.    А

само-по-себе-множество и  беспредельное множество-разное . Так вот, какое же

множество  есть вместе  с единым элемент? Подобным же образом можно  было бы

спросить и о  точке как  элементе, из которого они выводят  пространственные

величины. Ведь эта точка во всяком случае не единственно существующая точка.

Так  вот,  откуда же возникает  каждая  из других точек? Конечно  же,  не из

пространственного  промежутка  и са-мой-по-себе-точки. А с другой стороны, и

части такого промежутка  не  могут  быть  неделимыми  частями наподобие  тех

частей  множества,  из которых они выводят единицы . Ведь число составляется

из неделимых [частей], а пространственные величины - нет.



     Таким образом, все  эти  и  другие  тому  подобные [рассуждения] делают

очевидным,  что  число и  пространственные  величины не  могут  существовать

отдельно. Далее, разногласие во  взглядах [прежних  философов] на числа есть

признак   того,  что   недостоверность  самих  предметов   приводит   их   в

замешательство. А именно: те, кто помимо чувственно воспринимаемого признает

только   математические   предметы,  видя   всю   неудовлетворительность   и

произвольность  учения  об  эйдосах,  отказались от  эйдетического  числа  и

признали существующим математическое число . С другой стороны, те, кто хотел

в одно и то  же время признать эйдосы также числами, но не видел, как сможет

математическое  число  в  случае принятия  таких  начал существовать  помимо

эйдетического,  на  словах   отождествляли   число   эйдетическое  и   число

математическое  на деле же математическое отвергли (они ведь выставляют свои

особые,  а не  математические предпосылки). А тот, кто  первый признал,  что

есть эйдосы, что эйдосы - это числа и что существуют математические предметы

, с полным  основанием различил  их. Поэтому выходит, что все они в каком-то

отношении говорят правильно,  а в общем неправильно. Да и сами они  признают

это,  утверждая не одно и то же, а противоположное одно  другому. А  причина

этого в  том,  что  их предпосылки и начала - ложные. Между тем, как говорит

Эпихарм,  трудно исходя  из неправильного  говорить  правильно: "Только  что

сказали, и - что дело плохо, сразу видно" .



     Итак,  о  числах достаточно  того, что было разобрано  и выяснено (кого

сказанное  уже убедило, того большее  число доводов убедило бы еще больше, а

того,  кого  сказанное  не убедило, никакие  [новые] доводы не  убедят). Что

касается того, что о первых началах, первых причинах и элементах говорят те,

кто  указывает лишь  чувственно  воспринимаемую сущность, то отчасти об этом

сказано у нас в сочинениях  о  природе  , отчасти не  относится к настоящему

исследованию;  но,  что  говорят  те, кто принимает  другие  сущности помимо

чувственно воспринимаемых, это надлежит рассмотреть вслед за  сказанным. Так

вот, так как некоторые считают такими сущностями идеи и числа, а их элементы

- элементами  и  началами  существующего,  то следует рассмотреть,  что  они

говорят об этих [элементах] и как именно.



     Тех,  кто  признает   таковыми  одни  только  числа,  и  притом   числа

математические,  следует обсудить позже, а что  касается тех, кто говорит об

идеях,  то сразу  можно  увидеть и способ их [доказательства], и возникающее

здесь затруднение. Дело в том,  что они в одно и то же время объявляют идеи,

с одной стороны, общими  сущностями, а с  другой -  отдельно существующими и

принадлежащими к единичному. А то, что это невозможно,  у нас было разобрано

ранее .  Причина того, почему  те, кто обозначает  идеи  как общие сущности,

связали и то и другое в одно, следующая: они не отождествляли эти сущности с

чувственно воспринимаемым;  по  их мнению, все единичное в  мире  чувственно

воспринимаемого течет и  у него нет ничего  постоянного, а  общее существует

помимо него  и есть нечто иное. Как мы говорили раньше , повод  к  этому дал

Сократ  своими определениями,  но он во  всяком случае общее не  отделил  от

единичного. И  он правильно рассудил,  не отделив  их. Это  ясно из существа

дела: ведь, с одной стороны, без общего нельзя получить знания, а с другой -

отделение  общего от  единичного приводит к затруднениям относительно  идей.

Между  тем сторонники идей,  считая, что если должны быть  какие-то сущности

помимо чувственно воспринимаемых  и текучих, то  они  необходимо  существуют

отдельно,  никаких других  указать  не  могли,  а представили  как  отдельно

существующие сказываемые как общее, так что получалось, что сущности общие и

единичные - почто одной  и  той  же  природы. Таким образом, это  трудность,

которая сама по себе, как она есть, присуща излагаемому взгляду.







ГЛАВА ДЕСЯТАЯ



     Остановимся теперь на  одном вопросе,  который  представляет  известную

трудность и для  тех,  кто признает идеи,  и для тех, кто не признает их,  и

который  был  затронут  в самом  начале  при изложении затруднений  Если  не

утверждать, что сущности  существуют отдельно, притом так,  как говорится  о

единичных  вещах, то будет  устранена сущность, как мы ее понимаем.  А  если

утверждать,  что  сущности  существуют  отдельно,  то  каковы их элементы  и

начала?



     Если  признать их за единичное  и не общее, то существующих вещей будет

столько, сколько  есть элементов, и элементы не будут предметом познания.  В

самом  деле, предположим, что слоги в речи - сущности, а их звуки - элементы

сущностей. Тогда  необходимо, чтобы слог  ба  был  один,  и каждый из слогов

также один, раз они не общее и тождественны [лишь] по виду, а каждый один по

числу  и определенное нечто  и  неодноименен. Да  и кроме того,  они  всякое

само-по-себе-сущее считают одним [по числу]. Но  если слоги таковы, то также

и то, из чего они состоят; значит, будет лишь один  звук а, и не более, и не

будет  больше одного  ни один из  остальных звуков  на том же  основании, на

каком  и один и тот  же  слог не может  повторяться. А  если  так, то помимо

элементов  не  будет другого существующего, а будут  только элементы. Далее,

элементы не будут и предметом познания: ведь они не общее, между тем предмет

знания - общее. И это ясно из доказательств и определений: ведь не получится

умозаключения, что у этого вот треугольника углы равны двум прямым, если они

не у всякого треугольника два прямых,  или  что этот вот человек есть лживое

существо, если не всякий человек есть живое существо.



     А  с  другой стороны, если начала действительно  суть общее,  то либо и

сущности,  происходящие  из  них,  общие,  либо  не-сущность  будет   первее

сущности: ведь  общее не  есть сущность, элемент же и  начало  были признаны

общими, а элемент и начало первее того,  начало и элемент чего они есть. Все

эти выводы вполне естественны, когда считают идеи происходящими из элементов

и  помимо  одинаковых по  виду  сущностей  и  идей  признают  некое отдельно

существующее  единое.  Но если  ничто не  мешает, чтобы, скажем среди звуков

речи было  много  а и б и  чтобы, помимо этого множества, не  было  никакого

самого-по-себе-о или самого-по-себе-б, то по этой причине будет бесчисленное

множество  сходных друг  с  другом слогов. А что предмет всякого  познания -

общее, а потому  и  начала существующего должны быть общими, но вместе с тем

не  быть  отдельно   существующими  сущностями,-  это  утверждение,  правда,

вызывает наибольшую трудность из всего  сказанного, однако  оно в  некотором

отношении истинно, а в  некотором - не истинно. Дело в том, что знание,  так

же как и познавание, двояко: с одной стороны, это имеющееся в возможности, а

с другой - в  действительности.  Так  вот,  возможность,  будучи как материя

общей   и   неопределенной,  относится   к   общему  и  неопределенному,   а

действительность, будучи  определенной, относится к определенному, есть "вот

это" и  относится  к  "вот этому". Только привходящим образом.  зрение видит

цвет  вообще, потому  что  вот  этот  цвет, который  оно  видит,  есть  цвет

[вообще]; и точно так же вот это а, которое рассматривает сведующий в языке,

есть а [вообще]. Ведь если начала должны быть общими,  то и  происходящее из

них необходимым образом также общее, как это имеет место в  доказательствах.

А  если  так,  то  не  будет ничего отдельно  существующего,  т. е.  никакой

сущности. Однако ясно, что знание в некотором отношении есть общее знание, а

в некотором - нет.





 * КНИГА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ *





ГЛАВА ПЕРВАЯ



     Итак,сказанного  об  этой  сущности  достаточно. Все,  однако,  считают

начала противоположностями - так же как у природных вещей, так одинаково и у

неподвижных сущностей.  Но  если  не  может существовать ничего, что было бы

первее  начала всего, то,  надо полагать, невозможно, чтобы  это начало было

началом, будучи чем-то другим; это  так же,  как если бы  кто-то сказал, что

белое есть начало  не как нечто другое, а как белое и, однако, что оно белое

по отношению  к  субстрату, т. е. что оно белое, будучи чем-то другим:  ведь

тогда   это  другое   будет  первее  его.  Между   тем  все   возникает   из

противоположностей  как некоего  субстрата;  значит, скорее  всего  субстрат

должен быть присущ противоположностям. Следовательно, все  противоположности

всегда относятся к субстрату, и ни одна не  существует отдельно. Однако, как

это очевидно  и подтверждается доводами, сущности ничто  не  противоположно.

Таким образом, ни одна противоположность не есть начало  всего в собственном

смысле слова, а нечто другое есть такое начало.



     Между тем одной из двух противоположностей они объявляют  материю: одни

единому как равному  противопоставляют [как материю] неравное, в котором они

усматривают природу  множества, а другие единому противопоставляют множество

(ибо одни выводят числа из двоицы неравного - из большого и малого, а другой

- из множества, причем в  обоих случаях  через посредство сущности единого).

Ведь  тот, кто обозначает  как элементы неравное  и единое,  а под  неравным

разумеет двоицу из большого и  малого  , также утверждает, что  неравное или

большое  и  малое  есть  нечто  одно,  и  не  различает,  что  они  одно  по

определению, а не по числу. Но даже начала, которые они называют элементами,

они объясняют не надлежащим образом - одни обозначают большое и малое вместе

с единым как три элемента чисел (первые два - как их материю, а единое - как

форму), другие же [объявляют началами] многое  и немногое на  том основании,

что большое и малое ближе по своей природе к [пространственной] величине,  а

третьи - более  общее  у перечисленного: превышающее и превышаемое. Все  эти

мнения, можно сказать, отличаются друг от  друга не в отношении тех или иных

выводов,  а  только  в  отношении   трудностей  обоснования,   которых   они

остерегаются, потому что они и сами приводят доказательства для обоснования.

Впрочем,  на том  же  основании,  на каком превышающее и  превышаемое,  а не

большое и малое, суть начала, и число должно происходить из элементов раньше

двоицы:  ведь  превышающее  и превышаемое, равно  как и число,- более общее.

Между тем они одно утверждают, а  другое нет. Далее,  одни противопоставляют

единому разное и  иное, другие  - множество. Но  если,  как они этого хотят,

существующее  составляется  из противоположностей,  а  единому или  ничто не

противоположно,  или,  раз  уж  так  необходимо,  противоположно  множество,

неравное  же  - равному, разное - одному и тому  же и иное - самому предмету

(ayte),-то наибольшее  доверие  внушает  мнение тех,  кто  противопоставляет

единое множеству;  однако  и они  делают это  неудовлетворительно, ибо у них

получится,  что  единое  есть  малочисленное:  ведь  множество  противолежит

малочисленности, а многое - малочисленному.

     А что единое означает  меру, это очевидно. И в каждом случае субстрат -

особый,  например: у гармонии - четверть тона, у [пространственной] величины

- дактиль или стопа или что-то в  этом роде, в стихотворных размерах - стопа

или  слог; точно  так же у  тяжести - определенный вес; и у всего - таким же

образом:  у качества  -  нечто обладающее  качеством,  у количества -  нечто

количественное; и  мера неделима, в  одних случаях по виду, в  других  - для

чувственного восприятия, так что единое само по себе не сущность  чего-либо.

И это  вполне обоснованно, ибо  единое означает меру некоторого множества, а

число -  измеренное  множество  и меры,  взятые  много  раз  (поэтому  также

правильно сказать, что единое не есть число: ведь и мера  - это не множество

мер, и мера и единое - начало). И мера всегда  должна быть присуща как нечто

одно и  то же всем предметам  [одного вида], например: если  мера-лошадь, то

она  относится  к лошадям, а если  мера - человек, она относится к людям.  А

если  измеряемое  человек,  лошадь  и  бог, то мерой  будет,  пожалуй, живое

существо,  и  число  их  будет числом живых  существ.  Если же  измеряемое -

человек, бледное и идущее, то меньше всего можно говорить здесь об их числе,

потому что бледное  и  идущее присущи одному  и  тому же,  притом  одному по

числу; тем  не менее  число  их будет  числом родов  или числом каких-нибудь

других подобных обозначений .



     А  те, кто  рассматривает неравное  как нечто  единое и признает двоицу

чем-то  неопределенным,  состоящим  из  большого  и  малого, слишком  далеко

отходят  в  своих высказываниях от  правдоподобного и  возможного.  Ведь это

скорее  видоизменения  и привходящие  свойства  чисел и  величин,  нежели их

субстрат  (многое  и немногое  -  видоизменения числа,  большое  и  малое  -

видоизменения  величины),   так   же   как  четное  и  нечетное,  гладкое  и

шероховатое,  прямое и кривое. А  к этой ошибке прибавляется еще  и  то, что

большое и  малое и  все тому подобное  необходимо есть  нечто  соотнесенное,

между тем из всех  категорий соотнесенное меньше всего есть нечто самобытное

или  сущность,  и  оно  нечто  последующее  по   сравнению  с   качеством  и

количеством;  при  этом  соотнесенное,  как  было  сказано,  есть  некоторое

видоизменение количества, но не [его] материя, поскольку и для соотнесенного

вообще, и  для  его  частей  и видов материей  будет  нечто другое  . Ибо не

существует ничего большого или малого, многого  или немногого, соотнесенного

вообще,  что  было   бы  многим  или  немногим,   большим  или  малым,   или

соотнесенным, не будучи чем-то другим.  А что соотнесенное есть меньше всего

некоторая сущность  и нечто истинно  сущее, подтверждается тем, что для него

одного нет ни возникновения, ни уничтожения, ни движения в отличие от  того,

как  для количества  имеется  рост и убыль, для качества -  превращение, для

пространства  -   перемещение,  для  сущности  -   просто  возникновение   и

уничтожение.  Для  соотнесенного  же  всего  этого  нет,  ибо,  и не  будучи

приведенным в движение,  одно и то же будет иногда  больше [другого], иногда

меньше  или  равно  [ему] в зависимости  от  количественного изменения этого

другого.  Да  и необходимо,  чтобы материей  чего бы  то  ни было, значит  и

сущности,  было то, что  таково  в  возможности  ; соотнесенное  же  не есть

сущность ни в возможности,  ни  в действительности. Поэтому нелепо, а скорее

невозможно,  считать, что не-сущность есть элемент сущности и первее ее, ибо

все [остальные] категории  суть  нечто последующее по отношению  к сущности.

Далее, элементы не сказываются  о  том,  элементы  чего они есть , между тем

многое и немногое порознь и вместе сказываются о числе, длинное и короткое -

о линии, а плоскость может быть и широкой и узкой. Если  же существует также

некое множество, о котором всегда  говорится, что оно немногое, например два

(ведь если два-многое, то "одно" было бы  немногим ), то должно существовать

и безусловно многое, как, например, десятка  есть многое, а  именно если нет

числа больше ее, или десять тысяч . Как же в таком случае получится число из

немногого и многого? Ведь о нем должны были бы сказываться либо то и другое,

либо ни одно из них; между тем здесь сказывается только одно из двух.





ГЛАВА ВТОРАЯ



     И  вообще надо  рассмотреть, может ли вечное складываться из элементов.

Если может,  оно  будет иметь материю,  ибо  все,  что состоит из элементов,

сложно.  Стало  быть,  если  все состоящее из  элементов  необходимо  должно

возникнуть  из них (вечно ли оно или  оно  возникшее  ), а  все  возникающее

возникает из сущего в возможности (ведь из невозможного оно не возникло бы и

не  могло бы из него состоять), сущее же в  возможности  может  и стать и не

стать  действительным, то,  сколь  бы ни  было вечно число  или  что  угодно

другое, имеющее материю, оно может и не быть, так же как может и не быть то,

что существует  один день, и то, что существует сколько угодно  лет;  а если

это так , то может не быть и  то, время существования чего не имеет предела.

Значит, оно не  будет  вечным,  раз не вечно то, что может не быть, как  нам

довелось это показать  в других рассуждениях . Если сущему и единому, ни  их

отрицание, а есть такого же рода сущее, как суть вещи и качество ее.



     При  этом  надо  было бы  исследовать и  то, каким образом соотнесенное

множественно,  а не только  едино;  они же  исследуют,  как  возможны многие

единицы  помимо первого  единого,  но, как  возможно много неравного  помимо

неравного  [как   такового],  они  не  исследуют.  И  однако,  они  в  своих

рассуждениях пользуются [множественностью неравного]  и говорят о большом  и

малом, многом и не многом, откуда числа, о длинном и коротком, откуда линия,

о  широком  и узком, откуда  плоскость, о  высоком и низком,  откуда имеющее

объем, а также указывают еще больше видов соотнесенного.  Так в  чем причина

того, что этих видов много?



     Итак, необходимо, как  мы говорим,  предположить для  каждой  отдельной

вещи сущее в  возможности. А  излагавший это учение кроме этого показал, что

такое в возможности определенное нечто  и сущность, но не как  само  по себе

сущее, а именно  что это отношение (как если бы он назвал качество), которое

не есть ни  единое или сущее в возможности, ни отрицание единого или сущего,

а  есть  нечто  одно  из  существующего;  и  если  он  искал,  как  возможна

множественность вещей, то  гораздо больше необходимо было, как  уже сказано,

исследовать  не  только то, что относится к той же категории, - как возможно

много  сущностей  или  много  качеств,  но  и  каким  образом   множественно

существующее  вообще: ведь одно сущее - это  сущности,  другое  -  свойства,

третье -  соотнесенное.  Относительно  прочих категорий  есть  еще и  другое

затруднение:  как они образуют множество (поскольку качества и количества не

существуют  отдельно,  они суть  множество  оттого,  что субстрат становится

множеством и есть множество, во  всяком  случае  необходима какая-то материя

для  каждого  рода, только невозможно,  чтобы  она  существовала отдельно от

сущностей); впрочем, относительно определенного  нечто  есть смысл спросить,

как  оно   образует  множество,   если  только   не   усматривать  в  чем-то

[одновременно] и определенное нечто и  такого рода сущность ; а  затруднение

состоит скорее в  том, каким образом множественны сущности,  существующие  в

действительности , а не каким образом существует одна.



     С другой стороны, если определенное нечто и количество не одно и то же,

то  [такими рассуждениями] не указывают, каким образом и почему множественно

существующее, а указывают  лишь, каким  образом  множественно  количество. В

самом деле, каждое  число обозначает нечто количественное, а единица -  если

только она не  мера - означает нечто  количественно неделимое .  Если, таким

образом, количество  и  суть вещи  - разное, то  [этими же рассуждениями] не

указывают, из чего эта суть и как она множественна; а если количество и суть

вещи одно и то же, то утверждающий это наталкивается на много противоречий.



     Можно было  бы остановиться и на  том, откуда берется уверенность,  что

числа действительно  существуют [отдельно].  Тот, кто признает  идеи,  имеет

основание считать  числа  некоторой причиной  для  существующего, раз всякое

число есть  некая  идея,  а идея каким-то образом есть для  всего остального

причина его бытия (допустим, что они  исходят из этой  предпосылки).  Что же

касается того, кто  так  не думает  (поскольку он видит внутренние трудности

относительно идей, так что по этой причине он не признает числа [идеями]), а

признает число  математическое , то  почему должно ему  поверить,  что такое

число существует и чем оно  полезно для других  вещей? Тот, кто говорит, что

такое  число  существует, не объявляет  его числом  чего-либо (для него  оно

нечто самосущее), да и не видно, чтобы оно было причиной чего-то. А ведь все

положения в  учении  о  числах,  как было сказано, должны  быть  приложимы к

чувственно воспринимаемым вещам.





ГЛАВА ТРЕТЬЯ



     Итак, те,  кто считает, что идеи существуют и что  они числа, пытаются,

правда,  вынося каждое за пределы  множества и принимая его за нечто единое,

так или  иначе показать, почему оно  существует; но так как их доводы лишены

убедительности и несостоятельны, то и числу нельзя - по крайней мере на этом

основании - приписывать [обособленное] существование. Пифагорейцы же, видя в

чувственно воспринимаемых телах много  свойств,  имеющихся у чисел, объявили

вещи числами, но не существующими отдельно, а  такими,  из  которых  состоят

вещи. А  почему же? Потому что  свойства чисел имеются в гармонии  звуков, в

строении  неба  и  во многом  другом. Однако те,  кто принимает одно  только

математическое число, не  могут,  исходя  из  своих  предпосылок, утверждать

что-либо  подобное,  потому  и было сказано  что науки  не будут иметь своим

предметом такие вещи . Мы же утверждаем, что науки о них имеются, как мы это

сказали  раньше.  Ясно  также, что  математические  предметы  не  существуют

отдельно;  если бы  они  существовали отдельно,  то  их  свойства не были бы

присущи телам.  Пифагорейцы, стало быть,  в  этом  отношении не  заслуживают

упрека;  однако так  как  они из чисел делают природные тела, из  неимеющего

тяжести и легкости - имеющее тяжесть и легкость, то кажется, что они говорят

о  другом небе и о других телах, а не о чувственно воспринимаемых. А те, кто

признает отдельное существование числа предполагают, что числа существуют, и

притом отдельно  (и точно так же геометрические величины), на том основании,

что аксиомы, мол, не приложимы  к чувственно воспринимаемым вещам,  хотя эти

математические положения истинны и "ласкают  душу". Таким образом, ясно, что

учение, противоположное этому , должно утверждать нечто обратное, и тем, кто

так говорит , следует устранить только что указанное затруднение - почему, в

то время как числа вовсе не  находятся в чувственно воспринимаемых вещах, их

свойства присущи чувственно воспринимаемым вещам.



     Некоторые  же , на том основании, что точка есть предел  и  край линии,

линия  - плоскости,  плоскость  -  тела,  полагают,  что  необходимо  должны

существовать такого рода сущности. Следует поэтому посмотреть, не слишком ли

слаб этот довод. В самом деле, края не сущности,  а скорее  пределы (так как

для хождения и вообще  для  движения имеется какой-то предел, то получается,

что  и  они  должны быть определенным нечто и некоторой  сущностью.  Но  это

нелепо).  Не говоря уже о том, что даже если бы они были сущностями, все они

были  бы сущностями данных чувственно  воспринимаемых вещей (ибо  приводимый

довод относился к этим вещам); так на каком основании будут они существовать

отдельно?



     Кроме  того,  относительно  всякого числа  и  математических  предметов

человек не  слишком уступчивый  подделал  бы выяснить то обстоятельство, что

здесь нет никакой связи между  предшествующим и последующим если у числа нет

[отдельного] существования, то  для  тех,  кто признает истинно  сущими одни

лишь математические предметы,  величины все же будут существовать, и если бы

не было этих  последних, то  все же  будут  существовать  душа и  чувственно

воспринимаемые  тела;  но  природа,  как  это видно  из  ее явлений,  не так

бессвязна,  как плохая  трагедия. Что же касается тех, кто  признает идеи то

они,  правда,  избавлены от этого упрека, ибо они считают [пространственные]

величины  состоящими из  материи и  числа  (из двоицы -  линии,  из  троицы,

пожалуй, плоскости, из четверицы или из других чисел - разницы здесь никакой

- твердые тела); но будут ли эти величины идеи, каким образом они существуют

и что они дают вещам? Ведь  как  и математические предметы, они ничего им не

дают. Да и нет  о  таких величинах ни одного математического положения, если

только не хотеть приводить математические предметы в движение  или создавать

о них какие-то особые учения  . Но  правда, не трудно, принимая какие угодно

предположения, без  умолку  распространяться  о них.  Итак,  эти  [философы]

ошибаются  указанным  образом,  стремясь объединить  с идеями математические

предметы. А  те, кто впервые придумал два рода чисел  - число-эйдос и  число

математическое,  - не  разъяснили  и не могли бы разъяснить, каким образом и

откуда именно возникает математическое число. Дело в том, что они ставят его

в  промежутке  между  эйдетическим и  чувственно воспринимаемым числом. Ведь

если  оно  получается  из  большого  и  малого,  то оно  будет  тождественно

числу-идее  (а он  пространственные величины  выводит из некоторого  другого

малого и большого) ; указать же некоторое  другое [большое и малое] - значит

указать,  что  элементов имеется больше; и если  начало каждого из этих двух

родов чисел  есть некоторое единое, то  единое будет чем-то общим этим [двум

единым],  и  тогда  надо выяснить,  каким  образом  оно  становится  и  этим

множеством;  в то же время по этому учению число не  может возникнуть  иначе

как из единого и из неопределенной двоицы.



     Все это лишено основания и находится в  противоречии с самим собой и со

здравым смыслом  и  походит на  ту "словесную канитель",  о  которой говорит

Симонид ; получается такая же словесная канитель, как у рабов, когда они  не

могут  сказать  ничего здравого. И кажется, что  самые элементы - большое  и

малое - вопиют, словно их  тащат насильно:  они не могут ведь никоим образом

породить число,кроме удвоенного от единицы .



     Нелепо  также,  а  скорее  невозможно, признавать  здесь  возникновение

вечного.  Относительно  же пифагорейцев не должно  быть  никакого  сомнения,

признают ли они возникновение или нет, ибо  они  ясно говорят, что сразу же,

после  того как образовалось единое (то ли из плоскостей, или из поверхности

тел,  или из семени, или  из  чего-то такого, что они затрудняются указать),

ближайшая  часть  беспредельного  была   привлечена  [единым]  и  ограничена

пределом. Но так как они создают учение о мироздании и  хотят говорить таким

языком, каким говорят рассуждающие о природе, то правильно будет рассмотреть

их  взгляды на природу, но не  в настоящем сочинении,  ибо мы ищем начала  в

неподвижном, так что необходимо исследовать возникновение именно такого рода

[неподвижных] чисел.





ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ



     Итак, они утверждают, что  для нечетного числа  нет возникновения, явно

предполагая, что  возникновение имеется для  четного числа.  А первое четное

число  некоторые  строят  из  неравного -  из  большого  и малого  после  их

уравнения.  Таким  образом, неравенство между  ними должно было иметь  место

раньше их уравнения; а если бы они всегда были уравнены между  собой, то они

не могли  бы быть до  этого  неравными  (ведь  раньше  того, что  существует

всегда,  нет  ничего); стало быть,  очевидно,  что возникновение  чисел  они

признают не ради исследования их [природы].



     С другой стороны,  вызывает затруднение вопрос  (а  кто  намерен  легко

устранить  его, тот  заслуживает упрека), как относятся элементы и начала  к

благому и прекрасному; вопрос заключается в том, имеется ли среди этих начал

такое, какое мы хотим называть благом самим по себе и наилучшим, или нет, но

оно  позднейшего  возникновения. Мнение тех, кто рассуждал  о  божественном,

совпадает,  по-видимому,  с  мнением  некоторых  из  нынешних [философов]  ,

отрицающих подобное начало и утверждающих, что благо и прекрасное появляются

только с  продвижением природы существующего. Так считают те,  кто опасается

трудности, возникающей,  когда, как это делают некоторые, объявляют  началом

единое. Однако трудность эта возникает не потому, что они началу приписывают

благо как наличное в нем, а потому, что единое у них начало, а именно начало

в  смысле  элемента,  и что  число они  выводят  из  единого.  Древние поэты

рассуждают подобно им  вот в каком отношении: они  говорят, что  царствуют и

управляют  не первые боги,  например Ночь и Небо,  или Хаос,  или  Океан,  а

власть принадлежит  Зевсу. Говорить такое им приходится  потому,  что, по их

мнению, правители существующего меняются, хотя по крайней мере те из поэтов,

чьи сочинения  разнородны,  т. е.  кто  не обо всем  говорит  в форме  мифа;

например, Ферекид и некоторые другие считают  первое породившее наилучшим, и

точно  так же маги  и  некоторые из позднейших мудрецов, например Эмпедокл и

Анаксагор,  из  коих первый признал элементом дружбу, второй объявил началом

ум.  А из  тех,  кто  говорит, что имеются  неподвижные сущности,  некоторые

утверждают,  что  само-по-себе-единое есть  само-по-себе-благо;  однако  они

полагали, что сущность его - это скорее всего единое .



     Итак,  трудность заключается  в вопросе, какой  из  этих  двух взглядов

правилен.  И  было  бы странно,  если первому,  вечному  и наисамодовлеющему

именно само это первое - самодовление и  вечное сохранение - было бы присуще

не как благо. Между тем оно непреходяще и самодовлеюще не по какой-либо иной

причине,  кроме  той,  что оно  находится  в  благом  состоянии. Стало быть,

говорить, что начало именно  таково,-это, по всей вероятности, истинно,  но,

чтобы  оно  было тем же,  что единое,  и  если не им,  то  по  крайней  мере

элементом,  а  именно элементом чисел, - это невозможно. В самом деле, здесь

получается  большая  трудность,  во  избежание  которой иные  отвергли  этот

взгляд,  а  именно те,  кто  признает единое первым началом и элементом,  но

[только] для математического числа.



     Ведь все единицы становятся в таком случае чем-то благим по существу, и

получается огромное  множество благ. Кроме того, если эйдосы - числа, то все

эйдосы - нечто благое  по существу.  Но пусть признаются идеи чего бы то  ни

было:  если  они принимаются  только для  того, что есть благое,  то идеи не

могут  быть сущностями;  если  они  принимаются  и для сущностей, то благами

будут все животные и растения и [вообще] все причастное [идеям].



     Таким  образом, получаются  и эти  вот  нелепости,  и то, что  элемент,

противоположный  [единому],  будет ли  это множество  или  неравное,  т.  е.

большое  и  малое,  есть  само-по-себе-зло  (поэтому  один  из  них  избегал

приписывать  единому благо: ведь раз возникновение -  из противоположностей,

то  было  бы  необходимо, чтобы зло составляло природу множества; другие  же

утверждают, что неравное составляет природу зла). Отсюда получается, что все

существующее, кроме  одного - самого-по-себе-единого, -  причастно  злу, что

числа причастны более чистому злу, нежели [пространственные] величины  , что

зло есть вместилище блага и что оно причастно пагубному [началу] и стремится

к  нему,  ибо одна  противоположность пагубна  для другой.  И  если, как  мы

говорили, материя  есть  каждая вещь, сущая  в  возможности  (например,  для

действительного огня - огонь, сущий в возможности), то само зло будет благом

в возможности.



     Все эти следствия получаются потому, что они признают  то всякое начало

элементом, то противоположности - началами, то единое -  началом, то числа -

первыми и отдельно существующими сущностями и эйдосами.





ГЛАВА ПЯТАЯ



     Итак,  если одинаково  невозможно и не считать благо началом  и считать

его  началом  указанным  образом ,  то  ясно, что начала и  первые  сущности

представлены при этом неправильно. Но неправильно понимает и тот, кто начала

мирового целого  уравнивает с началом животных и растений  на том основании,

что более совершенное всегда получается из неопределенного и несовершенного,

почему и утверждает, что и с первыми началами дело обстоит таким же образом,

так что само-по-себе-единое не есть даже нечто сущее.



     На самом же  деле и  у  животных и растений есть совершенные начала, из

которых они происходят, ведь человека рождает человек и семя не есть первое.

Нелепо также  полагать,  что  место  возникло одновременно с математическими

телами  (ведь место принадлежит лишь единичным  вещам, поэтому они  отделимы

друг от друга по месту; математические же предметы не находятся в каком-либо

месте), и утверждать, что  эти тела должны где-то находиться, но при этом не

сказать, что такое место.



     Далее, тем, кто утверждает,  что существующее  возникает из элементов и

что первое из существующего -  числа, следовало бы разобрать, какими разными

способами  одно возникает  из другого, и тогда уже  говорить,  каким  именно

образом число возникает из начал.



     Через смешение ли? Но  не все допускает смешение, а возникающее  [через

смешение] отлично [от своих элементов], и [тогда ] единое не существовало бы

отдельно и не было бы чем-то самосущим; между тем они этого хотят.



     А  может быть,  через  сложение,  как  слог?  Но  тогда должно  быть  и

положение  [элементов], и тот, кто  мыслит  [число],  должен будет  единое и

многое мыслить отдельно. Тогда число будет вот  этим - единицей и множеством

или единым и неравным.



     И  так как "быть  из чего-то" - в  одном  смысле значит происходить  из

того,  что  входит  в  состав вещи, а  в другом нет, то каким  из этих  двух

способов  получается  число?  Из  чего-то  как  из  своих  составных  частей

происходит лишь  то,  что  подвержено  возникновению.  А  может быть,  число

происходит так, как из  семени? Но невозможно,  чтобы от  неделимого  что-то

отделилось. А может  быть, как  из противоположного  ему, не  сохраняющегося

[при его возникновении]?  Но то,  что так возникает,  состоит  и  из чего-то

другого,  что  сохраняется.  Стало   быть,  так  как  один  считает   единое

противоположным многому, другой - противоположным неравному, принимая единое

за равное, то, надо полагать, число получается как бы из противоположностей;

значит, должно было бы быть что-то иное, из чего  как из сохраняющегося и из

одной противоположности состоит  или возникло число.  Кроме  того, почему же

все  остальное,  что  возникает   из  противоположного  ему  или  чему  есть

противоположное,  уничтожается,  даже если оно  и  состоит  из  всего  этого

противоположного,  а число не  уничтожается? Об этом ничего  не говорится. И

все же  противоположное вещи уничтожает ее,  и будучи и  не будучи составной

частью ее,  как  вражда  уничтожает смесь (хотя это  не должно было бы быть:

ведь не смеси она противоположна ).



     Не указано также, каким из этих  двух  способов числа бывают  причинами

сущностей  и  бытия:  так  ли,   как  пределы   (например,   как  точки  для

пространственных  величин), а именно  как Эврит устанавливал,  какое у какой

вещи число (например, это вот - число человека,  а это - число лошади; и так

же как  те, кто приводит  числа к форме треугольника и четырехугольника,  он

изображал  при  помощи камешков формы  (животных) и  растений), или же числа

суть причины потому, что  созвучие есть числовое соотношение, и точно так же

человек и каждая из других вещей? Но каким образом свойства - белое, сладкое

и  теплое - суть числа? Что числа не сущности и не причины формы - это ясно,

ибо соотношение есть сущность, а число -  [число какой-то] материи. Так, для

плоти  или кости сущность есть число в том смысле, что  три части составляет

огонь  и две - земля. И число,  каково бы  оно ни было,  всегда  есть  число

чего-то:  либо число частей огня, либо число частей земли, либо число единиц

. Сущность  же  означает,  что в  смеси  имеется такое-то количество [одного

вещества] против  такого-то количества  [другого]; но это уже  не  число,  а

соотношение  смеси  телесных  чисел или  каких  бы то ни  было других. Таким

образом, число  - число вообще или слагающееся из [отвлеченных]  единиц - не

есть ни действующая причина, ни материя , ни соотношение, ни форма вещей. Но

конечно, оно и не целевая причина.





ГЛАВА ШЕСТАЯ



     Можно было бы также поставить вопрос, какая  польза от чисел в том, что

смешение  выражено в  числе-либо в  легко исчисляемом , либо в нечетном.  На

самом деле, смесь меда и  молока нисколько не станет более целительной, если

их соотношение  будет  равно 3: 3,  а она была бы более полезна, если бы без

всякого  [определенного]  соотношения сделали  ее  более  жидкой,  чем  если

соотношение смеси  выражено  определенным числом, но напиток будет  крепким.

Далее,  соотношения  смеси заключаются в  сложении чисел, а не в [умножении]

чисел, например: 3+2, а не 3х2. Ведь при умножении должен сохраняться один и

тот же  род  и,  следовательно, должен  измеряться через 1 тот  ряд, который

может  быть выражен через 1х2х3, и через 4 - тот, который может быть выражен

через  4х5х6;  поэтому все произведения, [в  которые  входит  один  и тот же

множитель],  должны  измеряться  этим  множителем.  Следовательно, не  будет

числом огня 2х5хЗх6 и в то же время числом воды 2х3.



     А если необходимо,  чтобы все  было  связано с числом,  то  необходимо,

чтобы многое оказывалось одним и тем же, и одно и то же число - для вот этой

вещи и для  другой. Так есть ли  здесь  число  причина  и благодаря  ли  ему

существует вещь или это  не ясно? Например, имеется некоторое число движений

Солнца, и в свою очередь число движений Луны, и число для жизни и возраста у

каждого  живого  существа.  Так что  же  мешает  одним из  этих  чисел  быть

квадратными, другим  -  кубическими, в  одних  случаях  равными, в  других -

двойными? Ничто этому не мешает,  скорее необходимо [вещам] вращаться в этих

[числовых  отношениях], если все связано с числом. А кроме того, под одно  и

то же  число  могли бы подходить различные вещи; поэтому если для нескольких

вещей  было бы одно  и то же  число, то они были бы тождественны друг другу,

принадлежа  к одному и тому  же виду числа; например, Солнце  и Луна было бы

одним и тем  же.  Однако на каком основании  числа  суть  причины? Есть семь

гласных,  гармонию дают семь  струн,  Плеяд имеется семь,  семи лет животные

меняют зубы (по  крайней мере некоторые, а  некоторые нет), было семь вождей

против Фив. Так разве потому, что число таково по  природе, вождей оказалось

семь или  Плеяды  состоят из семи  звезд? А может  быть,  вождей было  семь,

потому что было семь ворот, или по какой-нибудь другой причине, а Плеяд семь

по  нашему счету, а  в  Медведице -  по  крайней мере двенадцать,  другие же

насчитывают  их  больше;  и  X, Ps, Z они объявляют  созвучиями, и  так  как

музыкальных  созвучий  три, то и этих звуковых сочетаний, по их мнению, тоже

три, а что таких сочетаний может быть  бесчисленное  множество, это  их мало

заботит (ведь GR  также можно было бы обозначать одним знаком). Если же [они

скажут, что] каждое из этих сочетаний есть двойное по сравнению с остальными

[согласными],  а другого такого звука нет, то  причина  здесь в том, что при

наличии  трех  мест  [для  образования  согласных]  в  каждом  из  них  один

[согласный] звук присоединяется к звуку S, и потому двойных сочетаний только

три, а не потому, что музыкальных созвучий три, ибо созвучий имеется больше,

а в языке больше таких сочетаний быть  не может. В самом деле,  эти философы

напоминают  древних подражателей Гомера, которые мелкие  сходства  видели, а

больших  не  замечали.  Некоторые  же  говорят,  что  таких  сходств  много,

например: из  средних  струн  одна  выражена  через  девять, другая -  через

восемь,  и точно так же эпический стих имеет семнадцать слогов, равняясь  по

числу этим двум струнам, и скандирование дает для  его правой  части  девять

слогов, а для левой - восемь; и равным образом утверждают, что расстояние  в

алфавите  от  альфы  до  омеги равно  расстоянию от  самого низкого  звука в

флейтах  до  самого  высокого,  причем у  этих  последних  число равно  всей

совокупной гармонии небес.  И  можно сказать,  что  никому  бы не  доставило

затруднения указывать и выискивать такие  сходства  у вечных вещей  раз  они

имеются и у вещей преходящих.



     Но  эти  хваленые  сущности  которые  имеются  у  чисел,  равно как  их

противоположности и  вообще  все относящееся к математике, так,  как  о  них

говорят некоторые, объявляя их причинами природы, - все они, по крайней мере

при таком  рассмотрении, ускользают из  рук  (ведь  ничто среди  них не есть

причина ни  в одном  из тех  значений, которые  были определены для  начал).

[Сторонники  этого  взгляда]  считают,  однако,  очевидным, что  [в  числах]

имеется благо, что в ряду прекрасного находится нечетное, прямое, квадратное

и  степени  некоторых  чисел (совпадают же,  говорят  они,  времена  года  и

такое-то число) и что все остальное, что они сваливают в одну кучу на основе

своих  математических  умозрений, имеет именно  этот  смысл.  Потому  оно  и

походит на случайные совпадения. Действительно, это случайности, пусть  даже

близкие друг к другу, а составляют они одно, лишь поскольку имеется какое-то

     соответствие  между  ними,  ибо  в   каждом  роде  сущего   есть  нечто

соответствующее  чему-то:  как  у  линии  прямое, так у плоскости,  пожалуй,

ровное, у числа - нечетное, а у цвета - белое.



     Далее,  числа-эйдосы  не  составляют  причины для  гармоничного и  тому

подобного (ибо эти числа,  будучи равными  между собой, различаются по виду:

ведь и единицы  у них разные); значит, по крайней мере из-за этого нет нужды

признавать эйдосы.



     Вот какие выводы следуют из этого учения,  и  их можно было бы привести

еще  больше. Но уже то, что объяснить возникновение чисел столь мучительно и

что свести концы с концами здесь невозможно, свидетельствует, по-видимому, о

том,  что  математические  предметы  вопреки утверждениям  некоторых  нельзя

отделять от чувственно воспринимаемых вещей и что они не начала этих вещей.
Семинарская и святоотеческая библиотеки

Предыдущая || Вернуться на главную