Семинарская и святоотеческая библиотеки

Семинарская и святоотеческая библиотеки

Семинарская и святоотеческая библиотеки

Аристотель. Физика

     Перевод: В.П.Карпов

     из книги "ФИЛОСОФЫ ГРЕЦИИ ОСНОВЫ ОСНОВ: ЛОГИКА, ФИЗИКА, ЭТИКА"

     издательство ЭКСМО-Пресс; Харьков 1999, 1056 с.

     OCR: Сергей Васильченко



     Перевод В.П. Карпова





 * КНИГА ПЕРВАЯ (А) *



ГЛАВА ПЕРВАЯ



     Так  как знание, и [в том числе] научное познание, возникает  при  всех

исследованиях, которые простираются на начала, причины и  элементы, путем их

уяснения (ведь мы тогда уверены, что знаем ту  или иную вещь,  когда уясняем

ее первые причины,  первые начала и разлагаем ее  вплоть  до  элементов), то

ясно, что и  в науке о природе надо попытаться определить  прежде  всего то,

что относится к началам. Естественный путь к этому ведет  от более понятного

и явного для нас к более явному и понятному по природе: ведь не одно и то же

понятное для нас и [понятное] вообще. Поэтому необходимо продвигаться именно

таким  образом:  от менее явного по природе, а для нас более явного к  более

явному и понятному  по природе. Для  нас же  в  первую  очередь  ясны и явны

скорее слитные [вещи], и уж затем  из  них путем  их расчленения  становятся

известными элементы и начала. Поэтому надо идти от вещей, [воспринимаемых] в

общем,  к их составным частям: ведь целое скорее уясняется чувством, а общее

есть  нечто целое, так  как общее охватывает многое наподобие частей.  То же

самое  некоторым  образом происходит и с именем  в  отношении к определению:

имя,  например,  "круг"  обозначает  нечто  целое,  и  притом неопределенным

образом,  а  определение расчленяет его  на  составные части. И дети  первое

время называют всех  мужчин отцами, а женщин матерями и лишь потом различают

каждого в отдельности.



ГЛАВА ВТОРАЯ



     И вот, необходимо, чтобы было или одно начало, или многие, и если одно,

то  или  неподвижное,  как  говорят Парменид  и  Мелисс, или  подвижное, как

говорят физики, считающие первым началом одни  воздух, другие воду;  если же

начал много, то они должны быть  или ограничены [по числу], или безграничны,

и если ограничены, но больше одного, то их или два, или три, или четыре, или

какое-нибудь  иное  число,  а  если безграничны,  то  или  так, как  говорит

Демокрит,  т. е. все они одного  рода, но  различаются фигурой или видом или

даже  противоположны.  Сходным  путем  идут  и  те,  которые  исследуют  все

существующее  в количественном отношении: они прежде всего  спрашивают, одно

или многое то,  из чего  состоит существующее, и если многое, ограничено  ли

оно [по числу] или  безгранично; следовательно,  и они ищут начало и элемент

-- одно оно или многое.

     Однако рассмотрение вопроса об одном и неподвижном сущем не относится к

исследованию  природы:  как  геометр  не  может ничего  возразить  тому, кто

отрицает начала [геометрии], -- это дело другой науки или общей всем, -- так

и тот, кто занимается исследованием  начал:  ведь  только единое,  и  притом

единое  в  указанном  смысле, еще не будет началом. Ведь  начало есть начало

чего-нибудь или каких-нибудь вещей.  Рассматривать, таково ли единое, -- все

равно  что рассуждать по поводу любого тезиса из тех, что выставляются  ради

спора (например, гераклитовского или  высказанного кем-нибудь положения, что

"сущее  есть один  человек"),  или  распутывать эристическое  умозаключение;

именно такое содержится в  рассуждениях и  Мелисса и Парменида,  так как они

принимают   ложные   предпосылки   и   их   выводы   оказываются   логически

несостоятельными.  Рассуждения  Мелисса  значительно  грубее  и не  вызывают

затруднений:  из  одной  нелепости  у него  вытекает  все  остальное,  а это

разобрать совсем нетрудно.  Нами, напротив, должно  быть положено  в основу,

что  природные [вещи], или все, или  некоторые, подвижны,  -- это становится

ясным  путем   наведения.   Вместе  с   тем  не  следует  опровергать  любые

[положения], а только  когда делаются  ложные  выводы из основных  начал;  в

противном случае опровергать не надо. Так, например, опровергнуть квадратуру

круга,  данную  посредством  сегментов,  надлежит  геометру,   а  квадратуру

Антифонта  --  не его  дело. Однако хотя  о природе  они и не  говорили,  но

трудностей,  связанных  с  природой,  им   приходилось   касаться,  поэтому,

вероятно,  хорошо  будет немного поговорить о  них: ведь такое  рассмотрение

имеет философское значение.

     Для  начала самым  подходящим будет -- так как  "сущее" употребляется в

различных значениях -- убедиться, в каком смысле говорят о нем утверждающие,

что все есть единое: есть ли "все" сущность, или количество, или качество и,

далее,  есть ли  "все" одна  сущность,  как,  например,  один  человек, одна

лошадь,  одна душа,  или  это одно качество,  например  светлое, теплое  или

другое   в  том  же  роде.  Ведь  все  это   --  (утверждения],  значительно

отличающиеся друг от друга, хотя и  [одинаково] несостоятельные.  А  именно,

если "все" будет  и  сущностью, и количеством, и  качеством -- обособлены ли

они друг от друга или нет, -- существующее будет многим. Если же "все" будет

качеством  или количеством, при наличии сущности или ее отсутствии получится

нелепость, если нелепостью можно  назвать невозможное. Ибо ни одна из прочих

[категорий],  кроме  сущности,  не   существует   в  отдельности,  все   они

высказываются о  подлежащем, [каковым является] "сущность". Мелисс, с другой

стороны,  утверждает, что  сущее бесконечно. Следовательно, сущее есть нечто

количественное,  так как  бесконечное  относится  к [категории]  количества,

сущность же, а также качество или состояние не могут быть бесконечными иначе

как по совпадению -- в случае если одновременно они  окажутся  и  каким-либо

количеством:  ведь  определение  бесконечного  включает  в  себя [категорию]

количества,  а  не сущности  или  качества. Стало быть, если сущее  будет  и

сущностью, и количеством,  сущих будет два,  а не  одно; если  же  оно будет

только  сущностью, то оно не  может быть бесконечным и вообще не будет иметь

величины, иначе оно окажется каким-то количеством.

     Далее, так  как само "единое" употребляется  в различных значениях, так

же  как и "сущее", следует рассмотреть, в каком смысле они говорят,  что все

есть единое. Единым  называют и непрерывное, и неделимое, и  вещи, у которых

определение и суть бытия одно и  то же, например хмельной напиток и вино.  И

вот, если единое непрерывно, оно будет многим, так как непрерывное делимо до

бесконечности.  (Возникает  сомнение  относительно  части и целого  -- может

быть, по отношению к настоящему рассуждению, а само себе, -- будут  ли часть

и целое  единым или многим и в  каком отношении единым  или многим,  и  если

многим, в  каком отношении многим; то же и относительно частей, не связанных

непрерывно; и далее, будет ли  каждая часть,  как неделимая,  образовывать с

целым  единое так же, как части сами с собой?) Но если  [брать  единое]  как

неделимое, оно  не будет  ни  количеством, ни качеством  и сущее не будет ни

бесконечным, как утверждает  Мелисс, ни конечным, как  говорит Парменид, ибо

неделима  граница,  а не ограниченное. Если  же все  существующее  едино  по

определению,  как, например,  верхняя  одежда  и плащ,  то выходит,  что они

повторяют слова Гераклита:  одно и то же будет "быть добрым" и  "быть злым",

добрым  и  не  добрым, следовательно,  одно  и то же и доброе и не доброе, и

человек и лошадь, и речь у них будет не о том, что все существующее едино, а

ни о чем  --  быть такого-то качества и  быть в таком-то количестве окажутся

одним и тем же.

     Беспокоились и позднейшие философы, как бы не оказалось у них одно и то

же  единым  и  многим. Поэтому  одни, как Ликофрон,  опускали  слово "есть",

другие  же перестраивали обороты  речи --  например, этот человек  не  "есть

бледный",  а  "побледнел",  не  "есть  ходящий", а "ходит",  -- чтобы  путем

прибавления  [слова]  "есть" не сделать  единое многим,  как будто [термины]

"единое"  и  "многое"  употребляются  только  в  одном  смысле.  Между   тем

существующее  есть многое  или  по определению  (например,  одно  дело  быть

бледным, другое -- быть образованным, а один и тот же предмет бывает и тем и

другим,   следовательно,   единое   оказывается   многим),  или   вследствие

разделения, как, например,  целое и  части. И тут  они  уже  зашли в тупик и

стали соглашаться, что единое есть многое, как будто недопустимо, чтобы одно

и то же было и  единым и многим -- конечно, не  в смысле противоположностей:

ведь единое существует и в возможности и в действительности.



ГЛАВА ТРЕТЬЯ



     Кто   подходит  к  вопросу   указанным   образом,   для  того  очевидна

невозможность  признать,  что  все  существующее  есть  единое,  и  нетрудно

опровергнуть основания, исходя из которых они доказывают  это.  Оба они -- и

Мелисс  и Парменид  --  рассуждают эристически,  так  как  принимают  ложные

[предпо-сылки]   и  их   выводы   оказываются  логически   несостоятельными.

Рассуждение Мелисса значительно грубее  и  не вызывает затруднений: из одной

нелепости у него вытекает все остальное, а это разобрать совсем нетрудно.

     Что Мелисс рассуждает неверно, это ясно: он думает взять за основу, что

если все возникшее имеет начало, то невозникшее его не имеет. Нелепо, далее,

и  то,  что  для всякой вещи  он признает  начало,  но не для времени,  и не

[только] для  простого  возникновения, но также для качественного изменения,

как будто не может происходить [одновременного] изменения [всей вещи] сразу.

Затем, на  каком  основании [сущее] неподвижно, если оно едино?  Ведь  часть

его, будучи  единой, --  вот эта  вода, например,  --  движется сама в себе;

почему же [подобным образом] не движется и все? Далее,  почему не  могло  бы

быть качественного  изменения?  Но, конечно,  сущее не  может быть единым по

виду, а только по тому, из чего оно состоит  (в этом  смысле  и некоторые из

физиков называют его единым, в первом  же -- никогда);  ведь человек отличен

по виду от лошади, и противоположности [также отличаются] друг от друга.

     Такого же рода рассуждения применимы и к Пармениду, даже если имеются и

некоторые другие, особенно к нему относящиеся. И тут опровержение сводится к

тому,  что одно  у него оказывается  ложным,  другое  -- неверно выведенным.

Ложно то, что  он понимает "сущее" однозначно, тогда как оно имеет несколько

значений; выводит  же  он неверно  потому, что,  если взять  только  светлые

[предметы] и обозначить единое светлым,  все такие светлые [предметы]  будут

все  же  многими,  а  не  единым: ведь  светлое не  будет  единым ни в  силу

непрерывности,  ни  по определению,  ибо одно дело быть  светлым, другое  --

носителем  светлого,  [и сущее  будет многим],  даже  если, кроме  светлого,

ничего  отделимого  не будет:  не  потому, что оно отделимо,  а  потому, что

светлое отлично от того, чему оно  принадлежит.  Но  этого  Парменид  еще не

видел.  Следовательно,  [ему]  необходимо  принять   сущее  не  только   как

обозначение единого, о котором  оно сказывается, но и как сущее как таковое.

Ведь привходящее свойство приписывается  какому-нибудь субъекту, так что то,

свойством  чего оказалось  сущее, [на самом  деле] сущим не  будет  (ибо оно

отлично  от сущего),  следовательно,  будет  чем-то  не-сущим,  а  сущее как

таковое,  конечно, не  будет принадлежать  другому.  Ибо  оно не может  быть

каким-нибудь определенным предметом, если только сущее не обозначает многого

--  в  том  смысле, что  каждое  из  этого  множества  будет существовать  в

отдельности,  --  но ведь предположено,  что сущее обозначает единое.  Если,

таким образом, сущее и  как  таковое не  принадлежит  ничему другому, а  все

[остальные] вещи принадлежат ему, почему сущее, как таковое,  будет означать

в большей мере сущее, чем не-сущее? Ведь если сущее как таковое будет то же,

что и светлое, а быть светлым не есть  сущее как таковое  (так как  сущее не

может  быть его свойством, поскольку  оно сущее, ибо  нет сущего, которое не

было бы сущим как таковым), то, следовательно, светлое не есть сущее -- не в

том  смысле, что  оно  есть такое-то  не-сущее, а  в  том,  что  оно  вообще

не-сущее.  Следовательно, сущее как таковое не есть сущее; ведь [мы приняли,

что  будет]  правильно  сказать,   что  оно  светлое,  а  светлое  оказалось

обозначением не-сущего. Таким образом, если сущее как таковое обозначает так

же  светлое,  то  сущее обозначает многое.  Но  сущее,  если оно  сущее  как

таковое, не будет также иметь величины, так как [если оно имеет величину, то

оно  имеет  части,  а  это  значит,  что]  у  каждой из  частей  будет  иное

существование.

     Что сущее как таковое разделяется на какие-то другие сущие как таковые,

ясно  также  из (логики] определения: например, если  человек есть сущее как

таковое, то необходимо,  чтобы и животное  было сущее как таковое и двуногое

(существо]. Если они не будут  сущими  как таковыми, они  будут привходящими

свойствами или  человека, или какого-то другого субъекта. Но это невозможно,

ибо привходящим  свойством называется следующее: или то, что может быть и не

быть  присущим чему-нибудь;  или то,  в  определение  чего включен  предмет,

свойством  которого  оно является;  или  то,  в  чем содержится  определение

предмета, которому оно  присуще (например, сидячее положение есть  отделимое

[от человека], а  в  курносости  содержится  определение  носа, о котором мы

говорим,  что  ему  привелось  быть  вздернутым); далее, то,  что  входит  в

определение [предмета] или является  его частью,  но в определение  чего  не

входит определение целого,  например  определение двуногости --  определение

человека или бледности -- бледного человека. Если дело обстоит таким образом

и   человек  оказывается  двуногим  по  совпадению,  то   необходимо,  чтобы

двуногость  была  отделима  [от  человека],  так что человек мог бы не  быть

двуногим, или чтобы  в  определение двуногости входило определение человека.

Последнее,  однако,  невозможно,  так  как,  наоборот,   первое  включено  в

определение второго.  Если  же двуногость и  живое  существо  суть  свойства

чего-то  другого и  каждое [из  этих свойств] не  имеет  статуса  сущего как

такового, то [в этом случае] и  человек стал бы свойством другого.  Но сущее

как  таковое не может  быть свойством чего бы то ни  было, и  к предмету,  к

которому  прилагаются  оба  [признака]  и   каждый   в  отдельности,  должно

прилагаться  и  составленное из  них.  Значит ли это,  что  все  состоит  из

неделимых сущностей?

     А  некоторые соглашались и  с тем, и с  другим рассуждением: с тем, что

"все  -- единое",  на том  основании,  что,  если  сущее  обозначает единое,

существует и не-сущее; с другим, исходящим  из  дихотомического  деления, --

путем допущения неделимых величин. Очевидно, неправильно полагать, что  если

сущее   обозначает  единое  и  противоречащее  этому  суждение  одновременно

невозможно,  то  не  будет  ничего  не-сущего: нет  никаких  препятствий для

существования  не  абсолютно  не-сущего,  а в  каком-то  определенном смысле

не-сущего. Утверждать же, что все  будет единым, если,  кроме самого сущего,

не будет ничего другого,  нелепо. Кто же будет понимать само сущее иначе как

определенное сущее  как  таковое. А  если  это  так,  ничто не  препятствует

существовать многому, как уже было сказано.

     Итак, ясно, что сущее не может быть единым в указанном смысле.



ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ



     А  то, что говорят физики, идет  в  двух направлениях.  Одни, полагая в

основу сущего единый телесный  субстрат -- или один из трех [элементов], или

что-нибудь другoe  плотнее огня и тоньше воздуха, -- все остальное порождают

из него  уплотнением и разрежением, производя таким  образом многое. (Но это

противоположности, которые, вообще говоря, могут рассматриваться как избыток

и недостаток, как то "большое" и "малое", о котором  говорит  Платон,  с той

только разницей, что он делает "большое"  и "малое" материей,  а "единое" --

формой, они  же  единый  субстрат  делают  материей, а противоположности  --

различиями  и формами.)  Другие  же  предполагают, что из единого выделяются

содержащиеся  в нем противоположности, как говорит Анаксимандр и те, которые

существующее считают единым  и многим, как Эмпедокл и  Анаксагор, ибо  и они

выделяют  из смеси все остальное.  Отличаются же они друг от  друга тем, что

первый  признает  чередование  этих  состояний,  второй  же  --  однократное

[возникновение],  и  тем,   что  Анаксагор  признает  бесконечные  по  числу

подобочастные и противоположности, а Эмпедокл лишь так называемые стихии.

     По-видимому,  Анаксагор   считал   [подобочастные]   указанным  образом

бесконечными потому, что он признавал истинным  общее мнение физиков, что из

не-сущего  ничто  не возникает (поэтому-то одни  и  говорят так:  "все  было

вместе" и "возникновение того-то  есть  качественное  изменение",  другие же

говорят о соединении и  разъединении), а  еще потому,  что противоположности

возникают друг из друга, следовательно,  они содержались одна в другой. Ведь

если все возникающее необходимо возникает либо из существующих [вещей], либо

из  несуществующих,  а  возникновение из несуществующих  невозможно (в  этом

мнении  сходятся  все  [писавшие] о природе), то они  считали, что отсюда  с

необходимостью вытекает и остальное,  а именно возникновение из существующих

и имеющихся в наличии [частиц], но не воспринимаемых  нами ввиду  малости их

масс.  Поэтому-то они и  говорят "все  вмешано во всем", ибо видели, как все

возникает  из  всего, кажутся же [вещи] различными и называются по-разному в

зависимости от того, что в смеси бесчисленных [подобочастных] преобладает по

количеству; вполне же чистым и целым не бывает  ни светлого, ни  темного, ни

сладкого, ни мяса, ни кости, но чего имеется больше, такой и кажется природа

предмета.

     Если  бесконечное,   поскольку   оно   бесконечно,   непознаваемо,   то

бесконечное  по  количеству  или величине непознаваемо, сколь оно велико,  а

бесконечное по  виду непознаваемо, каково оно по качеству.  Поскольку начала

[у Анаксагора] бесконечны и по количеству и по виду, то познать образованные

из них [вещи] невозможно: ведь мы только тогда полагаем, что познали сложную

вещь, когда узнаем, из каких и из скольких [начал] она состоит.

     Далее, если  необходимо,  чтобы  [предмет], часть которого  может  быть

любой по величине и малости,  и сам  был  таким же  (я говорю  о  частях, на

которые разделяется  содержащее их целое), и  если невозможно животному  или

растению  быть  каким  угодно  по  величине  и  малости,  то  ясно,  что это

невозможно и для  какой-нибудь  части, иначе  это относилось  бы и к целому.

Мясо, кость и другие подобные им [вещества] суть части животного, а плоды --

части  растений;  стало  быть,  очевидно,  что  невозможно  мясу,  кости или

чему-либо другому [в этом роде] иметь любую величину -- как в большем, так и

в меньшем направлении.

     Далее,  если  все  это  содержится  друг  в  друге  и  не возникает,  а

выделяется,  будучи  заключено  в другом, причем  называется  по тому,  чего

больше, и из любого [вещества] возникает любое  [другое вещество] (например,

из  мяса  выделяется  вода,  а  мясо  из  воды),  всякое  же  конечное  тело

уничтожается путем  [отнятия  от  него] конечного тела,  то ясно, что каждое

[вещество] не может содержаться в каждом. Ибо  после изъятия из  воды мяса и

возникновения  другого  [мяса]   путем   выделения  из  остатка,  даже  если

выделяющаяся [часть] будет  все  время меньше, все-таки она не станет меньше

некоторой [определенной] величины. А поэтому, если выделение остановится, не

все  будет содержаться во всем  (ведь в оставшейся воде мяса уже не  будет),

если  же оно  не остановится, а  изъятие будет  происходить  все время, то в

конечной величине окажется бесконечное множество  равных конечных  [частей],

что невозможно. Кроме того, если всякое тело после отнятия  некоторой  части

необходимо  становится меньше, а количество  мяса  ограничено [определенными

пределами] как в  большем, так  и  в меньшем  направлении, то ясно,  что  из

наименьшего [количества] мяса не выделится никакого  тела -- ведь  оно будет

тогда меньше наименьшего.

     Далее, в бесконечном множестве тел заключено уже бесконечное количество

мяса,  крови, мозга; хотя они и  обособлены друг от друга,  но тем не  менее

существуют  -- и каждое в бесконечном количестве,  а это уже бессмысленно. А

что  они  никогда не разъединятся, это говорится не  вследствие достоверного

знания, но  правильно,  так как  свойства [вещей] неотделимы. А именно, если

будут смешаны цвета и  состояния, то после разделения окажется нечто светлое

или  здоровое, не будучи ничем иным и без всякого субстрата. Таким  образом,

нелеп "разум", стремящийся к невозможному, если он действительно хочет [все]

разделить, в то время как  сделать это невозможно ни в  количественном, ни в

качественном  отношении:   в   количественном   потому,  что  не  существует

наименьшей  величины,  в качественном  же  -- из-за  неотделимости  свойств.

Неправильно [Анаксагор] понимает  и возникновение однородных [веществ]. Ведь

иногда  глина разделяется  на частицы глины, иногда же нет.  И способ, каким

получаются кирпичи из дома  и дом из кирпичей, не  тождествен  с тем,  каким

вода и воздух друг из друга состоят и возникают.  Лучше брать меньше начал и

в ограниченном числе, как это делает Эмпедокл.



ГЛАВА ПЯТАЯ



     Все,  конечно, принимают противоположности за  начала:  и  те,  которые

говорят, что все едино и неподвижно (ведь и Парменид  делает началами теплое

и  холодное, называя их огнем  и землей),  и те, которые говорят о  редком и

плотном, и Демокрит со  своим полным и пустым, из которых одно  он  называет

сущим,  другое   --  не-сущим.  Кроме  того,  [у  него  полное  различается]

положением,  фигурой  и  порядком, а это тоже  роды противоположностей;  для

положения [такие противоположности суть] вверху, внизу, спереди, сзади;  для

фигуры -- угловатое, [гладкое], прямое, округлое.  Ясно, таким образом,  что

все  считают  начала в каком-либо смысле  противоположностями. И  это вполне

разумно, так  как начала не  выводятся  ни друг из  друга,  ни  из чего-либо

другого,  а,  наоборот,  из   них  все,  а  это  как   раз   присуще  первым

противоположностям:  они не выводятся ни из других,  так как они первые,  ни

друг из друга,  поскольку  они  противоположны. Следует рассмотреть, однако,

каким образом это получается и из общих соображений.

     Прежде всего  надо принять, что ни  одной  из существующих  [вещей]  не

свойственно  ни воздействовать на  любую случайную вещь, ни испытывать  с ее

стороны воздействие и что любое не возникает из любого, если только не брать

происшедшее  по совпадению.  Действительно, каким  образом бледное  могло бы

возникнуть из  образованного, если только образованное  не  оказалось бы  по

совпадению небледным или смуглым?  Но бледное возникает  из небледного, и не

из всякого, а из  смуглого или промежуточного между  ними, и образованное --

из необразованного, однако  не  из всякого,  а только из невежественного или

промежуточного, если  есть  что-либо промежуточное между тем и другим. Точно

так  же  при  исчезании  вещь  не переходит  в первое  попавшееся: например,

бледное не переходит в образованное иначе как  по совпадению, а  переходит в

небледное и не в  любое [небледное], а в смуглое или промежуточное; таким же

образом и образованное, [исчезая, переходит] в необразованное, и притом не в

любое [необразованное], а в невежественное или в промежуточное, если таковое

между нами имеется.

     Подобным  же  образом обстоит дело и во всех других случаях, так как не

только  простые вещи, но  и сложные следуют тому  же  правилу --  только это

проходит  незамеченным из-за  того,  что  противоположные состояния не имеют

названий.  Ибо  необходимо, чтобы  все слаженное возникало из неслаженного и

неслаженное из слаженного и чтобы слаженное исчезало в неслаженности, притом

не  в  любой случайной,  а в противоположной [прежней  слаженности].  И  нет

никакой разницы, говорим ли мы о ладе, или порядке, или о составе; очевидно,

что  рассуждение  [во всех этих случаях] остается  тем же.  Но ведь подобным

образом возникают и дом,  и статуя, и любое прочее; а именно, дом  возникает

из  [предметов], которые были не сложены,  но  каким-то образом разделены, а

статуя и любой другой оформленный предмет  --  из бесформенного состояния; и

каждый из этих предметов представляет какой-то порядок или соединение.

     Итак,  если это правильно, то  все возникающее  будет возникать  и  все

исчезающее  исчезать или из  противоположного,  или в противоположное, или в

промежуточное   между    ними.    А   промежуточные    [вещи]   состоят   из

противоположностей (например, цвета из белого и черного); таким образом, все

естественно  возникающее   будет   или   [самими]   противоположностями  или

[состоять] из противоположностей.

     До   этих  приблизительно   пор  идет  с  нами   и  большинство  прочих

[философов],  как мы сказали раньше: все они, полагая элементы и то, что ими

называется началами, хотя  и без [логического] обоснования, все-таки говорят

о противоположностях, как бы вынуждаемые самой истиной.  Различаются же  они

друг от друга  тем,  что  одни  берут  [пары противоположностей]  первичные,

другие -- вторичные, одни -- более доступные рассудку, другие же -- чувству.

(А именно, одни считают причинами возникновения теплое и холодное, другие --

влажное и сухое,  иные -- нечетное и четное, а некоторые -- вражду и любовь,

а  все эти [противоположности]  отличаются друг от друга указанным образом.)

Поэтому  они говорят  в некотором отношении  одно  и  то же  и  одновременно

различное:  [по видимости]  различное, каким оно и  кажется  большинству [из

них], [а по существу] одно и то же, поскольку оно аналогично,  ибо они берут

[противоположности]  из  одного   и   того   же  ряда,   так   как  одни  из

противоположностей заключают  в  себе  другие,  другие же заключаются в них.

Именно  в этом отношении они говорят и одинаково, и по-разному, то хуже,  то

лучше: одни  о том,  как  было  сказано  раньше,  другие  о том, что  [более

доступно] чувству (ведь общее познается рассудком,  частное же -- с  помощью

чувства,  так  как рассудок  имеет  дело с общим, а  чувство  -- с частным);

например,  большое  и  малое  [мыслятся]  рассудком,  редкое  же  и  плотное

[воспринимаются]  чувством. Итак, что начала должны быть противоположными --

это ясно.



ГЛАВА ШЕСТАЯ



     Следуя по  порядку, надо сказать, существует ли два,  три  или  большее

число [начал].

     Одного  быть не  может,  так  как  противоположное  не одно.  С  другой

стороны, и  бесконечного множества [начал]  быть  не  может, так как [в этом

случае]  сущее будет непознаваемо.  В каждом  одном роде имеется  одна  пара

противоположностей,  сущность  же   есть  некий  единый  род.  И   поскольку

допустимо,  что [сущее  состоит] из  конечного  числа  [начал], лучше  взять

конечное  число, как это  делает  Эмпедокл,  чем  бесконечное;  ведь  [с  их

помощью]  он  считает возможным объяснить все то,  что и Анаксагор с помощью

бесконечного числа. Кроме того, одни из  противоположностей первичнее других

и  иные возникают  из других, например сладкое и горькое,  белое  и  черное,

начала же должны пребывать всегда.

     Итак,  из сказанного ясно,  что не  может  быть ни  одногоединственного

[начала], ни бесконечного  множества, если же число их конечно,  то  имеется

некоторое  основание  не  полагать  их  только  два:  ведь  тогда  возникает

трудность, каким  образом плотное может естественным путем сделать  что-либо

редким  или  редкое   --  плотным.  То  же  относится  и  ко  всякой  другой

противоположности:  ведь  не  любовь  соединяет  вражду  и   делает  из  нее

что-нибудь и не вражда из любви, но обе [действуют на] нечто иное, третье. А

некоторые принимают  еще  большее  число [начал]  и  из  них строят  природу

существующих   [вещей].   Кроме   того,   если   не   положить   в    основу

противоположностей какой-то  особой природы, то может возникнуть еще и такое

затруднение:  мы  не  видим,  чтобы   сущность  какой-либо  вещи  составляли

противоположности. Начало не должно быть  тем, что сказывается  о каком-либо

подлежащем,  иначе  будет  начало  начал,  ибо  подлежащее  есть  начало  и,

по-видимому, оно первее сказуемого.  Далее, мы утверждаем,  что сущность  не

может быть противоположна сущности. Каким же  образом  из не-сущностей могла

бы возникнуть сущность? Или как не-сущность может быть первее сущности?

     Поэтому, кто считает и первое и второе рассуждения правильными, должен,

если желает сохранить их оба, положить в основу нечто третье, как делают это

утверждающие,  что существует единая природа Вселенной, например  вода,  или

огонь, или что-нибудь промежуточное между  ними.  По-видимому, промежуточное

подходит  сюда  скорее, так как  и  огонь, и  земля, и  воздух, и  вода  уже

сплетены  с  противоположностями  Поэтому не  без  оснований  поступают  те,

которые берут отличный от них  субстрат,  а из прочих  [физиков] те, которые

берут  воздух,  так   как  воздух  из  всех  других  [стихий]  меньше  всего

обнаруживает воспринимаемые чувствами различия; за ним следует  вода. Однако

все  принимающие такое  единое [начало]  оформляют его  противоположностями,

например   плотностью  и  разреженностью  или  большим  и  меньшим,  а   эти

[противоположности],  вообще   говоря,  сводятся,  очевидно,  к   избытку  и

недостатку  (как  было  сказано  раньше).  По-видимому,  и  само мнение, что

единое,  избыток  и  недостаток  суть  начала  всех  вещей,  очень  древнего

происхождения, только  высказывалось оно по-разному  так,  старые [философы]

считали  двойное  [начало]  действующим,  единое -- страдательным; наоборот,

некоторые из  позднейших  полагали  скорее  единое  действующим,  а  двойное

страдательным

     Таким   образом,   утверждение,  что   имеется   три   элемента,   если

рассматривать [вопрос] с помощью  указанных  и других подобных  соображений,

представляется имеющим  некоторое  основание, как  мы  уже сказали; но более

трех  -- ни в  коем случае.  Ведь  для  того чтобы  испытывать  воздействие,

достаточно одного  [начала]; если же при наличии четырех  [начал] будет  две

[пары]  противоположностей,   то  наряду  с  каждой   из  них  должно  будет

существовать начало какой-то особой промежуточной природы; а если две [пары]

противоположностей могут  порождаться друг из друга,  то одна  из  них будет

излишней. Вместе с тем  невозможно,  чтобы существовало несколько  первичных

[пар] противоположностей. Ибо сущность есть некий единый род бытия,  так что

начала будут отличаться  друг от друга только тем, что одно из них первично,

а другое вторично, но  не по роду их: ведь в одном роде всегда имеется  лишь

одна [пара] противоположностей и все [прочие] противоположности, повидимому,

сводятся к одной.

     Итак, очевидно, что не может  существовать ни одинединственный элемент,

ни больше двух или трех; решить  же,  два их или три, как мы сказали,  очень

трудно.



ГЛАВА СЕДЬМАЯ



     Так вот, мы скажем  [по этому поводу] следующее, начав предварительно с

вопроса о всякого  рода возникновении, так как  естественно изложить сначала

общее  и уж после  этого рассматривать то, что  свойственно каждой  [вещи] в

отдельности.

     Мы говорим: из одного возникает одно, из другого -- другое, имея в виду

или простые [вещи], или  сложные.  Я говорю это вот в  каком смысле. Человек

может становиться  образованным, так  же  необразованное  может  становиться

образованным или необразованный человек -- человеком образованным. Я называю

простым  становящимся  человека   и  необразованное,  простым  возникшим  --

образованное,  сложным  --  и   возникшее  и  становящееся,  когда,  скажем,

необразованный  человек  становится   образованным  человеком.  При  этом  в

некоторых случаях говорится не  только что возникает "вот это", но и "из вот

этого", например из необразованного образованный, однако так говорится не во

всех  случаях:  не  "из   человека  стал   образованный",  а  "человек  стал

образованным".  Из   становящегося,  которое   мы  называем   простым,  одно

становится  так, что  оно остается  таким  же, другое  не  остается: именно,

человек,   став   образованным,   остается   человеком   и   существует,   а

необразованное и невежественное не остается ни просто, ни в сочетании.

     После  этих  различений, если взглянуть на все случаи  возникновения  с

нашей точки зрения,  то  из  них  можно  будет уяснить,  что в основе всегда

должно лежать нечто становящееся и оно если даже числом едино, то по виду не

едино (выражения "по виду" и "по определению" я употребляю  в одном смысле);

ведь не одно и то же быть человеком и быть невеждой. И одно из них остается,

другое не остается; именно то, чему  нет противолежащего, остается  (человек

остается),  а  необразованное и невежественное не остается,  так  же как  не

остается  сложное, [состоящее]  из обоих,  например  невежественный человек.

Выражение  же "возникает  из  чего-нибудь",  а  не  "становится  чем-нибудь"

применяется скорее  к тому, что  не  остается, например из невежды возникает

образованный, а из человека  нет.  Впрочем,  и  по  отношению  к остающемуся

говорится иногда  так  же: мы говорим "из меди возникает статуя", а не "медь

становится   статуей".  Однако   по  отношению  к  тому,  что  возникает  из

противолежащего и неостающегося, говорится и так и так: "из этого становится

то"   и   "это  становится  тем"  и  "из  невежды"  и  "невежда   становится

образованным". Поэтому  и о  сложном говорят  так  же: и "из невежественного

человека", и "невежественный человек становится образованным".

     Так  как [слово]  "возникать"  употребляется  в  различных  значениях и

некоторые вещи не возникают  просто,  а  возникают как  нечто  определенное,

просто же возникают только сущности, то очевидно, что во всех других случаях

[помимо  сущностей]  в  основе  должно  лежать  нечто становящееся:  ведь  и

количество, и качество, и отношение к другому, и  "когда", и "где" возникают

лишь при  наличии  некоего  субстрата,  так  как  одна  только  сущность  не

сказывается  о  другом  подлежащем, а все прочие [категории  сказываются]  о

сущности. А что сущности и все  остальное, просто существующее, возникают из

какого-нибудь   субстрата,  это   становится  очевидным   при   внимательном

рассмотрении.  Всегда ведь  лежит в  основе что-нибудь, из чего [происходит]

возникающее,  например  растения и животные из  семени. Возникают же  просто

возникающие  [предметы] или путем переоформления,  как  статуя из меди,  или

путем  прибавления, как растущие  [тела],  или  путем  отнятия,  как  фигура

Гермеса  из  камня,   или  путем  составления,  как   дома,  или   же  путем

качественного изменения, как [вещи], изменяющиеся в отношении своей материи.

Очевидно, что все возникающие таким образом [предметы] возникают из того или

иного субстрата.  Из  сказанного, таким образом,  ясно,  что все возникающее

всегда  бывает  составным:  есть   нечто  возникающее  и  есть  то,  что  им

становится,  и это  последнее двоякого рода: или субстрат, [подлежащее], или

противолежащее.  Я имею в  виду  следующее: противолежит --  необразованное,

лежит в основе -- человек;  бесформенность, безобразность,  беспорядок  есть

противолежащее, а медь, камень, золото -- субстрат.

     Очевидно, таким образом, если существуют причины и начала для природных

вещей, из которых как первых [эти вещи] возникли не по совпадению, но каждая

соответственно той сущности, по которой она именуется, [то следует признать,

что] все возникает из лежащего в основе субстрата и формы. Ведь образованный

человек слагается некоторым образом из человека и из образованного,  так как

ты сможешь разложить определение [образованного человека] на определения тех

двух. Итак, ясно, что возникающее возникает из указанных [начал].

     Субстрат  по  числу  един, по виду  же двойствен. (А  именно,  человек,

золото  и вообще  исчислимая  материя --  все это скорее  некий определенный

предмет, и возникающее возникает из него  не по  совпадению, лишенность же и

противоположность  имеют случайный  характер.) Форма же, с  другой  стороны,

едина, как, например, порядок,  образованность  или что-либо иное из  такого

рода предикатов. Поэтому можно говорить, что имеются два начала, но можно --

что  и  три;  далее,  с  одной  стороны,  о   них  можно   говорить  как   о

противоположностях  -- таких,  например, как образованное и  невежественное,

или теплое и холодное, или слаженное и не слаженное, с другой же -- нет, так

как противоположности не могут воздействовать  друг на друга. Разрешается же

[эта  трудность]  тем,  что  субстрат  есть  нечто иное,  а  это  [иное]  не

противоположность. Таким образом,  с  одной стороны,  начал  не больше,  чем

противоположностей, а если выразить числом, то два, с  другой же стороны, их

не вполне два,  а три, так  как им присуще разное: ведь  это разные вещи  --

быть человеком и быть необразованным, быть бесформенным и быть медью.

     Итак, сколько начал  имеется  у возникновения  природных [тел] и каковы

они  --   сказано;  ясно  также,  что  что-нибудь  должно  лежать  в  основе

противоположностей и  что  противоположных  [начал] должно быть  два.  Но  в

другом  отношении  это   не  необходимо:   ведь  достаточно,  если  одна  из

противоположностей   будет  вызывать   изменение   своим   отсутствием   или

присутствием.  Что касается  лежащей в  основе природы, то она познаваема по

аналогии как относится медь  к  статуе,  или дерево  к  ложу, или материал и

бесформенное  [вещество]  еще до принятия формы ко всему обладающему формой,

так и она  относится  к сущности, к определенному и  существующему предмету.

Итак, одно начало --  этот [субстрат] (хотя он не так един и существует не в

том смысле, как  определенный предмет), другое же  -- определение  и,  кроме

того, противоположное ему -- лишенность.  Выше было сказано,  в каком смысле

этих  начал  два и в каком больше.  Прежде  всего было сказано, что началами

могут  быть только  противоположности, затем, что в  основе их должно лежать

нечто иное: таким образом начал  стало три. Теперь же было разъяснено, в чем

различие противоположностей, как относятся  начала друг к другу и  что такое

субстрат. А будет ли сущность формой или субстратом -- это еще не ясно.

     Но что начал три, в каком смысле их  три  и каков  их характер  --  это

ясно.

     Итак,  сколько  начал  и  каковы они,  следует усмотреть  на  основании

сказанного.



ГЛАВА ВОСЬМАЯ



     После  этого  мы  покажем,  что  только  таким  образом  разрешается  и

затруднение  древних.  А именно, первые  философы в поисках истины и природы

существующего уклонились в сторону, как бы сбитые  с пути  неопытностью: они

говорили, что ничто из существующего не возникает и не уничтожается, так как

возникающему необходимо возникать  или из сущего, или из несущего, но ни то,

ни  другое невозможно:  ведь  сущее не возникает  (ибо оно уже  есть),  а из

не-сущего ничто не может возникнуть,  ибо [при возникновении]  что-нибудь да

должно  лежать в основе. Таким образом, последовательно умножая выводы,  они

стали утверждать, что многое не существует, а есть только само сущее.

     Такое мнение  они приняли на основании указанных  [соображений]; мы  же

утверждаем, что, когда что-нибудь возникает  из сущего или из --  не-сущего,

или  когда не-сущее или сущее действует каким-либо  образом, или  испытывает

чтонибудь, или становится тем-то и тем-то, то в каком-то смысле это ничем не

отличается  от  того [случая],  когда врач  делает  что-либо или  испытывает

что-нибудь или когда из врача чтолибо произошло  или возникает; так что если

последнее говорится в двояком смысле, то ясно, что и первое, т. е.  когда из

сущего  что-нибудь возникает  и сущее делает или  испытывает что-либо.  Ведь

врач строит дом не как врач, а как строитель и седым становится не поскольку

он  врач, а  поскольку он брюнет;  лечит же он и становится невежественным в

медицине, поскольку он врач. А так как мы правильнее всего говорим, что врач

делает что-либо или  испытывает какое-либо действие  или из врача что-нибудь

возникает, если  он  испытывает или делает  это  или  становится  этим  лишь

поскольку  он является  врачом,  то  ясно, что  и "возникать  из  не-сущего"

обозначает:  "поскольку оно не-сущее". Вот этого-то не умея  различать, они,

[прежние философы],  и сбились с  пути и в силу этого  непонимания  наделали

столько новых ошибок, что стали думать, будто ничто прочее не возникает и не

существует, и пришли к отрицанию всякого возникновения.  Мы и сами  говорим,

что  ничто  прямо  не  возникает  из не-сущего;  однако  в  каком-то  смысле

возникновение  из  не-сущего  бывает,  например,   по  совпадению  (ведь  из

лишенности, которая сама по себе  есть не-сущее, возникает нечто,  в чем она

не  содержится.  Кажется  удивительным, а  потому  и  невозможным, чтобы  из

не-сущего возникало что-нибудь). Однако точно таким же образом из  сущего не

возникает [другое] сущее, кроме  как по совпадению; в этом  смысле возникает

оно точно таким же путем, как, например,  из животного возникает  животное и

из  определенного  животного  определенное  животное, например  когда собака

родится от  собаки и лошадь от лошади. Ведь  собака может родиться не только

от определенного животного, но и от животного  [вообще], но не поскольку оно

животное: ведь  животное уже  имеется  налицо. Если же определенное животное

должно возникнуть  не по совпадению, оно возникнет не от животного [вообще],

и также определенное сущее возникает не из сущего [вообще] и не из несущего.

Относительно возникновения  из не-сущего нами уже сказано, что оно означает,

поскольку оно  есть не-сущее.  При этом мы не отрицаем [того положения], что

все или существует, или не существует.

     Это   один  из  способов  рассуждения  [по  поводу  затруднения  ранних

философов]; другой же состоит в том, что  одно и то же может рассматриваться

с  точки  зрения  возможности  и  действительности.  Но  это  более подробно

изложено в другом сочинении. Таким образом (как мы  уже сказали) разрешаются

трудности, вынуждавшие  отрицать некоторые из указанных [положений]:  именно

из-за  этого  прежние  [философы]  так  сильно сбились  с  пути,  ведущего к

[пониманию]  возникновения  и  уничтожения  и  вообще  изменения.  Если   бы

указанный  природный  субстрат  был  ими  замечен,  он  устранил бы  все  их

незнание.



ГЛАВА ДЕВЯТАЯ



     Коснулись ее и  некоторые другие [философы], но не в  достаточной мере.

Прежде  всего они признают  прямое  возникновение  из  не-сущего,  поскольку

[считают,  что]  Парменид  говорил  правильно.  Затем им  кажется, что  если

[упомянутая природа] числом едина, то она и в возможности только одна, а это

большая разница. Мы же со своей стороны говорим, что материя и лишенность --

разные вещи,  из коих  одна, именно  материя,  есть не-сущее  по совпадению,

лишенность же -- сама по себе, и что материя близка к сущности и в некотором

смысле есть  сущность,  лишенность  же  -- ни в  коем случае. А  они считают

"большое"  и  "малое"" одинаково не-сущим  --  или то и другое  вместе,  или

порознь каждое. Так что этот способ [получения] триады  совершенно иной, чем

наш: хотя они дошли до (признания] того, что нужна какая-то лежащая в основе

природа,  однако  делают ее единой;  ведь даже тот,  кто  берет  [в качестве

основы] диаду, называя ее "большим" и "малым", всетаки делает то  же  самое,

так как другую [сторону этой основы] он не заметил.

     Пребывающая  [природная  основа]  есть   сопричина,  наряду  с  формой,

возникающих  [вещей]   --  как  бы   их   мать;   другая   же   часть   этой

противоположности -- тому,  кто обращает  внимание  на причиняемое ею зло,--

зачастую может  показаться и вовсе не существующей. Так как существует нечто

божественное,  благое   и  достойное   стремление,   то  одно  мы   называем

противоположным ему, а  другое  -- способным домогаться его  и стремиться  к

нему  согласно  своей природе.  У  них  же выходит так, что  противоположное

начало  [само]  стремится  к своему уничтожению. И однако ни форма  не может

домогаться  самой   себя,  ибо  она  [ни  в  чем]  не  нуждается,   ни  [ее]

противоположность  (ибо  противоположности   уничтожают   друг   друга).  Но

домогающейся  оказывается  материя, так  же  как  женское начало  домогается

мужского и безобразное прекрасного  --  с той разницей, что  [домогается] не

безобразное само по себе, но по совпадению и женское также по совпадению.

     Что же касается  уничтожения  и  возникновения  [материи], то  в  одном

смысле она им  подвержена,  в  другом  нет. Рассматриваемая  как  то, в  чем

[заключена лишенность], она уничтожается  сама по  себе (так  как исчезающим

здесь   будет  лишенность),  если   же   рассматривать  ее  как  возможность

[приобретения формы],  она [не  только] сама  по себе не уничтожается, но ей

необходимо быть неисчезающей и  невозникающей. Ведь  если бы она возникла, в

ее основе должно было бы лежать нечто первичное, откуда бы  она возникла, но

как  раз  в  этом и  заключается ее природа, так  что [в  таком  случае] она

существовала  бы  прежде [своего]  возникновения.  Ведь я  называю  материей

первичный  субстрат каждой  [вещи], из которого [эта вещь] возникает  не  по

совпадению,  а  потому,  что  он  ей  внутренне  присущ.  А  если  [материя]

уничтожается, то  именно  к этому субстрату  она должна будет прийти в конце

концов, так что она окажется исчезнувшей еще до своего исчезновения.

     А что касается  начала  в  отношении  формы, то -- едино ли оно, или их

много и каково или каковы они -- подробное рассмотрение [этих вопросов] есть

дело первой  философии, так что это  должно быть отложено до того времени. О

природных же и преходящих формах мы расскажем в последующем изложении. Итак,

нами  выяснено,  что начала  существуют,  каковы  они и сколько их числом. А

теперь мы продолжим наши рассуждения, начав с иного исходного пункта.





 * КНИГА ВТОРАЯ (В) *



ГЛАВА ПЕРВАЯ



     Из существующих  [предметов]  одни  существуют по природе,  другие -- в

силу  иных причин. Животные и  части их,  растения  и простые тела,  как-то:

земля, огонь, воздух, вода -- эти  и подобные им, говорим  мы, существуют по

природе. Все упомянутое  очевидно  отличается  от  того,  что  образовано не

природой: ведь  все  существующее по  природе  имеет  в  самом  себе  начало

движения и покоя, будь то в  отношении места,  увеличения  и  уменьшения или

качественного  изменения. А  ложе,  плащ и прочие [предметы) подобного рода,

поскольку они соответствуют  своим наименованиям и образованы  искусственно,

не  имеют  никакого  врожденного стремления к  изменению или имеют его  лишь

постольку, поскольку они оказываются состоящими из камня, земли или смешения

[этих тел] -- так  как природа есть  некое начало и причина движения и покоя

для  того, чему она  присуща первично,  сама по себе,  а  не по [случайному]

совпадению. Я говорю  "не по совпадению" [в том  смысле], что  некто, будучи

врачом, может  сам  стать причиной  своего выздоровления; тем  не  менее  он

владеет  врачебным искусством не потому,  что  он  выздоравливает, а  просто

случилось  одному  и  тому  же [человеку] быть  врачом  и  выздоравливающим,

поэтому  в  иных случаях [обе эти роли] и отделяются  друг от  друга.  То же

относится и ко  всякому другому изготовленному  (предмету): ведь ни один  из

них не имеет в самом  себе начала его изготовления, но  это начало находится

либо  в  другом и вовне  (например, у дома  и всякого другого  творения  рук

человеческих), либо же в них, но не самих по себе, а когда по совпадению они

становятся причиной для самих себя.

     Итак, природа есть то,  что  мы сказали. Природой  обладают  в себе все

[предметы], которые  имеют  указанное начало.  И  все  такие  [предметы]  --

сущности. Ибо каждый  из них  есть какой-то субстрат, а  в субстрате  всегда

имеется природа. Согласно с природой [ведут себя] и  эти  [предметы], и все,

что присуще им  само по себе, например огню нестись вверх;  это ведь не есть

природа и не заключает в  себе природы, а происходит по природе и согласно с

природой.

     Итак,  мы сказали, что такое природа, по природе и согласно с природой.

А пытаться доказывать, что природа существует,  смешно,  ибо  очевидно,  что

таких  предметов   много.  Доказывать  же  очевидное   посредством  неявного

свойственно тому, кто не способен различать, что понятно само  по себе и что

не само по себе. Ясно, что страдать этим [недостатком] возможно: ведь слепой

от рождения  мог бы рассуждать о цветах, так что у подобных людей речь будет

идти неизбежно [лишь] о названиях, мыслить же они ничего не будут.

     Некоторым кажется, что природа и сущность природных предметов -- это то

первое, само по себе бесформенное, что заключается в каждом из них, например

природа  ложа --  дерево,  а статуи -- медь.  Доказательством последнего, по

словам Антифонта, служит  то, что, если ложе будет зарыто  в землю и гниение

получит такую силу, что  появится росток, возникнет не ложе, но  дерево, так

как устройство, согласно правилам и искусству, присуще [ложу] по совпадению,

а сущность [его]  сохраняется непрерывно, испытывая указанные воздействия. И

если:  каждый из  этих [предметов] будет  находиться в  таком же отношении к

чему-нибудь другому, как, например, медь и золото относятся к воде,  а кости

и  дерево к земле  (и то же  самое с  любыми другими [предметами]),  то  это

другое  и  будет их  природой  и сущностью.  Поэтому одни  считают  природой

существующего  огонь,  другие  --  землю,  или  воздух,  или  воду,  иные --

некоторые из указанных [элементов], а кое-кто -- все вместе.  Что кто из них

принял [в  качестве основы], будь то один [элемент] или несколько, то именно

это и в таком же количестве он и считает всеобщей сущностью, а все остальное

-- его постоянными и преходяшими состояниями  и свойствами И каждый  из этих

[элементов] считается  вечным,  ибо невозможно,  чтобы  они  из  самих  себя

изменялись  [во  что-нибудь  другое);  все  же  прочее  возникает  и  гибнет

бесчисленное множество раз.

     Таков один способ определения природы: она есть первая материя, лежащая

в основе  каждого из [предметов], имеющих в  себе  самом  начало  движения и

изменения.  По  другому же способу она  есть форма (morphn)  и  вид  (eidos)

соответственно  определению  [вещи].  А именно,  как  искусством  называется

соответствующее искусству и искусственное, так и природой -- соответствующее

природе и природное. И  как  мы никогда не скажем, что предмет соответствует

искусству, если ложе существует только в возможности,  но еще не имеет  вида

ложа, так и относительно предметов,  созданных природой. Ибо мясо и  кость в

возможности еще не  имеют  собственной  природы и  не существуют по природе,

пока  не  примут вида соответственно  определению,  с помощью  которого мы и

называем это  мясом, а это костью. Таким образом, в  другом значении природа

будет для [предметов],  имеющих  в себе  начало движения,  формой  и  видом,

отделимым от них только логически,  а то, что состоит из материи и формы, не

есть природа, а  только  существует по  природе, например  человек. И  форма

скорее, чем материал, есть природа: ведь каждая вещь скорее тогда называется

своим  именем, когда она есть  в действительности, чем  когда [она  имеется)

только в возможности.

     Далее, человек рождается от человека, но не ложе от ложа -- потому-то и

говорят,  что  не  фигура ложа  есть  природа,  а  дерево, ибо  если  [ложе]

прорастет, то возникнет  не ложе, а  дерево.  Но если это,  [т. е. созданная

человеком внешняя фигура], есть искусство, то форма  [порождающих друг друга

предметов] -- природа: ведь от человека рождается человек.

     Далее, природа, рассматриваемая как возникновение, есть путь к природе.

Не так, как  врачевание, о котором никогда не говорится, что оно есть путь к

врачебному искусству, а к здоровью: необходимо ведь, чтобы врачевание шло от

врачебного искусства, а не к нему; [порождающая] природа относится к природе

не так, но порождаемое переходит из чего-нибудь во что-нибудь, поскольку оно

порождается.  Во  что  же  оно порождается?  Конечно,  не в  то, откуда  оно

[появилось], а в то, чем будет. Следовательно, форма есть природа.

     Впрочем,  [слова] "форма" и "природа" употребляются в двояком значении:

ведь  и лишенность есть  в некотором  отношении  вид.  Будет  ли  лишенность

какой-либо  противоположностью также и  у простого  возникновения или нет --

это нужно будет рассмотреть впоследствии.



ГЛАВА ВТОРАЯ



     После  того как  нами  определено, в  скольких  значениях употребляется

[слово]  "природа", следует рассмотреть, чем отличается математик от физика.

Ибо  природные  тела  имеют  и  поверхности,  и  объемы, и  длины, и  точки,

изучением которых занимается математик.  Далее, астрономия -- особая [наука]

или часть физики? Ведь если дело физика знать, что такое Солнце  и Луна, а о

том, что свойственно им самим по себе,  знать не  надо, то это нелепо помимо

прочего и  потому,  что  (философы], рассуждающие о природе,  как  известно,

говорят также о фигуре  Луны  и Солнца и о том, шаровидны ли Земля  и космос

или нет.

     Этим  всем занимается и  математик,  но не поскольку каждая [из  фигур]

есть  граница  природного  тела,  и  их  свойства он  рассматривает  не  как

свойственные  [именно] этим  телам. Поэтому он и отделяет  да  [от природных

тел],  ибо мысленно они  отделимы от движения  [этих  тел] и это [отделение]

ничего не меняет и не порождает ошибок. Сами того не замечая, то же делают и

[философы],  рассуждающие  об  идеях:  они   отделяют  [от  тел]  физические

свойства, которые в меньшей степени поддаются отделению,  чем математические

[отношения]. Сказанное  станет  ясным,  если  попытаться определить и  то  и

другое, т. е. и сами предметы, и присущие им свойства. А именно, нечетное  и

четное, прямое и кривое, далее, число,  линия и фигура  будут [определены] и

без  движения,  мясо же, кость и человек  -- ни  в коем  случае; это подобно

тому, как нос  называется вздернутым, а не криволинейным. На то же указывают

и  наиболее  физические из  математических наук,  как-то:  оптика,  учение о

гармонии и астрономия: они  в  некотором отношении  обратны  геометрии.  Ибо

геометрия рассматривает физическую  линию, но не поскольку она физическая, а

оптика  же  --  математическую  линию,  но  не  как  математическую,  а  как

физическую.

     А  так  как природа  двояка:  она  есть и форма  и материя, то [вопрос]

следует  рассматривать так же, как если бы  мы стали изучать курносость, что

она такое,  т. е. ни без материи, ни со стороны [одной лишь] материи. Однако

двоякого рода затруднение  может  возникнуть  и относительно следующего: раз

существует две природы, с которой из двух должен иметь дело физик, или, быть

может, с тем, что составлено из  них обеих? Но если с тем, что составлено из

них обеих, то и с каждой  из них. Должна ли познавать ту и другую одна  и та

же [наука]  или разные?  Кто  обратит  внимание на  старых [философов], тому

может показаться, что дело  физика -- материя (ведь Эмпедокл и Демокрит лишь

в  малой степени коснулись формы  и сути бытия). Но если искусство подражает

природе, то к одной и той же науке  относится познание формы и до известного

предела материи  (так, например,  врачу надо  знать  и здоровье,  и желчь, и

слизь,  с которыми связано здоровье, так  же  как строителю  и  вид  дома  и

материал  -- кирпичи и дерево;  то же  относится  и  к другим  [искусствам],

следовательно, дело физики -- познавать и ту и другую природу.

     Кроме того,  дело одной  и  той же [науки  -- познавать] "ради  чего" и

цель, а также [средства], которые для  этого имеются. Ведь природа есть цель

и "ради чего": там, где при непрерывном движении имеется  какое-то окончание

движения, этот предел и есть "ради чего". Отсюда и смешная шутка, когда поэт

договаривается до слов: "достиг кончины, ради  которой родился"; однако цель

означает [отнюдь] не всякий предел, но наилучший.

     [То же], когда и искусства  обрабатывают  материал: одни просто, другие

тщательно отделывая его, и мы  пользуемся всеми  предметами, как если бы они

существовали ради нас. В каком-то отношении ведь и мы [сами] есть цель; ведь

"ради чего"  имеет двоякое значение (об этом сказано в книге "О философии").

Есть также два искусства, овладевающие материалом и познающие его: искусство

пользования   и  искусство  руководства  изготовлением.  Ведь  и   искусство

пользования есть в  некотором отношении искусство руководства, но отличается

тем,  что  обладает  знанием  формы, искусство же руководства  изготовлением

знает материал: действительно, кормчий знает, какова должна быть форма руля,

и  предписывает ее, кораблестроитель  же знает,  из какого  дерева  и какими

приемами   может  быть  [руль]   сделан.  Итак,  в  предметах  искусства  мы

обрабатываем  материал  ради  [определенного]  дела, а в природных телах  он

имеется в наличии как нечто существующее.

     К  тому  же  материя принадлежит к  [категории] отношения, так как  для

разной формы [требуется] разная материя.

     До какого же предела физик должен знать форму и суть [вещи]? Не так ли,

как врач [знает] сухожилия, а кузнец -- медь, т. е. до известного предела, а

именно ради  чего  существует  каждая вещь, и притом [только] о тех, которые

отделимы по форме, но  заключены в материи. Ведь человек порождает человека,

но и Солнце [также]. Но как обстоит дело с  отделимостью [от материи) и  что

она такое -- определить это надлежит первой философии.



ГЛАВА ТРЕТЬЯ



     Установив  все это,  мы должны  рассмотреть причины  --  каковы  они  и

сколько  их  по числу. Так как наше исследование предпринято  ради знания, а

знаем мы, по нашему убеждению, каждую  [вещь]  только тогда, когда понимаем,

"почему  [она]" (а  это  значит понять  первую  причину),  то  ясно, что нам

надлежит  сделать это  и относительно  возникновения, уничтожения и  всякого

физического изменения, чтобы,  зная их начала, мы  могли попытаться свести к

ним каждую исследуемую вещь.

     В одном значении причиной называется то,  "из чего", как  внутренне ему

присущего,  возникает что-нибудь, например медь  --  причина этой статуи или

серебро -- этой чаши,  и их роды. В другом значении [причиной будут] форма и

образец  -- а  это есть определение сути бытия  --  и их роды (например, для

октавы  отношение двух к  единице и вообще  число), а также составные  части

определения. Далее, [причиной называется то], откуда первое начало изменения

или покоя; например, давший совет есть причина, для ребенка причина -- отец,

и,  вообще,   производящее   --  причина  производимого  и   изменяющее   --

изменяемого.  Наконец,  [причина]  как  цель,  т. е.  "ради чего"; например,

[причина]  прогулки  -- здоровье.  Почему он гуляет? Мы скажем: "чтобы  быть

здоровым" -- и,  сказав  так,  полагаем,  что указали  причину.  И все,  что

возникает  в промежутке  на пути  к  цели, когда движение вызвано чем-нибудь

иным,  например  [на  пути]  к  здоровью  --  лечение  похуданием,  очищение

[желудка],  лекарства,  [врачебные] инструменты,--  все это существует  ради

цели  и отличается друг  от друга тем,  что одно  есть действия, а другое --

орудия.

     Итак,   [слово]  "причина"  употребляется  приблизительно   в  стольких

значениях. Вследствие такой многозначности может случиться, что одно и то же

имеет несколько  причин,  и  притом  (отнюдь] не  по  случайному совпадению;

например, причинами статуи [окажутся] искусство ваяния и медь -- и это не по

отношению  к чему-нибудь  разному, а  поскольку она статуя;  только [причины

эти]  разного рода: одна  как  материя, другая же "откуда  движение". Иногда

[две  вещи]  могут  быть причинами друг друга;  например,  труд  --  причина

хорошего  самочувствия, а  оно  --  причина труда,  но только  не одинаковым

образом, а в одном случае -- как цель, в  другом  же -- как начало движения.

Далее, одно и то же бывает причиной противоположных [событий], а именно: то,

присутствие  чего  есть причина определенного  события,  мы  иногда  считаем

причиной  противоположного,   когда  оно   отсутствует;  например,  причиной

крушения судна --  отсутствие  кормчего,  присутствие которого  [ранее] было

причиной его сохранности.

     Все только  что указанные  причины  попадают в один из четырех наиболее

явных разрядов.  Буквы слогов, материал [различного  рода] изделий, огонь  и

подобные  элементы тел, так  же  как части целого  и  посылки заключений, --

примеры причины "из чего"; одни из них как субстрат, например, части, другие

же как суть  бытия --  целое, соединение,  форма. А семя,  врач, советчик  и

вообще то, что действует,-- все это "откуда начало изменения, или покоя, или

движения".  Остальные же [суть причины]  как цель и благо  для  другого, ибо

"ради чего" обычно бывает наилучшим  благом и целью  для других [вещей]; при

этом нет никакой разницы, говорим ли  мы о самом благе или [лишь] о том, что

[только] кажется благом.

     Итак,  причины  таковы и  стольких  видов.  Разновидностей же причин по

числу, правда, много,  но если [их] сгруппировать,  то  их будет  меньше.  А

именно,  о  причинах  можно говорить поразному и из причин одного и  того же

вида одна по сравнению  с  другой  бывает  первичной  и вторичной; например,

причина здоровья --  врач  и сведущий  [вообще], причина октавы -- отношение

двух к одному и число [вообще], и во всех  случаях  -- объемлющее [общее] по

отношению  к  частному.  Далее, могут быть причины по совпадению и их  роды;

например,  причиной  статуи в одном  отношении будет  Поликлет, в  другом --

скульптор, поскольку случилось скульптору быть  Поликлетом.  Можно  брать  и

объемлющие роды  причин по  совпадению, например если [сказать, что] причина

статуи -- человек или вообще живое существо.  И  среди причин  по совпадению

одна бывает более отдаленной,  другая  -- более  близкой  причиной, например

если называть  причиной статуи  бледного и образованного [человека].  О всех

причинах,  будь то причины в  собственном смысле  или по  совпадению,  можно

говорить как  о  причинах либо  возможных,  либо  действительных;  например,

причина  постройки дома -- строитель вообще и строитель, строящий  этот дом.

То  же  следует  сказать  и  относительно  вещей,  для которых причины  суть

указанные [выше] причины,  например относительно данной  статуи,  или статуи

[вообще], или изображения  в самом общем смысле, а также данного куска меди,

или меди  [вообще], или материи в самом общем смысле; то  же  и относительно

причин  по  совпадению.  Далее, можно  говорить о  сочетаниях  тех и  других

причин, например не Поликлет и не скульптор [вообще], а скульптор Поликлет.

     Однако все  эти различия можно свести к шести, каждое в двояком смысле,

именно: причина  как  единичный предмет, как  род,  как  совпадение, как род

совпадения, причем эти  последние либо в  сочетании, либо взятые отдельно. И

все они [могут быть причинами] либо деятельными, либо в возможности. Разница

заключается в том,  что причины  деятельные  и  единичные существуют или  не

существуют  одновременно с тем, причинами чего  они  являются, например этот

лечащий врач  вместе с этим выздоравливающим и этот строящий  вместе  с этой

постройкой; а с причинами в возможности [так  бывает] не  всегда, ибо  дом и

строитель уничтожаются не одновременно.

     Так  же  как  и во  всем прочем, всегда  следует  искать высшую причину

каждого [предмета]; например,  человек строит,  потому что  он строитель,  а

строитель  благодаря искусству  строительства -- это именно и есть первичная

причина; и  так  же  во всех случаях. Далее,  роды  суть причины для  родов,

единичные  [вещи] -- для  единичных (например, скульптор [вообще] -- причина

статуи [вообще], а данной статуи -- данный скульптор).

     Точно   так   же  возможности  [суть  причины]  возможных  [вещей],   а

деятельность -- [причина] осуществляемого.

     Итак, сколько имеется причин  и  каким образом они бывают причинами  --

это выяснено нами достаточно.



ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ



     В числе причин называют  также случай  и самопроизвольность и  говорят,

что  многое и  существует и  возникает благодаря  случаю  и самопроизвольно.

Каким  образом  случай  и самопроизвольность  принадлежат  к указанным  выше

причинам, [далее], означают ли случай и самопроизвольность одно и  то же или

[нечто] разное  и, вообще, что такое случай и самопроизвольность -- это надо

рассмотреть.  Ведь  некоторые  сомневаются,  существуют  они  или  нет;  они

утверждают, что ничто  не  происходит случайно,  но для всего, возникновение

чего  мы  приписываем  самопроизвольности  или случаю,  имеется определенная

причина;  например,  если  кто-либо вышел  на [рыночную]  площадь и случайно

встретил там  кого  желал, но не предполагал увидеть, то причиной этого было

желание пойти купить чтонибудь. Равным образом и относительно всего прочего,

что называется случайным, всегда  можно  найти  определенную  причину, а  не

случай, так как поистине показалось  бы странным, если бы случай представлял

собой  что-нибудь, и всякий стал  бы  недоумевать, почему никто  из  древних

мудрецов, указывая  причины  возникновения и  уничтожения, ничего не выяснил

относительно  случая;  однако,  по-видимому, и  они полагали,  что ничто  не

существует случайно.

     Но удивительно  и следующее: зная, что многое из  того, что возникает и

существует  случайно  и  самопроизвольно,  возможно свести  на  какую-нибудь

причину возникновения  --  как утверждает старинное  изречение,  отвергающее

случай, --  тем не менее все говорят, что одно  [возникает] случайно, другое

же  не  случайно, поэтому так  или  иначе  им  нужно было упомянуть об этом.

Однако они не думали, что случай относится к тем [причинам],  что  и любовь,

вражда,  разум, огонь или чтонибудь другое в том  же роде. Поэтому одинаково

странно как  то,  что  они не признавали его существования, так  и  то, что,

признавая, они обошли его молчанием, хотя иногда они и пользовались им, как,

например, Эмпедокл, который говорит, что воздух не всегда выделяется кверху,

а как придется. Во всяком случае, в своей Космогонии он пишет:



     Так устремлялся в своем он движеньи, а часто иначе,



     да  и  части животных,  по  его  словам,  возникают  по  большей  части

случайно.

     Есть и такие [философы],  которые причиной и нашего  Неба, и всех миров

считают самопроизвольность:  ведь  [они  считают,  что] сами собой возникают

вихрь  и  движение, разделяющее и  приводящее в данный  порядок Вселенную. В

особенности достойно  удивления  следующее:  они  говорят,  что  животные  и

растения  не существуют  и не  возникают случайно, а что причина  их --  или

природа, или разум, или  что-нибудь другое  подобное (ибо из  семени каждого

[живого существа] возникает не что придется, а из этого, вот, -- маслина, из

этого  же -- человек), а Небо  и наиболее  божественные  из вещей,  открытых

нашему взору,  возникают самопроизвольно, без всякой причины, подобной  той,

которая имеется у  животных  и растений. Если,  однако, дело  обстоит  таким

образом, то  это  само по себе  заслуживает  внимания и хорошо будет сказать

несколько слов по этому поводу.  Помимо того, что  и  по другим соображениям

такое утверждение  представляется нелепым, еще  более  нелепо говорить  это,

видя, что в Небе ничто не возникает самопроизвольно, а в том, что происходит

[будто  бы] не случайно,  многое происходит случайно. Однако, вероятно,  все

совершается противоположным образом.

     Есть и  такие  [люди], которым случай кажется причиной,  только неясной

для    человеческого    разумения,    будучи     чем-то    божественным    и

сверхъестественным.

     Итак,  следует  рассмотреть,  что такое  случай  и  самопроизвольность,

тождественны они или различны и каким образом они подпадают под определенные

нами ранее причины.



ГЛАВА ПЯТАЯ



     Прежде всего, так как мы видим, что  одни  [события] происходят  всегда

одинаковым  образом, а другие -- по большей части, то, очевидно, что ни  для

тех, ни для других причиной нельзя  считать случай  или случайное -- ни  для

того,  что  [совершается]  по  необходимости  и всегда,  ни  для  того,  что

[происходит лишь]  по большей части.  Но так как наряду  с этим происходят и

другие  [события]  и все  называют  их  случайными,  то ясно,  что случай  и

самопроизвольность  представляют  собой  нечто:  мы ведь знаем, что такие-то

[вещи] случайны и случайные [вещи] таковы.

     Все происходящее происходит или  ради чего-нибудь,  или  нет (в  первом

случае или по выбору, или не по выбору, но и там, и здесь ради чего-нибудь),

так что  очевидно, что и  в происходящем не по необходимости и не по большей

части бывают  [события], которым может быть  присуща цель. Ради  чего-нибудь

происходит все  то, что делается по размышлении или производится природой. И

вот  когда  подобные  [события]  происходят  по  совпадению, мы  называем их

случайными;  ибо как сущее бывает само по себе и по совпадению, такими могут

быть и  причины; так, например, для дома  причина сама по себе --  способное

строить, а по совпадению  -- бледное или образованное. Причина  сама по себе

есть нечто определенное, а  по совпадению -- неопределенное, так как в одном

[предмете] может совпасть бесчисленное множество [случайных свойств].

     Итак,  как  было уже  сказано,  когда  это бывает  с происходящим  ради

чего-нибудь,  тогда и говорят:  "самопроизвольно" и  "случайно"  (их отличие

друг  от друга будет определено в  дальнейшем, теперь же надо уяснить, что и

то  и  другое  имеется  среди  происходящего  ради  чего-нибудь).  Например,

человек, если  бы знал, [что встретит  должника],  пришел бы ради  получения

денег,  чтобы взыскать долг, но  он пришел не  ради  этого, однако для  него

приход и совершение этого действия совпали; при этом он ходил в это место не

часто  и не  по  необходимости.  Цель в  данном  случае, т. е. взыскание, не

принадлежала  к причинам, бывшим в нем,  хотя [она относится]  к  [причинам]

преднамеренным и возникающим по размышлении; в таком случае и говорится, что

он пришел  случайно.  Если  бы он пришел  по предварительному решению и ради

этого, или всегда приходил, или по большей части взыскивал, тогда  [это было

бы] не случайно. Ясно,  таким образом, что случай есть причина по совпадению

для   событий,  происходящих  по  [предварительному]  выбору  цели.  Поэтому

размышления  и случайность  относятся  к  одному  и  тому же,  так  как  нет

предварительного выбора без размышления.

     Причины,    по   которым   возникает   случайное,   по    необходимости

неопределенны. Отсюда и случай кажется чем-то неопределенным  и  неясным для

человека, и  может  казаться, что  ничто  не  происходит случайно.  Все  это

говорится  правильно, так  как имеет разумные  основания. С  одной  стороны,

случайное возникновение  возможно именно по совпадению и случай есть причина

побочным образом, но прямо он не причиняет ничего; например, причина дома --

строитель, по совпадению же --  флейтист;  причин прихода  и взыскания денег

человеком, пришедшим не  ради этого,-- бесчисленное множество: пришел, желая

кого-нибудь видеть, или как истец на суде, или как ответчик, или как зритель

на пути в театр. С другой  стороны, правильно сказать, что случай есть нечто

противное  разуму,  так  как  разумное   основание  относится  к  тому,  что

существует всегда или по большей части, а случай  -- к  тому, что происходит

вопреки этому. Так  что если причины такого рода неопределенны,  то и случай

есть  нечто  неопределенное.  Однако  в  некоторых  случаях может возникнуть

сомнение,  может ли  любая  произвольная  причина быть причиной случайности,

например [причиной] здоровья -- дуновение ветра или  солнечный жар, а не то,

Семинарская и святоотеческая библиотеки

Вернуться на главную || Следующая