В.Н.Фигнер:"...Штромберг
не был человеком, выдающимся по уму, но,
горячо преданный революционному делу,
отличался большой выдержкой и
стойкостью. Неэкспансивный,
неречистый, небольшого роста и
хрупкого телосложения, он имел
длинную золотистую бороду и бело-розовый
цвет лица, выдававший его нерусское
происхождение, и составлял полную
противоположность Завалишину,
рослому, здоровому брюнету горячего,
живого темперамента.Э.А.Серебряков: "Прекрасный и милый товарищ, общий наш любимец, но всегда стоявший далеко от политики, благодаря своему воспитанию и баронским традициям,— он был из Прибалтийского края. И вот, к удивлению, наш барон, как мы его шутя называли, оказался не таким, каким уехал. Он уехал на Дальний Восток — бароном, возвратился — чистым народником и почти революционером. Он не только принял сейчас же участие в наших посещениях Суханова, но относился ко всему гораздо горячее нас и все рвался вперед.
Лейтенант Штромберг — лихой морской офицер, не знавший страха, во многом походил на Суханова; он был человек неречистый, во всех отношениях прямолинейный и неспособный на компромиссы; хотя и менее разносторонне образованный, чем Суханов, и не имевший его склонности к теориям, он обладал удивительной способностью разбираться — где кончается правда и начинается ложь; он как бы чутьем угадывал фальшь и этим своим свойством влиял на многих, гораздо более образованных и талантливых людей.
...При первом же допросе, когда у него спросили о ком-то из знакомых,— с негодованием воскликнул:
— Что же, вы меня за шпиона принимаете?
Более подобных вопросов ему не задавали, да и вообще почти не допрашивали, так как он вскоре отказался давать какие бы то ни было показания. Приговор гласил: смертная казнь через повешение мне и семи товарищам — между ними шести офицерам, судившимся со мной."
В.Н.Фигнер:
"После суда произошло
следующее.
— Военные, приговоренные к
смертной казни, решили подать
прошение о помиловании, — сказал он.
— Но барон Штромберг колеблется и
просил узнать ваше мнение, как
поступить ему: должен ли он ввиду
желания товарищей тоже подать
прошение или, не примыкая к ним,
воздержаться от этого?
— Скажите Штромбергу, — ответила я,
— что никогда я не посоветую другим
делать то, чего ни при каких условиях
не сделала бы сама.
Смотритель с укором глядел мне в лицо.
Какая вы жестокая! — промолвил он"
Э.А.Серебряков: "Через шесть или восемь месяцев его сослали в Верхоленск, там он очень страдал тяжелой формой цинги. Изредка мы через его сестру получали о нем известия и исполняли его поручения.
Через два года, вследствие показаний Дегаева, Штромберга привезли обратно в Петербург, где на первом же допросе он опять отказался давать показания. Сидя в заключении, он заболел тифом, был при смерти, наконец оправился. По выздоровлении опять допрос, и опять тот же отказ от показании."
А.А.Спандони: "Эти, так сказать, посмертные обвинения против Штромберга не могли быть предъявлены на суде: их нечем было абсолютно подкрепить при невозможности указаний на Дегаева. И, таким образом, Штромберг умер, не зная, за что его казнили, а узнали об этом читатели газет, ровно ничего не знавшие о том, что предъявлялось Штромбергу на процессе."
Э.А.Серебряков: "После смертного приговора, когда осужденным предложено было подать прошение о помиловании, Штромберг на вопрос Рогачева: «Что вы думаете об этом?» — ответил: «Я для этого неграмотен».
Вскоре после того они вместе с Рогачевым были перевезены в Шлиссельбург и там повешены."