Семья П. Л. была очень многочисленна и состояла из нескольких братьев, которые, однако же, один за другим сошли в могилу в различном возрасте. После П.Л., спустя несколько лет, у матери родилась, наконец, девочка, нянькой которой, по необходимости и обычаям среды, пришлось быть Петру Леонтьевичу.
Детство Петра Леонтьевича протекало среди крайне тяжелых условий.
«Я не
помню того, времени, когда бы я не
работал, -пишет он,—Как бы рано ни
вставал отец, чтобы работать, меня
непременно будили для той же цели, и
попытки уклониться от этой
обязанности, вполне естественные в
возрасте 6—7—8 лет, карались с
беспощадной жестокостью. На мои
жалобные крики делалось
нравоучительное замечание, что его,
отца, не так, мол, еще били...
Я работал, больше всех детей, и мне
больше всех доставалось: можно
сказать без преувеличения, что я был
козлом отпущения за всех моих братьев,
хотя я и не был старшим».
Учиться грамоте П. Л. начал, когда ему не было и семи лет. Сначала он ходил, платя по 1 рублю в месяц, в школу, которую держал в Николаеве: какой-то, штурманский офицер, разбитый параличем. После того, как этот педагог, ударом в висок чуть нe убил брата П. Л., отец перевел мальчиков в другую школу, содержателем которой состоял бывший кантонист Попович, применявший чисто кантонистские приемы обучения и истязания, с помощью их П. Л. научился грамоте и четырем правилам арифметики. Затем, когда в 1873 году в Николаеве открылась ремесленная школа при адмиралтействе, П. Л. поступил в нее и в 76 году окончил первым учеником.
...С 77-го года, когда в газетах стали появляться отчеты по политическим процессам, пробелы в политическом развитии П. Л. стали пополняться, а в. 79-м году, после того, как в Николаеве были казнены Логовенко и Витенберг— в нем произошел полный переворот: из мирного пропагандиста он стал ярым сторонником террористической борьбы. Но только в 80-м году П. Л. впервые столкнулся с членами революционных организаций в Полтаве, где он работал в железнодорожных мастерских. В: Полтаве он познакомился и вступил в самые дружеские, тесные отношения с семьей Гвоздева, судившегося пo делу 193-х, он примкнул к партии «Народной Воли». С этого времени: он всецело отдался революционному делу и не раз предлагал себя в боевую организацию. Ho его берегли для целей пропаганды и агитации. Начало 1882-го года застало его в Карловке (Полтавской губернии, Константинорадского уезда), в имении великой княгини Екатерины Михайловны, в котором сосредоточены заводы и управление окрестными, поместьями этой крупной собственницы. Почва для распространения революционных идей оказалась здесь очень благоприятной, и, работая в качестве, кузнеца на механическом заводе, П. Л. вел пропаганду с большим успехом.
Затем он переехал на станцию Люботин (недалеко от Харькова) и, поступив там в мастерские; кузнецом, действовал среди железнодорожных рабочих и окрестных крестьян, главным образом, штундистов. С конца 82-го года он был зачислен в южно-русскую боевую дружину, и, наряду, с двумя другими выдающимися рабочими, Мартыновым и Панкратовым (впоследствии тоже содержавшимися в Шлиссельбурге), занимался почти исключительно делами, сопряженными с опасностью и требовавшими решительности и отваги."
Б.Д.Оржих: "В Севастополе я нашел Петра Антонова (нелегальный Кирилл), работавшего как слесарь в железнодорожных мастерских. Это была крупная боевая сила, органический революционер-рабочий, но удивительно недисциплинированный, как самостоятельный нелегальный. Только в богоспасаемых русских провинциях, куда, в это время можно было отнести даже Харьков, могли держаться месяцами незамеченными такие нелегальные, к тому же усердно разыскиваемые Департаментом полиции. Антонов имел за собой три террористических акта (убийство шпиона Шкрябы в Харькове, нападение на харьковскую почту, где был убит Бердичевский, и нападение на воронежскую почту, им самим затеянное и провалившееся) и работу в Ростовской типографии; он был настоящий артист в области целого ряда ремесл —кузнец, слесарь, столяр, сапожник, резчик и т. д.— и прямо золотой неоценимый рядовой революционер во всех случаях, где под хорошим руководством нужен был беззаветно храбрый исполнитель в самом. рискованном предприятии. Мы с ним быстро подружились и сговорились дружно работать вместе. Он сам сознавал, что самостоятельно не должен впредь ничего затевать, и во все последующее время до своего ареста держался дружески около меня.
Антонова, на другой же день после ареста, закованного в ручные и ножные кандалы, в сопровождений пяти жандармов, повезли в специальном вагоне в Петербург и посадили там в Трубецкой бастион. После первых же допросов, на которых он убедился, что Елько рассказал во всех деталях обо всех его деяниях, он неизменно показывал жандармам, что ничего они от него больше не узнают и что их настояния получить от него сведения: обо мне и о том, что теперь делается на юге, тщетный Тогда они прибегли к совершенно особому приему. Они свели Антонова с Елько в особом помещении в крепости, где Елько, бывший раньше интимным другом Антонова, убеждал его всеми силами своей подленькой души сделаться предателем. На какие только струнки душевные не старался влиять Елько: рассказывал о том, что он пользуется всевозможными привилегиями, прекрасной пищей, прогулками, даже женщинами. Эти свидания, на которых Антонов неизменно ругал Елько и стыдил его за бесстыдное предательство, повторились раза три; и только когда Антонов, обозлившись, пригрозил задушить Елько, если он еще раз к нему придет, его оставили в покое. Жандармы потеряли надежду совратить Антонова и все время предварительного заключения преследовали его всевозможными стеснениями и лишениями в тюрьме.
Антонов судился в мае 1887 г. по Лопатинскому процессу и вместе с Лопатиным, Конашевичем, Стародворским и Серг. Ивановым был приговорен к смертной казни. Всех их пятерых не повесили только потому, что внезапно вклинилось неожиданное дело о покушении 1 марта 1887 г., по которому 8 мая в Шлиссельбургской крепости были повешены Шевырев, Андреюшкин, Ульянов, Генералов и Осипанов. "
В.Н.Фигнер: "В мае 85 года он был арестован в Харькове, причем на квартире у него были найдены бомбы. Судили П. Л. в 87 г. .в Петербурге вместе с Конашевичем, Стародворским, С. Ивановым и др. и приговорили к смертной казни, замененной, однако, каторжными работами без срока.
Еще во время предварительного заключения в Петропавловской крепости, П. Л. пришлось пережить много тяжелых испытаний. Первый месяц его держали закованным в кандалы. Одно время он содержался в Екатерининской куртине, в камере, находившейся наполовину в земле. Кругом его не было ни души. Ни переписки, ни свиданий с родными он не имел, потому, что его, мать, по старости и бедности, не могла ни разу побывать в Петербурге.
Обстановка
застенка, душевные муки, которые он
испытывал вследствие цинического
предательства своего близкого
товарища Елько, терзания от мысли, что
нет средств передать об этой измене на
волю, подействовали даже на такого
стойкого и твердого человека, как П. Л.,
и он решился покончить с собой...
Осколком oконного стекла он открыл
себе лучевую артерию. Когда под
кроватью, на которой он лежал,
образовалась лужа крови, и он был уже в
обморочном состоянии, жандармы
заметили происшедшее и поспешили
оказать медицинскую помощь, а вместе с
тем и смягчить условия переводом в
более светлое и не столь уединенное
помещение.
Так П.Л... остался жить,
чтобы выслушать смертный приговор,
которого он ждал более двух лет в
полной уверенности, что будет повешен.
Это, вероятно, и случилось бы, не будь
перед тем процесса 1-го марта 1887 г. с
последовавшей казнью пяти человек.
Эти казни изменили шансы на смерть тех,
кто судился в июне: из них никто не был
лишен жизни.
П.Антонов: "Меня ждет виселица, но меня это не смущает, я верю в лучшее
будущее, за это будущее я боролся и погибну. Я
покажу нашим палачам, как умирают
революционеры..."
Вместе с четырьмя другими товарищами по процессу, Петр Леонтьевич был отвезен в Шлиссельбург, где и пробыл более 18 лет.
...Трудно найти сердце более нежное, чем сердце Петра Леонтьевича, и это покажется, конечно, удивительным тому кто стал бы судить по его суровой и мрачной наружности, по его резким манерам и суждениям, или по обвинительному; акту, повествующему о его революционных деяниях. Но такова уже эпоха, переживаемая нами, и такова двойственность человеческой натуры, что одна и та же личность, во имя общественного блага, поднимает руку на своего, ближнего, если он тиран или предатель, и в то же время по целым месяцам ухаживает, как Петр Леонтьевич, за птичкой, изувеченной бурей, лелеет и, нежит ее, как ребенка, ни разу не забывая прикрыть куском теплой ткани, и накормить."