Лихой кавалерист (майор 8-го гусарского Лубенского полка) и отличный стрелок, великосветский жуир, обласканный при дворе, а по слухам, близкий даже к самому царю Александру III, блиставший на придворных балах, вхожий в самые высокие петербургские сферы, снискавший расположение таких лиц, как начальник Николаевской Академии Генерального штаба М. И. Драгомиров и начальник охраны Гатчинского дворца Л. И. Ширинкин, и все это принесший в жертву революции.
М.А.Тихоцкая: "Брат мой, Николай Александрович Тихоцкий, был старше меня почти на пять лет. Я воспитывалась в институте, он — в пансионе, откуда поступил на военную службу в гусарский полк. Я и мои братья, которые были моложе меня, мало знали его, так как он приезжал раз в год в отпуск для свидания с матерью. Знаю только, что молодость свою он проводил довольно бурно и считался блестящим гусарским офицером. Человек он был умный, но мало, или, лучше сказать, совсем не интересовавшийся общественными вопросами. Когда моим братьям и отчасти мне с мужем пришлось переживать тяжелое время обысков, жандармских допросов и т. д., он как человек добрый и любящий очень жалел нас и, в особенности, мать нашу, которая сильно страдала за нас, но относился вообще к революционному движению очень иронически и называл нас Дон-Кихотами. Так обстояло дело вплоть до турецкой войны.
Брат был на войне в отряде наследника, получил ордена и военные отличия, но, вместе с тем, эта война произвела в нем большую перемену. Не знаю, познакомился ли он, бывши за границей, с революционерами, или сам своим умом дошел до убеждения, что дальше жить так нельзя, — повторяю, что этого я не знаю, — знаю только, что убеждения его радикально изменились.
Вообще, он держал себя очень конспиративно, и я не скоро узнала, что он имеет сношения с русскими революционерами. Случилось это вот как. Моего меньшого брата выслали из Олонецкой губ. в Восточную Сибирь, и так как он по болезни своей жены, которая тоже высылалась, должен был пробыть с месяц в Петрозаводске, то я с матерью поехала в Петрозаводск, чтобы это время пробыть с ними. Это было в мае 1882 года. Старший брат мой Николай в то время жил месяцев около шести в Петербурге. Он взял из своего полка отпуск на одиннадцать месяцев с тем, чтобы выхлопотать себе перевод из своего полка в Петербург, не знаю в какой полк, я уже забыла, знаю только, что он должен был находиться непосредственно при дворе и дежурить во внутренних покоях государя. В то время он уже имел чин майора и должен был быть произведен в подполковники. При поездке в Петрозаводск мы должны были остановиться в Питере, чтобы пожить некоторое время со старшим братом. Я забыла сказать, что у брата Николая были солидные связи и его перевод почти уже состоялся, так что он со дня на день ждал этого перевода.
Брат жил в то время в меблированных комнатах над Борелем. На другой день, когда я пришла к нему, он весело поздоровался со. мной и сказал: «Вот и прекрасно, что ты пришла, через несколько минут ты встретишься со своим хорошим знакомым». На мой вопрос, кто это, он ответил: «Сама увидишь». Действительно, через некоторое время дверь раскрылась, и я, к своему крайнему удивлению, увидела Грачевского, но он был так изысканно и нарядно одет, что я просто остолбенела — и от удивления, что вижу его у брата, и от его изящного костюма. Тут только я узнала, что брат мой имеет близкие сношения с революционерами, что Грачевский— наиболее близкий для него человек и что главным образом с ним-то он и ведет дела.
В это время у брата были большие и сильные связи, куда, между прочем, он ввел и Грачевского. (Драгомиров, его бывший полковой командир Амбразанцев, т. е., главным образом, его жена, придворная дама, которая очень доверчиво относилась к брату и много приносила ему пользы). Брат в общих туманных чертах намекнул мне, что, по всей вероятности, скоро предстоят большие перемены в образе правления, но в чем они заключаются, я не считала себя вправе расспрашивать, а большего он не сказал. План их мне пришлось узнать много позже, спустя год с лишним, в московской Бутырской тюрьме, куда я приезжала для свидания с моим бедным братом, когда его высылали в Восточную Сибирь. Свидания давали очень свободные, и мы до полудня .могли сидеть и говорить, о чем хотели."
М.Ю.Ашенбреннер: "Н.А. Тихоцкий просил зачислить его в охрану Гатчинского дворца — с намерением застрелить Александра III."
М.А.Тихоцкая: "Пробыв несколько дней в Питере, я и мать поехали в Петрозаводск, а вернувшись оттуда, остановились вторично в Питере для свидания с братом. В это время он жил на даче, в Новой Деревне. Брат и Грачевский по-прежнему были веселы и бодры, и ни одна тучка не омрачала их, а между тем гроза вот-вот должна была над ними разразиться. Один раз мы — брат, Грачевский и я — были в театре. После театра (в Новой Деревне) мы пошли в сад поужинать. Когда мы поднимались по лестнице ресторана, брата кто-то позвал. Когда он через некоторое время пришел к нам, лицо его было очень озабочено. «Какая неприятная встреча, — сказал он, — и что хуже всего, эта сволочь обратила внимание на Вас, — обратился он к Грачевскому,— спрашивал, кто Вы». Вести об этом дальнейшие разговоры было неудобно, и я не знаю теперь, кто это останавливал тогда брата, — очевидно, кто-нибудь из его знакомых, которого он подозревал в шпионстве. В то время мне ничего не удалось больше узнать, так как в пять часов утра нас, т. е. меня и мать, разбурил стук в двери и явилась полиция с обыском. Мать оставили дома (мы стояли в Знаменской гостинице, в конце Невского) под домашним арестом, меня же увели после обыска в участок, где я пробыла несколько дней. Я, конечно, догадывалась, что брат тоже арестован и что вообще дело касается брата, но бедная мать наша ничего не знала, она была уверена, что с этой стороны старшему брату не грозит никакая опасность, и этот удар окончательно убил ее. После этого начался целый ряд допросов. Вызывали то меня, то мать, все допытывались, зачем брат хотел перейти на службу в Питер. Держали на допросах очень долго, и допросы проводили с какой-то особенной жестокостью. В этом отношении отличался прокурор или товарищ прокурора Добржинский (может быть, я несколько путаю его фамилию). У него было очень неприятное лицо и страшные черные глаза, которые он все время не спускал с допрашиваемого и производил ужасно неприятное впечатление, чего нельзя сказать о Судейкине, который, наоборот, всеми силами старался очаровать свою жертву изысканными манерами и иезуитской добротой. В один из приездов моих на допрос я видела, как подъехала карета и из нее вышел Драгомиров. Сердце у меня болезненно сжалось, когда я увидела его. По некоторым отрывочным разговорам брата с Грачевским, я знала или, лучше сказать, догадывалась, что у них, т. е. у брата, есть большие связи при дворе и что готовится какой-то переворот.
Проживши месяц с небольшим в Питере и добившись от Плеве, который был тогда директором Департамента полиции, свидания с братом, мы уехали на родину. Свидания происходили в Петропавловке через решетку и, конечно, мы кроме самых обыденных разговоров, не могли перекинуться ни словом.
Прошло больше года после ареста брата, и мы получили от него письмо, что его высылают на пять лет в Восточную Сибирь, что он в Москве и мы можем свободно видеться. Сначала поехала мать с одним из моих братьев, а когда они вернулись, то поехала я с другим братом. Все, что сохранилось у меня из рассказов брата, я передам.
Николай, как я говорила уже раньше, должен был перейти в полк в Питере, перевод его уже состоялся, когда он был арестован. В это время строили или подновляли императорскую яхту «Александрия». Государь с великими князьями должен был ее осматривать, и в это время находившиеся там военные и почетный караул должны были арестовать государя и великих князей, тут же заставить его подписать отречение от престола, затем назначить временное правительство. Государя должны были судить судом народным. Вот то немногое, что мне известно по этому делу. От себя считаю нужным добавить, что брат мой был человек умный, серьезный и далеко не мечтатель. Раз он верил в осуществление этого плана, значит имел на это серьезные причины.
Правительству этот план так и остался неизвестным и как oни ни допрашивали брата, на какие хитрости ни пускались, он остался тверд и непреклонен. Судейкин — или кто другой— был с ним даже до того откровенен, что прямо сказал ему: «Послушайте, г-н Тихоцкий, я прямо скажу Вам, что мы хотя и знаем, что готовился какой-то заговор против государя, но в чем он заключается, не знаем, как не знаем и многих лиц, которые должны были участвовать в этом заговоре. Вы человек, любящий хорошо пожить и ни в чем себе не отказывать. Откройте нам все — клянусь Вам, никто не узнает этого. Мы же, со своей стороны, устроим Вам побег за границу и снабдим Вас деньгами в таком количестве, что Вы сможете вести роскошную жизнь и ни в чем не стеснять себя». Брату, по его словам, стало до того все это противно, что он ни слова не ответил на это гнусное предложение, а попросил перо и бумагу, в которой было сказано, что он высылается на пять лет в Восточную Сибирь, и подписал ее. «Это мой ответ на Ваше предложение», — сказал он.
Считаю нужным добавить еще несколько слов. Брат мой, отбывши пятилетнюю ссылку в Сибири, там и остался, так как за это время обзавелся семьей и ему трудно было с малыми детьми без средств пуститься в дальний путь. В Сибири он имел заработок, а по окончании ссылки получил место. Последние годы своей жизни он жил в Хабаровске, где и умер в 1901 г. на 61 году жизни."